Диалог с совестью нации
23 апреля 2015 -
Владимир Степанищев
Однако про совесть нации… Весна. Улица моя дышит апрелем. Вдоль нее и направо вширь, словно черные муравьи, суетятся, трудятся на разбивке нового городского парка охочие, даже жадные до работы, прибывшие из-за далекого и родного когда-то Каспия гости. Впереди, моим же курсом движутся две женские фигуры, по виду, по одежде - те самые, из совести нации. Одна пенсионная совесть говорит другой:
- Гляди, Макаровна, молодцы какие, как красиво будет тут! Какие фонарики ажурные поставили, сколько деревцов понасадили, а лавочки-то, погляди-тка, со спинками гнутыми удобными, и внучатам поиграть вон места сколько…
- Ага, раскудахталась, старая курица! – кричит в ответ на всю улицу чуть глуховатая вторая совесть нации. - Лавочки, деревца, фонарики! Народ с голоду пухнет, а они деньги в землю запахивают, да еще руками иноверцев, воры бессовестные! Все воры! Всех бы перестреляла! Этот рыжий – первого бы к стенке! Сидит, сука, сытый, морда лоснится, улыбчивый, прям отец родной – прям бери сейчас в золотой оклад - да в алтарь! Четыре часа народу втирает, как счастливо жить в России! Пенсионный возраст он, благодетель, вишь ты, пока не тронет! Ты поди, проживи, сучье вымя, на мою пенсию-то, а я-тко погляжу! К фельдшеру-конвалу поскребись в бесплатную, навеки запертую дверь, попотей в очередь за дармовым лекарством, собака! Ему некогда, Петровна, - он нас от Америк защищает! Лавочки-деревца-фонарики, б...! Ночь-улица-фонарь-аптека, б…, а не лавочки! А журналюги, суки, все раздувают, мол все для нас да про нас, а дуры вроде тебя и уши развесили! Покрошить бы их всех, вшей лобковых, на силос, да в удобрение под эти вот твои деревца...
- Да, да, права ты, Макаровна. Сволочи они все, воры… Да только ты потише, потише…, - зашептала воровато оглядываясь первая совесть нации.
- Ась? Чего бормочешь-то, Петровна?
Ночь-улица-фонарь-аптека… Хм… Если не брать некоторые словечки (а передал я всё слово в слово, как слышал) - образованная, Макаровна-то, да и Петровна права - сволочи они все, воры… М-да… Совесть нации… Как жаль, но и как странно, что все кругом воры и сволочи. Больше странна, размыта как-то сама дефиниция «они все». Что есть «они все»? Ведь те, у которых все они воруют (видимо речь о народе) - тоже вроде бы «они все»? Все у всех воруют, Макаровна? Выходит, что так… Конечно, кто-то ведь подключает ажурные фонарики, сажает деревца, лавочки со спинками расставляет, да и от Америк - не бог весть какая работа, но должен же кто-то защищать? Везде что-то бурлит, парится, крутится, делается, но всё с одной только целью – своровать? Похоже, воровство - не зло, а единственный движитель жизни. Но ведь так некрасиво? Надо ж это дело как-то прикрыть, расцветить? Вот тут-то и надобен журналист… А мы его анафеме. Человеку как воздух нужно воровство, воровству - ложь, а лжи – журналист, - вот и весь силлогизм. И пускай усердная мотальщица или натруженный нефтяник не думают, что непричастны. Их зарплата лишь оттого условно-достойна, что весьма достойно, со знанием дела ворует их работодатель, а иначе с чего ему и пальцем-то шевелить? На благо родины? Или для тебя что ли, Макаровна, совесть нации? Да и рыжего, старушка, не ругай ты сукой. Он, даже если, весьма разумно предположить, и не вор, но ведь следить за ворами, чтоб не шибко тянули, - тоже дело нужное, а ты его к стенке. По божьему ежели, ты права конечно, – кто попускает вору – еще худший вор. Но Христос разрешил первым бросить камень тому, кто сам не вор. Разве это ты, Макаровна? Оглянувшись на жизнь-то свою грешную? Молчишь? Скажешь да – соврешь, а как соврешь, так чем ты лучше журналиста или рыжего твоего? Правильно советует Петровна – ты потише, потише будь. Ах у тебя голос просто такой? – ну тогда кричи, кричи конечно, тем паче, что утверждение, будто все воры– истинная правда. Как шутил острослов: всяк вдыхает кислород, а выдохнуть норовит всякую гадость.
А парк выйдет чудный, - не ночь-улица-фонарь-аптека, а лавочки-деревца-фонарики. И чего мне с того, что прораб украл а журналист соврал? Украл, да не все, соврал, да не про все, - было б где детишкам побегать, а старикам отдохнуть. Воруй, Россия, коль иначе - никак…
[Скрыть]
Регистрационный номер 0284592 выдан для произведения:
Совесть нации… Не во вчерашнем моем случае, но обыкновенно это про журналистов так говорят. Народ однако их почему-то недолюбливает. И с чего мы докапываемся до журналистов? Обидные словечки всякие им в спину да по щекам, да по глазам их кротким? Ну да, народец хоть и образованный, начитанный, но в большинстве своем хлипенький, гнусненький, ради денег и популярности на любую пакость, но ведь и ремесло, согласитесь, не из простых, и предмет профессии, тот самый народ то есть, - с душком, да и какой другой человечий цех у нас не такой? Где, покажите, в каком таком дивном месте на земле один не подсиживает другого, не сплетничает шепотом, не злословит в голос, не лжесвидетельствует рукою, не лижет ниже спины языком, причинным местом не прелюбодействует с начальством ради продвижения? Что, скажете в научном мире не то? не такое же в политике? не эдак у писателей с художниками да музыкантами? по-другому на мясокомбинате или в автопарке? иначе в торговом доме, рекламном агентстве? не столь же свинства в школе, в больнице? или в божьем храме православном как-то по особенному, со святостью все то же делается? И нечего гордиться тем, что не берем мы взяток – нам же их просто не предлагают? А кабы давали? Взяли бы - а как же? Не всякий сразу, сходу… Который от вялости характера или от врожденной трусости, который от остатков воспитания, совести, - повременит, первых два-три обольщения пропустит, превозможет, но потом-то?.. Кто натурально трус, порядочен иль пускай и подлец, но с принципами – тот просто сразу оставит место, найдет другое, потише, где труба пониже и дым пожиже, и там, из своей плесневелой подворотни, довольно самонадеянно назвавши себя народом, совестью нации, начнет заливисто тявкать на всё, что ни проходило бы мимо, включая и журналиста, но скоро заметив, что плохо слышен, пойдет да и поклонится ему же, дабы услышали его искренний лай миллионы честных как он людей. Журналист правда не бесплатный, но возьмет он…, нет, не денег, - он, прежде спросясь у того, кто реально платит, в какую сторону следует тявкать, после укажет нужное направление совести нации – вот ему (журналисту) и плата, а ей (совести то есть) и демократия. Черна картина? Но не без героев же? – само напрашивается резонное возражение, – ну так и везде не без героев, просто журналистских героев виднее, но совесть нации все же не они.
Однако про совесть нации… Весна. Улица моя дышит апрелем. Вдоль нее и направо вширь, словно черные муравьи, суетятся, трудятся на разбивке нового городского парка охочие, даже жадные до работы, прибывшие из-за далекого и родного когда-то Каспия гости. Впереди, моим же курсом движутся две женские фигуры, по виду, по одежде - те самые, из совести нации. Одна пенсионная совесть говорит другой:
- Гляди, Макаровна, молодцы какие, как красиво будет тут! Какие фонарики ажурные поставили, сколько деревцов понасадили, а лавочки-то, погляди-тка, со спинками гнутыми удобными, и внучатам поиграть вон места сколько…
- Ага, раскудахталась, старая курица! – кричит в ответ на всю улицу чуть глуховатая вторая совесть нации. - Лавочки, деревца, фонарики! Народ с голоду пухнет, а они деньги в землю запахивают, да еще руками иноверцев, воры бессовестные! Все воры! Всех бы перестреляла! Этот рыжий – первого бы к стенке! Сидит, сука, сытый, морда лоснится, улыбчивый, прям отец родной – прям бери сейчас в золотой оклад - да в алтарь! Четыре часа народу втирает, как счастливо жить в России! Пенсионный возраст он, благодетель, вишь ты, пока не тронет! Ты поди, проживи, сучье вымя, на мою пенсию-то, а я-тко погляжу! К фельдшеру-конвалу поскребись в бесплатную, навеки запертую дверь, попотей в очередь за дармовым лекарством, собака! Ему некогда, Петровна, - он нас от Америк защищает! Лавочки-деревца-фонарики, б...! Ночь-улица-фонарь-аптека, б…, а не лавочки! А журналюги, суки, все раздувают, мол все для нас да про нас, а дуры вроде тебя и уши развесили! Покрошить бы их всех, вшей лобковых, на силос, да в удобрение под эти вот твои деревца...
- Да, да, права ты, Макаровна. Сволочи они все, воры… Да только ты потише, потише…, - зашептала воровато оглядываясь первая совесть нации.
- Ась? Чего бормочешь-то, Петровна?
Ночь-улица-фонарь-аптека… Хм… Если не брать некоторые словечки (а передал я всё слово в слово, как слышал) - образованная, Макаровна-то, да и Петровна права - сволочи они все, воры… М-да… Совесть нации… Как жаль, но и как странно, что все кругом воры и сволочи. Больше странна, размыта как-то сама дефиниция «они все». Что есть «они все»? Ведь те, у которых все они воруют (видимо речь о народе) - тоже вроде бы «они все»? Все у всех воруют, Макаровна? Выходит, что так… Конечно, кто-то ведь подключает ажурные фонарики, сажает деревца, лавочки со спинками расставляет, да и от Америк - не бог весть какая работа, но должен же кто-то защищать? Везде что-то бурлит, парится, крутится, делается, но всё с одной только целью – своровать? Похоже, воровство - не зло, а единственный движитель жизни. Но ведь так некрасиво? Надо ж это дело как-то прикрыть, расцветить? Вот тут-то и надобен журналист… А мы его анафеме. Человеку как воздух нужно воровство, воровству - ложь, а лжи – журналист, - вот и весь силлогизм. И пускай усердная мотальщица или натруженный нефтяник не думают, что непричастны. Их зарплата лишь оттого условно-достойна, что весьма достойно, со знанием дела ворует их работодатель, а иначе с чего ему и пальцем-то шевелить? На благо родины? Или для тебя что ли, Макаровна, совесть нации? Да и рыжего, старушка, не ругай ты сукой. Он, даже если, весьма разумно предположить, и не вор, но ведь следить за ворами, чтоб не шибко тянули, - тоже дело нужное, а ты его к стенке. По божьему ежели, ты права конечно, – кто попускает вору – еще худший вор. Но Христос разрешил первым бросить камень тому, кто сам не вор. Разве это ты, Макаровна? Оглянувшись на жизнь-то свою грешную? Молчишь? Скажешь да – соврешь, а как соврешь, так чем ты лучше журналиста или рыжего твоего? Правильно советует Петровна – ты потише, потише будь. Ах у тебя голос просто такой? – ну тогда кричи, кричи конечно, тем паче, что утверждение, будто все воры– истинная правда. Как шутил острослов: всяк вдыхает кислород, а выдохнуть норовит всякую гадость.
А парк выйдет чудный, - не ночь-улица-фонарь-аптека, а лавочки-деревца-фонарики. И чего мне с того, что прораб украл а журналист соврал? Украл, да не все, соврал, да не про все, - было б где детишкам побегать, а старикам отдохнуть. Воруй, Россия, коль иначе - никак…
Однако про совесть нации… Весна. Улица моя дышит апрелем. Вдоль нее и направо вширь, словно черные муравьи, суетятся, трудятся на разбивке нового городского парка охочие, даже жадные до работы, прибывшие из-за далекого и родного когда-то Каспия гости. Впереди, моим же курсом движутся две женские фигуры, по виду, по одежде - те самые, из совести нации. Одна пенсионная совесть говорит другой:
- Гляди, Макаровна, молодцы какие, как красиво будет тут! Какие фонарики ажурные поставили, сколько деревцов понасадили, а лавочки-то, погляди-тка, со спинками гнутыми удобными, и внучатам поиграть вон места сколько…
- Ага, раскудахталась, старая курица! – кричит в ответ на всю улицу чуть глуховатая вторая совесть нации. - Лавочки, деревца, фонарики! Народ с голоду пухнет, а они деньги в землю запахивают, да еще руками иноверцев, воры бессовестные! Все воры! Всех бы перестреляла! Этот рыжий – первого бы к стенке! Сидит, сука, сытый, морда лоснится, улыбчивый, прям отец родной – прям бери сейчас в золотой оклад - да в алтарь! Четыре часа народу втирает, как счастливо жить в России! Пенсионный возраст он, благодетель, вишь ты, пока не тронет! Ты поди, проживи, сучье вымя, на мою пенсию-то, а я-тко погляжу! К фельдшеру-конвалу поскребись в бесплатную, навеки запертую дверь, попотей в очередь за дармовым лекарством, собака! Ему некогда, Петровна, - он нас от Америк защищает! Лавочки-деревца-фонарики, б...! Ночь-улица-фонарь-аптека, б…, а не лавочки! А журналюги, суки, все раздувают, мол все для нас да про нас, а дуры вроде тебя и уши развесили! Покрошить бы их всех, вшей лобковых, на силос, да в удобрение под эти вот твои деревца...
- Да, да, права ты, Макаровна. Сволочи они все, воры… Да только ты потише, потише…, - зашептала воровато оглядываясь первая совесть нации.
- Ась? Чего бормочешь-то, Петровна?
Ночь-улица-фонарь-аптека… Хм… Если не брать некоторые словечки (а передал я всё слово в слово, как слышал) - образованная, Макаровна-то, да и Петровна права - сволочи они все, воры… М-да… Совесть нации… Как жаль, но и как странно, что все кругом воры и сволочи. Больше странна, размыта как-то сама дефиниция «они все». Что есть «они все»? Ведь те, у которых все они воруют (видимо речь о народе) - тоже вроде бы «они все»? Все у всех воруют, Макаровна? Выходит, что так… Конечно, кто-то ведь подключает ажурные фонарики, сажает деревца, лавочки со спинками расставляет, да и от Америк - не бог весть какая работа, но должен же кто-то защищать? Везде что-то бурлит, парится, крутится, делается, но всё с одной только целью – своровать? Похоже, воровство - не зло, а единственный движитель жизни. Но ведь так некрасиво? Надо ж это дело как-то прикрыть, расцветить? Вот тут-то и надобен журналист… А мы его анафеме. Человеку как воздух нужно воровство, воровству - ложь, а лжи – журналист, - вот и весь силлогизм. И пускай усердная мотальщица или натруженный нефтяник не думают, что непричастны. Их зарплата лишь оттого условно-достойна, что весьма достойно, со знанием дела ворует их работодатель, а иначе с чего ему и пальцем-то шевелить? На благо родины? Или для тебя что ли, Макаровна, совесть нации? Да и рыжего, старушка, не ругай ты сукой. Он, даже если, весьма разумно предположить, и не вор, но ведь следить за ворами, чтоб не шибко тянули, - тоже дело нужное, а ты его к стенке. По божьему ежели, ты права конечно, – кто попускает вору – еще худший вор. Но Христос разрешил первым бросить камень тому, кто сам не вор. Разве это ты, Макаровна? Оглянувшись на жизнь-то свою грешную? Молчишь? Скажешь да – соврешь, а как соврешь, так чем ты лучше журналиста или рыжего твоего? Правильно советует Петровна – ты потише, потише будь. Ах у тебя голос просто такой? – ну тогда кричи, кричи конечно, тем паче, что утверждение, будто все воры– истинная правда. Как шутил острослов: всяк вдыхает кислород, а выдохнуть норовит всякую гадость.
А парк выйдет чудный, - не ночь-улица-фонарь-аптека, а лавочки-деревца-фонарики. И чего мне с того, что прораб украл а журналист соврал? Украл, да не все, соврал, да не про все, - было б где детишкам побегать, а старикам отдохнуть. Воруй, Россия, коль иначе - никак…
Рейтинг: +1
624 просмотра
Комментарии (1)
Геннадий Гумилевский # 23 апреля 2015 в 19:00 0 |
Новые произведения