Помочь сайту
Поздравления
Институт судебной психиатрии
1 марта 2014 -
Александр Клепфер
Шура учился в Московском историко-архивном институте, который народная молва перекрестила в институт «Благородных девиц», да и не случайно, так как был он переполнен
дочурками и сыночками влиятельных людей Москвы и надо отдать должное, отпрыски Московской
элиты не зря ломились в МГИАИ - учёба в нём была не только интересной, но и
гарантирующей блестящую перспективу на профессиональное будущее.
Оснований тому было немало:
Во первых, обьем исторических дисциплин давался в нём на уровне университетского, с одновременным изучением методики работы с архивными первоисточниками, что реально увеличивало шансы на разработку новой научной темы и соответственно на защиту докторской диссертации.
Во вторых, вместе с гуманитарными науками преподавались также и естественные, а именно: математика, физика и производные от них: экономика, математические методы управления, основы программирования и т.д., что значительно повышало общий уровень выпускников ВУЗа, то-есть готовились в своём роде универсальные специалисты, способные занять, ответственные административные должности.
В третьих, профессорский состав был подобран очень продуманно с использованием не только авторитетных педагогов, старой академической школы, но и с привлечением свежих, практических умов из сфер управления государством и даже приглашались специалисты американского менеджмента, из русских эмигрантов, искренне болеющих за Россию и пытающихся внести личную лепту в становление Родины.
Не оставлялась без внимания и методика преподавания. В обучение стали вводиться наиболее эффективные формы усвоения информации, то-есть делался упор на практическое применения приобретённых знаний, через решение конкретных проблем, возникающих на реальных предприятиях. Организовывались рабочие студенческие группы, которым ставилась задача, произвести обследование крупного флагмана промышленности, с разработкой аналитических рекомендаций по модернизации производства и по улучшению социально-психологического климата.
Немаловажным являлось также и то, что ректорат неустанно поддерживал дух элитарности института, что в свою очередь мотивировало студентов на постоянное самосовершенствование и на достижение максимальных высот в науке...
Короче говоря Шура учился в одном из лучших институтов страны и был по настоящему счастлив. Первые два курса, называемых общеобразовательными, пролетели как один миг. Шура попав под водопад знаний, жадно их впитывал, успевая при этом не только с изучением обязательных предметов, но и выуживая дополнительные новые знания в исторической библиотеке, где засиживался порой до самого закрытия.
Были проработаны:
· учения Милетских мыслителей,
· большинство трудов Платона,
· предпосылки для пессимизма, в изучении трудов Леопарди и Шопенгауэра,
· основные положения Буддизма, да и биография самого Будды
· мировоззрение Фридриха Ницше, художественные афоризмы которого засияли в сознании навечно
· и конечно философии Гегеля, Канта и Фейербаха.
С третьего курса началось изучение спец. предметов и Шурин курс приступил к изучению Советского Права, и вот тут-то и случилась история, запомнившаяся Шуре на всю жизнь и которой собственно и посвящается это повествование.
Лексции стал читать Копьёв Степан Иванович, выглядевший очень моложаво и привлекательно. Он был по спортивному подтянут, высокий, стройный с точёнными чертами лица и изысканными манерами поведения. Его задумчивые серые глаза светились интеллектом и грустью, что придавало ему некую мечтательность и даже, можно сказать таинственность, однако когда он дискутировал с кем-нибудь, то преображался и становился доброжелательным открытым человеком, который нисколько не кичится званием доктора наук и разговаривает с Вами как с равным, блистая лишь обширными знаниями по философии и государственному праву.
Сказать проще, выглядел он по тем временам, как самый обычный советский профессор, если бы не одно «НО».
Однако, прежде чем перейти к обсуждению упомянутого «НО», хотелось бы ещё, хоть несколькими штрихами, дополнить портрет Шуры.
Шура держался в институте довольно замкнуто. На лекциях он сидел чаще всего в одиночку, на первом ряду и не потому, что много из себя ставил, а просто потому, что был старательным студентом и относился к учёбе серьёзно, стараясь впитать как можно больше знаний, не отвлекаясь на болтовню сокурсников, сидящих на галёрке.
В перерывах он также не искал общения с собратьями по учёбе, собственно как и они не искали общения с ним, видя в нём надутого научного червя, не интересующегося ничем кроме науки.
Таким образом Шура либо сидел задумавшись на подоконнике и смотрел в окно, выходящее в сад, либо читал редкую книгу, взятую в исторической библиотеке, либо разговаривал с Вадим Сергеевичем на политические темы. Вадим Сергеевич был пенсионером и работал вахтёром факультета. Выглядел он неопрятно, со всклокоченными седыми волосами, с мясистым носом, лилового цвета и, кроме того, от него частенько попахивало перегаром, но собеседником он был исключительным и судя по всему повидал на своём веку не мало, так как был неистощим в изложении увлекательных, интимных историй из жизни представителей самых верхних эшелонов власти и в этой связи Шура спросил его однажды:
-Откуда Вы всё это знаете?-
Вадим Сергеевич сделал небольшую паузу, посмотрел многозначительно и задумчиво на Шуру, будто говоря:
-Да не могу я тебе этого рассказать-, и продолжил далее очередное вещание о закулисной жизни высших руководителей Партии и Правительства и Шуре пришлось смириться с таким положением дел. Однако, когда Вадим Сергеевич почти шёпотом стал рассказывать Шуре о дочке Ген.Сека. принадлежащей якобы к уголовной группировке, занимающейся торговлей алмазами, Шура опять не вытерпел и горячо возразил:
-Слушайте Вадим Сергеевич, да ведь это невозможно, это уж стопроцентная утка и уж если кто-то, что-то и знает, то возможно только высшие сотрудники КГБ, уж не хотите ли Вы сказать, что Вы там работали?-
Но и этот вопрос Вадим Сергеевичем опять ответил глубокомысленным молчанием и никакими дальнейшими Шуриными уговорами, не удалось склонить его к изложению, хотя бы частично, личной биографии.
К Шуре Вадим Сергеевич очень привязался и называл его коллегой, очевидно за глубокие знания академической истории и всегда, когда Шура проходил мимо, он приветствовал его радостно через постоянно открытую дверь его маленькой каморки у выхода из института и зазывал в гости.
От него то и узнал Шура, что лекции по Советскому праву читает главный прокурор России.
Факт был конечно ошеломляющим. Ещё бы, не каждый житель Москвы имел возможность лично пообщаться с первым обвинителем республики, который не только владеет информацией государственной важности, но и, кроме того, наделён большими властными полномочиями.
Это как ни странно не смутило Шуру, а даже наоборот усилило его интерес к изучаемому предмету и он постарался использовать данную судьбой возможность и вытянуть из Степан Иваныча максимум информации, задавая ему дотошные, прямые и порой провокационные вопросы, относящихся к правам человека, чем частенько вызывал оживлённые дискуссии и даже ожесточенные споры, среди студентов, которые не редко переносились, из аудитории в коридор и разгорались там с ещё большей силой.
«Стёпа», как окрестили нового лектора студенты, вёл себя «компанейски» и не уходил на перерывах в деканат, а оставался со студентами и участвовал с ними в дискуссиях. В своей аргументации был он очень убедителен и большей частью склонял спорщиков на свою сторону, используя громадный объём, накопленных знаний из судебной практики.
Шурина искренность и прямота импонировали Степану Ивановичу и через некоторое время Шура стал его любимчиком и всегда, когда споры на семинарах заходили в «тупик», Степан Иванович обращался к Шуре и предлагал ему высказаться.
Однажды, разбирая методологию перевоспитания преступников, аудитория вновь загорелась и посыпались мнения о расширении прав личности, о формировании самосознания, об исправлении преступников, путём доверия к ним - и пошло и поехало...
Начали цитироваться труды ведущих правоведов мира, в пользу расширения прав человека и сокращения карательных структур государства.
Степан Иванович не сдерживал эмоции, а даже наоборот иронизировал по поводу наиболее экспрессивных выступлений, чем ещё больше подливал «масло в огонь». В ответ на недовольство студентов, о жестокости правоохранительных органов, он рассказывал о страшных зверствах уголовников и нейтрализовывал таким образом, самые горячие аргументы о несправедливости правосудия.
Исправительные лагеря, тюрьмы, системы сыска - все эти учреждения категорически оправдывались Степан Ивановичем и, наконец, даже самые ярые защитники свободы личности, послушав фактические истории о жестокости и коварности преступников, были вынуждены признать, что существования карательных структур, жизненно необходимы государству.
И вот, когда все аргументы студентов были с честью отпарированы Копьевым и страсти наконец улеглись, и он повернувшись спиной к аудитории, чертил на доске, структуру государственных карательных учреждений, женский голос с задних рядов, вдруг выбросил в аудиторию вопрос:
-А как же Вы оправдаете содержание «инакомыслящих» в психиатрических больницах?-
Вопрос парализовал аудиторию своей прямотой и политичностью. Нельзя было забывать, что у руля управления государством ещё стояла Коммунистическая Партия и вездесущий Комитет Госбезопасности, мог строго покарать за подобное утверждение, противоречащее официальной установке.
Наступила тишина. Даже наиболее активные спорщики замерли и уткнулись глазами в конспекты, стараясь не смотреть в сторону Копьёва.
Степан Иванович повернулся к аудитории и, глядя на студентов тихо, но очень серьезно спросил:
-Могу я узнать, кто задал этот вопрос?-
Тишина стала ещё гуще. Казалось, что помещение наполнено манекенами, а не живыми людьми.
Шура знал абсолютно точно кому принадлежит этот голос. Он смог бы выделить его из тысячи других. Это была Панфёрова, та самая стройная красивая девушка, которая всё чаще внедрялась в его сознание. Шура не мог выкинуть из головы её серые громадные глаза, преследующие его повсюду. Одновременно у Панфёровой была изящная гармоничная фигура, с девичьими, но чётко проступающими женскими прелестями, которые тоже не давали ему покоя. Проще говоря, он был очень влюблён в эту девушку и уходя после лекций в студенческое общежитие, сразу начинал тосковать по ней, с нетерпением ожидая следующего дня, когда он вновь сможет её увидеть.
Поэтому, в момент, когда Копьёв смотрел на аудиторию, ожидая ответа, в Шурину голову полезли страшные мысли. Он был уверен, что проницательный Степан Иванович очень быстро вычислит Панфёрову, используя свои профессиональные знания, что она не сможет скрыть своё волнение и ужаснулся от мысли, что глупая Панфёрова сможет серьезно пострадать...
Подчиняясь спонтанному желанию, спасти её любой ценой, он вдруг встал и заявил отчаянным голосом:
-Это я задал вопрос Степан Иванович-
Аудитория ахнула. Заявление Шуры было не только смелым, но и абсурдным, так как все слышали женский голос. По помещению покатился гул. Степан Иванович, между тем коротко скользнул взглядом по Шуре и махнул рукой:
-Присядь Александр -
То что он назвал Шуру его настоящим именем, а не прилепившемся к нему, ласкательно-ироническим «Шура», запустило новую волну гула... однако Степан Иванович, не обращая внимания на бурлящую аудитории, спокойно сказал:
-Ну хорошо. Хотите, я организую экскурсию в институт судебной психиатрии, в котором обследуются совершившие преступления граждане, на предмет психической недееспособности, или мы сможем сходить в психиатрическую больницу, где вы получите возможность поговорить с любым из находящимся там пациентом и сможете сами убедиться кто находится на излечении?-
Такого поворота событий не ожидал никто.
Аудитория загудела:
-Институт судебной психиатрии, здорово... Институт...-
-Значит договорились?- сказал Копьёв.
Он взглянул как в сторону Панфёровой, потом на Шуру, улыбнулся совсем даже не злобно и вышел из аудитории.
Прошло несколько дней и декан внёс изменение в план лекций, написав красным карандашом по утверждённому ранее расписанию «Экскурсия» - Копьёв.
Встреча была назначена у станции Метро, откуда было пешком не более пяти минут до Института судебной психиатрии.
Собрался весь курс без исключения. Посетить учреждение, о котором рассказывались жуткие истории, хотели все.
Копьёв подвёл студентов к высокой бетонной стене, с железными воротами, которые как бы сами собой распознали пришедших и поползли по рельсам в сторону. Пройдя метров десять по ухоженной аллее, студенты подошли ко входу в пятиэтажное зданию с деревянной, но массивной дверью. Сразу за дверью стоял охранник перед железной вертушкой. Он кивнул Копьёву, как старому знакомому и поднял защёлку. По широкому коридору студенты прошли в просторную аудиторию с большими окнами, занавешенными шёлковыми шторами, желтоватого цвета, за которыми просматривались ажурные решётки. Вся аудитория напоминала просторный кинозал с рядами типовых кресел перед сценой. На сцене, впереди у самого края, стоял одинокий стул и чуть поодаль от него в глубине, стоял небольшой журнальный столик с приставленным к нему секретарским креслом. Столик был покрыт белой скатертью и на углу столика высилась стопка папок с потрепанными документами.
Задняя часть сцены, скрывалась под большим занавесом, также желтоватого цвета, что собственно было распространено в подобных учреждений. Считалось, что жёлтый цвет действует на пациентов успокаивающе.
Как только все расселись, в зал вошла белокурая, миловидная женщина средних лет в белом халате, нараспашку и очень приветливо поздоровалась с аудиторией.
Степан Иванович представил вошедшую. Это была Главврач Института, Надежда Николаевна Спицына, которая и должна была читать сегодняшнюю лекцию. Надежда Николаевна поднялась на сцену и в качестве вступительного слова коротко сказала, что они со Степан Ивановичем выбрали трёх пациентов, с их точки зрения наиболее подходящих для отражения проблематики судебной экспертизы. Затем она присела к столу, взяла верхнюю папку и прочитала первую историю болезни.
Речь шла о пациенте, по фамилии Бурханов, таджике по национальности, проживающем в Москве около десяти лет и работающем слесарем на Автобазе. Жил он с женой и с двумя детьми, на последнем этаже трёхэтажного дома и ничем особенным не выделялся, если бы не произошедший недавно совершенно экстремальный случай.
Началось всё безобидно. Квартира Бурханова, почти всегда наполненная детскими криками, вдруг затихла и стояла дня два как вымершая. Соседи по площадки удивились, но не придали этому большого значение. Однако, после непривычной тишины, в квартире началась странная возня, как будто кто-то волочит из комнаты в комнату мешки с песком по полу. В конце-концов и этот факт был бы проигнорирован, если бы не ночное происшествие. Около полуночи, когда весь дом уже спал, из квартиры Бурханова стали вдруг доноситься громкие завывания. Проснувшиеся соседи стали звонить в дверь и кричать о безобразии, но безрезультатно, дверь не отрывалась, а завывания, продлившись немногим более четверти часа, прекратились.
Утром возмущённые соседи, вновь попытались дозвониться к Бурханову, но опять напрасно, квартира безмолвствовала. Тогда они сообщили участковому о происходящих странностях в их доме и участковый созвонился, на всякий случай, с Автобазой, где работал Бурханов. Там ему сказали, что слесарь Бурханов уже третий день по неизвестной причине не выходит на работу.
В школе, где учились дети Бурханова, участковому сказали примерно то же самое, то-есть, что дети Бурханова уже несколько дней, не появлялись на занятиях.
Участковый отправился к загадочной квартире. Он долго звонил, а затем стучал в дверь, но безрезультатно. Из-за двери не доносилось ни звука, но когда участковый стал сильно стучать в дверь кулаком, с громким требованием открыть немедленно, в квартире что-то зашевелилось...
Чувствуя недоброе, участковый всё же дал команду плотнику и тот взломал дверь.
В нос ударила нестерпимая вонь. На полу в гостинной лежали три трупа. Бурханов сидел на стуле рядом с убитыми женой и детьми, измазанный кровью, представляя совершенно жуткое зрелище. Рядом с убиенными лежал окровавленный топор.
Участковый срочно вызвал скорую помощь и оперативный наряд милиции.
Бурханова доставили в районное отделение, где он подвергся интенсивному допросу, но добиться ничего не смогли, он оставался невменяемым. В этой связи, по санкции районного прокурора, он был переведён в институт судебной психиатрии, на обследование.
Прочитав историю болезни, Надежда Николаевна сказала тихо в сторону занавеса:
-Макарыч, введи пожалуйста Бурханова-
Примерно через минуту, из-за занавеса вышел рослый санитар, в подвязанном под горло хирургическом халате, сопровождая низенького хилого мужчину, азиатского вида.
Санитар показал ему на стул и пациент послушно присел на него, сложив свои руки аккуратно перед собой, на колени. Причём кисти он сжал и на коленях выросли два громадных кулака, что никак не сочеталось с худосочным телом сидящего. Пациент посмотрел безразлично в глубь зала и затем уставился пустыми глазницами перед собой, в пол. Совершенно безжизненные его глаза производили впечатление полной отрешённости.
Надежда Николаевна попросила его рассказать о себе, но ничего путного из этого не получалось. Пациент мычал что-то невразумительное о Душанбе, об Аллахе, о рванном халате... Не добившись от него более или менее связанного рассказа о себе, Надежда Николаевна вдруг резко спросила его в лоб:
-Гражданин Бурханов, зачем же Вы убили свою жену?-
Хилый вдруг встрепенулся и совершенно разумно ответил:
-Так ведь Ораш пришёл и сказал, чтобы я жену убил. Она плохая. Дети тоже плохие, их убей-.
-А кто такой Ораш?- спросила Главврач.
-Так ведь брат мой старший- оживлённо продолжил хилый.
-А когда он пришёл к вам?- прозвучал следующий вопрос Надежды Николаевны
-Так ночью пришёл- выстрелил Бурханов.
Надежда Николаевна подумала и поставила обычный, на первый взгляд, вопрос:
-Как же он зашёл к вам в квартиру, ведь дверь то была заперта?-
-Так ведь через балкон вошёл, балкон то был открыт – стал раздражаться хилый, и его громадные кулаки заёрзали на коленях...
-Да, но ведь вы живёте на третьем этаже. Как же можно через балкон то зайти? Ведь это же высоко-, не унималась Надежда Николаевна.
-Так я не знаю, может он лестницу приставил-, и хилый опять погрузился в раздумья. Больше от него ничего вразумительного добиться не удалось. Он снова превратился в безучастного истукана и стал тупо смотреть на пол, ни на что более не реагируя...
-Ну хорошо- , отступила Надежда Николаевна, -Макарыч отведи пожалуйста Бурханова в палату-.
Великан взял Бурханова под руку и сказал ему дружелюбно:
- Ну пойдём милай...-
Хилый медленно поднялся, бросил последний взгляд на аудиторию и в этот миг в глазах его что-то сверкнуло. Шура ясно видел, что в глазах у хилого сверкнула мысль, но они тут же потухли и Бурханов потащился за Макарычем, еле переставляя свои членисто-шарнирные ноги. Причём руки его, с лопатными ладонями, заболтались на плечах, как верёвки, с прицепленными гирями.
Когда они скрылись за занавесом, Надежда Николаевна с улыбкой посмотрела на студентов и спросила:
-Итак, вы видели первого пациента. Какое у вас впечатление? Разыгрывает Бурханов или действительно психически болен?-
Студенты наперебой стали высказывать мнения. Большинство приходило к выводу, что Бурханов действительно психически болен, но прощать его нельзя, а нужно от него избавиться и лучше всего заточить его навеки в камеру и ни в коем случае не выпускать. Уж очень много он бед натворил и непредсказуем...
Шуре тоже захотелось высказаться и непременно рассказать про свет в глазах Бурханова, который представлялся ему подозрительным. Он вытянул руку и когда Надежда Николаевна ему кивнула, встал и рассказал про мелькнувшую искру жизни в глазах Бурханова...
Надежда Николаевна похвалила Шуру за внимательность и подвела итог мнениям.
По её словам, складывалась невероятно сложная картина, в которой переплетались многочисленные «за» и «против» психического заболевания и ко всему прочему нужно было ещё учитывать специфику ислама, по которому старший в семье являлся безоговорочным авторитетом и младшие обязаны беспрекословно выполнять его указания. Странным, однако, являлся тот факт, что старший брат Бурханова умер два года назад и никак не мог посетить его. Опять посыпались разные версии, но Надежда Николаевна прервала обсуждения и повернувшись к занавесу попросила Макарыча, чтобы он привёл второго пациента. При этом она сказала:
-Давайте познакомимся со следующим-
На этот раз Макарыч вышел из-за занавеса вместе с чернявым, долговязым молодым человеком, с растрёпанными волосами. Выглядел он лет на двадцать, но выражение его лица представляло детскую плаксивую мину и казалось, что он вот вот как маленький ребёнок расплачется. Макарыч подвёл его к стулу, но тот не сел на него, а стал с любопытством рассматривать студентов. Надежда Николаевна попросила Витю, присесть, но он вдруг заулыбался и сказал совершенно детским голосом:
-Ой, а там сидит златоволоска! Ой, а можно мне её погладить? Она такая красивая-
В зале действительно сидела ярко рыжая Рязанова, лицо которой пошло красными пятнами. Студенты затаили дыхание.
Надежда Николаевна сказала Вите, что погладить можно, если златоволоска не возражает, но Макарыч должен непременно пойти вместе с ним. Витя запрыгал от удовольствия и захлопал в ладоши. У присутствующих «отпали» челюсти. То, что разыгрывалась сейчас на сцене представляло собой совершеннейшею галиматью.
Однако Надежда Николаевна вела себя абсолютно серьезно. Она кивнула Макарычу и тот, взяв Витю за руку, повёл его к Рязановой. Лицо Рязановой стало бардовым. Она косила глазами в сторону Вити, но не возражала.
Витя поднял руку и начал сверху медленно опускать её на волосы Рязановой, которая стала вдруг уменьшаться в размере, вжимаясь в кресло. Макарыч ласково посмотрел на Рязанову и улыбнулся ей, и та, взяв себя в руки, выпрямилась.
Витя же, чуть-чуть прикоснувшись к её волосам, отдёрнул руку и прижался совершенно по-детски к Макарычу, как к своему папе, зарывшись головой в его халат и, захлёбываясь от восторга, завопил:
-Я погладил Златоволоску , я погладил Златоволоску..-
Видно было, что он беспредельно счастлив. Макарыч гладил Витю по голове и приговаривал:
-Ну что ты милай, ну что ты. Всё хорошо. Пойдём милай, пойдём-.
Они поднялись на сцену и исчезли за занавесом. Надежда Николаевна взяла вторую папку и начала читать Витину историю болезни.
То, что она прочитала, обрушилось холодным шоком на присутствующих.
Оказалось, что Виктор Деревяников принадлежал к банде преступников, отличающихся необыкновенной дерзостью и жестокостью. Занимаясь грабежом и разбоем, они держали в страхе несколько районов Москвы и на их счету числилось немало зверских убийств. Два месяцев назад, они решили ограбить большой продуктовый магазин, надеясь на взятие хорошей денежной выручки, но, по всей видимости где-то засветились и к магазину был выслан усиленный наряд милиции.
Деревянников стоящий на «шухере», обязан был при малейшем подозрении предупредить собратьев по банде, но увидев большое количество милиционеров, он растерялся и, парализованный страхом, не сумел вовремя подать условный сигнал. Затаившись в тени, он решил переждать и уйти незамеченным. Однако, уйти не удалось. При окружении магазина, один из милиционеров заметил подозрительно стоящего в тени человека и подошёл к нему. В этот момент Деревяников нанёс ему смертельный удар ножом в горло и бросился бежать, но к счастью был схвачен подоспевшими милиционерами и вместе со всеми отправлен в отделение. Там его едва удалось спасти от «своих», так как за неподачу сигнала он был приговорён бандой к смерти. Одновременно, его ждала, вероятнее всего, высшая мера наказания за убийство милиционера.
Таким образом, на следующий день, сидящего в отдельной камере Деревяникова, не смогли узнать - он превратился в безобидного маленького Витю.
Судя по всему, Деревяников понял, что остаться в живых, он сможет только при одном условии, если его признают психически недееспособным и поэтому всё говорило за то, что он притворяется, но это нужно было доказать.
Надежда Николаевна закончила чтение истории болезни и посмотрела в аудиторию. Над аудиторией стояла мрачная атмосфера. Все сидели задумавшись, анализируя услышанное, а несчастная Рязанова сидела бледная как полотно, поглядывая с укором на Надежду Николаевну.
Копьёв привстал с первого ряда, обернулся на студентов и быстро оценив ситуацию, сказал Надежде Николаевне:
-Прглашайте следующего-
Надежда Николаевна обратилась опять к занавесу:
-Макарыч, приведи пожалуйста Светлогорцева-
На этот раз пришлось подождать немного дольше обычного. Прошло не менее десяти минут, прежде чем занавес раздвинулся и на сцену вышел высокий бледнолицый мужчина очень благородной внешности. На вид ему было около сорока лет, но на висках уже проявлялась седина. Светлогорцев подошёл к стулу, присел на него и стал внимательно и печально смотреть на студентов.
Надежда Николаевна вела себя как-то странно. Шуре показалось даже, что её щёки чуть порозовели, а взгляд потеплел, но это могло действительно показаться.
Она попросила Светлогорцева рассказать о себе и пациент неторопливо и поэтично изложил историю, похожую на сказку.
Родился он, будто бы в семье мудрого Пересвета, который писал книги о добре и о справедливости и дарил их людям. Жили они у большого синего озера и каждый вечер ходили с мамой, белой лебёдушкой, к озеру и провожали красно солнышко на ночной отдых. Жили они очень счастливо, пока не пришли в их края посланники сатанинского братства, которые стали развращать их Святое Царство, своими лживыми речами и дурманным зельем.
Пришельцы поклонялись сатанинскому знаку и обожали цвет крови. Кроме того были они очень подлыми и жестокими и была у них животная страсть к красивым девушкам, которых они похищали и силком принуждали к сожительству...
Глава сатанистов, толстогубый , брюхатый и большеносый мерзавец смотрел чёрными, алчными глазами на маму-лебёдушку и с губ его капала жёлто-зелёная жижжа, а рот расползался в хищную ухмылку.
Пересвет-Батюшка, понёс однажды свою новую книгу в соседнее селение, но к вечеру не вернулся. Нашли его, на следующий день, в лесу с копьём в спине и рядом с ним обгоревшую книгу. Матушка-Лебёдушка шибко загоревала и ушла назад, в Божье царство, откуда все они были родом...
В этот момент Надежда Николаевна внедрилась в повествование странного пациента и заявила следующее:
-Валерий Петрович! Ну что Вы в самом деле нам небылицы то сочиняете? Ну почему Вы не хотите правду-то рассказать? Ведь родились Вы в Москве, а не у синего озера и отец Ваш не сказочный писатель-Пересвет, а известный учёный-атомщик, и мама Ваша преподавала исторические дисциплины в университете, в котором и Вы учились, и закончили его успешно. Ну что же Вы нам правду то не скажете?-
Валерий Петрович смирённо выслушал укоры главврача и скромно улыбнулся, продолжая грустно смотреть на студентов. Надежда Николаевна закончив критику, смотрела на него выжидающе. Благородный Валерий Петрович поднял вдруг руку, как школьник, спрашивая разрешения на вопрос.
Она разрешающе кивнула.
-Можно я стихи почитаю?- спросил Светлогорцев
-Ну почитайте- сжала губы Надежда Николаевна и на лбу у неё обозначилась складка
В зал тихо полилось певучее и необыкновенно лиричное стихотворение:
Душу омою березовым соком.
Синью небесной глаза напою.
Сердце наполню любовью и Богом
Родине милой его подарю ...
Певучее стихотворение ещё не потухло в сознании, как в зал полетело следующее:
За стеной кремлёвской грязь
Русью правит чёрный князь
Сатанистские законы убивают Божий люд
И на бывшем царском троне возлежит Хазарский блуд...
-Стоп, стоп , стоп-, зазвенел сталью голос Надежды Николаевны,-
-Валерий Петрович, мы же с Вами договорились, что Вы подобные стихи читать не будете-.
-Извините Надежда Николаевна, забылся-, виновато сказал Валерий Петрович.
Из-за занавеса вынурнул Макарыч и в просвете замаячили ещё двое, в белом..
Валерий Петрович умоляюще посмотрел на Макарыча и тихо сказал:
-Макарыч, дай мне ещё минуту. Я попрощаюсь. Ты же знаешь, что меня теперь ждёт навечно «Жёлтая река» и я уж никогда более не увижу такие светлые лица-
Макарыч вопросительно посмотрел на Надежду Николаевну.
Она нехотя, кивнула.
Валерий Петрович опустился со стула на колени, поклонился в сторону зала, поднял руки к небу и проникновенно заговорил:
-Да спасёт вас Боже!
-Да убережёт Отец наш Небесный ваши светлые души!
-Да придёте вы к истинным знаниям и познаете подлинную истории России!-
Шура ясно увидел, что глаза Валерия Петровича загорелись необычайным светом и весь он сиял в ареоле, радужного света...
В этот момент Макарыч ловко, без видимых усилий поднял его на руки и быстро, кошачьей походкой пошёл к занавесу, шелестя свою дежурную фразу:
-Ну что ты милай, ну что ты...-
Надежда Николаевна взяла последнюю папку, но Степан Иванович неожиданно встал с места и показал на часы. Она согласно кивнула головой и коротко попрощавшись, поспешила вслед за Макарычем.
Копьёв, наклонив голову, быстро двинулся к выходу.
Студенты засуетились следом.
Шура увидел Рязанову, размазывающую чёрные подтёки по щекам и на него навалилась нестерпимая грусть. Он нахмурился и тоже двинулся к выходу, катая желваки.
Железные ворота наконец-то уползли в сторону и Шура, разрезая толпу, вырвался наружу. Торопливо пошёл он прочь, стремясь как можно скорее уйти от неприятного места. Так шёл он не менее получаса, куда глаза глядят, и неожиданно вышел к Москве-Реке, где невольно остановился, ослеплённый сонцем. Перед ним лежала ещё скованная белым льдом река, над которой простиралось необыкновенно синее, бездонное небо. Солнечные зайчики кувыркались в покрытых рябью проталинках и тёплый ветерок лаская щёки, дышал весною. Шура остановился и, прислонившись к бетонной набережной, задумался... перед глазами возникли:
синее озеро, мама-Лебёдушка, Писатель Пересвет и стоящий на коленях Валерий Петрович..
Красивые, грустные образы из только что услышанной сказки, заполонили сознание и на душе стало грустно, и одновременно светло и почему-то захотелось плакать...
Неожиданно, в его грустно-светлое настроение вторглось нечто со стороны. Шура почувствовал, что кто-то настойчиво дёргает его за руку. Он обернулся и наткнулся на Панфёрову. Она виновато хлопнула своими длинными ресницами и извиняюще улыбнулась. Из её глаз струилось что-то необычайно чистое и искреннее. Подчиняясь спонтанному желанию Шура бережно обнял хрупкую, податливую Панфёрову и прижал к себе, зарывшись лицом в её пахнущие солнцем волосы....
Божье Царство, из которого они были родом, опускалось голубизной на золоченные купола церквей, земного города, обещая им счастливую и долгую жизнь...
Александр Клепфер 18.10.2009
Оснований тому было немало:
Во первых, обьем исторических дисциплин давался в нём на уровне университетского, с одновременным изучением методики работы с архивными первоисточниками, что реально увеличивало шансы на разработку новой научной темы и соответственно на защиту докторской диссертации.
Во вторых, вместе с гуманитарными науками преподавались также и естественные, а именно: математика, физика и производные от них: экономика, математические методы управления, основы программирования и т.д., что значительно повышало общий уровень выпускников ВУЗа, то-есть готовились в своём роде универсальные специалисты, способные занять, ответственные административные должности.
В третьих, профессорский состав был подобран очень продуманно с использованием не только авторитетных педагогов, старой академической школы, но и с привлечением свежих, практических умов из сфер управления государством и даже приглашались специалисты американского менеджмента, из русских эмигрантов, искренне болеющих за Россию и пытающихся внести личную лепту в становление Родины.
Не оставлялась без внимания и методика преподавания. В обучение стали вводиться наиболее эффективные формы усвоения информации, то-есть делался упор на практическое применения приобретённых знаний, через решение конкретных проблем, возникающих на реальных предприятиях. Организовывались рабочие студенческие группы, которым ставилась задача, произвести обследование крупного флагмана промышленности, с разработкой аналитических рекомендаций по модернизации производства и по улучшению социально-психологического климата.
Немаловажным являлось также и то, что ректорат неустанно поддерживал дух элитарности института, что в свою очередь мотивировало студентов на постоянное самосовершенствование и на достижение максимальных высот в науке...
Короче говоря Шура учился в одном из лучших институтов страны и был по настоящему счастлив. Первые два курса, называемых общеобразовательными, пролетели как один миг. Шура попав под водопад знаний, жадно их впитывал, успевая при этом не только с изучением обязательных предметов, но и выуживая дополнительные новые знания в исторической библиотеке, где засиживался порой до самого закрытия.
Были проработаны:
· учения Милетских мыслителей,
· большинство трудов Платона,
· предпосылки для пессимизма, в изучении трудов Леопарди и Шопенгауэра,
· основные положения Буддизма, да и биография самого Будды
· мировоззрение Фридриха Ницше, художественные афоризмы которого засияли в сознании навечно
· и конечно философии Гегеля, Канта и Фейербаха.
С третьего курса началось изучение спец. предметов и Шурин курс приступил к изучению Советского Права, и вот тут-то и случилась история, запомнившаяся Шуре на всю жизнь и которой собственно и посвящается это повествование.
Лексции стал читать Копьёв Степан Иванович, выглядевший очень моложаво и привлекательно. Он был по спортивному подтянут, высокий, стройный с точёнными чертами лица и изысканными манерами поведения. Его задумчивые серые глаза светились интеллектом и грустью, что придавало ему некую мечтательность и даже, можно сказать таинственность, однако когда он дискутировал с кем-нибудь, то преображался и становился доброжелательным открытым человеком, который нисколько не кичится званием доктора наук и разговаривает с Вами как с равным, блистая лишь обширными знаниями по философии и государственному праву.
Сказать проще, выглядел он по тем временам, как самый обычный советский профессор, если бы не одно «НО».
Однако, прежде чем перейти к обсуждению упомянутого «НО», хотелось бы ещё, хоть несколькими штрихами, дополнить портрет Шуры.
Шура держался в институте довольно замкнуто. На лекциях он сидел чаще всего в одиночку, на первом ряду и не потому, что много из себя ставил, а просто потому, что был старательным студентом и относился к учёбе серьёзно, стараясь впитать как можно больше знаний, не отвлекаясь на болтовню сокурсников, сидящих на галёрке.
В перерывах он также не искал общения с собратьями по учёбе, собственно как и они не искали общения с ним, видя в нём надутого научного червя, не интересующегося ничем кроме науки.
Таким образом Шура либо сидел задумавшись на подоконнике и смотрел в окно, выходящее в сад, либо читал редкую книгу, взятую в исторической библиотеке, либо разговаривал с Вадим Сергеевичем на политические темы. Вадим Сергеевич был пенсионером и работал вахтёром факультета. Выглядел он неопрятно, со всклокоченными седыми волосами, с мясистым носом, лилового цвета и, кроме того, от него частенько попахивало перегаром, но собеседником он был исключительным и судя по всему повидал на своём веку не мало, так как был неистощим в изложении увлекательных, интимных историй из жизни представителей самых верхних эшелонов власти и в этой связи Шура спросил его однажды:
-Откуда Вы всё это знаете?-
Вадим Сергеевич сделал небольшую паузу, посмотрел многозначительно и задумчиво на Шуру, будто говоря:
-Да не могу я тебе этого рассказать-, и продолжил далее очередное вещание о закулисной жизни высших руководителей Партии и Правительства и Шуре пришлось смириться с таким положением дел. Однако, когда Вадим Сергеевич почти шёпотом стал рассказывать Шуре о дочке Ген.Сека. принадлежащей якобы к уголовной группировке, занимающейся торговлей алмазами, Шура опять не вытерпел и горячо возразил:
-Слушайте Вадим Сергеевич, да ведь это невозможно, это уж стопроцентная утка и уж если кто-то, что-то и знает, то возможно только высшие сотрудники КГБ, уж не хотите ли Вы сказать, что Вы там работали?-
Но и этот вопрос Вадим Сергеевичем опять ответил глубокомысленным молчанием и никакими дальнейшими Шуриными уговорами, не удалось склонить его к изложению, хотя бы частично, личной биографии.
К Шуре Вадим Сергеевич очень привязался и называл его коллегой, очевидно за глубокие знания академической истории и всегда, когда Шура проходил мимо, он приветствовал его радостно через постоянно открытую дверь его маленькой каморки у выхода из института и зазывал в гости.
От него то и узнал Шура, что лекции по Советскому праву читает главный прокурор России.
Факт был конечно ошеломляющим. Ещё бы, не каждый житель Москвы имел возможность лично пообщаться с первым обвинителем республики, который не только владеет информацией государственной важности, но и, кроме того, наделён большими властными полномочиями.
Это как ни странно не смутило Шуру, а даже наоборот усилило его интерес к изучаемому предмету и он постарался использовать данную судьбой возможность и вытянуть из Степан Иваныча максимум информации, задавая ему дотошные, прямые и порой провокационные вопросы, относящихся к правам человека, чем частенько вызывал оживлённые дискуссии и даже ожесточенные споры, среди студентов, которые не редко переносились, из аудитории в коридор и разгорались там с ещё большей силой.
«Стёпа», как окрестили нового лектора студенты, вёл себя «компанейски» и не уходил на перерывах в деканат, а оставался со студентами и участвовал с ними в дискуссиях. В своей аргументации был он очень убедителен и большей частью склонял спорщиков на свою сторону, используя громадный объём, накопленных знаний из судебной практики.
Шурина искренность и прямота импонировали Степану Ивановичу и через некоторое время Шура стал его любимчиком и всегда, когда споры на семинарах заходили в «тупик», Степан Иванович обращался к Шуре и предлагал ему высказаться.
Однажды, разбирая методологию перевоспитания преступников, аудитория вновь загорелась и посыпались мнения о расширении прав личности, о формировании самосознания, об исправлении преступников, путём доверия к ним - и пошло и поехало...
Начали цитироваться труды ведущих правоведов мира, в пользу расширения прав человека и сокращения карательных структур государства.
Степан Иванович не сдерживал эмоции, а даже наоборот иронизировал по поводу наиболее экспрессивных выступлений, чем ещё больше подливал «масло в огонь». В ответ на недовольство студентов, о жестокости правоохранительных органов, он рассказывал о страшных зверствах уголовников и нейтрализовывал таким образом, самые горячие аргументы о несправедливости правосудия.
Исправительные лагеря, тюрьмы, системы сыска - все эти учреждения категорически оправдывались Степан Ивановичем и, наконец, даже самые ярые защитники свободы личности, послушав фактические истории о жестокости и коварности преступников, были вынуждены признать, что существования карательных структур, жизненно необходимы государству.
И вот, когда все аргументы студентов были с честью отпарированы Копьевым и страсти наконец улеглись, и он повернувшись спиной к аудитории, чертил на доске, структуру государственных карательных учреждений, женский голос с задних рядов, вдруг выбросил в аудиторию вопрос:
-А как же Вы оправдаете содержание «инакомыслящих» в психиатрических больницах?-
Вопрос парализовал аудиторию своей прямотой и политичностью. Нельзя было забывать, что у руля управления государством ещё стояла Коммунистическая Партия и вездесущий Комитет Госбезопасности, мог строго покарать за подобное утверждение, противоречащее официальной установке.
Наступила тишина. Даже наиболее активные спорщики замерли и уткнулись глазами в конспекты, стараясь не смотреть в сторону Копьёва.
Степан Иванович повернулся к аудитории и, глядя на студентов тихо, но очень серьезно спросил:
-Могу я узнать, кто задал этот вопрос?-
Тишина стала ещё гуще. Казалось, что помещение наполнено манекенами, а не живыми людьми.
Шура знал абсолютно точно кому принадлежит этот голос. Он смог бы выделить его из тысячи других. Это была Панфёрова, та самая стройная красивая девушка, которая всё чаще внедрялась в его сознание. Шура не мог выкинуть из головы её серые громадные глаза, преследующие его повсюду. Одновременно у Панфёровой была изящная гармоничная фигура, с девичьими, но чётко проступающими женскими прелестями, которые тоже не давали ему покоя. Проще говоря, он был очень влюблён в эту девушку и уходя после лекций в студенческое общежитие, сразу начинал тосковать по ней, с нетерпением ожидая следующего дня, когда он вновь сможет её увидеть.
Поэтому, в момент, когда Копьёв смотрел на аудиторию, ожидая ответа, в Шурину голову полезли страшные мысли. Он был уверен, что проницательный Степан Иванович очень быстро вычислит Панфёрову, используя свои профессиональные знания, что она не сможет скрыть своё волнение и ужаснулся от мысли, что глупая Панфёрова сможет серьезно пострадать...
Подчиняясь спонтанному желанию, спасти её любой ценой, он вдруг встал и заявил отчаянным голосом:
-Это я задал вопрос Степан Иванович-
Аудитория ахнула. Заявление Шуры было не только смелым, но и абсурдным, так как все слышали женский голос. По помещению покатился гул. Степан Иванович, между тем коротко скользнул взглядом по Шуре и махнул рукой:
-Присядь Александр -
То что он назвал Шуру его настоящим именем, а не прилепившемся к нему, ласкательно-ироническим «Шура», запустило новую волну гула... однако Степан Иванович, не обращая внимания на бурлящую аудитории, спокойно сказал:
-Ну хорошо. Хотите, я организую экскурсию в институт судебной психиатрии, в котором обследуются совершившие преступления граждане, на предмет психической недееспособности, или мы сможем сходить в психиатрическую больницу, где вы получите возможность поговорить с любым из находящимся там пациентом и сможете сами убедиться кто находится на излечении?-
Такого поворота событий не ожидал никто.
Аудитория загудела:
-Институт судебной психиатрии, здорово... Институт...-
-Значит договорились?- сказал Копьёв.
Он взглянул как в сторону Панфёровой, потом на Шуру, улыбнулся совсем даже не злобно и вышел из аудитории.
Прошло несколько дней и декан внёс изменение в план лекций, написав красным карандашом по утверждённому ранее расписанию «Экскурсия» - Копьёв.
Встреча была назначена у станции Метро, откуда было пешком не более пяти минут до Института судебной психиатрии.
Собрался весь курс без исключения. Посетить учреждение, о котором рассказывались жуткие истории, хотели все.
Копьёв подвёл студентов к высокой бетонной стене, с железными воротами, которые как бы сами собой распознали пришедших и поползли по рельсам в сторону. Пройдя метров десять по ухоженной аллее, студенты подошли ко входу в пятиэтажное зданию с деревянной, но массивной дверью. Сразу за дверью стоял охранник перед железной вертушкой. Он кивнул Копьёву, как старому знакомому и поднял защёлку. По широкому коридору студенты прошли в просторную аудиторию с большими окнами, занавешенными шёлковыми шторами, желтоватого цвета, за которыми просматривались ажурные решётки. Вся аудитория напоминала просторный кинозал с рядами типовых кресел перед сценой. На сцене, впереди у самого края, стоял одинокий стул и чуть поодаль от него в глубине, стоял небольшой журнальный столик с приставленным к нему секретарским креслом. Столик был покрыт белой скатертью и на углу столика высилась стопка папок с потрепанными документами.
Задняя часть сцены, скрывалась под большим занавесом, также желтоватого цвета, что собственно было распространено в подобных учреждений. Считалось, что жёлтый цвет действует на пациентов успокаивающе.
Как только все расселись, в зал вошла белокурая, миловидная женщина средних лет в белом халате, нараспашку и очень приветливо поздоровалась с аудиторией.
Степан Иванович представил вошедшую. Это была Главврач Института, Надежда Николаевна Спицына, которая и должна была читать сегодняшнюю лекцию. Надежда Николаевна поднялась на сцену и в качестве вступительного слова коротко сказала, что они со Степан Ивановичем выбрали трёх пациентов, с их точки зрения наиболее подходящих для отражения проблематики судебной экспертизы. Затем она присела к столу, взяла верхнюю папку и прочитала первую историю болезни.
Речь шла о пациенте, по фамилии Бурханов, таджике по национальности, проживающем в Москве около десяти лет и работающем слесарем на Автобазе. Жил он с женой и с двумя детьми, на последнем этаже трёхэтажного дома и ничем особенным не выделялся, если бы не произошедший недавно совершенно экстремальный случай.
Началось всё безобидно. Квартира Бурханова, почти всегда наполненная детскими криками, вдруг затихла и стояла дня два как вымершая. Соседи по площадки удивились, но не придали этому большого значение. Однако, после непривычной тишины, в квартире началась странная возня, как будто кто-то волочит из комнаты в комнату мешки с песком по полу. В конце-концов и этот факт был бы проигнорирован, если бы не ночное происшествие. Около полуночи, когда весь дом уже спал, из квартиры Бурханова стали вдруг доноситься громкие завывания. Проснувшиеся соседи стали звонить в дверь и кричать о безобразии, но безрезультатно, дверь не отрывалась, а завывания, продлившись немногим более четверти часа, прекратились.
Утром возмущённые соседи, вновь попытались дозвониться к Бурханову, но опять напрасно, квартира безмолвствовала. Тогда они сообщили участковому о происходящих странностях в их доме и участковый созвонился, на всякий случай, с Автобазой, где работал Бурханов. Там ему сказали, что слесарь Бурханов уже третий день по неизвестной причине не выходит на работу.
В школе, где учились дети Бурханова, участковому сказали примерно то же самое, то-есть, что дети Бурханова уже несколько дней, не появлялись на занятиях.
Участковый отправился к загадочной квартире. Он долго звонил, а затем стучал в дверь, но безрезультатно. Из-за двери не доносилось ни звука, но когда участковый стал сильно стучать в дверь кулаком, с громким требованием открыть немедленно, в квартире что-то зашевелилось...
Чувствуя недоброе, участковый всё же дал команду плотнику и тот взломал дверь.
В нос ударила нестерпимая вонь. На полу в гостинной лежали три трупа. Бурханов сидел на стуле рядом с убитыми женой и детьми, измазанный кровью, представляя совершенно жуткое зрелище. Рядом с убиенными лежал окровавленный топор.
Участковый срочно вызвал скорую помощь и оперативный наряд милиции.
Бурханова доставили в районное отделение, где он подвергся интенсивному допросу, но добиться ничего не смогли, он оставался невменяемым. В этой связи, по санкции районного прокурора, он был переведён в институт судебной психиатрии, на обследование.
Прочитав историю болезни, Надежда Николаевна сказала тихо в сторону занавеса:
-Макарыч, введи пожалуйста Бурханова-
Примерно через минуту, из-за занавеса вышел рослый санитар, в подвязанном под горло хирургическом халате, сопровождая низенького хилого мужчину, азиатского вида.
Санитар показал ему на стул и пациент послушно присел на него, сложив свои руки аккуратно перед собой, на колени. Причём кисти он сжал и на коленях выросли два громадных кулака, что никак не сочеталось с худосочным телом сидящего. Пациент посмотрел безразлично в глубь зала и затем уставился пустыми глазницами перед собой, в пол. Совершенно безжизненные его глаза производили впечатление полной отрешённости.
Надежда Николаевна попросила его рассказать о себе, но ничего путного из этого не получалось. Пациент мычал что-то невразумительное о Душанбе, об Аллахе, о рванном халате... Не добившись от него более или менее связанного рассказа о себе, Надежда Николаевна вдруг резко спросила его в лоб:
-Гражданин Бурханов, зачем же Вы убили свою жену?-
Хилый вдруг встрепенулся и совершенно разумно ответил:
-Так ведь Ораш пришёл и сказал, чтобы я жену убил. Она плохая. Дети тоже плохие, их убей-.
-А кто такой Ораш?- спросила Главврач.
-Так ведь брат мой старший- оживлённо продолжил хилый.
-А когда он пришёл к вам?- прозвучал следующий вопрос Надежды Николаевны
-Так ночью пришёл- выстрелил Бурханов.
Надежда Николаевна подумала и поставила обычный, на первый взгляд, вопрос:
-Как же он зашёл к вам в квартиру, ведь дверь то была заперта?-
-Так ведь через балкон вошёл, балкон то был открыт – стал раздражаться хилый, и его громадные кулаки заёрзали на коленях...
-Да, но ведь вы живёте на третьем этаже. Как же можно через балкон то зайти? Ведь это же высоко-, не унималась Надежда Николаевна.
-Так я не знаю, может он лестницу приставил-, и хилый опять погрузился в раздумья. Больше от него ничего вразумительного добиться не удалось. Он снова превратился в безучастного истукана и стал тупо смотреть на пол, ни на что более не реагируя...
-Ну хорошо- , отступила Надежда Николаевна, -Макарыч отведи пожалуйста Бурханова в палату-.
Великан взял Бурханова под руку и сказал ему дружелюбно:
- Ну пойдём милай...-
Хилый медленно поднялся, бросил последний взгляд на аудиторию и в этот миг в глазах его что-то сверкнуло. Шура ясно видел, что в глазах у хилого сверкнула мысль, но они тут же потухли и Бурханов потащился за Макарычем, еле переставляя свои членисто-шарнирные ноги. Причём руки его, с лопатными ладонями, заболтались на плечах, как верёвки, с прицепленными гирями.
Когда они скрылись за занавесом, Надежда Николаевна с улыбкой посмотрела на студентов и спросила:
-Итак, вы видели первого пациента. Какое у вас впечатление? Разыгрывает Бурханов или действительно психически болен?-
Студенты наперебой стали высказывать мнения. Большинство приходило к выводу, что Бурханов действительно психически болен, но прощать его нельзя, а нужно от него избавиться и лучше всего заточить его навеки в камеру и ни в коем случае не выпускать. Уж очень много он бед натворил и непредсказуем...
Шуре тоже захотелось высказаться и непременно рассказать про свет в глазах Бурханова, который представлялся ему подозрительным. Он вытянул руку и когда Надежда Николаевна ему кивнула, встал и рассказал про мелькнувшую искру жизни в глазах Бурханова...
Надежда Николаевна похвалила Шуру за внимательность и подвела итог мнениям.
По её словам, складывалась невероятно сложная картина, в которой переплетались многочисленные «за» и «против» психического заболевания и ко всему прочему нужно было ещё учитывать специфику ислама, по которому старший в семье являлся безоговорочным авторитетом и младшие обязаны беспрекословно выполнять его указания. Странным, однако, являлся тот факт, что старший брат Бурханова умер два года назад и никак не мог посетить его. Опять посыпались разные версии, но Надежда Николаевна прервала обсуждения и повернувшись к занавесу попросила Макарыча, чтобы он привёл второго пациента. При этом она сказала:
-Давайте познакомимся со следующим-
На этот раз Макарыч вышел из-за занавеса вместе с чернявым, долговязым молодым человеком, с растрёпанными волосами. Выглядел он лет на двадцать, но выражение его лица представляло детскую плаксивую мину и казалось, что он вот вот как маленький ребёнок расплачется. Макарыч подвёл его к стулу, но тот не сел на него, а стал с любопытством рассматривать студентов. Надежда Николаевна попросила Витю, присесть, но он вдруг заулыбался и сказал совершенно детским голосом:
-Ой, а там сидит златоволоска! Ой, а можно мне её погладить? Она такая красивая-
В зале действительно сидела ярко рыжая Рязанова, лицо которой пошло красными пятнами. Студенты затаили дыхание.
Надежда Николаевна сказала Вите, что погладить можно, если златоволоска не возражает, но Макарыч должен непременно пойти вместе с ним. Витя запрыгал от удовольствия и захлопал в ладоши. У присутствующих «отпали» челюсти. То, что разыгрывалась сейчас на сцене представляло собой совершеннейшею галиматью.
Однако Надежда Николаевна вела себя абсолютно серьезно. Она кивнула Макарычу и тот, взяв Витю за руку, повёл его к Рязановой. Лицо Рязановой стало бардовым. Она косила глазами в сторону Вити, но не возражала.
Витя поднял руку и начал сверху медленно опускать её на волосы Рязановой, которая стала вдруг уменьшаться в размере, вжимаясь в кресло. Макарыч ласково посмотрел на Рязанову и улыбнулся ей, и та, взяв себя в руки, выпрямилась.
Витя же, чуть-чуть прикоснувшись к её волосам, отдёрнул руку и прижался совершенно по-детски к Макарычу, как к своему папе, зарывшись головой в его халат и, захлёбываясь от восторга, завопил:
-Я погладил Златоволоску , я погладил Златоволоску..-
Видно было, что он беспредельно счастлив. Макарыч гладил Витю по голове и приговаривал:
-Ну что ты милай, ну что ты. Всё хорошо. Пойдём милай, пойдём-.
Они поднялись на сцену и исчезли за занавесом. Надежда Николаевна взяла вторую папку и начала читать Витину историю болезни.
То, что она прочитала, обрушилось холодным шоком на присутствующих.
Оказалось, что Виктор Деревяников принадлежал к банде преступников, отличающихся необыкновенной дерзостью и жестокостью. Занимаясь грабежом и разбоем, они держали в страхе несколько районов Москвы и на их счету числилось немало зверских убийств. Два месяцев назад, они решили ограбить большой продуктовый магазин, надеясь на взятие хорошей денежной выручки, но, по всей видимости где-то засветились и к магазину был выслан усиленный наряд милиции.
Деревянников стоящий на «шухере», обязан был при малейшем подозрении предупредить собратьев по банде, но увидев большое количество милиционеров, он растерялся и, парализованный страхом, не сумел вовремя подать условный сигнал. Затаившись в тени, он решил переждать и уйти незамеченным. Однако, уйти не удалось. При окружении магазина, один из милиционеров заметил подозрительно стоящего в тени человека и подошёл к нему. В этот момент Деревяников нанёс ему смертельный удар ножом в горло и бросился бежать, но к счастью был схвачен подоспевшими милиционерами и вместе со всеми отправлен в отделение. Там его едва удалось спасти от «своих», так как за неподачу сигнала он был приговорён бандой к смерти. Одновременно, его ждала, вероятнее всего, высшая мера наказания за убийство милиционера.
Таким образом, на следующий день, сидящего в отдельной камере Деревяникова, не смогли узнать - он превратился в безобидного маленького Витю.
Судя по всему, Деревяников понял, что остаться в живых, он сможет только при одном условии, если его признают психически недееспособным и поэтому всё говорило за то, что он притворяется, но это нужно было доказать.
Надежда Николаевна закончила чтение истории болезни и посмотрела в аудиторию. Над аудиторией стояла мрачная атмосфера. Все сидели задумавшись, анализируя услышанное, а несчастная Рязанова сидела бледная как полотно, поглядывая с укором на Надежду Николаевну.
Копьёв привстал с первого ряда, обернулся на студентов и быстро оценив ситуацию, сказал Надежде Николаевне:
-Прглашайте следующего-
Надежда Николаевна обратилась опять к занавесу:
-Макарыч, приведи пожалуйста Светлогорцева-
На этот раз пришлось подождать немного дольше обычного. Прошло не менее десяти минут, прежде чем занавес раздвинулся и на сцену вышел высокий бледнолицый мужчина очень благородной внешности. На вид ему было около сорока лет, но на висках уже проявлялась седина. Светлогорцев подошёл к стулу, присел на него и стал внимательно и печально смотреть на студентов.
Надежда Николаевна вела себя как-то странно. Шуре показалось даже, что её щёки чуть порозовели, а взгляд потеплел, но это могло действительно показаться.
Она попросила Светлогорцева рассказать о себе и пациент неторопливо и поэтично изложил историю, похожую на сказку.
Родился он, будто бы в семье мудрого Пересвета, который писал книги о добре и о справедливости и дарил их людям. Жили они у большого синего озера и каждый вечер ходили с мамой, белой лебёдушкой, к озеру и провожали красно солнышко на ночной отдых. Жили они очень счастливо, пока не пришли в их края посланники сатанинского братства, которые стали развращать их Святое Царство, своими лживыми речами и дурманным зельем.
Пришельцы поклонялись сатанинскому знаку и обожали цвет крови. Кроме того были они очень подлыми и жестокими и была у них животная страсть к красивым девушкам, которых они похищали и силком принуждали к сожительству...
Глава сатанистов, толстогубый , брюхатый и большеносый мерзавец смотрел чёрными, алчными глазами на маму-лебёдушку и с губ его капала жёлто-зелёная жижжа, а рот расползался в хищную ухмылку.
Пересвет-Батюшка, понёс однажды свою новую книгу в соседнее селение, но к вечеру не вернулся. Нашли его, на следующий день, в лесу с копьём в спине и рядом с ним обгоревшую книгу. Матушка-Лебёдушка шибко загоревала и ушла назад, в Божье царство, откуда все они были родом...
В этот момент Надежда Николаевна внедрилась в повествование странного пациента и заявила следующее:
-Валерий Петрович! Ну что Вы в самом деле нам небылицы то сочиняете? Ну почему Вы не хотите правду-то рассказать? Ведь родились Вы в Москве, а не у синего озера и отец Ваш не сказочный писатель-Пересвет, а известный учёный-атомщик, и мама Ваша преподавала исторические дисциплины в университете, в котором и Вы учились, и закончили его успешно. Ну что же Вы нам правду то не скажете?-
Валерий Петрович смирённо выслушал укоры главврача и скромно улыбнулся, продолжая грустно смотреть на студентов. Надежда Николаевна закончив критику, смотрела на него выжидающе. Благородный Валерий Петрович поднял вдруг руку, как школьник, спрашивая разрешения на вопрос.
Она разрешающе кивнула.
-Можно я стихи почитаю?- спросил Светлогорцев
-Ну почитайте- сжала губы Надежда Николаевна и на лбу у неё обозначилась складка
В зал тихо полилось певучее и необыкновенно лиричное стихотворение:
Душу омою березовым соком.
Синью небесной глаза напою.
Сердце наполню любовью и Богом
Родине милой его подарю ...
Певучее стихотворение ещё не потухло в сознании, как в зал полетело следующее:
За стеной кремлёвской грязь
Русью правит чёрный князь
Сатанистские законы убивают Божий люд
И на бывшем царском троне возлежит Хазарский блуд...
-Стоп, стоп , стоп-, зазвенел сталью голос Надежды Николаевны,-
-Валерий Петрович, мы же с Вами договорились, что Вы подобные стихи читать не будете-.
-Извините Надежда Николаевна, забылся-, виновато сказал Валерий Петрович.
Из-за занавеса вынурнул Макарыч и в просвете замаячили ещё двое, в белом..
Валерий Петрович умоляюще посмотрел на Макарыча и тихо сказал:
-Макарыч, дай мне ещё минуту. Я попрощаюсь. Ты же знаешь, что меня теперь ждёт навечно «Жёлтая река» и я уж никогда более не увижу такие светлые лица-
Макарыч вопросительно посмотрел на Надежду Николаевну.
Она нехотя, кивнула.
Валерий Петрович опустился со стула на колени, поклонился в сторону зала, поднял руки к небу и проникновенно заговорил:
-Да спасёт вас Боже!
-Да убережёт Отец наш Небесный ваши светлые души!
-Да придёте вы к истинным знаниям и познаете подлинную истории России!-
Шура ясно увидел, что глаза Валерия Петровича загорелись необычайным светом и весь он сиял в ареоле, радужного света...
В этот момент Макарыч ловко, без видимых усилий поднял его на руки и быстро, кошачьей походкой пошёл к занавесу, шелестя свою дежурную фразу:
-Ну что ты милай, ну что ты...-
Надежда Николаевна взяла последнюю папку, но Степан Иванович неожиданно встал с места и показал на часы. Она согласно кивнула головой и коротко попрощавшись, поспешила вслед за Макарычем.
Копьёв, наклонив голову, быстро двинулся к выходу.
Студенты засуетились следом.
Шура увидел Рязанову, размазывающую чёрные подтёки по щекам и на него навалилась нестерпимая грусть. Он нахмурился и тоже двинулся к выходу, катая желваки.
Железные ворота наконец-то уползли в сторону и Шура, разрезая толпу, вырвался наружу. Торопливо пошёл он прочь, стремясь как можно скорее уйти от неприятного места. Так шёл он не менее получаса, куда глаза глядят, и неожиданно вышел к Москве-Реке, где невольно остановился, ослеплённый сонцем. Перед ним лежала ещё скованная белым льдом река, над которой простиралось необыкновенно синее, бездонное небо. Солнечные зайчики кувыркались в покрытых рябью проталинках и тёплый ветерок лаская щёки, дышал весною. Шура остановился и, прислонившись к бетонной набережной, задумался... перед глазами возникли:
синее озеро, мама-Лебёдушка, Писатель Пересвет и стоящий на коленях Валерий Петрович..
Красивые, грустные образы из только что услышанной сказки, заполонили сознание и на душе стало грустно, и одновременно светло и почему-то захотелось плакать...
Неожиданно, в его грустно-светлое настроение вторглось нечто со стороны. Шура почувствовал, что кто-то настойчиво дёргает его за руку. Он обернулся и наткнулся на Панфёрову. Она виновато хлопнула своими длинными ресницами и извиняюще улыбнулась. Из её глаз струилось что-то необычайно чистое и искреннее. Подчиняясь спонтанному желанию Шура бережно обнял хрупкую, податливую Панфёрову и прижал к себе, зарывшись лицом в её пахнущие солнцем волосы....
Божье Царство, из которого они были родом, опускалось голубизной на золоченные купола церквей, земного города, обещая им счастливую и долгую жизнь...
Александр Клепфер 18.10.2009
Рейтинг: +1
405 просмотров
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Новые произведения
