Воспоминание из детства (продолжение 3)

В это лето, в августе, при посеве ржи мы боронили рядом с геодезической вышкой. Оттуда, с бугра, очень далеко видно. Совсем рядом деревня Красная Речка, которую из нашей деревни не видно из-за бугра, и лес, имеющий странное название – Стекло. Вдоль поймы реки Немдеж видно даже село Пачи, в 18 километрах от нас.

Высокая вышка, поставленная на этом бугре, устроена необычно. Таких вышек я нигде больше не видел. Это тренога, состоящая из трех мощных, очень длинных хлыстов, в соединённых вершинах которых закреплён четвёртый, устремлённый в небо хлыст с горизонтальной крестовиной наверху. Никакой специальной лестницы, чтобы подняться наверх – нет, просто в один из хлыстов треноги и выше в четвёртый хлыст врезаны перечни, заменяющие ступеньки лестницы. Никаких перил и ограждений нет. Мне сейчас трудно определить высоту этой вышки, но даже если принять длину хлыстов всего лишь в десять метров, то даже в этом случае высота её будет 20 метров, но я уверен, что длина хлыстов была не менее пятнадцати метров, и, следовательно, высота вышки была метров тридцать. Смотрел на вышку и думал, как это строители, в чистом поле, сумели поднять тяжёлый длинный хлыст на такую высоту и там вертикально установить и закрепить его в треноге. Вышка была уже старая, некоторые перечни уже подгнили, подгнили и хлысты треноги, особенно возле земли. Она поскрипывала даже при небольшом ветре. Вот бы забраться на эту вышку! Рядом взрослые – не разрешат, да и опасно: видно, что подгнившие перечни не надёжны, а некоторых и вовсе нет. Решили всё-таки сходить к вышке после окончания сева.

Так и сделали. До вышки километра полтора или чуть побольше, идти недалеко, тем более не по полю, а по логу Тёплого Ключа, верховье которого почти рядом с вышкой. Пришли, посмотрели на вышку и засомневались, можно ли карабкаться на неё? Ветер, хотя и не сильный, кажется, покачивает вышку, и она как-то жалобно поскрипывает. Полезешь на неё и вдруг, где-то высоко нал землёй, сломается под тобой гнилой перечень - расшибёшься насмерть. Только отступать не хочется, тем более отец сказал, что лётчик не должен бояться высоты. Ладно, говорю парнишкам, полезу, да ещё вверху, на крестовине, встану на ноги. Полез! Подгнившие перечни уже не держатся плотно в своих гнёздах, и, когда берёшься за них руками, некоторые из них вдруг немного поворачиваются, тогда тело пронзает короткий неприятный импульс, наподобие мгновенного удара электрическим током. Боится, видно, что-то там внутри и вздрагивает от испуга. Чтобы уменьшить вероятность поломки перечня, я берусь руками и ставлю босые ноги как можно ближе к хлысту. Вот, наконец-то, и крестовина, теперь уже можно полюбоваться на окрестности. Какой отсюда вид! Даже село Ныр вижу, а с земли у вышки чуть видно только купол церкви этого села. И как далеко до земли, парнишки внизу маленькие, задрав головы, смотрят на меня. Так высоко я ещё не забирался. А вышка на самом деле качается, и весьма заметно, не знаю, смогу ли я встать на ноги на крестовине? Но отступать уже не могу: я же сказал парнишкам, что встану. Вылез на крестовину: вышка покачивается, держаться не за что, Брусок, из которого сделана крестовина, не широкий. Вставать страшно! Поднялся на четвереньки, боюсь руки оторвать от крестовины. Всё же пересилил страх, встал на ноги, но не смог распрямиться в полный рост и побыстрее снова ухватился за крестовину. На землю спускался уже увереннее, довольный одержанной победой. На следующий год летом вышки уже не стало, наверное, раскачало ее сильным ветром и, подгнившая, она упала.

Вскоре, после визита к вышке, мать послала в лес за рыжиками. Сходи-ка, говорит, Леша, в Стекло за рыжиками, сейчас вон Саня Мишиха пришла, несёт полную корзину молодых рыжиков, Лес, Стекло, небольшой, наверное, меньше двух километров в длину и с километр в ширину. Хороший лес, несмотря на то, что невелик, радовал грибами и малиной все окрестные деревни. Если грибов много, как говорит мать, нужно за ними сходить. Плохо только, что за рыжиками я ещё ни разу не ходил, не знаю, где их искать. Мать дала мне корзину, но забыла объяснить мне, в каких местах растут рыжики. Иду и думаю, наверное, там, где много опавшей хвои, где лес гуще. Залез в такую чащу, что пройти невозможно. Могучие ели стоят почти рядом одна возле другой, на земле ни травинки, только слой хвои, короткие, колючие сучки порой заставляют опускаться на колени. А грибов нет - никаких! Кое-как продираюсь через чащу, и вдруг лес поредел: стоят отдельные могучие ели, зелёные сучья до самой земли. Красиво. Подхожу к первой ели, смотрю, а около нее полным-полно маленьких, молоденьких рыжиков, стоят плотно один к одному! Я в восторге. С радостью начинаю их срезать, и корзина моя быстро наполняется. Грибы лезут прямо под зелёные, лежащие на земле сучья ели. Поднимаю еловую лапу – рыжиков и под ней полно. Так, у одной единственной ели, я нарезал полную корзину великолепных рыжиков. За всю свою жизнь нигде больше я не видел их столько. Я, конечно, очень рад. Ещё бы, пошёл за рыжиками первый раз и быстренько набрал их полную корзину. Мать расхвалила меня «Ах, какой молодец».

В другой раз мы с Васькой Гришиным и Енькой Наташиным ходили в этот лес за малиной. Где растёт малина – знали, малины много, но было очень жарко и так захотелось пить, что казалось - умереть от жажды можно раньше, чем наберёшь полное ведёрко малины. Спросили у женщины, также собиравшей малину, где тут есть вода? Нет здесь в лесу воды, говорит она, вон стой стороны на опушке есть низинка, и в начале лета в ней бывает вода, только пить её, наверное, нельзя. Пошли мы туда, действительно низина: трава в ней выше нашего роста, но воды нет, только чуть влажно под ногами. Пошли вглубь низинки и, наконец, вода зачавкала под ногами. Уберёшь ногу, и след заполняется коричневатой водой. Лёг на траву, и из лужицы, заполнившей след от ноги, с жадностью напился. Ух, как хорошо! Напились и Васька с Енькой, Дай-ка, думаю, попью ещё разок. Лёг на траву, наклонился над лужицей в следу, уже без спешки, посмотрел на коричневатую воду и увидел и увидел в ней столько живности, что сразу муторно стало. Вся эта живность мелкая, не больше блохи, и движется по-разному: извивается, плывёт и как бы прыгает в воде. Конечно, пить я больше не стал и со страхом ждал, что же будет в моём животе. Удивительно, но ничего не случилось, ничего!

Немного о репрессиях 1937 – 1938 годов. В нашей деревне от этих репрессий не пострадал никто. Посадили только на два года Михаила Захаровича, причём за весьма серьёзное для тех лет преступление: он колом разогнал президиум колхозного собрания вместе с председателем колхоза, который спасся бегством от разъяренного мужика. В 1940 году Михаил Захарович, отбыв срок заключения, вернулся в деревню, причём вид у него был такой, как будто был он эти годы не в заключении, а на курорте. В деревне Вороничи был арестован и бесследно исчез брат матери дядя Фёдор. Никто не знал, за что его посадили, где судили, к какому сроку заключения он был приговорён. Это всё, что знал я о репрессиях этих лет. Хотя нет, не всё, ещё один маленький штришок. В четвёртом классе на уроке истории СССР наша учительница Анфисья Степановна сказала нам, что в учебнике «История СССР» нужно зачернить портреты маршалов Блюхера и Егорова.

При изучении истории СССР у меня возникли некоторые вопросы: захотелось узнать, были ли в наших деревнях помещики и буржуи? Из «Истории СССР» я узнал, что до революции народ эксплуатировали помещики, буржуи и церковь. В деревне обирали крестьян кулаки, которые давали что-либо в долг бедняку при условии, что при возврате долга тот вернет ему в полтора, два раза больше. Я спросил у бабушки:

- Бабушка, были ли у нас помещики и буржуи?

- О помещиках и буржуях я ничего не знаю, а вот купцы были.

- Нас, бабушка, считают кулаками, а кулаки, будто бы, обирали бедняков, давая им в долг что-либо при условии, что при возврате долга бедняк заплатит в полтора, два раза больше? Верно это?

- Да какой же дурак согласится на это,- возмутилась она.

Эти вопросы задавал я и своему отцу. Он сказал, что у нас не было помещиков, так как было общинное землепользование и что буржуи были в городах. На вопрос о кулаках отреагировал так же, как и бабушка.

В четвёртом классе мне довелось побывать в роли учителя. Как-то во время урока в наш класс зашла учительница второго класса Анастасия Михайловна. Она что-то поговорила с Анфисьей Степановной, которая сказала мне, чтобы я пошёл с Анастасией Михайловной. Я вышел из класса, и Анастасия Михайловна сказала мне, что ей нужно ненадолго отлучиться, и она оставляет меня вместо себя. Я говорю, какой же я учитель и слушать меня никто не станет. Ничего, говорит, будешь читать им вот это, и показала в книге, что мне нужно будет читать. С трепетом вошёл я во второй класс, Анастасия Михайловна сказала, что она ненадолго отлучится и оставляет меня вместо себя вести урок. Я сел на учительский стул, раскрыл книгу на нужном месте и стал читать. Слушают ученики и даже не шумят! В конце урока пришла Анастасия Михайловна, и я отправился в свой класс, очень довольный успешной учительской практикой. Дома рассказал отцу и матери, что я сегодня замещал учительницу второго класса. Отец рассмеялся и спросил, как это у меня получилось? Хорошо, говорю, все сидели тихо.

Учёба в четвёртом классе подходила к концу. Вот и весна пришла дружная и тёплая. Поля быстро освобождаются от снега, с каждым днём прибывает вода в реке. И мы упустили этот последний момент, когда можно ещё было без больших приключений пробраться домой на половодье. Напрямую, через реку у нашей деревни, перебраться уже не удалось. Вернулись в Жеребецкую, дорога тяжелая, грязь, так как земля сверху уже оттаяла. Решили перейти реку по гати у Пиштенурской мельницы, отсюда до неё около двух километров. Дорога по раскисшему от воды полю, грязь ошмётками налипает на лапти. Подошли к мельнице – вода в реке вровень с гатью и с настилом моста. С опаской перешли мост, где, уже выплёскиваясь на настил, свирепо бурлит вода. Дальше пошли по гати и тут увидели, что гать прорвало. Проран метров пять шириной, из берегов его торчат размытые водой жерди, которые вибрируют под напором стремительного потока воды, мчащейся через проран. Концы жердей, торчащих с противоположных сторон прорана, разделяет промежуток не более двух метров. А что, думаю, если попробовать, используя торчащие жерди, перебраться через проран. Крепко держась за выступающую из берега прорана жердь, опустился в воду, но сразу же убедился, что перебраться не удастся: глубоко, и поток воды так силён, что если выпустить из рук жердь, то меня сразу же сбросит вниз. Вылез из прорана, посовещались и снова пошли в Жеребецкую.

А домой охота! Решили попробовать перебраться через реку у деревни Миловидово, там Цепаевская водяная мельница. От Жеребецкой до Миловидово тоже около двух километров, только уже в другую сторону. Пошли. Примерно через километр от Жеребецкой новая преграда: речка, текущая от деревни Коженер в реку Немдеж. Смотрим, через речку мост, правда до моста и после него воды метров по пять с обеих сторон. Перешли вброд эту речку. Только через мост перебраться было трудно. Оказывается, настил моста связан веревками, и привязан к балкам моста, и сейчас всплыл над ними. Ступишь на бревно настила, а оно уходит из-под ноги. Ладно, эта преграда позади, впереди Миловидово и Немдеж. До Миловидово добрались промокшие до шеи и все в грязи. А тут с переправой ещё хуже. Оказывается, Цепаевской мельницы уже нет, её плотину размыло ещё прошлой весной. Посмотрели на реку – перебраться невозможно! На том берегу, напротив Миловидово – деревня Цепаи, соседняя с нашей деревней, но не можем мы туда перебраться, не везёт, надо возвращаться в школу. Уставшие, подавленные неудачей, идём по улице, и тут выходит из ворот какой-то мужик, посмотрел на нас, видит – чужие. Спрашивает, откуда мы, чьи и куда идём? Ответили. Знает мужик наших родителей, но не знает, что делать с нами? Постоял он, помолчал и говорит, - Что же вы, неслухи, делаете? Ну, перевезёт вас на тот берег мой сын, но как же вы перейдёте Студёный и Тёплый ключи? Да ладно, одну речку вы уже перешли, может и там перейдёте, не рискуйте, не подводите меня. Если ключи не перейти - возвращайтесь в Цепаи к Афанасию Никитичу.

Позвал сына и велел перевезти нас на тот берег. Нас четверо, а лодка долблёнка, сразу четверых на ней не перевезти. Река разлилась уже широко, затопила луга, и пришлось парню, чтобы перевезти нас, дважды пересекать реку.

От деревни Цепаи до нас полтора километра, отсюда до Студёного Ключа совсем недалеко. Берега у него высокие, русло глубокое, но через ключ есть хороший мостик, лишь бы его не снесло бурной водой. Подошли к Студёному Ключу и видим, что мостик затопило. Пошли вброд до мостика и дальше, осторожно, по мостику: он под водой и может настил уже смыло. Нет, мостик в порядке! Переходим его по грудь в воде.

Тёплый Ключ разлился широко, но мы знаем, что здесь не должно быть глубоко: лог широкий и не глубокий и никакого русла тут нет. Однако, глубина всё-таки под мышки. Перешли и, стоя по колено в воде, помогая друг другу, смыли с себя грязь - и домой. Я боялся отца, но он был так ошарашен моим видом, что только крикнул, чтобы я раздевался и лез на печь, и впервые подаёт мне туда рюмку водки. Водку я еще не пробовал, отец не пил совершенно. Я сказал, что я не хочу водки, но отец заставил выпить. Видимо, он очень боялся, что я простыну. Нет, я не простыл, не чихал и не кашлял.

Это половодье было необычным. Когда уже кончился ледоход, вдруг резко похолодало. Река во всю ширь, с затопленными лугами, вдруг покрылась тонким, блестящим на солнце льдом. Попробовали лёд, там, где не глубоко – держит! Осторожно дальше и дальше – держит! Ура! Домой за коньками, река дарит нам такое раздолье! Лёд гладкий, ровный, хотя и тонкий, но держит хорошо, не трещит под коньками. Взрослые, правда, предупреждали, чтобы мы не выезжали на лёд над руслом реки, но лёд был прочным и там.

Однако, не для всех прочным оказался этот лед. Утонул, понадеявшись на этот лед, старик Феклист (не помню отчество). Он работал плотником в какой-то деревне за рекой и решил воспользоваться случаем, чтобы пораньше приступить к работе. Нашли его, когда уже спала вода, где-то далеко от нашей деревни.

А нам везло. Как-то Палька Григорьев по льдинам затора убежал далеко от берега. Только почти сразу же за ним, льдина, образовавшая мост от нашего берега к затору, раскололась и уплыла. Он оказался на льдинах затора далеко от берега. Делает вид, что не испугался, прыгает на льдине, смеётся. И тут почти одновременно две льдины ударяются одна в берег, другая в затор, разворачиваются, образуя новый мост, и по нему Палька Григорьев выскочил на берег. Повезло, успел! От удара лёд затора хрустнул, и льдины его поплыли по течению. Везёт, что тут скажешь!

Закончен четвёртый класс, а вместе с ним и Жеребецкая начальная школа. В торжественной обстановке вручили нам свидетельства об окончании этой школы. В моём свидетельстве отличные оценки с хорошей оценкой за поведение. Для дальнейшего обучения можно поступать или в Пиштенурскую неполно-среднюю школу или в Тужинскую среднюю школу. Пиштенурская ближе, до неё пять километров, Тужинская в два раза дальше. Куда ближе - туда и пошёл. Принял меня директор школы Блинов Павел Михайлович. Он посмотрел на мое Свидетельство, потом как-то пристально, изучающе на меня и спросил:

- Как же так, при отличных оценках и вдруг хорошее, а не примерное поведение?

Что тут ответить – молчу.

- Хорошо, посмотрим. Считай, что принят в пятый класс нашей школы.

Летом приезжал в гости дядя Коля, привёз мне великолепный подарок – новенькие кожаные сапоги. Какая радость: пойду в школу не в лаптях, а в новых сапогах. Примерил – хороши сапожки! Правда, жмут немного, не беда – потерпеть можно!

Дядя Коля живёт хорошо, одет прекрасно, не чета нашим деревенским мужикам. Гостил не долго. Уезжал в очень жаркий день и поэтому оставил у нас кожаное пальто, Приезд дяди Коли, да ещё такой подарок, разве это забудешь!

И ещё в это лето не забыть мне первый, увиденный мною фокус, который показал нам пастух Иван Иванович. Мы с Енькой Наташиным принесли пастухам обед. После обеда Иван Иванович говорит нам:

- Ну, так что, пареньки, показать вам фокус?

- Конечно, показать, - радостно согласились мы.

Иван Иванович расстелил на земле телогрейку, поставил на неё вверх дном четыре стакана, оторвал от газеты клочок бумаги и скатал из неё шарик. Сунул шарик под один из стаканов и спрашивает:

- Где сейчас шарик?

- Вот тут, - говорим.

Пастух одним пальцем слегка касается донышка другого стакана и спрашивает:

- А сейчас?

Удивительно, но шарика нет уже под первым стаканом, он сейчас уже под вторым. Пастух пальцем касается донышка третьего стакана, и шарик оказывается под ним. И так - какого бы донышка ни коснулся палец пастуха, шарик послушно занимает указанное место. Вот здорово, чудеса!

- А вот ещё один фокус,- говорит Иван Иванович.

Достаёт спичку и ставит её вертикально на указательный палец. Стоит спичка вертикально, как приклеенная. Пастух легонько ударяет указательным и средним пальцем по кисти левой руки, и спичка перескакивает с указательного на средний палец. Следующий удар и спичка снова на указательном пальце. И так после каждого удара спичка послушно прыгает с пальца на палец. Ни разу не упала и не покачнулась.

Меня до сих пор удивляют эти фокусы. Делая их, Иван Иванович только вначале спросил, где шарик? И ещё, а где сейчас? И дальше ни слова, как при работе с шариком, так и при работе со спичкой. И это простой деревенский пастух, Удивил он меня и запомнился.

Я уже писал про свою любознательность в раннем детстве и, должен сказать, что мысли о том, как устроен мир, никогда не покидали меня. Когда по дороге на Красную Речку отец поведал мне о том, что Земля - шар, как Солнце и Луна, я часто задумывался о том, как далеко простирается наш мир. Земля вон какая большая, а всего только шар и люди уже совершают по ней кругосветные путешествия.

А Солнце! Оно так велико и так далеко, что Земля наша по сравнению с ним, как конопляное семечко по сравнению с тыквой.

Я вижу, что всё окружающее нас - конечно, несмотря на размеры, даже Солнце - всего лишь огромный шар. Но если всё конечно, всё ограничено, то чем же заканчивается наш мир? Неужели где-то там, далеко-далеко за Солнцем есть какая-то граница, которую невозможно преодолеть. Такую границу я представить не мог: какая-то стена, что ли? Дошёл до этой стены и всё – дальше идти некуда, но ведь должно же что-то быть за этой стеной!

Если же конца миру нет – это тоже невероятно! Я никак не могу это принять. Всё, что я вижу, всё всегда конечно! Ни конечность, ни бесконечность мира я принять не могу, и когда думаю об этом, у меня даже в груди щемит. Утешает то, что с каждым годом обучения я узнаю что-то новое, и, может быть, в старших классах мне разъяснят то, чего не могу я понять сейчас.

Радостная новость: конный двор и ферму начали строить! Я этому очень рад, может быть, с окончанием строительства, уберут от нас ферму. Я часто хожу на стройку, смотрю, как работают плотники, Ловко у них получается: положат бревно на стену сруба, прочертят по бревну какой-то вилкой, потом снимут бревно и по черте на бревне вырубят паз. Потом это бревно кладут на стену, и оно плотно ложится на нижнее бревно. Интересно, как в замок связывают брёвна, как одним топором, по линии, полученной от удара натянутым зачернённым шнуром, гладко и ровно тешут бревно. Видя, как меня интересует их работа, иногда и мне давали немного потесать топором. Покажут, как держать топор, как тесать по черте и подрубать щепу, чтобы она не мешала тесать. Тешешь, а они похваливают – так, так. Там однажды снова досталось мне по зубам. На этот раз бревном стланика. Плотники разбирали старый хлев, который им мешал. Крыша была уже снята, и они сбрасывали вниз стланик потолка. Когда они слезли покурить, я забрался на среднюю балку хлева, вижу, что брёвна стланика не толстые, лежат на трех балках, образуя два пролёта, причём брёвна стланика перекрывают только один пролёт.

Сидя на средней балке, я стал поочерёдно сбрасывать брёвна стланика с той и другой стороны. Так сбросил несколько брёвен и вдруг вижу, что очередное бревно стланика перекрывает оба пролёта, лежит сразу на трех балках. Как его сбросить? Вижу, оно не достаёт немного до стен с той и другой стороны. Уцепился за бревно покрепче и потянул его влево, правый его конец сорвался с балки, и мне так стукнуло бревном по зубам, что я слетел с балки. Снова, как и на сенокосе от удара бастригом, полный рот крови, губы разбиты, да и нос пострадал. Плотники меня пожалели, пожурили за самовольство и отправили домой.

Этим летом я очень ждал начало нового учебного года. Ещё бы, я иду уже в пятый класс, а мой отец окончил только три класса, и впереди у меня ещё шестой и седьмой классы. В пятом, наверное, трудно учиться, и вот только сейчас права, видимо, будет сестра Галя. Хотя я прочитал уже её учебники для пятого класса, за исключением задачника по арифметике и учебника немецкого языка. Интересно, особенно «История древнего мира». Менее интересна «Зоология»: подумаешь, как устроен окунь, это я и так знаю. Немецкий язык будем изучать, тоже интересно. Правда, в школу ходить будет далеко, тем более, что болит у меня правая нога. Летом гонял коней, запряжённых в привод конной молотилки, и в перерыв, когда бабы чистили и убирали зерно от молотилки, мы с парнишками с удовольствием играли в прятки. Я побежал через кучу соломы, чтобы спрятаться за омётом, и вдруг в соломе за что-то запнулся, даже упал. Ногу больно, сел и осмотрел её. Сразу за пальцами, из ранки на подошве, течёт кровь. Ранка небольшая – пустяк. Разрыл солому, посмотрел, за что же я запнулся: колючий, расщепленный торец сломанного бревна, бывший хвостиной привода молотилки. Это плохо, наверное, в ноге заноза. Подавил подошву ноги – нет, занозы не видно. Хожу по пыльному кругу за лошадью, а ступать на ногу больно. Проходит неделя, другая, ранка уже заросла, а на ногу ступать больно. Так и пошёл в школу, хромая на правую ногу.

Путь в школу проходит через две деревни: Мягково и Ценеки, вдоль этих деревень. Пиштенур – село небольшое: две длинные улицы, деревянная церковь и большое, кирпичное здание школы, прямо напротив церкви. Около церкви небольшая площадь, за которой, поодаль от улицы, здание сельсовета. Около школы небольшой парк с могучими берёзами, на которых уйма грачиных гнёзд.

В пятом классе нас встретил директор школы Павел Михайлович Блинов. Он будет преподавать русский язык, литературу и историю, а вот преподавателя немецкого языка пока нет. Учёба и здесь не доставляет мне трудностей, за исключением одной: нужно привыкать к дисциплине. Павел Михайлович жёстко пресекал малейшее нарушение дисциплины, на его уроках в классе тишина: муха пролетит – слышно. Это как раз про него, про ту дисциплину, которую он поддерживал в школе. Так в нашем классе, после двукратного предупреждения, он приказал Ваське Туманову выйти из класса. Тот улыбался и сидел за партой. Павел Михайлович подошёл к нему, взял за руку и снова: Я сказал, выйди из класса! А Васька вместо этого вцепился в парту. Павел Михайлович выволок его из класса вместе с партой и сказал, чтобы в школе он больше не появлялся. Интересно, что потом все родители одобрили его действия: авторитет учителя был очень высок.

Как-то мы втроём (Лёнька Коновалов, Мишка Коротышов и я) поспорили в классе, что сбежим с урока Павла Михайловича. Сбежали. На другой день он оставил нас после уроков. Чтобы не сбежали, директор пришёл в наш класс в конце последнего урока. После его окончания посадил нас перед собой и до вечера внушал нам, как важно соблюдать дисциплину в классе. Внушил! Действительно, куда интереснее после уроков играть или бороться с парнишками, чем несколько часов сидеть перед учителем и тоскливо слушать доводы о важности соблюдения дисциплины.

Павел Михайлович не выговаривал букву «л», вместо её звучала буква «в». Как-то, на уроке литературы, он читал стихотворение о рабочем классе. Там были слова: «У нас один хозяин, стальной рабочий класс». У него же получилось «стальной рабочий квас». Все фыркнули, так смешно нам показалось. Он сурово на нас поглядел, и все притихли. Я не сразу привык к такой жёсткой дисциплине. Не раз случалось, что после внушительного замечания, «Лоскутов, прекратите разговоры!», через некоторое время я снова начинал переговариваться с соседом по парте. Тогда Павел Михайлович приказывал: «Лоскутов, встать! Повторите, что я сейчас говорил». Повторить сказанное я мог дословно, так как, несмотря на разговор с соседом, учителя слушал внимательно. Если и после этого Павлу Михайловичу вновь приходилось ставить меня на ноги, он уже не заставлял повторять то, что говорил сейчас, а рассказать то, о чем рассказывал он неделю назад. И в этом случае я отвечал обстоятельно, так что Павлу Михайловичу приходилось даже прерывать мой ответ.

Павел Михайлович был превосходным учителем, любой его урок было интересно слушать, так что вскоре ему уже не было необходимости делать замечания кому- либо.

Я же понял, что не разговаривать на уроках не так уж трудно. Довольно трудно было мне проходить пять километров до школы. После прихода из школы долго не проходит боль в ноге, а утром ведь снова пять километров до Пиштенура. Я даже думал, неужели придётся хромать всю жизнь. Как-то, придя из школы, я осмотрел подошву правой ноги и заметил, что от места, где была ранка, сантиметров на пять вглубь ступни, кожа немного затвердела и чуть-чуть приподнялась бугорком. Я заподозрил, что там может быть заноза. Взял острый отцовский нож и стал разрезать кожу вдоль бугорка. Из разреза потекла кровь, вытер её тряпочкой – занозы не видно. Стал разрезать глубже и тут задел ножом за что-то столь болезненное, что рука с ножом отскочила от ноги. Вытер кровь и сделал новую попытку углубить разрез. Безуспешно, рука не подчиняется. Завязал ногу тряпкой и утром снова отправился в школу.