Воспоминание из детства (продолжение 4)

Завязал ногу тряпкой и утром снова в школу. Идти из школы было почему-то легче, хромал уже не так сильно. Как только пришёл домой, сразу же снял сапоги и осмотрел ногу. Из разреза подошвы стопы выглядывал конец толстой, с карандаш толщиной, щепки, взял эту щепку за выступающий конец и вытянул её из ноги. Завязал ногу тряпкой и показал занозу родителям. Они были очень удивлены такой находкой: почему же не было нарыва? Вообще-то в деревне в те времена родители не очень дрожали над какой-то царапиной или болячкой своих детей. После того, как я удалил занозу, нога быстро зажила, и я радовался своему хирургическому успеху. Сейчас я уже не хромал, и дорога до Пиштенура была вроде прогулки. По пути из Мягково в Ценеки, если идти не по дороге, а параллельно ей тропинкой по берегу речки, на берегу речки увидел громадную, одинокую ель с могучей кроной, я ещё не видел таких громадных елей, да ещё с такой кроной. Сучья у нее расположены так густо, что на неё невозможно было забраться, по крайней мере в одежде, предназначенной для школы

Однажды в ноябре, придя из школы, я увидел, что мать почему-то плачет. Я спросил у матери, что случилось, и узнал, что умер мой дедушка Дмитрий. Мать рассказала, что он работал плотником, и когда уставший и потный сел отдохнуть, то сильно простыл: День был холодный и ветреный. Он заболел воспалением легких и уже не смог выздороветь. Дедушку Дмитрия я видел не часто, не видел, как он умирал, и поэтому его смерть не потрясла меня так сильно, как смерть Санушки. Всё-таки как страшна смерть, вот и дедушку Дмитрия я никогда уже больше не увижу, а он был таким хорошим, добрым и ласковым.

В зимнее время уже невозможно было ходить в школу каждый день. Мешали этому или сильный мороз, или заметённая снегом дорога. Колхоз уже не давал лошадей для доставки учеников в школу: в деревне считали, что для сельского жителя четырёх классов вполне достаточно. Наверное, поэтому в пятый класс из нашей деревни пошли учиться: четверо в Пиштенур, и один, Палька Григорьев – в Тужу, так как там у его отца жили хорошие знакомые. На зимнее время отец подыскал мне квартиру в селе Пиштенур, так что всю неделю, кроме выходных, я сам себе хозяин. Вместе со мной квартировал Лёнька Коновалов, тоже из нашего класса. В соседних домах тоже были ученики – квартиранты из удалённых от школы деревень. После школы побыстрее выполняли домашнее задание. Собирались большой группой, придумывали разные игры и играли до темноты. Очень много боролись один на один или группа на группу. Непобедимым в борьбе был Колька Сибиряков. Исключительно ловко он делал подножки – подсечки. Победителем считался тот, кто бросал противника на землю, если же оба падали на землю, победителем считался тот, кто был сверху. Жили дружно и весело.

В начале зимы этого года наконец-то произошло событие, которого я так долго ждал. Мы с сестрой Галей пришли из школы домой на выходной день. Не успели пообедать, как вошедшая в дом скотница сказала матери, что сюда приехал Крупин, председатель исполкома райсовета, и что сейчас они с председателем колхоза зайдут сюда. Мать испугалась, что сейчас нас увидят в доме и снова выгонят на улицу. Чтобы нас не было видно, она велела нам с сестрой убираться на полати. В доме как всегда, когда кормят скот, дым и вонь от варящейся мороженой картошки. Мы с сестрой забрались на полати, но хочется же посмотреть на такого большого начальника! И мы, с целью наблюдения, пристроились над брусом полатей. Вошли Крупин и наш Гришка Ефимов. Дым и вонь Крупину не понравились. Он только прошёл под полатями в комнату и повернулся, чтобы идти обратно. Мы с сестрой не успели спрятаться, и Крупин увидел нас. Повернулся к Гришке Ефимову, и указывая на нас, спросил:

- Почему тут дети на полатях?

- Да они тут живут – как-то растерянно ответил Гришка Ефимов.

От такого ответа Крупин даже вздрогнул,

- Как тут живут? Дети! В таком дыму и вони! Убрать всё это из дома. Неужели Вы не в состоянии построить для фермы теплушку? Безобразие! Даю Вам неделю сроку, чтобы убрать отсюда всё это, - с раздражением сказал он и вышел из дома.

Уже на другой день для строительства теплушки привезли брёвна. Когда мы с сестрой пришли домой на следующие выходные, печки в доме уже не было. Сейчас нужно привести наш дом в порядок. Попробовали соскребать со стен чёрную плотную копоть. Получается! Стены были гладкие и оштукатурены белым алебастром. Соскребёшь чёрную копоть, и обнажается восхитительная белизна стен! Отец сделал для нас стальные скребки, и мы постепенно отскребли от копоти все стены и потолок. Как стало в комнатах светло и хорошо! Спасибо Крупину, пусть и не весь дом, но жилые комнаты первого этажа он нам вернул. Вот так, оказывается, просто творить добро и зло! И как много вреда могут принести Гришки Ефимовы, занимая даже небольшую должность.

В январе 1941 года, наконец-то, в нашем классе начались уроки немецкого языка, преподаватель молодой мужчина. Не помню, как его звали, почему-то не запомнился он. К концу учебного года мы уже могли читать тексты в букваре немецкого языка. Я не мог понять, зачем немцам понадобились артикли, в нашем языке их нет, всё ясно и без них, но знать чужой язык неплохо. Пусть пока и в букваре немецкого языка, но я уже могу прочитать и понять, что там написано, а ведь до нового года это было недоступно мне.

В школьной библиотеке были интересные книги, и было их больше, чем в библиотеке начальной школы, но к концу года я прочитал их, наверное, все. Как-то, придя из школы, я увидел воз напиленных дров. Несколько тюлек были расколоты (тюлька – отпиленный на дрова чурбак), а одна стояла, избитая ударами колуна, но так и не поддавшаяся ему. Я взял колун и всё-таки расколол эту тюльку, конечно, не с первого и не со второго ударов, но расколол! Играть не пошёл, а с азартом продолжал колоть дрова, расколол все. Когда пришла с работы тётя Люба (хозяйка дома), она удивилась, кто это ей так помог? Потом рассказывала бабам, вот ведь как, я не могла расколоть, а ребёнок расколол, только тюков (ударов колуном) на поленьях много. Да, силы ещё маловато и уметь надо колоть сучковатые еловые дрова.

Пятый класс, как и четыре предыдущих, я закончил на отлично. Павел Михайлович очень расхвалил меня моему отцу и посоветовал учить меня, во что быто ни стало. Отец пообещал ему, что так он и сделает.

Весной 1941 года я уже не катался на льдинах и не купался в половодье, хотя оно по-прежнему нравилось мне своей мощью. Ещё бы – река, такая небольшая летом, весной разливается метров на триста, четыреста.

Колхоз уже загружает работой более основательно. Сейчас уже на телегах вывозим на поля навоз, бороним и работаем на сенокосе, но хватает времени и для рыбалки, и для купания, и для сбора грибов и ягод. Только вдруг, в один день всё круто изменилось. В этот день я сходил за грибами и ждал родителей на обед. Пришла мать и говорит:

- Война началась, немцы бомбили Киев.

- Неправда, мам, от границы до Киева далеко, самолёт не долетит,- возразил я.

- Нет, Лёша, правда, молодых мужиков на машине уже повезли в военкомат.

Пришёл отец и подтвердил сказанное матерью. Не успели пообедать, стучат в окно, приглашают на собрание. Я тоже пошёл на собрание. С речью на собрании выступил наш директор школы Павел Михайлович. Он сказал, что сегодня, 22 июня в четыре часа утра, фашистская Германия без объявления войны вероломно напала на нашу страну на фронте от Баренцева до Чёрного моря. Фашистские самолёты бомбили Киев, Севастополь и другие города. Что война будет тяжёлой и что в этой войне капиталистические страны не помогут нам. Мы должны напрячь все свои силы, чтобы дать достойный отпор подлому врагу.

Уже на следующий день получили повестки мужчины, недавно отслужившие в армии. Их провожала вся деревня, плачут провожающие их матери, жёны и дети. Знают они, что война без жертв не бывает, что многих из тех, кого провожают, они видят последний раз.

Война с Германией в Первую мировую и Гражданская война после революции оставили в деревне свой тяжёлый след: в деревне почти нет стариков. Те, кто погиб на войне, стариками уже не стали. Пощадила нашу деревню только война с Финляндией и бои на реке Халхин-Гол в Монголии. В этих войнах деревня не потеряла ни одного человека.

Все понимали, что начавшаяся война намного страшнее, что враг очень силён. Войсками фашистской Германии уже разгромлены Польша и Франция, захвачены Чехословакия, Греция, Норвегия и Югославия, потерпели сокрушительное поражение английские войска во Франции. Одновременно с Германией нам объявили войну Италия, Румыния, Венгрия и Финляндия. Фактически мы должны противостоять в этой войне всей Европе.

Я каждый день хожу в контору к Григорию Ивановичу, колхозному счетоводу, читать свежие газеты, В деревне нет радио, все новости только из газет. Речь В.М.Молотова вселяет надежду. Он твёрдо заявил, что «наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами». Однако из сообщений газет невозможно понять, каково положение на фронте. В газетах из номера в номер все одно и то же «наши войска продолжали отход на подготовленные заранее позиции». Что это значит? Почему войска отходят и как далеко они отошли? Думаю, что далеко не отошли, потому что отходят на подготовленные заранее позиции, такие, например, как линии Маннергейма или Мажино. Правда и эти линии не сдержали наступающих армий. Есть в газетах рассказы об отдельных боевых эпизодах, где фашисты всегда бывают биты, но это моменты великого сражения. Неведенье было до выступления И.В, Сталина 3 июля 1941года. Меня потрясло от того, как много мы уже потеряли: половину Украины, Белоруссию, Литву, Латвию, часть Эстонии. Карты из учебника географии были мелкомасштабны, обозначены на них только крупные города, и где сейчас проходит линия фронта, я не мог определить. Но ясно было, что немцы уже недалеко от Ленинграда, да и до Москвы уже не так далеко. Однако, и Сталин сказал, что «враг будет разбит, победа будет за нами».

Мужиков в нашей деревне становится всё меньше, их заменяют подростки и бабы. А что значит – заменяют? Работы и так хватало всем, а сейчас всю эту работу нужно было выполнить меньшим числом физически более слабых людей. Сейчас мы, вчерашние пятиклашки, уже возим сено на конный двор и на ферму, возим снопы на молотильный ток, и, конечно, работаем на сенокосе и на севе. Мой отец пока еще дома, он с 1902 года рождения. Когда скрывался от ареста, сильно простыл, и у него, временами, очень болела спина. По этой причине ему давали отсрочку, а сверстники его уже были в армии.

В шестой класс из нашей деревни я пошёл один: отец настоял на этом. Когда шёл из Мягково по тропинке вдоль речки, впервые увидел, какой силой обладает удар молнии. Ещё издали увидел, что нет на берегу речки той могучей ели. Подошёл к месту, где она росла и вижу – ель лежит внизу на склоне, ствол ее расщеплен, вокруг расщеплённого пня валяется щепа от разбитого ствола. Вот это сила – сверкнула молния - и вместо могучей ели куча щепок! Вот и война, как удар молнии, но не превратится наша страна в кучу щепок, била она своих врагов раньше, победит и сейчас. Старики в этом уверены, и я им верю.

Пришёл в школу - и там какая-то непривычная тишина. Учеников мало, в нашем классе не более десяти человек. Учителя немецкого языка нет – уже призван в армию.

Преподаёт нам геометрию эвакуированная Антонина Сергеевна, очень хорошая учительница, она тоже однажды рассмешила нас, как в своё время Павел Михайлович, только не потому, что не выговаривала какую-то букву – она не так произносила некоторые слова. Объясняя, как с помощью циркуляи линейки построить треугольник по трем известным сторонам, она вместо слова «засекаем» произнесла «засикаем». Класс дружно хохотнул, так как мы этим словом называли совсем другое действие. Антонина Сергеевна удивлённо посмотрела на нас, не поняла, почему нам вдруг стало смешно и, продолжая объяснение, снова произнесла это слово и снова услышала смех. Спросила, почему нам смешно, но мы не могли ей этого объяснить.

Занятия в школе продолжались не полную первую четверть, со второй четверти школу закрыли. Объявили, что желающие продолжить учёбу, могут перейти на заочное обучение. Один раз в неделю преподаватели будут давать нам уроки по новому материалу, давать задание на неделю и проверять его. Заходил на квартиру к тёте Любе. У неё живёт эвакуированная из города Калинина женщина с двумя детьми. Я был так удивлен, что даже переспросил её - из какого она Калинина: подумал, что, может быть, есть ещё какой-то Калинин. Нет, другого Калинина женщина не знала: именно этот, недалеко от Москвы. Как же так, видимо, немцы недалеко от Калинина, а, может, уже захватили его? По карте от Калинина до Москвы не более 200 километров. Как же так получилось, что немцы уже недалеко от Москвы? И каково сейчас положение под Ленинградом? Из газет, которые я читаю у Григория Ивановича, ответа на эти вопросы я не нахожу.

В деревне уже почти не осталось мужиков, есть ещё парни, не достигшие призывного возраста, их мало и, видимо, скоро очередь дойдёт и до них. Спрашивал у стариков Петра Андреевича (полный георгиевский кавалер, я сам видел у него четыре георгиевских креста) и Дмитрия Петровича, почему наши так далеко уже отступили? Отвечают – враг силён, но Россия всеравно победит, раньше всех били и сейчас разобьём. Им можно верить: сами воевали и первую мировую и в гражданскую войну.

Хожу в школу один раз в неделю, остальные дни работаю в колхозе. Однажды бригадир Нюра Мишиха, жена Михаила Степановича, сказала мне, чтобы после обеда я шёл на сутки дежурным по сельсовету. Пришёл в сельсовет, сказал секретарю, что меня отрядили дежурным. Секретарь объяснила, что я должен буду делать. Обязанности очень простые: разносить повестки мужикам, призываемым на военную службу и распоряжения председателям колхозов. В сельсовете 12 деревень, даже если один раз в сутки побывать в каждой деревне, много километров наберётся! Днём ещё ничего, а ночью в октябре, пешком – трудновато придётся. Сменил парнишку, дежурившего до меня, и приступил к исполнению своих обязанностей. Пока никуда не посылают. Закончился рабочий день у служащих сельсовета, и остались в нем девушка, дежурившая у телефона, и я. Через некоторое время зазвонил телефон, и дежурная у телефона в стопку бумажек записала то, что ей сообщили по телефону. Подозвала меня и сказала, чтобы я разнес по деревням вот эти повестки. Взял их, посмотрел, в какие они деревни, вышел на улицу – темнота, моросит мелкий дождь. Соображаю, как выгоднее обойти нужные мне деревни. Хорошо, что нет повесток в нашу деревню и в Коновалово: это значительно сокращает мой путь. Иду с начала в Шалаи и Вороничи, отдаю повестки председателям (в каждой деревне свой колхоз) и возвращаюсь в Пиштенур – это 6 километров, но 6 километров темной ночью по грязной дороге. Потом Ценеки, Мягково, Жеребецкая, Цепаи и обратно в Пиштенур – это 13 километров. Остаётся только деревня Ерши. До этой деревни три километра, но дорога эта меня пугает: больше километра она идет возле кладбища, рядом с могилами, и дальше по опушке леса. Идти-то туда надо в темную октябрьскую ночь под моросящим дождём, а мне всего 13 лет, я верю в привидения, тем более, что и сам уже видел его. По пути вперёд шёл возле кладбища, озираясь на могилы, страшась увидеть встающего из могилы мертвеца, но привидения не увидел и благополучно добрался до деревни. Вручил повестки председателю колхоза - и обратно. Снова боялся идти возле кладбища, но почувствовал, что обратный путь я прошёл посмелее. Итак, прошёл я за ночь 25 километров, пожалуй, немало, учитывая погодные условия. Днём отнес только какое-то распоряжение председателю в деревню Вороничи. Ближе к вечеру меня сменил другой парнишка – дежурный.

Позднее меня еще раз посылали дежурить в сельсовет, но это дежурство было легче: уже подморозило, и повесток было меньше. Потом я, видимо, был переведён в категорию взрослых и дежурным по сельсовету меня больше не посылали.

При годовом расчёте с колхозниками, на заработанные в 1941 году трудодни, на них ничего не дали. Правда, это не стало неожиданностью, так ка весь собранный урожай колхоз сдал государству. Остро встал вопрос, как же будем жить? Уже в конце лета стали собирать семена лебеды. Я ещё к этому не привлекался, и однажды очень удивился, когда отец в обед стал отрезать от каравая очень чёрные ломти хлеба. Он был невкусный, и я поел без хлеба. Отец с матерью ушли на работу, а я после обеда был дома, за сеном к конному двору мы уже съездили. В дом зашли две женщины, перекрестились и попросили «Христа ради» милостыню. Я с радостью дал им по караваю такого невкусного хлеба. Они меня обрадованно поблагодарили и ушли. Вечером сели ужинать и мать увидела, что двух караваев хлеба нет. Спросила:

- Лёша, где хлеб?

- Отдал, милостыню просили…

- Два каравая? - удивилась она.

- Так хлеб же у тебя не получился, его есть невозможно.

- Это ещё хороший хлеб, вот скоро мука закончится и будет хлеб из одной лебеды,- заплакала она.

С этого дня чистого хлеба, без лебеды, мать уже не пекла. Хорошо, что есть у нас сейчас корова, есть овощи и картофель. Правда, и с лебедой всё не так просто: зимой её нет, да и летом где её столько наберёшь? Встретили первого фронтовика. Вернулся в деревню раненый Михаил Степанович. Наш мельник и кузнец. Он был призван в армию в 1940 году. Служил в воинской части, расположенной в Белоруссии, недалеко от границы. Посмотреть на него и поговорить с ним набилась полная изба сельчан. Михаил Степанович на костылях. У него в нескольких местах прострелена правая нога. Рассказывает, что уже в первый день войны была рассеяна их воинская часть. Ни с кем не было связи. Они собрались в группу из 6 человек, решилиуходить на восток. Днём прятались, а ночью шли на восток, обходя деревни и сёла. Шли день за днём, а линии фронта всё нет и нет. Однажды, говорит, нужно было пересечь большую дорогу. Выждали, когда дорога опустела и бегом к дороге, и тут, как на зло, немцы на двух мотоциклах с пулемётами. Пришлось стрелять. Немцев убили, подбежали к мотоциклам: никто из шестерых не умеет на них ездить. Перебежали дорогу и дальше на восток – пешком, пешком. И всё-таки вышли к линии фронта, при переходе которой он и был ранен. Хорошо, что уже вблизи наших окопов – спасли.

Работящий Михаил Степанович, только бросил костыли и стал, опираясь на трость, ходить, как снова пошел на мельницу, а позже даже и в кузницу. Говорил, правда, что нога сильно болит.

От ушедших на фронт почти ни от кого нет писем, но люди понимают, что сейчас там не до писем.

В нашу деревню привезли две семьи, эвакуированные из Кандалакши. Рассказывают, как уже под бомбами уходили из Кандалакши. Тяжело, очень тяжело на фронте, тяжело и в тылу. У нас закончилась соль, и купить её сейчас невозможно. В магазинах её нет, да и купить не на что. Вроде бы не велика беда, но бессолый хлеб из лебеды есть невозможно.

В это время гостила у нас тётя Анна, двоюродная сестра отца. Хотя сказать, что гостила, будет не совсем верно. Она была швея и совершенно бесплатно шила для своих родственников всё, что им было нужно. С этой целью она навестила и нас. Узнав, что у нас нет соли, она предложила сходить за солью к дяде Алексею на станцию Тоншаево, в 70 километрах от нас. В попутчики себе она выбрала меня. Так далеко я ещё не бывал, там проходит железная дорога, и я впервые увижу поезда: неплохо там побывать. Слыхал уже как быстро они ходят и режут зазевавшихся людей. Надо будет поостеречься, но увидеть поезда хочется.

Вышли в путь рано утром, он до села Михайловское мне уже был знаком, мать водила меня туда в церковь. Церковь в этом селе высокая и очень красивая. Дальше этого села я ещё не бывал. Километрах в четырёх от Михайловского проходили деревню Кожонки. Эта деревня удивила меня! Все дома в деревне кирпичные, добротные, красивой узорчатой кладки. И только один дом в конце деревни был деревянный. Но какой дом! За всю свою жизнь я нигде больше не видел дома такой красоты! Не дом, а волшебное кружево, сколько труда и времени затратил чудо-мастер, чтобы создать такой шедевр! Дальше по пути небольшое село Шешурга, в 18 километрах от нас. За Шешургой небольшое поле и дальше лес до станции Тоншаево, да ещё какой лес! С обеих сторон дороги стеной стоят высокие, могучие сосны и ели. И даже в таком лесу отдельные сосны возвышаются над основным массивом леса. Вот, наверное, где рубили сосны на изготовление вьюнов и валов для ветряных мельниц! Деревни в лесу очень редки, дорога занесена снегом. Я что-то даже не помню, встречались ли нам повозки. Наверное, встречались, так как дорога всё-таки была. Уже начало смеркаться, когда приятно запахло дымком. Тётя Анна сказала, что в этойдеревне переночуем. Вскоре показалась и деревня, небольшая, окружённая лесом. Постучали в окно одного из домов и нам сразу же открыли дверь. Тётяспросила, не пустят ли хозяева нас переночевать? Пустили. В избе тепло, хозяева очень гостеприимны. Расспросили тётю, куда и зачем идём? Напоили нас чаем с сушёной малиной. Рано утром позавтракали, хозяева снова угостили нас чаем с малиной. Поблагодарили хозяев за угощение, и дальше в путь. К вечеру подошли к станции Тоншаево. Сначала я услышал паровозные гудки, а потом увидел и проходящие через станцию длиннющие поезда. И столько огромных вагонов везёт один паровоз! Вот это сила так сила!

Дядя Алексей и тётя Настя встретили нас с радостью. Разговорам нет конца, расспрашивают тётю Анну обо всём и обо всех, кого они знают. У дяди Алексея два сына, два моих двоюродных брата: Витька и Серёжка. Пока взрослые говорят, говорят и не могут наговориться, я с Витькой пошёл поглядеть на поезда. Паровозы и вагоны большие, а вот поезда через станцию идут не так уж и быстро. Паровоз, конечно, очень силён, но даже и ему трудно трогать с места так много гружёных вагонов. Видно, что паровозу тяжело, он с шипением выбрасывает белые струи пара и медленно набирает скорость. Витька говорит, показывая на относительно небольшой паровоз, что это маневровый паровоз, который таскает вагоны только по станции, и на них можно покататься. Маневровый подкатывает к стоящему вагону, останавливается, с подножки паровоза спрыгивает мужик и смело бросается в промежуток между паровозом и вагоном, производя сцепку вагона с паровозом. Смел мужик, не боится, что паровоз может его раздавить или зарезать! Витька прыгает на подножку вагона, я за ним. Паровоз дергает вагон, и мы поехали. Только смотрю, мы проехали уже последние дома станции, а паровоз не останавливается. Тревожно смотрю на Витьку – он спокоен. Но вот паровоз останавливается и после остановки движется обратно на станцию. Когда паровоз останавливается - спрыгиваем с подножки вагона. На следующий день ещё несколько раз прокатились на подножках вагонов. Оказывается, ничего интересного: остановился паровоз – прыгнул на подножку вагона, прокатился и спрыгни с неё, когда паровоз остановится. Увидел на станции высокую вышку, спросил у Витьки, можно ли на неё забраться? Конечно, говорит, можно. Подошли к вышке: высокая, но наверх ведёт хорошая лестница. Поднялись на вышку. Наверху будка с перилами и хорошим полом. С вышки видно далеко. Но кругом лес и лес. Вернулись домой, смотрю, дядя Алексей склонился над сапогом и ловко забивает в подошву сапога деревянные шпильки. Он сапожник и говорит, что, несмотря на войну, заказы есть, и работы ему хватает. Он расспросил меня, как мы живём, как я учусь, понравились ли паровозы? Ответил, что паровозы понравились, учусь хорошо. Ладно, говорит, не рассказывай, как живёшь, это я уже знаю.

Соли нам дядя Алексей дал. Рассыпали её в две котомки, наверное, килограмм по 10 в каждой. Поблагодарили за подарок, распростились со всеми - и в обратный путь. Ночевать попросились в тот же дом, в котором ночевали по пути вперёд. На следующий день были уже дома. Мать была очень рада, что у неё сейчас так много соли, не знала, как и отблагодарить тётю Анну.

Мать рассказала, что, пока мы ходили за солью, вернулся раненым Иван Нефёдович, что он ранен в грудь, и пуля прошла в трех миллиметрах от сердца. На следующий день я увидел Ивана Нефёдовича. Внешне даже незаметно, что он ранен, разве что ходит как-то осторожно. Иван Нефёдович не очень разговорчив, много от него не узнаешь.

Наконец-то газеты принесли радостные вести: наши войска на Ленинградском направлении освободили город Тихвин, на юге город Ростов и, высадив десант в Крыму, освободили города Керчь и Феодосию. И сейчас радостное сообщение о разгроме немцев под Москвой, о том, что в этих боях немцы понесли огромные потери, освобождены города Калинин, Калуга и ряд городов Московской области. Фашисты отступают сейчас в направлении города Вязьма. Я очень рад, что немцам так хорошо всыпали под Москвой, вот только отбросили их не очень далеко. Ничего, наше наступление продолжается, отбросим и дальше.

Работа в колхозе для нас в зимнее время заключается в подвозке сена на конный двор и на ферму. Конный двор успели построить до войны, ферму, к сожалению, не успели. Сейчас строительство фермы идет очень медленно, хотя и она почти готова.

Каждый день хожу к Григорию Ивановичу и читаю свежие газеты. Названий освобождённых городов нет на моей карте. Видимо, они малы, но бои за них были жестокие. Сильно сопротивляются немцы. Вязьму пока не освободили, наступление наших войск, видимо, замедлилось, так как число освобожденных за день населённых постепенно уменьшается.

Этой зимой умерла бабушка Меланья. Среди ночи я услышал, как бабушка, которая спала на печи, говорит моей матери:

- Марья, я умираю.

Мать зажгла коптилку и подошла к бабушке, подошли к бабушке и мы с сестрой Галей. Она у всех нас попросила прощения, мы попросили прощения у бабушки. Немного погодя она как будто уже перестала дышать, но потом глубоко вздохнула, с задержкой, тоже глубоко, выдохнула и больше уже не дышала. Отец не видел, как у него умерла мать: ночью он был сторожем на глубинке.Утром пришёл с ночного дежурства, простился с бабушкой, и мы с ним стали делать гроб. Похоронили бабушку на кладбище возле села Михайловское. Жаль бабушку, она была ласковая и добрая, и очень меня любила. Наверное, пожила бы ещё, так как ничем не болела, но тяжёлая жизнь, которая свалилась на нас, сделала своё дело.

Весной призвали в армию отца, и мы остались вчетвером: мать, сестра Галя, маленькая сестрёнка Аня и я. Перед весенней посевной за мной закрепили лошадь, кобылу по кличке Шустрая. На следующий день за сеном я должен был ехать уже на закреплённой за мной лошади. Подошёл с уздой к стойлу, вынимаю перекладину, чтобы подойти к лошади и надеть на неё узду. Но только я сделал один шаг в стойло, как Шустрая, с прижатыми ушами и оскаленной мордой, бросилась на меня. Я успел выскочить обратно. Сколько ни пытался я поймать Шуструю и надеть на неё узду, она успешно отбивала все мои попытки. Я обратился за помощью к конюху Дмитрию Петровичу. Он сказал, что ничем помочь не может, такая уж лошадь. Работал, говорит, на ней Ванька Липатов, он её и ловил. Сейчас лошадь твоя, привыкай, лови.

Что мне делать? Снова шагаю в стойло и снова Шустрая с оскаленной мордой и прижатыми ушами бросается на меня. Бью её удилами по оскаленной морде, вижу, она разворачивается задом, чтобы угостить меня копытами. Стойло небольшое, чтобы лягнуть меня, ей нужно развернуться, как говорится, на пятачке. Я бросаюсь за ее головой, и мы делаем полный оборот, когда я всё-таки догоняю её голову и хватаю рукой за чёлку. Удивительно, но как только я схватил её за чёлку, Шустрая остановилась, как вкопанная, спокойно дала надеть на себя узду, и покорно пошла за мной. Вот так я и ловил её всегда. Только один раз она опередила меня, потому что я поскользнулся, и успела лягнуть меня в правую ногу пониже колена. Хорошо, что в это время я стоял на левой ноге, правую ногу отбросило ударом копыта и это смягчило удар. Но, всеравно, удар был силен, на ноге образовался большой синяк, и она довольно долго болела. С тех пор, если кому-то давали Шуструю, чтобы привезти дров или окучить картошку, этот человек шёл ко мне, и просил поймать ему лошадь.

Бригадир объявила мне, что с весенней посевной я назначаюсь пахарем, посоветовала подобрать и подготовить соху. Пошёл к кузнице, где стояли сохи, и выяснил, что все они уже разобраны пахарями. Осталась только одна, на мое удивление, самая хорошая, почти новая. Объявил пахарям, что эту соху беру я. Никто не возражал – бери, пожалуйста. Те сохи, которые были тогда в наших деревнях, ценились пахарями больше плугов. Во время войны нагрузка на лошадей была очень большой: трактора практически не работали. Сломается трактор и стоит: запчастей нет, трактористы – вчерашние школьники. Лошадей мало, и кормят их, при такой тяжёлой работе, плохо. Конюх говорит, что раньше, во время пахоты, лошадям, кроме сена, каждый день давали по восемь килограммов овса, и лошадей было намного больше. Сейчас овёс не дают совсем, лошади худые, измождённые непрерывной тяжёлой работой. Такой лошади плуг оказался не под силу, а соху она всё-таки тянула. Соха деревянная, без всяких колёс, но у неё, как и у плуга стальные лемех и отвалок, кроме того, у неё есть отрез – широкий стальной нож, которым отрезается и регулируется ширина пласта. Глубина вспашки регулируется путём подъёма или опускания, с помощью чересседельника, оглобель сохи. Пласт земли соха отрезает ровно и чисто и легче плуга. Борозда после сохи гладкая и чистая. Есть у неё и недостаток. В начале лета, когда земля ещё излишне влажная, соху тянет в землю, и регулировка глубины вспашки путём подъёма или опускания оглобель сохи не помогает. Пахарю тогда приходится весь день носить соху на руках, не позволяя ей глубоко зарываться в землю, а это совсем нелегко. В нормальных условиях обычно ждут, когда почва, как говорят, созреет, приобретёт нужную влажность. Этого мы не могли делать во время войны, так как неуспели бы вовремя провести сев. У нас с питанием не лучше, чем у наших лошадей.Хлеб из одной только лебеды очень невкусен. Не знаю, есть ли от него какая-нибудь польза. Чтобы хоть как-то улучшить качество хлеба, решили, как и все в деревне, засеять часть приусадебного участка ячменём. Для этой цели, ещё с прошлого года, оставили килограммов 15 ячменя. Одно плохо, сеять-то нам негде. Половина огородца занята овощами, половина – для заготовки сена. Есть у нас лужок, где росли берёзы, а сейчас на их месте здоровенные пни. Пригодно для вспашки лишь то место, где была ладонь. Этой земли очень мало. Придётся корчевать пни.

К этой работе я и приступил, как только оттаяла земля. Совсем не просто извлечь из земли большой берёзовый пень, его нужно раскопать, перерубить расходящиеся во все стороны толстые корни, часть которых тоже нужно удалить. Работа идёт медленно, хорошо еще, что берёзы были посажены редко. Ко времени посева я подготовил к вспашке, наверное, соток пять. Этот участок я вспахал, проборонил и засеял ячменём. Будем ждать наш урожай, чтобы улучшить выпекаемый хлеб. Однако, пни придётся корчевать и дальше, раскорчёванный участок мал, его обязательно нужно расширять.

Слежу за событиями на фронте. Очень хорошая новость: наши войска перешли в наступление на Харьковском направлении. Наступление развивается успешно. Пока наступаем только на одном направлении, но я верю нашим старикам: мы всеравно победим немцев, будем наступать и по всему фронту.

Вернулся в деревню ещё один мужик, Сергей Петрович. Сейчас и у него полная изба сельчан. И опять расспросы: где воевал, куда ранен, какое положение на фронте? Где он воевал, я не помню. Помню его рассказ о том, как он был ранен. Во время боя они залегли на клеверном поле. Прорвались немецкие танки. Я, говорит, перекатился в борозду, и танк прошёл по моим ногам. Одна нога сломалась под гусеницами танка. После боя отправили в госпиталь, а оттуда долечиваться отправили домой. Сергей Петрович хитрый мужик, и, по- моему, не все ему поверили. Я думаю нельзя не верить: там, на месте, это было бы не трудно проверить.

Сегодня первый раз в жизни поехал пахать. Смотрю, что и как делают те, кто пашет уже не первый год, и делаю также. Лошадь у нас под уздцы не водят, управляешь сам, вожжами. Труднее делать первую борозду. Во – первых, нужно проехать прямо, а, во – вторых, проехать параллельно уже вспаханному участку. Направил лошадь как надо, опустил соху в землю, а она сразу же поворачивается на носок. Левая ручка сохи уходит вниз, а правая – вверх. Стоя в борозде, соху мне не удержать. Выхожу из борозды и, препятствуя повороту сохи на носок, тяну левую ручку сохи вверх, а правую давлю вниз. Соха выравнивается, но упорно лезет вглубь. Останавливаюсь и чересседельником поднимаю оглобли сохи выше. Не помогает, соху по-прежнему тянет вглубь и требуется значительное усилие, чтобы не дать ей возможности зарыться в землю. Соха рассчитана на взрослого человека, и держать мне её приходится не на вытянутых руках, а на полусогнутых. Это намного тяжелее. Представьте, что вы целый день несёте тяжёлый чемодан на полусогнутой руке. Спросил Петра Андреевича, который пахал недалеко от меня, что нужно сделать, чтобы соха шла ровно? А ничего, говорит, ты сней не сделаешь, пробовали уже на ней пахать опытные мужики, все эту соху бросили. Дмитрий Петрович тоже пробовал и тоже бросил. Приедешь на конный двор, можешь спросить у него.

Сильно устал, руки больно, но выдержал до вечера. Не оставил соху, как все, в поле, а привёз её в кузницу. Подошёл, опираясь на палочку, Михаил Степанович, спросил, в чём дело? Объяснил. Ничего, говорит, с этой сохой не удастся сделать, опрокидывает её вниз носком и всё, бери другую соху. Увы, других нет.

Вечером сели ужинать. Я зачерпнул ложку супу и хотел отправить её в рот, но сделать этого не смог: рука не сгибается – она крепко запомнила то положение, которое требовалось для удержания сохи. Мать увидела это и заплакала. А я всё-таки умудрился поесть: прижму руку с ложкой к столешнице, и тут уже ловлю ложку ртом.

Так и мучаюсь с этой хорошей, почти новой сохой. Земля уже подсохла, другие парни пашут без видимых усилий, а я упираюсь изо всех сил. Что же за соха такая, она же ничем не отличается от любой другой сохи?

Работаю и в колхозе и дома, но школу, всё-таки, не забываю. Экзамен за шестой класс сдал. Выдали справку об окончании шестого класса. Странно, но оценки снова отличные. Объявили, что школа закрывается совсем. Мать сказала, чтобы я шёл учиться в Тужинскую среднюю школу: отец велел – учиться обязательно. В день, когда ветеринар осматривал лошадей, сходил со своей справкой об окончании шестого класса в Тужу. В школу приняли, занятия с первого сентября. Сказал об этом председателю колхоза. Он был очень недоволен, сказал, что мог бы продолжить учёбу после окончания войны.

Опять плохие вести с фронта. Немцы нанесли контрудар по нашим наступающим на Харьков войскам силами до 25дивизий. Наши войска перешли к обороне, идут тяжёлые бои с превосходящими силами противника. Неужели снова придётся отступать?

Тяжело на фронте, нелегко и нам в тылу. Работаем от зари до зари. Совсем непросто в 14 лет заменить на работе взрослого мужика, причём даже не одного. Вот и я упираюсь изо всех сил, шагая за своей своенравной сохой, и думаю, думаю, какая же сила опрокидывает её на носок? Сильно эта соха за день выматывает меня. Пахать, конечно, даже и мужику и хорошей сохой нелегко: она весь день на руках. От этого устают и руки, и спина, и ноги. Надо привыкать, деваться некуда. Хожу за сохой, удерживая её от опрокидывания, и смотрю, как подрезанный пласт земли, поднимаясь по отвалку, переворачивается им вниз стернёй. Смотрю и вижу, что очень круто переворачивается отвалком наползающий на него пласт земли. Он почти упирается в отвалок. Вот, наверное, эта сила и опрокидывает соху! Останавливаю лошадь, поднимаю соху из борозды и, упираясь ногами в основание, к которому крепится отвалок, руками пытаюсь его немного разогнуть. Силы не хватает. Подозвал Пальку Григорьева и вдвоём нам удалось немного разогнуть отвалок. Ставлю соху в борозду, понукаю лошадь, и – о, чудо! Соха пошла легко и ровно! Отпускаю ручки сохи, и она без всякой поддержки идёт ровно, не опрокидываясь! Палька тоже удивлён и тоже рад, он мне хороший друг. У меня же в груди поет горделивое чувство: опытные пахари ничего не могли сделать с этой сохой, и кузнец от неё отказался, а я, парнишка, начинающий пахарь понял, в чем дело и даже сам устранил недостаток! С этой поры я спокойно ходил по борозде за своей сохой, не так сильно уставал, и, даже на заморённой лошади, пахал по 60 соток в день.

Закончился сев, впереди сенокос, праздник Троица, гулянье в нашей деревне. Традиция гуляний сохранилась и в войну, правда, молодёжи на гуляньях намного меньше, но драки продолжались, как и прежде, только стали более жестокими. Сейчас в драках нередко применялись кистени, кастеты и ножи. У нас на гулянье в Троицу тоже была большая драка. С одной стороны - парни из деревень Чёрная Речка, Ремеши, Вороничи и Шалаи с Кенкой (Иннокентием) Чернореченским во главе. С другой стороны - парни из деревень Цепаи, Федосово, Скорняки и Пунгино во главе с Васькой Скорняковским. Кенка со своей дружиной встретил противника сразу при входе в деревню. Он первым ударил Ваську кистенём по голове. Кровь залила Ваське рубашку, но он устоял на ногах и, мало того, свалил Кенку с ног ударом кулака. Однако внезапность сыграла свою роль, и Васькина дружина отступила в сторону складов глубинки и недействующей ветряной мельницы. Там они вооружились оглоблями, сняли рубашки и пошли в контратаку. Кенка со своей дружиной ждал их у изгороди крайнего дома деревни. Наступающие приостановились перед изгородью, затем с криком «ура» бросились через неё, и она, не выдержав напора, упала. И вот тут уже, под ударами оглобель, бежала Кенкина дружина. Еще бы! При ударе оглоблей ни один парень не может устоять на ногах. Убитых не было: соображали драчуны, что оглоблей нельзя бить по голове.

В нынешний сенокос бригадир отрядила меня метать стога, то есть подавать вилами сено на смётываемый стог. Работа эта мужская, нужны здесь и сила, и выносливость, и уменье. В стог обычно, в среднем, отмётывают возов 30 сена, и подают всё это сено на стог два человека. Работа идёт в высоком темпе, и отметав на стог 15 возов сена, хорошо поймёшь, почему эта работа мужская. Вначале работаешь стальными вилами, а потом, когда уже высоко, длинными трехрогими берёзовыми вилами. Причем сено нужно подавать аккуратными пластами, туда, куда покажет человек, стоящий на стоге. Вначале частенько бывало так, что сено, поданное тобой на стог, человек, стоящий на стоге, со словами «подавай, как следует и куда нужно» сбрасывает обратно. Учит уму-разуму. Ничего, уроки приходиться усваивать быстро.

После сенокоса снова на вспашку. Нужно готовить поля под посев ржи. В это время в колхоз пришёл трактор. Вот это хорошо: и нам легче будет, и лошади отдохнут. Только напрасно мы обрадовались: трактор остановился на первой же борозде, посреди поля. Так и не пошевелился больше, пока не утащил его в МТС посланный за ним другой трактор. Так и пашем сохами на лошадях почти всё лето, за исключением сенокоса. При вспашке пара земля иногда бывает очень сухой. В этом случае соха уже не лезет вглубь, как в начале лета, а наоборот, стремится из неё выскочить, если лемех тупой. Такчто нужно внимательно следить за остротой лемеха и вовремя обращаться ккузнецу.

Сейчас я даже не каждый день хожу к Григорию Ивановичу, чтобы почитать газеты. Сводки Совинформбюро не радуют, наши войска снова отступают. Немцы захватили город Ростов и ряд других городов, развивают наступление на Кавказ, рвутся к Сталинграду. Прошло уже больше года с начала войны. Фашисты были биты под Москвой, казалось, что наступил уже перелом в ходе войны, и вот они наступают снова, вновь захватывая наши города и сёла. Видел у Григория Ивановича настенный календарь на 1942 год, на нём крупными буквами лозунг «За полный разгром немцев в 1942 году». Думал, что, может быть, с этого наступления на Харьковском направлении этот разгром и начнётся. От 1942 года осталось уже менее полугода, мы снова отступаем, а до Берлина так далеко, не успеем мы их разгромить в этом году. Я верю в непобедимость нашей страны, радуюсь каждому успеху нашей армии и так желаю, чтобы этот год стал переломным в ходе войны! Пока не получается, фашисты снова наступают. Печально, конечно, но два наших старика, Пётр Андреевич, полный георгиевский кавалер, и Дмитрий Петрович, воевавшие в первую мировую войну, в победе нашей страны совершенно не сомневаются, и я им верю. Бывают неудачи и у победителей, именно неудачи, а не поражения. Об этом даже я знаю, хотя бы из «Истории древнего мира». Вон как Ганнибал бил римлян, но всё же был разбит ими и Карфаген был разрушен. Да и Сталин сказал, что «Будет и на нашей улице праздник». Скорее бы!

Тяжело сейчас жить: работа, работа, и работа без выходных дней и праздников, без какой-либо оплаты за работу, питаясь хлебом из лебеды. Да, освоили ещё одну культуру для выпечки хлеба – семена щавеля. Его много на наших заливных лугах. В кисти у созревшего щавеля семена с острыми рёбрышками. Эти семена собирали, сушили и мололи. Хлеб из них жёсткий, ещё хуже, чем из лебеды, создаёт трудности при отправлении естественных надобностей. Бабы шутили даже, что в туалет нужно идти вдвоём: один пыхтит от напряжения, а другой палкой отшибает то, что с таким трудом появляется. Пробовали хлеб и из головок клевера, но этот хлеб жидкий и даже хуже, чем из семян щавеля, от выпечки этого хлеба отказались.

Часто хожу смотреть, как растёт ячмень у нас в лужке. Хорошо растёт, радует мою душу, только так мало его посеяно, но всё-таки и этот урожай позволит немного улучшить вкус хлеба.

В колхозе начинается уборка ржи. Михаил Степанович подготовил жатку к уборке хлебов и сам же выехал на этой жатке в поле. Я уже получил наряд отгружать зерно с ладони в колхозные амбары, а из амбаров, уже отсортированное, отгружать в зернохранилища государственной глубинки. На этой работе я понял, какие здоровенные мужики были в нашей деревне. Для слабых мужиков не шили бы мешки на 80, 90, 100 килограммов, а ведь мешки-то для себя шили. Для нас 14 – 15 летних парнишек мешки эти были очень тяжелы. Однажды нес я в сушилку, на дрожавших от напряжения ногах, такой мешок мимо наших стариков и слышу, как один говорит другому:«Разве вырастет из них нормальный мужик: в такие-то годы таскать такие мешки». Эти слова больно ударили меня: говорят-то люди, познавшие жизнь, понимающие, что к чему. Как хотелось бы мне вырасти высоким и сильным и, оказывается, случиться этому не суждено! Жалко себя, даже на стариков обижен: уж лучше бы молчали.

Получили повестки ещё трое наших пахарей и грузчиков: Венька Григорьев, Ванька Максимов и Ванька Митрев. Завтра они должны явиться в военкомат. С ними я учился в Жеребецкой начальной школе, я в первом классе, а они уже в четвёртом.

Сейчас со вспашкой и с отгрузкой зерна будет ещё труднее. Война, война – в деревне уже нет мужиков и молодых парней, вчерашних школьников призывают в армию.

Сейчас, во время страды, работа каждый день одна и та же: отгрузка зерна от молотилки в сушилку, оттуда в колхозные амбары,отсортированное зерно - из амбаров на глубинку. Зернохранилища там большие. Сначала привезённое зерно нужно взвесить на весах, потом, по очень крутой и узкой лестнице в один пролёт, подняться на второй этаж и высыпать зерно в сусек. С мешком на плече подниматься по лестнице очень трудно, так как мешок упирается в верхние ступеньки лестницы, приходится отклоняться назад, держась руками за перила, чтобы не упасть. У мужиков хватает силы, чтобы одной рукой держаться за перила лестницы, а другой поддерживать мешок на плече. У нас на это силы не хватало, приходилось двумя руками держаться за перила, а мешок на плечо брать так, чтобы он не упал без поддержки рукой. А мешок-то 80 – 100 килограммов и взять его с весов одному не под силу. Делали так: вдвоем третьему поднимали мешок на плечи, поправляли его на плече так, чтобы он хорошо лежал без поддержки. Только плечо не богатырское: если мешок положили на правое плечо, то голову буквально прижимало к левому. Даже стоять под таким мешком едва хватает сил, но ведь с этим мешком нужно ещё подняться по такой крутой лестнице. А сила-то ещё не мужская, и частенько при подъёме по лестнице мешок падал с плеча, иногда и вместе с грузчиком. Хорошо ещё, если мешок не лопнет от удара, в противном случае зерно нужно собрать под метёлку.

Всё же, наконец-то, пожалело нас колхозное начальство, и сшили для нас мешки на 70 килограммов, видимо считая, что такие мешки нам как раз по силам.

У нас заменили председателя колхоза, вместо Гришки Ефимова назначили Сергея Петровича, фронтовика. Гришку Ефимова почти сразу же призвали в армию. Народу в деревне становится всё меньше. Максим и Липат (не помню их отчества) ушли на работу в леспромхоз, только туда можно было без паспорта устроиться на работу. Забрали с собой и свои семьи.

Несмотря на большие трудности, работа по уборке хлебов продолжается. Хорошо помогла с обмолотом МТС, пославшая в колхоз трактор с молотилкой. Работает эта молотилка здорово – успевай подвозить снопы и увозить намолоченное зерно. Погода была хорошая, так что быстро обмолотили почти весь урожай. Работали даже ночью.

Убрали и мы свой урожай. Обмолотили снопы и собрали два мешка ячменя. Мать меня нахваливает, ведь это благодаря мне удалось освободить участок от пней, вспахать его и засеять ячменём. Мне это приятно слышать: какой никакой, а мужик в доме. Берёзы, оставшиеся в лужке, пилим на дрова. Вынужденно. Во – первых, рубку дров в лесу не разрешают, во – вторых, землю нужно освобождать под посев ячменя.

Ещё новость: Васька Гришин и Сережка Верин получили повестки. Их мобилизуют на какие-то работы. Не будет ещё двух хороших пахарей. Сейчас заканчиваем сев ржи и снова на пашню, сейчас уже на вспашку зяби. К нам в пахари подключают Тольку Анютина и Тольку Петрова. Добавляют двоих, а убыло пятеро. Работы в колхозе полно, поэтому работают все. Старухи, и те боятся председателя сельсовета Юдинцева. Как-то, увидев старушку в огороде, он выскочил из тарантаса, на котором разъезжал, и с кнутом в руках бросился к старушке, требуя, чтобы она не лодырничала, а немедленно шла на работу. Старухи прятались, когда видели, как он мчится в тарантасе из Жеребецкой к нам на своём вороном жеребце.

В седьмой класс Тужинской школы из нашей деревни мы идем вдвоём с Палькой Григорьевым, сыном колхозного счетовода Григория Ивановича. Председатель колхоза очень недоволен, но запретить учиться, видимо, не может. До Тужи десять километров, туда и обратно – двадцать. В сентябре ещё ничего, ходить можно, хотя и далековато: четыре деревни и пять полей отделяют нас от райцентра. Но вот наступил октябрь. Идёшь в школу – темно, даже под ноги плохо видно, домой из школы – снова также темно. Дорога грязная, особенно через мостик в деревне Цепаи, тут в грязи утонуть можно. Однажды, прошагав по такой грязи свой путь до школы, я только что зашёл в класс, как прозвучал звонок на урок. Учительница вызывает меня к доске. Вышел, решил задачу по алгебре.

- Хорошо, садитесь, - сказала учительница и тут же добавила:

- Вы что не можете почище одеться?

Мне и без этих слов стыдно быть одетым так плохо, хуже других учеников, а другие-то здесь сыны и дочери районного начальства или хотя бы проживающие в райцентре, или поблизости от него. Эти слова учительницы буквально отрубили меня от школы. Мне было и больно, и стыдно, и обидно. Вот, думаю, прогнать бы её по грязи в такую темень от нашей деревни до Тужи туда и обратно – что бы она тогда запела? Явно, что она какая-то эвакуированная горожанка. Всё, больше в школу не пойду!

Пришёл домой и сказал об это матери. Она испугалась:

- Как же не пойдёшь? Отец сказал учить и Павел Михайлович отцу наказал, чтобы учили обязательно. А ты – не пойду! Пойдёшь!

Утром мать сказала:«Собирайся, пора идти в школу». Я снова сказал, что не пойду. Мать схватила ухват, но я его у неё отобрал. Она села на табуретку и заплакала, причитая сквозь слёзы:«Что же мы напишем отцу?»

Воинская часть, в которой служил отец, в это время была расквартирована в городе Вязники, оттуда мы получали от него письма. Сестра Галя написала отцу о моём ослушании, о том, почему я не пошёл в школу. Отец ответил, что война есть война – тяжело всем, ладно, будет учиться после войны. Я рад, что отец простил, но я чувствую свою вину перед ним, и на душе у меня какая-то сумятица.

Ухудшают настроение и сообщения газет о положении на фронте. Немцы уже в Сталинграде, даже мне ясно, чем грозит нам потеря этого города. Немцы перерубят Волгу, отсекут нас от бакинских нефтепромыслов и вообще от Кавказа. Во всяком случае, снабжение нефтью сильно осложнится. Продвигаясь на Кавказ, немцы захватили Краснодар, Ставрополь, Майкоп и другие города и населённые пункты. Как же так получилось, когда перестанут отступать наши войска? Вот тебе и полный разгром немцев в 1942 году. Не получается это, хоть бы Сталинград удержать.

Председатель одобрил мое решение бросить школу. Правильно, говорит, какая школа, когда в колхозе работать некому. Вот, говорит, всё зерно с глубинки нужно вывезти на пристань в Сорвижи или в город Котельнич. В Сорвижи – 70 километров, в Котельнич – 110 километров. Ближе Сорвижи, туда и будем возить зерно.

К вывозке подключают все соседние колхозы. По первому санному пути на четырёх подводах трогаемся в дорогу. На каждых санях по три центнера зерна. В первый путь нас (Ваську Петрова, Ильку Васюхина, Пальку Григорьева и меня) сопровождает старик Пётр Андреевич: показать нам дорогу, показать места, где можно переночевать, уход ночью за лошадями, расположение складов на пристани, порядок сдачи зерна. В каждых санях запас сена для лошади на три дня, у каждого запасная завертка (верёвочная петля для крепления оглобли к саням). Едем. Дорога хорошо накатана: много саней с зерном проезжает здесь в Сорвижи. Днём останавливаем лошадей в одной деревне, поим и кормим лошадей, и снова в путь. На ночлег останавливаемся уже в глубокие сумерки. Хозяин дома, в котором заночевали, хорошо знает Петра Андреевича и предлагает нам на ночлег всегда останавливается у него. Выпрягаем лошадей, поим их и ужинаем сами. Хозяин поит нас, чуть не написал чаем, нет – кипятком из самовара. В избе тепло, подстелив полушубки, спим на полу. Среди ночи ещё раз поим лошадей и даём им сена. Утром опять поим лошадей, даём им немного сена и завтракаем сами. В следующие сутки всё то же, что и в первые. Ещё одна ночёвка, и снова у знакомого Петру Андреевичу человека, и здесь он договаривается с ним о наших последующих ночлегах. Рано утром трогаемся в путь. До пристани в Сорвижах осталось не более 10 километров. Последнюю ночёвку делали для того, чтобы пораньше занять очередь для сдачи зерна. Вот и Сорвижи у высокого берега большой реки. Зернохранилища внизу, не далеко от реки, спуск к ним крутой. Пётр Андреевич предупреждает: держите лошадей, ни в коем случае не отпускайте их бегом: если лошадь побежит, то гружёные сани ей уже не удержать.

Всё обошлось благополучно, и очередь на сдачу зерна ещё не велика. Только вот с весов таскать мешки здесь тоже нелегко. Склад огромный, без всяких закромов, слой зерна в нём метра два. Прямо на зерно довольно круто положен трап. Ступеньки (бруски) трапа тоже засыпаны зерном С мешком на плече идёшь довольно далеко, по зерну, до трапа, потом вверх по трапу и ноги частенько проскальзывают на зерне. Требуется немало усилий, чтобы удержать равновесие, не уронить мешок. Даже в морозный день после разгрузки спина мокрая. Разгрузились, поднялись на высокий берег. Я смотрю на реку, какая она широкая и какой высокий здесь берег! Вот тут есть, где поплавать летом, и много, наверное, в этой реке рыбы. Неплохо отсюда в летнее время полюбоваться рекой, посмотреть на плывущие по ней пароходы.

Обратный путь проделали с одной ночёвкой: у того же хозяина, у которого ночевали после первого дня поездки.

Много раз за зиму пришлось проделать этот путь, пока не опустели склады глубинки. Плохо, когда дороги заметает снегом, плохо и в сильные морозы, когда за весь день согреться можешь только тем, что пешком идёшь за санями. Плохо, конечно, и мешки таскать в 14 лет, но к этому я, вроде, уже привык. Война. Приходится привыкать даже к тому, к чему привыкнуть, кажется, невозможно. После этой первой поездки в Сорвижи, в дорогу, как у нас говорили, из газет у Григория Ивановича я узнал, что наши войска перешли в наступление под Сталинградом. В результате успешного наступления окружена вся группировка немецко-фашистских войск, наступавших на Сталинград, а это 22 дивизии и часть войск 4 танковой армии немцев. Вот это, кажется, перелом! Только бы не вырвались из окружения, попавшие в мешок дивизии врага!

Сейчас фашистским войскам придётся удирать и с Кавказа, так как наши войска скоро, видимо, освободят Ростов, и тогда будет отрезана вся кавказская группировка вражеских войск. Освободить бы побыстрее Ростов и отрезать путь отступления врагу.

Есть и в колхозе приятные для меня события! Корпус фермы, наконец-то, построили, и скоро, видимо, её от нас уберут. Как долго я этого ждал! Как она мне осточертела!

Раньше я уже писал, что в зимнее время у нас в деревнях устраиваются вечеринки, что драки на них бывают редко. Как бы в опровержение моих слов, на недавней вечеринке в нашей деревне, чуть не зарезали Кольку, парня из деревни Вороничи. Причём нанёс ему семь ножевых ран Онашка (Ананий), парень из их же деревни. Даже удивительно, что Колька выжил. Вечеринка была в соседнем с нами доме и Кольку принесли к нам. У него ножом насквозь пробита рука, пять ранений в грудь и одно в правый бок. На вечеринке была девушка фельдшер. Она сняла с Кольки пропитанную кровью рубашку, порвала его нательную рубашку, тоже всю в крови, сестра Галя дала ей полотенце, и этим материалом фельдшер перевязала Кольке раны. Я видел, что кровь из ран на груди даже слегка пузырилась: видимо, пострадали лёгкие. Вскоре подъехали к дому на санях, уложили в них Кольку, тщательно укутали и увезли в районную больницу. Я его больше не видел, но, говорят, что здоровье к нему не вернулось. Онашку судили, дали семь лет, позже штрафником отправили на фронт. После войны вернулся домой – грудь в орденах.

Самое удивительное в этой истории, это причина такой дикой расправы. Рассказывают, что во время перекура Колька угостил пахарей махоркой. Онашка подошёл позже и тоже попросил закурить. Колька, шутя, ответил:

- Поменьше пей, да свой имей.

Онашка обиделся. А Колька рассмеялся и протягивая кисет, сказал:

- Ладно, не обижайся, закуривай. Я пошутил.

Но Онашка отвернулся и ушёл. Даже не верится, что такой пустяк мог спровоцировать такую реакцию.

После каждой поездки в Сорвижи хожу читать газеты. Сообщения Совинформбюро радуют. Окружённую группировку врага добивают. Вырваться из окружения ей не удалось! Хорошо, вот и на нашу улицу пришёл праздник!

Письма от отца получаем, он всё ещё в Вязниках. Послал даже фотографию, видно, что в армии лучше, чем в колхозе, отец заметно поправился, пополнел. Пишет, что скоро отправят на фронт. Мать плачет и молится богу.

Кстати, ещё ни разу ничего не сказал я о своем отношении к церкви. Мать водила меня с собой в церковь, пока их не закрыли, не помню, в каком году, но ещё до школы. В церквях, почему-то, всегда было больше женщин, и церковь производила на них какое-то умиротворяющее действие. После окончания службы, выходя из церкви, они были более приветливы и ласковы друг к другу, и лица их становились вроде бы светлее, как бы в предчувствии лучшей жизни. В Ныровской церкви я был, кажется, всего один раз. Церковь большая, много икон, на куполах церкви красивые кресты, с какими-то блестящими, свисающими с них цепочками.

О Пиштенурской – я уже писал, она деревянная и маленькая. Самая большая, двухэтажная церковь в селе Михайловском. В этой церкви я тоже бывал. Там, высоко вверху, у основания купола, были очень красивые иконы, которые светились. Я смотрел на них и думал, почему же они светятся? Спросил об этом у матери. Она ответила, что это же иконы, они святые.

А я вижу, что иконы, которые ниже, уже не светятся. Ответ матери не показался мне убедительным, и я спросил об этом отца. Отец объяснил, что иконы эти нарисованы на большом оконном стекле. Свет проходит через стекло и вызывает свечение иконы. Вот как всё, оказывается, просто!

Церковная служба утомляла меня. Стою и думаю, ну, когда же закончится это песнопение? Когда будет причастие, после которого можно поесть? До причастия есть ни в коем случае нельзя, так сказала мне мать.

Однажды в церкви я её перехитрил. Мать взяла с собой, пообедать после службы, яблок, огурчиков и хлеба. Держит в левой руке сумку с продуктами, стоит и молится.

Мать согласилась. Я встал на колени и лбом отбиваю поклоны, это чтобы не было видно, что я ем яблоки. Слышу, богомолки говорят:«Вы только поглядите, как молится ребёнок».

Об этом вероломстве я рассказал матери, уже будучи пенсионером. Мать долго не хотела мне верить, а потом сказала:

- Вот ты жук какой, а мы-то умилялись, видя, как ты молишься.

Верил ли я в бога? Конечно, верил, так ни от кого из взрослых я не слышал ни сомнения, ни утверждения, что бога нет. Меня заставляли читать божественные книги, и я знал, какие вечные муки ожидают грешников на том свете, как страшен ад.

Но я уже знаю, что неба, тверди небесной – нет. Знаю, что звёзды не расположены на этой тверди, что они такие же, как наше солнце, только находятся невообразимо далеко от нас. От знания этого в голове у меня сумятица: и ада боюсь и не могу не видеть несоответствия между известной мне реальностью и тем, что написано в Евангелие. У меня ещё будут размышления на эту тему, сейчас же вернусь к событиям текущего времени.

Газеты принесли радостную весть о прорыве войсками Ленинградского и Волховского фронтов блокады города Ленинграда. Пока не широк коридор, связывающий Ленинград со страной, но он есть, и Ленинграду будет легче. И вторая радостная весть - о полной ликвидации окружённой в Сталинграде группировки немецко-фашистских войск. Только в плен взято более 90 тысяч немцев во главе с фельдмаршалом Паулюсом! Это все, что осталось от трехсот тысяч окружённых войск! А какие потери они понесли в процессе операции на окружение и в боях с внешней стороны кольца окружения с целью его прорыва. Боясь быть отрезанными, фашистам пришлось поспешно убираться с Кавказа через коридор у Ростова. Жаль, что наши войска не успели его перекрыть. Небольшая часть кавказской группировки немцев осталась на Таманском полуострове. Не беда: там и найдут они себе могилу. Продолжая успешное наступление, наши войска отбросили фашистов далеко на запад, освободив такие крупные города, как Харьков, Курск, Белгород и много других населённых пунктов. Вот он, долгожданный перелом в войне, праздник на нашей улице, начало полного разгрома немецко-фашистских войск, пусть, к сожалению, и не в 1942 году.

И ещё радостная для нашей семьи новость: от нас убрали ферму! Сейчас нужно будет привести в порядок хозяйственные пристройки, убрать накопившийся навоз и перевести Зорьку в хороший хлев. Крыша над конюшней уже в плохом состоянии, но конюшню ремонтировать я не буду, наоборот, я ее разберу. Полученный материал использую для ремонта крыши над двором и для того, чтобы закрыть проём на сарай, который образуется после разборки конюшни.

Есть и не очень приятные новости: снова придётся ездить в дорогу в Сорвижи, а, может быть, и в Котельнич. Дело в том, что весь урожай зерна, под метёлку, был сдан по хлебопоставкам. Сейчас нужны семена для весенней посевной. Эти семена мы и должны будем привезти в наши колхозные амбары. Лучше было бы не возить это зерно туда и обратно, куда проще было бы оставить его в колхозных амбарах. Не доверяли, видимо, колхозам, боялись, что не сохранится это зерно до посевной, съедят его колхозники, ни зернышка не получившие на заработанные за год трудодни. Не стану рассказывать, как перевозили мы необходимые для сева семена. Здесь всё было так, как при вывозке зерна из глубинки, только в обратном порядке. Правда, для лошадей эти поездки труднее, так как в теплые дни дорога становится рыхлой и сани уже не скользят так легко, как по зимней накатанной дороге.

Вернулся в деревню Васька Гришин. Рассказал, что их отправили на лесозаготовки куда-то в Коми АССР. Работа тяжёлая, кормят плохо, и они решили сбежать домой, тем более, что их скоро должны были призвать в армию.Кроме железной дороги никаких других дорог нет, и они решили по железной дороге дойти до ближайшей станции. Дорога занесена снегом, они устали и остановились отдохнуть. Посидели, помечтали о своих деревнях, и от слабости и усталости уснули. Васька рассказывает, что проснулся он от того, что кто-то сильно вдавил его лицом в снег, и он набивается в рот с такой силой, что его невозможно выплюнуть. Спасло их, к сожалению, не всех, то, что был глубокий снег, и близко была уже станция. Дежурный по станции увидел под решёткой паровоза людей и остановил поезд. Ваське и парню из деревни Евсино повезло больше всех, они практически не пострадали, парня из деревни Вороничи изрядно помяло, у Серёжки Верина сильно травмирована нога. Оба сейчас в больнице. Не повезло пятому, его извлекли из-под паровоза уже без головы. Позже Серёжка вернулся домой. Он довольно сильно хромает, и хромота эта осталась на всю жизнь. Парень из Воронич поправился, у него обошлось без последствий.

Нехорошие новости с фронта. Не везёт нам с Харьковом. Немцы здесь нанесли контрудар, захватили Харьков и Белгород, но дальше продвинуться не смогли – выдохлись. Это им не 1941 год, и не лето 1942 года. Есть и хорошая новость: наконец-то немцы разбиты под Вязьмой и Ржевом. Какие тяжёлые и длительные бои вели здесь наши войска, как яростно сопротивлялся здесь враг, и всё же он был разбит! Правы наши старики: бьём мы немцев и победим врага в это страшной войне.

В апреле получили от отца письмо, пишет, что их отправляют на фронт. Мать плачет, так как практически ни от кого, отправленного на фронт, писем больше уже не получали. Изо всех, призванных в армию, вернулись в деревню только трое раненых, от остальных, как говорят, ни слуху, ни духу. Раненых периодически вызывают на медицинскую комиссию. Михаила Степановича признали годным к строевой службе, а он ещё хромает и ходит с палочкой. Говорит, что раненая нога очень болит. Плохо, призовут его в армию, и останемся мы без кузнеца и без мельника. Прошло несколько дней после комиссии, и Михаил Степанович получил повестку. Когда его провожали, он был пьян до бесчувствия. Его положили в тарантас, и жена его, Нюра Мишиха, отвезла его в военкомат.

Во время прощального обеда, когда не был ещё так пьян, он сказал, что нога у него так болит, что лучше бы на фронте её оторвало совсем. Эти его слова очень поразили женщин: они не могли понять, как же такое можно пожелать самому себе. Через несколько дней после проводов Михаила Степановича деревня встретила раненного Тимофея Ильича. У него было лёгкое ранение и месяца через два или три он был призван вновь.

Весенняя посевная 1943 года у нас затянулась: пахарей стало меньше, лошади слабые. Зяблевой вспашки было мало, поэтому больше стало весенней, что и послужило причиной позднего окончания весеннего сева.

У Григория Ивановича горе: пришла похоронка на его сына Веньку Григорьева и бумага из военкомата с приглашением на приём к военкому. Военком вручил Григорию Ивановичу орден «Отечественной войны», которым Венька был награжден посмертно. Гибель Веньки Григорьева, с которым мы вместе играли, острее обнажила в моём сознании весь ужас войны. Братья Венька и Палька Григорьевы были почти одного роста, я не думал даже, что Венька на три года старше Пальки. Играя с ними, я не чувствовал разницы в возрасте. И вот Веньки уже нет в живых, а мы с Палькой пашем колхозные поля и таскаем мешки.

Хорошо, что бьем сейчас немцев уже и в летнее время. Сломали мы им хребет под Курском. Вместо победоносного наступления, потерпели они сокрушительное поражение, оставили Орёл и Белгород, скоро сдадут и Харьков. Как было нам трудно, сколько городов, сёл и деревень было захвачено врагом, но мы научились воевать, научились бить непобедимых. Нам в тылу тоже очень нелегко, причём становится не легче, а труднее. Кто бы мог подумать, что только бабы, подростки и старики будут, практически вручную, обрабатывать все колхозные поля, а работников всё меньше и меньше. Работаем впроголодь, без какой-либо оплаты за свой каторжный труд! О каком-либо отдыхе нельзя даже думать. Как-то утром конюх сказал нам, чтобы мы шли домой, что сегодня приедет ветеринар и будет осматривать лошадей. Я с радостью пошёл домой, намереваясь с удочкой сходить на рыбалку. Накопал червей, взял ведёрко под рыбу и вышел на улицу. Не повезло мне: наткнулся на нового нашего председателя Сергея Петровича, который коршуном налетел на меня. Он вначале от возмущения чуть ли дар речи не потерял, потом закричал:

- А ну-ка, бросай удочку, кто позволил тебе отлынивать от работы?

Я ему объясняю, что сегодня не дают лошадей, а он меня не слушает и орёт на меня:

- Дубина ты стоеросовая, как ребёночек на рыбалку направился. Лошадей ему не дают! Марш на глубинку, там сусеки, нужно готовить для приёма нового урожая.

Вот так, а дубине стоеросовой 15 лет, ну как же можно в таком зрелом возрасте ходить на рыбалку? «Сгорая от стыда», пошёл работать на глубинку.

Этим летом, по неосторожности, об отвалок сохи сильно травмировал ногу Палька Григорьев. У его сохи сильно изношен отвалок, кромка у него острая, как нож. Погода жаркая, и Палька пахал, закатав выше колен штанины брюк. При чистке лемеха от корней пырея, он об отвалок распорол сантиметров на десять икру ноги. Кровотечение сильное, а у нас нет ничего, чтобы перевязать ему ногу. Решили засыпать рану сухой пылью, чтобы на ней образовалась корка. Так и сделали. Как только пропитается пыль кровью, мы снова подсыпаем пыли. Остановили кровь, выручила нас сухая пыль! Над раной образовался довольно высокий красный бугорок из пропитавшейся кровью пыли. Так он и продолжал работать с большим порезом на ноге, засыпанным сухой пылью. Опять повезло: не было у него никакого нарыва, никакого заражения. Рана зажила, и толстая короста из пыли отвалилась, выполнив своё назначение.

В этом году был неплохой урожай ржи, а поздно посеянный овёс не успел созреть. Берешь мешок с овсом, а он весит всего 25 – 30 килограммов, легко таскать мешки с овсом. И даже мешки с рожью нынче кажутся легче: ещё бы, в свои 15 лет стал я уже дубиной стоеросовой.

После того, как от нас убрали ферму, конюшня нам стала не нужна. Я разобрал ее, предварительно вырезав из сруба конюшни угол, чтобы подвести его затем под подстропильное бревно крыши сарая, закрывая образовавшийся проём. Оставшаяся часть брёвен пригодится на восстановление крыши двора, а доски с крыши конюшни я использую на зашивку фронтона сарая и на крышу двора. При выполнении этой работы я довольно сильно рисковал. Чтобы подвести под подстропильное бревно новый угол, нужно было поднять это бревно вместе с крышей сарая. У меня нет домкрата, подстропильное бревно высоко над землёй, и поднять его можно только с потолка сарая. Решил сделать это с помощью рычага. Стойку под рычаг выпилил из толстого бревна, на рычаг взял бревно метров пяти длиной. Через стойку, установленную на потолке сарая, подвёл бревно – рычаг под подстропильное бревно. Попробовал, смогу ли я с этим приспособлением поднять крышу сарая. Осторожно надавил на конец рычага, и подстропильное бревно вместе с крышей стали подниматься вверх. Получается! Сбегал за верёвкой, привязал её в нужном месте к балке потолка сарая, перекинул верёвку через рычаг, и, натягивая верёвку, поднял на нужную высоту подстропильное бревно. Завязал верёвку и проверил устойчивость стойки под рычагом, Какбудто-бы всё хорошо, надёжно. Поднимаю брёвна нового угла на сарай, брёвна не тонкие и не короткие, для той стороны, что закрывает проём на сарай, не менее пяти метров. Нелегкие брёвна, но я один затаскиваю их на сарай. Подняв на сарай брёвна, убираю из-под подстропильного бревна старый, подгнивший угол с короткими брёвнами. На освободившемся месте собираю из поднятых брёвен новый угол и опускаю на него подстропильное бревно с крышей. Всё получилось прекрасно, как будто-бывсё так и было построено. Зашить досками фронтон – это уже пустяковая работа. В чём же был риск этой работы? В том, что рычаг опирался на высокую стойку, а такая конструкция не очень устойчива, тем более, что стойка установлена была на стланике потолка. Конечно, это было опасно для меня, ведь я работал под крышей сарая, которая могла рухнуть на меня. Не подвернулась стойка, опять повезло. Когда мать после работы поднялась за куриными яичками на сарай, и увидела, какая там проделана работа, она понять не могла, кто же такую большую работу сделал для неё. Не могла поверить, что всё это я сделал один, причём так быстро. Пока что я утаил от неё, что хочу сделать крышу над двором. Сделаю ей ещё один приятный сюрприз. То, что я сумею сделать эту крышу, я уже не сомневаюсь. Эта работа намного проще той, что я уже сделал на сарае, и не опасна. Почему я так подробно рассказал об этой работе? Да потому, что, сделав её, я осознал, что кое-что я уже могу! Тем более, что я ни у кого не спрашивал совета и не просил помощи, и без меня работы у всех по горло. Все сделал сам, в одиночку, и этим я очень доволен.

Крышу над двором сделать было проще, но времени на выполнение этой работы потребовалось больше, досок, оставшихся от крыши конюшни, на крышу двора не хватило, часть крыши двора закрыл соломой. Брёвен конюшни хватило и на стены двора. Пришлось делать ещё двери для выхода со двора на улицу и в лужок. Далеко не в один день, но всю эту работу я сделал.

Работа в колхозе почти всё время одна и та же – пахать сохой и таскать мешки. Во время вспашки зяби Сергей Петрович распорядился вспахать небольшой, заброшенный участок земли, заросший пыреем. Лошади с трудом тянут соху, трещат перерезаемые лемехом проволочные корни пырея. Немного проедешь, и соху выталкивает из земли. На лемехе полно корней пырея. Уберешь их, и некоторое время соха идет на нужной глубине с хрустом перерезая корни пырея, и вскоре её снова выталкивает из земли. Отрезанный сохой пласт земли, как ремень, даже редко, когда порвётся. Иногда, не сумев перевернуться, он падает обратно в борозду и, убегая вдаль от сохи, занимает прежнее положение. МТС уже ничем не помогает. Вспашка - на лошади сохой, боронить – на лошади бороной, сеять – из осиновки, висящей на плече и опирающейся на живот, разбрасывая зерно рукой.

Все поля вручную засевали четыре крепкие молодые бабы: Лиза Федиха, Саня Стёпиха, Клавдия Ваниха и Маня Саниха. Целый день по пашне с осиновкой, в которой 8-10 килограммов зерна. И всё-таки посеяли и озимые, и яровые, и то, и другое сумели убрать. Обмолот хлебов этим летом только на конной молотилке. Работаем от темна до темна и даже ночью. Намолоченное и отсортированное зерно сразу же сдаём на глубинку, выполняя план хлебопоставок. Опять, видимо, сдадим всё до зёрнышка.

У себя дома, в лужке, ячмень тоже убрали. Так как я сумел расширить участок под посев ячменя, то и зерна собрали больше, чем в прошлом году: наверное, больше 100 килограммов. Не взвешивали, весов у нас нет, да и ни к чему это.

Пусть у нас тяжело, и просвета к лучшему пока не наблюдается, зато радуют великолепные успехи наших войск на фронте. Освобождены уже не только Харьков, но и Полтава. На большом протяжении наши войска вышли к Днепру и в ряде мест захватили уже плацдармы на его западном берегу. Удары наших войск не ослабевают, и враг откатывается всё дальше. Победы радуют и вселяют надежду, что и на нашей колхозной улице тоже когда-то, пусть и не праздник, но наступит хотя бы нормальная жизнь.

Кстати, моя жизнь этим летом могла резко измениться. По делам я был в Туже, нашем райцентре. Иду по улице, навстречу мне идёт какой-то офицер. Я прохожу мимо него, и вдруг он меня останавливает. Думаю, наверное, он принял меня за допризывника (так у нас называли парней призывного возраста). Я остановился, и офицер спрашивает меня, хочу ли я стать моряком? Стать моряком я хотел, и, поэтому, не задумываясь, ответил, что хочу. Он меня пригласил с собой. В здании райисполкома зашли, видимо, в его кабинет. Он мне объяснил, что происходит набор в какое-то заведение (не помню какое), где готовятся кадры для флота. Принимают туда далеко не всех, и он показал мне бумагу, кого в это заведение принимать нельзя. Список таких оказался довольно длинным. Только, говорит, приём сюда добровольный. Договорись - с родителями завтра к 10 часам утра приходи сюда, если родители отпустят.

Дома я объявил матери о своём намерении. Мать с недоумением смотрела на меня, потом вдруг обхватила за плечи и заплакала, приговаривая, что никуда она меня не отпустит. В это время сестра Галя устраивалась лаборанткой на нашу глубинку и, в связи с этим, у нас в доме был какой-то служащий из райцентра. Он стал уговаривать мать, чтобы она отпустила меня, что меня выучат на офицера флота, и что у меня будет прекрасная жизнь. Не переставая плакать, мать согласилась отпустить меня.

С каким-то непонятным щемящим чувством я пошёл в деревню объявить друзьям о своём решении и проститься с ними. Вроде мне и не жалко покидать деревню, но возникшее щемящее чувство не покидало меня. Ещё с вечера мать собрала мне кое-что в дорогу. Утром я позавтракал и уже хотел идти в Тужу, как мать снова с плачем обняла меня и сказала, что нет, никуда она меня не отпустит. Служащего из райцентра уже не было, и некому было ещё раз уговорить её. Вот так и остался я колхозником, хотя стать моряком очень хотел. Друзья не удивились, что я не уехал: они и не думали, что мать согласится отпустить меня.

Писем от отца нет. Кто знает, может уже погиб: побывавшие на фронте говорят, что на передовой долго не продержишься – или убьют, или ранят.

Колхозная работа идет своим чередом: обмолот и сдача хлеба государству. Мы, видимо, выносливее лошадей. Сивко и Белогривко уже совсем плохи, а мы ничего, работаем. Правда, эти два мерина уже очень старые, мы же, наоборот, очень молодые. Хотя это, если сравнивать по силе и выносливости, почти одно и то же: слабы и тот, кто стар, и тот, кто млад.

Газеты читаю: наступление наших войск продолжается. Освобождены города Сталино, Брянск и Смоленск – важные опорные пункты фашистских войск, крупные железнодорожные узлы.

Сегодня вернулся в деревню Дмитрий Терентьевич, наш хороший деревенский столяр. Он был призван в трудармию, не знаю, по возрасту или по состоянию здоровья. Увидели его бабы с молотильного тока, во время остановки молотилки для чистки намолоченного зерна. Они обратили внимание, что кто-то очень медленно идёт от глубинки к деревне и даже повернул к молотильному току. Мы с Илькой Васюхиным отгружали зерно от молотилки. Нас тоже заинтересовал этот человек. Когда он подошёл ближе, мы увидели, что человек очень худ и лицо у него тёмное. Первой его узнала жена Вера Митиха. Она вскрикнула и побежала к нему. Его толпой окружили бабы и, наверное, все плакали, видя, как он худ. Вера Митиха рыдала, обняв своего мужа. Её отпустили домой, и они с Дмитрием Терентьевичем ушли. Таких худых людей я видел первый раз в жизни.

Довольно быстро Дмитрий Терентьевич поправился. Пусть и очень плохо с хлебом в нашей деревне, но есть у нас молочные продукты, есть овощи, есть у Дмитрия Терентьевича любящая его заботливая жена. А что ещё нужно человеку после перенесённых голода и непосильной работы. Месяца через три Дмитрий Терентьевич поправился, снова был призван в трудармию и направлен на прежнее место работы. Больше домой он уже не вернулся: умер на трудовом фронте, не дожив до победы.

И в этом году весь собранный урожай был сдан по хлебопоставкам и опять нам не выдали ни грамма зерна на заработанные нами за год трудодни. И снова, с наступлением санного пути, вывозим мы зерно из глубинки на пристань в Сорвижи.

Радуют успехи наших войск. Освобождены от врага Киев, Запорожье, Днепропетровск, Житомир и много других населённых пунктов. Наступаем почти непрерывно, хотя и далеко ещё до Берлина, но мы до него доберёмся! Слышал, бабы мечтали, вот бы этого гада Гитлера схватить, посадить в железную клетку и возить его в этой клетке по всей стране, чтобы все на него плевали.

Конфликт с председательшей Наташей Серёжихой произошёл у меня на нашей колхозной мельнице. Мать из нашего нового урожая ячменя насыпала в мешок килограммов 30 и велела отнести его на мельницу и смолоть его на муку. Иду к мельнице, ветер слабый и крылья мельницы вращаются очень медленно. Кажется, вот-вот, и вращение их совсем замрёт. Плохо. Когда ещё ветер подует снова, а мука нам так нужна. Зашёл в мельницу и подошёл к Нюре Мишихе (она сейчас мельник, заменила своего мужа Михаила Степановича). Она мне сказала, что уже кончается помол у Мани Гришихи, и я могу засыпать в бункер своё зерно. Я поднялся с мешком на бункерную площадку, развязал мешок и жду, когда бункер освободится от остатков зерна, и Нюра Мишиха заслонкой закроет ковш бункера, чтобы предупредить выброс зерна из него во время загрузки. И вдруг в это время вижу, что открывается дверь мельницы и в неё заносят два полных мешка зерна и мельницу входит наша председательша, подходит к Нюре Мишихе, она как-то растерянно посмотрела в мою сторону, потом сказала что-то Наташе Серёжихе, и мешки с зерном понесли на бункерную площадку. Если при таком слабом ветре засыплют в бункер два мешка зерна, то навряд ли я дождусь окончания их помола: ветер слаб, и мельница в любой момент может остановиться. Зерна в бункере уже нет, но ковш бункера ещё не закрыт, и, не дожидаясь этого, я высыпаю в бункер зерно из своего мешка. Через незакрытый ковш бункера зерно хлынуло под жернова, и мельница остановилась. Наташа Серёжиха была взбешена, Нюра Мишиха – в растерянности. Она закрыла ковш бункера. Подняла верхний жёрнов, и он снова начал вращаться, при этом из-под жёрнова посыпалась не мука, а крупа. Я собрал эту крупу в мешок и снова засыпал её в бункер. Наташа Серёжиха погрозила мне кулаком и со злобой проговорила, -

- Ну, гад, ты это ещё попомнишь.

Ветер был, видимо, на моей стороне и я смолол своё зерно, а вот на председательшу в этот раз он, видимо, не хотел работать. Мельница вскоре остановилась.

В апреле или в мае она остановилась совсем. Нюра Мишиха оказалась плохим мельником: в сильный ветер не сумела затормозить мельницу, и у неё обломало крылья. Испугалась она, видимо, при большой скорости вращения крыльев мельницы лезть наверх, чтобы затормозить вал и не сообразила сделать это пораньше. Так мельницу и не отремонтировали. Тоже парадокс: крестьянин эту мельницу в одиночку построил, а колхоз не сумел или не смог изготовить и установить новые крылья. Хотя во время войны, возможно, не нашлось и специалиста, чтобы выполнить такую работу.

Не успел вовремя вернуться домой Михаил Степанович, наверное, он спас бы мельницу. Он снова был ранен и вернулся домой уже без ноги, причём именно без той, в которую был ранен первый раз. Бабы по этому поводу говорят, что сам накаркал на себя беду.

Получили письмо от отца. Он тоже ранен, лежит в госпитале в городе Киров, пишет, что ранение тяжёлое и после госпиталя вернётся домой. Плохо, что ранение тяжёлое, но он жив и ввернётся домой – это большая радость для нас.

Продолжают радовать сообщения газет. Враг отброшен далеко от Ленинграда, освобождена почти вся Украина и весь Крым. Сброшены в море фашистские войска, защищавшие Крым. Севастополь – город нашей боевой славы, в жесточайших боях освобождён был за несколько дней, а фашистским войскам удалось захватить город только через восемь месяцев его героической обороны. Войска Степного фронта ведут бои уже на территории Румынии. Только Белоруссию всё ещё удерживают немцы, но, видимо, и там ждёт их вскоре неминуемый разгром.

Тяжёлой была у нас весенняя посевная победного 1944 года. Снова из Сорвижей пришлось возить семена для весеннего сева. Лошадей осталось ещё меньше: не стало Сивка, Белогривко уже не тянет соху. Конюха объезжают трёх молодяжек, но для пахоты они ещё не пригодны. Правда добавилась одна кобыла, которую объездили в прошлом году.

Ваську Гришина призвали в армию. Вскоре после этого его мать Маня Гришиха завербовалась куда-то на Кавказ. Навсегда уехала из деревни с младшим сыном Колькой. Даже дом свой продать не сумела, бросила всё и уехала. Печально и тяжело видеть, как пустеет и умирает наша деревня. Я так хочу, чтобы она воскресла, наполнилась жизнью, чтобы в деревне снова было полно народу. Жалко мне её и, кажется, что она уже не выживет.

Вернулся с фронта Александр Михайлович. Его уже никто не ждал, так как полгода назад жена его, Маня Саниха, получила на него похоронку. Александр Михайлович воевал под Ленинградом. Во время атаки на Красное его тяжело ранило. Прямо перед ним разорвалась мина. Рассказывает, что ещё видел вспышку и всё – мир погас. Его буквально иссекло осколками, он был признан мёртвым, и на родину была отправлена похоронка. Ладно, что похоронить не успели, кто-то заметил, что он ещё жив. У него нет кисти левой руки, на правой – три пальца, лицо и вся грудь - в шрамах. Удивительно, но глаза не пострадали. От остальных, ушедших на войну, нет ни каких известий, хотя уже с момента их призыва прошло много времени.