По телефону она много плакала, хотя истеричкой или психопаткой никогда не была, а потом сказала, что Паша тут абсолютно ни причём, это она одна во всём виновата. Кто бы сомневался!
Слушать её объяснения было невозможно, если не сказать нестерпимо, поэтому я, сжав самообладание в кулак, особенно не вникал в суть. Делать мне, что ли, нечего? Нет уж, увольте, и так всё понятно. Я с первого слова понял, что этот разговор ничего хорошего не обещает; тут семи пядей во лбу не надо быть, даже кот Самсон с его куцым умишком, и тот допёр бы, что к чему.
А потом случилось то, что случилось.
- Лёнчик, послушай! Я совсем забыла! – спохватилась вдруг она. - Я так и не сказала тебе самого главного. Ты же не против, если у Тёмки будет другая фамилия? Паша хочет дать ему свою – Балясников. Я, кстати, тоже теперь буду Балясникова. И, между прочим, Тёмка уже зовёт его папой.
«Паша хочет…» А морду её драгоценному Паше вареньем не намазать?!
Ха, забыла она. Чистое враньё, трусливая, жалкая уловка и больше ничего. Потому что не забыла, а попросту боялась моей реакции, вот и не сказала сразу, зачем позвонила, тянула время. Правильно боялась. Знает, какой я страшный в гневе.
Мне сделалось противно.
Вслух же я, сама любезность, сказал следующее:
- Ах, сударыня, об чём вы говорите?! Как же, как же! К вашим услугам! Всегда пожалуйста! Если только вы не изволите со мной шутки шутить.
Я ещё находил в себе способность паясничать.
На мой цирк она отозвалась коротким нервным смешком. А потом преспокойненько ответила:
- А вот и нет. Мне, знаешь ли, не до шуток. Короче, Лёнчик, нам с Пашей нужен твой отказ от отцовских прав. Пойми же, это суровая необходимость. Так будет лучше. Кстати, тогда тебе не нужно будет платить на него алименты. Соглашайся, Лёнь.
Это она так решила. За всех. За меня, за Тёмку. И за своего драгоценного Пашу тоже. Непонятно, непостижимо, дико, немыслимо! Но после всего, что произошло за последнее время, я уже ничему не удивлялся. Это было бы глупо.
Я вознамерился выдержать свою роль до конца. Вспомнив, что меня зовут Леонид, я не только сумасшедшим усилием воли, но и с поистине спартанской стойкостью смолчал. Смог. Даже бровью не повёл. Хотя так и тянуло сказать: «Какая же ты, Элька, дрянь!» И с комическим спокойствием продолжал сохранять лицо, словно мной овладел какой-то азартный кураж. Жаль, она не видела, а то бы не стала уточнять:
- Так ты согласен или нет?
Эх, Элька, Элька!.. Ну что же ты творишь?
Я напряг воображение и представил себе, как она там, в Новосибирске, за тысячи километров от меня, стоит, придерживая телефонную трубку плечом. Нижняя губка капризно выпячена. Нос красный и распухший от слёз. Левая рука нервно теребит шнур от телефона. А правую она упёрла в бок и ножку вперёд выставила. Точно она на подмостках сцены. Её излюбленная поза.
Потом прокашлялся и сухо ответил «да». И добавил опять-таки с ехидцей:
- Мои наилучшие пожелания вашему глубокоуважаемому супругу.
Но она сделала вид, что пропустила мой выпад мимо ушей, потому что никак не отреагировала. Ну и прекрасно!
Я никак не мог сообразить, что бы ещё такое сказать. Больше всего меня страшило то, что она подключит к разговору Пашу, и тогда я, ненавидя себя, её, его, всех вокруг, не сдержусь и наговорю то, о чём буду потом всю жизнь сожалеть, но она догадалась не делать этого.
Достанет ли у меня когда-нибудь решимости сказать ему в глаза, что я думаю о нём? С полным набором соответствующих эпитетов. Видимо, достанет. Даже наверняка достанет. Думая так, я почти не лукавил с собой, но когда положил трубку, на меня нахлынула непонятная пустота.
Следом за этим во мне что-то взбунтовалось. Посыпать голову пеплом, защищая свою честь, закатывать сцену ревности и тем более кидаться им вдогонку, выставляя себя на посмешище, добиваться неоспоримой правды я посчитал ниже своего достоинства. Не по-мужски это, да и не к чему.
Совет им да любовь! Как говорится, ныне и присно и во веки веков.
Если не можешь изменить обстоятельства, измени своё отношение к ним, и тогда твой мир не рухнет. Кажется, эта прописная истина гуляет по свету ещё со времён Марка Аврелия. Легко сказать!
Когда решение принято, отступать поздно, и совершенно неважно, какие побуждения повлияли на его принятие. Также поздно задаваться вопросом, правильно ли я поступаю. За меня всё решили обстоятельства. Так я внушил себе тогда. Я был абсолютно уверен, что думаю так на самом деле, и соответственно сообразовывал своё поведение.
Отказ от отцовства и алиментов оформили без проблем и волокиты. Я думал недолго. И сделал всё, как она хотела. Чтобы не передумать, я, соблюдая приличия, немедля заполнил и подписал все нужные бумаги. Всё решилось даже быстрее и проще, чем я рассчитывал.
Во мне проснулось самолюбие. Пусть всё идёт, как идёт, я не намерен вмешиваться, сказал я себе, хотя редкую минуту не думал о Тёмке.
Когда я казённым голосом объявил новость родителям, мать заполошно, словно какая-нибудь деревенская бабка-кликуша, завыла, а отец нашёл глазами фотографию Тёмки и часто-часто заморгал глазами. После этого у них вошло в привычку подолгу вдвоём молча сидеть за нашим обеденным столом, сдвинув посуду в центр: она – горестно подпёрши ладонью щёку, он - ребром ладони разглаживая жёсткие крахмальные складки скатерти.
Что ж, жену и сына я профукал. Друга тоже потерял. Оставался ещё Костя Сигал.
Помочь сайту
Поздравления
