Белые мыши.. Глава шестая.

Утром, едва протерев глаза, я увидел перед собой Маринку. Она стояла посреди комнаты по стойке «смирно» с широко раскрытым ртом.
– Папа, ты совсем бум-бум? – серьезным голосом спросила она, заметив, что я проснулся.
– Что? Как это, бум-бум? – продемонстрировал я полную неосведомленность в хитросплетениях детского лексикона.
– Бум-бум – это дурак. – охотно объяснила Маринка.
– Разве можно так папу называть? – обиделся я.
– Все дяди и тети так говорят.
– Что я дурак?
– Ага.
– Не верь им, детка, – отвечал я, спуская ноги на пол, – это происки врагов.
– Поиски кого?
– Да не поиски, а происки.
– А что это?
– Ладно, не бери в голову, – махнул я рукой, – подрастешь, сама все узнаешь; и что такое происки, и кто такие враги.
Я вышел во двор и стал умываться из бочки с водой, что стояла перед входом в мою хибару.
– Плохая ванная. – сказала Маринка.
– Другой нет. Есть будешь? Или тебя уже покормили?
– Ага.
– Что ага? Покормили, или будешь есть?
– Не кормили, и не буду.
– У меня тоже аппетита нет, – вздохнул я, – пойдем, прогуляемся.
Я взял Маринку за руку и мы вышли на улицу.
– Что мама делает? – спросил я. – Ругается?
– Не, плачет только.
– До сих пор плачет?
– Ага.
Вот это новость! Не хватало бед на мою голову, так пожалуйста – еще одна. Никак, видимо, не выпутаться мне из той нравственной ловушки, в которую попал по воле Хозяев, или – кто там, за их спиной? Нет, не обязательно было свою принципиальность на слабой женщине демонстрировать. Эти качества мне еще пригодятся, а сейчас надо успокоиться, знакомства нужные завести, единомышленников поискать.
– Пошли домой. – сказала Маринка, как будто мысли мои прочитала.
– Да-да! – согласился я. – Конечно!
– Эй, земляк! – услышал я сзади чей-то голос и резко обернулся.
В нескольких шагах от меня стоял парень лет тридцати на вид и кривил губы в подобие улыбки. Все лицо его было покрыто шрамами, а с правой стороны не хватало ушной раковины.
Маринка испугалась и спряталась за мою спину. Я потрепал ее по голове и велел идти домой.
– А дядя тебя не съест? – спросила Маринка.
– Нет, не бойся, – засмеялся я, – здесь людоеды не водятся.
И Маринка ушла, подозрительно оглядываясь.
– Николай. – протянул мне руку незнакомец.
– Николай…Николай Рябов? – спросил я удивленно, отвечая на рукопожатие.
– О, да меня уже узнают, ни разу повидав воочию! – усмехнулся Николай.
– Вы слишком легендарная личность, чтобы было иначе. Из восьми последних лет пять драться в диком поле, и при этом остаться в живых! Наслышан о Ваших подвигах.
– Михаил, прекрати выкать, давай по простому.
– Согласен. Но меня-то ты откуда знаешь?
– А ты не подозреваешь, что не менее известен в городе, чем я? Кокетничаешь, наверное. – улыбнулся Николай.
– В самом деле? – искренне удивился я. – Мне, во всяком случае, ничего об этом не говорили.
– Так знай. Сегодня у нас в семь часов собрание в спортзале. Придешь?
– Да, конечно.
Николай улыбнулся и по дружески похлопал меня по плечу.
– Думаю, что ты не пойдешь с нами в следующую экспедицию, однако парни хотят с тобой познакомиться.
– Почему ты уверен, что не пойду?
– Потому что, даже, если решишь пойти, мы тебя не возьмем. – решительно сказал Николай.
– Спасибо, – помедлив немного, ответил я, – наверное, действительно, пока не стоит…А ты помогаешь мне не наделать глупостей.
– До вечера! – сказал Николай и, резко повернувшись, ушел.
А я уже через несколько минут вошел в дом, не зная толком, как себя вести. Татьяна сидела в кресле возле окна с красными от слез глазами, но не плакала. На ее коленях лежали «дети Арбата» Анатолия Рыбакова.
– На русских писателей перешла, – не смог не съязвить я, – только Рыбаков мне никогда не нравился. Он кричал «Слава!», когда это было выгодно, и закричал «Долой!», когда это стало выгодно. Приспособленец в чистом виде!
И зачем я это сказал? Видно язык мой окончательно перестал дружить с головой.
– Ты считаешь, что я должна спрашивать у тебя разрешение, прежде, чем заказать какую-нибудь книгу? – спросила Татьяна на удивление спокойным голосом.
– Прости. – сказал я. – Нервы. В этой клетке можно сойти с ума, и я сам порой не соображаю, чего несу. Читай, что хочешь, я больше слова не скажу.
– Спасибо. – ответила Татьяна. И не было в ее ответе ни сарказма, ни насмешки. Вполне серьезно сказала она это «спасибо».
– Да что с ней такое? – подумал я . – Кто изменил ее так за одну ночь? Хозяева? Но зачем им это? Их дело – наблюдать, а не перестраивать человеческую психику. Хотя кто их знает, этих Хозяев?
– Я вчера погорячился, больше такого не повторится. – сказал я, как можно более миролюбиво. И, вдруг, сам не зная зачем, рявкнул во весь голос. – Но и ты держи себя в руках!
Ой, дурак! Начал во здравие, а кончил за упокой. Шизофрения, что ли, началась?
– Я буду держать себя в рамках. – покорно ответила Татьяна.
Тут уж я совсем растерялся и, присев на краешек дивана, слегка задумался.
– Я знаю, что ты скоро уйдешь в дикое поле, – тихо сказала Татьяна, – бросишь меня с детьми и уйдешь…
– Откуда такие сведения?
– Отсюда! – Татьяна постучала пальцем по голове. – Те, кто могут путешествовать в астрале и, даже зачинать там детей, обладают и некоторой долей предвидения. Но я не хочу, чтобы ты уходил. Не хочу! Я бываю груба, ибо чувствую свое бессилие помешеть этому…Ты думаешь, что я выбрала тебя на Земле случайно? Нет, у меня была сотня других возможностей, но я предпочла тебя. И пусть наша любовь там для тебя лишь сон, а твои дети кажутся тебе лишь наполовину твоими…
– Я никогда не давал тебе повода так думать.
– Чисто внешне. Но в подсознании своем ты считаешь именно так. Теперь слушай внимательно. Я беременна. Нет, я никуда не «путешествовала», я беременна от тебя. И пусть покарает меня Господь, если я лгу. Я – вспыльчивая дура, но я никогда еще не опускалась до лжи!
– Я сидел, совершенно оглушенный такой новостью, не зная – радоваться ей, или плакать.
– Почему ты выбрала именно меня? – спросил я, чтобы хоть что-нибудь сказать. – Моя рожа не очень-то привлекательна для женщин.
– Любовь слепа. – просто ответила Татьяна.
– А что есть любовь? – спросил я. – Никогда не верил в любовь. Это обман, призванный заменить низменные животные инстинкты возвышенными чувствами…И убийца подчас оправдывает свои преступления высокими идеями.
– Какой же ты дурак! – не выдержала Татьяна, в мгновение ока потеряв всю свою смиренность. – Убийца отнимает жизнь, а любовь дает. А низменные страсти оставь шлюхам и мужикам, которые их услугами пользуются!
Но я и сам понял, что порю несусветную чушь. Понял, едва начав говорить, но не смог остановиться. Вздор я болтал, оскорбительный и для Татьяны, и для меня.
– Да, я дурак. Прости. – пробормотал я.
– Ладно уж. – отмахнулась Татьяна. – Подумай лучше о том, что у нас будет четвертый ребенок. Хорошо, да?
– Хорошо. – подтвердил я голосом Гюльчетай, которой незабвенный товарищ Сухов сообщил, что у ней будет отдельный муж.
– И первый, зачатый не в астрале, а здесь! Подумай, какой это произведет фурор!
– Едва ли кто поверит такому, – вновь распустил я язык, – решат, что ты мне рога наставила.
– Но ты то веришь мне? – спросила Татьяна.
– Верю, наверное. Впрочем, не знаю. Да и неважно это. К кому ревновать то? К твоим снам? Главное, что у тебя будет расти брюхо, а беременные женщины всегда вызывали у меня отвращение.
Господи, как только язык повернулся! Я же не хотел этого говорить, даже в мыслях не держал! Кто тот неведомый старик Хотабыч, кто вкладывает в мои уста подобную галиматью, и зачем?
Видимо и Татьяна, обладающая, как она призналась, некоторым даром предвидения, догадалась, что язык мой сегодня не в ладу с разумом, и лишь усмехнулась в ответ.
– Мне то же кое-что не нравится в мужиках. – сказала она.
– Хоть это «кое-что» ты и используешь по ночам. – не смог не съязвить я.
– Каждый думает в меру своей испорченности. Я не это имела в виду.
– А что?
– Неважно. Мне, честно говоря, вообще не нравится этот разговор. Ты сегодня не в себе. Твоя личность раздвоилась: одно твое «я» пытается заглушить голос совести, второе же ужасается, но молчит. Почему? Почему в тебе начинают побеждать силы зла, когда кругом ты видишь только добро? Да, не спорь со мной – только добро. Здесь прекрасная природа, хорошие соседи…Знаю, знаю твою теорию о белых мышах. Ну и пусть я белая мышь! Ведь не на столе же исследователя со скальпелем в руках! Пусть хозяева изучают наш быт, наши нравы, что плохого? Изучают же земляне культуру примитивных племен и не видят в этом ничего безнравственного.
– Да, но они не вытаскивают их из джунглей и не сажают в клетку.
– Если это клетка, то я всю жизнь мечтала очутиться в такой клетке. – сказала Татьяна.
– В этой золотой клетке мы – живые покойники. Мы разучились думать, делать что-то своими руками. Мы разучились познавать мир.
– Но обрели счастье и бессмертие.
– Нет. Ты забыла, что никто, кроме старосты долго в вольере не задерживается. Отсюда две дороги – в дикое поле, или в сумашедший дом. Даже рожденные здесь, и те рано, или поздно бегут отсюда в поисках приключений, и первыми погибают, ибо воспитанные в тепличных условиях, не могут постоять за себя. Поэтому бессмертие грозит только тебе, но не детям. И ты должна понять, что рано, или поздно останешься одна. Совсем одна. Если не будешь рожать еще и еще, и всех, учти, на убой! Впрочем, и в этом Хозяева тебе могут отказать. Не все же здесь сохраняют вечную молодость и способность к деторождению. Тут какой-то дифференцированный подход, неизвестно только, по каким критериям. А что ты хочешь? Эксперимент! Поэтому в конечном итоге из здравствующих пока особей останетесь только вы со старостой, а остальные попадут под тот самый скальпель хирурга, существование которого ты отрицаешь. Да, я говорю жестокие вещи, но правда всегда жестока, а спасительная ложь спасает лишь на время. Потом еще хуже. Ты не задумывалась над этим, нет? Конечно нет. Хоть ты и обладаешь даром предвидения, но живешь сегодняшним днем, как бабочка-однодневка. Как же атрофировались твои мозги!..Впрочем, и мои тоже. Ведь сказанное мною бывает и для самого меня откровением. Тут действительно какое-то раздвоение личности, и случается, что язык мой подвластен скорее не сознанию, а подсознанию…Или же бесу, что сидит в каждом из нас. Сидит и ждет своего часа.
Татьяна молчала, стараясь переварить услышанное. Своим монологом я вывел ее из мира иллюзий, откуда она и не хотела и не могла вырваться сама. Странно только, что я не находил этих слов раньше. Все прежние попытки объясниться ограничивались лишь руганью и битьем посуды. Может быть в том была воля Хозяев?
– А твой четвертый ребенок, кем он будет? – продолжил я, хотя следовало бы ограничиться сказанным ранее. – Белой мышью номер один? Ведь это первый, зачатый именно здесь, ребенок. По воле ли Хозяев, или без таковой, неважно. Важно лишь то, что они обязательно им заинтересуются, если, конечно, ты не наставила мне рогов, прогуливаясь по своему астралу.
– Хватит тебе! – взмолилась Татьяна и заплакала.
– Я подошел к ней и прижал ее голову к своей груди.
– Да, я плохой муж, плохой отец, извини. Наверное, если бы ты выбрала другого, все по другому бы и сложилось…до поры, до времени. Я же устроен так, что не могу без дома, без любимой работы…Ты, думаю, даже не знаешь, кем я работал на Земле, а я не знаю, кем работала ты. Ведь мы не сочли нужным поговорить с тобой об этом, хотя уже столько времени прошло.
– Я была программистом. – всхлипывая, сказала Татьяна.
– А я архитектором. Ну вот, и познакомились.
– Татьяна улыбнулась сквозь слезы и сильнее прижалась ко мне.
– Ты все-таки уйдешь? – тихо спросила она.
– Пока нет. – так же тихо ответил я. – Надо дождаться, пока четвертый ребенок у нас родится и подрастет немного. Это дорого мне будет стоить, но я обещаю. Обещаю жить с тобой до тех пор, пока не почувствую, что схожу с ума. Из дикого поля можно еще вернуться, а из психушки никогда.
– Я тебя понимаю. – сказала Татьяна.