Соня лежала на спине,  вперив взгляд,  привыкший к темноте,  в потолок. В эту мартовскую ночь время для нее остановилось. Сон не шел, да и рой спутанных мыслей, которые носились в голове, словно пучок высохшей травы, гонимый песчаной поземкой по пустыне, не давали сну снизойти. Откинув одеяло, она встала, подошла к окну. Сквозь прорезь тонких занавесок Соня видела девственно-заснеженную улицу.  «Конец  марта, а снег все идет и идет… - она смотрела, как облако  снежинок  метелит из стороны в сторону, - весна все равно наступит, надо только потерпеть». 

Терпение – это то, чего требовала работа с клиентами, стареющая мама и вся жизнь женщины, практически в одиночку вырастившей сына. Любимый тоже ждал от нее понимания и терпения. Для Сони весь мир заключался в нем одном. Она безраздельно принадлежала ему, даже ему не принадлежа,  а он, кроме всего прочего,  был в некотором роде публичным человеком. Она осознавала, что это некий образ жизни и постепенно привыкала ко многим издержкам, обязательным спутникам публичности. Но иногда этическая грань происходящего вокруг него нарушалась, и тогда Соня, стараясь держаться до последнего, все же страдала. И не было никого рядом, кто стремился бы ее понять. И даже любимый ожидал от нее только терпения, терпения и терпения. Так случилось и в этот раз. Соня не выдержала, высказалась и получила от него строгий отпор. «И чего ты ждала? Ну, сама же отлично знаешь, мужчина и женщина – разные планеты.  Женщина может задуматься над проблемой, через которую мужчина перешагнет и не заметит, - палец  начертил на стекле треугольник. – Терпение…».

Приятельница как-то сказала: « Сонька, надо быть наглой стервой, и все пойдет по-другому».  Нет, стервой Соня быть не умела. Да и как выглядит это «по-другому»? Нет… какая есть…

Снег безмолвно бился в окно. Кожа Сони покрылась гусиными пупырышками - стоять у окна в одной  маленькой ночной сорочке на тоненьких бретельках было неуютно. Она обхватила плечи обеими руками и вдруг ощутила себя отрешенно  стоящей у края той черты, когда из суеты может вырвать только прыжок в забвение. «Это уже было со мной… было… когда же? Ах, да-да-да… давно… когда хоронили бабушку…», - Соня сглотнула подступивший к горлу комок. Тот далекий-далекий студеный январский день всплыл в памяти так ясно, будто это было вчера. Все столпились у края могилы, смотрели, как опускают гроб. Мужчины стояли без шапок. Сонина мать и две другие бабушкины дочери выли в голос. Раздался громкий стук комьев замерзшей земли о крышку гроба. Все чаще и глуше. И вот он, холм, навсегда скрывший самое дорогое, что было в Сониной жизни.  Девушка не проронила ни слезинки, она окаменела и сквозь свежую могилу видела только виноватый бабушкин взгляд  и слышала ее слабый прощальный шепот: « Как же ты будешь без меня, Сонюшка, дитятко мое.… Прости, что оставляю тебя…Сердечушко видать мое устало…».

- Ты поплачь, поплачь, - мамина сестра тронула девушку за плечо. Холодный ветер колко бросал снег в лицо, подталкивая людей покинуть скорбное место. Все тихой толпой медленно направились к выходу, пробираясь средь заснеженных могил. Соня не двинулась с места.

- Сонька! Где ты была-то? Чай на улице темень, ни зги не видать! Мне мать-то твоя тебя доверила, а не дай Господь, что случится с тобой, так и головы мне не сносить! – бабуся - расхожее слово в той местности, где они жили - встречает внучку с голиком в руках, готовая применить наказание.

- Бабуся, ну на катке я была, там все катались, и ничего не случилось! Я же уроки-то сделала! – Соня ставит коньки в угол на клеенку, стаскивает варежки и кладет на печь сушиться. Щеки пылают с мороза, и ужасно хочется есть.

- Бабуся, дай молочка, и пирожка тоже. Я такая голодная, такая голодная!

- Я вот тебе сейчас налажу молочка с пирожком-то, - бабушка  слегка замахивается веником.

Соня уворачивается, бежит из кухни в комнату, где стоит большой круглый стол. Бабушка устремляется за ней. Начинается беготня вокруг стола. Соня смеется, убегая, бабушка сначала сердится, пытаясь догнать девочку, затем начинает улыбаться. Через некоторое время они, уже обнявшись, сидят на полу, на  домотканом полосатом половике и смеются. Потом они усаживаются на кухне за столом. Соня запивает молоком пирог, а бабушка щипчиками откалывает кусочки сахара от большой головки и прихлебывает чай из блюдца. За окном такой мороз, что слышен гул проводов.

- Вона, мороз-то трещит… поди и собак-то на улице не встретишь,…каталась она, - бабуся, забираясь на русскую печь,  все еще ворчит, но это больше звучит, как ритуал. – Косточки-то ноют, погрею-ка.  Ну-у-у, развалился тут, старый! – это она говорит большому рыжему коту, любителю поваляться на печи. - А ты, Сонюшка,  читать-то будешь чего?

Милая, добрая  бабуся! Она любила, когда Соня читала вслух.

Внучка приносит книжку чешских сказок и открывает ту, не дочитанную в предыдущий вечер. Конец истории о двух юных влюбленных романтичен и очень грустен. Мальчик на руках приносит свою умирающую любимую к морю. Она в последний раз любуется игрой вечернего солнца на глади вод, и жизнь медленно угасает в ней на закате под тихий шум набегающих волн. Соня, еле сдерживая слезы, закрывает книгу. С печи доносится всхлипывание и шмыганье носом.

- Бабуся, ты что? – Соня прислушивается. Бабушка затихает.

- А и ничего, спать иди уже, а то в школу-то утром не подымешь тебя. – Бабуся говорит нарочито строгим голосом, как бы стесняясь своей сентиментальности.

- Соня, иди, пора уезжать, -  все уже сидят в похоронном автобусе. Девушка еще стоит у могилы, не в силах оторваться. Ветер полощет длинные тонкие ветви  березы у нее над головой,   неласковый ветер новой, неизвестной жизни, на пороге которой оказалась Соня. Что-то она принесет? Как встретит?

                                                               *          *          *

Вздохнув, Соня вернулась в постель и почти с головой накрылась одеялом, свернувшись калачиком в самом углу.

- Научи меня терпению, Господи! – Соня закрыла глаза, стараясь не думать о том, что ей принесет новый день...