Горечь

Он всё лил и лил… Проклятый… Безжалостно поменявший доброту на ненависть. Мой любимый дождь. Господи! Я сжимал холодеющую руку Кости и взывал к небесам: «Скажи! За что? Я прошел с ним шесть лет ада Анголы, Эфиопии, Пакистана, Вьетнама.   Он всегда прикрывал меня своей спиной. Он был так добр. Почему - его? И за что?" Вытер слезы. Напротив пожилая кампучийка прижимала к себе детей, которых Костик закрыл собой от очереди нашего славного АКМ...
         А я?.. Я держал за шиворот этого обдолбанного кхмера, нажавшего курок, и мучительно думал, что с ним делать. Решение как ожог. Все! Нелюди должны умирать не по-людски. Собрав волю в кулак, став воплощением кровоточащей ненависти, я сухо приказал: «За ноги! К фаркопам  "Уралов"».
        Когда привязали одну ногу кхмера, он ещё не понял. Когда привязали вторую, в глазах пробудилось сознанье от ужаса предстоящего. Мне было все равно. Я думал только об одном - что я скажу матери Кости и где мне взять сил посмотреть ей в глаза.
        Крик был страшным...

         "Чей крик?" - спросите вы.
           Не знаю, Читатель... Не помню, не хочу помнить. Для меня они слились в один: крик разодранного пополам кхмера, крик матери, потерявшей своего единственного сына на той проклятой войне, и мой крик, когда я просыпаюсь по ночам, а за окном льёт тихий, печальный дождь...
          Потом было самое страшное...Мы привезли Костика матери... Буду умирать, но не забуду её глаза. Я ничего не успел сказать... Она сама всё поняла. Лицо её стало белеть, и она сползла по двери.  Ей было всего 45. Единственный сын. Хоронили их вместе.  И снова, как в тот день, шел дождь...