Вот это была охота!

 

 

− А полковые наши, полковые-то что учудили! − Коля Белошвейкин, молодой командир экипажа, охотник со стажем, завладел вниманием еще смеявшейся компании. − Я про то, как управленцы берлогу купили, − призвал он в свидетели Серегу Дьяченко, который, зная, о чем пойдет речь, в предвкушении удовольствия уже крутил головой.

− Они, управление, то есть, − продолжил Коля,− начхим, физрук, секретарь парткома и кто-то из штурманов, под руководством зама по летной как-то понарассказали друг другу, какие они ушлые и дошлые охотники. Вот и решили они, по пьяни, это доказать. Купили они за триста рублей у ороча медвежью берлогу. Бешкин, штурман полка, рассказывал. Привел их этот ороч к берлоге. Показал все, как есть, деньги забрал и ушел. Стоят они возле берлоги и размышляют, что дальше делать? На медведя-то все они впервые, если кто из них рябчика когда подстрелил, тот и был среди них самым опытным.

− Начхим, Пал Палыч, самый деловой, предложил по рюмашке ахнуть, потом видно будет. Оно и для храбрости не помешает. Всех, говорит, такой охотничий азарт тряс, еле водкой в стаканы попадали. Какой там азарт, хорошо, что в штаны себе не наложили! Как по стаканчику-другому пропустили, тряска прошла. Закусили, еще выпили. Осмелели, и давай в берлогу бутылки кидать. Никакого эффекта. Кто-то предположил, а, может, медведя там вовсе нет. Или сдох давно. Сгрудились вокруг берлоги, ружья, конечно, возле выпивки забыли. Бешкин кол какой-то притащил, да в берлогу-то его и кинул. Тут медведь с ревом и поднялся. Они по тайге врассыпную. Бежали, только треск стоял. Да потом орочу еще сто рублей дали, чтобы он ружья оттуда принес.

Мы долго смеялись, представив себе картину, как наши начальники, побросав оружие и снаряжение, с воплями несутся по зимнему лесу. А ороч, нагруженный всем этим добром, доставляет его в гарнизон.

            Нас, пятерых холостяков, курящих возле офицерского общежития в субботний вечер, эта история здорово позабавила. Тем более, что уже усугубили, после бани.

− Это еще что, − перехватил эстафету Серега Дьяченко, − вот Саша Титаренко рассказывал, как он в Белоруссии на кабанов охотился. Был он там, в отпуске, а белорусы офицеров, особенно летчиков, шибко уважали. Вот и пригласили они Сашу поохотиться на кабанов. Дали ему ружье, патроны и поставили на номер. Объяснили, что да как. А сами ушли кабанов загонять. Через некоторое время то ли от вчерашнего угощения, то ли от волнения прихватило Санька. Да так, что караул! Он ружье к дереву прислонил, штаны спустил, да и присел. А дружбан, с соседнего номера, подкрался сзади и стволами по его заднице провел, да еще и хрюкнул. Санек рассказывает: «Я со спущенными штанами бегу, слышу смех сзади. Понимаю, что это не кабан, но ни остановиться, ни прекратить не могу».

И эту историю приняли с энтузиазмом. Трое из нашей компании уже успели послужить на Дальнем Востоке по три-четыре года, и только для нас со Стасом это была первая таежная весна. Стоял тихий майский вечер, и хотя снег почти сошел, нам после бани и выпивки было тепло. Я, чтобы внести свою лепту, вспомнил, как полярных куропаток ловят. Берут бутылку из-под шампанского, заливают в нее горячую воду и этой бутылкой делают в слежавшемся снегу наклонные лунки, стенки у них оплавляются, а потом замерзают. На дно этих лунок кидают пару ягод, ну, там, бруснички или клюквы, или просто кусочки красной тряпочки. Куропатка, завидев в этих лунках нечто ее заинтересовавшее, пытается до него добраться. Крылья ей приходиться сложить, а лапки торчат вверх. Выбраться не может, так и замерзает. Утром приходит охотник и, как морковку из грядки, куропаток из снега выдергивает.

Или как горностаев ловят. Берут ведро воды, выставляют на мороз. Вскоре вода по краям замерзает, и ведро вносят в помещение. В верхней части делают отверстие, сантиметра три в диаметре. Воду выливают, а в ловушку кладут кусочек мяса или рыбы. Когда нашедший приманку зверек забирается внутрь, его лапки скользят и выбраться наружу он не может.

Несмотря на малую мою опытность в делах охотничьих, эти примеры были тепло и одобрительно встречены авторитетами местной охоты. Саша Дьяченко, известный правдолюб, усомнился в действенности предложенного способа охоты на горностаев, но так как никто здесь горностаев не видел, быстро успокоился. Воодушевленный одобрением слушателей, я уже хотел, было, поведать слушателям классический пример ловли обезьян при помощи тыквы, но, имеющий больше опыта, а, следовательно, и прав на внимание присутствующих, Влад Севастьянов перебил меня.

− Я прошлой осенью поехал собирать бруснику возле Уськи Ороченьской. Мне показали сопку, на которой брусники полным-полно. Действительно, ее там море, и крупная, что вишня. Но местные тетки почему-то косили ягоду внизу, у подножья. Я же поднялся выше. И точно, ягоды здесь было больше, да и крупнее, чем внизу. А еще выше меня, за кустом шиповника, собирал бруснику мужик в коричневом пальто. «Гляди, − сказал я ему, − здесь ягода и крупнее, да и больше ее тут». Мужик, что-то проворчал в ответ. А я спросил его: «Вы местный или приехали откуда?». Опять он пробурчал, что-то непонятное. «Что-что?» − не понял я и выглянул из-за куста. В следующий момент бросив ведро и грабарку, я несся вниз по склону с криком: «Бабы! Бегите! Медведь!!!». Они почему-то спокойно на это отреагировали: «Чего, орешь! – сказали. − Он всегда, там, пасется. А мы здесь собираем. И друг другу не мешаем никогда».

− Почему у прапорщика Анциферова кликуха такая странная: «Бдишь-бдишь»? – спросил я Дьяченко. − Наверное, как-то с охотой связанно? Видос-то у него, я бы сказал, бывалый.

− А он − из местных, вот и напускает на себя ушлый вид. На деле, балабон, и трех уток не подстрелил. А кличку он сам заработал. Рассказывает он как-то: «Иду, − говорит, − по лесу, с одностволкой, еще подчеркнул − с одностволкой. Тут из под ног  выводок рябцов – фрррр! Я по ним – бдиш-бдиш….», и замолк, соображает: что-то не то сказал. Тут ребята и спрашивают: «Как это «бдиш-бдиш», ты ж с одним стволом был?». С тех пор кличка к нему и прилипла.

− А вот я, − после взрыва смеха завладел вниманием общества Коля Белошвейкин, новоиспеченный командир экипажа, самый старший по возрасту, должности и званию среди нас, − зимой ходил на Дюанку. Речка такая, горная, − пояснил он. − Вокруг тишина, воздух от мороза, как хрусталь − аж звенит. Не успел в долину спуститься, как из-под ног, из-под снега, ну прямо взрыв какой-то. Шфыр-р-р! Я, естественно, шарах в сторону, «оно» в другую. Когда в себя пришел, вижу рябец за ствол дерева прячется. Понял, что на выводок рябчиков напоролся. Думаю, раз не успел к речке спуститься и сразу на выводок напоролся, значит их тут полным-полно. Сколько потом не ходил, ни одного рябчика в тот день так не видел.

− Ха! – сказал Серега Дьяченко, второй штурман, из технарей переученный, а значит, бесперспективный, но охотник первоклассный. − Тебе надо было с этого места не уходить. Они, рябчики, дальше двадцати метров не разлетаются. Я прошлым летом, на Тумнине, на острове, четырнадцать штук добыл. Весь выводок перебил. А им перелететь на соседний остров всего метров пятнадцать надо было. Но не перелетели. Остров сто на двадцать метров был. До некоторых из них я на метр подходил. Непуганые. Я в одного чуть стволы не упер. А как стрельнул, он взлетел − и вверх. Не может быть, думаю, чтобы с такого расстояния промазал. И точно, взлетел он метров на пять и упал. Поднимаю. Башка как бритвой срезана. Но вкусные, не передать! Вот это была охота! Мы их потом в углях запекли. Под водку лучше не придумаешь!

− Эка! Открытие! Под водку что хочешь, и жаба жаренная пойдет.  

Все согласились с этим справедливым замечанием. Было ясно: такие разговоры просто так окончиться не могут. И вот, оно:

− Мужики! А не свалить ли нам поутру на охоту? – внес предложение Влад Севастьянов.

По возрасту он был чуть моложе Белошвейкина. Как летчик даже лучше. У него и вид был, не нам с ним равняться. Высокий, сильный, решительный и опытный, мы по сравнению с ним – детвора. Говорят, его одним из первых, из того выпуска, готовили на командира корабля. Был он когда-то женат. Но жена его, белокурая красавица, наставила ему рога прямо у него на глазах.

Как-то по пьяному делу один из его друзей заявил:

– Ты думаешь, красотка твоя − твердыня неприступная. А хочешь, я ее на твоих глазах …

Влад, схватил приятеля за горло и поднес к своим глазам:

− Если ты, гондон, еще слово вякнешь …. Убью!

− Ты что, Влад? Не знаешь, что ли? – прохрипел тот. − Маринка с половиной общаги переспала. Как ты на полеты, она свободного офицера тут же находит. Хочешь, сам увидеть?

Влад ослабил хватку.

− Хочу!

− Давай, так. Ты уходишь, ну, скажем, в наряд. А сам прячешься у меня в кладовке. Через десять минут я привожу ее к себе. Ну, ты сам и увидишь.

Все так и произошло. Как Владу хватило сил не выйти из кладовки в самый тяжелый для него момент, этого не знает никто. Но избил он свою жену зверски. Она даже слегка крышей поехала. С тех пор они жили порознь, развелись. Это, однако, не мешало ему, когда уж больно хотелось, провести с ней ночь. А утром он уходил не прощаясь.

− Не свалить ли нам с утра пораньше на охоту? – повторил Влад.

− Это как, чуть свет не срамши? – поинтересовался пьяненький Стас.

− Ну, да. Ружья у всех есть, патроны – тоже. Встанем часа в два ночи и до обеда пошарахаемся по тайге. Завтра – воскресенье. Подстрелим что-нибудь, поджарим или сварим. Винца попьем, побалдеем, как падлы. А?

Выяснилось, что ружья есть у всех, кроме меня.

− Ты у Фарида возьми, − посоветовал Серега Дьяченко. − Он все равно с понедельника уезжает в отпуск. Возьми бутылку коньяка и зайди к нему. У него в комнате сейчас как раз отвальная.

Идти в магазин было уже поздно. Я взял со стола в нашей комнате недопитую бутылку. Из остатков трапезы соорудил пару бутербродов, обрезал, укушенную Стасом, колбасу и с этими дарами отправился на третий этаж в комнату Фарида.

Не скажу, чтобы мы со Стасом были какими-то рафинированными чистюлями, но то, что я увидел в комнате у Фарида, превосходило все мои представления об исключительном бардаке. Под пепельницы использовалось все, что могло вместить в себя хотя бы комок пепла величиной с горошину. Остатками пиршества побрезговали бы даже самые болезнетворные бактерии.

Говорят, как-то собрались выпить и закусить пехотинец, моряк и летчик. Пехотинец в мгновенье ока съел и выпил свою долю:

− У нас в пехоте, кто первый поел, тот не убирает!

− А у нас во флоте, − не отставал от него моряк, − такое правило, кто последний ест, тот и убирает!

Летчик спокойно, не спеша, выпил, закусил, еще раз выпил, еще закусил и заметил:

− А у нас в авиации, кому нужно, тот и убирает.

С первого взгляда было ясно, что именно эта комната послужила поводом для анекдота, и чувствовалось, что никакой необходимости в уборке ни один из ее обитателей не испытывал. За столом сидел Фарид и лежал лицом в тарелке его штурман Витька Уздечкин. Последний прославился тем, что, провоевав два года в Египте,   пропил там, а потом и в отпуске дома, две «Волги». Остальные члены экипажа и приглашенные на отвальную благополучно и своевременно убрались восвояси.

Фарид, уже засыпал, но очень обрадовался моему приходу.

− Сашка…, − сказал он, косясь на мое подношение, − Сашка, зараза… Ты, это…, чего раньше не зашел? – и уж совсем для меня неожиданно, − Мы тебя, гада, так ждали… так ждали.

− Фарид, растроганно ответил я, наливая коньяк в грязнейшие разнокалиберные стаканы, игнорируя присутствие спящего Витьки. − Фарид, я только что узнал, что ты идешь в отпуск. Дай, думаю, зайду, пожелаю доброй дороги.

− Давай выпьем за мой удачный отпуск, − предложил Фарид, а когда мы выпили и закусили, я плавно перешел к цели моего визита.

            − Шура! Нет проблем! – заявил он и достал из шкафа двустволку-безкурковку в

чехле из кирзы, заполненный патронами шестнадцатого калибра патронташ и даже был настолько любезен, что собственноручно повесил мне на пояс свой огромный охотничий нож.

Было почти двенадцать часов, когда я, допив с Фаридом коньяк и выслушав его заверения в вечной дружбе и уважении, пришел в свою комнату и завалился спать. Стас уже давно мирно посапывал.

Надоедливые мерзкие звуки вторгались в мое существо. Вначале что-то то ли дребезжало, то ли звенело. Потом бесконечно долго плескала вода. Вскоре вода полилась мне на лицо и за шиворот.

− Ты что, охломон, делаешь? – подскочив на постели, спросил я Стаса.

Он, спокойно вылив воду из стакана на мою голову, ответил:

− Уже десять минут третьего. Пора вставать.

− Совсем очумел, что ли?! Завтра, то есть сегодня, воскресенье….

− Именно поэтому.

Мой взгляд упал на сваленное в углу охотничье снаряжение.

− А-а…., − начало доходить до меня.

− Б-ээээ, − протянул он, − поторапливайся. Все уже собрались у Колюни.

Через пять минут мы, вечерняя компания, пили в Колиной комнате чай, заваренный на каких-то чудодейственных дальневосточных кореньях. Любезный хозяин выделил каждому по печенью и галете. Если бы я мог предвидеть, как окончится сегодняшний день, возможно, я бы с меньшим отвращением грыз сухую галету. Еще через пять минут наша группа шагала по спящему гарнизону.

Сразу же за школой начиналась тайга. Небо начало сереть, но под ногами невозможно было ничего рассмотреть. Толстые корни лиственниц, разбросанные там и сям, издавали глухие стуки при соприкосновении с нашей обувью. Мы, не оставаясь беззвучными, издавали междометия при этих столкновениях, и чаще всего вырывалось «Тьфу! Бл…!» или что-то похожее. Влад предупредил:

− Впереди ручей, повнимательней там!

Он, не останавливаясь, решительно вошел в воду. Я еще подумал: «Может, по бревнышкам перейти?». Но ничего не было видно, и все так лихо форсировали водную преграду, что негоже было мне искать легких путей. Я смело шагнул в ледяную воду. Вода сразу же проникла в ботинки и поднялась выше щиколоток.

− Сань, что это у тебя сапоги как-то непонятно чвакают? – спросил идущий передо мной Дьяченко. − Прохудились, что ли?

− Какие сапоги? Разве вы не в ботинках?

− Какие ботинки? Здесь километра не пройдешь, чтобы пять раз в воду не попасть.

В ночной тишине отчетливо прозвучал вздох Влада. Оказалось, что все, кроме меня, даже Стас, в охотничьих резиновых сапогах. Очевидно, пока я желал Фариду приятного отпуска, он взял их у кого-то взаймы.

− Да ладно, высохнут как-нибудь.

И, точно, через десять минут быстрой ходьбы ступни согрелись и стали гореть. Следующее попадание в ледяную ванну уже не было для меня неожиданным и, как ни странно, принесло даже приятное ощущение. Впоследствии я перестал обращать на это внимание и только удивлялся крепости моих военных ботинок. Кстати, должен заметить, когда ботинки высыхали, идти в них по неровностям таежного грунта было намного удобнее, чем в сапогах. 

Небо на северо-востоке слегка порозовело. Запах просыпающейся тайги был великолепен и ни с чем не сравним. Трудно было идентифицировать его с каким либо одним растением. Я, впоследствии, специально срывал веточки багульника, голубики, брусники и даже кусочки мха и, нюхая их, пытался определить, какое растение из них ответственно за этот аромат. Все они пахли по-разному восхитительно, но не похоже на тот букет запахов, который царил под кронами лиственниц. Этот запах, чистота воздуха и быстрое движение в полчаса изгнали то легкое, но ощутимое, похмелье, которое еще оставалось в нас. Край солнца, появившийся из-за, невидимого нам, Сахалина, облил окружающие сопки нежным брусничным светом.

Было поразительно наблюдать, как в соответствии с движением солнца на глазах менялись цвета и оттенки покрытых тайгой сопок. Под нашими ногами сверкающим ятаганом изгибался Тумнин, река суровая, холодная, каждый год требующая человеческих жертв. Во всех его протоках просыпалась и журчала жизнь. Ручей Каменный, берущий истоки где-то в болотце возле аэродрома и пересекающий весь гарнизон, очистившись от скверны людской в пути по тайге, сыпал маленьким водопадом серебряную дань в ладони своего сеньора Тумнина. Тот, бесстрастно принимая ее от вассалов своих, катил эти богатства в Татарский пролив. Там, за ослепительно-белой стеной клубящегося все лето тумана, происходило таинство смешения вод.

Несмотря на теплую для этих мест погоду, в затененных ложках остался снег. Он не был похож на серые и ноздреватые массы, хранящиеся в тени заборов и зданий. Удивительно правильной формы, кубики и параллелепипеды снега сохранили под сенью пихт зимнюю чистоту и испускали голубоватое сияние. Даже не склонный к лирике Стас, завидев такое чудо, указал мне на него:

− Гляди, как маленький холодильничек.

Мы остановились передохнуть перед спуском к реке. Два бурундука сновали вверх и вниз по молодой лиственнице.

− Пережили зиму, − кивнул в их сторону Саша Дьяченко, − значит, медведей поблизости нет. Для бурундука нет худшего врага, чем косолапый. Мало того, что он разоряет их кладовочки, так по весне он их ловит и ест.

− Как это медведь может поймать бурундука?

− А очень просто. Весной у бурундуков, как и у всех, когда щепка на щепку лезет, гон начинается. Так у них самка начинает пищать, а самец на писк прибегает. Медведь ложится на спину, лапы раскинет и пищит, как самка. Бурундук прибегает и начинает по медведю бегать, подружку ищет. Как на лапу медведю попадет, тот хвать бурундука − и в пасть. Потом опять лежит и пищит. Еще, говорят, если медведь все кладовочки у бурундука разорит, тот кончает жизнь самоубийством. Разбегается и прыгает головой в рогульку, шея у бурундучка ломается и ему припасы уже больше не нужны. Как они это делают, я не видал, но висевшего в рогульке бурундука встречал. Кстати, висит он так недолго, вороны, хорьки и соболи быстро убирают его с глаз долой.

− В прошлом году на Сахалине прапора бурундуков ловили, – добавил свою крупицу познаний Коля Белошвейкин, − Так они его за лапку веревочкой привяжут, и он по ним под одеждой бегает. Через два-три дня веревку снимают, а бурундук не уходит. По карманам лазит, сухарики, семечки ищет.

− Хорош, сухарики-семечки! − прервал наш бурундучий семинар Влад. − Пошли дальше.

Мы спустились в долину реки и, не успев пройти ста шагов, услышали свист и увидели, как из зарослей травы в воздух взмыли две птицы с длинными тонкими клювами. Влад отреагировал мгновенно. Мы еще понять ничего не успели, как он дважды выстрелил. Первый кроншпиль еще только падал, а Влад уже и второго сбил. Дикое возбуждение и суета охватили нас всех. До сих пор понять не могу, как лежащее на моей руке ружье выстрелило Владу под ноги. Он подпрыгнул:

− Ты куда стреляешь!? − закричал он. − Подними стволы!

Рука моя не касалась спусковых крючков.

− Да я и не думал стрелять, видишь, ружье на руке лежит, − начал оправдываться я, но тут ружье само по себе второй раз бухнуло, и опять под ноги Владу.

− Убери ты его на…., подальше от греха! Вот они, безкурковки твои, − повернулся он к Дьяченко, − нет-нет, да и бабахнет. Ладно, Санек, − успокоил он меня. – Ты ружье заряжай, только когда дичь увидишь. И то, если в секторе стрельбы никого не будет. Понял?

– Чего ж тут непонятного. Как только Фарид с ним охотится? Слышь, Коль! – обратился я к Белошвейкину, − А мы вообще, на кого охотиться идем?

– Как увидишь что больше кулака, так и стреляй.

Мы прошли вдоль берега реки километра два. Колины галеты и печенье давно растворились, и желудки уже начинали давать о себе знать. Было почти семь утра, а так как мы ничего питательного с собой не взяли, я стал прикидывать, сколько еще придется терпеть. Получалось еще часов семь, не меньше.

Влад остановился и наполеоновским жестом указал на нечто, по моему непросвещенному мнению, похожее на заросшую лесом балку.

            − Вот по этому распадку, − назвал он балку по-дальневосточному, − мы с Дьяком и Колей поднимемся вправо. Вы же со Стасом обойдете слева. Вдруг кабарга выскочит или глухаря поднимем.

Я перезарядил ружье и под взглядом Влада поднял стволы вверх. Так мы со Стасом и ушли. Больше в этот день мы своих друзей не видели. Часа два мы ползли по гребню распадка вверх, все больше и больше забирая влево. Ничего живого, что можно было бы назвать дичью, мы не встретили. Где-то вдалеке изредка слышались выстрелы. Мы со Стасом орали до хрипоты. А когда, для привлечения внимания, сами стали стрелять вверх, сторонние выстрелы и вовсе прекратились.

Откуда-то с запада потянуло дымом. Но не так, как тянет от костра или жилища, отапливаемого дровами. Несло гарью и дымом горящей в больших количествах прошлогодней травы. Охотничий инстинкт Стаса снова проснулся:

− Где-то в тайге пожар. Тянет в нашу сторону. Сейчас дичь на нас побежит. Готовься!

− Да я и так почти готов, − вложил я в свой ответ двойной смысл. − Ноги отваливаются, и жрать по-бешеному хочется. Солнце встало выше ели, время с…ть, а мы не ели.

− Ничего, − успокоил он меня, − до ужина потерпишь.

− Как до ужина? – ужаснулся я, Стасу легко говорить, при его мизерных размерах, потребность в пище у него тоже была минимальная. – Влад ведь говорил, только до обеда.

− А ты, прикинь, сколько отсюда топать обратно. Раньше трех домой не попадем, а столовая в это время уже закрыта. Так что про «ням-ням» раньше шести и не думай.

Так же сильно, как есть, вдруг захотелось пить. Как назло, после того, что весь день только и делал, что форсировал водные преграды, здесь наверху не оказалось ни одного ручья.

− Гляди сюда, − Стас приподнял пихтовую лапку.

Под пихтой оказался один из маленьких Стасовых «холодильничков»− белоснежный брикет сохранившегося снега, испускающего голубоватое сияние. Мы запустили руки в его прохладные глубины. К моему удивлению, в горсти ледяных кристаллов оказались рубиново-красные ягоды брусники. Она прекрасно сохранилась с осени. Тугие ягоды наполнили рот горьковато-кислым соком вперемежку со льдом. Жажда отступила, но приступы аппетита продолжали терзать пустые желудки. Горящие ступни ног ныли и требовали отдыха.

Мы оставили надежду на удачную охоту и, выбрав бугорок посуше, растянулись под высоко поднявшемся солнышком. Выкурив по «Беломорине», минут десять лежали, молча, прислушиваясь, не раздадутся ли выстрелы или крики наших друзей. Было тихо, пахло дымом и гарью, и ни один зверек, величиной больше кулака, не появлялся в нашем поле зрения. Спина и пятые точки, которыми мы опирались о бугорок, начали отсыревать.

Кто не знал Стаса, мог предположить, что, отдохнув, мы отправились домой. Как бы не так. Еще добрых часа два он гонял меня по всем чащобам и кустам в надежде, что так я выгоню на него зверя или птицу. Возможно даже, что он рассчитывал, что на меня позарится оголодавший за зиму медведь. И он, прохвост, героически убьет двух зайцев: и меня, возможно, спасет от неминуемой смерти, и реализует шанс убить медведя. Только когда он сам уже с трудом передвигал ноги, мы, ориентируясь больше по странам света, чем по местным признакам, повернули домой.

Практически сразу мы попали в местность, изобилующую ручьями. Теперь, когда пить совсем не хотелось, воды стало больше, чем нужно. Механически передвигая ноги, я задавал себе вопрос: чего мне хочется больше, есть или спать. Моментами казалось, что есть, и тогда желудок сворачивался в баранку. Когда же казалось, что спать, глаза искали сухое место, чтобы упасть и уснуть.

Часам к пяти, когда солнце уже склонялось ближе к западу, мы вышли на тропу, ведущую прямо в гарнизон. Казалось, все вопросы разрешились сами собой. Мы приходим в общежитие, моемся, приводим себя в порядок, к шести, то есть к открытию столовой, идем на ужин, а потом спать, спать и только спать. Дававший о себе знать всю охоту дымок в гарнизоне стал еще гуще. Со скоростью голодной черепахи мы приближались к заветной двери нашей родной общаги. Не хватало сил даже на то, чтобы обратить внимание на царившую в гарнизоне суматоху. Но сердце мое болезненно сжалось, когда я увидел бегущих к общежитию матросов-посыльных с карточками оповещения в руках.

Поднимаясь к себе, я из последних сил надеялся, что меня минует чаша сия. Но стучащий в нашу дверь посыльный обратил мои надежды в прах. Когда я подползал к комнате, посыльный повернулся ко мне:

− Вы не подскажете, где я могу увидеть лейтенанта Никишина? Стучу, стучу − никто не открывает.

− Я, я лейтенант Никишин, − мне казалось, что я разрыдаюсь. − Что там случилось?

− Тревога, товарищ лейтенант. Приказано без оружия явиться на аэродром. Тайга близ самолетов горит.

− Понял, иду, – ответил я, содрогаясь от невидимых миру рыданий.

Путь на аэродром пролегал мимо столовой, но открыть ее на ужин должны были только через полчаса. На стоянке автобусов был только начальник штаба нашей эскадрильи. Он обрадовался, увидев меня:

− Никишин, автобусов не будет, − только сейчас я увидел длиннющую, исчезающую за горизонтом вереницу офицеров и прапорщиков, спешащих на аэродром, − так что дуй на стоянку пешком.

До стоянки было не более трех километров, которые в обычный день я проходил с удовольствием. Но сегодня это расстояние для меня было «как бычкам до Сингапура», практически непреодолимым. Каково же было мое удивление, когда я обнаружил себя на стоянке закрепленного за нашим экипажем самолета. Для меня до сих пор загадка, как я преодолел эти три километра?

Низовой пал, создающий больше дыма, чем огня, злодействовал далеко от наших стоянок. Никто не знал, что делать. Основная часть личного состава по воскресному делу за обедом или в гаражах, маленько хватили и весело обсуждали пожар, прошлые полеты или просто трепались так, ни о чем. Я зашел за контейнер и присел на сваленные там самолетные чехлы. Заснуть мне не удавалось, но сквозь дрему я не раз слышал осуждающее:

− Гляди, как надрался!

У меня не было сил даже возразить.

Продержали нас на аэродроме ровно до восьми часов, когда столовая уже давно была закрыта, и подали один-единственный автобус. Забыв о стертых ногах, голоде и усталости, я несся к автобусу впереди всех. Одна только мысль, что придется пройти еще и эти три километра до гарнизона, несла меня к автобусу на крыльях. Очевидно, такая же мысль гнала и других. В дверях автобуса образовалась свалка. Нечеловеческим усилием я прорвался внутрь. Возле двери слышались призывные крики:

− Офицеры, не теряйте облика!

И тут же, под хохот, ответ:

− Кто облик потерял? Чей облик под ногами валяется?

Все наши охотники сидели в комнате у Саши Дьяченко. Они пришли в гарнизон на час позже меня, узнали о тревоге, позвонили в штаб и им сказали, что тревога скоро кончится и идти на аэродром теперь уже нет смысла. Саша подстрелил трех рябчиков. Ощипав и выпотрошив их уже полчаса варили в чайнике, засунув туда кипятильник. Я не стал дожидаться начала пиршества и пошел спать.

Великая сила молодость. В понедельник утром, я, чувствуя только легкую боль в икрах, бодро шагал в летную столовую. Галчонок, старшая официантка смены, ростом и весом превосходящая уланского ротмистра, только подивилась когда я, доедая вторую порцию, попросил еще.

− Видно, хорошая деваха тебе попалась вчера, раз наесться не можешь.

Я что-то пробурчал в ответ, съел все и довольный вышел на крыльцо столовой. Клочья тумана, вчера стоявшего над проливом, неслись уже над самым краем взлетной полосы. Что ж, полетов сегодня не будет. Может, оно и к лучшему. Еще налетаемся.