Воспоминания из детства (продолжение)

И вот однажды вбегает к нам в дом тетка Дуня потрясенная, лица на ней нет и, задыхаясь, еле выговаривает непослушным языком, что бог наказал Мишку. Отец и мать спрашивают ее, что случилось с Михаилом Захаровичем.

Ой,- говорит,- пришел он домой, уже в сумерках, пьяный Я ему сказала, ложись, выспись. Он лег и вскоре уснул. Я подошла к нему и чуть не закричала от ужаса. Бог наказал Мишку за пьянство, да еще как: вывалился у Мишки язык изо рта,такой широкий да длинный, даже на груди лежит. Ну как же он теперь будет жить с таким языком. Он же не сможет ни есть, не говорить. Ох ,горе, горе, какое горе! Сколько я говорила ему: не пей. Вот и расплата.

Все пошли к тетке Дуне посмотреть на Михаила Захаровича. Подошли, наклонились над ним, и хохот потряс дом: изо рта Михаила Захаровича, чуть надкушенный, торчал большой ломоть хлеба, отрезанного от каравая. Не успел его съесть Михаил Захарович: уснул, едва надкусив.

Когда я, уже после службы в армии, рассказывал своим знакомым, что у нас не пили, мне наотрез отказывались верить, говорили, что в России всегда пили. Кто и зачем вбивал в наши головы эту ложь? Не знаю, может быть в городах, или где-то в других местах России кто-то и пил, но если бы пьянство было таким распространённым, то оно докатилось бы и до наших мест.

После праздничного застолья молодёжь выходила на улицу и присоединялась к гуляющим. Шеренгами гуляющих заполнялась вся улица. В каждой группе парней, пришедших на гуляние из той или иной деревни, был, по крайней мере один, гармонист со своей гармошкой – хромкой Колеватовской. Так назывались гармошки, которые делали мастера из деревни Колеватово. Следует отметить, что гармошки эти были очень хорошего качества. Гармонист, как правило, был в середине шеренги, а парни и девушки этой шеренги поочерёдно пели под его гармошку свои частушки, и знали они этих частушек очень много. Погуляв и попев частушек под гармошку, гуляющие становились в круг, и гармонист начинал играть плясовую. В пляске парни старались показать свою ловкость, своё умение, как говорили, откалывать коленца. Девушки перемежали свою пляску пением частушек. Приостановится, пропоёт частушку, и снова в пляс. Тут надо было блеснуть умением петь и знанием большого количества частушек. Иногда, соперничая, девушки выходили в круг пляски вдвоём и содержанием частушек соперничали друг с другом. В пении частушек парни не отставали от девушек. Беда гуляний была в массовых драках, причем весьма жестоких. Дрались даже не деревня на деревню, а сторона на сторону. В каждую из сторон входило несколько деревень – союзниц, а так как молодежи в деревнях было много, драка превращалась в настоящее сражение. Заканчивалось оно только тогда, когда одна из сторон в бегстве покидала поле боя. Дрались, чем попало: кол или доска от забора, кистень, кастет, который у нас назывался перчаткой, трость или просто кулак Дерущиеся часто получали серьезные травмы, а иногда и смертельные, хотя убийства в драках были редки. Дрались не от злости друг на друга, а как бы поддерживая традиции, перешедшие к ним от отцов и дедов. У нас в деревне были большие государственные склады, куда колхозы сдавали зерно по хлебопоставкам. Во время массовой сдачи зерна к этим складам выстраивались очереди из подвод с зерном. И часто тут, уже на другой день после драки, встречались лицом к лицу вчерашние противники. И встречались вполне миролюбиво, только иногда подтрунивая друг над другом, указывая на отметки от драки.

- Мишка, что это ты сегодня одним глазом смотришь?

-А ты, Колька, что это вместо носа какую-то багровую лепешку пристроил?

Интересно, что люди в деревне относились к этим дракам, как к чему-то неизбежному для гуляний. Более того, к тем, кто умел ловко драться, а тем более к тем, кто умел возглавить свою дружину в драке, относились даже уважительно. Не все, конечно, а те, кто в молодости тоже любил подраться

В будничные дни, раз или два в неделю, парни после работы вечером ходили на свидания к своим девушкам, которые, как правило, были из других деревень. Тоже традиция. Молодежь деревни собирается в каком -нибудь месте. Сначала песни и пляски под гармошку, а потом парочки влюбленных расходятся по своим уединенным местам, Летом ночь коротка, возвращаются домой уже на рассвете.

Зимой устраивали вечеринки, причем уже не в праздники и без гостей. Договаривались с каким-нибудь хозяином о проведении вечеринки в его доме и оповещали молодежь соседних деревень о том, когда игде намечена вечеринка. По сравнению с гуляньем вечеринки не многолюдны: в деревенской избе, даже большой, много народу не разместишь. На вечеринках пели песни и частушки, плясали. Драки на вечеринках случались редко и не массовые, как на гуляньях. Чаще всего из-за девушки. Бабы в зимнее время собирались у кого-либо на беседки. Приходили каждая со своей работой: кто прял, кто вязал носки или варежки. Как-то мать, собираясь на беседки, привязала к прялке новыйкужель волокна и, посчитав, что идти туда еще рано, села попрясть пока дома. Я придумал поиграть с матерью. Взял лучину, поджег ее от коптилки и, тайком подойдя к матери, сунул горящую лучинку под кужель. Пламя от вспыхнувшего кужеля взметнулось чуть не до потолка. Мать отскочила, бросив прялку. От испуга, что же я сотворил, я схватил прялку и сунул горящий кужель себе под рубашку. Пламя погасло. Я даже не обжегся.спасла нательная рубашка, и кужель не пострадал: обгорели только поверхностные волокна. Мать долго удивлялась моему героизму и находчивости и всем рассказывала об этом случае. Я же знал, что никакого героизма и находчивости тут не было,с испугу я сделал это.

Зима и нам доставляла много радости. Целыми днями пропадали на улице. Катались на самодельных лыжах в основном с высокого берега на покрытую снегом замерзшую реку. В начале зимы, пока лед на реке, чист, прозрачен и не занесен снегом, катались по этому прозрачному льду на коньках, тоже самодельных. Конек-это деревянный брусок с железным полозком из проволоки снизу. С помощью веревочек он крепился к валенку. Жесткость крепления конька к валенку достигалась путем закручивания веревочек чиклечом- не большой круглой палочкой. Там, где во льду была полынья, соревновались, кто прокатится на коньках, как можно ближе к полынье. Лед вблизи полыньи очень тонкий и волной прогибается под конькобежцем. Частенько такие соревнования заканчивались тем, что кто-то проваливался под лед. К серьезным последствиям это не приводило, так как река в этих местах не глубокая, по пояс или по грудь пострадавшему, а простудой мы не болели. Очень любили побороться друг с другом. Выбирали самую высокую косу ( место, куда надувает много снега ) с крутым склоном, делились на две равные группы. Одна, обороняющаяся, занимала вершину косы, вторая атаковала их снизу, бросалась на штурм. Кто кого одолеет. После успешного или безуспешного штурма менялись местами, что позволяло точнее определить победителей. За время этих штурмов варежки и одежда намокали, так как снег набивался под одежду и таял на разгоряченном теле. Приходилось идти домой, чтобы переодеться. Мать промокшего сыночка, по крайней мере, для виду, встречала не очень приветливо, так как с одеждой у нас было очень плохо. Летом еще ладно, практически голышом бегаешь. Всей одежды одни штанишки выше колен. А зимой все – таки нужна одежда. У меня вся она была из грубой домашней ткани, рваный заштопанный полушубок, старые подшитые валенки. Не знаю уж или какая-то рвань осталась в нашем раззоренном домеили, может быть, кое-чем помоглисердобольные люди.

Практически одновременно с организацией колхозов проводилась кампания по ликвидации безграмотности. Мало кто в нашей деревне умел читать, тем более писать. В деревне открыли избу-читальню с небольшой библиотекой. Сюда же почтальон приносил свежие газеты. В определенные дни безграмотные собирались в избе-читальне, из школы приходила учительница и обучала безграмотных людей чтению и письму. Моя мать, да, наверное, и все бабы нашей деревни были безграмотны. Мать принесла из избы-читальни букварь для взрослых, хотя не уверен в этом, возможно он был и для детей в школе. Отец научил меня азбуке, и читать я научился намного раньше матери: задолго до поступления в школу. В начале читал, не разделяя слов, но отец-то у меня был грамотей, с отличием закончил три класса церковно-приходской школы. Он и разъяснил мне, что группы букв, разделенные пробелами, образуют слово и при чтении между словами нужно делать короткую паузу. Разъяснил также, что слова между точками образуют предложение и при чтении их нужно разделять более длинными паузами. Совсем недолго я читал по слогам, но с помощью отца вскоре читал уже словами. Жажда чтения была у меня неутолимой. До школы еще я прочитал все книжки нашей избы-читальни. До сих пор помню, что в первой книге, которую я прочитал, рассказывалось о полете наших самолетов на север, с посадкой их на острове Рудольфа, что там из-за мороза трудно было завести моторы самолетов, что самолеты были перегружены, и им трудно было взлетать. Даже фамилии летчиков Водопьянова и Молокова помню, почему-то они запомнились. Книжка эта, конечно, не детская. Когда я сдавал ее библиотекарю Александру Ильичу, тот спросил меня, всю ли книжку я прочитал и понял ли что-нибудь. Я тут же стал пересказывать ему содержание книжки и вижу, что это его удивляет. Ладно, говорит, молодец, держи вот эту книжку, это для тебя. И вручил мне книжку про генерала Топтыгина, как он под вечер, зимой, в знатный морозец лихо мчался на тройке борзых коней.

Эта книжка мне очень понравилась. Вообще-то я с удовольствием читал всё, что попадало мне в руки, даже какой-нибудь обрывок бумаги, лишь бы на нём был текст. Причём, когда я читал, то совершенно не слышал разговоров окружающих меня людей и, если уж очень настойчиво обращались именно ко мне, то, не расслышав, что от меня хотят, желая побыстрее отвязаться от отвлекающего меня от чтения, обычно отвечал – Нет. Частенько ответ был совершенно невпопад. Вот тут уж со словами – Да ты оглох что ли? - меня возвращали к действительности.

В нашем доме кроме нескольких божественных книг, так у нас называли книги религиозного содержания, были еще книги про Бову Королевича, Еруслана Лазаревича и про шута Балакирева. Отец, он очень хорошо читал, иногда вечерами читал эти книжки скотницам и пришедшим послушать мужикам. Содержание книг оказывало очень большое влияние на слушателей. При чтении первых двух книжек некоторые бабы даже плакали, а вот проделки шута Балакирева вызывали дружный хохот и мужиков, и баб.

Один раз, во время таких чтений, Сергей Иванович принёс мне очень интересную игрушку – жужжалку: деревянная пластинка, как крылышко, с двумя отверстиями посредине. Через отверстия продернута толстая нить, образующая кольцо. Показал, как можно заставить эту пластинку жужжать, поочередно натягивая или ослабляя нить. Я быстро освоил этот процесс. Игрушка мне очень понравилась, только вскоре я ее нечаянно сломал. Решил сделать такую игрушку сам. Взял острый отцовский нож, видел куда он этот нож от меня прячет. Вырезал из щепки крылышко. Для того, чтобы проделать отверстия в крылышке, положил его на ногу повыше коленка, упёрся тонким острым концом ножа в крылышко и, надавливая грудью на ручку ножа, рукой стал вращать нож. Только крылышко вдруг раскололось, и нож глубоко вошел в голую ногу. Я выдернул нож, и ногу сразу же залило кровью. Схватил с веревки постиранное полотенце и приложил его к ране. Кровь сразу же его пропитала. Полотенце было длинное и я обмотал им ногу в несколько слоёв, но кровь проступила и через них. Через некоторое время пятно крови на полотенце перестало расширяться, и я размотал полотенце. Оно было всё в крови. Замотал ногу тряпкой и надел штаны, чтобы не было видно повязки. Окровавленное полотенце спрятал. Мать нашла его, когда у меня уже зажила нога. Она испуганно показала полотенце отцу и оба они были в полнейшем недоумении: чья это кровь и что произошло. И я побоялся признаться: отец категорически запрещал брать мне этот нож. Шрам на ноге виден до сих пор и напоминает мне о тех днях.

Я был очень любознателен, и вопросами «Почему?» наверное, надоедал окружающим, особенно отцу. Мать очень часто не могла ответить на моё «Почему» У отца это случалось гораздо реже, поэтому и вопросов к нему было очень много. Мне очень нравилось завораживающее своей красотой синее ясное небо. Когда был совсем маленьким, то думал, что если дойти до того места, где небо касается земли, то можно будет погладить небо руками, а может быть и удастся отломить от него маленький и такой красивый кусочек.

- Пап, а можно сходить туда, где небо касается земли, потрогать его руками и может быть отломить от него маленький красивый кусочек? – спросил я.

- Нет, сынок, небо нигде не опускается на землю, это только кажется.Если идти туда, где небо касается земли, это называют горизонтом, то горизонт всё время будет отодвигаться и до него никогда не дойти. –ответил он.

Ответ огорчил меня: вот беда – нигде не достать до неба, остаётся только любоваться его недосягаемой красотой.

Отец читал как-то божественную книгу и из неё я узнал, что на небе живет бог, и что Иисус Христос после воскрешения вознёсся на небо

- Пап, а как же он без крыльев вознёсся на небо? – спросил я.

- Он бог, дух святой и может всё. –объяснил он.

Вопросы, «Почему» сыпались от меня относительно всего, что я видел и не мог понять. Почему небо синее, а тучи чёрные, и как это в них, в небе, удерживается столько воды,почему в грозу сверкают молнии, и гремит такой страшный гром?

- Это Илья пророк на колеснице катается по небу, - объяснила мать.

- Так почему, мам, такой грохот, ведь небо же гладкое? – удивился я.

Отец объяснил, что гром порождают сверкающие молнии

- Откуда тогда берётся молния? Почему от неё такой грохот и почему гром гремит, когда молния уже погасла? – спрашиваю я.

- Нужно некоторое время, чтобы звук дошёл до нас, и мы услышали гром, - ответил он.

Вскоре я и сам убедился в этом. За нашим лужком, в слободке, в своём огороде кузнец и мельник Михаил Степанович рубил сруб для своей новой бани. Я смотрел, как он взмахивает топором и ударяет по бревну. Интересно, что удар топором по бревну не совпадает по времени со звуком от этого удара. Видишь, что сначала топор ударяет по бревну, а потом уже, « тук» - звук от удара.

С радостью рассказал отцу о своём наблюдении,он похвалил меня и спросил,-

- Понял теперь, почему гром гремит после молнии?

- Сейчас понял.- радостно ответил я.

Я очень любил ходить в гости к дяде Коле и тёте Лизе. Жили они в деревне Красная Речка. Деревень с таким названием было две. Одна недалеко, на нашей Красной речке, выше по течению, за бугром, так у нас называется возвышенность. Другая, как мне показалось, когда мы шли туда с отцом первый раз, очень далеко от нас. Идёшь, идешь, а до той Красной Речки всё еще далеко, так далеко, что я даже спрашивал отца, то ли солнышко светит на Красной Речке, что и у нас в Комарах? Деревни в нашей местности располагались очень густо. Если поле, разделяющее две деревни, было километра два и более, то уже считалось, что деревни далеко отстоят друг от друга. Когда идёшь в гости на Красную Речку, то сначала пересекаешь деревню Мягково. Сразу за ней, за небольшой речкой, пересекаешь деревню Жеребецкая, где была начальная школа, затем справа в стороне от дороги деревня Юргино и слева, немного дальше и тоже в стороне деревня Коженер. В сторону этой деревни в логу был глубокий овраг с обрывистыми, осыпающимися берегами. Дорога обходила его далеко стороной, только овраг с каждым годом приближался к ней всё ближе. Здесь отец сворачивал с дороги и шёл по едва заметной тропинке через небольшой, молодой ещё лесок. В нем было много очень красивых кустов вереса, так у нас называли можжевельник. На вересе много мелких чёрных ягод. Я попробовал их: сладковатые, с тёплым хвойным ароматом, но желания их есть у меня не появилось.

После этого лесочка выходили на опушку леса с высокими мощными елями и пихтами. Воздух в лесу так приятен и свеж, что от леса даже уходить не хочется.

Отсюда уже хорошо видно село Нырс красивой церковью на возвышении. Через Ныр проходит большая дорога. Она меня заинтересовала, и я спросил у отца,-

- Куда идет эта дорога?

- Это – тракт. Дорога, соединяющая город Яранск с городом Котельнич.

- А что такое город и как до него далеко?

- Город, это где очень много больших домов, много улиц и очень много народу. Ближе всех от нас город Яранск, до него от нас 25 километров, а до города Котельнич уже 110 километров. До Красной Речки, куда идём всего семь километров.

Считать я уже умел и даже больше, чем до ста, но доста даже считать долго. Вот оказывается до Красной Речки всего семь километров, а как далеко идти, А до города Котельнич 110 километров! Как долго туда нужно идти, да и дойдешь ли?

-А есть города ещё дальше? – спрашиваю я.

Отца даже рассмешил этот вопрос.

- Есть города, до которых очень и очень далеко. Есть страны, где уже говорят не по-нашему, а вся земля, где мы живём – это очень большой шар. Такой же круглый, каким вы играете, только очень и очень большой. Вон видишь солнце – оно тоже круглое и тоже шар, только ещё много больше земли. И месяц – тоже шар. До солнца и до месяца так далеко, что это расстояние даже представить трудно. Я как-то читал, что если бы до месяца была дорога, то, шагая без остановок по 100 километров в сутки, человек прошел бы этот путь за десять с половиной лет. Так что, сынок, со дня своего рождения, за свои шесть лет, если бы ты мог так отшагивать, то прошёл бы чуть больше половины этого пути.

Я был поражён тем, что услышал. Надо же – земля шар!

- Что же тогда я этого не замечаю, и получается, что люди на той стороне ходят вверх ногами. – с удивлением воскликнул я.

-Земля нас притягивает, поэтому туда, куда нас земля притягивает, для нас – низ, а над

головой – верх. Если рассуждать по -твоему, то те, кто живёт на обратной стороне, земли могут сказать, что это мы ходим вверх ногами. Ты с этим согласен?

- Нет, я не чувствую, что земля притягивает меня. Вот глинистая грязь – да притягивает, еле из неё ноги вытаскиваешь, а на сухом месте никакого притяжения.

- Если ты спрыгиваешь с крылечка, ты же не повисаешь в воздухе, а опускаешься на землю.

- Так я же тяжёлый! Вон пыль или дым из трубы –они лёгкие и поднимаются вверх.

Ответы отца на новые мои вопросы порождают этих вопросов ещё больше. Ему, видимо, надоело отвечать на них, да, наверное, и ему было не всё ясно: три класса школы, да ещё и церковной, не очень проясняли эту тему.

Проходя мимо церкви, я удивлялся, какая она большая, и как это залазили на большие круглые купола, чтобы поставить на них кресты? Я спросил отца об этом. Здесь ответ отца был более понятен для меня. Много нового узнал я от отца за эту дорогу. От церкви дорога шла к новому лесу, тоже с большими деревьями и опять по опушке леса. Интересно, как далеко видно церковь. Как будто далеко уже ушёл от церкви, а обернёшься – она совсем близко. Вот и лес позади, и недалеко от него видны деревья и крайние избы Красной Речки. Всё-таки далеко до неё, и как только отец находит сюда дорогу?

Дом дяди Коли почти новый одноэтажный, но высокий. Окна высоко нал землёй. Нас радостно встречают бабушка Меланья и тётя Лиза. Дядя Коля уехал куда-то очень далеко и работает сейчас в какой-то Монголии. Бабушка меня очень любит и сразу же спрашивает, что мне завтра приготовить на обед?Мне нравятся бабушкины ватрушки с маком и медом и ватрушки с толчёными конопляными семечками, тоже с медом. Вот их я и заказываю бабушке. Зная, как трудно нам живётся, бабушка уговорила отца оставить меня погостить у неё одну, две недельки. Отец согласился, и я гостил у бабушки, радуясь каждому дню

С парнишками этой деревни я проводил целые дни. Они приносили много яблок, и когда их не хотелось уже есть, яблоки кидали на крышу, и когда они скатывались вниз, их снова и снова бросали на крышу. Ели их, когда они основательно побьются, так казалось вкуснее. Вот так, бросая яблоко на крышу, попал я один раз в очень опасную ситуацию. Брошенное мною яблоко закатилось за трубу у самого конька крыши. К крыше, почти вертикально, была приставлена длинная лестница. Не раздумывая, я вскарабкался по этой лестнице на крышу, и по крыше - вверх к трубе.

Взял яблоко, глянул вниз и сердце мое екнуло. Внизу у кромки крыши еле, еле выглядывают концы лестницы, а я видел, что лестница стоит почти вертикально, и если я сорвусь с крыши и даже успею ухватиться за концы лестницы, то я просто оттолкну лестницу от крыши. Другой возможности слезть с крыши не было. Примыкавшая к дому крыша сарая была много ниже, да и карниз крыши дома не позволил бы слезть на нее.

И почему-то я никак не мог позвать кого-либо на помощь. До этого я уже много лазил по тесовым крышам и знал, что подниматься вверх лучше грудью к крыше, а вот спускаться по ней вниз лучше спиной к крыше, придерживаясь кончиками пальцев за кромки досок, в узких щелях между ними, и тормозя спуск ступнями босых ног. Доски на крыше почти новые, гладкие, но я благополучно спустился до края крыши. И вот тут, на краю крыши, чтобы слезть на лестницу, мне предстояло повернуться грудью к крыше и, держась за кромки досок только кончиками пальцев, нащупать ногой первую ступеньку лестницы. Удивительно, но все эти цирковые приемы на кромке крыши, я проделал как паук и благополучно спустился на землю, но запомнил этот свой акробатический номер на всю жизнь. На крыше мельницы это было сделать проще, так как не нужно было спускаться до края крыши, а только до навеса над валом, где не было нескольких досок. В образовавшееся окно я и спустился на вал. Правда, сверху по восьмигранной крыше можно было сорваться в любую сторону.

Здесь же, в гостях у бабушки, любознательность моя могла закончиться большими для меня неприятностями. У дяди Коли за домом под яблонями стояли ульи с пчелами. Я подошел к этим ульям вплотную и с интересом наблюдал, как в улей из него непрерывно сновали пчелы. Мне стало интересно, как там у них внутри, в улье? Посмотрел, у улья есть крышка. Улей на подставке был чуть повыше меня. Я уперся руками в крышку улья, поднатужился и приподнял ее, и тут же увидел, как из улья вихрем взвились пчелы, и я почувствовал, как жгуче они жалят. Отмахиваясь от пчел, я побежал домой. На мое счастье в тот момент, когда я уже уперся руками в крышку улья, на крыльцо вышла бабушка и увидела, что я собираюсь сделать. Предупредить меня, что нельзя этого делать, она не успела, но быстро схватила в сенях одеяло, подбежала ко мне, завернула в одеяло и унесла в дом. Конечно я пострадал, но не так сильно, а вот бабушке досталось здорово.

Летом 1935 года приехал дядя Коля. К этому времени он уже работал на золотых приисках где-то около города Бодайбо. Он забрал с собой тетю Лизу и дочку Валю, и бабушка снова переехала к нам. На прощанье дядя Коля подарил нам телочку Зорьку, только места для нее у нас не было. Из жердей и сучьев отец сделал пристрой к хлеву с двойными стенками. Между стенками поплотнее набили соломы, и в такое вот помещение поселили нашу Зорьку. В летнее время Зорьке в этом пристрое было , хоть и тесновато, но не плохо, а вот зимой - холодно. В морозные дни придешь к ней, а она вся в куржаке. Гладишь ее, а она бодается, играет, как будто все так и должно быть. На следующий год она отелилась, и питание наше стало намного лучше. Удивительно, но Зорька никогда и ни чем не болела и радовала нас хорошими удоями. Только вот телят содержать мы не могли. Пососет корову теленок с месяц, наверное, и сдавали его на ферму, в колхоз.

После отъезда дяди Коли, близкая родня у нас осталась в деревнях Вороничи и Заячье Поле. До Заячьего поля далеко, а до деревни Вороничи всего четыре километра. Там родилась моя мать, там жили дедушка Дмитрий и бабушка Фекла, только к ним и ходили мы сейчас в гости.

Деревня Вороничи, как и наша деревня, тоже расположена на берегу реки Немдеж, выше по течению на правом его берегу. Летом ходили туда лугами, по берегу реки, до Пиштенурской водяной мельницы. Здесь по гати (так у нас называли плотину водяной мельницы) переходили реку. С моста у мельницы было интересно смотреть, как с шумом и белой пеной падает вода на мельничное колесо, и как оно вращается под действием падающей воды. Водяная мельница, в отличие от ветряной, не производила на меня сильного впечатления. Гать и ширина запруженной реки – это здорово, вот где можно поплавать! А сама мельница обычное ничем не примечательное строение. Сразу за мельницей деревня Немдежаны, почему-то расположенная перпендикулярно к реке. Мимо этой деревни, опять вдоль реки, тропинка проходит недалеко от деревни Шалаи. Это уже рядом с Вороничами. Зимой тропинки вдоль реки не было, и путь в Вороничи проходил правее по полям через деревни Чёрная Речка и Ремеши.

Дедушка Дмитрий и бабушка Фёкла жили в своём доме. Их тоже раскулачили, но дом не отняли, хотя и у них забрали всё, поэтому бабушка Фёкла не могла угощать меня также вкусно, как бабушка Меланья на Красной Речке. Дедушка Дмитрий, так же как и мой отец, тоже скрывался от ареста. Когда дедушку приехали арестовывать, его дома не было.

- Где твой муж? – спросил милиционер.

- Не знаю, его уже давно дома нет – ответила бабушка.

- Ах, ты так, тогда я арестую твоего сына – со злостью проговорил милиционер.

- Да сын-то тут причём? – возразила бабушка.

- Там разберутся, что к чему – ответил милиционер.

Дядю Александра, сына дедушки Дмитрия арестовали, и на этом власти успокоились. Дедушка ареста избежал.

В деревне Вороничи я гостил ещё у дяди Егора, брата дедушки. Его не раскулачили, и он жил неплохо. Мы очень подружились с его сыном, моим двоюродным братом, Ваней. Позже часто бывало так: он провожал меня из гостей до нашего дома, гостил у нас несколько дней, я провожал его до ихнего дома, и тоже гостил у него несколько дней. Итак несколько раз подряд мы провожали друг друга. Взрослые смеялись над нами, приговаривая, что у этих братишек, не хватает сил, чтобы расстаться.

Дядя Александр сбежал из под ареста и работал в какой-то геологоразведке на далёком Урале.

. Кажется в 1936 году дядя Александр приезжал в гости к дедушке Дмитрию, и мы ходили повидаться с ним: как-никак мамин брат. Он вручил нам с сестрой по коробочке конфет. Коробочка из жести, красивая с надписью «Монпансье» на крышке. А в ней леденчики, такие сладкие, что их хотелось сосать не переставая. Дядя Александр привёз дедушке в подарок граммофон. Вот это – чудо! Всего-то ящик с красивой трубой, а как поёт, как играет! Послушать граммофон набивалась полная изба мужиков м баб, и даже под открытыми окнами толпились люди. И откуда только берётся такая музыка и пение! Покрутит дядя Александр ручку у ящика, поставит на диск круглую чёрную пластинку, опустит на неё блестящий кругляшёк с иголкой, повернёт какой-то рычажок, и граммофон запоёт, заиграет! Слушателям особенно нравились задорные частушки. Отдельные строчки я помню и сейчас:

Вдоль деревни развесёлая краса,

И завидуют деревне небеса.

Или:

С неба звездочка упала,

Самолёт крылом задел,

То герой Валерий Чкалов

Над Канадой пролетел!

Чудо! Спросил у дяди, как это получается? А песни и музыка, говорит, на пластинке записаны.

Посмотрел я на пластинку и увидел на ней дырку в центре, вокруг неё надпись, а дальше только очень частые бороздки и больше ничего.

Вот по этим бороздкам, сказал дядя, бежит иголка и колеблется, образуя звуки, которые усиливаются граммофонной трубой.

Что-то не верится, как это железная труба может петь человеческим голосом, да ещё и с музыкой без музыкантов?

Я и отца расспрашивал о том, как работает граммофон? Его объяснения ничем не отличались от того, что сказал мне дядя Александр. Непонятно всё-таки: все пластинки одинаковые, а каждая поет и играет по-разному. Если даже бороздки и заставляют иголку как-то по-разному дрожать, то как это можно сделать такие бороздки? Да, вот это грамотей и умелец, кто сумел сделать это!

Как всё-таки много в детские годы и удивительного, и интересного. Разве не интересно видеть, как из посаженного в землю семечка, появляется сначала росток, который вырастает потом во взрослое растение! И как не удивиться тому, что из одних семечек вырастают только огурцы, из других – только помидоры, из третьих – тыквы. Отец говорит, что даже громадные деревья тоже вырастают из семечка. А какие чудесные машины сделаны для уборки и обмолота хлебов. Вот, например, жатка. Насколько быстрее она работает по сравнению с серпом, и как облегчает труд человека. Сидит мужик на удобном сидении, управляя запряженными в жатку лошадями. И с помощью вращающихся лопастей легко сбрасывает на землю готовые нажинки, подходи и вяжи из них снопы. Нажинка – это стебли скошенных хлебов, из которых вяжется один сноп.

А обмолот хлебов! Отец рассказывал, что раньше обмолот производился с помощью цепов. Снопы раскладывали на полог и несколько мужиков старательно колотили цепами по колосьям снопов. Обмолоченные снопы убирали, с намолоченного зерна убирали мусор, а зерно собирали в мешки.

А конная молотилка, вот это – да! Две лошади ходят по кругу, вращая большую шестерню привода молотилки. Привод с помощью длинной штанги соединён с большим зубчатым колесом молотилки, которое через маленькую шестерню с большой скоростью вращает барабан молотилки, на котором очень много зубьев. Над барабаном – гребёнка, на которой так же много зубьев. При вращении барабана его зубья движутся между зубьями гребёнки. Стоит только сунуть сноп в приёмное окно молотилки, как зубьями барабана и гребёнки зерно выбивается из колосьев. Быстро и легко по сравнению с обмолотом цепами.

Я так подробно рассказал об устройстве конной молотилки.потому что сам ознакомился с её устройством. Наверное, каждый дом в нашей деревне имел свой молотильный ток. У нас его называли - ладонь, по-видимому за гладкую утрамбованную землю. Не знаю у всех или нет, по крайней мере у многих, рядом с ладонью строился овин для сушки снопов перед их обмолотом.

Ко времени коллективизации в деревне было несколько конных молотилок. Была она и у нас. Колхоз забрал все конные молотилки, в том числе и нашу, но для обмолота хлебов была использована только одна, на ладони недалеко от нас. Остальные были в запасе, на случай поломки или ремонта работающей молотилки. Нашу молотилку оставили у нас на ладони, но предупредили отца, что он несёт полную ответственность за её сохранность и исправность. Не знаю точно, наверное, в 1934 году, через нашу деревню в село Михайловское, где создавалась МТС (машинно-тракторная станция) проходила колонна тракторов. Вот это было зрелище! Смотреть на проходящие тракторы высыпала вся деревня. Ещё бы! В сизом дыму, с оглушающим рёвом движутся огромные железные чудовища. У них очень большие железные задние колёса с двумя рядами сверкающих на солнце зубьев, оставляющих за собой две полосы исковерканной земли. Передние колёса меньше и без зубьев, тоже железные с ножом вдоль по ободу колеса. На трактор даже смотреть страшно, рев такой, чтобы тебя услышали нужно кричать. Мы проводили эту колонну тракторов до моста через Красную речку. Тут колонна остановилась, и трактористы осмотрели мост: берега речки тут крутые и мост довольно высокий. Прочность моста оказалось достаточной, чтобы выдержать вес трактора. Колонна тракторов благополучно миновала его и ушла дальше.

Трактор – вот это машина! Что там какая-то жатка или молотилка – тут лошади нужны, а трактор едет сам, без лошади. И мы решили сделать трактор. Мы – это Васька Гришин, Енька Наташин, Илька Васюхин и я. Пусть наш трактор будет небольшой и не будет ездить сам, но он будет похож на настоящий трактор. Нам нужно найти подходящие колёса, найти что-то на корпус трактора, нужны шестерёнки и много болтов и гаек Вот тут я и сообразил, где можно достать много гаек Я видел , что каждый зуб на гребёнке молотилки крепится двумя гайками. Если их отвинтить - много гаек наберётся. С этого и решили начать. Я нашёл отцовские ключи, предназначенные для обслуживания молотилки, и мы приступили к делу. Молотилка была в хорошем состоянии, гайки не ржавые, но закручены крепко, не нашими руками. Поэтому мы вначале колотили по ключу молотком, пробуя повернуть гайку в ту или другую сторону. Когда гайка поворачивалась, дальше уже откручивали ее ключом. Несколько дней мы пропадали на нашей ладони и,набрав, как нам казалось, достаточное количество гаек и зубьев, завернули их в тряпицу и спрятали в солому в остатке омёта. Омёт – это как бы удлинённый стог, только не сена, а соломы.

И, как раз в это время, колхозу потребовалась наша молотилка. Приехали её забрать и увидели, что гребёнка молотилки почти без зубьев. Отца вызвали в контору к председателю, и тот предупредил отца, что если он не приведёт молотилку в рабочее состояние, то об этом будет заявлено в милицию, и там с ним церемониться не станут. Отец пришёл домой растерянный, недоумевая, кто бы мог сделать такое и зачем, где он в деревне возьмёт столько именно таких гаек и, тем более зубьев?

Слухи в деревне распространяются быстро. Соседка Татьяна видела,что мы целые дни проводили на ладони, и сказала об этом отцу. Отец спросил меня, что мы там делали? Я сказал, что только играли и всё, больше ничего не делали, Однако по тому, как я говорил и вел себя при этом, он понял, что мы там не только играли. Отец взял ремень и повторил вопрос. Услышав прежний ответ, он положил меня на кровать, и уже с помощью ремня призывал меня к искренности. Увы, я не мог этого сделать. Во-первых, я не знал, чем грозит отцу эта наша диверсия, во-вторых, я не мог выдать своих друзей. Так впервые и единственный раз в моей жизни отец отлупил меня ремнём и, как мне показалось, отлупил старательно.

От весьма крупных неприятностей, ожидавших отца, его спас случай, так во время пришедший ему на выручку. Где-то на второй или третий день после вызова отца к председателю, мужики поехали за соломой и обнаружили нашу тряпицу с гайками и зубьями и отдали её отцу. Он привёл молотилкув порядок и её отвезли на молотильный ток колхоза. Отец очень удивлялся, как это мы смогли развинтить гайки гребёнки, они же были крепко закручены.

Отец меня любил. Я видел, как он испугался, когда увидел меня на самой верхушке очень большой и высокой берёзы, растущей в нашем огородце. На эту берёзу я давно мечтал забраться, но она была толстая, а нижние сучья были высоко над землёй. Я притащил к берёзе жердь, и по этой жерди добрался до нижнего сучка берёзы, а дальше уже просто: вверх по сучьям на самую верхушку. Ветерок покачивает верхушку березы, ласково убаюкивает меня, душа поёт от восторга. Сучок, на котором я сижу,с земли кажется совсем тоненьким. Это и напугало отца. Он крикнул, чтобы я немедленно слез. Я спустился пониже, в густую крону берёзы, и затаился, опасаясь гнева отца. Он бросил комок земли в крону берёзы и крикнул, что сшибёт меня, если я не слезу. Я спустился до нижнего сучка берёзы, с него спрыгнул на землю, не устоял на ногах – упал, вскочил на ноги и бросился бежать. Отец, видимо довольный, позволил мне удрать и вечером даже не отругал меня.

Во время уборки хлебов, в страду, мать брала меня с собой в поле и учила жать серпом. Не могу сейчас вспомнить, когда это началось: тогда, когда мать работала по найму, или позже, после вступления в колхоз. Отметки от обучения жать серпомдо сих пор,в виде шрамов, сохранились на пальцах левой руки. Покажет мать, как нужно правой рукой держать серп, как левой рукой захватывать в горсть стебли, которые нужно срезать резким движением серпа. Серп зубчатый, острый, но чтобы легче срезать стебли, он должен проходить близко от руки сжавшей стебли. В начале, боясь порезать руку, резку серпом делаешь осторожно. Потом начинает понемногу получаться, и режешь уже смелее. Видя успех, мать подхваливает – вот какой молодец. Ободрённый похвалой начинаешь работать серпом еще быстрее и раз – серпом по руке. Порез глубокий, кажется, что палец почти отрезан. Мать ахает, рвёт от платка узкую ленточку ткани и завязывает руку. Усаживает на сноп, приговаривая, посиди пока, пусть кровь подсохнет. После этого работаешь уже осторожно, да и порезанную руку больно. На левой руке у меня даже сейчас ещё видны на пальцах четыре шрама.

Жать уходили очень рано, ещё до восхода солнца. Летом такие короткие ночи, кажется, что только заснул, мать уже будит: вставай, сынок, позавтракаем и пойдём жать пока не жарко и не так сухо. Выйдешь из дома, а ранним утром действительно хорошо. Воздух свеж и вкусен, птички поют, радуясь наступающему дню, и тебе тоже как-то радостно, несмотря на то, что придётся целый день, такой длинный и жаркий, согнувшись пополам жать до захода солнца. Сейчас не верится даже, что серпами да жаткойсжинали все поля.

Во время сенокоса для детей тоже хватало работы и даже уже по наряду бригадира. Наряд – это утром бригадир постучит в окно и скажет, кому какую работу нужно будет делать в предстоящий день. Для детей обычно в первой половине дня - ворошить сено, чтобы быстрее просохло, после обеда – парнишкам стоять на возах. Девочкам подгребать сено за возами. Стоять на возу – это укладывать сено на ондрец так, чтобы получился хороший воз. Ондрец – очень удобная повозка для перевозки сена и снопов. Он имеет передние и задние клюшки, позволяющие укладывать на него большой воз сена или снопов. Готовый воз сена с помощью передних и задних клюшек, для надёжной перевозки, прижимается сверхубастригом. Бастриг - это березовая жердь немного длиннее воза. Парни, подвозившие сено к стогам, работали быстро, стараясь обогнать друг друга. Стоишь на возу и еле успеваешь укладывать подаваемое сено куда нужно. Воз готов парень подает бастриг, зажимает сено, и быстрей к стогу. Уборка сена идёт в высоком темпе: нельзя, чтобы сухое сено попало под дождь. Один раз в этой спешке, поданный парнем бастригсвоим торцом попал мне в зубы и так сильно разбил губы, что мне показалось даже, что они застряли в зубах. Крови – полный рот. Парень снял меня с воза, успокаивает, говорит, что не видел меня в рыхлом сене. К вечеру губы сильно распухли, и я думал, как же я буду ужинать? Пересилил себя, умудрился и поел, есть-то хочется. Однажды по наряду я также должен был стоять на возу. Подъехал к нашему дому парень, с которым я должен был работать, и крикнул меня. Я залез на сарай за граблями и, чтобы не задерживать парня, спрыгнул с сарая на соломенную подстилку. Однако босые мои ноги утонули в навозной жиже и показалось мне.что между пальцами левой ноги что-то воткнулось. Чтобы освободиться, я дёрнул ногу назад, но ничего не вышло.Посмотрел на ногу и увидел сквозь коричневую навозную жижу, что за пальцами кожа на ноге поднялась бугорком. Понял, что я спрыгнул на гвоздь. Сдернул ногу с гвоздя и побежал к колодцу, где стоял тазик с водой. Опустил в него проколотую ногу, и вода окрасилась кровью. Крикнул парню, что я проколол ногу гвоздем и ехать с ним не могу. Потом завязал ногу тряпкой и пошёл посмотреть, чем же я её проколол. Под навозом была доска со сломанным толстым кованым гвоздём: вот почему он не проколол ногу насквозь, а только поднял кожу на выходе. На мое счастье, не смотря на такую грязную колотую рану, она не загноилась и быстро зажила.

Посылали нас также полоть посевы. Бригадир отмеривал нам определённую площадь посевов и говорил, вот прополете её и гуляйте. Поля были чистые, и мы бегом быстро выполняли задание. Школьников, уже с третьего класса, посылали боронить посевы. Тут уже на весь день: запряжёшь лошадь в борону и держась за вожжи ходишь по пашне до вечера. Зато вечером верхом на лошади, галопом, обгоняя друг друга, мчались домой. За это нас ругали, зачем так гнать уставших за день лошадей? Однако удержаться от скачек мы не могли: так здорово, так здорово мчаться на лошади галопом, пусть и без седла! Рысью хуже – трясет, лошади не очень упитанные и сидеть на выступающем хребте довольно жестко.

За время коллективизации деревня поредела. Между домами деревни появились прогалины в один, в два, а в одном месте даже в три дома.

Появились и пустые дома. Некоторые богатые мужики, трезво оценившие обстановку, бросали все свое хозяйство вместе с домом и скотом. И ночью, стараясь не шуметь, уезжали в неизвестность. Мы часто играли в одном таком брошенном доме, искали и находили там разные безделушки. Я спрашивал у отца: «Чей это был дом?». «Тут, - говорит, жил Тимофей» (я не запомнил отчество). То, что они бросили дом, только на другой день обнаружили соседи. Пошли выяснить, почему у Тимофея ревет скот. И обнаружили, что дом брошен.