Воспоминания из детства (продолжение 2)

Отец меня любил. Я видел, как он испугался, когда увидел меня на самой верхушке очень большой и высокой берёзы, растущей в нашем огородце. На эту берёзу я давно мечтал забраться, но она была толстая, а нижние сучья были высоко над землёй. Я притащил к берёзе жердь, и по этой жерди добрался до нижнего сучка берёзы, а дальше уже просто: вверх по сучьям на самую верхушку. Ветерок покачивает верхушку березы, ласково убаюкивает меня, душа поёт от восторга. Сучок, на котором я сижу,с земли кажется совсем тоненьким. Это и напугало отца, когда он увидел меня. Он крикнул, чтобы я немедленно слез. Я спустился пониже, в густую крону берёзы, и затаился, опасаясь гнева отца. Он бросил комок земли в крону берёзы и крикнул, что сшибёт меня, если я не слезу. Я спустился до нижнего сучка берёзы, с него спрыгнул на землю, не устоял на ногах – упал, вскочил на ноги и бросился бежать. Отец, видимо довольный, позволил мне удрать и вечером даже не отругал меня.

Во время уборки хлебов, в страду, мать брала меня с собой в поле и учила жать серпом. Не могу сейчас вспомнить, когда это началось: тогда, когда мать работала по найму, или позже, после вступления в колхоз. Отметки от обучения жать серпомдо сих пор,в виде шрамов, сохранились на пальцах левой руки. Покажет мать, как нужно правой рукой держать серп, как левой рукой захватывать в горсть стебли, которые нужно срезать резким движением серпа. Серп зубчатый, острый, но чтобы легче срезать стебли, он должен проходить близко от руки сжавшей стебли. В начале, боясь порезать руку, резку серпом делаешь осторожно. Потом начинает понемногу получаться, и режешь уже смелее. Видя успех, мать подхваливает – вот какой молодец. Ободрённый похвалой начинаешь работать серпом еще быстрее и раз – серпом по руке. Порез глубокий, кажется, что палец почти отрезан. Мать ахает, рвёт от платка узкую ленточку ткани и завязывает руку. Усаживает на сноп, приговаривая, посиди пока, пусть кровь подсохнет. После этого работаешь уже осторожно, да и порезанную руку больно. На левой руке у меня даже сейчас ещё видны на пальцах четыре шрама.

Жать уходили очень рано, ещё до восхода солнца. Летом такие короткие ночи, кажется, что только заснул, мать уже будит: вставай, сынок, позавтракаем и пойдём жать пока не жарко и не так сухо. Выйдешь из дома, а ранним утром действительно хорошо. Воздух свеж и вкусен, птички поют, радуясь наступающему дню, и тебе тоже как-то радостно, несмотря на то, что придётся целый день, такой длинный и жаркий, согнувшись пополам жать до захода солнца. Сейчас не верится даже, что серпами да жаткойсжинали все поля.

Во время сенокоса для детей тоже хватало работы и даже уже по наряду бригадира. Наряд – это утром бригадир постучит в окно и скажет, кому какую работу нужно будет делать в предстоящий день. Для детей обычно в первой половине дня - ворошить сено, чтобы быстрее просохло, после обеда – парнишкам стоять на возах.девочкам подгребать сено за возами. Стоять на возу – это укладывать сено на ондрец так, чтобы получился хороший воз.Ондрец – очень удобная повозка для перевозки сена и снопов. Он имеет передние и задние клюшки, позволяющие укладывать на него большой воз сена или снопов. Готовый воз сена, с помощью передних и задних клюшек, для надёжной перевозки прижимается сверхубастригом. Бастриг - это березовая жердь немного длиннее воза. Парни, подвозившие сено к стогам, работали быстро, стараясь обогнать друг друга. Стоишь на возу и еле успеваешь укладывать подаваемое сено куда нужно. Воз готов парень подает бастриг, зажимает сено, и быстрей к стогу. Уборка сена идёт в высоком темпе: нельзя, чтобы сухое сено попало под дождь. Один раз в этой спешке, поданный парнем бастригсвоим торцом попал мне в зубы и так сильно разбил губы, что мне показалось даже, что они застряли в зубах. Крови – полный рот. Парень снял меня с воза, успокаивает, говорит, что не видел меня в рыхлом сене. К вечеру губы сильно распухли, и я думал, как же я буду ужинать? Пересилил себя, умудрился и поел, есть-то хочется. Однажды, по наряду, я также должен был стоять на возу. Подъехал к нашему дому парень, с которым я должен был работать, и крикнул меня. Я залез на сарай за граблями и, чтобы не задерживать парня, спрыгнул с сарая на соломенную подстилку. Однако босые мои ноги утонули в навозной жиже и показалось мне.что между пальцами левой ноги что-то воткнулось. Чтобы освободиться, я дёрнул ногу назад, но ничего не вышло.Посмотрел на ногу и увидел сквозь коричневую навозную жижу, что за пальцами кожа на ноге поднялась бугорком. Понял, что я спрыгнул на гвоздь. Сдернул ногу с гвоздя и побежал к колодцу, где стоял тазик с водой. Опустил в него проколотую ногу, и вода окрасилась кровью. Крикнул парню, что я проколол ногу гвоздем и ехать с ним не могу. Потом завязал ногу тряпкой и пошёл посмотреть, чем же я её проколол. Под навозом была доска со сломанным толстым кованым гвоздём: вот почему он не проколол ногу насквозь, а только поднял кожу на выходе. На мое счастье, не смотря на такую грязную колотую рану, она не загноилась и быстро зажила.

Посылали нас также полоть посевы. Бригадир отмеривал нам определённую площадь посевов и говорил, вот прополете её и гуляйте. Поля были чистые, и мы бегом быстро выполняли задание. Школьников, уже с третьего класса, посылали боронить посевы. Тут уже на весь день: запряжёшь лошадь в борону и держась за вожжи ходишь по пашне до вечера. Зато вечером верхом на лошади, галопом, обгоняя друг друга, мчались домой. За это нас ругали, зачем так гнать уставших за день лошадей? Однако удержаться от скачек мы не могли: так здорово мчаться на лошади галопом, пусть и без седла! Рысью хуже – трясет, лошади не очень упитанные и сидеть на выступающем хребте довольно жестко.

За время коллективизации деревня поредела. Между домами деревни появились прогалины в один, в два, а в одном месте даже в три дома.

Появились и пустые дома. Некоторые богатые мужики, трезво оценившие обстановку, бросали все свое хозяйство вместе с домом и скотом. И ночью, стараясь не шуметь, уезжали в неизвестность. Мы часто играли в одном таком брошенном доме, искали и находили там разные безделушки. Я спрашивал у отца: чей это был дом? Тут, говорит, жил Яков Антонович.

То, что они бросили дом, только на другой день обнаружили соседи. Пошли выяснить, почему у Якова Антоновича ревет скот. И обнаружили, что дом брошен.

Дома раскулаченных разбирали и увозили туда, где у властей была в них потребность.

Первым председателем нашего колхоза был человек со стороны, назначенный на этот пост райцентром или сельсоветом. Он поселился на втором этаже нашего дома. Мне он почти не запомнился, сейчас я уже забыл, как его звали. Председателем он был очень не долго, и запомнился мне тем, что благодаря ему, я впервые увидел велосипед. Вскоре после своего назначения он купил эту красивую, блестящую машину на двух колёсах. Зачем? Говорят на ней можно ездить. Нет, этого не может быть.думал я, как же усидишь на двухколёсной машине, да еще на неровной улице?

Председатель вскоре подтвердил правильность моих предположений. Он садился на седло велосипеда, ставил ноги на педали, два мужика с боков, поддерживая его от падения, бежали рядом с велосипедом. Но как только они отпускали велосипед, он, как норовистый конь, бросался то на стену дома, то на забор или прыгал в канаву. Смотреть на это было интересно всем. Много шишек набил председатель, долго не мог он приручить своего норовистого коня. И всё же приручил, поехал, опровергнув моё пророчество. Взрослые, правда, не сомневались в том, что на велосипеде можно кататься и аргумент их был неоспорим: если бы на нём нельзя было ездить, его бы не делали.

Первого председателя заменил второй, уже наш мужик – Гришка Ефимов, так его звали в деревне, потому что неуважаем был сельчанами Григорий Ефимович Комаров.

В нашей деревне не было бедняков. У всех были свои дома, своя земля, свои лошади, коровы и прочий скот. Семьи три или четыре, как говорил отец, жили похуже других, но и у них были и лошадь, и корова и другой скот. Просто они были не так усердны в работе и менее хозяйственны, так о них отзывались сельчане и именно поэтому они пользовались меньшим уважением. Гришка Ефимов был из такой семьи,

Вскоре после того, как он стал председателем, пострадал наш лужок. Кое- где нужно было починить изгороди вокруг деревни, и он дал указание спилить берёзы у нас в лужке и использовать их для починки изгородей. Смешно, конечно, но это было, и я это видел. Мужики, спиливавшие наши берёзы и грузившие их на дроги, (повозки для перевозки брёвен) матерились, кляня тупость председателя. Берёзы могучие, в обхват,как можно такими берёзами заменить жерди изгороди? Никак. Привезённые брёвна сбросили около изгороди, тут они со временем и сгнили. Правда не все берёзы в нашем лужке были спилены, ближе к постройке они сохранились, и позже очень нам пригодились.

Мой отец был строгим воспитателем и, не любя праздного времяпровождения, не оставлял меня без работы. То, уходя на работу, наказывал мне изрубить на дрова воз сучьев, то полить огурцы, то сложить в поленницу наколотые дрова. Работы, кажется, так много, тоска, когда её сделаешь? А тут уже прибежали друзья, зовут играть или купаться, но я же не могу не сделать работу, которую наказал сделать мне мой отец. Друзья не оставляют меня в беде и дружно помогают выполнить наказ моего отца. Хотя отец и не лупил меня, ослушаться его я не смел и, иногда, сильно сердился на него. Он рано научил меня пилить дрова, аккуратно работать топором, правильно точить пилу и другие режущие инструменты, научил делать лыко и плести лапти. Как жаль , что я так рано потерял своего умного учителя.Он всегда говорил: век живи и век учись, смотри - кто и как делает ту или иную работу и перенимай хорошее, слушай, что говорят, но не слепо следуй совету – думай сам. Никогда не ври, не гордись и не хвастайся. Поэтому, видимо, я и сейчас, когда говорят о ком-либо, что он человек гордый, не воспринимаю это как положительную черту характера, врунов и хвастунов просто не люблю.

Однажды отец принёс радостную весть, он узнал, что на участке, где нет трёх домов, колхоз собирается построить большой конный двор и ферму. У нас появилась надежда, что когда их построят, может быть уберут от нас колхозных коров. Очень сильно надоела мне ферма не только в доме, но и во дворе. Коровы размесили во дворе всю землю: только выйдешь из сеней, и ноги сразу вязнут в жидкой грязи и навозной жиже. Я даже спрашивал у отца, превратится ли эта грязь в обычную землю после того, как от нас уберут ферму? Отец успокоил: превратится, грязи не будет. Эх, быстрее бы, как хорошо тогда будет жить! И нашу корову тогда можно будет перевести в хлев, и овец завести. А овцы – это новые носки и варежки и даже новые валенки. Эх, быстрее бы убрали от нас ферму!

Наверное, в 1935 году отец вступил в колхоз, точно год вступления в колхоз назвать не могу: как-то не интересовало меня тогда, какой год сейчас идёт, календарей у нас в деревне не было, да и не знал я тогда, что существуют такие, а сейчаси спросить уже некого. После вступления в колхоз в нашей жизни почти ничего не изменилось. Ферму от нас не убрали, в доме всё также дымит печка с вонючим котлом, и по-прежнему в нашем распоряжении только комната за печью, печь да полати. Дом нам не возвращают: он теперь собственность колхоза. Хлеб и овощи сейчас есть и даже курочек завели, место на сарае им нашлось.

Однако, время идет, идёт равнодушно и размеренно отсчитывая часы, дни, месяцы и годы. И дела ему нет трудно тебе или легко, страдаешь ты от душевной или физической боли или смеёшься от радости. Вот и в школу пора, в которую и пошёл я в 1936 году. Отец сшил мне из невыделанной и не крашеной овчины новенький полушубок, сплёл новые лапотки, а мать из домотканого полотна сшила новые штаны, рубашку и сумку для книжек. Сестра Галя уже закончила первый класс и передала мне свои учебники, которые я с удовольствием прочитал и сейчас с нетерпением ждал того дня когда я первый раз пойду в школу.

Я хорошо помню этот день. В то время, даже в первый день в первый класс, никто из родителей или родственников первоклашку в школу не провожал. Отец с матерью посмотрели, каков я в новой одежде. Мать положила мне в сумку ломоть хлеба и бутылочку молока, перекрестила меня и со словами «иди с богом» отпустила в школу. Старшие школьники собрали всех учеников нашей деревни на берегу реки возле переходов. Переходы – это два длинных связанных вместе хлыста, перекинутых через реку. Странно, конечно, жили единолично – через реку был мост, сейчас колхоз, организованный коллектив, а моста нет, его заменили двумя хлыстами, перекрывшими реку. Хлысты лежат на воде, не имеют перил, и переходить по ним реку не так просто, особенно осенью по обледенелым брёвнам. Случаи падения с переходов в ледяную воду были не редки. Старшеклассники наблюдали и помогали перейти реку девочкам, у которых на переходах кружило голову. Нас много, перешли реку и большой толпой, через поле пошли в Жеребецкую, в школу.

Школа - большой дом купца Бусыгина (так говорили взрослые). Первый этаж кирпичный, второй – деревянный.

Учителя, по классам, выстроили всех на школьном дворе, в том числе и нас, первоклашек. Директор школы ЁлкинаАгрипина Петровна, поздравила нас с новым учебным годом, и учительницы развели нас по своим классным помещениям. Здесь учительница объявила нам, чтобы мы садились по два человека за стол.(парт ещё не было) Возникла небольшая суматоха: соображали кому с кем сесть и за какой стол.

Учительница с улыбкой наблюдала за нами. Когда все успокоились, она сказала,-

- Я буду вашим классным руководителем, зовут меня Елизавета Степановна. Сейчас, я всех вас, начиная с первого стола, запишу в список учащихся первого класса.

Набралось нас, из шести деревень, приписанных к школе, 55 человек. Немало, если учесть, что во всех этих деревнях было хозяйств 200, может быть чуть больше. Из нашей деревни в первый класс пришло 10 человек.

Я не очень хорошо помню первыеуроки по изучению азбуки, видимо потому, что уже бегло читал, но хорошо помню первый урок по арифметике.

Елизавета Степановна подняла перед нами книжку, и сказала,-

- Все возьмите вот такую книжку. Взяли? Это учебник по арифметике. Сейчас откройте первую страницу. Что там нарисовано?

- Молоток, - дружно ответили мы.

- А ещё что?

- Гвоздики.

- Сколько гвоздиков?

- Много.

- А молотков?

- Один.

- Вот это и есть начало счёта – много и один. Чтобы узнать, сколько тут гвоздиков, их нужно сосчитать. Вот этому сначала и будем учиться.

В свой первый день учебы я по незнанию нарушил дисциплину. Мне захотелось поесть. Достал хлеб и бутылочку молока и, внимательно слушая учительницу, приступил к обеду. Только сразу же сзади меня ткнули в спину. Поворачиваюсь, и ученик, сидящий за мной, говорит, что на уроках есть нельзя. Знаменитый за моей спиной оказался ученик: третий год уже встречает в первом классе, ещё бы ему не знать, что на уроках есть нельзя!

Всё хорошо в школе, интересно, от учительницы Елизаветы Степановны глаз не могу отвести, так она мне нравится. Одно плохо: оказывается всё, чему меня сейчас учат, я знаю, так как прочитал уже все учебники для первого класса. Елизавета Степановна это заметила и только иногда предлагала мне прочитать то, что с трудом читает кто-то из учеников. В перерывы весело было на школьном дворе.он был обширный и простирался до речки, разделявшей деревни Жеребецкая и Мягково. За исключением относительно небольшой площадки для занятий физкультурой, всю оставшуюся часть двора занимали дубы, берёзы и липы. Было где поиграть и побегать!

В новый год устраивался вечер для родителей. На сцене ставили ёлку, украшенную самодельными бумажными игрушками. Подарков не было. Девочкам предлагалось спеть несколько песен, мальчикам – читать стихи. Мне тоже было предложено прочитать стихотворение. Оно мне не понравилось и сейчас я его не помню, хотя, если поднапрячься, некоторые строчки могу вспомнить, например:

И теперь на отдых прямо, Смотрит Настя, в светлых рамах

Скоро буду, значит жди. Улыбаются вожди.

Понравилось мне стихотворение, с которым я выступал на новогоднем празднике первого января 1936 года. Стихотворение было о боях с японскими самураями у озера Хасан. Стихотворение довольно длинное, но я его помню и сейчас.

Читать стихотворение со сцены довольно страшновато: народу много и все на меня смотрят. Прочитал громко, какие уж там чувства, просто громко ивсё. В зале улыбались и аплодировали.

Выступать не сцене мне не понравилось, куда интереснее читать книжку или залазить летом на самую верхушку высокого дерева и, закрыв глаза, покачиваться на тонких сучьях.

Только сейчас зима. Утром, в морозные зимние дни, мы собираемся в проулке у пожарной. Сюда подаются санные повозки, в которые мы и усаживаемся. Нас укрывают пологом и везут в школу. Под пологом не холодно, сидишь и слушаешь поскрипывание снега под полозьями саней, да всхрапыванье бегущих лошадей.

Прокатиться на санях неплохо, только поездка быстро заканчивается: до школы-то чуть больше километра.

Учёба не доставляет мне никаких трудностей, и я с удовольствием хожу в школу. Вот и зима уже сдает свои позиции: морозы отступают, дни становятся длиннее. Скоро и весна придет, которую я так люблю, особенно половодье. Вот это интересно. Широко разливается река и очень интересно наблюдать, как льдины, наползая на гриву, крушат друг друга. Только не видать мне в этом году половодья. Отец уже договорился со знакомым мужиком из Жеребецкой, чтобы на время половодья я пожил у него.

Старшеклассники старались вернуться из школы домой в самый последний момент, так, чтобы путь в школу на следующий день был надёжно отрезан рекой. И многим удаётся это сделать. Я к этому ещё не готов и мне так грустно сознавать, что там сейчас старшеклассники радуются половодью, а я после школы изнываю от скуки. Вот только кормят меня тут хорошо, вкусно. У нас дома мяса не было совсем, только хлеб да овощи, хорошо, что Зорька появилась – молоком угощает. А тут подают на стол мясной суп, от которого так вкусно пахнет, что слюнки текут!Тарелку супа подают и мне, пару от него нет, значит, не горяч. Зачерпываю полную ложку супа и без опасений опрокидываю её в рот. А суп-то оказывается только что с огня. Рот очень больно обожгло. Хозяин заметил мой промах и посоветовал вначале дуть на ложку, и только потом отправлять её в рот, Вот так я узнал, что жирный суп, даже очень горячий, не парит.

Кончилось половодье, через реку перекинули переходы, и в щколу пришли те, кто устроил себе такие великолепные каникулы. В этот день после окончания уроков пошёл домой и я. Вода в реке ещё большая, хлысты еле, еле перекрывают реку. У переходов нас ожидают мужики. Хлысты лежат на воде и покачиваются под ногами, течение быстрое. Весной и осенью эти переходы были причиной нередких падений в воду. Хлысты лежат на воде мокрые, скользкие, иногда обледенелые. Пока вода высокая девочек встречают отцы. Когда уровень воды в реке понижался, родители уже не дежурили у переходов, если кто-то срывался и падал в воду, на берег выбирался самостоятельно, в это время у переходов было не глубоко. Сколько ни бранили Гришку Ефимова – не помогало, мост так и не был построен: куда проще бросить через реку два хлыста для пешеходов, а всех остальных вброд через камешник, делая изрядную петлю.

Первый класс я закончил на отлично и был премирован ценным подарком – двумя школьными тетрадями. Родители были довольны.

Этим летом наша семья пополнилась новым человеком. Один раз я завтракал, а мать что-то делала у топящейся печи. Вдруг она ойкнула и села на лавку. Потом позвала скотницу, что-то ей сказала, Мне велели идти погулять. Я побежал к Еньке Наташину, вместе с ним позвали Ильку Васюхина и побежали на реку. Когда я пришёл домой обедать, в нашей комнате уже висела зыбка. Мать лежала в постели. Она подозвала меня и говорит, - Посмотри, Леша, в зыбке лежит твоя сестрёнка.

Я подошёл к зыбке, посмотрел, и сестрёнка мне что-то не очень понравилась. Вот, Санушко, да, он был очень хорош. Не знаю, полюблю ли я свою сестрёнку.

Второй класс. Учиться мне по-прежнему легко и интересно. Как и в первом классе, снова отличные оценки по всем предметам, и снова ценный подарок – книжка «АшикКериб»

Этим летом я чуть не утонул. Во время сенокоса прошли сильные дожди, вода в реке поднялась, в некоторых местах вышла даже из берегов. Побежали купаться на ОбакшинуБакалду. Раздеваюсь на ходу, подбегаю к высокому обрывистому берегу и вижу, что по реке плывёт сено. Разбегаюсь и прыгаю В плывущее сено, легко его пробиваю и ухожу в глубь, река тут глубокая. Всё, пора всплывать, делаю несколько взмахов руками и упираюсь головой в сено. Оказывается его немало, и оно почти всё под водой. Упорно работаю руками и ногами, стараясь головой пробить слой сена, но ничего не получается. Сердце бешено колотится: вот, вот я сделаю невольный вздох и захлебнусь. И тут пришло решение – нужно разрыть сено руками. И это мне удаётся! Всплываю и жадно открытым ртом хватаю такой необходимый мне воздух. Верно говорит отец «Век живи и век учись». Я не знал, что намокшее сено почти все скрыто в воде. Не подумал о том, что прыгнув с обрыва, я легко пробью слой сена, который никак не смогу пробить, всплывая из глубины. Хорошо ещё, что я не попытался поменять место всплытия, на это у меня не хватило бы воздуха, да и в новом месте я снова мог бы упереться головой в сено. Этим летом я несколько раз ходил с отцом на рыбалку. Он научил меня вить и связывать леску из волоса конского хвоста, привязывать к ней крючок, как, и из чего, сделать хороший поплавок, посвятил и в другие премудрости начинающего рыболова. Очень трудно тогда было с крючками. Если крючок зацепился в воде за что-либо, приходилось лезть в воду, чтобы отцепить крючок Ловить на крючок мелкую рыбёшку я научился быстро, а вот успешно ловить голавля или окуня не получалось. Придешь к омуту, сядешь у куста ольхи на высоком обрывистом берегу, забросишь удочку совсем не далеко от берега, дальше не позволяет длина лески, и ждешь. Тишина. Воздух насыщен ароматом цветущих трав. Слышен только шепот листьев над головой, да жужжанье и стрёкот насекомых. А ому завораживает тайной своих глубоких, почти неподвижных вод и глубиной неба, опрокинутого в эти воды. Смотришь на почти неподвижный поплавок и вдруг видишь, как из глубины всплывает большой голавль, за ним другой, третий. И вот уже стая голавлей, чуть пошевеливая хвостами, медленно плывёт у самой поверхности воды. Вот бы поймать хотя бы одного из них. Увы, сколько я не пытался это сделать, изменяя глубину опускания крючка или насаживая на него крупного извивающегося

червя – ничего не помогало. Голавли презирали все мои предложения! Иногда даже какой-нибудь голавль слегка тронет червя и проплывёт мимо. Не хотят меня порадовать, не желают клевать! Был один единственный случай, когда голавль схватил наживку и сразу же рванул в сторону, а я рванул удилище. Леска не выдержала и оборвалась, и я остался и без голавля, и без крючка.

Голавли очень осторожны: чуть пошевелишься, и они сразу исчезают, сидишь тихо – появляются вновь. Мне, конечно, удавалось ловить голавлей, но только неожиданно для себя: не видно было плавающих голавлей, и глубина погружения крючка была большой, а вдруг клюёт, тянешь - и удилище изгибается дугой, а на крючке голавль или окунь, или крупная сорога, так у нас называли плотву.

Значительно большего успеха я достиг в ловле раков. Во многих местах реки дно обрывистое, и в этих местах реки много рачьих нор. Сунешь руку в нору, и рак мгновенно схватит тебя клешнёй за палец. Вытягиваешь руку из норы, а рак не отпускает палец, и только на выходе из норы отпускает его, и сам шмыг – назад в нору. И так всегда. Как только рак отпустит палец, я быстро сую руку обратно в нору, прижимая кисть руки, тыльной её стороной, к потолку норы, чтобы не напороться на острый и длинный, как шило, нос рака. В плотной мути рак уже не видит руку, и я хватаю его сразу за обе клешни и вытаскиваю из норы. Пальцы руки , конечно страдают от дружеских рукопожатий рака, особенно когда он схватит иголочками клешни за палец повыше ногтя.В этом случае на пальце остается царапина, такое бывает не редко, и страдает от этого почему-то только указательный палец.

Пока купаешься можно много наловить крупных раков. А под колодами, иногда в норах, удавалось ловить хороших налимов, иногда и весьма крупных. Колодами у нас назывались стволы древних погребённых дубов, лежащих в русле реки. Не знаю сколько столетий прошло с той поры, когда они упали на землю, и оказались погребёнными под трёх, четырёх метровым слоем земли. Древесина у них черная и очень прочная. Налимы любят устраивать свои норы под такими колодами, иногда даже в мелких местах реки. Подплываешь или подходишь к колоде осторожно, стараясь руками отрезать налиму возможный путь бегства. Налим скользкий и сильный, просто так в воде его не удержишь. Суешь ему палец в рот, хватаешь за жабры и тогда он уже твой. Ловить налимов руками интересно, выигрыш поединка с ним доставляет радость.

Однако учиться в школе интереснее и она доставляет мне большую радость. В третьем классе нас встретила новая учительница, Анфисья Степановна. Она только что окончила педучилище и встретила с нами свой первый учебный год. Не знаю почему, но не сумела Анфисья Степановна поддерживать дисциплину в классе, и стал наш класс самым недисциплинированным в школе. Иногда, не выдержав, она обращалась к директору школы. При появлении Агрипины Петровны класс замирал. Онв грозно отчитывала нас за безобразное поведение и грозила, что если так будет продолжаться, она найдёт зачинщиков и исключит их из школы. Некоторое время угроза действовала, потом постепенно ухудшалась снова. Не помогал даже вызов родителей в школу. Вот такой парадокс: один и тот же класс с одной учительницей можно было ставить в пример другим, а с другой учительницей, этот же класс – злостный нарушитель дисциплины, хоть весь его исключай из школы.

Учась в третьем классе, я впервые увидел в небе самолёт. Однажды во время урока мы услышали рокот мотора. Кто-то выглянул в окно и крикнул, - Аэроплан! Моментально все высыпали на улицу. Самолёт летел низко, и его очень хорошо было видно. Все были в восторге! Ещё бы, прямо над нами пролетел самолёт, и как быстро он сурылся из виду. Вот это скорость! Вот бы вырасти и стать лётчиком!

Пришел из школы и сразу же рассказал отцу об этом исключительном событии. Отец сказал, что самолёт этот можно увидеть и на земле в Туже, нашем райцентре. Недавно он стал туда летать, доставлять почту и перевозить тяжелобольных из нашей, районной, в хорошую городскую больницу. Позже я увидел этот самолёт на аэродроме в Туже. Видел, как он садился на ровное травянистое поле, как выгружали из него какие-то мешки, как, почти на одном месте, развернули его в обратную сторону и как он, набирая скорость, оторвался от земли и исчез в синеве небес. Странно, но на земле самолёт не произвёл на меня такого сильного впечатления, как тогда в школе, пролетая нал нашими головами. Сказал отцу, что когда вырасту, хочу быть лётчиком. Отец сказал, что лётчик должен иметь очень хорошее здоровье, быть сильным и смелым и не бояться высоты.

В третьем класс я уже сумел, вместе с другими парнишками, пробраться из школы через в самый последний момент. Отец меня крепко отругал за это, но лупить не стал, а я-то думал, что этого мне не избежать. На другой день вместе с парнишками, я уже с утра был на реке. За ночь она уже вышла из берегов и затопила луга. Поднятый водой лёд ещё не раскололся на льдины, его движению мешали кое-где ещё выступавшие из воды высокие берега – гривы. Пока не начался ледоход побежали посмотреть, как бурлит Теплый Ключ. Здорово бурлит! Летом он сухой лог, а сейчас между снежными берегами, высотой до двух метров, стремится к реке мутный поток воды, чтобы побыстрее влиться в реку и пополнить её воды. Снег над потоком плотный. Мы бегали по обрывистому снежному берегу, ногами сбивали глыбы снега в бурлящий поток и смотрели, как их уносит быстрым течением. Только вдруг вместе с глыбой снега в бурный поток ухнул и Енька Наташин. Глубина потока не велика, по пояс, но выбраться из него невозможно: снежные берега высоки и круты. Все дружно принялись протаптывать спуск к воде. В процессе этой работы в воде побывали почти все, но спуск сделали. И, поскольку все уже промокли до головы, стали один за другим прыгать со снежного берега в мутную, бурлящую воду потока. Удивительно, но почему-то совсем не было холодно. Более того после такого купания никто не побежал домой переодеться, а побежали снова к реке. Ледохода ещё не было, но вода в реке быстро прибывала. Разошлись по домам – обедать. Мать ахала, снимая с меня одежду, и возмущалась, приговаривая, что на мне нитки сухой нет, но никакого наказания не последовало. Отец понимал, видимо, детскую душу и только лишь загнал меня на печь – отогреваться.

Лёд сломало ночью, и когда утром мы прибежали к реке, по ней уже плыли льдины. В излучине у проулка плывущие льдины упирались в высокий берег, но их разворачивало течением, и они плыли дальше, но уже не по руслу реки, а напрямую по затопленным лугам, близко к огородам, минуя изгиб реки в конце деревни. Мы с Серёжкой Аксиньиным притащили из пожарной багор и с усердием помогали льдинам разворачиваться и плыть дальше. Одна из больших льдин разворачивалась медленно и мы решили прокатиться на ней. Прыгнули на льдину и поплыли, полагая, что когда льдина подплывет к тальнику живой изгороди нашего огородца, что мы соскочим с неё и по воде выберемся на берег. Однако льдину развернуло так, что она поплыла не прямо по затопленным лугам, а по руслу, удаляясь от берега. Скверно! Под нами русло, большая глубина, со льдины не спрыгнешь! Проплыв метров сто льдина наползла не гриву и раскололась. Мы успели перепрыгнуть на часть льдины, застрявшую на гриве, другую её часть унесло течением. Мы на клочке берега чуть большем нашей льдины. Нас великолепно видно из деревни! Мы как раз напротив окон Серёжкиного дома! На наше счастье улица пока пуста. Решили раздеться и вброд добраться до берега, если будет глубоко – поплывём. Разделись, связали одежду и пошли у берегу, я повыше Серёжки, а вода и мне уже подмышки, да и льдины мешают, приходиться их пропускать. До берега ещё далеко, неужели будет ещё глубже? Оборачиваюсь к Серёжке, он уже отстал, вода ему по горло и он с трудом справляется с течением. Постепенно становится мельче, я пошёл побыстрее и тут увидел, что мать и бабушка Серёжки бегут к реке, у Аксиньи ухват в руках. Я успел выбраться на берег и удрать от спасительниц с ухватом, а вот Серёжку они встретили соответственно его заслугам. Правда, ухват в дело не пустили, видимо он предназначался для других целей. Я боялся идти домой: был уверен, что Аксинья всё расскажет отцу. К моему удивлению никто меня не ругал и, тем более, не лупил. Видимо Аксинья пожалела меня и не рассказала о нашем подвиге отцу. Всё-таки везло нам, несмотря на проделки, как-то всё заканчивалось благополучно.

Учиться в третьем классе мне было также легко, как в первом и втором. Сестра Галя, учившаяся на один год впереди меня, пугала трудностями учёбы в следующем году. Только и в следующем году никаких трудностей с учёбой я не испытывал, возможно потому, что все Галины учебники для старшего класса я уже прочитал, учась в младшем классе. Третий класс я также закончил на отлично, правда, отмечалось, что поведение мое уже не примерное, а только хорошее.

В это лето, в августе, при посеве ржи мы боронили рядом с геодезической вышкой. Оттуда с бугра очень далеко видно. Совсем рядом деревня Красная Речка, которую из нашей деревни не видно из-за бугра, и лес, имеющий странное название – Стекло. Вдоль поймы реки Немдеж видно даже село Пачи, в 18 километрах от нас.

Высокая вышка, поставленная на этом бугре, устроена необычно. Таких вышек я нигде больше не видел. Это тренога, состоящая из трех мощных, очень длинных хлыстов, в соединённых вершинах которых, закреплён четвёртый, устремлённый в небо хлыст с горизонтальной крестовиной наверху. Никакой специальной лестницы, чтобы подняться наверх – нет, просто в один из хлыстов треноги и выше в четвёртый хлыст врезаны перечни, заменяющие ступеньки лестницы. Никаких перил и ограждений нет. Мне сейчас трудно определить высоту этой вышки, но даже если принять длину хлыстов всего лишь в десять метров, то даже в этом случае высота её будет 20 метров, но я уверен, что длина хлыстов была не менее пятнадцати метров, и,следовательно, высота вышки была метров тридцать.