Тристан и Изольда с Большой Ордынки.

 

 

- Вы глупые дети, - сказал   Зуб, когда я сообщил ему, что мы с Изольдой хотим пожениться.

  Зуб был очень авторитетным человеком в нашем дворе, и к его мнению прислушивались даже блатные из соседнего дома.

  Во-первых, он приехал  из Одессы, когда начали строить канал Москва – Волга.  Ему сразу выделили комнату в коммунальной квартире  нашего дома, так как  он, по словам его соседей, был большим  специалистом  по судоходным каналам.

  Звали его Дмитрий Михайлович Галич, но уже на второй день после своего приезда ему дали кличку Зуб, потому что  у него во рту была золотая фикса. Такими фиксами отличались почти все блатные, которых я знал, но они Зуба своим не признали, хотя он очень  походил на них: и своей развалистой походкой, и кепочкой, надвинутой на брови, и даже разговором.

  - Ты посмотри, кто ты, и кто она, - разъяснял мне он ситуацию с нашими планами пожениться. – Про внешность я уже не говорю, потому что, как я думаю, ты в зеркало хоть иногда, да  смотришься. И то, что ты очки носишь, тоже не главный  пункт в твоем портрете,  хотя кличка «Слепой», которую ты носишь, может больно ударить по самолюбию твоей будущей жены. А теперь - о главном… Твой отец – начальник районной милиции и герой Гражданской войны, а папа Изольды – богатый еврей, директор ювелирного магазина на Якиманке. И, поверь моему слову, однажды твой отец обязательно заарестует её папу, и тогда произойдет трагедия не хуже, чем у Ромео и Джульетты, только по другим,  чисто революционным причинам.

  Почему-то тогда я отнесся к словам Зуба, как к шутке, которыми он часто удивлял мальчишек нашего двора.

 Серьёзным в этом предсказании нашей с Изольдой судьбы было только то, что он сказал о наших отцах.

Мой отец действительно был  крут характером и не терпел несправедливости и обмана.   

  Когда мы переехали на эту квартиру, то в первый же вечер мама сказала отцу:

  - Ты посмотри, что творится в этом дворе! Эти урки чувствуют себя здесь полными хозяевами. Сегодня, когда я проходила мимо них, я услышала вслед такое, что у меня от ужаса волосы встали дыбом! А один даже попытался познакомиться со мной, покручивая в руке ножичком… Неужели ты будешь терпеть такое? Как начальник милиции ты должен их арестовать.

  Отец ответил ей совершенно спокойно:

  - Для их ареста нужны основания. А пока они не совершили ничего криминального, мы будем проводить с ними воспитательную работу.

  На следующий же день, вечером, когда блатные разожгли в углу нашего двора костер и стали петь вокруг него свои не совсем приличные песни, он оделся и вышел к ним. О чем он говорил с ними, я не знаю, но, вернувшись, отец высыпал на стол с десяток остро заточенных ножей с наборными рукоятками и, ничего не объяснив удивленной маме, ушел в спальню.

   А утром я увидел, как нарушители порядка в количестве пяти   человек построились   на детской площадке и под предводительством отца  ушли в город.

  За ужином отец, наконец, удосужился ввести нас  в курс дела:

  - Устроил бузотёров на «Серп и молот» работать. Они ребята неплохие, никто даже возражать не стал против этого, зная, что я могу их задержать за  хранение  холодного оружия . Труднее было директора завода уломать, чем их.

  Но к Изольде и ее семье такие решительные действия моего отца  не могли иметь, как мне тогда казалось, никакого отношения, и мои мысли были всецело заняты лишь одним вопросом: сможет  эта девочка полюбить меня или нет. 

  Хотя мы учились в разных школах, Изольда разрешала мне провожать  ее утром, иногда мы ходили вместе в кино или на каток, а вечером покидали посиделки во дворе последними, потому что после общих разговоров о школьных и домашних делах, нам надо было обязательно  поговорить о поэзии.

  Я знал тогда наизусть много стихов  Блока и Есенина, и она просила меня на прощанье прочесть хотя бы одно из них.

  И, конечно же, я читал ей стихи только о любви.

  Потом случилось самое главное.

  Мы сидели на качелях, двор был пуст, так как шел уже одиннадцатый час ночи, и я сказал ей:

  - Пошли со мной…

  Она не удивилась и ни о чем не спросила  меня, покорно последовав за мной.

  Мы вошли в подъезд и поднялись на пятый этаж. Я залез на лестницу, ведущую на чердак, и подал Изольде руку. Она ловко взобралась  вслед за мной и даже не вздрогнула, когда над нами прошелестела стая летучих мышей. Я включил фонарик, который всегда брал с собой, и через слуховое окно мы вылезли на крышу.

  Под нами была Москва… Почти совсем рядом горели красные звезды Кремля, и переливалась бликами речная ширь.

  Но я привел Изольду на свое любимое место, не для того, чтобы показать ей это.

  Мне захотелось, чтобы она увидела звезды… Те, что были на небе…

  Он протянула к ним руку и сказала:

  - Как близко…

  И тогда я начал читать ей стихи Есенина:

                      «Звездочки ясные, звезды высокие!
                       Что вы храните в себе, что скрываете?
                       Звезды, таящие мысли глубокие,
                       Силой какою вы душу пленяете?....

                    

  Когда я дочитал стихотворение до конца, она подошла  и поцеловала  так, как меня никто  и никогда не целовал…

Как целуются только в кино…

 

  С тех пор мы стали подниматься на крышу каждый вечер.

  Мы ни о чем не говорили и не признавались друг другу в любви.

 Просто читали стихи и целовались…

 

  Но я чувствовал, что должен сказать ей о своей любви, и начал думать, как я это сделаю.

  Главная загвоздка была в её имени.  Фраза: «Я люблю тебя, Изольда» звучала так, как будто её выдернули из средневекового любовного романа, а  ласкательного варианта этого имени я найти  не мог и был просто в отчаянии. Я написал её имя в общей тетради, куда заносил все стихи, который мне нравились, и стал внимательно изучать его. И здесь я вдруг заметил, что он оно как бы состоит из двух русских слов: «изо льда».

 И я вспомнил: когда я впервые увидел её на детской площадке, появившуюся из темноты, красивую и очень гордую с виду, меня обдало каким-то непонятным холодом, который, однако, был приятен моему сердцу.

  «Льдинка!» - написал я в тетради и был уверен, что это и есть ласкательный вариант  от имени  «Изольда». Чистая и прозрачная льдинка, которая  тает  на глазах от стихов и моего поцелуя, но  не может растаять до конца,  потому что чистота и достоинство живут в ней навечно.

 

  - Я люблю тебя, Льдинка! - сказал я ей однажды на крыше, и она ничуть не удивилась тому, как я назвал её.

  Она поняла всё, что я хотел сказать этим, и ответила мне тихо и коротко:

  - И я тебя тоже…

 Потом она помолчала и добавила:

  - Как только мы окончим школу, мы  поженимся…

 

  До окончания школы оставалось три месяца.

 

 Вот тогда я и рассказал об этом своему другу Зубу,  а то, что он ответил мне, ничуть не повлияло  на мою  решимость связать наши жизни навсегда.

 

  Но Зуб оказался пророком.

  В апреле  1937-го года, перед самыми майскими праздниками и за два месяца до окончания нами школы,  отец Изольды был арестован. И судили его не за растрату государственных  средств и не за воровство, а за   контрреволюционную деятельность по статье 58-ой, пункт 7-ой, то есть, за «подрыв государственной промышленности, транспорта, торговли, денежного обращения или кредитной системы, а равно кооперации, совершенный в контрреволюционных целях…».

  Так дословно сказал мне отец, когда я, почти крича от отчаяния и боли, набросился на него с вопросом: за что посадили невиновного человека?  А  то, что отец Изольды не виновен, я знал твердо, потому что по ее рассказам о нем, это был очень тихий и честный человек, не способный совершить преступление, тем    более, «в контрреволюционных целях».

  Изольда во дворе не появлялась, а пойти к ней домой мне строго - настрого запретил Зуб, сказав, что этим я сделаю хуже всем: и Изольде, и себе, и даже моему отцу.     

   И однажды поздно вечером какой-то дворовый шкет принес мне записку.

   «Я уехала в Томск, - писала в ней Изольда. – Об этом попросил меня мой отец. Там я должна окончить  школу, а что будет дальше, покажет жизнь. Хочу стать врачом…

  Я всегда буду помнить тебя. Ты хороший и честный мальчишка, с которым мне было   не страшно… .

  Я люблю тебя.

                         Твоя Льдинка».

 

     Несмотря на то, что я прожил эти два месяца, словно в тумане, экзамены я сдал на «отлично», и теперь мне предстояло решить, что делать дальше.

  Решение это пришло сразу, когда я однажды, наверное, в тысячный раз, перечитал записку Изольды.

 

  Вечером я вошел в гостиную, где мама и бабушка накрывали на стол к ужину, а отец, сидя на диване, читал газету.  

  - Я буду поступать в Томский университет, - объявил я без всяких предисловий. -  Мне нужны деньги на дорогу и на  питание в течение экзаменов. Потом я буду получать стипендию и смогу ничем не обременять вас.

  Моя заранее приготовленная фраза вызвала  три совершенно разных реакции.

 Мама уронила на пол все тарелки, что были у нее в руках, отец спокойно отложил  в сторону газету и снял очки, и только бабушка радостно и понимающе улыбнулась мне, как будто знала,  зачем я туда еду.

  - Почему в Томский? – потерянно спросила мама и пошла ко мне с протянутыми руками.

  - Потому что Томский университет один из старейших в стране, - четко ответил я, используя сведения, почерпнутые в Большой Советской  Энциклопедии.  - Он был основан в 1878-ом году и внес огромный вклад в развитие нашей науки.

  Отец улыбнулся этой торжественной тираде и сказал:

  - Ну, предположим, наш  Московский университет,  более чем на сто лет старше Томского, поэтому не надо нас  вводить в заблуждение по поводу причин твоего странного решения. Мы – твои родители и способны понять всё, что ты задумал. Только говори правду.

  Правды я сказать не мог, и потому высказал вторую придуманную заранее причину:

   - Я давно мечтал побывать в Сибири.  И даже остаться там жить.

  - Правильно, внучек, правильно! - подхватила бабушка, - Климат там хоть и суровый, но для здоровья полезный, и леса богатые! Каких там только ягод нету: и морошка, и брусника, и клюква!  А кедровые орешки чего стоят!

  Мама замахала на нее руками:

  - О чем ты говоришь, мама? Какая клюква? Он ведь один уезжает туда, совершенно не приспособленный к самостоятельной жизни! И никакая морошка не  спасет ребенка от язвы, если он будет питаться в студенческой столовой один раз в день.

  - Всё!  Дискуссию закончили! – повысил голос отец. – Наш ребенок окончил школу и самостоятельно принял решение обучаться в Томском университете. И мы должны уважать это решение и радоваться его самостоятельности. Именно таким, решительным и смелым, мы мечтали его воспитать. Поэтому, мать,  приготовь ему чемодан с необходимой на первых порах одеждой и предметами  личной гигиены. Шубу от сибирских морозов мы вышлем ему позже, если он еще поступит в этот университет.  А ты, Тёма, возьми у меня в кармане кителя нужную для проезда сумму и завтра же иди за билетом. Сейчас в том направлении едет очень много народа. Надеюсь, ты уже знаешь, сколько стоит билет и с какого вокзала отправляется поезд?

  - Еще нет, - смущенно ответил я. – Но это нетрудно узнать.

  - Ты прав, - задумчиво сказал отец. – Гораздо труднее узнать своего сына,  который стал взрослым…

 

  Через неделю мы стояли втроем на перроне Ярославского вокзала. Мама давала мне последние наставления, как надо питаться в студенческой столовой, чтобы не заболеть язвой желудка, отец курил одну папиросу за другой и посматривал на часы. Когда прозвенел  первый звонок,  и мы вошли в вагон, он протянул мне листок бумаги и сказал:

  - Это адрес моего друга Ираклия Кикнадзе. Он работает  в милиции Томска. Если у тебя будут какие-либо серьезные проблемы, обратишься к нему. Я подчеркиваю – серьёзные. По пустякам его не тревожь. Ты сделал самостоятельный выбор, так будь самостоятельным до конца. 

  На перроне прозвенел колокол, и голос проводника объявил:

   - Провожающих просим покинуть вагон! Через три минуты поезд отправляется!

  Мама прижалась ко мне мокрой щекой, отец пожал руку, и они ушли.

  И тут откуда-то вынырнул, как черт из табакерки, Зуб.

   - Держи подарок, - торопливо произнес он, засовывая мне в карман старенькую, видавшую виды готовальню.  – Пригодится тебе в студенческой   жизни. Изольде передашь мой привет и скажешь от меня, что она поступила правильно…

  Вагон дернулся, и он исчез так же, как и  появился, быстро  и незаметно.

  Я понял, что Изольда сказала ему о своем отъезде в Томск и  ему.   Мне стало немного обидно, и в то же время спокойно: Зуб

одобрил  мое решение ехать в Томск.

 

   Уже в  день приезда я успел подать документы на географический факультет Томского университета и поселиться в общежитии.

  В комнате со мной жили трое ребят из области. Это были настоящие сибиряки: высокие, могучие и неунывающие.

  Они удивились моему выбору специальности, так как все трое поступали на физико-математический факультет.

 - В географии нет ничего, что надо открывать, - сказал  мне старший из парней по имени Степан. -  А вот физика – это наука с неограниченными возможностями.

   - А вы все хотите стать учеными? – спросил я.

  - А кем же ещё? – удивился Степан. – А ты кем намерен работать после университета?

  - Я хочу преподавать географию в школе, - ответил я, чем удивил моих новых друзей еще больше. 

 На следующий день я отправился искать Изольду. В медицинском  институте мне сказали, что списки поступающих будут вывешены только после окончания приема заявлений, то есть,  через неделю, и я слонялся по коридорам в надежде случайно встретить там мою Льдинку.

  Так прошло три дня, когда я вдруг вспомнил, что мне надо готовиться к экзаменам, первым из которых было сочинение по литературе.  Но меня словно тянуло к стенам медицинского института,  и тогда я начал повторять курс русской литературы на скамейке у его  главного входа. Я рассчитывал на то, что проходя  мимо, Изольда обязательно должна заметить меня.   Но стоило показаться на аллее  любой девушке, и сразу  я отрывал глаза от книги: а вдруг это она…

  К сожалению, Изольды среди них не было…

  Не оказалось ее фамилии  и в списках поступающих, которые вскоре вывесили в холле института.

  Тогда я решил, что она передумала поступать в медицинский, и обошел все высшие учебные заведения Томска, которых, на мое счастье,  оказалось всего четыре. Ни в одном из них Изольда среди поступающих не числилась.

  После этого мне в голову пришла мысль  обратиться в справочное бюро. В Москве почти на каждом углу в центре стояли будочки, где можно было узнать адрес проживавших в городе людей.

  Но единственная невзрачная будка  с выцветшей надписью «Справочная» на главной улице Томска была заколочена, и добрые прохожие, посочувствовавшие моему растерянному виду, посоветовали мне обратиться в адресное бюро милиции. Но там мне сказали, что сотрудница этого бюро находится  в декретном отпуске и дать такой справки они дать мне не могут.

  И тут я вспомнил про друга моего отца, Ираклия Кикнадзе…

 

  Дверь мне открыл высокий горбоносый человек с глазами, в которых не было ничего, кроме усталости.

  - Проходи, - сказал он, ни о чем  меня не спрашивая.

 Он провел меня в большую, полутемную гостиную, усадил  за стол, а сам ушел на кухню.  Появившись оттуда  минут через пять, он поставил перед мной кружку чая и тарелку с бутербродами и приказал:

  - Кушай!

  Потом, присев рядом, строго спросил:

  - Почему раньше не приходил?  Максим звонил мне на днях, интересовался, как ты устроился у нас, а я ничего не знаю.

  Я объяснил, что был очень занят в университете, но Ираклий, похоже, поверил в это слабо, сказав:

  - Понимаю, сам молодой был… А теперь почему пришел?

  Я удивился такому прямому и не совсем вежливому вопросу, но именно он помог мне рассказать ему о том, что я ищу свою подругу,  приехавшую в Томск три месяца тому назад.

  Ираклий молча записал в свой блокнот фамилию, имя и отчество Изольды, год ее рождения и сказал:

  - Завтра зайди ко мне в управление или позвони по этому телефону.  Я найду твою девушку… 

 На следующий день я позвонил из автомата по телефону, номер которого дал мне Ираклий. Его глухой голос ответил мне сразу:

  - Девушка с данными, которые я записал вчера с твоих слов, в Томск вообще не приезжала. Наверное, передумала… И у меня к тебе просьба: больше ни к кому по этому поводу не обращайся…

 

   Я вернулся в общежитие, упал на койку и пролежал на ней до самого вечера, пока не пришли ребята. Включив свет, Степан внимательно посмотрел на меня и сказал:

  - Экзаменов, вроде, еще не было, а наш москвич уже тужит, неизвестно по какой причине. Вставай, чай пить будем!

  Я отвернулся к стенке, пробурчав:

  - Пейте сами, я не буду. Спать хочу…

  Но эту ночь я так и не заснул, думая только об одном: куда могла пропасть Изольда.

 

  Я сдал все экзамены на «отлично» и стал студентом Томского университета. Учеба  тоже шла гладко, но теперь у меня уже просто не было времени вспоминать о том, что было в моей жизни до этого. Я начал серьёзно заниматься легкой атлетикой, ходил в  кружок «Ворошиловских стрелков» и клуб туристов.

  На каникулах после первого курса я поехал в Москву. Там было безрадостно и скучно. Друзья разъехались: кто на отдых, кто на работу,  Зуб безвылазно пропадал на своей стройке, которая удалялась, все дальше от Москвы, и я бесцельно бродил по городу, ожидая, когда же, наконец, закончатся эт каникулы.

  Об Изольде и ее семье никто во дворе ничего не знал, кроме того, что теперь в их квартире жили другие люди, приехавшие с Кавказа.

  Больше домой я на каникулы не приезжал. После второго курса я пошел в поход по приполярному Уралу,  а  на следующих каникулах работал помощником топографа в экспедиции Наркомата Путей Сообщения. Мы проводили топографическую съемку местности, где должна была пройти новая дорога на Север.

  В группе меня прозвал и «букой», потому что я не ходил на танцы и не мог заводить знакомства с девушками. Зато я до сих пор вглядывался в каждую из них на улице, надеясь, что увижу  Изольду.

 

  Мы встретились с нею в военкомате, в первый же день войны.

  Я только что защитил диплом, и в понедельник  на торжественном собрании должен был получить документ о высшем образовании и направление на работу. Но, услышав по радио речь Молотова, я тут же побежал в военкомат.

  - Вот получишь диплом, тогда и приходи, - сказал  пожилой военком, возвращая мне  мое заявление с просьбой зачислить меня добровольцем в ряды Красной Армии.

   Расстроенный и злой,  я спускался по лестнице, сплошь забитой людьми, когда увидел на ней… Изольду!

  Она стояла лицом ко мне, облокотившись о перила, и о чем-то оживленно  разговаривала с невысоким  пареньком в тюбетейке.

  Изольда увидела меня, когда я подошел вплотную и протянул руку, чтобы удостовериться, что  она мне не снится.

  Она отшатнулась от моей протянутой руки,  её огромные глаза гневно зыркнули на меня, но потом вдруг вспыхнули   неудержимой радостью.

  - Это ты? – еле-еле прошептала она и прижалась ко мне щекой.

  Я не помню, сколько мы стояли так, обнявшись. Только когда очередь двинулась с места, она невольно сделала  шаг вверх, и я увидел её мокрое от слёз, но улыбающееся лицо.

  - Ты уже был у военкома? – спросила она. – Тогда подожди меня на  улице, я быстро.

  Я вышел в скверик  напротив военкомата и, не чуя под собой ног, опустился на скамейку.   Осознать, что сейчас случилось со мной, я не мог, а что будет дальше, тем более…

  Изольда появилась минут через десять. Она шла ко мне, улыбаясь и на ходу засовывая в нагрудный карман какую-то бумажку. Я встал ей навстречу и обнял за плечи.

  - Завтра в одиннадцать ноль я отправляюсь на фронт, - сказала она. – А точнее в полевой госпиталь номер…

  - Почему? – вскрикнул я. – Так сразу?  И на фронт?

И тут я впервые заметил, что Изольда одета в зеленую гимнастерку, темную юбку и сапожки, ладно сидевшие на ее ногах.

  - Так сразу, и на фронт, - ответила она. – Ты же не знаешь, что я в прошлом году окончила медицинский техникум, а все медсёстры являются военнообязанными и должны являться военкомат сразу же после объявления войны. Как видишь, я даже форму надела, которую пошила  после окончания техникума. Всего год она пролежала в чемодане… Кто бы мог подумать … Ну, а как у тебя дела со службой?

  Я рассказал ей о моем разговоре с военкомом, и она тут же успокоила меня:

  - Ничего, завтра получишь диплом, и всё решится.  Когда погоним немцев  обратно за кордон, мы еще встретимся с тобой где-нибудь… в Берлине. А пока у нас с тобой целые сутки. Сейчас пойдем ко мне, я переоденусь, и махнем на Томь.

  Через час мы лежали с ней на галечном берегу реки, она гладила мои волосы и слушала мой рассказ, как я искал ее в Томске.

  - Почему же  тебя не нашла даже милиция? – спросил я.

  - Потому что я вышла замуж и поменяла фамилию, - спокойно ответила Изольда.

   Сначала я окаменел и онемел  от ее признания, а потом вскочил на ноги и закричал:

 - Как?! Почему?!

Она улыбнулась и дернула меня за руку:

 - Сядь и успокойся!   Это был фиктивный брак. Мне надо было сменить фамилию, потому что я была дочерью врага народа. Я приехала к тетке, сестре моей мамы, в деревню под Томском и вышла замуж за моего двоюродного брата Тимофея   Бородкина. Первый год я и жила у них. Сдала экзамены в тамошней школе, потом поступила в техникум. Пока не наступали холода, на учебу добиралась катером, который регулярно ходит до Томска и обратно, а зимой с обозом, доставлявшим каждое утро молоко в город. Это совсем близко отсюда, всего шесть километров. Иногда приходилось и пешком  ходить.

  - А почему ты поступила не в институт, а в техникум?

  - По той же причине. В институте всех поступающих проверяет специальная комиссия, надо писать подробную автобиографию с упоминанием всех своих родственников, и я побоялась, что меня сразу же отсеют. А в техникум я подала только паспорт, аттестат и  заявление. И меня приняли даже без экзаменов. А врачом я всё равно стану, вот увидишь…

 

  Мы расстались с ней поздней ночью, а утром я  увидел ее лишь мельком, когда она уже стояла в строю девушек, отправлявшихся на фронт.  Я подбежал к ней, и она протянула мне блестящий медальон на цепочке.

  - Внутри – номер моего госпиталя и полевой почты! -покричала она, потому совсем рядом гремел духовой оркестр.-  Пиши мне! Мы обязательно встретимся!

   И тут же прозвучала команда: «Шагом марш!». Я хотел пройти еще хоть чуть-чуть рядом со строем, но вокруг  стояла плотная толпа провожающих и уходящих на фронт людей, и я застрял в ней, как щепка на запруде.

  Через полчаса я пришел в университет. Торжественное собрание  отменили, секретарша в деканате наскоро выдала мне диплом и направление в аспирантуру, так я окончил университет на отлично. Я расписался в получении документов в какой-то огромной книге и буквально побежал в военкомат.

- Ну вот, это уже другое дело, - сказал седой военком, просмотрев мой  диплом. – Сегодня вечером мы определим, в какие войска вас направить, а завтра к восьми ноль-ноль подходите сюда же, но только не ко мне, а  в третий отдел. Так как вы окончили высшее учебное заведение, вам будет присвоено офицерское звание, и вы получите направление в воинскую часть, соответствующую  профилю вашей гражданской специальности.

 

  На следующий день я вышел из военкомата лейтенантом военно-топографических войск Красной Армии, получив направление в воинскую часть. которая дислоцировалась на западных рубежах страны. Именно там очень нужны были военные топографы для строительства новых оборонных сооружений, дорог и мостов.

  Но искать свою часть мне пришлось долго, так как наши войска стремительно отступали, и даже в Москве, ни одном из штабов, мне не могли сказать, куда мне следует ехать.

  Но после двух месяцев дорожных мытарств я все же прибыл к месту назначения. Это был тихий, утопающий в зелени, городок Конотоп.

  Сначала моя служба ничем не отличалась от той  работы, которую я знал и выполнял в институте: мы  копировали  на кальку карты местности, а потом распечатывали их  в нашей походной типографии.  Да, работа эта была трудной и требовала много времени, так как для фронта требовалось огромное количество карт. Но все же она   была мирной, и единственное, отчего я страдал, так это от недосыпания. Но военные действия с каждым днем приближались к городу, и вскоре нас стали направлять на позиции для привязки артиллерийского огня. Делать это нас в университете не учили, и на первых порах мне пришлось очень туго. Но уже через неделю ежедневных тренировок я мог, лежа под плащ-палаткой, при свете фонарика  наносить  на плане местности  месторасположение вражеских войск и их артиллерийских позиций, когда совсем рядом рвались снаряды.

  Но я не буду подробно рассказывать здесь о войне, и о своем боевом пути  от Конотопа до Москвы, и от Москвы до  Дрездена.  На этом пути было много трагических и радостных событий, но я опущу их, потому что мой рассказ о другом.

Он - о Любви, которая может творить чудеса.

 

   Я написал первое письмо Изольде сразу после того, как нашел свою часть и узнал номер её полевой почты. Ответ получил через месяц. Она писала, что служит в госпитале хирургической сестрой, но где находится этот госпиталь, не сообщила, так как по законам военного времени упоминать при переписке  о дислокации воинских частей  запрещалось. Иногда мне казалось, что Изольда находится где-то совсем  рядом, и я пытался найти её госпиталь даже в Конотопе и близлежащих городах. Но тщетно..

 

  Но мы все же встретились с нею…  Через неделю после подписания  Акта о капитуляции Германии.

  Вероятно, она решила, что военная цензура уже не проверяет наши письма  после Победы, и написала открытым текстом: «Мы стоим в городке Цвиккау.  Здесь цветет сирень и поют птицы, как будто и не было войны…». И еще она написала мне, тоже не боясь цензуры, что ей переслали письмо отца из лагеря в Мордовии, и она собирается сразу после демобилизации поехать к нему и покаяться в смене его фамилии.

  «Ты же понял, почему я это сделала, - писала она мне. – Поймет и он».

  Я тут же достал из планшета карту Германии и нашел на ней город Цвиккау.  До него от Дрездена было чуть больше ста километров.

  И через час, получив от командира предписание срочно выехать по делам службы  в город Цвиккау, я уже трясся по разбитой взрывами дороге в кузове «студебеккера».

  Госпиталь я нашел быстро: раненые свободно разгуливали даже по центру города, радуясь наступившему теплу и миру.

  Войдя во двор огромной усадьбы какого-то немецкого бюргера, я издалека увидел Изольду. Она спускалась   по ступеням  красивого здания с колоннами, поддерживая  раненого на костылях, и что-то говорила ему с улыбкой на лице. Она смотрела себе под ноги и заметить меня не могла. Тогда я подошел  к солдатику с другой стороны и тоже подхватил его под руку. Тот удивленно крякнул, Изольда вскинула голову, и ее глаза закричали от счастья… Но оставить раненого без своей  помощи она не могла, и нам пришлось доковылять до ближайшей скамейки, усадить его там, и только после этого обняться …

 

    На следующий день мы стали мужем и женой…

  Нас зарегистрировал   в военной комендатуре суровый майор с еще более жёсткой фамилией – Бессердечный. Но, несмотря  на это, он любил пошутить и сказал нам на прощанье:

  - Не вздумайте здесь разводиться, товарищи молодожены. У меня бланков на разводы нет, не предусмотрены…

 

   Жарким июньским днем  мы, держась за руки,  входили под арку дома на Большой Ордынке, где росли и полюбили..

  И первым, кого мы увидели в нашем дворе, был человек в тельняшке, сидевший на скамейке с голубем на плече. Он лузгал семечки и кормил ими доверчивую птицу.

  Это был Зуб, изрядно постаревший, но как всегда неунывающий.

 Завидев нас издалека, он встал и пошел нам навстречу, приговаривая:

  - А я смотрю, что это за такая красивая парочка идет по Дерибасовской! А это, оказывается, наши Тристан и Изольда. Да еще в военной форме, да еще и с орденами!

 Он расцеловал нас и отошел чуть в сторонку, любуясь нами.

    -  Я ж хочу сказать, - чуть помолчав, продолжил он, - что автор бессмертного произведения, забыл, как его зовут, предвидел в  будущем такое явление. Но, слава Богу, что в отличие от его героев, вы живы и здоровы. А в остальном всё точно, как в книге: они любили друг друга, несмотря ни на что, и были счастливы! 

  

  

  

 

 

© Copyright: Борис Аксюзов, 2019

Регистрационный номер №0449419

от 14 июня 2019

[Скрыть] Регистрационный номер 0449419 выдан для произведения:

 

 

- Вы глупые дети, - сказал   Зуб, когда я сообщил ему, что мы с Изольдой хотим пожениться.

  Зуб был очень авторитетным человеком в нашем дворе, и к его мнению прислушивались даже блатные из соседнего дома.

  Во-первых, он приехал  из Одессы, когда начали строить канал Москва – Волга.  Ему сразу выделили комнату в коммунальной квартире  нашего дома, так как  он, по словам его соседей, был большим  специалистом  по судоходным каналам.

  Звали его Дмитрий Михайлович Галич, но уже на второй день после своего приезда ему дали кличку Зуб, потому что  у него во рту была золотая фикса. Такими фиксами отличались почти все блатные, которых я знал, но они Зуба своим не признали, хотя он очень  походил на них: и своей развалистой походкой, и кепочкой, надвинутой на брови, и даже разговором.

  - Ты посмотри, кто ты, и кто она, - разъяснял мне он ситуацию с нашими планами пожениться. – Про внешность я уже не говорю, потому что, как я думаю, ты в зеркало хоть иногда, да  смотришься. И то, что ты очки носишь, тоже не главный  пункт в твоем портрете,  хотя кличка «Слепой», которую ты носишь, может больно ударить по самолюбию твоей будущей жены. А теперь - о главном… Твой отец – начальник районной милиции и герой Гражданской войны, а папа Изольды – богатый еврей, директор ювелирного магазина на Якиманке. И, поверь моему слову, однажды твой отец обязательно заарестует её папу, и тогда произойдет трагедия не хуже, чем у Ромео и Джульетты, только по другим,  чисто революционным причинам.

  Почему-то тогда я отнесся к словам Зуба, как к шутке, которыми он часто удивлял мальчишек нашего двора.

 Серьёзным в этом предсказании нашей с Изольдой судьбы было только то, что он сказал о наших отцах.

Мой отец действительно был  крут характером и не терпел несправедливости и обмана.   

  Когда мы переехали на эту квартиру, то в первый же вечер мама сказала отцу:

  - Ты посмотри, что творится в этом дворе! Эти урки чувствуют себя здесь полными хозяевами. Сегодня, когда я проходила мимо них, я услышала вслед такое, что у меня от ужаса волосы встали дыбом! А один даже попытался познакомиться со мной, покручивая в руке ножичком… Неужели ты будешь терпеть такое? Как начальник милиции ты должен их арестовать.

  Отец ответил ей совершенно спокойно:

  - Для их ареста нужны основания. А пока они не совершили ничего криминального, мы будем проводить с ними воспитательную работу.

  На следующий же день, вечером, когда блатные разожгли в углу нашего двора костер и стали петь вокруг него свои не совсем приличные песни, он оделся и вышел к ним. О чем он говорил с ними, я не знаю, но, вернувшись, отец высыпал на стол с десяток остро заточенных ножей с наборными рукоятками и, ничего не объяснив удивленной маме, ушел в спальню.

   А утром я увидел, как нарушители порядка в количестве пяти   человек построились   на детской площадке и под предводительством отца  ушли в город.

  За ужином отец, наконец, удосужился ввести нас  в курс дела:

  - Устроил бузотёров на «Серп и молот» работать. Они ребята неплохие, никто даже возражать не стал против этого, зная, что я могу их задержать за  хранение  холодного оружия . Труднее было директора завода уломать, чем их.

  Но к Изольде и ее семье такие решительные действия моего отца  не могли иметь, как мне тогда казалось, никакого отношения, и мои мысли были всецело заняты лишь одним вопросом: сможет  эта девочка полюбить меня или нет. 

  Хотя мы учились в разных школах, Изольда разрешала мне провожать  ее утром, иногда мы ходили вместе в кино или на каток, а вечером покидали посиделки во дворе последними, потому что после общих разговоров о школьных и домашних делах, нам надо было обязательно  поговорить о поэзии.

  Я знал тогда наизусть много стихов  Блока и Есенина, и она просила меня на прощанье прочесть хотя бы одно из них.

  И, конечно же, я читал ей стихи только о любви.

  Потом случилось самое главное.

  Мы сидели на качелях, двор был пуст, так как шел уже одиннадцатый час ночи, и я сказал ей:

  - Пошли со мной…

  Она не удивилась и ни о чем не спросила  меня, покорно последовав за мной.

  Мы вошли в подъезд и поднялись на пятый этаж. Я залез на лестницу, ведущую на чердак, и подал Изольде руку. Она ловко взобралась  вслед за мной и даже не вздрогнула, когда над нами прошелестела стая летучих мышей. Я включил фонарик, который всегда брал с собой, и через слуховое окно мы вылезли на крышу.

  Под нами была Москва… Почти совсем рядом горели красные звезды Кремля, и переливалась бликами речная ширь.

  Но я привел Изольду на свое любимое место, не для того, чтобы показать ей это.

  Мне захотелось, чтобы она увидела звезды… Те, что были на небе…

  Он протянула к ним руку и сказала:

  - Как близко…

  И тогда я начал читать ей стихи Есенина:

                      «Звездочки ясные, звезды высокие!
                       Что вы храните в себе, что скрываете?
                       Звезды, таящие мысли глубокие,
                       Силой какою вы душу пленяете?....

                    

  Когда я дочитал стихотворение до конца, она подошла  и поцеловала  так, как меня никто  и никогда не целовал…

Как целуются только в кино…

 

  С тех пор мы стали подниматься на крышу каждый вечер.

  Мы ни о чем не говорили и не признавались друг другу в любви.

 Просто читали стихи и целовались…

 

  Но я чувствовал, что должен сказать ей о своей любви, и начал думать, как я это сделаю.

  Главная загвоздка была в её имени.  Фраза: «Я люблю тебя, Изольда» звучала так, как будто её выдернули из средневекового любовного романа, а  ласкательного варианта этого имени я найти  не мог и был просто в отчаянии. Я написал её имя в общей тетради, куда заносил все стихи, который мне нравились, и стал внимательно изучать его. И здесь я вдруг заметил, что он оно как бы состоит из двух русских слов: «изо льда».

 И я вспомнил: когда я впервые увидел её на детской площадке, появившуюся из темноты, красивую и очень гордую с виду, меня обдало каким-то непонятным холодом, который, однако, был приятен моему сердцу.

  «Льдинка!» - написал я в тетради и был уверен, что это и есть ласкательный вариант  от имени  «Изольда». Чистая и прозрачная льдинка, которая  тает  на глазах от стихов и моего поцелуя, но  не может растаять до конца,  потому что чистота и достоинство живут в ней навечно.

 

  - Я люблю тебя, Льдинка! - сказал я ей однажды на крыше, и она ничуть не удивилась тому, как я назвал её.

  Она поняла всё, что я хотел сказать этим, и ответила мне тихо и коротко:

  - И я тебя тоже…

 Потом она помолчала и добавила:

  - Как только мы окончим школу, мы  поженимся…

 

  До окончания школы оставалось три месяца.

 

 Вот тогда я и рассказал об этом своему другу Зубу,  а то, что он ответил мне, ничуть не повлияло  на мою  решимость связать наши жизни навсегда.

 

  Но Зуб оказался пророком.

  В апреле  1937-го года, перед самыми майскими праздниками и за два месяца до окончания нами школы,  отец Изольды был арестован. И судили его не за растрату государственных  средств и не за воровство, а за   контрреволюционную деятельность по статье 58-ой, пункт 7-ой, то есть, за «подрыв государственной промышленности, транспорта, торговли, денежного обращения или кредитной системы, а равно кооперации, совершенный в контрреволюционных целях…».

  Так дословно сказал мне отец, когда я, почти крича от отчаяния и боли, набросился на него с вопросом: за что посадили невиновного человека?  А  то, что отец Изольды не виновен, я знал твердо, потому что по ее рассказам о нем, это был очень тихий и честный человек, не способный совершить преступление, тем    более, «в контрреволюционных целях».

  Изольда во дворе не появлялась, а пойти к ней домой мне строго - настрого запретил Зуб, сказав, что этим я сделаю хуже всем: и Изольде, и себе, и даже моему отцу.     

   И однажды поздно вечером какой-то дворовый шкет принес мне записку.

   «Я уехала в Томск, - писала в ней Изольда. – Об этом попросил меня мой отец. Там я должна окончить  школу, а что будет дальше, покажет жизнь. Хочу стать врачом…

  Я всегда буду помнить тебя. Ты хороший и честный мальчишка, с которым мне было   не страшно… .

  Я люблю тебя.

                         Твоя Льдинка».

 

     Несмотря на то, что я прожил эти два месяца, словно в тумане, экзамены я сдал на «отлично», и теперь мне предстояло решить, что делать дальше.

  Решение это пришло сразу, когда я однажды, наверное, в тысячный раз, перечитал записку Изольды.

 

  Вечером я вошел в гостиную, где мама и бабушка накрывали на стол к ужину, а отец, сидя на диване, читал газету.  

  - Я буду поступать в Томский университет, - объявил я без всяких предисловий. -  Мне нужны деньги на дорогу и на  питание в течение экзаменов. Потом я буду получать стипендию и смогу ничем не обременять вас.

  Моя заранее приготовленная фраза вызвала  три совершенно разных реакции.

 Мама уронила на пол все тарелки, что были у нее в руках, отец спокойно отложил  в сторону газету и снял очки, и только бабушка радостно и понимающе улыбнулась мне, как будто знала,  зачем я туда еду.

  - Почему в Томский? – потерянно спросила мама и пошла ко мне с протянутыми руками.

  - Потому что Томский университет один из старейших в стране, - четко ответил я, используя сведения, почерпнутые в Большой Советской  Энциклопедии.  - Он был основан в 1878-ом году и внес огромный вклад в развитие нашей науки.

  Отец улыбнулся этой торжественной тираде и сказал:

  - Ну, предположим, наш  Московский университет,  более чем на сто лет старше Томского, поэтому не надо нас  вводить в заблуждение по поводу причин твоего странного решения. Мы – твои родители и способны понять всё, что ты задумал. Только говори правду.

  Правды я сказать не мог, и потому высказал вторую придуманную заранее причину:

   - Я давно мечтал побывать в Сибири.  И даже остаться там жить.

  - Правильно, внучек, правильно! - подхватила бабушка, - Климат там хоть и суровый, но для здоровья полезный, и леса богатые! Каких там только ягод нету: и морошка, и брусника, и клюква!  А кедровые орешки чего стоят!

  Мама замахала на нее руками:

  - О чем ты говоришь, мама? Какая клюква? Он ведь один уезжает туда, совершенно не приспособленный к самостоятельной жизни! И никакая морошка не  спасет ребенка от язвы, если он будет питаться в студенческой столовой один раз в день.

  - Всё!  Дискуссию закончили! – повысил голос отец. – Наш ребенок окончил школу и самостоятельно принял решение обучаться в Томском университете. И мы должны уважать это решение и радоваться его самостоятельности. Именно таким, решительным и смелым, мы мечтали его воспитать. Поэтому, мать,  приготовь ему чемодан с необходимой на первых порах одеждой и предметами  личной гигиены. Шубу от сибирских морозов мы вышлем ему позже, если он еще поступит в этот университет.  А ты, Тёма, возьми у меня в кармане кителя нужную для проезда сумму и завтра же иди за билетом. Сейчас в том направлении едет очень много народа. Надеюсь, ты уже знаешь, сколько стоит билет и с какого вокзала отправляется поезд?

  - Еще нет, - смущенно ответил я. – Но это нетрудно узнать.

  - Ты прав, - задумчиво сказал отец. – Гораздо труднее узнать своего сына,  который стал взрослым…

 

  Через неделю мы стояли втроем на перроне Ярославского вокзала. Мама давала мне последние наставления, как надо питаться в студенческой столовой, чтобы не заболеть язвой желудка, отец курил одну папиросу за другой и посматривал на часы. Когда прозвенел  первый звонок,  и мы вошли в вагон, он протянул мне листок бумаги и сказал:

  - Это адрес моего друга Ираклия Кикнадзе. Он работает  в милиции Томска. Если у тебя будут какие-либо серьезные проблемы, обратишься к нему. Я подчеркиваю – серьёзные. По пустякам его не тревожь. Ты сделал самостоятельный выбор, так будь самостоятельным до конца. 

  На перроне прозвенел колокол, и голос проводника объявил:

   - Провожающих просим покинуть вагон! Через три минуты поезд отправляется!

  Мама прижалась ко мне мокрой щекой, отец пожал руку, и они ушли.

  И тут откуда-то вынырнул, как черт из табакерки, Зуб.

   - Держи подарок, - торопливо произнес он, засовывая мне в карман старенькую, видавшую виды готовальню.  – Пригодится тебе в студенческой   жизни. Изольде передашь мой привет и скажешь от меня, что она поступила правильно…

  Вагон дернулся, и он исчез так же, как и  появился, быстро  и незаметно.

  Я понял, что Изольда сказала ему о своем отъезде в Томск и  ему.   Мне стало немного обидно, и в то же время спокойно: Зуб

одобрил  мое решение ехать в Томск.

 

   Уже в  день приезда я успел подать документы на географический факультет Томского университета и поселиться в общежитии.

  В комнате со мной жили трое ребят из области. Это были настоящие сибиряки: высокие, могучие и неунывающие.

  Они удивились моему выбору специальности, так как все трое поступали на физико-математический факультет.

 - В географии нет ничего, что надо открывать, - сказал  мне старший из парней по имени Степан. -  А вот физика – это наука с неограниченными возможностями.

   - А вы все хотите стать учеными? – спросил я.

  - А кем же ещё? – удивился Степан. – А ты кем намерен работать после университета?

  - Я хочу преподавать географию в школе, - ответил я, чем удивил моих новых друзей еще больше. 

 На следующий день я отправился искать Изольду. В медицинском  институте мне сказали, что списки поступающих будут вывешены только после окончания приема заявлений, то есть,  через неделю, и я слонялся по коридорам в надежде случайно встретить там мою Льдинку.

  Так прошло три дня, когда я вдруг вспомнил, что мне надо готовиться к экзаменам, первым из которых было сочинение по литературе.  Но меня словно тянуло к стенам медицинского института,  и тогда я начал повторять курс русской литературы на скамейке у его  главного входа. Я рассчитывал на то, что проходя  мимо, Изольда обязательно должна заметить меня.   Но стоило показаться на аллее  любой девушке, и сразу  я отрывал глаза от книги: а вдруг это она…

  К сожалению, Изольды среди них не было…

  Не оказалось ее фамилии  и в списках поступающих, которые вскоре вывесили в холле института.

  Тогда я решил, что она передумала поступать в медицинский, и обошел все высшие учебные заведения Томска, которых, на мое счастье,  оказалось всего четыре. Ни в одном из них Изольда среди поступающих не числилась.

  После этого мне в голову пришла мысль  обратиться в справочное бюро. В Москве почти на каждом углу в центре стояли будочки, где можно было узнать адрес проживавших в городе людей.

  Но единственная невзрачная будка  с выцветшей надписью «Справочная» на главной улице Томска была заколочена, и добрые прохожие, посочувствовавшие моему растерянному виду, посоветовали мне обратиться в адресное бюро милиции. Но там мне сказали, что сотрудница этого бюро находится  в декретном отпуске и дать такой справки они дать мне не могут.

  И тут я вспомнил про друга моего отца, Ираклия Кикнадзе…

 

  Дверь мне открыл высокий горбоносый человек с глазами, в которых не было ничего, кроме усталости.

  - Проходи, - сказал он, ни о чем  меня не спрашивая.

 Он провел меня в большую, полутемную гостиную, усадил  за стол, а сам ушел на кухню.  Появившись оттуда  минут через пять, он поставил перед мной кружку чая и тарелку с бутербродами и приказал:

  - Кушай!

  Потом, присев рядом, строго спросил:

  - Почему раньше не приходил?  Максим звонил мне на днях, интересовался, как ты устроился у нас, а я ничего не знаю.

  Я объяснил, что был очень занят в университете, но Ираклий, похоже, поверил в это слабо, сказав:

  - Понимаю, сам молодой был… А теперь почему пришел?

  Я удивился такому прямому и не совсем вежливому вопросу, но именно он помог мне рассказать ему о том, что я ищу свою подругу,  приехавшую в Томск три месяца тому назад.

  Ираклий молча записал в свой блокнот фамилию, имя и отчество Изольды, год ее рождения и сказал:

  - Завтра зайди ко мне в управление или позвони по этому телефону.  Я найду твою девушку… 

 На следующий день я позвонил из автомата по телефону, номер которого дал мне Ираклий. Его глухой голос ответил мне сразу:

  - Девушка с данными, которые я записал вчера с твоих слов, в Томск вообще не приезжала. Наверное, передумала… И у меня к тебе просьба: больше ни к кому по этому поводу не обращайся…

 

   Я вернулся в общежитие, упал на койку и пролежал на ней до самого вечера, пока не пришли ребята. Включив свет, Степан внимательно посмотрел на меня и сказал:

  - Экзаменов, вроде, еще не было, а наш москвич уже тужит, неизвестно по какой причине. Вставай, чай пить будем!

  Я отвернулся к стенке, пробурчав:

  - Пейте сами, я не буду. Спать хочу…

  Но эту ночь я так и не заснул, думая только об одном: куда могла пропасть Изольда.

 

  Я сдал все экзамены на «отлично» и стал студентом Томского университета. Учеба  тоже шла гладко, но теперь у меня уже просто не было времени вспоминать о том, что было в моей жизни до этого. Я начал серьёзно заниматься легкой атлетикой, ходил в  кружок «Ворошиловских стрелков» и клуб туристов.

  На каникулах после первого курса я поехал в Москву. Там было безрадостно и скучно. Друзья разъехались: кто на отдых, кто на работу,  Зуб безвылазно пропадал на своей стройке, которая удалялась, все дальше от Москвы, и я бесцельно бродил по городу, ожидая, когда же, наконец, закончатся эт каникулы.

  Об Изольде и ее семье никто во дворе ничего не знал, кроме того, что теперь в их квартире жили другие люди, приехавшие с Кавказа.

  Больше домой я на каникулы не приезжал. После второго курса я пошел в поход по приполярному Уралу,  а  на следующих каникулах работал помощником топографа в экспедиции Наркомата Путей Сообщения. Мы проводили топографическую съемку местности, где должна была пройти новая дорога на Север.

  В группе меня прозвал и «букой», потому что я не ходил на танцы и не мог заводить знакомства с девушками. Зато я до сих пор вглядывался в каждую из них на улице, надеясь, что увижу  Изольду.

 

  Мы встретились с нею в военкомате, в первый же день войны.

  Я только что защитил диплом, и в понедельник  на торжественном собрании должен был получить документ о высшем образовании и направление на работу. Но, услышав по радио речь Молотова, я тут же побежал в военкомат.

  - Вот получишь диплом, тогда и приходи, - сказал  пожилой военком, возвращая мне  мое заявление с просьбой зачислить меня добровольцем в ряды Красной Армии.

   Расстроенный и злой,  я спускался по лестнице, сплошь забитой людьми, когда увидел на ней… Изольду!

  Она стояла лицом ко мне, облокотившись о перила, и о чем-то оживленно  разговаривала с невысоким  пареньком в тюбетейке.

  Изольда увидела меня, когда я подошел вплотную и протянул руку, чтобы удостовериться, что  она мне не снится.

  Она отшатнулась от моей протянутой руки,  её огромные глаза гневно зыркнули на меня, но потом вдруг вспыхнули   неудержимой радостью.

  - Это ты? – еле-еле прошептала она и прижалась ко мне щекой.

  Я не помню, сколько мы стояли так, обнявшись. Только когда очередь двинулась с места, она невольно сделала  шаг вверх, и я увидел её мокрое от слёз, но улыбающееся лицо.

  - Ты уже был у военкома? – спросила она. – Тогда подожди меня на  улице, я быстро.

  Я вышел в скверик  напротив военкомата и, не чуя под собой ног, опустился на скамейку.   Осознать, что сейчас случилось со мной, я не мог, а что будет дальше, тем более…

  Изольда появилась минут через десять. Она шла ко мне, улыбаясь и на ходу засовывая в нагрудный карман какую-то бумажку. Я встал ей навстречу и обнял за плечи.

  - Завтра в одиннадцать ноль я отправляюсь на фронт, - сказала она. – А точнее в полевой госпиталь номер…

  - Почему? – вскрикнул я. – Так сразу?  И на фронт?

И тут я впервые заметил, что Изольда одета в зеленую гимнастерку, темную юбку и сапожки, ладно сидевшие на ее ногах.

  - Так сразу, и на фронт, - ответила она. – Ты же не знаешь, что я в прошлом году окончила медицинский техникум, а все медсёстры являются военнообязанными и должны являться военкомат сразу же после объявления войны. Как видишь, я даже форму надела, которую пошила  после окончания техникума. Всего год она пролежала в чемодане… Кто бы мог подумать … Ну, а как у тебя дела со службой?

  Я рассказал ей о моем разговоре с военкомом, и она тут же успокоила меня:

  - Ничего, завтра получишь диплом, и всё решится.  Когда погоним немцев  обратно за кордон, мы еще встретимся с тобой где-нибудь… в Берлине. А пока у нас с тобой целые сутки. Сейчас пойдем ко мне, я переоденусь, и махнем на Томь.

  Через час мы лежали с ней на галечном берегу реки, она гладила мои волосы и слушала мой рассказ, как я искал ее в Томске.

  - Почему же  тебя не нашла даже милиция? – спросил я.

  - Потому что я вышла замуж и поменяла фамилию, - спокойно ответила Изольда.

   Сначала я окаменел и онемел  от ее признания, а потом вскочил на ноги и закричал:

 - Как?! Почему?!

Она улыбнулась и дернула меня за руку:

 - Сядь и успокойся!   Это был фиктивный брак. Мне надо было сменить фамилию, потому что я была дочерью врага народа. Я приехала к тетке, сестре моей мамы, в деревню под Томском и вышла замуж за моего двоюродного брата Тимофея   Бородкина. Первый год я и жила у них. Сдала экзамены в тамошней школе, потом поступила в техникум. Пока не наступали холода, на учебу добиралась катером, который регулярно ходит до Томска и обратно, а зимой с обозом, доставлявшим каждое утро молоко в город. Это совсем близко отсюда, всего шесть километров. Иногда приходилось и пешком  ходить.

  - А почему ты поступила не в институт, а в техникум?

  - По той же причине. В институте всех поступающих проверяет специальная комиссия, надо писать подробную автобиографию с упоминанием всех своих родственников, и я побоялась, что меня сразу же отсеют. А в техникум я подала только паспорт, аттестат и  заявление. И меня приняли даже без экзаменов. А врачом я всё равно стану, вот увидишь…

 

  Мы расстались с ней поздней ночью, а утром я  увидел ее лишь мельком, когда она уже стояла в строю девушек, отправлявшихся на фронт.  Я подбежал к ней, и она протянула мне блестящий медальон на цепочке.

  - Внутри – номер моего госпиталя и полевой почты! -покричала она, потому совсем рядом гремел духовой оркестр.-  Пиши мне! Мы обязательно встретимся!

   И тут же прозвучала команда: «Шагом марш!». Я хотел пройти еще хоть чуть-чуть рядом со строем, но вокруг  стояла плотная толпа провожающих и уходящих на фронт людей, и я застрял в ней, как щепка на запруде.

  Через полчаса я пришел в университет. Торжественное собрание  отменили, секретарша в деканате наскоро выдала мне диплом и направление в аспирантуру, так я окончил университет на отлично. Я расписался в получении документов в какой-то огромной книге и буквально побежал в военкомат.

- Ну вот, это уже другое дело, - сказал седой военком, просмотрев мой  диплом. – Сегодня вечером мы определим, в какие войска вас направить, а завтра к восьми ноль-ноль подходите сюда же, но только не ко мне, а  в третий отдел. Так как вы окончили высшее учебное заведение, вам будет присвоено офицерское звание, и вы получите направление в воинскую часть, соответствующую  профилю вашей гражданской специальности.

 

  На следующий день я вышел из военкомата лейтенантом военно-топографических войск Красной Армии, получив направление в воинскую часть. которая дислоцировалась на западных рубежах страны. Именно там очень нужны были военные топографы для строительства новых оборонных сооружений, дорог и мостов.

  Но искать свою часть мне пришлось долго, так как наши войска стремительно отступали, и даже в Москве, ни одном из штабов, мне не могли сказать, куда мне следует ехать.

  Но после двух месяцев дорожных мытарств я все же прибыл к месту назначения. Это был тихий, утопающий в зелени, городок Конотоп.

  Сначала моя служба ничем не отличалась от той  работы, которую я знал и выполнял в институте: мы  копировали  на кальку карты местности, а потом распечатывали их  в нашей походной типографии.  Да, работа эта была трудной и требовала много времени, так как для фронта требовалось огромное количество карт. Но все же она   была мирной, и единственное, отчего я страдал, так это от недосыпания. Но военные действия с каждым днем приближались к городу, и вскоре нас стали направлять на позиции для привязки артиллерийского огня. Делать это нас в университете не учили, и на первых порах мне пришлось очень туго. Но уже через неделю ежедневных тренировок я мог, лежа под плащ-палаткой, при свете фонарика  наносить  на плане местности  месторасположение вражеских войск и их артиллерийских позиций, когда совсем рядом рвались снаряды.

  Но я не буду подробно рассказывать здесь о войне, и о своем боевом пути  от Конотопа до Москвы, и от Москвы до  Дрездена.  На этом пути было много трагических и радостных событий, но я опущу их, потому что мой рассказ о другом.

Он - о Любви, которая может творить чудеса.

 

   Я написал первое письмо Изольде сразу после того, как нашел свою часть и узнал номер её полевой почты. Ответ получил через месяц. Она писала, что служит в госпитале хирургической сестрой, но где находится этот госпиталь, не сообщила, так как по законам военного времени упоминать при переписке  о дислокации воинских частей  запрещалось. Иногда мне казалось, что Изольда находится где-то совсем  рядом, и я пытался найти её госпиталь даже в Конотопе и близлежащих городах. Но тщетно..

 

  Но мы все же встретились с нею…  Через неделю после подписания  Акта о капитуляции Германии.

  Вероятно, она решила, что военная цензура уже не проверяет наши письма  после Победы, и написала открытым текстом: «Мы стоим в городке Цвиккау.  Здесь цветет сирень и поют птицы, как будто и не было войны…». И еще она написала мне, тоже не боясь цензуры, что ей переслали письмо отца из лагеря в Мордовии, и она собирается сразу после демобилизации поехать к нему и покаяться в смене его фамилии.

  «Ты же понял, почему я это сделала, - писала она мне. – Поймет и он».

  Я тут же достал из планшета карту Германии и нашел на ней город Цвиккау.  До него от Дрездена было чуть больше ста километров.

  И через час, получив от командира предписание срочно выехать по делам службы  в город Цвиккау, я уже трясся по разбитой взрывами дороге в кузове «студебеккера».

  Госпиталь я нашел быстро: раненые свободно разгуливали даже по центру города, радуясь наступившему теплу и миру.

  Войдя во двор огромной усадьбы какого-то немецкого бюргера, я издалека увидел Изольду. Она спускалась   по ступеням  красивого здания с колоннами, поддерживая  раненого на костылях, и что-то говорила ему с улыбкой на лице. Она смотрела себе под ноги и заметить меня не могла. Тогда я подошел  к солдатику с другой стороны и тоже подхватил его под руку. Тот удивленно крякнул, Изольда вскинула голову, и ее глаза закричали от счастья… Но оставить раненого без своей  помощи она не могла, и нам пришлось доковылять до ближайшей скамейки, усадить его там, и только после этого обняться …

 

    На следующий день мы стали мужем и женой…

  Нас зарегистрировал   в военной комендатуре суровый майор с еще более жёсткой фамилией – Бессердечный. Но, несмотря  на это, он любил пошутить и сказал нам на прощанье:

  - Не вздумайте здесь разводиться, товарищи молодожены. У меня бланков на разводы нет, не предусмотрены…

 

   Жарким июньским днем  мы, держась за руки,  входили под арку дома на Большой Ордынке, где росли и полюбили..

  И первым, кого мы увидели в нашем дворе, был человек в тельняшке, сидевший на скамейке с голубем на плече. Он лузгал семечки и кормил ими доверчивую птицу.

  Это был Зуб, изрядно постаревший, но как всегда неунывающий.

 Завидев нас издалека, он встал и пошел нам навстречу, приговаривая:

  - А я смотрю, что это за такая красивая парочка идет по Дерибасовской! А это, оказывается, наши Тристан и Изольда. Да еще в военной форме, да еще и с орденами!

 Он расцеловал нас и отошел чуть в сторонку, любуясь нами.

    -  Я ж хочу сказать, - чуть помолчав, продолжил он, - что автор бессмертного произведения, забыл, как его зовут, предвидел в  будущем такое явление. Но, слава Богу, что в отличие от его героев, вы живы и здоровы. А в остальном всё точно, как в книге: они любили друг друга, несмотря ни на что, и были счастливы! 

  

  

  

 

 

 

Чем жив человек ...

Другая женщина.