Псих

Управление полка зенитно-ракетных войск, разбросанного на многие километры во все стороны по бескрайней уссурийской тайге, размещалось в маленьком поселке в два десятка домов с одной единственной улицей. Службу здесь несли  проштрафившиеся офицеры, неудачники, да несчастные солдатики, которым и в увольнение-то пойти было некуда. До ближайшего села, в  котором водились девчата, имелся клуб, и раз в неделю были танцы, по бездорожью среди глухого леса – километров восемьдесят. Поселок среди своих назывался Черной Дырой, а на военных картах он значился как в/ч 2715. Большинство   офицеров были разведенными или вовсе неженатыми – какая же нормальная женщина захотела бы замуровать себя заживо в этом, удаленном от всех  прелестей цивилизации, месте. Но были и такие, кто от безысходности, прослужив весь срок и отчаявшись получить в городе квартиру, соглашались скоротать старость вместе со своими, потерявшими надежду спутницами в одном из небольших коттеджей, которые медленно строила своими силами воинская часть. Начальник медицинской службы полка майор Сердюков был одним из них. Он уже давно выслужил положенный ему срок, но очередь на жилье в поселке еще не подошла, и приходилось по-прежнему тянуть лямку. Жена майора жила на квартире во Владивостоке и видеться им доводилось от силы раза два-три в году. Дети их выросли и разъехались давно, кто куда. Чтобы совсем не свихнутся в этой глуши, Сердюков разводил свиней и ухаживал за ними в свободное время, как за собственными детьми, возделывал огородик около барака, где жил еще с тремя офицерами, занимая небольшую комнату, и ковырялся в земле с удовольствием. Вечером он пропускал стаканчик-другой спирта, чтобы забыться и избавиться от тоски. Частенько ему доводилось участвовать в офицерских застольях, длившихся порой до глубокой ночи, и, следующая за ними служба, казалась еще тяжелее. Поэтому приходилось приводить  себя в норму рюмкой, а то и двумя. Благо в медсанчасти всегда было, что выпить. Затерянный в глухой тайге поселок долгие годы жил одной семьей, то теряя кого-нибудь из своих  членов, то обретая новых. Да, и отношения между военнослужащими более походили на родственные, чем на служебные. Приказы командиров исполнялись беспрекословно, как это и бывает    в строгой патриархальной семье, где слово старшего - закон для младших.

 

Новый начальник штаба капитан Митусов прибыл в полк сразу же после Академии. Его высокие покровители посчитали, что недолгая служба на высокой должности в отдаленной воинской части пойдет на пользу дальнейшей карьере их подопечного. С первого же дня молодому, холеному столичному офицеру, отутюженному, в сверкающих сапогах, все здесь не понравилось  - сам глухой поселок, значительно меньший того,  в котором располагалась подмосковная дача его родителей, и отношения между военнослужащими, граничащее, по его мнению,  с панибратством, и свиньи, бегающие по улице. Он сразу отказался от приглашения на офицерский межсобойчик по случаю его собственного назначения, чем дал понять, что не потерпит никаких пьянок. В течение последующих шести месяцев капитан регулярно докладывал командиру полка о нарушениях устава - больших и малых, которые он высматривал на каждом шагу, о ночных сборищах подчинённых со спиртным, о неуставных отношениях, и надоел тому хуже горькой редьки. Полковник Краснов – царь и бог Чёрной Дыры и сам был не прочь посидеть с рюмкой в руке ночь напролет со своими ребятами, не видя в этом ничего зазорного. Главное, считал он, чтобы служба неслась исправно, поэтому ему не раз доводилось урезонивать своего не в меру ретивого молодого зама.

Полковник пытался объяснить Митусову, что служба в отдаленной воинской части не совсем похожа на службу в столичном гарнизоне, и она даже не такая, как в областном  или районном центре. Здесь глушь и тайга, и это  накладывало свой отпечаток на отношение между людьми. Но капитану, всю жизнь прожившему в большом городе, понять это было не дано. Карьериста по своей натуре, его больше интересовала внешняя сторона этой самой службы – не та, что связана с непосредственным выполнением боевой задачи. Его кабинет стал местом длинных и нудных бесед с «нерадивыми» офицерами, из числа которых он даже пытался наладить агентурную сеть доносчиков. Но эта затея рухнула, и сеть так  и не сплелась. Зато сама эта попытка оскорбила людей, капитана невзлюбили все, особенно начальник медсанчасти за то, что ему чаще других приходилось посещать кабинет начштаба – и за ночные посиделки, и за спирт, которым он угощал сослуживцев, и за поросят, что пришлись не по душе Митусову. Сердюков - человек не злой, мог простить капитану любой нагоняй, так как было за что, но поросята…. Эти безобидные розовые создания – они-то  чем ему не угодили? Хоть майор был и военным человеком, но на детей руку бы никогда поднять не смог.

- Знаете, что, Григорий Ильич, - ответил он начальнику штаба на предложение перерезать  все свое небольшое свинское стадо, - мои заботы о поросятах к службе отношения не имеют, поэтому позвольте мне самому решать, что с ними делать. Эти чудные животные мне очень дороги, и они понимают меня не хуже людей, как, впрочем, и я их.

Капитан ухмыльнулся.

- Значит, свиньи   для вас, как люди, майор? Интересно. И  давно это у вас?

- Что давно?

- Ну, это ваше свинское взаимопонимание.

- Не помню. По-моему, с первого же дня.

Митусов присвистнул.

- И когда вы их лучше понимаете - по пьянке или с похмелья?

Сердюков обиделся.

- Зачем вы так, товарищ капитан?

- А затем, что  я  уверен, когда вы бросите пить, тогда и  свиньи перестанут вас понимать. Идите,  майор, и подумайте хорошенько  о себе и о ваших маленьких друзьях.

В тот же день толстая свиноматка по кличке Глаша принесла двенадцать очаровательных созданий. К вечеру по этому случаю в комнате начальника медсанчасти собрались офицеры и за скромным столом шумели допоздна, поднимая тосты за всё – про всё, и за Глашку в том числе, и за ее детей. Вот на этой пирушке у Сердюкова и родилась мысль дать всем поросятам имена, и назвать одного из них Григорием. Мыслью этой он поделился с друзьями и получил одобрение  под дружный хохот  собравшихся. Если б он знал, насколько его идея не понравится начальнику штаба, то, может быть, и не стал её осуществлять. Но тогда ему казалось, что поросенок Гриша – это великолепно. Вся толпа высыпала  из барака  и ввалилась в сарай, где размещалась Глаша со своим семейством. Тут же был выбран самый крупный поросенок мужеского пола  с черным пятном на спине и наречен Григорием, и остальным тоже были даны имена мужские и женские. Когда через какое-то время поросята  подросли и стали бегать за матерью мимо жилых домов по единственной улице, их собрат с черным пятном выделялся из всех. Каждый в поселке уже знал, что звать его Гришкой, и все с удовольствием громко окликали малыша по имени.

Полковник Краснов про себя ухмылялся, но восторга на людях не показывал   из-за того, что один из поросят майора Сердюкова носил имя, как и у его зама. Он понимал, что таким способом офицеры выразили своё отношение к начальнику штаба, и ждал того с жалобой. И начштаба явился, когда чаша его терпения переполнилась, и выдвинул свой ультиматум.

- Значит, настаиваете, Григорий Ильич, на  психиатрическом освидетельствовании Сердюкова? Вы, что не понимаете, что майор не алкоголик и не сумасшедший?

- Это, пусть психиатр решает - нормальный он или нет. Я требую его освидетельствования!

- Хорошо! - полковник нахмурил брови. -  Только до госпиталя в Уссурийск будете его сопровождать сами - мне больше некого послать.

- Я согласен. Надеюсь – обратно приеду один,  - Митусов сжал губы и потер руки.

- Посмотрим, - комполка встал из-за стола  и подошел к окну с видом на тайгу. - Вы свободны, капитан!

 

Командирский УАЗик три часа пробирался по таёжному бездорожью, то и дело застревая в грязи. За рулем сидел сам Митусов, и его единственным пассажиром был начальник медсанчасти майор Сердюков.

Приказ командира полка пройти психиатрическое освидетельствование тот принял спокойно. Ему самому не раз доводилось возить в госпиталь по такому же случаю солдатиков, «косящих»  от службы, а иногда и взаправду  тронувшихся умом. Как врач, он понимал, что не станет пациентом начальника психиатрического отделения подполковника Липкина, и с каким-то весельем в душе исполнял прихоть обиженного начштаба. А тот за всю дорогу не обмолвился ни словом и только сквозь зубы давал майору команды вылезти и подтолкнуть в очередной раз застрявшую в грязи машину. Добравшись с грехом пополам до лесного аэродрома, оба офицера пересели на почтовый самолетик АН-2 и еще два часа  тряслись теперь уже в воздухе, с трудом сдерживая тошноту при очередной посадке в какой-нибудь  деревушке, утонувшей в бесконечном лесу, как и их родной поселок. Наконец, к вечеру, измотанные тяжелой дорогой, они остановились перед железной дверью в высокой каменной стене.

- Вот мы и прибыли, товарищ капитан, - Сердюков указал рукой на кнопку звонка. - Прошу.

Ждать пришлось недолго. По ту сторону двери послышались шаркающие шаги, щелкнул металлом замок, и громыхнул тяжелый засов. Пожилая женщина в белом халате расцвела в радостной улыбке.

- Петрович! Сколько лет  - сколько зим! Проходи!

Оба офицера вошли в небольшой тамбур, огороженный со всех сторон стенами, и дверь за ними захлопнулась, лязгнув засовами.

- Давненько, давненько ты у нас не появлялся. Семен Давыдович будет рад. Прошу, - женщина жестом руки указала на следующую железную дверь. Первым в неё  вошел Сердюков. Митусов пропустил перед собой старушку и уже хотел последовать за ней, как тяжелая створка захлопнулась у него прямо перед самым носом.

- Подождите пока там, товарищ капитан, - громко сказала медсестра через закрытую дверь. - Сейчас доктор ознакомится с вашими документами.

Раздался громкий стук.

- Откройте немедленно! Я требую!

- Тётя Маша, ты все такая же – не берут тебя годы, - Сердюков обнял за плечи пожилую женщину, не обращая никакого внимания на крики сослуживца.

- Да, уж, будет тебе, Петрович! Время делает своё дело, и оно сильнее нас, людей.

- Может, ты и права, тётя Маша – давно ли я был лейтенантом, а вот уже и до пенсии дослужился.

- Ты еще крепкий мужик, Петрович, а вот молодежь  нынче пошла гнилая. У этого капитана, что ты привез, пади, крыша потекла? А ведь мирное же время – служи себе потихоньку, так от психов отбоя нет.

Капитан Митусов продолжал колотить в дверь и что-то кричать.

- Буйный какой твой офицерик, как ты только его довез?

- Да, вот, уж, с божьей помощью, - в глазах майора Сердюкова блеснул озорной огонёк.

Из двери своего кабинета вышел начальник отделения подполковник Липкин. Когда он увидел Сердюкова, лицо его расплылось в улыбке.

- Петрович! Старый таежный медведь! Рад видеть тебя, дружище! Тётя Маша, давай, организуй нам закусочку.

Услышав очередной стук в дверь, Липкин  поднял вверх брови.

- Больного привез, Петрович? Я, уж, думал ты на пенсии и просто так навестил старого приятеля. Что он так ломится? Из буйных что ли?

- У него это бывает временами, Семен Давыдович. Новый начальник  штаба нашего полка капитан Митусов. Ты, уж, его проверь, да подлечи. Бумаги на него я прямо здесь выпишу. Не возражаешь?

- Мне–то какая разница? Сейчас распоряжусь насчёт санитаров, а ты иди пока в мой кабинет. Тётя Маша сейчас закусь приготовит, и мы отметим нашу встречу.

Через двадцать минут на газетах, разложенных на полированном столе начальника отделения, уже стояла бутылка со спиртом, в тарелках лежали, издавая аппетитный запах, квашеная капуста, грибы, сёмга, несколько  луковиц и хлеб.

- А твой капитан на самом деле буйный. Ты бы видел, как он отбивался от санитаров. Пришлось ему смирительную рубашку надеть. Не перестаю удивляться, на какие только выдумки способно сознание больного в минуты кризиса. Твой тоже знаешь, что заявил? Будто это он тебя привез на освидетельствование. Во, даёт! Я ему спокойно задаю элементарные вопросы, проще некуда: имя, фамилия, год рождения, о матери спросил. Спросил, какой она его кормила грудью – так он через стол бросился на меня, и, если б не рубашка, разорвал бы. Пришлось сделать ему инъекцию успокаивающего и отправить в изолятор. Сейчас, пади, спит, как дитя. Да, бог с ним, с твоим Митусовым, я не таких ещё излечивал. Сейчас, вот, докторскую пишу, Петрович, и благодарен тебе за материал в лице твоего капитана. Надо же что придумал – он тебя привез! Давай выпьем!

Ночевал Сердюков у подполковника Липкина дома, где они продолжили застолье, а на утро попросил разрешения навестить начштаба. Когда он вошел в изолятор, капитан лежал в больничной пижаме на койке и смотрел в потолок. Он даже не обратил внимания на то, что открылась дверь, и майору пришлось громко кашлянуть.

- Как здоровье, товарищ капитан?

Митусов  медленно повернул голову.

- Вы за это ответите, Сердюков! Никому не позволено запирать в психушку здорового человека. Я отдам вас под трибунал за самоуправство!

- Вы считали, что это право есть только  у вас?

- Я не врач, поэтому привез вас в госпиталь.

Майор глубоко вздохнул и развёл руками.

- Я тоже не психиатр, хотя и врач. После вашей беседы с завотделением знаете, какой вам поставили диагноз?

Капитан не ответил.

- Так вот, у вас отдалённые последствия черепно-мозговой травмы с выраженным психоподобным синдромом в стадии нестойкой компенсации.

Митусов вскочил с кровати.

- Это вы всё устроили  с вашим дружком Липкиным или как там его!

- Успокойтесь, товарищ капитан, а то сейчас сюда санитары нагрянут. Вы поймите одно – отклонение от нормы можно найти у любого человека. И  какая она – норма? Психиатрия – дело тонкое и путанное. Смею вас заверить – никакого сговора с подполковником Липкиным у меня не было. Психиатр с его именем и стажем в каждом видит психа, а вы ещё начали буянить – вот результат. Во мне, как вам не покажется странным, он аномалий не видит. Вы вот – другое дело. Жалко мне вас – с таким диагнозом продвигаться по служебной лестнице будет нелегко. Без сомненья, с вашим здоровьем всё нормализуется, и я прослежу за этим в нашей санчасти, как врач. Но вот запись в личном деле.… Как с ней-то быть? Вот и выходит, что рыли вы яму мне, а сами в неё угодили. Бывает… Может фруктов принести, товарищ капитан? Витамины вам будут полезны. А то я мигом.

Митусов молчал, раздумывая над своим положением, и кусал губу.

- Не паясничайте Сердюков! Я не мальчик, и все понимаю. Чего вы хотите?

- Чего я хочу? Только того, чтобы вы были нормальным человеком.

- Я и так нормальный – вы же знаете! – начштаба скорчил страшную гримасу.

- На этот счет у меня своё мнение, а у Липкина своё. Так, что, если вы не хотите фруктов, позвольте с вами проститься - мне нужно возвращаться в часть. Выздоравливайте, - Сердюков направился к двери.

- Подождите! – голос капитана стал мягче. - Давайте договоримся. Я готов принять ваши условия,  знаю, что они у вас есть.

Майор обернулся.

- О чём вы?

- Вызволите меня отсюда, и я сделаю всё, что вы хотите.

Сердюков вздохнул и пожал плечами.

- Мне от вас ничего не нужно. Я могу, конечно, уговорить  завотделением отпустить вас под мою ответственность. Пообещаю, что буду наблюдать за вами и помогу, если будет какой-нибудь срыв. Более того, я могу попросить его не делать никаких записей о вашем пребывании здесь. Поэтому всё случившееся на вашей карьере никак не отразится. Я буду нем,  как рыба, но за других ручаться не могу – над сарафанным радио у меня контроля нет.

- Я могу быть уверен в вас?

- Слово офицера!

- В таком случае  идите немедленно к этому Липкину! Я не могу здесь больше оставаться!

 

Почти всю обратную дорогу Митусов с Сердюковым добирались молча – и в самолете, и в УАЗике, дожидавшемся их рядом с лесным аэродромом. И только в конце пути майор предложил начальнику штаба:

- Товарищ капитан, я, вот, сегодня думаю ребят собрать по случаю нашего благополучного возращения. Поросёнка заколю, - он помедлил. - Какого захотите. На стол я подам его под хреном – у меня есть чудесный рецепт. Мне кажется, так инцидент будет исчерпан. Мы все станем единой дружной семьёй.

Митусов крепче сжал баранку руля.

- У нас хорошие офицеры, и я уверен,  за столом вы их узнаете лучше, - Сердюков добродушно улыбался  и не сводил глаз с начальника штаба, а тот хмурил брови и покусывал губу.

- Я не пью с подчинёнными! – отрезал он.

- Как хотите, - майор пожал плечами и отвернулся к окну, за которым мелькали сосны, стоявшие вдоль грунтовки.

 

Вечером после службы офицеры теснились за широким столом в небольшой комнате майора Сердюкова. На столе стояла наспех приготовленная закуска, бутылки со спиртом, и все ждали главное блюдо – жареного поросенка под хреном, которым обещал всех попотчевать начальник санчасти. Когда, наконец, появилось оно, большое блюдо, на котором лежал, издавая аппетитный запах, покрытый хрустящей корочкой, поросёнок, собравшиеся оживленно зашумели.

- Петрович, ты какого из них заколол? – спросил кто-то из офицеров, и все почему-то замолчали.

Майор тяжело вздохнул.

- Гриня пошёл под нож.

- Да ты что! Почему обязательно нужно было резать его?!

- Я подумал, что хватит нам на посёлок одного Григория, а то еще путать начнём.

- Не пришлось бы, - в комнату вошёл командир полка, и офицеры дружно встали. - Поторопился ты, Петрович. Поторопился. Капитан Митусов только что подал мне рапорт о переводе в другую часть. Не пойму – неужели так на него подействовало то, что его диагноз в отношении тебя  не оправдался? Странные они эти столичные штабные шаркуны, самоуверенные какие – то. Может, оно всё и к лучшему, что Митусов от нас уходит. Не сумел он вписаться в наше  офицерское братство, и избавил нас от него вот этот поросёнок, – Краснов сделал наигранно грустное выражение лица и посмотрел на блюдо. - Спасибо тебе, Григорий. Ты отдал свою жизнь, чтобы наша офицерская семья осталась такой же дружной. И с хреном ты просто прекрасен. Вечная тебе память. Ну, что, господа офицеры, выпьем за наше братство, за нашу Родину Россию, ради которой мы несём тяжелую, но почётную службу на краю света!

- За Россию! – дружно ответили офицеры.                 

© Copyright: Владимир Шмельков, 2019

Регистрационный номер №0445712

от 17 апреля 2019

[Скрыть] Регистрационный номер 0445712 выдан для произведения:

Управление полка зенитно-ракетных войск, разбросанного на многие километры во все стороны по бескрайней уссурийской тайге, размещалось в маленьком поселке в два десятка домов с одной единственной улицей. Службу здесь несли  проштрафившиеся офицеры, неудачники, да несчастные солдатики, которым и в увольнение-то пойти было некуда. До ближайшего села, в  котором водились девчата, имелся клуб, и раз в неделю были танцы, по бездорожью среди глухого леса – километров восемьдесят. Поселок среди своих назывался Черной Дырой, а на военных картах он значился как в/ч 2715. Большинство   офицеров были разведенными или вовсе неженатыми – какая же нормальная женщина захотела бы замуровать себя заживо в этом, удаленном от всех  прелестей цивилизации, месте. Но были и такие, кто от безысходности, прослужив весь срок и отчаявшись получить в городе квартиру, соглашались скоротать старость вместе со своими, потерявшими надежду спутницами в одном из небольших коттеджей, которые медленно строила своими силами воинская часть. Начальник медицинской службы полка майор Сердюков был одним из них. Он уже давно выслужил положенный ему срок, но очередь на жилье в поселке еще не подошла, и приходилось по-прежнему тянуть лямку. Жена майора жила на квартире во Владивостоке и видеться им доводилось от силы раза два-три в году. Дети их выросли и разъехались давно, кто куда. Чтобы совсем не свихнутся в этой глуши, Сердюков разводил свиней и ухаживал за ними в свободное время, как за собственными детьми, возделывал огородик около барака, где жил еще с тремя офицерами, занимая небольшую комнату, и ковырялся в земле с удовольствием. Вечером он пропускал стаканчик-другой спирта, чтобы забыться и избавиться от тоски. Частенько ему доводилось участвовать в офицерских застольях, длившихся порой до глубокой ночи, и, следующая за ними служба, казалась еще тяжелее. Поэтому приходилось приводить  себя в норму рюмкой, а то и двумя. Благо в медсанчасти всегда было, что выпить. Затерянный в глухой тайге поселок долгие годы жил одной семьей, то теряя кого-нибудь из своих  членов, то обретая новых. Да, и отношения между военнослужащими более походили на родственные, чем на служебные. Приказы командиров исполнялись беспрекословно, как это и бывает    в строгой патриархальной семье, где слово старшего - закон для младших.

 

Новый начальник штаба капитан Митусов прибыл в полк сразу же после Академии. Его высокие покровители посчитали, что недолгая служба на высокой должности в отдаленной воинской части пойдет на пользу дальнейшей карьере их подопечного. С первого же дня молодому, холеному столичному офицеру, отутюженному, в сверкающих сапогах, все здесь не понравилось  - сам глухой поселок, значительно меньший того,  в котором располагалась подмосковная дача его родителей, и отношения между военнослужащими, граничащее, по его мнению,  с панибратством, и свиньи, бегающие по улице. Он сразу отказался от приглашения на офицерский межсобойчик по случаю его собственного назначения, чем дал понять, что не потерпит никаких пьянок. В течение последующих шести месяцев капитан регулярно докладывал командиру полка о нарушениях устава - больших и малых, которые он высматривал на каждом шагу, о ночных сборищах подчинённых со спиртным, о неуставных отношениях, и надоел тому хуже горькой редьки. Полковник Краснов – царь и бог Чёрной Дыры и сам был не прочь посидеть с рюмкой в руке ночь напролет со своими ребятами, не видя в этом ничего зазорного. Главное, считал он, чтобы служба неслась исправно, поэтому ему не раз доводилось урезонивать своего не в меру ретивого молодого зама.

Полковник пытался объяснить Митусову, что служба в отдаленной воинской части не совсем похожа на службу в столичном гарнизоне, и она даже не такая, как в областном  или районном центре. Здесь глушь и тайга, и это  накладывало свой отпечаток на отношение между людьми. Но капитану, всю жизнь прожившему в большом городе, понять это было не дано. Карьериста по своей натуре, его больше интересовала внешняя сторона этой самой службы – не та, что связана с непосредственным выполнением боевой задачи. Его кабинет стал местом длинных и нудных бесед с «нерадивыми» офицерами, из числа которых он даже пытался наладить агентурную сеть доносчиков. Но эта затея рухнула, и сеть так  и не сплелась. Зато сама эта попытка оскорбила людей, капитана невзлюбили все, особенно начальник медсанчасти за то, что ему чаще других приходилось посещать кабинет начштаба – и за ночные посиделки, и за спирт, которым он угощал сослуживцев, и за поросят, что пришлись не по душе Митусову. Сердюков - человек не злой, мог простить капитану любой нагоняй, так как было за что, но поросята…. Эти безобидные розовые создания – они-то  чем ему не угодили? Хоть майор был и военным человеком, но на детей руку бы никогда поднять не смог.

- Знаете, что, Григорий Ильич, - ответил он начальнику штаба на предложение перерезать  все свое небольшое свинское стадо, - мои заботы о поросятах к службе отношения не имеют, поэтому позвольте мне самому решать, что с ними делать. Эти чудные животные мне очень дороги, и они понимают меня не хуже людей, как, впрочем, и я их.

Капитан ухмыльнулся.

- Значит, свиньи   для вас, как люди, майор? Интересно. И  давно это у вас?

- Что давно?

- Ну, это ваше свинское взаимопонимание.

- Не помню. По-моему, с первого же дня.

Митусов присвистнул.

- И когда вы их лучше понимаете - по пьянке или с похмелья?

Сердюков обиделся.

- Зачем вы так, товарищ капитан?

- А затем, что  я  уверен, когда вы бросите пить, тогда и  свиньи перестанут вас понимать. Идите,  майор, и подумайте хорошенько  о себе и о ваших маленьких друзьях.

В тот же день толстая свиноматка по кличке Глаша принесла двенадцать очаровательных созданий. К вечеру по этому случаю в комнате начальника медсанчасти собрались офицеры и за скромным столом шумели допоздна, поднимая тосты за всё – про всё, и за Глашку в том числе, и за ее детей. Вот на этой пирушке у Сердюкова и родилась мысль дать всем поросятам имена, и назвать одного из них Григорием. Мыслью этой он поделился с друзьями и получил одобрение  под дружный хохот  собравшихся. Если б он знал, насколько его идея не понравится начальнику штаба, то, может быть, и не стал её осуществлять. Но тогда ему казалось, что поросенок Гриша – это великолепно. Вся толпа высыпала  из барака  и ввалилась в сарай, где размещалась Глаша со своим семейством. Тут же был выбран самый крупный поросенок мужеского пола  с черным пятном на спине и наречен Григорием, и остальным тоже были даны имена мужские и женские. Когда через какое-то время поросята  подросли и стали бегать за матерью мимо жилых домов по единственной улице, их собрат с черным пятном выделялся из всех. Каждый в поселке уже знал, что звать его Гришкой, и все с удовольствием громко окликали малыша по имени.

Полковник Краснов про себя ухмылялся, но восторга на людях не показывал   из-за того, что один из поросят майора Сердюкова носил имя, как и у его зама. Он понимал, что таким способом офицеры выразили своё отношение к начальнику штаба, и ждал того с жалобой. И начштаба явился, когда чаша его терпения переполнилась, и выдвинул свой ультиматум.

- Значит, настаиваете, Григорий Ильич, на  психиатрическом освидетельствовании Сердюкова? Вы, что не понимаете, что майор не алкоголик и не сумасшедший?

- Это, пусть психиатр решает - нормальный он или нет. Я требую его освидетельствования!

- Хорошо! - полковник нахмурил брови. -  Только до госпиталя в Уссурийск будете его сопровождать сами - мне больше некого послать.

- Я согласен. Надеюсь – обратно приеду один,  - Митусов сжал губы и потер руки.

- Посмотрим, - комполка встал из-за стола  и подошел к окну с видом на тайгу. - Вы свободны, капитан!

 

Командирский УАЗик три часа пробирался по таёжному бездорожью, то и дело застревая в грязи. За рулем сидел сам Митусов, и его единственным пассажиром был начальник медсанчасти майор Сердюков.

Приказ командира полка пройти психиатрическое освидетельствование тот принял спокойно. Ему самому не раз доводилось возить в госпиталь по такому же случаю солдатиков, «косящих»  от службы, а иногда и взаправду  тронувшихся умом. Как врач, он понимал, что не станет пациентом начальника психиатрического отделения подполковника Липкина, и с каким-то весельем в душе исполнял прихоть обиженного начштаба. А тот за всю дорогу не обмолвился ни словом и только сквозь зубы давал майору команды вылезти и подтолкнуть в очередной раз застрявшую в грязи машину. Добравшись с грехом пополам до лесного аэродрома, оба офицера пересели на почтовый самолетик АН-2 и еще два часа  тряслись теперь уже в воздухе, с трудом сдерживая тошноту при очередной посадке в какой-нибудь  деревушке, утонувшей в бесконечном лесу, как и их родной поселок. Наконец, к вечеру, измотанные тяжелой дорогой, они остановились перед железной дверью в высокой каменной стене.

- Вот мы и прибыли, товарищ капитан, - Сердюков указал рукой на кнопку звонка. - Прошу.

Ждать пришлось недолго. По ту сторону двери послышались шаркающие шаги, щелкнул металлом замок, и громыхнул тяжелый засов. Пожилая женщина в белом халате расцвела в радостной улыбке.

- Петрович! Сколько лет  - сколько зим! Проходи!

Оба офицера вошли в небольшой тамбур, огороженный со всех сторон стенами, и дверь за ними захлопнулась, лязгнув засовами.

- Давненько, давненько ты у нас не появлялся. Семен Давыдович будет рад. Прошу, - женщина жестом руки указала на следующую железную дверь. Первым в неё  вошел Сердюков. Митусов пропустил перед собой старушку и уже хотел последовать за ней, как тяжелая створка захлопнулась у него прямо перед самым носом.

- Подождите пока там, товарищ капитан, - громко сказала медсестра через закрытую дверь. - Сейчас доктор ознакомится с вашими документами.

Раздался громкий стук.

- Откройте немедленно! Я требую!

- Тётя Маша, ты все такая же – не берут тебя годы, - Сердюков обнял за плечи пожилую женщину, не обращая никакого внимания на крики сослуживца.

- Да, уж, будет тебе, Петрович! Время делает своё дело, и оно сильнее нас, людей.

- Может, ты и права, тётя Маша – давно ли я был лейтенантом, а вот уже и до пенсии дослужился.

- Ты еще крепкий мужик, Петрович, а вот молодежь  нынче пошла гнилая. У этого капитана, что ты привез, пади, крыша потекла? А ведь мирное же время – служи себе потихоньку, так от психов отбоя нет.

Капитан Митусов продолжал колотить в дверь и что-то кричать.

- Буйный какой твой офицерик, как ты только его довез?

- Да, вот, уж, с божьей помощью, - в глазах майора Сердюкова блеснул озорной огонёк.

Из двери своего кабинета вышел начальник отделения подполковник Липкин. Когда он увидел Сердюкова, лицо его расплылось в улыбке.

- Петрович! Старый таежный медведь! Рад видеть тебя, дружище! Тётя Маша, давай, организуй нам закусочку.

Услышав очередной стук в дверь, Липкин  поднял вверх брови.

- Больного привез, Петрович? Я, уж, думал ты на пенсии и просто так навестил старого приятеля. Что он так ломится? Из буйных что ли?

- У него это бывает временами, Семен Давыдович. Новый начальник  штаба нашего полка капитан Митусов. Ты, уж, его проверь, да подлечи. Бумаги на него я прямо здесь выпишу. Не возражаешь?

- Мне–то какая разница? Сейчас распоряжусь насчёт санитаров, а ты иди пока в мой кабинет. Тётя Маша сейчас закусь приготовит, и мы отметим нашу встречу.

Через двадцать минут на газетах, разложенных на полированном столе начальника отделения, уже стояла бутылка со спиртом, в тарелках лежали, издавая аппетитный запах, квашеная капуста, грибы, сёмга, несколько  луковиц и хлеб.

- А твой капитан на самом деле буйный. Ты бы видел, как он отбивался от санитаров. Пришлось ему смирительную рубашку надеть. Не перестаю удивляться, на какие только выдумки способно сознание больного в минуты кризиса. Твой тоже знаешь, что заявил? Будто это он тебя привез на освидетельствование. Во, даёт! Я ему спокойно задаю элементарные вопросы, проще некуда: имя, фамилия, год рождения, о матери спросил. Спросил, какой она его кормила грудью – так он через стол бросился на меня, и, если б не рубашка, разорвал бы. Пришлось сделать ему инъекцию успокаивающего и отправить в изолятор. Сейчас, пади, спит, как дитя. Да, бог с ним, с твоим Митусовым, я не таких ещё излечивал. Сейчас, вот, докторскую пишу, Петрович, и благодарен тебе за материал в лице твоего капитана. Надо же что придумал – он тебя привез! Давай выпьем!

Ночевал Сердюков у подполковника Липкина дома, где они продолжили застолье, а на утро попросил разрешения навестить начштаба. Когда он вошел в изолятор, капитан лежал в больничной пижаме на койке и смотрел в потолок. Он даже не обратил внимания на то, что открылась дверь, и майору пришлось громко кашлянуть.

- Как здоровье, товарищ капитан?

Митусов  медленно повернул голову.

- Вы за это ответите, Сердюков! Никому не позволено запирать в психушку здорового человека. Я отдам вас под трибунал за самоуправство!

- Вы считали, что это право есть только  у вас?

- Я не врач, поэтому привез вас в госпиталь.

Майор глубоко вздохнул и развёл руками.

- Я тоже не психиатр, хотя и врач. После вашей беседы с завотделением знаете, какой вам поставили диагноз?

Капитан не ответил.

- Так вот, у вас отдалённые последствия черепно-мозговой травмы с выраженным психоподобным синдромом в стадии нестойкой компенсации.

Митусов вскочил с кровати.

- Это вы всё устроили  с вашим дружком Липкиным или как там его!

- Успокойтесь, товарищ капитан, а то сейчас сюда санитары нагрянут. Вы поймите одно – отклонение от нормы можно найти у любого человека. И  какая она – норма? Психиатрия – дело тонкое и путанное. Смею вас заверить – никакого сговора с подполковником Липкиным у меня не было. Психиатр с его именем и стажем в каждом видит психа, а вы ещё начали буянить – вот результат. Во мне, как вам не покажется странным, он аномалий не видит. Вы вот – другое дело. Жалко мне вас – с таким диагнозом продвигаться по служебной лестнице будет нелегко. Без сомненья, с вашим здоровьем всё нормализуется, и я прослежу за этим в нашей санчасти, как врач. Но вот запись в личном деле.… Как с ней-то быть? Вот и выходит, что рыли вы яму мне, а сами в неё угодили. Бывает… Может фруктов принести, товарищ капитан? Витамины вам будут полезны. А то я мигом.

Митусов молчал, раздумывая над своим положением, и кусал губу.

- Не паясничайте Сердюков! Я не мальчик, и все понимаю. Чего вы хотите?

- Чего я хочу? Только того, чтобы вы были нормальным человеком.

- Я и так нормальный – вы же знаете! – начштаба скорчил страшную гримасу.

- На этот счет у меня своё мнение, а у Липкина своё. Так, что, если вы не хотите фруктов, позвольте с вами проститься - мне нужно возвращаться в часть. Выздоравливайте, - Сердюков направился к двери.

- Подождите! – голос капитана стал мягче. - Давайте договоримся. Я готов принять ваши условия,  знаю, что они у вас есть.

Майор обернулся.

- О чём вы?

- Вызволите меня отсюда, и я сделаю всё, что вы хотите.

Сердюков вздохнул и пожал плечами.

- Мне от вас ничего не нужно. Я могу, конечно, уговорить  завотделением отпустить вас под мою ответственность. Пообещаю, что буду наблюдать за вами и помогу, если будет какой-нибудь срыв. Более того, я могу попросить его не делать никаких записей о вашем пребывании здесь. Поэтому всё случившееся на вашей карьере никак не отразится. Я буду нем,  как рыба, но за других ручаться не могу – над сарафанным радио у меня контроля нет.

- Я могу быть уверен в вас?

- Слово офицера!

- В таком случае  идите немедленно к этому Липкину! Я не могу здесь больше оставаться!

 

Почти всю обратную дорогу Митусов с Сердюковым добирались молча – и в самолете, и в УАЗике, дожидавшемся их рядом с лесным аэродромом. И только в конце пути майор предложил начальнику штаба:

- Товарищ капитан, я, вот, сегодня думаю ребят собрать по случаю нашего благополучного возращения. Поросёнка заколю, - он помедлил. - Какого захотите. На стол я подам его под хреном – у меня есть чудесный рецепт. Мне кажется, так инцидент будет исчерпан. Мы все станем единой дружной семьёй.

Митусов крепче сжал баранку руля.

- У нас хорошие офицеры, и я уверен,  за столом вы их узнаете лучше, - Сердюков добродушно улыбался  и не сводил глаз с начальника штаба, а тот хмурил брови и покусывал губу.

- Я не пью с подчинёнными! – отрезал он.

- Как хотите, - майор пожал плечами и отвернулся к окну, за которым мелькали сосны, стоявшие вдоль грунтовки.

 

Вечером после службы офицеры теснились за широким столом в небольшой комнате майора Сердюкова. На столе стояла наспех приготовленная закуска, бутылки со спиртом, и все ждали главное блюдо – жареного поросенка под хреном, которым обещал всех попотчевать начальник санчасти. Когда, наконец, появилось оно, большое блюдо, на котором лежал, издавая аппетитный запах, покрытый хрустящей корочкой, поросёнок, собравшиеся оживленно зашумели.

- Петрович, ты какого из них заколол? – спросил кто-то из офицеров, и все почему-то замолчали.

Майор тяжело вздохнул.

- Гриня пошёл под нож.

- Да ты что! Почему обязательно нужно было резать его?!

- Я подумал, что хватит нам на посёлок одного Григория, а то еще путать начнём.

- Не пришлось бы, - в комнату вошёл командир полка, и офицеры дружно встали. - Поторопился ты, Петрович. Поторопился. Капитан Митусов только что подал мне рапорт о переводе в другую часть. Не пойму – неужели так на него подействовало то, что его диагноз в отношении тебя  не оправдался? Странные они эти столичные штабные шаркуны, самоуверенные какие – то. Может, оно всё и к лучшему, что Митусов от нас уходит. Не сумел он вписаться в наше  офицерское братство, и избавил нас от него вот этот поросёнок, – Краснов сделал наигранно грустное выражение лица и посмотрел на блюдо. - Спасибо тебе, Григорий. Ты отдал свою жизнь, чтобы наша офицерская семья осталась такой же дружной. И с хреном ты просто прекрасен. Вечная тебе память. Ну, что, господа офицеры, выпьем за наше братство, за нашу Родину Россию, ради которой мы несём тяжелую, но почётную службу на краю света!

- За Россию! – дружно ответили офицеры.                 

 

Гиперборея

Шоковая терапия