- Мама! Ты знаешь, где умер Наполеон?
- Где?
- На Святой Елене.
- Каким гадостям вас учат в школе!
Все мужики сволочи! Долго-предолго работая в женском коллективе, я свыкся с этой глубокой мыслью как с тем, например, что Земля круглая. О чём бы мои милые коллеги ни начинали разговор, заканчивался он почти всегда этой фразой. Когда высокие разговаривающие стороны выложат всё, что их сейчас волнует, и когда бойкая вначале беседа станет потихоньку замирать, кто-нибудь непременно изречёт эту мудрость. И надолго в нашей лаборатории повиснет тишина, особенно надолго, если и начальница принимает участие. Подопрут женщины щёки кулачками и раскиснут в трансе. А там, глядишь, что-нибудь ещё наболевшее вспомнится – и опять журчание. Не всё рабочее время, конечно, но частенько, однако.
Попробовать включиться в эту беседу, даже просто из спортивного интереса – дохлый номер: подготовка не та. Это как если бы первоклассник пытался на равных беседовать с профессорами. Логика перехода от темы к теме непостижима, объём информации фантастичен, а выводы просто парадоксальны – только основной, про мужиков, и можно безошибочно предсказать. И ещё по нарастающим паузам можно угадать момент, когда, наконец, прозвучит этот крик женской души. В самом деле, что я могу сообщить о жизни вообще и об этих, только им насквозь понятных, мужиках, когда здесь беседуют истинные знатоки – некоторые уже развелись, некоторые только готовятся, другие, напротив, страшно этого опасаются, а кое-кто вообще в девицах ходит. Консилиум, одним словом. Экспертный совет.
Если же разговор повернётся вдруг на детишек, на их болезни, на мытарства бедных матерей, тут уж какое-нибудь дурацкое напоминание о том, что мы на работе или другая какая проза прозвучат таким кощунством, такой бестактностью, что и выразить невозможно. Такой беседе нужна особо возвышенная концовка, с глубоким трансом и полным расслаблением со слезой. И тут уж моральные критерии подчас таких ханжеских высот достигают, что, распаляя друг дружку, становятся женщины в этих разговорах чуть ли не монашками и уж, конечно, во сто крат святее самого Папы Римского – ведь тот, как ни крути, всё же мужик. А главный рефрен и в этих дебатах всё равно останется прежним.
Да, на всё, что хоть как-то относится к семье и браку, падки женщины, готовы про это слушать что угодно и сколько угодно. Не я подметил это – мыльные сериалы давно такую слабость уловили, и всегда в них, точно настроенных на эту главную женскую волну, надеются и страдают бедные героини, а где-то в тени копошится фигура мужика, нередко именно сволочи. Но как раз от него, как от фатального циклона, зависит вся погода жизни. И именно от него женщины всегда чего-то ждут, как дети от Деда Мороза, ждут беззаветно и бесконечно. Собственно о мужчинах разговоры редко ведутся, эти персонажи как-то за кадром маячат, да и злобы на них почти не чувствуется. Скорее это сострадание к сёстрам, женская солидарность. Ведь кто-то должен быть виновен, если что-нибудь не так. И мужчинам в разговорах достаётся по принципу: не вини коня – вини дорогу.
Именно о конях и зашёл тогда большой разговор. Съездили женщины на экскурсию в Хреновое, на конезавод и делились впечатлениями. Я там не бывал и вполуха прислушивался, но рассказать прямо про знаменитый конезавод, без спецвступлений, мои коллеги не могли. Долго шло скорпулёзное перечисление, кто во что был одет и какие магазины, с какими товарами им повстречались. Давалась и графическая иллюстрация фасонов кофточек и каблучков. Если бы я только мог ничего этого не слушать! Но мне просто некуда деться.
Вместе с научными дамами сидит за столом и наш снабженец, пенсионер – Александр Васильевич. Он недавно у нас работает. Не столько, наверно, из-за денег, сколько бежит от домашней скуки. По профессии он ветеринар и кем только не успел побывать! И зоотехником, и председателем колхоза. В войну артиллеристом был и, думаю, очень бравым. Вершиной его карьеры стало короткое директорство на воронежском ипподроме. Увы, именно при нём ипподром и закрыли. С трогательной гордостью Александр Васильевич любит уточнить, что он же был и председателем ликвидационной комиссии своего заведения.
Так вот, слушает он про конезавод как знаток – бывал там не единожды и совсем не экскурсантом. Вижу, очень хочется ему, если уж не главным экспертом, то хотя бы на равных в этот разговор вступить, показать хоть немного, кто он такой, да куда там – беседа хреновская вращается пока вокруг покроя увиденных там плащей и фасонов сумочек. Дамы его присутствия вроде как и не видят. Но вот, кажется, и к лошадкам переходят. Тут и я повнимательней стал слушать. Но дамы и здесь напали на свою любимую тему женского страдания. В хреновском варианте. Есть, оказывается, там памятник лошади и не просто какой-то, а кобыле-матери. Александр Васильевич закивал, подтверждая, и хотел добавить что-то, но увлечённое женское общество просто не заметило этого. Ведь тема-то какая! Ведь та запечатлённая в памятнике кобылица, мать очаровательных жеребёночков, совершила настоящий материнский подвиг: всё время, пока детишек вскармливала, ни разу не прилегла. Бедняжка была хромая и, если бы хоть раз легла, то уж встать бы ни за что не смогла, а лёжа покормить лапочек почему-то совсем невозможно. Вот и стояла она на хромых ногах пока не выполнила свой кобылиный долг. А как только жеребят выкормила, сразу упала замертво оттого, что не спала всё это долгое время. За это ей и памятник.
Трогательно, конечно. И у всех женщин – кто ездил туда и кто всё впервые слышит – глаза уже заметно увлажнились. Ещё несколько слов срывающимся голосом, и вот он, высокий транс наступает. Слава Богу, на этот раз без обычной концовки о мужиках – здесь-то их уж никак не притянешь. Подперли дамы щёчки и переживают. Хорошая такая тишина, наконец, в лаборатории настала, высокая тишина. Их дух воспаряет всё выше и выше, вот-вот ангелы протяжно запоют. Но Александр Васильевич, похоже, что-то важное вспомнил и собирается разговор продолжить. Я-то ясно понимаю, что их сейчас нельзя тревожить, что они себя специально в этот транс вводили ритуальный, что без такой медитации у них, может, весь организм хуже работает, и делаю ему знаки – дескать, не трогайте вы их. А он – вот ведь упрямый ветеринар-артиллерист! – делает вид, что моих предостережений не замечает, так и подмывает его лошадиную эрудицию показать.
И начинает бравый Александр Васильевич свой рассказ, начинает, чёрт возьми, очень удачно, именно в тот момент, когда дамы стали понемногу в чувство приходить, но ещё сладкая расслабленность не позволяет его ловко оборвать. Не вступи он сейчас, как раз кто-то из них чего-нибудь вспомнил бы. И стали они по инерции слушать, тем более, что начал он вещать, вроде, на той же волне.
Был в Хреновом, говорит Александр Васильевич, добрый рысак по кличке Память Палача. Так его назвали в честь папаши – тоже рысака известного, победителя очень многих престижных бегов, которого звали, как вы понимаете, Палач. Упоминание родственных связей совсем настроило женщин на доверительный лад, и они слушали Александра Васильевича почти как равного себе. Я искренне позавидовал ловкому пенсионеру – меня наши дамы такой чести не удостаивали; всегда, если речь не шла прямо о работе, чувствовалось, что они лишь вежливо снисходят до полного профана в тонких житейских делах. А тут именно внимают ему. Ход ветеринарской мысли был простым и ясным – они рассказали о материнской доблести, а он симметричным ответом поведает об отцовской. Так вот, этот Палач был очень породист и знаменит, но по возрасту в бегах уже не участвовал. Однако, его ещё использовали как элитного производителя. Потомство всегда получалось отменное. Женщины внимательно слушают, ещё почти что в трансе, щёчки ещё на кулачках покоятся, а глазки мечтательные. И вот опять повели ветерана Палача выполнять важные генетические обязанности. И не выдержал всегда такой бравый Палач этой последней, уже непосильной нагрузки – скоропостижно скончался прямо во время акта покрытия кобылы. Последний акт…
Опять тишина разлилась. Я даже представил, как, неожиданно захрипев, неуклюже повалился набок красавец рысак и сразу замер на соломенной подстилке с неестественно вскинутой передней ногой, с широко открытыми, ещё полными сочного блеска глазами и с пеной на чёрных губах. Удивлённая молодая подруга его игриво и ласково склонилась и лизнула страшную, ещё горячую пену и, вдруг поняв недоброе, со стоном отпрянула, ужаснувшись. А что виделось дамам – не знаю. Потом у этой роковой кобылы – торжественно продолжил рассказчик – всё же родился симпатичный такой жеребёночек – точь-в-точь как знаменитый Палач. И назвали его Память Палача, и стал он тоже великолепным рысаком.
Женщины ещё сохраняли благостное выражение лиц и сидели в тех же позах, а вдохновлённый вроде бы несомненным успехом Александр Васильевич гордо всех оглядел и с глубоким чувством повторил ключевую фразу: «Скончался во время акта покрытия кобылы!» Всё очень логично рассказал, по-моему на диво уместно и складно – не ожидал я от него. Но какая-то непонятная тень побежала по лицам слушательниц. Что-то несовместимое с лязгом столкнулось в непостижимых женских мозгах. Что-то ужасное прозвучало, совсем неприемлемое для их уже поднявшегося к небесам духа. Наверно, им показалось, что угодили они в какую-то моральную ловушку. «Фу, какая гадость!» – вырвалось у самой впечатлительной. Она резко встала, смерила старого пошляка уничтожающим взглядом и вышла из лаборатории. Остальные с выражением крайней брезгливости последовали за ней. «Всё же мужики сволочи», – бросил я вслед.
– Что с ними? – ошарашено спросил экс-директор ипподрома.
– Ничего особенного. Не надо было лезть! Вы, кстати, не слыхали анекдоты о поручике Ржевском, который всё опошлял?
Помочь сайту
Поздравления
