ОТЕЦ

  До 1976 года считалось, что отец родился 19 мая 1916 года – в день рожденья Пионерской организации СССР (День пионерии). Его родиной является село  Михайловка Суворовского района Тульской области в России. В селе все семьи носят две фамилии – Михайловы или Серовы.

  Село находится в полукилометре от шоссе областного значения (с востока), между ними некошеный луг.

  С трёх других сторон  село обступает лиственный лес густой и темный. Пруда нет.

  Отец  окончил 8 классов первоначальной школы, другой не было.

  Я не знаю, как это произошло, но в 18 лет отец был бухгалтером в колхозе. Сохранилась фото, где он (ещё пацан) стоит в огромной плаще из серой чертовой кожи, в сапогах, на голове большая серая кепка, а в руках большой портфель с двумя металлическими замками. То есть – был при должности, деревенская интеллигенция.

  Осенью 1936 года был призван на действительную службу в кавалерию, но в армии тоже нужны грамотные люди – служил писарем при штабе полка. Тогда же стал коммунистом.

  У отца был почти каллиграфический почерк – ровные правильно выписанные  буквы с наклоном вправо, но без «завитушек», характерных для царской каллиграфии. Писал ровно, даже по нелинованной бумаге. 

  Может в этом секрет его приверженности  канцеляриям, штабам и разным конторам?

 

  В составе кавалерийского полка в 1939 году вступил в Западную Белоруссию (в районе Львова и Бреста).

  По его рассказам люди там были зажиточные и плохо относились к советским  военным – попить не допросишься.

  После этого похода полк расформировали и, объединив с другими такими же полками, реорганизовали в моторизованный корпус.

   Но в этом корпусе, как обычно,  лошадей уже не было, а механизмов почему-то ещё не было. Было всего два мотоцикла, которые отслуживали штаб корпуса, где отец был, опять же, писарем.

 

   Весной 1940 года по рекомендации комкора его направили в школу младших политруков в Ленинград, где и застала его  война. 

     О войне отец рассказывал мало, только сильно опьянев.     

 «Володька! Война – это у-ууу!»  -  и стучал кулаком по столу, скрипя зубами.

 

1941 год.

   Ускоренный выпуск, «кубарь» в петлицу и младший политрук очутился на Центральном фронте уже в августе.

   Сентябрь. Танковый прорыв «клином», войска рассыпались и, потеряв управление, попадали в окружение, потом  - солдаты кучками в плен.  Перед тем, как их схватили, кончились патроны, и они закопали документы на опушке леса.

 

    Пленных было некуда девать, его и ещё троих сотоварищей (с кем закапывали документы) поместили в пустой амбар, даже не допросив, – видимо их взяли в плен солдаты маршевого подразделения, которое не занималось калибровкой пленных – кто есть кто.

    Поэтому младшего политрука сразу не расстреляли.

 

    Но немцы,  люди аккуратные, не знали, что под крепким на вид амбаром нет фундамента (сруб стоял прямо на земле). Их даже не охраняли и, просидев в амбаре сутки, они сбежали на вторую ночь, сделав подкоп под нижним бревном  сруба – земля была мягкая и черная.

   Отец не рассказывал, как и что было потом, но из окружения он вышел один, без оружия.

    Попал в НКВД,  всё рассказал как есть, три или четыре месяца допросов.  Лишили звания, исключили из партии. 

Рядовой.

 

    Штрафной батальон.  Зима 1942 года. Штрафбат бросили в прорыв. «Урр-ааа! За Родину! За Сталина!». Его ранило осколком мины в предплечье левой руки и левую сторону груди.  Несколько очень мелких осколков так и остались в груди,  закапсулировались.

    Опять остался жив.

    Смыл позор кровью, направлен рядовым  на фронт.

   

 1942 год.

Центральный фронт, летом неудачная попытка наступления от Воронежа. 

 Эх! Пехота!

  В наступлении младший командир идёт в первых рядах, в фуражке и с пистолетом.  Немцы первыми выбивали именно их – так и положено по военной науке.  Комвзвода в наступлении живет до двух-пяти дней, максимум.

 Из десяти – семь-восемь гибнут или ранены. Смена командиров идет быстро.

 На этом гребне военной науки рядовой Серов к осени был уже сержантом, командиром взвода.

 

 К концу 43-го стал уже командиром роты, восстановлен в партии.

 К этому времени имел награды – медаль «За отвагу» и орден «Красная звезда».

 В начале 44-го присвоено звание – капитан.

 Отец любил приговорку:  «Вечно грязный. Вечно потный. Командир Иван пехотный»

 Об этом времени мало, что им сказано.

 

ЭПИЗОД.  Зимой активных боевых действий не было, войска сидели в окопах, кормили плохо - хлеб и пшено. Положено через две недели менять подразделения на передовой. Они просидели полтора месяца.  Спасали блиндажи в два наката, где отдыхали, грелись и вповалку спали солдаты.

Командиру роты положен отдельный блиндаж, где ночевали и другие офицеры роты.

Старшина на задах передовой в лесочке углядел лошадиное копыто и часть ноги, торчащие из снега.  Божился, что лошадь не дохлая, а убитая,  значит, есть можно.

Всё делалось под строгим секретом. Только старшина знал, где лежит лошадь, и только он носил мясо на ротную кухню для приварка. 

 Командиру роты за такое - минимум разжалование, но обошлось.

Голод не тётка!

 

 Лето 1944 года. 

Наступление в Западной Беларуси, операция «Багратион».

 Одна из составляющих операции -  создание плацдарма на западной стороне реки Друть.

  Его рота участвовала в форсировании реки.  Заняли плацдарм.  Почти сразу после высадки на берег, в левую ногу попал плашмя осколок мины – огонь был сильный.

  Мины для пехоты страшнее авиабомбы, так как имеет основное назначение – осколками поражать живую  силу противника.

  Осколок плашмя – это удача, иначе ногу бы срезало сразу.

  Но,  и хорошего  мало – голень раздроблена, на ногах не устоишь.

 

  В общем три дня и две ночи он находился на плацдарме и командовал  своими ребятами.

  Только на третью ночь  был эвакуирован  на другой берег.

  От роты осталось треть первоначального боевого состава, но плацдарм был закреплён, и наступление началось успешно.

  За это он получил орден «Боевое Красное знамя».

  Сам он говорил, что командир из него был тогда хреновый:  «Я больше стонал и матерился.

Часто терял сознание».

 

 В эвакогоспитале ему хотели ампутировать ногу по колено, но он на ампутацию не согласился.

 Он был офицером – капитан,  и заставить его не могли. Он дал подписку об отказе от операции.

  Ногу закатали в гипс и отправили отца в тыл.  Добирались до тылового госпиталя почти два месяца. 

   В поезде было жарко и грязно, несмотря на все усилия медперсонала. 

Госпиталь находился  в селе Татищево, которая одновременно была ж/д станицей в Саратовской области.

  Там практиковал отличный хирург с нерусской фамилией, который, после вторичного отказа отца от ампутации, взялся починить ему ногу, и починил.

   Только она стала на 1,5 сантиметра короче, а так – ничего!

 

   Война для отца закончилась, он был приписан к резервному полку в Татищево, а в 1946 году его демобилизовали в чистую,  дав вторую группу инвалидности.

    Он остался жив.  Ему было 29 лет в год Победы.  Хотелось жить в полную силу.

    Он с друзьями-офицерами наезжали погулять в Саратов, где он познакомился в 1945 году с мамой. 

      А на ноябрьские праздники в 1946 году родители поженились. 25 декабря 1946 г. родилась Лена.

 

  За свои ордена  отцу полагались вознаграждения – их называли «наградные» или «орденские». Отец ежемесячно и честно из пропивал со своими друзьями-фронтовиками. 

   В 50-х годах спиртное продавалось практически во всех торговых точках, включая столовые и буфеты в кинотеатрах и театрах, а по всему городу было множество закусочных, пивных ларьков и палаток, рюмочных – их называли «забегаловки» за быстроту обслуживания, простоту закусок и бедноту выбора спиртного.   Вот здесь фронтовики и собирались – пили за победу, вспоминали и понимали погибших, делились горем  и хвастались удачами, пели: «Выпьем за тех, кто командовал ротами, в горло вгрызаясь врагу!»

  Отец до 60-ти лет курил только папиросы «Беломорканал» и пил только водку – это осталось с войны и до конца жизни.

 

   Водка была разная. Самая дешевая – «Сучок»  по 21,20 руб. за 0,5 литра, изготовлялась из древесного спирта. А самая ходовая – «Московская особая» - 28,70 руб. Но качественней всех была «Столичная» - 30,70 руб.,  её подавали в ресторанах или доставали «по блату».

   В 50-х годах водку запечатывали картонными пробочками в форме чашечки и заливали сверху сургучом.  В 60-х перешли на  металлические пробки. «Сучок» закатывали красной пробочкой – называлось: «под красной головкой» - её брали при нехватке денег на  «Московскую».

   «Московскую» и  «Столичную» закатывали  белой блестящей пробочкой – называлось: «под белой головкой» или «белоголовка».

   Самая ходовая закуска – бутерброд из кильки пряного посола на черном хлебе. Часто просто занюхивали «рукавом».

 

   Фронтовики были отдельной кастой -  боевое братство. С одной стороны, их объединяло то, что они  выжили,  а с другой, - пережитое на войне – кровь, боль, грязь, ужас и страх.

    И пропивая «наградные», они, с одной стороны, отдавали дань памяти погибшим (за того товарища),  а с другой стороны,  глушили водкой свою боль, ужас и страх, сидящие в них, как заноза. Психологической реабилитацией фронтовиков никто не занимался, да тогда и слов-то таких никто не знал.   Единственным методом психологической реабилитации народа являлась повсеместная продажа спиртного – в основном водки.

 

      Но мирная жизнь лечила сама.        Отец был рост небольшого (где-то 170 см.).  Лицо обыкновенное русское, но нос не «картошкой», а прямой с горбинкой. Глаза глубоко посажены, серо-голубые. Взгляд прямой.  Высокий лоб с залысинами по краям, волосы зачесывались вверх типа хохолка.  Облысел к 40-ка годам.

    В простой жизни он был веселым, любил шутки, анекдоты. Видимо после войны у него было ощущение, что жизнь началась заново.  

© Copyright: Серов Владимир, 2014

Регистрационный номер №0194071

от 21 февраля 2014

[Скрыть] Регистрационный номер 0194071 выдан для произведения:

  До 1976 года считалось, что отец родился 19 мая 1916 года – в день рожденья Пионерской организации СССР (День пионерии). Его родиной является село  Михайловка Суворовского района Тульской области в России. В селе все семьи носят две фамилии – Михайловы или Серовы.

  Село находится в полукилометре от шоссе областного значения (с востока), между ними некошеный луг.

  С трёх других сторон  село обступает лиственный лес густой и темный. Пруда нет.

  Отец  окончил 8 классов первоначальной школы, другой не было.

  Я не знаю, как это произошло, но в 18 лет отец был бухгалтером в колхозе. Сохранилась фото, где он (ещё пацан) стоит в огромной плаще из серой чертовой кожи, в сапогах, на голове большая серая кепка, а в руках большой портфель с двумя металлическими замками. То есть – был при должности, деревенская интеллигенция.

  Осенью 1936 года был призван на действительную службу в кавалерию, но в армии тоже нужны грамотные люди – служил писарем при штабе полка. Тогда же стал коммунистом.

  У отца был почти каллиграфический почерк – ровные правильно выписанные  буквы с наклоном вправо, но без «завитушек», характерных для царской каллиграфии. Писал ровно, даже по нелинованной бумаге. 

  Может в этом секрет его приверженности  канцеляриям, штабам и разным конторам?

 

  В составе кавалерийского полка в 1939 году вступил в Западную Белоруссию (в районе Львова и Бреста).

  По его рассказам люди там были зажиточные и плохо относились к советским  военным – попить не допросишься.

  После этого похода полк расформировали и, объединив с другими такими же полками, реорганизовали в моторизованный корпус.

   Но в этом корпусе, как обычно,  лошадей уже не было, а механизмов почему-то ещё не было. Было всего два мотоцикла, которые отслуживали штаб корпуса, где отец был, опять же, писарем.

 

   Весной 1940 года по рекомендации комкора его направили в школу младших политруков в Ленинград, где и застала его  война. 

     О войне отец рассказывал мало, только сильно опьянев.     

 «Володька! Война – это у-ууу!»  -  и стучал кулаком по столу, скрипя зубами.

 

1941 год.

   Ускоренный выпуск, «кубарь» в петлицу и младший политрук очутился на Центральном фронте уже в августе.

   Сентябрь. Танковый прорыв «клином», войска рассыпались и, потеряв управление, попадали в окружение, потом  - солдаты кучками в плен.  Перед тем, как их схватили, кончились патроны, и они закопали документы на опушке леса.

 

    Пленных было некуда девать, его и ещё троих сотоварищей (с кем закапывали документы) поместили в пустой амбар, даже не допросив, – видимо их взяли в плен солдаты маршевого подразделения, которое не занималось калибровкой пленных – кто есть кто.

    Поэтому младшего политрука сразу не расстреляли.

 

    Но немцы,  люди аккуратные, не знали, что под крепким на вид амбаром нет фундамента (сруб стоял прямо на земле). Их даже не охраняли и, просидев в амбаре сутки, они сбежали на вторую ночь, сделав подкоп под нижним бревном  сруба – земля была мягкая и черная.

   Отец не рассказывал, как и что было потом, но из окружения он вышел один, без оружия.

    Попал в НКВД,  всё рассказал как есть, три или четыре месяца допросов.  Лишили звания, исключили из партии. 

Рядовой.

 

    Штрафной батальон.  Зима 1942 года. Штрафбат бросили в прорыв. «Урр-ааа! За Родину! За Сталина!». Его ранило осколком мины в предплечье левой руки и левую сторону груди.  Несколько очень мелких осколков так и остались в груди,  закапсулировались.

    Опять остался жив.

    Смыл позор кровью, направлен рядовым  на фронт.

   

 1942 год.

Центральный фронт, летом неудачная попытка наступления от Воронежа. 

 Эх! Пехота!

  В наступлении младший командир идёт в первых рядах, в фуражке и с пистолетом.  Немцы первыми выбивали именно их – так и положено по военной науке.  Комвзвода в наступлении живет до двух-пяти дней, максимум.

 Из десяти – семь-восемь гибнут или ранены. Смена командиров идет быстро.

 На этом гребне военной науки рядовой Серов к осени был уже сержантом, командиром взвода.

 

 К концу 43-го стал уже командиром роты, восстановлен в партии.

 К этому времени имел награды – медаль «За отвагу» и орден «Красная звезда».

 В начале 44-го присвоено звание – капитан.

 Отец любил приговорку:  «Вечно грязный. Вечно потный. Командир Иван пехотный»

 Об этом времени мало, что им сказано.

 

ЭПИЗОД.  Зимой активных боевых действий не было, войска сидели в окопах, кормили плохо - хлеб и пшено. Положено через две недели менять подразделения на передовой. Они просидели полтора месяца.  Спасали блиндажи в два наката, где отдыхали, грелись и вповалку спали солдаты.

Командиру роты положен отдельный блиндаж, где ночевали и другие офицеры роты.

Старшина на задах передовой в лесочке углядел лошадиное копыто и часть ноги, торчащие из снега.  Божился, что лошадь не дохлая, а убитая,  значит, есть можно.

Всё делалось под строгим секретом. Только старшина знал, где лежит лошадь, и только он носил мясо на ротную кухню для приварка. 

 Командиру роты за такое - минимум разжалование, но обошлось.

Голод не тётка!

 

 Лето 1944 года. 

Наступление в Западной Беларуси, операция «Багратион».

 Одна из составляющих операции -  создание плацдарма на западной стороне реки Друть.

  Его рота участвовала в форсировании реки.  Заняли плацдарм.  Почти сразу после высадки на берег, в левую ногу попал плашмя осколок мины – огонь был сильный.

  Мины для пехоты страшнее авиабомбы, так как имеет основное назначение – осколками поражать живую  силу противника.

  Осколок плашмя – это удача, иначе ногу бы срезало сразу.

  Но,  и хорошего  мало – голень раздроблена, на ногах не устоишь.

 

  В общем три дня и две ночи он находился на плацдарме и командовал  своими ребятами.

  Только на третью ночь  был эвакуирован  на другой берег.

  От роты осталось треть первоначального боевого состава, но плацдарм был закреплён, и наступление началось успешно.

  За это он получил орден «Боевое Красное знамя».

  Сам он говорил, что командир из него был тогда хреновый:  «Я больше стонал и матерился.

Часто терял сознание».

 

 В эвакогоспитале ему хотели ампутировать ногу по колено, но он на ампутацию не согласился.

 Он был офицером – капитан,  и заставить его не могли. Он дал подписку об отказе от операции.

  Ногу закатали в гипс и отправили отца в тыл.  Добирались до тылового госпиталя почти два месяца. 

   В поезде было жарко и грязно, несмотря на все усилия медперсонала. 

Госпиталь находился  в селе Татищево, которая одновременно была ж/д станицей в Саратовской области.

  Там практиковал отличный хирург с нерусской фамилией, который, после вторичного отказа отца от ампутации, взялся починить ему ногу, и починил.

   Только она стала на 1,5 сантиметра короче, а так – ничего!

 

   Война для отца закончилась, он был приписан к резервному полку в Татищево, а в 1946 году его демобилизовали в чистую,  дав вторую группу инвалидности.

    Он остался жив.  Ему было 29 лет в год Победы.  Хотелось жить в полную силу.

    Он с друзьями-офицерами наезжали погулять в Саратов, где он познакомился в 1945 году с мамой. 

      А на ноябрьские праздники в 1946 году родители поженились. 25 декабря 1946 г. родилась Лена.

 

  За свои ордена  отцу полагались вознаграждения – их называли «наградные» или «орденские». Отец ежемесячно и честно из пропивал со своими друзьями-фронтовиками. 

   В 50-х годах спиртное продавалось практически во всех торговых точках, включая столовые и буфеты в кинотеатрах и театрах, а по всему городу было множество закусочных, пивных ларьков и палаток, рюмочных – их называли «забегаловки» за быстроту обслуживания, простоту закусок и бедноту выбора спиртного.   Вот здесь фронтовики и собирались – пили за победу, вспоминали и понимали погибших, делились горем  и хвастались удачами, пели: «Выпьем за тех, кто командовал ротами, в горло вгрызаясь врагу!»

  Отец до 60-ти лет курил только папиросы «Беломорканал» и пил только водку – это осталось с войны и до конца жизни.

 

   Водка была разная. Самая дешевая – «Сучок»  по 21,20 руб. за 0,5 литра, изготовлялась из древесного спирта. А самая ходовая – «Московская особая» - 28,70 руб. Но качественней всех была «Столичная» - 30,70 руб.,  её подавали в ресторанах или доставали «по блату».

   В 50-х годах водку запечатывали картонными пробочками в форме чашечки и заливали сверху сургучом.  В 60-х перешли на  металлические пробки. «Сучок» закатывали красной пробочкой – называлось: «под красной головкой» - её брали при нехватке денег на  «Московскую».

   «Московскую» и  «Столичную» закатывали  белой блестящей пробочкой – называлось: «под белой головкой» или «белоголовка».

   Самая ходовая закуска – бутерброд из кильки пряного посола на черном хлебе. Часто просто занюхивали «рукавом».

 

   Фронтовики были отдельной кастой -  боевое братство. С одной стороны, их объединяло то, что они  выжили,  а с другой, - пережитое на войне – кровь, боль, грязь, ужас и страх.

    И пропивая «наградные», они, с одной стороны, отдавали дань памяти погибшим (за того товарища),  а с другой стороны,  глушили водкой свою боль, ужас и страх, сидящие в них, как заноза. Психологической реабилитацией фронтовиков никто не занимался, да тогда и слов-то таких никто не знал.   Единственным методом психологической реабилитации народа являлась повсеместная продажа спиртного – в основном водки.

 

      Но мирная жизнь лечила сама.        Отец был рост небольшого (где-то 170 см.).  Лицо обыкновенное русское, но нос не «картошкой», а прямой с горбинкой. Глаза глубоко посажены, серо-голубые. Взгляд прямой.  Высокий лоб с залысинами по краям, волосы зачесывались вверх типа хохолка.  Облысел к 40-ка годам.

    В простой жизни он был веселым, любил шутки, анекдоты. Видимо после войны у него было ощущение, что жизнь началась заново.  

 

Осень на Волге

Первый блин