На рогах

Он снова пьян, наш бригадир. Бредёт, бедолага, с поникшей головой, и волна лоснящихся чёрных волос траурной лентой прикрывает его правый глаз. Начальник цеха Ефимов во второй половине дня уехал по делам, оставив вместо себя бригадира, и по этому случаю Батенков принял усиленную дозу «успокоительного», предварительно сбегав за «лекарством» в ближайшую палатку. Передвигается медленно, стараясь создать вид абсолютно трезвого человека – осторожно, с трудом сохраняя равновесие, ступает неверными ногами на асфальтовую твердь заводского двора.

         Мы, отложив на время дела и оставив разговоры, в полной тишине через широкие, похожие на витрины магазина окна электроцеха, пристально следим за его передвижением. Вот он уже совсем рядом, сейчас войдёт. Володя судорожно хватается за ручку двери, тянет на себя – та не сразу, но поддаётся. Не входит, а вваливается, останавливается как вкопанный у самого порога, резко вскидывает голову и  непослушная прядь волос ложится на своё законное место. Он проводит широко расставленной пятернёй, как граблями,  по волосам, приводя их в порядок, и прямо с порога, обведя нас туманным взглядом, торжественно заявляет: «Мой прадед сидел в равелине Петропавловской крепости, чтобы сделать вас, дураков, свободными!», и выкидывает вверх руку, сжатую в кулак.

Володя Батенков верен себе – как хорошенько наберётся, так заводит старую песню о славном прошлом своего рода. То ли в самом деле он был потомком того самого знаменитого декабриста Батенкова, то ли просто спекулировал случайным сходством фамилий, бог его знает… Как бы там ни было, но на трезвую голову  разговора об этом он не заводил, а раз сел на своего любимого конька, значит, поддал, и поддал крепко.

Через четверть часа, после не раз уже слышаной и успевшей наскучить нам истории о знаменитом своём пращуре, закованном когда-то в кандалы, а потом ещё двадцать лет отбывавшем  ссылку в Сибири, Батенков садится за стол дежурного электромонтёра  и  рука его невольно тянется к телефонному аппарату.  Первый звонок, как полагается, жене. По отдельным, долетающим до наших ушей словам и обрывкам фраз, которые извергает телефонная трубка, нам нетрудно догадаться, что ему отвечают на том конце провода. 

–    Алло, жена? Как дела? Как Найда? (это его собака – овчарка)

–       Опять пил?!

–       Кто? Я?

–       Ну не я же, сволочь ты этакая!

–    Чего орёшь? Ты хоть знаешь, с кем ты сейчас разговариваешь? Думаешь, с бригадиром?

–   Неужели  с начальником?

–   Вот именно, с начальником цеха!

–       И кто же только таких дураков ставит?!

–       Представь себе, вот таких дураков-то и ставят!

–       Снова нажрался как скотина…

–      Вернусь с работы, я тебе покажу, кто из нас сволочь и кто из нас скотина! 

Со злостью бросив трубку, опять наполняет стакан, опустошает его и снова не даёт покоя телефону: 

–       Алло, сестра? А ну-ка, Нина Петровна, угадай с трёх раз, кто сейчас с тобой разговаривает?

–       Хочешь сказать, за начальника оставили? Опять набрался?

        –   Ничего себе! Сразу в точку! Ну ты и стерва! 

  Этот разговор не длится и минуты – сестре потомка декабриста невмоготу выслушивать ахинею, которую несёт её пьяный братец.

  – Зазналась, паскуда… – повернувшись вполоборота и болезненно улыбаясь, поясняет нам Володя, и глаза его наполнены скорбью.

  Остаток из бутылки – в нутро. Уж теперь-то надо хорошенько прицелиться, чтобы попасть указательным пальцем в кнопки номеронабирателя. Видим, что даётся это Батенкову нелегко – тычет да всё мимо –  но, в конце концов, своего добивается.

–             Тёща! Здравствуй, родная! Поздравь хоть ты меня! Сегодня я за начальника!

Но старая и больная женщина не слышит его, потому как абсолютно глуха и к тому же в её квартире нет телефона. Так и засыпает потомок декабриста с плотно прижатой к уху телефонной трубкой, посылающей  в его одурманенный водкой мозг тоскливые сигналы… 

Спустя  несколько минут наш бригадир валится со стула на пол, потащив за провод  телефонный аппарат, а тот, в свою очередь, сметает со стола всё, что там находится: оперативный журнал, документацию дежурного, ручку, ключи и порожнюю бутылку со стаканом, которые, печально звякнув перед своей кончиной, разлетаются вдребезги. 

Подгоняем к цеху электропогрузчик, бережно подбираем с пола обездвиженное тело и укладываем его на деревянный поддон, предварительно устлав тот телогрейками. Поддон осторожно насаживаем на «рога» электропогрузчика – так и везём по территории завода, через проходную, и дальше по улице Новорязанской, затем по Ольховской, почётным караулом сопровождая с обеих сторон героического потомка именитого декабриста – не дай бог, сползёт, да прямо под колёса!

В целости и сохранности доставляем Володю Батенкова домой – благо, что живёт недалеко! Дверь открывает его жена, и пока мы передаём бесценный груз из рук в руки, та яростно отвешивает мужу оплеуху за оплеухой, а Найда, виляя от радости хвостом, умудряется между ударами пару раз лизнуть хозяина в щёку...

           Это было последней каплей, переполнившей чашу терпения директора молочного завода товарища Сомова – Батенкова уволили на следующий день.