Ложкарь Н. М. - Хмельной кураж

  Молодые люди остановились на крыльце и стали спорить, и в открытое кухонное окно доносились все тонкости, все нюансы разговора.
— Жить на речке, и не уметь плавать – это же парадокс, — в голосе внука все чаще проскальзывали иронические нотки деда.
— А у меня фобия, — оправдывалась Полина. — Гидрофобия.
— Надо наступать на горло своим страхам, чтобы дальше идти по жизни с высоко поднятой головой.
— Ой, — чуть наигранно рассмеялась девочка. — Ты, прям, как Назар Матвеевич говоришь цитатами и афоризмами. За ним хоть ходи с блокнотом и записывай.
На том беседе и прервалась, молодежь шумно, как присуще только ей, ввалилась в избу, где их и встретила Евдокия Семёновна.
— А вот и мы.
— Купальный сезон закрывается после Ильина дня, — больше для проформы проворчала пожилая женщина.
—Ба, да на улице плюс тридцать. Дышать нечем. Вот, Полину, кстати, обучаю плавать. Надо же: у воды – и не напиться.
— И как успехи? — Евдокия Семёновна радовалась, что между молодыми людьми зарождались такие тёплые, чуть трепетные, дружеские отношения. По крайней мере, она надеялась, что общение я умной, начитанной девочкой, пойдет на пользу её внуку. И уже пошло: пару раз она замечала Матвея с книгою в руках. — Баттерфляй?
— Нет, — возмутился внук. — Баттерфляй слишком сложный стиль, нам бы сначала кроль освоить.
— Аппетит-то, хоть, нагуляли? Минут через десять и обед поспеет.
— Пить хочется.
— Компот свежий сварила, в холодильнике.
Матвей распахнул дверку холодильника, замер на мгновение, а потом весело и громко рассмеялся:
— Поль, иди-ка сюда. Посмотри на это, — парнишка достал двухлитровую бутылку с прозрачной жидкостью, на которой красовался стикер, где бабушкиным почерком было написано: «Святая вода».
— И? — Полина искренне не понимала, что так могло рассмешить Матвея.
— Смотри дальше. Это уже ответы дедушки, — он стал поочередно доставать из недр холодильника ёмкости, с такими же красочными наклейками на боках, и читать вслух, подражая голосу Назара Матвеевича.  — «Праведное молоко», «Безгрешный компот», «Освященные попом Василием грибочки», «Сакральные огурчики», «Непорочное варенье из крыжовника».
— Куражится Назар Матвеевич, — сквозь непрерывный смех выдохнула все же Полина.
— Да, дед сегодня явно в ударе.
— Он всю жизнь в ударе, — подала голос Евдокия Семёновна, промокнув глаза уголком платочка. — Обед готов. — Добавила она громко.
И на кухню вышел Назар Матвеевич:
— Я слышал глас, зовущий на трапезу.
— Ух, ты! — внук не смог сдержать громкого восторженного возгласа, ибо дед появился при полном параде.  Черный, в мелкую полоску, костюм, белоснежная сорочка, красный галстук, и под свет ему носовой платочек, чей уголочек кокетливо торчал из кармана. Даже все свои наградные значки, еще армейские и уже трудовые, нацепил.
— А что? — Назар Матвеевич глянул в зеркало, попутно поправил жиденькую прическу. — Каков есть, такого и в люди несть.
— И куда это мы такие нарядные лыжи-то навострили? — Евдокия Семёновна нахмурила брови.
— Зовут к соседу на весёлую беседу.
Догадка озарила её лицо:
— Понятно. Значит, Ракитин из города приехал?
— Да,             — подтвердил её догадку дед. — Пал Палыч приехал на уборку урожая, то есть корнеплоды убрать, отсортировать, да в погреба засыпать. — Дед был в приподнятом настроении.
— Опять пить да дурить будете!? — прозвучало больше убеждение, чем вопрос. — От старых дураков и молодым покоя нет.
— Что это? — возмутился Назар Матвеевич. — Мы культурно посидим, выпьем, поговорим.
— Свежо предание, да вериться с трудом, — Евдокия Семёновна продолжала ворчать, накрывая на стол. — Вы как с Ракитиным схлестнетесь, так обязательно что-нибудь да учудите. А мне потом на улицу глаз казать стыдно.
— Да ладно, мать, не нагнетай, — деду было трудно испортить настроение. Он буквально светился в предвкушении от встречи со старым другом. — Не так уж и часто мы с ним встречаемся.
— Хоть редко, да метко.
— Хоть жду, да дождусь, — тут же парировал своей присказкой дед.
Матвей бросил выразительный взгляд на бабушку, в котором искрил неподдельный интерес:
— Бабуль, а расскажи-ка нам, что там дед во хмелю куражил?
— Да, — неожиданно того самого потребовал и дед. — Ведь ничего, по большой сути, и не было-то.
— Ой, ли! — театрально всплеснула руками бабушка, держа в одной руку большую ложку, чем напомнила дирижера.  — А кто устроил ралли на тракторах, да всходы озимых попортил? А кто додумался общественный туалет около конторы на другое место переставить?
— Что? — внук подскочил на месте, в ожидании очень смешного рассказа.
— Да, — бабушку тоже было проблематично остановить, когда она входила в раж. — Приходит утром начальство на работу, и что они там видят?
— Что? — теперь и Полина проявила интерес.
— Выгребная яма отдельно, а сам кабинет туалета – рядышком стоит. Извините, что не ненароком аппетит попортила. А случай с Елисеем?
Дед только слабо отмахнулся, словно от навязчивой осенней мухи:
— Да когда это было? Ты бы еще времена Чапая III Добродушного вспомнила.
— А вы и тогда шалили? — очаровательная улыбка не сходила с губ Полины.
— Совсем мальцами мы тогда с Пашкой – промокашкой были. Однажды, очень ранним утром пробежали мы с ним вдоль нашей улицы, да позакрывали на всех домах ставни. Раньше на окнах ставни ставили. Народ просыпается, смотрят в окна – а там ночь еще, да и на другой бочок. А пастухи уже ругаются, недойная скотина орёт, председатель ногами сучит. — В его старческих глазах блеснула легкая грусть по прожитым годам. Можно даже сказать – скорбь. — Эх, как же быстро жизнь промчалась. Не могли мы в свое время оценивать те счастливые мгновения, не могли, не понимали. А вот теперь их за любые деньги не купишь, не воротишь.
Все-таки сменилось настроение у деда, как-то уж стремительно, даже страшновато стало.
— Он один приехал, или с супругой? — Евдокия Семёновна перевела тему разговора, пытаясь отвлечь мужа от невесёлых раздумий.
Он усмехнулся в бороду, понимая её желания:
— Не волнуйся, мать. Я не на долго. У нас всего одна «беленькая». Магазины закрыты, самогон сейчас уже никто и не варит. Это же не город.
— А у нас в городе тоже после десяти часов спиртное не продают, — решил блеснуть своей осведомленностью Матвей.
— Ха, — дед моментально вернулся в отличное расположение духа. — Да разве этот факт может остановить русскую смекалку? Вот я, например, когда гостил, полгода назад у Пал Палыча, то нашел способ в полночь купить бутылку водки.
— Это как? — Матвей даже ложку отложил, отрываясь от превосходно приготовленной            окрошки.
— Нам бы выпить, да полночь пробила. Паша сразу раскис, спать собрался, а ему пари предлагаю, что сейчас вот пойду в супермаркет и любую, какую душа попросит, просто возьму и куплю. Ударили по рукам, пошли. И вот она стоит, родимая, на полочках, разноцветными этикетками подмигивает. И денег в кармане много, и купить честно не разрешается. Тогда я подхожу к полке, беру бутылку водки, быстро, с хрустом, сворачиваю крышку, делаю два внушительных глотка прямо из горлышка, и ставлю спокойно её на место. Охранники от такой наглости дар речи потеряли. Случился с ними акустический резонанс, ставший причиной лексического замыкания. — Дед, довольный таким речевым оборотом, даже пальцем в небо ткнул.  — А когда отошли они от шока, то стали буквально на коленях уговаривать меня купить эту бутылку.
— Нашел о чем с детишками разговаривать, — укоризненно покачала головой бывшая учительница.
— Да они сами больше нас знают, — оправдываясь, смутился Назар Матвеевич.
— Так и должно быть, да вот только подначивать не стоит.
— Ладно, мать, спасибо за окрошку. Пойду я. — Заждался, наверное, Павлуша, да и у водки срок годности может закончиться, — усмехаясь и кряхтя, дед поспешил из избы.
 
   После сытного обеда чай решили пить на открытой веранде: там не так жарко, да и слабый ветерок дул с реки. По сложившийся давным-давно традиции чай пили из самовара, правда электрического, со свежим вареньем. Сегодня это было яблочно-грушевое повидло.
— Евдокия Семёновна,  — обратилась к бывшей учительнице Полина. — А расскажите, пожалуйста, историю с Елисеем.
— Да, баб, — оживился Матвей. — Я что-то не помню эту историю.
— Да что там рассказывать? — Евдокия Семёновна задумчиво посмотрела вдаль, погружаясь в события давно минувших дней. — Ничего особенного и интересного.
— Ну, бабуль, — словно младенец заканючил Матвей.
— Был у нас в деревне мужичок. Каким ветром его занесло в наши края – история о том умалчивает. Звали его необычно – Елисеем. Вот такое сказочное имя, хотя до царевича ему было далеко. Семь вёрст до небес, да и те лесом. И был он то ли набожным православным человеком, то ли адептом старой веры, а может и сектантом каким. Никто тогда этим особо не интересовался. Времена были иные: пионеры, комсомольцы, партийцы. Комсорг наш было взял Елисея в оборот, да в скором времени отступил. Крепко сидела в мужичке вера, свято следовал законам божьим, слепо чтил и соблюдал все традиции. Привыкли мы как-то к этой странности. Ведь человеком он был не плохим, да и работником отличным. Вот только Назар со своим закадычным другом Пашкой никак не могли угомониться. Постоянно цеплялись к Елисею, лекции всякие читали, да больше подшучивали над его набожностью. Особенно когда «принимали на грудь». И однажды они жестко разыграли его, если не сказать жестоко. Алкоголь ведь затуманивает разум, отключает напрочь всякое здравомыслие.   
Дело было перед Пасхой. Павел затеял дома нешуточный ремонт: перегородку поставить, обои поклеить, полы выровнять. Вот Назар с Елисеем по вечерам и ходили к нему помогать. А Ракитин, надо признать, был электриком отличным, золотые руки. Кроме обычного, что около двери, выключателя, был у него еще один, потайной. Под столешницей кухонного стола. Значит, поработали мужики пару часов, Паша и говорит:
— Все, мужики, пора перекусить.
— Обязательно, — вторит ему Назар, и оба смотрят так выразительно на Елисея. Тот качает только головой:
— Я только чай пустой попью. Пост великий.
А друзья только этого и ждали, паразиты. Давай в четыре руки накрывать на стол, при этом комментировать и расхваливать блюда. Картошка из печки с румяными боками, маринованные грибочки в сметане, рыба жареная с луком и морковью, яблочки моченные в капусте, сало соленое, сало копченое с мясными прослойками. Ну, и самогон, конечно. Куда же без него, без «хозяина» стола? Смотрит Елисей на такое изобилие, скулы сводит, желудок сжимается. Пьет огненный чай большими глотками, организм обмануть пытается.
— Да съешь кусочек, мы никому не скажем, — уговаривает его Паша.
Тот снова лишь качает головой, да в потолок пальцем показывает: мол, он, Бог, все видит.
И Назар подначивает, выпивает рюмку, приговаривая:
— Эх, хорошо пошла. Словно Бог с тросточкой прошелся.
И сидят два здоровых мужика, да после тяжкого труда, да после самогона, метут все со стола, словно в год голодный. Быстро убавляется еда со стола, а Елисей все держится, только часто в лице меняется. То бледнеет, то краснеет.
— Бог любит троицу, — произносит Назар очередной тост.
Вот тут-то нервы у Елисея и не выдержали. Схватил он вилку, да нацепил на нее большой шмат копченого сала, и…. И в это время Паша воспользовался своим тайным выключателем. Хоп – и свет гаснет. Елисей даже вилку от неожиданности уронил, а потоп бросился на колени, и давай поклоны бить, крестные знамения на себя накладывать, да в потолок шептать:
— Спасибо тебе, Господи, что не дал согрешить верному рабу твоему.
А рядом по полу друзья катаются, да смехом захлёбываются.
Евдокия Семёновна закончила повествование и глянула на молодежь. Те, словно прилежные ученики, сидели тихо, ни разу не перебили ее ни вопросом, ни возгласом.
— Вот, собственно, и вся история.
— А что потом стало с Елисеем?
— Недолго он прожил у нас. В скором времени он уехал, говорят, что видели его где-то под Москвой, в мужском монастыре. А Назар с Пашкой, как были шалопаями, таковыми и остаются до седых волос. — Она бросила тревожный взгляд на соседний дом и тяжело вздохнула.
— Бабуль, да не волнуйся ты так. Всё будет хорошо.
— Надеюсь, — слабо улыбнулась женщина. — Пора бы уж давным-давно остепениться. А он как герой мультфильма «Котенок по имени «Гав»:
— Не хоти туда, там джут тебя неприятности.
— Ну, как же туда не ходить? Они же ждут.
Настроение удалось немного приподнять.
 
 Назар Матвеевич вернулся в потёмках. Матвей не спал и слышал, как хлопнула калитка, как радостно взвизгнул Чапай, как дед тяжело опустился на ступеньку крыльца. Наверняка, достал трубку и кисет с душистым табачком. Матвей накинул на плечи плед и вышел на крыльцо. Хотя целыми днями стояла жаркая погода, ночи становились с каждым разом всё холоднее и холоднее.
Дед обернулся:
— А, внучок. Что, не спиться?
— Бабушка тоже не спит, хотя и старательно делает вид, — Матвей присел рядом. — Волнуется.
— Ну и зря. Выпили мы по «стопочке» и сдулись. Жара, года, толстая медицинская карточка. Остались только одни разговоры, пустая хвальба, да горькие воспоминания.
— Это жизнь.
— Это старость, — с грустинкой ответил Назар Матвеевич, и после продолжительной паузы добавил: — Удивительно всё-таки устроен человек. Мы всегда огорчаемся, когда теряем богатство, деньги, что-то ценное, и при этом остаемся абсолютно равнодушными к тому, что уходят дни нашей жизни. Так стремительно. На веки вечные. Без права на возврат. Запомни, внучок, первое правило счастливой жизни: ни одна минута жизни не повторяется, и каждый миг – начальная точка отчета. Надо научиться ценить это каждое мгновение.

© Copyright: Владимир Невский, 2019

Регистрационный номер №0441750

от 10 марта 2019

[Скрыть] Регистрационный номер 0441750 выдан для произведения:   Молодые люди остановились на крыльце и стали спорить, и в открытое кухонное окно доносились все тонкости, все нюансы разговора.
— Жить на речке, и не уметь плавать – это же парадокс, — в голосе внука все чаще проскальзывали иронические нотки деда.
— А у меня фобия, — оправдывалась Полина. — Гидрофобия.
— Надо наступать на горло своим страхам, чтобы дальше идти по жизни с высоко поднятой головой.
— Ой, — чуть наигранно рассмеялась девочка. — Ты, прям, как Назар Матвеевич говоришь цитатами и афоризмами. За ним хоть ходи с блокнотом и записывай.
На том беседе и прервалась, молодежь шумно, как присуще только ей, ввалилась в избу, где их и встретила Евдокия Семёновна.
— А вот и мы.
— Купальный сезон закрывается после Ильина дня, — больше для проформы проворчала пожилая женщина.
—Ба, да на улице плюс тридцать. Дышать нечем. Вот, Полину, кстати, обучаю плавать. Надо же: у воды – и не напиться.
— И как успехи? — Евдокия Семёновна радовалась, что между молодыми людьми зарождались такие тёплые, чуть трепетные, дружеские отношения. По крайней мере, она надеялась, что общение я умной, начитанной девочкой, пойдет на пользу её внуку. И уже пошло: пару раз она замечала Матвея с книгою в руках. — Баттерфляй?
— Нет, — возмутился внук. — Баттерфляй слишком сложный стиль, нам бы сначала кроль освоить.
— Аппетит-то, хоть, нагуляли? Минут через десять и обед поспеет.
— Пить хочется.
— Компот свежий сварила, в холодильнике.
Матвей распахнул дверку холодильника, замер на мгновение, а потом весело и громко рассмеялся:
— Поль, иди-ка сюда. Посмотри на это, — парнишка достал двухлитровую бутылку с прозрачной жидкостью, на которой красовался стикер, где бабушкиным почерком было написано: «Святая вода».
— И? — Полина искренне не понимала, что так могло рассмешить Матвея.
— Смотри дальше. Это уже ответы дедушки, — он стал поочередно доставать из недр холодильника ёмкости, с такими же красочными наклейками на боках, и читать вслух, подражая голосу Назара Матвеевича.  — «Праведное молоко», «Безгрешный компот», «Освященные попом Василием грибочки», «Сакральные огурчики», «Непорочное варенье из крыжовника».
— Куражится Назар Матвеевич, — сквозь непрерывный смех выдохнула все же Полина.
— Да, дед сегодня явно в ударе.
— Он всю жизнь в ударе, — подала голос Евдокия Семёновна, промокнув глаза уголком платочка. — Обед готов. — Добавила она громко.
И на кухню вышел Назар Матвеевич:
— Я слышал глас, зовущий на трапезу.
— Ух, ты! — внук не смог сдержать громкого восторженного возгласа, ибо дед появился при полном параде.  Черный, в мелкую полоску, костюм, белоснежная сорочка, красный галстук, и под свет ему носовой платочек, чей уголочек кокетливо торчал из кармана. Даже все свои наградные значки, еще армейские и уже трудовые, нацепил.
— А что? — Назар Матвеевич глянул в зеркало, попутно поправил жиденькую прическу. — Каков есть, такого и в люди несть.
— И куда это мы такие нарядные лыжи-то навострили? — Евдокия Семёновна нахмурила брови.
— Зовут к соседу на весёлую беседу.
Догадка озарила её лицо:
— Понятно. Значит, Ракитин из города приехал?
— Да,             — подтвердил её догадку дед. — Пал Палыч приехал на уборку урожая, то есть корнеплоды убрать, отсортировать, да в погреба засыпать. — Дед был в приподнятом настроении.
— Опять пить да дурить будете!? — прозвучало больше убеждение, чем вопрос. — От старых дураков и молодым покоя нет.
— Что это? — возмутился Назар Матвеевич. — Мы культурно посидим, выпьем, поговорим.
— Свежо предание, да вериться с трудом, — Евдокия Семёновна продолжала ворчать, накрывая на стол. — Вы как с Ракитиным схлестнетесь, так обязательно что-нибудь да учудите. А мне потом на улицу глаз казать стыдно.
— Да ладно, мать, не нагнетай, — деду было трудно испортить настроение. Он буквально светился в предвкушении от встречи со старым другом. — Не так уж и часто мы с ним встречаемся.
— Хоть редко, да метко.
— Хоть жду, да дождусь, — тут же парировал своей присказкой дед.
Матвей бросил выразительный взгляд на бабушку, в котором искрил неподдельный интерес:
— Бабуль, а расскажи-ка нам, что там дед во хмелю куражил?
— Да, — неожиданно того самого потребовал и дед. — Ведь ничего, по большой сути, и не было-то.
— Ой, ли! — театрально всплеснула руками бабушка, держа в одной руку большую ложку, чем напомнила дирижера.  — А кто устроил ралли на тракторах, да всходы озимых попортил? А кто додумался общественный туалет около конторы на другое место переставить?
— Что? — внук подскочил на месте, в ожидании очень смешного рассказа.
— Да, — бабушку тоже было проблематично остановить, когда она входила в раж. — Приходит утром начальство на работу, и что они там видят?
— Что? — теперь и Полина проявила интерес.
— Выгребная яма отдельно, а сам кабинет туалета – рядышком стоит. Извините, что не ненароком аппетит попортила. А случай с Елисеем?
Дед только слабо отмахнулся, словно от навязчивой осенней мухи:
— Да когда это было? Ты бы еще времена Чапая III Добродушного вспомнила.
— А вы и тогда шалили? — очаровательная улыбка не сходила с губ Полины.
— Совсем мальцами мы тогда с Пашкой – промокашкой были. Однажды, очень ранним утром пробежали мы с ним вдоль нашей улицы, да позакрывали на всех домах ставни. Раньше на окнах ставни ставили. Народ просыпается, смотрят в окна – а там ночь еще, да и на другой бочок. А пастухи уже ругаются, недойная скотина орёт, председатель ногами сучит. — В его старческих глазах блеснула легкая грусть по прожитым годам. Можно даже сказать – скорбь. — Эх, как же быстро жизнь промчалась. Не могли мы в свое время оценивать те счастливые мгновения, не могли, не понимали. А вот теперь их за любые деньги не купишь, не воротишь.
Все-таки сменилось настроение у деда, как-то уж стремительно, даже страшновато стало.
— Он один приехал, или с супругой? — Евдокия Семёновна перевела тему разговора, пытаясь отвлечь мужа от невесёлых раздумий.
Он усмехнулся в бороду, понимая её желания:
— Не волнуйся, мать. Я не на долго. У нас всего одна «беленькая». Магазины закрыты, самогон сейчас уже никто и не варит. Это же не город.
— А у нас в городе тоже после десяти часов спиртное не продают, — решил блеснуть своей осведомленностью Матвей.
— Ха, — дед моментально вернулся в отличное расположение духа. — Да разве этот факт может остановить русскую смекалку? Вот я, например, когда гостил, полгода назад у Пал Палыча, то нашел способ в полночь купить бутылку водки.
— Это как? — Матвей даже ложку отложил, отрываясь от превосходно приготовленной            окрошки.
— Нам бы выпить, да полночь пробила. Паша сразу раскис, спать собрался, а ему пари предлагаю, что сейчас вот пойду в супермаркет и любую, какую душа попросит, просто возьму и куплю. Ударили по рукам, пошли. И вот она стоит, родимая, на полочках, разноцветными этикетками подмигивает. И денег в кармане много, и купить честно не разрешается. Тогда я подхожу к полке, беру бутылку водки, быстро, с хрустом, сворачиваю крышку, делаю два внушительных глотка прямо из горлышка, и ставлю спокойно её на место. Охранники от такой наглости дар речи потеряли. Случился с ними акустический резонанс, ставший причиной лексического замыкания. — Дед, довольный таким речевым оборотом, даже пальцем в небо ткнул.  — А когда отошли они от шока, то стали буквально на коленях уговаривать меня купить эту бутылку.
— Нашел о чем с детишками разговаривать, — укоризненно покачала головой бывшая учительница.
— Да они сами больше нас знают, — оправдываясь, смутился Назар Матвеевич.
— Так и должно быть, да вот только подначивать не стоит.
— Ладно, мать, спасибо за окрошку. Пойду я. — Заждался, наверное, Павлуша, да и у водки срок годности может закончиться, — усмехаясь и кряхтя, дед поспешил из избы.
 
   После сытного обеда чай решили пить на открытой веранде: там не так жарко, да и слабый ветерок дул с реки. По сложившийся давным-давно традиции чай пили из самовара, правда электрического, со свежим вареньем. Сегодня это было яблочно-грушевое повидло.
— Евдокия Семёновна,  — обратилась к бывшей учительнице Полина. — А расскажите, пожалуйста, историю с Елисеем.
— Да, баб, — оживился Матвей. — Я что-то не помню эту историю.
— Да что там рассказывать? — Евдокия Семёновна задумчиво посмотрела вдаль, погружаясь в события давно минувших дней. — Ничего особенного и интересного.
— Ну, бабуль, — словно младенец заканючил Матвей.
— Был у нас в деревне мужичок. Каким ветром его занесло в наши края – история о том умалчивает. Звали его необычно – Елисеем. Вот такое сказочное имя, хотя до царевича ему было далеко. Семь вёрст до небес, да и те лесом. И был он то ли набожным православным человеком, то ли адептом старой веры, а может и сектантом каким. Никто тогда этим особо не интересовался. Времена были иные: пионеры, комсомольцы, партийцы. Комсорг наш было взял Елисея в оборот, да в скором времени отступил. Крепко сидела в мужичке вера, свято следовал законам божьим, слепо чтил и соблюдал все традиции. Привыкли мы как-то к этой странности. Ведь человеком он был не плохим, да и работником отличным. Вот только Назар со своим закадычным другом Пашкой никак не могли угомониться. Постоянно цеплялись к Елисею, лекции всякие читали, да больше подшучивали над его набожностью. Особенно когда «принимали на грудь». И однажды они жестко разыграли его, если не сказать жестоко. Алкоголь ведь затуманивает разум, отключает напрочь всякое здравомыслие.   
Дело было перед Пасхой. Павел затеял дома нешуточный ремонт: перегородку поставить, обои поклеить, полы выровнять. Вот Назар с Елисеем по вечерам и ходили к нему помогать. А Ракитин, надо признать, был электриком отличным, золотые руки. Кроме обычного, что около двери, выключателя, был у него еще один, потайной. Под столешницей кухонного стола. Значит, поработали мужики пару часов, Паша и говорит:
— Все, мужики, пора перекусить.
— Обязательно, — вторит ему Назар, и оба смотрят так выразительно на Елисея. Тот качает только головой:
— Я только чай пустой попью. Пост великий.
А друзья только этого и ждали, паразиты. Давай в четыре руки накрывать на стол, при этом комментировать и расхваливать блюда. Картошка из печки с румяными боками, маринованные грибочки в сметане, рыба жареная с луком и морковью, яблочки моченные в капусте, сало соленое, сало копченое с мясными прослойками. Ну, и самогон, конечно. Куда же без него, без «хозяина» стола? Смотрит Елисей на такое изобилие, скулы сводит, желудок сжимается. Пьет огненный чай большими глотками, организм обмануть пытается.
— Да съешь кусочек, мы никому не скажем, — уговаривает его Паша.
Тот снова лишь качает головой, да в потолок пальцем показывает: мол, он, Бог, все видит.
И Назар подначивает, выпивает рюмку, приговаривая:
— Эх, хорошо пошла. Словно Бог с тросточкой прошелся.
И сидят два здоровых мужика, да после тяжкого труда, да после самогона, метут все со стола, словно в год голодный. Быстро убавляется еда со стола, а Елисей все держится, только часто в лице меняется. То бледнеет, то краснеет.
— Бог любит троицу, — произносит Назар очередной тост.
Вот тут-то нервы у Елисея и не выдержали. Схватил он вилку, да нацепил на нее большой шмат копченого сала, и…. И в это время Паша воспользовался своим тайным выключателем. Хоп – и свет гаснет. Елисей даже вилку от неожиданности уронил, а потоп бросился на колени, и давай поклоны бить, крестные знамения на себя накладывать, да в потолок шептать:
— Спасибо тебе, Господи, что не дал согрешить верному рабу твоему.
А рядом по полу друзья катаются, да смехом захлёбываются.
Евдокия Семёновна закончила повествование и глянула на молодежь. Те, словно прилежные ученики, сидели тихо, ни разу не перебили ее ни вопросом, ни возгласом.
— Вот, собственно, и вся история.
— А что потом стало с Елисеем?
— Недолго он прожил у нас. В скором времени он уехал, говорят, что видели его где-то под Москвой, в мужском монастыре. А Назар с Пашкой, как были шалопаями, таковыми и остаются до седых волос. — Она бросила тревожный взгляд на соседний дом и тяжело вздохнула.
— Бабуль, да не волнуйся ты так. Всё будет хорошо.
— Надеюсь, — слабо улыбнулась женщина. — Пора бы уж давным-давно остепениться. А он как герой мультфильма «Котенок по имени «Гав»:
— Не хоти туда, там джут тебя неприятности.
— Ну, как же туда не ходить? Они же ждут.
Настроение удалось немного приподнять.
 
 Назар Матвеевич вернулся в потёмках. Матвей не спал и слышал, как хлопнула калитка, как радостно взвизгнул Чапай, как дед тяжело опустился на ступеньку крыльца. Наверняка, достал трубку и кисет с душистым табачком. Матвей накинул на плечи плед и вышел на крыльцо. Хотя целыми днями стояла жаркая погода, ночи становились с каждым разом всё холоднее и холоднее.
Дед обернулся:
— А, внучок. Что, не спиться?
— Бабушка тоже не спит, хотя и старательно делает вид, — Матвей присел рядом. — Волнуется.
— Ну и зря. Выпили мы по «стопочке» и сдулись. Жара, года, толстая медицинская карточка. Остались только одни разговоры, пустая хвальба, да горькие воспоминания.
— Это жизнь.
— Это старость, — с грустинкой ответил Назар Матвеевич, и после продолжительной паузы добавил: — Удивительно всё-таки устроен человек. Мы всегда огорчаемся, когда теряем богатство, деньги, что-то ценное, и при этом остаемся абсолютно равнодушными к тому, что уходят дни нашей жизни. Так стремительно. На веки вечные. Без права на возврат. Запомни, внучок, первое правило счастливой жизни: ни одна минута жизни не повторяется, и каждый миг – начальная точка отчета. Надо научиться ценить это каждое мгновение.

 

По кругу

Снег