2003 г. Чужой среди чужих, чужой среди своих…
В институте довелось мне учиться в одной группе с неким
Мишей Лурье. Неплохой был парень, хотя, звезд с неба не хватал, но отличался
завидным упорством и настырностью и мог бы учиться значительно лучше, если бы
та ерунда, которой нас обучали, действительно была бы интересна. Я помню, что он
даже целый год занимался на кафедре дорожных машин научной работой, но, не выдержав
двойной нагрузки, бросил ее, потому… потому что была у него особая страсть –
мотоцикл.
Не знаю, именно ли мотоцикл увлекал его или же ему просто
нравилась скорость и любая езда, из которой в те унылые советские годы молодой
человек мог выбрать только мотоцикл, поскольку и стоил он значительно дешевле,
да и очереди на мотоциклы были намного короче, чем на автомобили[1]. Но,
вообще-то, он вел себя как заправский байкер, всем своим видом подчеркивая
общеизвестный факт, что мотоцикл – не транспорт, а образ жизни. Каким-то образом,
я представляю с какой переплатой, он находил себе мотоциклетные костюмы, модные
шлемы и даже сапоги. К своему мотоциклу и своей униформе он относился с
превеликим трепетом, не бросив его, даже когда, пробив ограждение на Варшавском
шоссе, рухнул в котлован с шестиметровой высоты. Что кончилось для него весьма сносно,
поскольку шлепнулся на рыхлый песок и, отлежав две недели с сотрясением мозга,
вновь возвратился к учебе и, соответственно, езде на мотоцикле[2]. Хотя
многие завистники утверждали, что у мотоциклистов сотрясения мозга быть не
может, поскольку мозги у подобных индивидуумов начисто отсутствуют.
Отмечу, что мотоцикл был его единственной любовью – ни в институте,
ни после его распределения, Миша так и не женился. Я даже не помню были ли у
него какие-нибудь романы в институте. Вернее всего, что не было.
В конце 1980-х годов, поняв, что в этой стране больше нечего
ловить, он, вместе с сестрой и ее мужем, эмигрировал в Израиль. Несмотря на
свои почти уж тридцать лет, Миша по-прежнему оставался холостым, что на первых
порах ему было только в пользу, поскольку одна голова не бедна, а бедна – так
одна.
Так, купив по приезду в Тель-авив, квартиру без окон, он,
собственными руками, по примеру небезызвестного графа Монте-Кристо, за
несколько месяцев, стамеской и молотком пробил в стене дыру (а надо заметить,
что стена была из монолитного бетона), установил оконные переплеты, вставил
стекла… И, в результате, получил квартиру с окном, которую продал уже по более
высокой цене.
В общем, своей оборотистостью, он заработал в течение пары
лет небольшой капитал, после чего решил обзавестись семьей.
У эмигрантов всегда проблемы – жилищные, материальные,
языковые и многие другие, в том числе незнание традиций и непонимание уклада
жизни, поэтому женился он, на нашей же горской красавице-еврейке, только что
эмигрировавшей из Пятигорска. Но свое потомство они решили превратить в
истинных евреев. Поэтому приняли за правило – в присутствии детей о своей
бывшей родине не вспоминать, о эмиграции не говорить, и, что самое важное и
трудное, поначалу, для обоих – на русском языке не произносить ни единого слова
и не вспоминать о нем так, будто бы его никогда не существовало в их жизни.
Это было для Михаила самым трудным! Он осознал насколько тягостно
было светским Штирлицам в немецком тылу, когда родной, родной с детства, язык,
надо было засунуть в такую глубь своей памяти, чтобы даже экстраординарное
событие (типа, молотком по пальцу) не вытащило его оттуда. Зато на работе, а
работал Моше тогда инженером-электроником, со своими коллегами, такими же
эмигрантами (правда разных волн) из СССР, он давал себе волю всласть
наговорится.
Годы шли, дети росли, и русский язык, постепенно уходил на
задний план настолько, что сам Моше стал понемногу забывать как его, так и тот
факт, что он «вырожденный из СССР». Приходилось менять работы, все чаще
сталкиваться с «настоящими» евреями, общаться с арабами, а это происходило чаще
всего на идиш. И скоро Моше сам настолько привык к этому языку, что хоть и
говорил на нем с дьявольским русским акцентом, но он стал для него языком
первого плана. Можно было уже не вздрагивать и не цепенеть от страха произнести
случайно какое-нибудь русское слово.
Его дети, погодки, мальчик и девочка росли в счастливом неведении
откуда в эту страну приехали их родители и считали себя евреями, поскольку
говорили по-еврейски. Родительское косноязычие их, видимо, тоже не смущало,
поскольку эмигрантов вокруг них было много, национальностей тоже и каждый
разговаривал так или иначе с определенным акцентом.
Может быть они так бы и до глубокой старости не узнали правды,
если бы в одном классе с сыном Моше не учился здоровый мордастый араб – силач-задира.
Сам Мишка, желая подчеркнуть его физическое превосходство над одноклассниками, называл
его второгодником, хотя в израильских школах на второй год не оставляют. Бывали
случаи когда от него мишкиному сыну доставалось на орехи. Справится с арабом он
не мог и старался уступать ему во всем.
Так и осталось неизвестным, что же заинтересовало этого здоровяка
в русской газете, которыми пестрят улицы Тель-Авива и почему он обратился
именно к мишкиному сыны. Хотя второе легче понять – тот просто оказался рядом.
А дальше произошло следующее: (литобработка)
- Ну-ка, умник, прочитай-ка мне тут – громогласно сказал
араб, небрежно швырнув газету на стол и тыча пальцем в какую-то строчку на
листе.
Мишкин сын виновато посмотрел на вопрошающего и ответил:
- Я не знаю этого языка. Мы не учили его.
- Ну, да – с нагловатой улыбкой ответил тот – не знаю! – и во
весь голос засмеялся.
Такой разговор и, тем более, дикий хохот, не сулил ничего
хорошего. Мальчик, почувствовав возможность получить по шее, уже подумывал о
том как бы смыться, но заметив еще трех друзей здоровяка-араба, которые,
видимо, тоже хотели узнать, что написано в газете, понял, что убежать не
удастся и начал оправдываться:
- Я… правда… не знаю этого языка – еще раз повторил мишкин
сын – правда… правда (как сказал сам Миша, сюда очень просилось «честное
пионерское»)…
Громкий хохот стал ему ответом!
- Ну почему вы все мне не верите – вертя головой вправо и влево,
заканючил мальчишка, пытаясь заплакать, чтобы разжалобить притеснявших его
ребят.
- Да потому… что это… РУССКИЙ язык – размеренно с сильным акцентом
на слове «русский» проговорил араб.
- Но мы не учили русский!
После этих слов все арабы громко заржали, причем один даже
протер глаза от выступивших слез.
- Посмотрите! Он его не учил! – завопил один из друзей
здоровяка – Он его совсем не знает! Врать не надо! Гад!
Поднесенный к носу мальчишки кулак был очень весомым аргументом,
но тот продолжал:
- Я не знаю никакого русского языка, откуда мне его знать? –
уже хныча, не сказал, а просто выкрикнул, от обиды и досады, мишкин сын.
- Откуда?.. Ну ты гад! Ты же – русский! И это – твой язык!
Видимо на лице мальчика было написано такое недоумение и
такое непонимание, что все арабы замолчали и как-то стушевались.
Молчание длилось не так долго, после чего здоровяк
продолжил:
- Ты, что не знаешь, что твои родители – русские и приехали
из СССР?
- Нет, не знаю!
- И ты не врешь?
- Не вру! (тут к месту снова просилось «честное пионерское»)
- Ну и дела – сказал араб, поковырял в носу и, со словами
«пойдем других русских искать», взял газету со стола.
Вечером в мишкином доме произошло нечто подобное описанному
Львом Кассилем в его знаменитой «Швамбрании», только наоборот.
Начал сын:
- Папа, а кто такие русские?
От этого вопроса у отца похолодело внутри, но он, делано сохраняя
самообладание, спокойно произнес:
- Народ такой, на севере живет. А что?
В ответ дети хором спросили:
- Папа-Мама, а вы – русские?
Да, подумал Миша – пришло время платить по счетам. Игра в
разведчиков окончена. Штирлиц сбросил свою маску и стал русским шпионом
Исаевым. Настало время рассказать правду.
Тем более, что последовал еще более коварный вопрос:
- Папа-Мама, а мы, что – тоже русские?
Миша и его жена долго рассказывали детям свою непростую историю.
И, что удивительно, те, совершенно спокойно воспринимали ее. Их не убил наповал
тот факт, что папа и мама приехали сюда из какой-то далекой страшной страны,
где больше полугода лежит снег, где всего три программы телевизора, а мыло
продают по карточкам и простая жвачка ценится на вес золота.
Хорошо, что у них не было ни кошки, ни собачки, а то бы
кто-нибудь из детей обязательно бы спросил
- А наша (кошка, собака) тоже русская?
Дальше прозвучали те слова, которые родители меньше всего
ожидали, но очень боялись услышать:
- Папа-Мама, мы хотим знать РОДНОЙ язык!
На этом месте, Мишка, сделал глубокий вдох и вымолвил на чисто
русском языке: «Ох!...Бля!»
[1]
Напомню тем, кто не читал мои предыдущие произведения, что, поступив работать
на кафедру ДМ в 1982 году я встал в очередь на покупку автомобиля. В 1993 году
совок прекратил свое жалкое существование, а очередь моя так и не подошла.
[2]
Хороша была чешская «Ява» - после такого прыжка ремонтировать ее не пришлось.
Помочь сайту
Поздравления
