1970 г. Марина – это не «морская»!
Мы очень часто произносим старую заезженную фразу: «Неисповедимы
пути господни», подразумевая под этим то, что ассоциации, возникающие в нашем
сознании бывают настолько неожиданны и запутаны, что разобраться в них порою
очень и очень сложно, а зачастую – попросту невозможно.
В начальных классах я дружил с девочкой Мариной Фоминой из
соседнего дома, по прозвищу «солнышко». Удивительно, что такое ласковое
прозвище ее сильно раздражало, и она его не любила, и никогда на него не
откликалась, хотя, если учесть, что ее лицо было циркульно круглым и, к тому же,
усыпано мелкими ярко-оранжевыми веснушками, то понять ее можно. Ласковое
прозвище радует, когда оно появилось как ласковое, а когда оно заменяет
унизительный «конопатый блин», как выразился кто-то из мальчишек, то слышать
его обиднее, чем обидное.
Маринка была моей первой подружкой, до нее я с девчонками не
общался, играя только с мальчишками, Помимо нее будет еще Светка Давыдова в
седьмом классе – и все. Со всеми остальными женщинами у меня никогда не будет
дружеских отношений, а более или менее серьезные, разделенные или неразделенные,
но исключительно любовные.
Хотя неизвестно во что могла бы перерасти наша дружба, когда
бы мы повзрослели. Примеров того, как дети, взявшись за руки еще в песочнице, проходят
так через всю жизнь – множество[1]. Во
всяком случае мы были хорошими друзьями, правда всего лишь два с половиной
года, но… с некоторыми женами я жил ненамного больше. А, когда тебе семь-восемь
лет, то для тебя два года – четверть жизни! И хочу сказать, что с «солнышком»
мне было интересно. Не скучнее, чем с ровесниками-мальчишками. Мы готовили
вместе уроки, ходили в школу, во что-то играли (во что – уже не помню).
Телефонов тогда у нас не было, поэтому, часто приходилось ходить друг к другу. Вот
так, гляди – ходили бы, ходили, а потом надоело бы ходить – решили бы жить
вместе…
Но нашу детскую дружбу разрушил идиотский случай, причину
которого я понял только через много-много лет.
В классе устроили новогоднюю елку, собрались мы, наши родители,
бабушки-дедушки, было шумно, тесно, но весело. Мы шныряли между взрослыми и я
видел, что моя мать разговаривает о чем-то с маринкиными родителями. Прошло какое-то
время как вдруг я услышал ее громкий голос, почти что выкрик: «Марина это не
«морская», я самолично читала в книге – в имени Марина корень «мор», что означает
смерть».
Оказывается разговор между ними зашел о том, как они выбирали
имена для своих детей и мамка, как всегда не в меру разгорячившись, когда
разговор заходил об этом, растолковывала, что меня Владимиром назвали не в
честь отца, а в честь Владимира Владимировича Маяковского – ее любимого поэта. Я
уже рассказывал про развод родителей и про ненависть мамки к моему отцу. Любое
упоминание о нем приводило ее, если не в ярость, то в неконтролируемое бешенство.
Маринкины родители, в свою очередь, рассказали романтическую историю, как
познакомились на Черном море, где и зачали Маринку. Поэтому и назвали ее
«морская».
Но моя мать растоптала их романтику!
«Марина – это смерть!» – уверяла она. Маринкины родители не поняв,
с кем имеют дело, полезли в спор. Но мою мамку никто никогда не мог
переубедить, особенно если она этого не хотела. Поэтому она упорно твердила: «мор
– смерть, мор – смерть…» с каждым разом все повышая и повышая голос, который
уже звучал на весь зал, заглушая даже крики расшалившихся детей. Сначала на спорящих
просто оглядывались, но скоро уже все присутствующие были втянуты в шумный спор.
Кто-то соглашался с матерью, кто-то с маринкиными родителями.
Кто-то просто так полез поумничать,
поскольку я учился с детьми простых родителей – инженеров, рабочих, служащих и
образованных, знающих предмет, там не было. Поэтому этот спор был спором
глухого со слепым и конца ему не предвиделось.
Неизвестно сколько бы это продолжалось… если бы дети, которым
стало скучно смотреть на, занятых своими взрослыми делами, взрослых не
восприняли этот спор по-своему и не раскричались: «Маринка – смерть», «Маринка
– смерть», бегая вокруг нее и тыча пальцами в ее сторону! Солнышко истерически взревела,
затряслась, закрыла лицо руками и кинулась в двери. Ее мать побежала вслед за
ней, а отец сказал что-то настолько нелицеприятное моей матери, что та
вспыхнула огнем и даже уши ее покраснели, схватила меня за руку и увела домой.
Пока мы шли, она так ничего и не объяснила мне, а только повторяла
что Марина не означает «морская», что все вокруг дураки, ничего не понимают,
ничего не знаю, книг не читают, а имя это несет в себе символ смерти. Я не
понимал причину такой неожиданной ее вспышки, но своей детской душой
почувствовал, что она «блажит» и не придал ее словам никакого значения. Я
понимал, что лично к Маринке она зла не держит, а почему-то ненавидит это имя.
И хотя, от долгого выслушивания, у меня в голове и отложилось, что в «Марине
корень мор», но дразнить каждую Марину я не собирался. И уже тем более не
собирался видеть в каждой Марине «ангела смерти», хотя таких слов тогда я еще
не знал.
Ну Марина и Марина. Да хрен бы с ней.
Я с детства относился к именам, как к чему-то бессмысленному,
надуманному. Они были непонятны, часто повторялись[2] и не
несли в себе никакого смысла[3]. Многие
имена я даже запомнить не мог[4]. То ли
дело клички, прозвища. В них был, и смысл, и понятность, а главное,
уникальность,. Хотя и клички повторялись. «Толстых», к примеру, кроме меня было
еще двое. Но вариации, типа, Толстый-Пашка или Толстый-Колька сразу же решали
проблему.
Каникулы шли, а Маринка не заходила ко мне. Я тоже не решался,
поскольку понимал, что, если не виновник, то сообщник унижения Марины. Поэтому
очень боялся встретить маринкиных родителей.
Прошло две недели – огромный срок для того, кому девять лет.
Закончились каникулы. Я пришел в школу – Марина не разговаривала со мной и даже
не смотрела на меня, а отводила глаза, когда я пытался взглянуть в ее сторону.
Кто-то из ребят насмешливо сказал мне, что моя мать испортила елку, ведь после
нашего ухода ребята никак не могли успокоиться и все орали, что Марина это
смерть, доведя до умоисступления еще двух оставшихся в зале Марин. Мне стало совсем
гадко… я затих и к Солнышку больше не подходил, а на следующий год нас перевели
в другую школу. Так мы и потеряли друг друга…
Но в такие годы жизнь дарит великое множество знакомств, поэтому
горевал я не долго …
Единственное, что я долго не мог понять – почему мать так
завелась на имя «Марина». Ну хотят люди считать его «морская» – пусть считают,
зачем же обижать их дочь, снизводя ее имя до «смерти»?
И только в двадцать пять лет, встретившись с отцом, я узнал,
что он жил в одной квартире[5] с
соседкой по имени Марина, которая была еще слишком мала, чтобы обращать на нее внимания,
когда мой отец уходил в армию. Отслужив, он тут же женился на моей матери, которая
была его старше на 5 лет и поселился в своей комнате. Но Марина за эти годы
выросла – ей минуло семнадцать лет. Моему отцу было двадцать три. Марина, не
стесняясь моей матери (для нее мать была древней старухой, старше ее на одиннадцать
лет), стала оказывать отцу знаки внимания, тем более, что у них нашелся общий интерес
– они оба были страстными поклонниками Майи Кристаллинской.
Мать не на шутку заревновала – дело кончилось скандалом, дракой
и милицией. После чего моим родителям пришлось уехать в бабкину квартиру в деревянном
доме и жить там без туалета и рукомойника, до тех пор, пока они не получили
квартиру на Хорошевке.
Ненависть к юной сопернице была настолько всеобъемлюща, что
моя мать возненавидела на всю жизнь не только ее саму, но даже ее имя…
[1]
Мой знакомый Вячеслав Заборкин в 59 лет задумал справлять «золотую свадьбу»,
апеллируя на то, что они полвека вместе, начиная с того момента как в 9 лет
начал ходить к своей Ленке списывать домашние задания.
[2]
В мое время было засилие Танек и Наташек, названных нашими «образованными»
родителями в честь Лариной и Ростовой.
[3]
Ну, действительно, что такое Сергей или Ирина?
[4]
До сих пор не могу разделять Александра и Алексея. Эти имена в моем сознании
сливаются в единого «Алика».
Помочь сайту
Поздравления
