Великий инстинкт.(Из повести "ВЫЖИВАНИЕ")

       Я летел в самолёте и горестно думал: «Господи! Ну как понять твою волю?! Старая женщина, идущая через весь город в Твой Храм, чтобы помолиться Тебе за детей своих, попадает под машину! Как Ты допустил это? Разве мало грешников, которые в то время торопились на свои грешные дела? Но ты допустил, чтобы машина покалечила именно её! Мою мать!»
             …Вновь и вновь вспоминал телефонный разговор с сестрой, когда она сбивчиво и плача сообщала:
-… наша мама попала под машину… Курортный проспект… на пешеходном переходе… какой-то пьяный офицер – отпускник… с сумасшедшей скоростью… очевидцы говорили, что подлетела мать выше крыши от удара… несколько переломов… главное - трещина черепа… сильное сотрясение мозга… никого не узнаёт… бредит… если сможешь, приезжай!
                 «Если сможешь, приезжай»! Да разве была такая сила, которая остановила бы меня сейчас!
                  Господи! А ещё говорят, что «снаряд в одно место дважды не попадает»! Вот оно – «дважды»!
                  Я летел в самолёте, и перед моими глазами проходили картины далёких лет…

              …Много лет назад в Хабаровске отец, только что вернувшийся с войны блестящим офицером, подло предал мать, предпочтя ей молодую девку, с цепкими ручищами, резиновой совестью и каменным сердцем. Он тогда сразил мать, сделав её на всю жизнь сердечным подранком. Она в те страшные (страшнее военных!) для неё годы жила только ради нас, её детей. После развода мать устроилась на работу и получила комнатку. Холодную комнату, в холодном доме, в холодном городе и ставшем для неё холодном мире…

                  Она выстрадала и вытерпела всё: ожесточённую мужскую холодность отца, его жизнь на две семьи, жалостливые вздохи и шепотки соседок, его отсутствие в доме по неделям. Она, перенесшая за  четыре долгих военных года, ужасы эвакуации, родившая ему долгожданного сына прямо в эшелоне, в товарном вагоне, который изо всех сил убегал от войны, от бомбивших его фашистских стервятников, в глубины России. Который порой обезумело, несся без остановок сутками и жаждущие люди набирали для питья дождевую воду, высовывая в окна и постоянно открытые двери, кто что мог: старые зонты, шляпы, галоши.
                  Потом тиф – спутник бедности, человеческих мучений, неустроенности и голода – свалил её. И она, пока была в памяти, беспрестанно совала истощенную свою грудь новорожденному. Великий инстинкт Матери, выше и сильнее которого, наверное, ничего нет в этой жизни – спасти своё потомство – подсказал ей, что из двух бед надо выбрать  меньшую, коль судьба предоставила ей такой горький выбор. Надо заразить своё дитя тифом, чтоб не отняли! Здоровых детей от больных матерей отбирали и увозили в дома малюток или детдома. Она, благодаря этому Великому инстинкту, предвидела, что и через несколько десятилетий матери будут искать потерявшихся в этой страшной человеческом коловороте детей, а дети навсегда или на десятилетия потеряют своих матерей…
                  …Сколько живу, не устаю поражаться тому, что даёт Создатель Матери вместе с материнством!  Небывалые внутренние и физические силы! Небывалую выдержку! Небывалый дар пророческого предвидения!..
                  …Ты, Господи, тогда помиловал её и защитил. Выжила она и выжили, переболевшие вместе с ней её дети: старшая дочь и полугодовалый сын. Которого так ждал её любимый муж! В письмах с фронта он только и молил её: «Сбереги детей! Сбереги сына!»


                       И ты выполнила его наказ. Ты сберегла детей. Более того, ты сберегла и его мужскую честь, на четыре года забыв, что ты – женщина! Ведь ты была и хотела быть женщиной только для него, твоего любимого, с которым счастливо прожила довоенных пятнадцать лет! Ты не могла себе позволить измены ему даже ради того, чтобы твои дети не  голодали!
                       Ты пошла работать кочегаром в военное училище и, отрывая от себя, скармливала своим детям, скудный свой паёк, всовывала в ротик только-только отошедшему от тифа сыну, пережеванные тобой клёцки из супа, так как ослабевший ребёнок, больше похожий на маленький скелетик, с синюшного оттенка кожей, не мог сам даже жевать. Ты скармливала детям свой паёк вместе со своими слезами и только молила Бога: «Спаси детей!» Ты просто не представляла, что, если случится беда, и ты потеряешь ребёнка, как ты мужу, пришедшему с войны, скажешь об этом?!
                        А в то, что он придёт с войны, ты свято верила и свято ждала. И, как великолепно сказал, военный журналист и поэт Константин Симонов, «ожиданием своим ты спасла» его…
                   …И вот он пришел. Победитель. Во славе и блеске. И ему оказался не нужен его сын, которого ты так берегла для него! Ему не нужна оказалась и ты, спасшая его своим ожиданием. Твоё честное ожидание и невыносимые нагрузки военных лет, легшие на твои женские плечи, состарили тебя. Нужнее оказалась подлая, но, зато молодая…


                   …Говорят, кого Бог любит тому даёт испытания! Видно, Господь очень сильно тебя любил, так как испытаний на твою долю досталось более чем достаточно!   
                   …Ты работала в Парке офицеров дежурной на аттракционе качели. И когда, пьяный посетитель сильно раскачал качели-лодку с твоим маленьким сыном и сын от страха закричал: «Мама!», ты бросилась остановить лодку и резко вывернула рычаг тормоза. Лодка с неистовой силой ударила по рычагу, твои руки выпустили его и он рассёк тебе голову…
                    …Ты лежала на земле в луже крови и ничего не видела и не слышала. Даже отчаянного крика твоего сына: «Ой, мамочка! Не умирай!»...
                   …Но Господь и тогда оставил тебя на этом свете. Видно, он пожалел твоего многострадального сына, не осиротил его…
                   …Старшая дочь училась в институте во Владивостоке. И, хоть в двух кварталах от тебя, жил твой бывший муж, помочь было некому. Ты лежала неподвижно на кровати. Стоило пошевелиться, как накатывалась рвота. Но надо было кормить ребёнка. И Великий инстинкт заставлял тебя вставать и, держась за стену, брести с плите, растапливать её и варить еду. Сыну. Тебе самой есть не хотелось. Тебе от невыносимой безысходности и страданий хотелось только одного – лечь и умереть!
                     Иногда ты теряла сознание и приходила в себя от истошного крика сына:   
                 - Ой, мамочка, не умирай! Только не умирай! Я сам всё буду делать, только не умирай!
                    И он делал. Обессилившая, заливаясь неудержимыми слезами, ты смотрела, как он, наливает воду в кастрюлю, как неумело строгает картошку, как подставив табурет, лазит по шкафчику, доставая под твою диктовку вермишель, соль… 
                     И ты выжила!

                    …Ты не могла смириться с мыслью, что твой любимый и единственный стал жестоким и чужим. Ты ходила к гадалкам, женским «психотерапевтам» военных и послевоенных лет, а однажды твой сын проснулся от странного звука. Ты не по-человечески выла от неутешного горя и тоски, закусывая зубами подушку и старясь сдержать рыдания.
                     
                      И когда твой сын бросился к тебе и обнимая тебя своими ручонками, плакал вместе с тобой, причитая: «Мамочка! Не плачь! Я скоро вырасту и стану тебе помогать! Только не плачь!», Великий инстинкт снова потребовал от тебя жертвы. Тебе даже плакать было нельзя! Теперь, когда становилось невмоготу и рыдания не давали дышать, спазмами перехватывая горло, ты уходила на ночную улицу, чтоб не потревожить сон сына…

                      …А испытания Божьи всё продолжались.
                  
                     Вернувшись из холодного для тебя Хабаровска в родную Белую Церковь к престарелой маме, ты выносила под сердцем и родила последний отцовский «подарок» - своего третьего ребёнка – дочь. Окруженная любовью детей и мамы, ты немного стала отходить. Ты ведь была красива в свои 37 лет. И даже в этом мире, страдавшем от переизбытка женщин, внезапно потерявшем миллионы здоровых мужчин, на тебя заглядывались и ты могла бы связать свою жизнь с достойным человеком. Но ты не могла, любя одного, дарить свою ласку другому. А главное Великий инстинкт Матери говорил тебе, что это будет плохо для твоего сына, уже познавшего настоящего отца.
                  
                  …Потом твоя мать умерла и ты враз оказалась бездомной, т.к. мать жила в квартире, которая присуждена была ей до её смерти. Начались скитания. Снова Дальний Восток, куда ты сумела доехать со своим кагалом в вагоне-леднике, чуть не потеряв в этой дороге месячной протяженности, сына… (Читай новеллу «Двое»)
                    …Жизнь у старшей дочки в няньках не удалась. Ты вырастила внука до детского садика и оказалась не у дел. Нелады с зятем загустели и, как результат, – опять скитания. Поехала всей своей маленькой семьёй, в которой ты была основная тягловая сила, сын только «вставал на крыло», на Кубань к брату-бобылю. Он только что был амнистирован со стройки Беломоро-Балтийского канала, где отбывал 9 лет за анекдот и реабилитирован. Ему выделили домик в станице и участок. И он звал тебя. Обещал «помочь поднять детей».
                     Пока ехали – брат-бобыль женился на молодухе. И ты со своими детишками оказалась лишней. Надо было опять куда-то ехать. Но во всей большой стране не было никого, кому бы ты со своими детьми была нужна. Родня мужа после развода, начисто и тебя и детей твоих отмела как родственников. Тогда сын, которому только исполнилось 18 лет, поехал «в никуда», чтобы «устроиться работать с жильём».

               …После продажи всех ваших зимних вещей за бесценок на  кубанском рынке, пришлось рассчитаться с новой хозяйкой «за уголь и дрова» и осталось на всё про всё 150 рублей. Сын настоял, чтобы ты оставила себе 100, а себе взял – 50.
                    Наверно никто так не выбирал маршрут своей поездки – по прейскуранту стоимости билетов?!
                    Прейскурант подсказал – Сухуми. Ты ещё поддерживая сына пошутила (ты всегда шутила в трудных обстоятельствах!):
                     «Хорошо, что Сухуми! Там тепло круглый год! А теплое мы всё равно продали!»
                    И сын поехал…
                   …Видимо, ты, Господь, решил помочь этой многострадальной семье и сына сберег от бед и опасностей, и помог ему зацепиться на чужой земле среди народа, который к русским только сейчас, когда «припекла» беда, стал лояльным. В чудесном курортном городке Новый Афон он нашёл работу в цитрусовом совхозе на плантации и комнатушку в фанерном бараке и вы с дочкой приехали к нему.
                    Потом вы с сыном перешли работать в стройуправление сочинского треста разнорабочими. А когда сына призвали в армию, и направили в военное училище, ты постаралась правдами и неправдами зацепиться в Сочи, куда управление вернулось после окончания строительства объекта в Новом Афоне.
                   
                  Вновь Главный инстинкт тебе подсказал, что там - будущее твоих детей. Три года ты жила с дочкой в женском общежитии. Спали на одной койке в комнате, где стояли койки ещё трёх жиличек, к которым изредка пробирались на ночёвку их мужчины. Твоя дочь с малых лет слышала то, что неудобно слышать и в пожилом возрасте. Может потому к своему мужу пришла девственницей. А когда приходил комендант с облавой, ты ребёнка прятала под кровать…
                    Сына – курсанта, приезжающего в отпуск принять было негде. Спал он либо в сторожке на стройке – на твоём рабочем месте, либо его твои товарки тайком проводили в подвал общежития, где он спал среди сохнущего белья в сушилке…
                    …Но, в отличие от сегодняшних времён, это была твоя Страна. И несмотря на все издержки Советской власти, это была власть, заботящаяся о обездоленных, а не плодящая их. Пришло время и ты получила малюсенькую комнату – «пенал» 2,5 х 3,6 м. в дощатом бараке. Вода – во дворе, туалет там же. Отопление – печное. Но ты радовалась этому приобретению больше, чем, вероятно, Абрамович приобретению очередной яхты!
                    …Шли года. И Советская власть, преданная ныне анафеме абрамовичами и их слугами, выводила постепенно своих граждан из подвалов и бараков. Ты получила великолепную квартиру! Трёхкомнатную, т.к. к этому времени дочь вышла замуж и родила двух внуков.
                        Жизнь, казалось, наладилась. Ты впервые за долгие тяжелые годы была счастлива и спокойна: дочь и внуки с тобой. Сын женился и подарил тебе тоже внуков. Живёт на Севере. Не бедствует. И, слава Богу, здоров. Чего ещё желать?!
                         Но ты ходила регулярно в церковь и молилась за всех твоих детей и внуков. И вот в этот раз не дошла… Господи! Воистину неисповедимы и не доступны пониманию пути  Твои! За что караешь? За что милуешь?...

                         …Мои рассуждения прервало объявление о заходе самолёта на посадку. Вскоре оживлённый и по южному крикливый и шумный народ окружил меня на вокзале. Меня встречала заплаканная сестра:
                        - Маме лучше… врач говорит опасности для жизни нет… Только она… - сестра безутешно заплакала – врач говорит… будет безумная… как растение…
                          Мы добрались до дома. Я рвался к матери, но сестра, сама медик, сказала:
                         - К ней всё равно не пускают. Покушай, отдохни. Ты на трёх самолётах летел из своей тайги! А вечерком сходим. Я там с сестричкой познакомилась!..
                         - Нет! Прости, сестрёнка! Давай сходим к лечащему врачу! Или я сам…

                           … Лечащего врача мы нашли в палате. Он сказал коротко и беспристрастно: «Жить будет. Но за работу её мозга я не ручаюсь. Приготовьтесь к худшему…"            

                          …Вечером мы пришли к больнице, где в палате интенсивной терапии лежала наша мамочка.  Палата находилась на первом этаже, сестра показала окна этой палаты, закрашенные изнутри. Я остался ждать у окна, а она, вооружившись бутылкой коньяка, которым мы запаслись заранее, пошла искать медсестру.
                         Вскоре она пришла и тихо сказала:
                           - Сестра пообещала приоткрыть окно, чтобы ты глянул на мамочку!
                         И действительно, через некоторое время окно приотворилось и из него выглянула медсестра:
                         - Ну что? Где вы там?! Идите глядите на вашу бабушку, - заговорщицким тоном тихо сказала она.
                          Окно было высоко. Я зацепился за его край и подтянулся, поставив ноги носками на кромку облицовки фундамента. Заглянул в палату.
                           Посреди палаты одиноко стоял стол, похожий на операционный. На нём головой к окну, в которое я заглядывал, кто-то лежал. В палате стоял полумрак. К больному тянулись какие-то провода и трубки. Нависали какие-то приборы. Больной лежал неподвижно. Приглядевшись, я узнал мамину макушку, родную до слёз…
                         - Вот ваша бабушка. Ничего, очухалась после такого-то удара! Неделю в коме пробыла! Считай, с того света вернулась! Только хорошо ли это для неё? Иногда открывает глаза. Что-то говорит. Никого не узнаёт только. Видно, такой и останется!
                         Медсестра была или разговорчивой натурой, или радовалась нашему подношению.
                         Я почти не слышал говорка медсестры. Я вглядывался в неподвижную голову на операционном столе, и у меня першило в горле:
                           «Неужели моя энергичная, моя самая добрая и самая мудрая мамочка будет доживать «жизнью  цветка». Безучастная и беспристрастная ко всем и всему! Господи! Да за что ей такая кара?!»
                            Внезапно голова мамина пошевельнулась и я услышал её слабый стон и голос! Медсестра молотила беспрестанно о чём-то с моей сестрёнкой и мешала мне расслышать, что творится в палате. Я шикнул на неё:
                             - Да тихо вы! Мать кажется стонет!
Сестра враз замолчала и подошла к маме, вглядываясь в её лицо. Потом подошла к нам и сообщила улыбаясь:
                              - Да вон, пришла в себя ваша бабушка! (Она почему-то упорно называла мать бабушкой) Бормочет что-то. Наверно опять бредит. И я вдруг увидел чудо – мать, изгибаясь, запрокидывала свою поврежденную голову назад, стремясь посмотреть в сторону раздающихся голосов и я отчётливо услышал её голос, звучавший тихо, как-то однотонно и тягуче, как стон:
                             - М-и-и-итя! Сыно-о-ок!   
                             - Во! – прокомментировала медсестра радостно – какого-то Митю зовёт! Наверно опять бредит!.. Ну, ладно! Я прикрою окно! Хорошего понемножку! А то засечёт меня дежурный врач – влетит на всю катушку! Пока! Приходите ещё!»…

                             … Я спускался по крутой сочинской улице и слёзы непроизвольно текли из моих глаз. Но это были слёзы радости. Я понял, что наперекор прогнозу врача, мать вернётся к полноценной жизни. Её мозг, дважды получивший удар, который свалил бы и быка, оправится и заработает. Ибо ею управляет сверхчеловеческая сила Великого инстинкта Матери – отзываться на голос своего дитяти, бежать к нему, спасать его, защищать его и заслонять от всех бед. Забывая о себе, о своей слабости, о своей боли, о своей немощи. Бежать на голос своего дитяти, если сил нет – идти, если совсем ослабла – ползти!
                      
                 ...Идёт второе десятилетия, как нет с нами нашей мамы. Она, наконец, упокоилась от всех своих невыносимых страданий и бед, выпавших на её долю. Она дождалась внуков. Дождалась, когда веточка её, отброшенная отцом за ненадобностью и взлелеянная неимоверными её усилиями, разрослась и дала корни и в Сочи, и в Питере. Осталось далеко в прошлом бездомье. Теперь в Сочи у её потомства есть два двухэтажных дома. Всё её потомки счастливы и довольны жизнью. Она ушла спокойная и удовлетворённая. На 92-м году жизни.
                И все мы, её дети, свято верим, что и там, в неизвестном для нас Космосе,  её не оставил в покое Великий инстинкт. И она и там помогает нам и заботится о нас всех, вымаливая у Господа нам прощение и помощь...
                 Ведь этот Великий Инстинкт Материнства сильнее смерти!

                      
Из повести в новеллах "Выживание".