Младенчики из колодца.

               Наступил день, когда папа сказал: «Завтра едем домой». Я ни на минутку не забывала о маме во всё время нашего с папой путешествия, но как я соскучилась о ней,  поняла после этих папиных слов.  Домой возвращаемся также  по Волге, на пароходе, только вшестером – моя милая старенькая бабушка, Лида,  мы с папой и ещё два кролика в клетке, подаренные нам тётей Макридой.  Если бы только я могла представить тогда, какие муки готовят мне два пушистых комочка! Ежедневный бездонный мешок травы в течение лета… и многих лет – их разрастающемуся потомству. Лида едет погостить к нам до школы, чему я очень рада. Мы не всегда ссорились, у нас была и нежная сердечная дружба. И она, как старшая сестра, научила меня многим полезным вещам. У нас, в Ивановке, послеобеденный сон стал обязательным и для Лиды. Мы ложимся и разговариваем. Папа заходит проверить – спим ли. Закрываем мгновенно глаза. Лиде он ничего не говорит, а мне делает замечание, тихонько похлопав рукой по одеялу: «Спи, Юля, спи». Выходит. Одновременно открываем глаза. Я – в раздумье: «Значит, Лида и не засыпала. Как же всевидящий папа  не заметил этого?» Оказалось – всё  просто. Надо закрыть глаза и смотреть мысленно на кончик носа, тогда ресницы не будут дрожать. Дышать нужно не как попало, а ровно. На счёт раз – вдох, два – выдох. После нескольких репетиций стало получаться.

Родители покупают Лиде к школе туфли и красивое платье.  А меня гложет мысль, что я им, наверное, больше не нужна. Лиду они любят больше. По утрам наблюдаю, какой стороной мама вплетает Лиде ленты в косы. Ну, вот, ей - блестящей стороной ленты.  Мне, конечно, тусклой изнаночной. И  расчёсывает её ласковей.  Знаю, что мысли эти не хорошие, поэтому страдаю молча. Понимаю, что она в гостях, а с гостями нужно быть вежливой.

По вечерам больные выходят подышать свежим воздухом. Мы с Лидой «даём» им концерты. Привезённые для больницы дрова служат нам сценой. Декламируем стихи, поём песни под аккомпанемент кузнечиков, танцуем. Что успеваем разучить за день, то и показываем. Наши выступления пользуются большим успехом. И аплодисменты заглушают доносящиеся из клуба – «Мишку», с потерявшейся улыбкой  и «Мари», которая не умеет ни стряпать, ни стирать.  К Мишке я равнодушна, мне нет никакого дела до того, куда подевалась его улыбка. А вот Мари – совсем другое дело.  В глубине души мне хочется быть, как она – весёлой, танцующей и поющей. Но только в самой-самой  глубине. Выдай я папе  секрет,  от его  посмеиваний  некуда будет деваться.   

Утром нас поднимают рано. Делаем зарядку, бегаем. Главное при этом, чтобы сердце «не выскакивало» из груди, а билось ровно. У Лиды с этим лучше, а моё «прыгает», как воробей.  Зато после завтрака я, преисполненная важности, надеваю  белый халат и иду в больницу. После маминого обхода я делаю больным «процедуры». Кому положено – клею горчичники. Конечно, просто полоски бумаги, но для меня это не имеет значения. Делаю «понарошку» уколы, меряю температуру. В общем, всё, что мама назначает. Для больных – развлечение в их  однообразной  больничной жизни, а для меня работа, за которую я получаю зарплату. Когда привозят пачки денег, мне выдают аккуратно срезанные упаковочные полоски. В больнице есть три палаты, в которые мне строго-настрого запрещено заходить. Одна – изолятор, где лежат заразные больные. И две – загадочные, не дающие мне покоя, потому что в одной из них лежат выловленные в колодце дети.  Санитарка тётя Нюша под большим секретом рассказала,  что ловят их в особые, лунные ночи в старом заброшенном колодце. Сколько ни крутилась я около того колодца, пытаясь разглядеть сквозь щели тяжёлой крышки плавающих там детей, сколько ни кликала их – разглядеть никого не могла и никто не откликался на мои нежные призывы. Не один раз я брала с тёти Нюши честное слово, что  разбудит меня, когда пойдут  ловить детей. Тётя Нюша  давала его и  ни разу не сдержала. Отговаривалась тем, что будила, но не могла разбудить. Конечно, я поделилась с Лидой секретом заброшенного колодца, и мы каждый день крутились около него  вдвоём, но даже удвоенные призывы оставались без ответа. В один из дней у Лиды появился план, как проникнуть в колодец. Нужно было сдвинуть в сторону тяжёлую крышку и по верёвке спуститься в колодец. Где взять верёвку, я знала. В дальнем углу больничного двора стояли два сарая. Чего там только не было. Мама говорила, что там  лежит списанное больничное имущество. Внутрь меня никогда не пускали, но в окна никто не запрещал смотреть. Какого только богатства там не было! Конечно, там не могло не быть и верёвки. Может и была, только на дверях висели огромные замки, которые даже Лида не смогла   открыть. Да и что их было открывать, если мы, как ни пыхтели, не смогли даже сдвинуть с места тяжеленную крышку на колодце. Тайна осталась до поры, до времени тайной.

Каждый вечер, перед сном, бабушка крестит меня и вешает на шею крестик. Каждое утро, заплетая косы, мама снимает крестик и, молча, относит его бабушке. Бабушка ворчит тихонько про себя. И всё это из вечера в вечер, из утра в утро. Днём мы с бабушкой строим из кубиков церкви. У неё получаются очень красивые церкви. При этом она рассказывает нам истории из «Житий святых». Я уже знаю, что есть люди верующие, как бабушка, тётя Макрида, тётя Зина. И атеисты, как мама с папой  и ещё много  людей. Но и те, и другие не должны ссориться и навязывать своих взглядов. Бабушка строго блюдёт посты. В такие дни она сама готовит себе похлёбку. Почему – то от одного слова похлёбка у меня текут слюнки, и разыгрывается аппетит.  Я каждый раз подстраиваюсь к бабушке    и её похлёбке. Для Лиды похлёбка не в диковину, её мама тоже блюдёт посты. Для Лиды в диковинку были конфеты в вазе на столе. Их можно было брать и есть без спроса. После второй, опустевшей в полдня, вазы, она куда – то исчезла со стола, и нам стали выдавать по несколько конфет после обеда. Я редко ела конфеты, иногда только, с чаем. Но и чай больше любила с сахаром. И то не сахар любила, а откалывание специальными щипчиками от большого куска сахара маленьких кусочков. Сахар откалывал чаще всего папа. А я, не отрываясь, смотрела на его руки, пытаясь понять, почему у меня не получается так ловко. И даже неловко не получается. Сахар не колется, а щипчики больно прикусывают руки. Лида хвалила меня за то, что я предпочитала сахар конфетам и говорила, что сахар слаще, и она, как старшая сестра, уж так и быть, съест за меня, что похуже.