Предвкушение счастья. Гл.3

[Скрыть] Регистрационный номер 0293281 выдан для произведения: 3
 
Ираида Михайловна собиралась на первую  утреннею электричку в краевой центр.
Она попросила Андрея  довезти её до платформы, посадить в поезд, а затем ожидать её и дочь на том же месте в  определенный час.
Этот исполнительный и невозмутимый человек отлично подходил на роль слуги. Он исполнял все поручения ловко и честно, стараясь не выделяться на фоне своей хозяйки.
Он был крепким темноволосым мужчиной. Уже без юношеской прыти и обремененный двумя дочерьми-погодками, собирающимися в этот год стать – старшая – второклассницей, а младшая – впервые примерить школьную форму.
Семья Андрея проживала недалеко от Нефтеморска на небольшом хуторе. Туда вела довольно прилично заасфальтированная дорога. По обеим сторонам от неё виднелись заросли ежевики и прочих ягодников.
Он уезжал к своим жене и дочкам только на уикенд. Уезжал, отлично зная, что субботу и воскресение его хозяйка проводит в уединении.
Ираида Михайловна предавалась занятиям живописи. Она еще любила это занятие – из профессии оно превратилось в хобби – и потому не напрягало.
На этюды она выезжала на довольно милом трёхколёсном велосипеде. Виды вокруг так и просились на полотно. Она запечатлевала осень, зиму,  весну и лето. Эти милые акварели были сродни маленьким заметкам в блокноте. Иногда она пользовалась цифровой фотокамерой, пользовалась, как необходимым свидетелем в важном деле.
Писать обнаженную натуру она не решалась. Интерес к подростковой наготе притупился, а писать мастных толстозадых матрон было неловко с точки зрения эстетики.
Их она наблюдала на довольно богатом поселковом рынке. Этот посёлок был слегка в разорении, но не утратил прежний шик – в его лицах было что-то от среднестатистической британской деревни.
Ираиде Михайловне всё тут нравилось. Она постепенно привыкала к мыслям о пенсии – после суматохи банка – тишина и покой были необходимы, словно бы сон во время тяжкой болезни.
Она вдруг представляла себя окруженной детьми дочери. Лучше бы, если бы они были разнополыми. Мальчики и девочки. Отсутствие материнства в жизни делает её пародией.
 
 
Нелли не ожидала встретить мать на перроне. Та стояла с достоинством и с интересом наблюдала, как в вагон заходили новые пассажиры.
- Дочка, сорвалось с её полных тщательно напомаженных губ.
Они прошли в зал ожидания пригородных поездов.
Нелли была рада своей находчивости, она успела сходить по-маленькому в дороге и теперь не нуждалась в отлучке в уборную. Мать подошла к кассе и купила два билета до нужной им платформы.
- Поедем обратно через час. Я бы приехала на машине, но Андрей плохо водит по городу.
- А ты?
- Я больше не сажусь за руль. Разве что  - велосипеда.
 
По залу прохаживались полицейские и молодые парни в кубанках. Это были местные казаки. Нелли было интересно наблюдать за этими людьми, она старалась делать это незаметно, словно играя в забавную игру.
- Как поживает твой муж?
- Преподаёт в ДМШ. Он понял, что из него никогда не будет ни хорошего пианиста, ни талантливого композитора.
- А педагог?
- Не знаю, мне кажется, что это ему тоже – противопоказано. Понимаешь эти глупые девчонки. С их амбициями. А Кондрат… Мне кажется, что у него вообще никого не было – до меня.
Нелли не хотелось говорить об этом в зале. Она замолчала и стала смотреть на электронное табло, смотреть ожидая того мгновения когда будет нужно идти на посадку.
 
Андрей делал вид, что разгадывает кроссворд. Он припарковал  своё «Вольно» недалеко от платформы.
Апрельский день ничем не отличался от прочих. Разве был праздничным. Андрей ни читал, ни Библии, ни Евангелия. Он вообще не заторачивался в вопросах веры, пока ещё не ощущая неизбежного страха смерти.
В его жизни было всё примерно, как у других. Дети, жена, даже довольно хорошо оплачиваемая и не слишком обременительная служба. Он вполне мог работать где-нибудь охранником, но  эта женщина была довольно щедрой хозяйкой.
Оболенская выделялась в этом милом городке. Нефтеморск был очень красивым, но отчего-то жители охотно уезжали отсюда, боясь провалиться в него, как путник в трясину.
Ираида пару раз выезжала в Сиверскую. Эта довольно протяженная станица была довольно уютной, полкой магазинов и даже обладала одним злачным местом – «Предгорье Кавказа».
 
Нелли и её мать хранили молчание
Через полтора час они уже сидели в вагоне.
Нелли не приходилось раньше бывать в электричке. Она понимала, что своим габардиновым пальто и круглой, на британский манер,  шляпкой выделяется  среди других пассажиров, что она могла бы оплатить такси до самого дома, а не трястись вместе со всеми, словно бы глупая студентка.
По проходу между рядами сидений ходил странный мужичок в бесбойлке. В руках он держал довольно зрелый саженец и предлагал его всем купить.
«Благовещение, сегодня же благовещение!» - с ужасом подумала Нелли.
Он совсем позабыла об этом. В этот день в Великий Пост разрешалась рыба и икра, и она бы не отказалась от вкусного отменно запечённого  в листе фольги куска горбуши.
Мужичонке удалось всучить свой товар одной их женщин. Он просил за саженец что-то около сотни–   эа купюра с Большим театром была самой расхожей в кошельке Нелли. Она быстро избавлялась от всевозможной мелочи, раздавая милостыню нищим или покупая время от времени разнообразные детские сласти – вроде разнообразного мороженого в вафельных  стаканчиках.
Муж был настоящим ребёнком. Он и домогался её, как-то по-детски, словно бы стесняясь своей похоти. Нелли не решалась ни остудить его желания, не возродить её лёгким флиртом. Она понимала, что Кондрат обижен её скромностью.
Теперь она не понимала, как быть дальше – её целомудрие погибло в проклятой спальне Руфины, теперь было глупо дорожить ещё и своими такими сладкими гениталиями. Мать наверняка отшлёпала бы её по заднице и поставила в угол на горох, словно бы противная,  похожая на чёрную галку Вера Ивановна.
Её  так и не нашли. Нелли казалось, что она уже видела её среди опущенных и молчаливых нищенок. Те кучковались у ворот кладбища – и при всяком посещении могилы отца она давала им немного мелочи, стараясь этим благодеянием, купить для себя ещё несколько дней спокойной совести.
Сейчас она привыкала быть гостьей.
Ираида Михайловна старалась не погружаться в прошлое. Она боялась слишком резко омолодиться. Года бежали вспять, словно взбесившиеся  часовые стрелки, выплёвывая так до конца не переваренные Вечностью секунды, минуты, часы, дни, недели, месяцы и года.
Тогда в сентябре 1979 года она не думала о своей жизни. Ей нравилось стоять на школьном дворе и предвкушать то мгновение, когда начнётся последний в её жизни учебный год.
Отец никогда бы не согласился, чтобы она предпочла мольберт кульману. Он был слишком занят, чтобы ходить по музеям. Картины не вызывали в нём никаких чувств, в отличие от хорошо сделанных чертежей.
Черчение вызывало у Ираиды скуку. Она вообще не представляла, как будет постигать инженерное искусство. Зато картины – в них было так много тайн. Например, в картинах Дейнеки – его обнаженные комсомолки были красивы и горды, как богини.
Ираида боялась собственного тела. Она боялась предать его, предать, как предела краснодонская комсомолка Валя Филатова – образ  девушки «в одних туфлях» накрепко засел в мозгу, словно бы едва заметная заноза в попе.
Мальчишки. Тогда она даже подумать, что видит их почти последний раз. Нет, конечно, их лица застыли в аккуратных похожих на могильные овалах её выпускного альбома. Никто не мог подумать, что у этих ребят будет своя «незнаменитая» война.
Она очень жалела, что была тогда глупой восторженной недотрогой. Особенно смущали её слишком смелые нейлоновые штанишки, отец привёз из Чехии вместе с очень стильным стеганым халатиком, который Иван Андреевич назвал бы домашним пальто.
В один из дней третьей четверти всех девушек их 10а  вызвали в спортивный зал. Они шли, понимая, что их ждёт что-то важное. Ираида старалась не забегать вперёд, но и не отставать, понимая, что должна испытать нечто важное. Страх перед медосмотрами зародил в  душе писатель Фадеев. Он слишком ярко описал телесный позор Филатовой, так, что теперь ей казалось, что обязательно затолкают, нагих и плачущих в ненавистный, известный только из рассказов исторички, Опель Блиц, переделанный в душегубку.
Ираиде не хотелось становиться трупом. Она вообще ужасно боялась покойников, мёртвые люди были похожи на обиженных кем-то кукол. Безжизненные и скучные они вызывали жалость и страх.
В небольшой женской раздевалке было тесно и стыло. Девушки не решались раздеваться, пока строгая  женщина в белом халате не прикрикнула на них: «Чего встали как институтки! Нам ещё мальчишек осматривать!».
Слово «мальчишки» царапнуло ухо Ираиды. Неужели и мальчишки будут здесь, и будут голыми – она вспомнила, как совсем  недавно смотрела в «Пионере» с подругой «Республику Шкид» и невольно краснела от вида  голых мальчишеских тел.
Её новые подруги по классу очень скоро стали абсолютно голыми. Ираида не привыкла к такой множественности наготы – она не посещала бань, там было стыдно вдвойне, словно на том пресловутом медицинском осмотре будущих фашистских узниц.
Они вышли, как привыкли выходить на урок физкультуры. Ираида старалась не тревожить взглядом чужие задницы и готовые к осмотру срамные щёлки. Девушки ещё не допускали до себя разнообразных членоносителей – начиная с друзей по классу и включая всех особей мужского пола старше 17 лет.
Ираида почувствовала себя жалкой куклой. Она тупо в свой черёд отвечала на вопросы медработников, стараясь не думать, что вот обмочится, пользуясь оголенностью своего девственного паха.
Ей ужасно хотелось, чтобы их медосмотр был совместным. Ведь парни и так догадываются об их такой обычной, и от того ещё более стыдной, обнаженности. Что и мальчишки могли стоять напротив них, загораживая своими телами шведскую стенку и гимнастическое бревно.
Тот день вызвал у неё повышение температуры. Наверняка какой-то лёгкий сквознячок пробежал по её голому телу. Но этот жар был не простудой, он жёг не тело, а душу.
Отец пугал её, что позволит ей не писать картины, а позировать для них. Ираида боялась, что провалится на вступительных экзаменах. И окажется не творцом, а жалкой бездарной моделью
 
Через час Ираида Михайловна с трудом выплыла из своего проклятого прошлого. Небольшая платформа с надписью «НЕФТЕМОРСК». Она стояла рядом с дочерью и сурово смотрела на спешащего к ним Андрея.
Тот покатил чемодан хозяйкиной дочки. Вид этого молодого, но по виду уже женатого парня был слегка уморителен. Такие парни вырастают из услужливых боев в стильных отелях – этакие крепкий и услужливый коридорный.
Нелли старалась не думать об этом парне. В сущности, все парни в голом виде похожи друг на друга, как презервативы. Она боялась обжечься ещё раз – увидев принца в жалком фигляре.
Константин тоже умел распустить перья. А оказался жалким загнанным в угол маменькиным сынком.
Она даже не думала о нём. Пусть дрожит за свою ничтожную жизнь.
«Вольво» осторожно, словно на цыпочках миновало переезд и покатило к главной дороге. Андрей держался за рулём молодцом – он пропустил пару фур и быстро пересёк и так, порядком загруженное, шоссе.
На въезде в посёлок на высоких пьедесталах стояли фигуры нефтяников. Они отчего-то напомнили Нелли атлантов. Те тоже держали небо.
Автомобиль свернул сначала налево, потом направо, и через пару кварталов затормозил у довольно выделяющегося из ряда других дома.
Этот коттедж блистал тщательно вымытым сайдингом, а рядом с калиткой чернел довольно стильный почтовый ящик, похожий на сумку почтальона и украшенный белым почтовым рожком.
 
- Дочка, я пока приготовлю завтрак. А ты пока можешь принять душ.
Нелли успела избавиться от пальто и шляпки, но предложение матери показалось ей смелым.
- Если я сейчас искупаюсь, я ничего не докажу. Впрочем, хочу ли я доказывать? Я ведь сама вынудила его на это.
Безумство мужа было теперь только смелой сценой из фильма. Какой-нибудь актёр, а не он тащил её, Нелли, двойника, в спальню. В сущности, ведь и во снах мы видим не себя, а пришедших из  Преисподни бесов.
Ванная была стильно отделана.  Нелли была по душе эта роскошь, дом, который мать снимала здесь, был ничем не хуже, что выстроил для их обеих Валерий Сигизмундович – отец Нелли и муж Ираиды Михайловны.
Нелли стала медленно и неуверенно раздеваться. Так именно так она в тот роковой праздник прощалась со своим стильным брючным костюмом, блузкой и таким красивым, почти взрослым нательным бельём. Тогда их нагота была одна на двоих. Какая-то невидимая сила прижимала её к Людочке, грозясь превратить их в мнимых сиамских близнецов.
Тогда их дружбе пришёл конец.  Голая, Людочка мало походила на Принцессу. Она скорее напоминала  разоблаченную Золушку, так и не сумевшую вовремя скрыться из королевского дворца.
Да и сама Нелли не могла представить свою любимую героиню голой. Неужели мультфильм врал, и Алиса, такая благонравная Алиса бегала по Стране Чудес нагишом.
Уже полностью раздевшись, она вспомнила, что забыла достать из чемодана, взятую в дорогу пижаму. Та лежала на самом верху и всё пахла казенными простынями.
В дверь негромко постучали.
«Кто это? Мама или  её шофёр?» - мелькнула в голове стыдливая мысль.
Она пока была не готова к измене мужу. Одно дело было позволить вторжение ему, а другой самой впустить в свой организм чужака.
- Это я, дочка. Я тебе пижаму принесла.
 
Пижама, принесенная матерью, была более стильной и мягкой.
- Это мой тебе подарок, – как-то неуверенно проговорила она, стараясь не опускать взгляда ниже бюста дочери.
- Мама, в чём дело?
- Прости, дочка, просто я слишком давно не видела тебя в таком виде. С того радостного дня, помнишь?
Нелли помнила. Она помнила, как ждала этой встречи, голая покрасневшая, искусанная комарами. На  её обритой наголо голове красовалась сложенная из брошенной газеты панама. Тогда она была готова провалиться сквозь землю. Изможденное тело жаждало еды и питья. Она жадно ела и пила, стараясь не думать ни о чём другом, кроме того, что она жива и больше не в плену.
Сейчас она уже не была испуганной шестнадцатилетней девчонкой. Но так с трудом прожитые годы готовы были пойти вспять один за другим, превращая её вновь в наивную поклонницу Алисы.
- Дочка, ты, кажется, что-то скрываешь от меня?
- Мама, я не знаю, как сказать. Возможно, ты скоро станешь бабушкой.
- У Кондрата закончился сексуальный пост?
- Мама, я не знаю, что на него нашло, ворвался в ванную, стал целовать меня, как безумный. И я, я…
- Ты уступила ему?
- Почти. Он буквально изнасиловал  меня.
- Ты сосала ему член, подставляла зад?
Для обозначения мужского детородного органа у Ираиды Михайловны вертелось на языке иное, более короткое и ёмкое слово. Но член Кондрата вряд ли можно было назвать  так.
Зять был слишком скромен. Он унаследовал скромность всех мужчин из рода Левицких разом.
Нелли же страдала от излишнего груза девственности. Та была тяжелее самой тяжкой ноши.
- Мама я сделала свой выбор. Вышла замуж. Возможно, мне лучше было жить в обители, стать, к примеру, экономкой. Но я не могу, не могу... Везде мне чудится тот проклятый особняк.
- Мне помочь тебе мыться?
Нелли пожала плечами. Сейчас ей вдруг захотелось ещё немного посекретничать с матерью. Та была такой же несчастной, как и она.
Андрей старался держать себя в руках. Он был не похотливым, и регулярный и уже порядком приевшийся секс с женой  давно уже не казался ему ресторанным блюдом. Приехавшая из Рублёвска гостья была слишком взрослой для него. Это напомнило ему так ни к чему не приведшие шашни с молодой учительницей истории. Та явно желала соблазнить довольно милого школьника, оставляя его после уроков на дополнительные занятия, но он удержался на самом краю.
Машина хозяйки требовала срочной помывки. Он обычно мыл её и долго сушил на солнце, прежде чем загнать в гараж. Машина казалась резко постаревшей прелестной танцоркой из варьете.
 
Нелли никогда не получала такого удовольствия от мытья. Разве что в раннем детстве, когда ещё не ведала значения этого странного слова «оргазм».
Ираида Михайловна ловила себя на желании засунуть намыленный указательный палец в трепещущий анус дочери. Ей было приятно, что её дочка осталась нетронутой хотя бы в этом месте.
- Дочка, но теперь ты ничего не докажешь, - пробормотала она.
- Я не собираюсь ничего доказывать. Он наверняка уже обосрался от страза.
- Ты думаешь, он думает, что ты заложишь его?
- Знаешь, мне даже кажется, что он –  или педик, или педофил. Что будь я  и теперь в клетчатом платье и белых гольфиках, его  верный дружок тотчас бы отсалютовал бы мне.
- Ты сама выбрала его…
- Тогда я думала, что ему не хватает музы. Что, если я буду с ним, он напишет такие шедевры. А его интересовали только наши с тобой деньги. Он – альфонс, мама.
- Все мужчины - в той или иной степени -  альфонсы.
 
Аккуратные половинки дочкиной попы беззвучно молили о ласке. Ираида Михайловна ни разу не дотрагивалась до них мужниным ремнём или розгой, не оставляла на них кровавых полос или рубцов. Зато мягкая губка была сродни мягкой варежке. От её прикосновения Нелли застонала от удовольствия.
Она даже не заметила, как уронила пару непродолжительных струй.  Они потекли по бёдрам, смешиваясь, словно бы два ручейка с живой и мёртвой водой. Никто раньше не мог вызвать в ней такого ответного чувства – даже когда пальцы Руфины нагло, словно бы на клавиши фортепьяно накладывались на её трепещущее от стыдливого бессилья лоно.
- «Господи, я потекла и обоссалась одновременно!», - подумала Нелли, стараясь помогать матери своей довольно прелестной попой. Та задёргалась, словно паяц на ширме. Нелли пыталась унять дрожь восторга, но та распирала её, словно бы взрываясь внутри души радостными фейерверками.
- Мама, не надо, а то я не выдержу.
Ираида Михайловна молчала и  наблюдала за сладострастными судорогами дочери. Та явно была обделена сексуальным вниманием, и теперь навёрстывала упущенное.
 
Нелли не верила, что смогла так легко опозориться. Соитие с мужем было подобно мерзкой медицинской процедуры, что-то вроде промывания желудка после неудачной попытки сиуцида.
Он попросту «пописал» в неё своей спермой, словно в первый попавшийся на глаза писсуар. Пописал и пошёл прочь, довольный тем обстоятельством, что благополучно избежал стыдного конфуза.
Нелли было мало этой мальчишеской прыти. Она ждала другого – тщательного исследования её потаённых глубин. Страх перед сексом отступал. Она когда-то также боялась иньекций,  называя их по детской привычке уколами. Но боль от уколов была мгновенной, словно бы от укуса случайного комара. Она не тревожила душу, душа спала, словно бы счастливый младенец, причмокивая невидимой пустышкой.
 
Муж берёг её гениталии от незапланированных вторжений. Он наверняка даже не догадывался, где расположен у любимой жёнушки клитор. Это слово неожиданно удачно рифмовалось с другим, церковным, что тотчас вгоняло Нелли в краску.
Она. молча, обтёрлась полотенцем, и обрядилась в свою обнову. Быть в пижаме на голое тело было как-то внове. Нелли даже подумала, а не уменьшилась ли она в росте, и не стала вновь милой забавной фантазёркой – десяти-двенадцати лет.
Именно на эти годы пришёлся пик их дружбы с Людочкой. Всё походило на игру в подружек по строгому указанию режиссёра. Нелли искреннее верила в эту придуманную взрослыми дружбу, она не пыталась даже смотреть в сторону остальных одноклассниц, а особенно тщательно избегала мальчишек.
Те, по словам родителей, могли научить её плохому. Наверняка, под «плохим» отец с матерью подразумевали слишком ранние поцелуи в губы и курение дешёвых сигарет, где-нибудь на отшиб, недалеко от помойки.
О сексе оба родителя Нелли благоразумно помалкивали. Они боялись, что дочь сама поймёт всё – особенно притягательную силу наготы. Потому и прятали её тело под нелепым маскарадным костюмом из далекого викторианского века.
 
Чай и бутерброды с полосками полукопчёной сёмги пробудили Нелли к жизни. Мать благоразумно решила обойтись без сливочного масла. Она, молча, смотрела на дочь и не могла поверить, что едва не стала тайной любовницей собственной дочери.
Секс для неё был давно в далёком прошлом. За  почти шестнадцать лет вдовства она успела отвыкнуть от телесных забав с мужчинами. Даже появление в её жизни Кондрата не изменило её привычек.
Ираида Михайловна знала, что некоторые тёщи любят гульнуть с слишком любвеобильными зятьями. Что это – что-то вроде омолаживающего средства, позволяющего отсрочить неизбежный климакс.
Потеря возможности родить ребёнка её не пугала. Ей хватило хлопот с Нелли, чтобы устраивать из своих родов шоу и умножать коллекцию детей, подражая экстравагантной и рыжеволосой Примадонне.  А роды?! Нелли боялась этой неизбежной для всякой здравомыслящей женщины процедуры. Она не представляла, как станет тужиться, помогая будущему землянину выбраться из своей матки.
- Дочка, что ты решила… насчёт...
- Мама, а ты, что ты посоветуешь?
- Решать тебе. Впрочем, твой отец был также не терпелив, как твой несчастный Кондрат. Я больше всего боялась оказаться на операционном столе в новогоднюю ночь.
Ираида Михайловна вспоминала, как боялась, наслушавшись соседских баек о порченных врачами детях, боялась, что и её первенец окажется больным. Правда, её успокоили, что такое бывает лишь у тех женщин, чей предыдущтй опыт зачатия окончился позорным абортом. Ираида  часто видела, как капризные дети бросают оземь свои погремушки, а потом долго плачут, делая вид, что они их попросту уронили.
Он не собиралась разыгрывать из себя малолетнюю капризулю, да и Валерий не слишком настаивал на прекращении жизни зачатого им плода. Напротив, он радовался, как дитя, стараясь во всём угодить своей будущей жене.
Ираида была в полном восторге. Она вдруг почувствовала прилив вдохновения, прилив странного, пугающего чувства, которое наполняло её до краёв, словно струя из водопроводного крана наполняет чайник.
- Мама, я поступлю, как ты. В сущности, это Кондрат находится на моём иждивении. Он слишком нервен, чтобы получать такие оплеухи от судьбы.
 
 
 
 
* * *
Нелли пробудилась от сна в почти королевской постели. Она была рада погрузиться в лёгкое забытьё. Мир вокруг был новым, словно бы её поселили  в рулоне киноленты, превратив в  плоскую, миловидную фигурку.
Она успела вытащить из чемодана свою недавную находку. Общая тетрадь  с коричневой коленкоровой обложкой была исписана от корки до корки аккуратными бледноголубоватыми буквами. Писали явно пером с большим старанием, поскольку клякс почти не было.
Нелли охотно погрузилась в этот выдуманный мир. История этих двух девушек напомнила ей её собственную судьбу, разве её с Людочкой пытали не ненавистные фашисты,  а неудачники и садисты-аниматоры.
Их выходки были цветочками по сравнению с другими преступлениями. Нелли даже была благодарна этим типам. Они избавили её от детских иллюзий и вдернули из нелепого и опостылевшего образа шаловливой маленькой английской леди Эллис.
Героини этой маленькой писательницы также проходили испытания. Они были слишком различны – волевая и всё понимающая правильно Ульяна и слишком инфантильная маленькая и красивая Вилена, мечтающая стать вровень с знаменитыми советскими кинодивами – Любовью Орловой и Верой Серовой.
Они оказываются в оккупации. Эта история могла испугать разве что романтичную пионерку – сделать влажными её трусики мог любой из эпизодов.
Ираида Михайловна подошла к дверям комнаты дочери. В её руках был поднос, и ей пришлось постучать в дверь ногой.
- Дочка, ты проснулась?
- Да…
- Можно войти?
Нелли постаралась спрятать тетрадь, но мать уже заметила её и, ставя на стол поднос  с наполненными чаем чашками, почти патетически выкрикнула: «Ты нашла мою тетрадь?»
- Это писала ты?
- Да, начала в девятом классе. Мечтала стать знаменитой писательницей.
- Мама, а ещё кто-нибудь читал это?
- Да… Мой учитель литературы. Ты его знаешь, он отец Инны и редактор «Рублёвского вестника».
- И что он сказал?
- Сказал, что это карамель и эпигонство Фадеева. Сказал, что я пока не имею права кого-нибудь судить. И он был прав. Я даже не знала, что ряд моих одноклассниц уже попали в «бесстыжие».
- В «бесстыжие»? Как это?
- Их затаскивали в пустые квартиры, подвалы, классы. Заставляли раздеваться.  Догола. Даже фотографировали на память.
- И тебя тоже. Да?
- Да, после первомайской демонстрации. Я на мгновение расслабилась и попала в их лапы. А меня собирались поздравлять с семнадцатилетием.
- Тебе было стыдно?
- Скорее щекотно. Я боялась обмочиться. Мальчишки играли на мне, как на гармошке. Так, что едва не потеряла сознание. А потом, потом – было самое страшное, они утащили всю мою одежду. Я   не была готова к подвигу Годивы.
- И мой будущий отец пришёл к тебе на помощь.
- Он укрыл мою наготу своим плащом. Я шла, словно героиня повести Ларри,  шла по городу, стыдясь себя до корней волос. Мне казалось, что все смотрят на меня,  глупую слабовольную дуру.
- Мама, я тебя понимаю. Мне также было неловко быть голой.  Сначала от страха, а потом от скучного равнодушия.
- Дочка я не думала, что они тебя отыщут. Эти прыщавые уроды.
- Кто?
- Пьеро с Незнайкой. Они тогда первыми лапали меня. И я их хорошо запомнила.
- А потом они решили отыграться на нас с Людочкой. Но причём тут Степан Акимович.
- Он защищал их на том процессе. В сущности, я заложила их. Рассказала всё, как было.
- А другие девчонки?
- Они привыкли к этим забавам. На них ведь никто не обращал внимания, кроме этих уродов.
- Мама, а ты вспоминала  их?
- Вспоминала. Мне казалось, что они сорвали с меня покров детства. Я перестала притворяться и начала жить. Отец постоянно стращал меня карьерой натурщицы, что я не буду сидеть за мольбертом, а стоять на помосте словно бы  пленница на невольничьем рынке. Голая и несчастная.
- А отец позволил тебе попробовать.
- Да, отец позволил. Точнее он поразил моего отца. Именно в этот праздничный день.
Ираида Михайловна сгорбилась, словно бы вновь стала опозоренной именниницей. В чужом плаще на голое тело. Ей тогда было стыдно. Стыдно перед осуждающими её гольфами, те презирали её безмолвно, но от их безмолвия становилось страшно и стыдно, словно кроме этого она обкакалась, словно милая детсадовка на утреннике.
Она слышала, как отец извиняется перед гостями, как те уходят один за другим.
Она тогда юросилась ничком на постель, бросилась и зауныво заплакала, ощущая себя маленькой жалкой куклой. Куклой, которая разом надоела всем детям.
Отец так и не вошёл в её комнату. Он словно бы стыдился её позора, стыдился и словно маленький мальчик оттягивал момент примирения.
- М-мама. А они не пытались тебя изнасиловать? Всё-таки ты…
- Была голой? Не знаю. Наверняка они были не уверены в своих способностях. Степан Акимович пытался доказать, что это всё милая шалость – и только.
- Вот почему пострадала Людочка. Она расплатилась за грехи отца. А я, я раслатилась за твои. Я боюсь, что и мои дети будут платить по счетам.
- Ты боишься, что грехи твоего мужа?
- Грехи Кондрата?! Да, он безгрешен, словно бы дистиллированная вода…