Охота на виртуоза. Глава 25.

Глава 25.




Мысль о фальшивых документах захватила Николая почти сразу, как только они с Ириной закончили «ореховую эпопею». Она стала навязчивой, центральной осью, вокруг которой вращались его мысли в последующие дни. Алмазы, упрятанные в скорлупу грецких орехов, лежали в мешке под кроватью рядом с кейсом, холодным, бездушным сокровищем, бесполезным без ключа к новой жизни. Этим ключом были имена, даты, печати, вписанные в качественные корочки. Без них они с Ириной оставались всего лишь беглецами с некоторой суммой денег, легкой добычей для любого патруля или пограничника. Он понимал, что нелегальный путь это грязь, риск быть обманутыми или сданными, это ненадежные посредники и утлые лодчонки. Николай отмел эти авантюрные идеи.




Хорошим вариантом, ведущим к решению, был старый отчим, Альберт. Человек из другого времени, живая легенда городского «Андеграунда». Николай с юности помнил туманные намеки, обрывки разговоров полушепотом за чаем, из которых складывалось понимание: для «Деда» не было невозможного. Он знал людей, умел решать проблемы, оставаясь в тени. Если в этом городе и существовал мастер, способный выковать новые биографии, то Альберт знал, как его найти.




Но сама мысль о возвращении в город вызывала у Николая тревогу. Это было очень рискованно. Его лицо, даже изменившееся за время скитаний, заросшее жесткой щетиной, исхудавшее, могло быть узнано. Квартира Альберта наверняка находилась под пристальным вниманием — как бандитов Тенгиза, так и Борисова, чья профессиональная хватка наверняка не ослабла. Появление там было бы безумием.




Два дня он провел в молчаливом противостоянии с самим собой, сидя на скрипучем крыльце домика и наблюдая, как серые, тяжелые волны Черного моря с однообразным рокотом бьются о камни. Влажный, соленый воздух пропитывал все вокруг, смешиваясь с запахом полыни и нагретой за день глины. Ирина молчала, уважая его внутреннюю борьбу. Она приносила ему чай и иногда просто садилась рядом, ее молчаливое присутствие было единственной нитью, связывающей его с реальностью. В конце концов, решение созрело — рискнуть. Но подойти к делу как сапер к мине: с холодным расчетом, выверенностью каждого движения.




В соседнем поселке, куда он ходил за провизией, он наткнулся на заброшенный небольшой гаражный кооператив — ряд низких, покосившихся будок с ржавыми замками. Один из гаражей стоял с полуоткрытой, сломанной дверью. Он проник вовнутрь. Николая встретила пыль, запах старого масла и мышиного помета. Среди хлама — старых покрышек, пустых канистр, обрывков проводов — он отыскал то, что искал. На гвозде висела поношенная, некогда синяя, а теперь выцветшая до серо-голубого цвета роба. Это было то, что надо.




Он стряхнул с робы комья засохшей грязи и паутину. Ткань была грубой, сатиновой, пропахшей дешевым табаком, чужим кислым потом, краской и чем-то еще — сладковатым и химическим, напоминающим антифриз. Николай примерил ее. Роба оказалась ему маловата, короткие рукава заканчивались далеко от запястий, а на плечах ткань натянулась, грозя лопнуть по швам. Ничего, пусть так. Он выглядел как работяга, которому выдали обмундирование с чужого плеча. Рядом валялась потрепанная, влажная на вид барсетка из искусственной кожи. Отличная находка. Внутри оказалось еще большее сокровище: разводной ключ, покрытый рыжей коррозией, старые плоскогубцы с разболтанными ручками, моток засаленной пакли, и несколько гвоздей. Николай все это захватил с собой.




Утром, перед самым рассветом, пока Ирина еще спала, в комнате он стал перевоплощаться. Роба обтягивала спину, но это даже работало на образ. Ткань была грубой и влажной на ощупь, он натянул ее на свою темную водолазку, сунул в барсетку еще небольшую пачку рублей на расходы, аккуратно припрятав ее под слоем пакли, и вышел, превратившись в ходячий штамп из ЖЭКа. Костюм работал лучше любого камуфляжа — он стирал личность, превращая человека в функцию, в деталь городского пейзажа, на которую не обращают внимания. Его собственное отражение в осколке зеркала в коридоре было чужим. На него смотрел усталый, неопрятный, обозленный на жизнь мужик под сорок, которого жизнь помяла и выплюнула на обочину. Не было ни тени Николая Спичкина. Родился сантехник Виктор, или Петр, или просто «мужик из ЖЭКа».




До окраины города он добрался на попутке — древней, грязноватой «Ауди», которая везла на рынок корзины с болгарским перцем. Водитель, угрюмый мужчина с обветренным, как скала, лицом, не проронил за всю дорогу ни слова. Николай молча сидел у приоткрытого окна, вдыхая смесь выхлопных газов и сладковатого запаха овощей.




На окраине он вылез, кивком поблагодарил водителя и зашагал пешком. Его движения были медленными, немного усталыми, механическими — походка человека, который идет на нелюбимую, но привычную работу. Голова была опущена, взгляд уставлен в трещины асфальта перед своими запыленными ботинками. Он знал, что любая суета, любой бегающий, сканирующий взгляд может привлечь внимание. Он должен был «быть» этим человеком. Думать о его проблемах — о сорвавшемся кране на пятом этаже, о вечно ворчащем прорабе, о том, что к вечеру снова заболит спина.




Подъезд Альберта встретил его тем же самым, неизменным приветствием из смеси ароматов тушеной капусты, сладковатой мочи из кошачьего туалета, пыли, старого паркета и чего-то еще, горелого. Жизнь здесь словно не менялась десятилетиями. Он медленно, не спеша, поднялся по лестнице на третий этаж, сердце его при этом неистово колотилось, отдаваясь глухими, неровными ударами в висках, в горле, в ушах. Он остановился перед знакомой дверью с облупившейся краской и потертым номером. Постоял секунду, затаив дыхание, прислушиваясь. Абсолютная тишина из-за двери. Он позвонил пару раз - настойчиво, звоном официального лица.




Внутри не было слышно ни звука. Ни скрипа половиц, ни ворчливого оклика, ни шаркающих шагов. Только густая, давящая тишина, казавшаяся теперь зловещей. В желудке похолодело. Он позвонил снова, уже чуть дольше держа палец на кнопке звонка, затем постучал, ударяя ладонью по дереву. Звук получился грубым, тревожным, но он не вызвал никакой реакции.




Он уже развернулся, готовый бежать прочь, чувствуя, как ледяная волна паники подкатывает к горлу, когда дверь напротив скрипнула и отворилась ровно настолько, чтобы в щели показаться человеку. Но это не были боевики Тенгиза или полиция. На пороге стоял сосед, Алексей Степанович, тот самый пенсионер, который, как вспомнилось Николаю, всегда копался у подъезда со своей старой «Волгой». Мужчина был в выцветшем спортивном костюме, в стоптанных тапочках на босу ногу. Лицо у него было обветренное, испещренное морщинами, как карта высохшей реки, а из-под густых, нависших бровей на Николая смотрели внимательные, немного уставшие глаза. В одной руке он держал разводной ключ, явно что-то чиня до этого.




— Кого надо? — голос у Алексея Степановича был низким, хриплым, как скрип несмазанной петли. Взгляд его, опытный и цепкий, мгновенно оценил робу, барсетку, немытое лицо незваного гостя.




Николай сделал полшага назад, чтобы не казаться угрожающим, и буркнул, нарочно опуская голос, вставляя в него сиплые, простуженные нотки:

— По заявке. Из ЖЭКа. Трубы проверить, у Альберта Александровича. Водомеры по учету ставить велели.




Алексей Степанович хмыкнул, и углы его рта подернулись вниз, выражая скептицизм.

— Какие водомеры? — он отложил свой ключ на тумбочку у двери. — Его самого-то тут нет. В больнице он.




У Николая перехватило дыхание. Он сделал вид, что поправляет ремень барсетки, нагибаясь, чтобы скрыть лицо, натянуть кепку. Внутри все оборвалось, провалилось в бездонную пустоту.

— Больница? — он выдавил из себя, стараясь, чтобы голос звучал просто уставше-озадаченно. — Надолго, что ли? А то заявка висит неотвеченная, начальство пилит, план...




— Да кто его знает, — мужчина махнул рукой, и в его жесте читалась привычная покорность судьбе. — недели две уже там, коли не больше. Сахар у него, диабет, знаешь ли. Сдал. В кому, понимаешь, впал прямо тут, в квартире у себя. Скорая забрала.




Он помолчал, его взгляд стал тяжелее.

— А до того, надо сказать, к нему люди ходили. Не наши, не из района. С нерусскими, понимаешь, лицами. Суровые такие. Шумели, требовали чего-то. Видать, напугали его сильно. Сердце, небось, не выдержало. Совсем жизнь пошла другая, не наша.




Николай стоял, не двигаясь, впитывая каждое слово, каждое из которых било по сознанию обухом. Кома. Значит, старик, чтобы не сдать их, не проронив ни слова, предпочел уйти в себя, спрятаться в глубины собственного тела. Ценой собственного здоровья. Волна вины, горькой, всесокрушающей благодарности и бессильной ярости накатила на него с такой силой, что у него сжались кулаки.




— Эх... дела-то какие... — он сдавленно кашлянул, делая вид, что поправляет воротник робы, снова отворачиваясь. — Жалко старика. Спокойный был мужик, тихий. Ладно, значит, заявку закрою, отпишусь. Выздоровления ему.




Он уже сделал шаг к лестнице, не желая проявлять лишнего интереса, но Алексей Степанович, словно что-то вспомнив, добавил уже более мягким тоном:

— В больницу его, во вторую городскую отвезли. Я сам врачам помогал его на носилках вниз по лестнице спускать, когда скорая приехала. Легкий он, как перышко, совсем от жизни высох... Так они обронили, между собой, что во вторую повезут... В реанимацию, наверно.




Николай лишь молча поднял руку, показывая, что услышал, и почти побежал вниз по лестнице, спускаясь двумя ступеньками, чувствуя, как давящие стены подъезда смыкаются вокруг него. Он выскочил на улицу, на слепящий дневной свет, и зашагал прочь от этого дома, уходя вглубь спальных районов, не разбирая дороги. Мысли путались, натыкаясь друг на друга, обжигая и калеча. Альберт в коме. Их единственная надежда на помощь извне, на спасительный контакт, рухнула. И главное — он был виноват. Его авантюра, его украденные деньги, его бегство — все это привело к тому, что старик, самый близкий ему человек, теперь лежал без сознания. Если был жив вообще.




Он зашел в первый попавшийся дворик — унылое место с покосившимися скамейками, вытоптанной желтой травой и ржавой, одинокой каруселью. Рухнул на одну из скамеек, сгорбился, зажал голову в ладонях, упираясь локтями в колени. Новые проблемы громоздились одна на другую. Что делать? Возвращаться к Ирине с пустыми руками? Сидеть в этом домике и ждать, пока их найдут? Мысли кружились воронкой безысходности.




Надо было собраться. Он сидел так несколько минут, может, десять, может, больше, пока опустошенность стала уступать место решимости. Стало быть, Альберт пошел на это. На эту жертву. Он выбрал не сдать их, пожертвовав здоровьем. Значит, они должны были выжить. Во что бы то ни стало. Это был его долг.




Он медленно поднял голову. Взгляд его, мутный, но оценивающий, зацепился за большое, блочное, выцветшее здание, видневшееся вдалеке. Городская клиническая больница №2. Тот самый комплекс, куда, по словам соседа, и увезли Альберта. Мысль, которая мелькнула в его голове, была настолько безумной, что поначалу он ее отбросил. Но она вернулась. Настойчивая, острая, как жало.




Ему нужно было увидеть его. Узнать, в каком он состоянии, жив ли вообще. Может, сосед сгущает краски? Может, он уже приходит в себя? Может, он в сознании и может что-то сообщить, шепнуть имя, адрес? Или хотя бы просто увидеть, что он не один, что о нем помнят. Это был чистый, безрассудный, сумасшедший импульс. Но другого плана, другой зацепки у него не было. Только эта.




Он встал со скамейки. Надо было посетить Альберта. Но с умом. Он поправил свою жалкую маскировку, надвинул кепку на переносицу. Затем сделал глубокий вдох, набираясь воздуха, как перед нырянием на большую глубину. Затем он не спеша направился через дорогу, в сторону больницы. Он шел навстречу новой, еще более опасной авантюре, движимый долгом, потребностью в информации и возможно, глупой надеждой, что удача, отвернувшаяся от него однажды, может все же улыбнуться снова. Хотя бы ненадолго.

© Copyright: Юрий Салов, 2025

Регистрационный номер №0543431

от Сегодня в 05:11

[Скрыть] Регистрационный номер 0543431 выдан для произведения: Глава 25.




Мысль о фальшивых документах захватила Николая почти сразу, как только они с Ириной закончили «ореховую эпопею». Она стала навязчивой, центральной осью, вокруг которой вращались его мысли в последующие дни. Алмазы, упрятанные в скорлупу грецких орехов, лежали в мешке под кроватью рядом с кейсом, холодным, бездушным сокровищем, бесполезным без ключа к новой жизни. Этим ключом были имена, даты, печати, вписанные в качественные корочки. Без них они с Ириной оставались всего лишь беглецами с некоторой суммой денег, легкой добычей для любого патруля или пограничника. Он понимал, что нелегальный путь это грязь, риск быть обманутыми или сданными, это ненадежные посредники и утлые лодчонки. Николай отмел эти авантюрные идеи.




Хорошим вариантом, ведущим к решению, был старый отчим, Альберт. Человек из другого времени, живая легенда городского «Андеграунда». Николай с юности помнил туманные намеки, обрывки разговоров полушепотом за чаем, из которых складывалось понимание: для «Деда» не было невозможного. Он знал людей, умел решать проблемы, оставаясь в тени. Если в этом городе и существовал мастер, способный выковать новые биографии, то Альберт знал, как его найти.




Но сама мысль о возвращении в город вызывала у Николая тревогу. Это было очень рискованно. Его лицо, даже изменившееся за время скитаний, заросшее жесткой щетиной, исхудавшее, могло быть узнано. Квартира Альберта наверняка находилась под пристальным вниманием — как бандитов Тенгиза, так и Борисова, чья профессиональная хватка наверняка не ослабла. Появление там было бы безумием.




Два дня он провел в молчаливом противостоянии с самим собой, сидя на скрипучем крыльце домика и наблюдая, как серые, тяжелые волны Черного моря с однообразным рокотом бьются о камни. Влажный, соленый воздух пропитывал все вокруг, смешиваясь с запахом полыни и нагретой за день глины. Ирина молчала, уважая его внутреннюю борьбу. Она приносила ему чай и иногда просто садилась рядом, ее молчаливое присутствие было единственной нитью, связывающей его с реальностью. В конце концов, решение созрело — рискнуть. Но подойти к делу как сапер к мине: с холодным расчетом, выверенностью каждого движения.




В соседнем поселке, куда он ходил за провизией, он наткнулся на заброшенный небольшой гаражный кооператив — ряд низких, покосившихся будок с ржавыми замками. Один из гаражей стоял с полуоткрытой, сломанной дверью. Он проник вовнутрь. Николая встретила пыль, запах старого масла и мышиного помета. Среди хлама — старых покрышек, пустых канистр, обрывков проводов — он отыскал то, что искал. На гвозде висела поношенная, некогда синяя, а теперь выцветшая до серо-голубого цвета роба. Это было то, что надо.




Он стряхнул с робы комья засохшей грязи и паутину. Ткань была грубой, сатиновой, пропахшей дешевым табаком, чужим кислым потом, краской и чем-то еще — сладковатым и химическим, напоминающим антифриз. Николай примерил ее. Роба оказалась ему маловата, короткие рукава заканчивались далеко от запястий, а на плечах ткань натянулась, грозя лопнуть по швам. Ничего, пусть так. Он выглядел как работяга, которому выдали обмундирование с чужого плеча. Рядом валялась потрепанная, влажная на вид барсетка из искусственной кожи. Отличная находка. Внутри оказалось еще большее сокровище: разводной ключ, покрытый рыжей коррозией, старые плоскогубцы с разболтанными ручками, моток засаленной пакли, и несколько гвоздей. Николай все это захватил с собой.




Утром, перед самым рассветом, пока Ирина еще спала, в комнате он стал перевоплощаться. Роба обтягивала спину, но это даже работало на образ. Ткань была грубой и влажной на ощупь, он натянул ее на свою темную водолазку, сунул в барсетку еще небольшую пачку рублей на расходы, аккуратно припрятав ее под слоем пакли, и вышел, превратившись в ходячий штамп из ЖЭКа. Костюм работал лучше любого камуфляжа — он стирал личность, превращая человека в функцию, в деталь городского пейзажа, на которую не обращают внимания. Его собственное отражение в осколке зеркала в коридоре было чужим. На него смотрел усталый, неопрятный, обозленный на жизнь мужик под сорок, которого жизнь помяла и выплюнула на обочину. Не было ни тени Николая Спичкина. Родился сантехник Виктор, или Петр, или просто «мужик из ЖЭКа».




До окраины города он добрался на попутке — древней, грязноватой «Ауди», которая везла на рынок корзины с болгарским перцем. Водитель, угрюмый мужчина с обветренным, как скала, лицом, не проронил за всю дорогу ни слова. Николай молча сидел у приоткрытого окна, вдыхая смесь выхлопных газов и сладковатого запаха овощей.




На окраине он вылез, кивком поблагодарил водителя и зашагал пешком. Его движения были медленными, немного усталыми, механическими — походка человека, который идет на нелюбимую, но привычную работу. Голова была опущена, взгляд уставлен в трещины асфальта перед своими запыленными ботинками. Он знал, что любая суета, любой бегающий, сканирующий взгляд может привлечь внимание. Он должен был «быть» этим человеком. Думать о его проблемах — о сорвавшемся кране на пятом этаже, о вечно ворчащем прорабе, о том, что к вечеру снова заболит спина.




Подъезд Альберта встретил его тем же самым, неизменным приветствием из смеси ароматов тушеной капусты, сладковатой мочи из кошачьего туалета, пыли, старого паркета и чего-то еще, горелого. Жизнь здесь словно не менялась десятилетиями. Он медленно, не спеша, поднялся по лестнице на третий этаж, сердце его при этом неистово колотилось, отдаваясь глухими, неровными ударами в висках, в горле, в ушах. Он остановился перед знакомой дверью с облупившейся краской и потертым номером. Постоял секунду, затаив дыхание, прислушиваясь. Абсолютная тишина из-за двери. Он позвонил пару раз - настойчиво, звоном официального лица.




Внутри не было слышно ни звука. Ни скрипа половиц, ни ворчливого оклика, ни шаркающих шагов. Только густая, давящая тишина, казавшаяся теперь зловещей. В желудке похолодело. Он позвонил снова, уже чуть дольше держа палец на кнопке звонка, затем постучал, ударяя ладонью по дереву. Звук получился грубым, тревожным, но он не вызвал никакой реакции.




Он уже развернулся, готовый бежать прочь, чувствуя, как ледяная волна паники подкатывает к горлу, когда дверь напротив скрипнула и отворилась ровно настолько, чтобы в щели показаться человеку. Но это не были боевики Тенгиза или полиция. На пороге стоял сосед, Алексей Степанович, тот самый пенсионер, который, как вспомнилось Николаю, всегда копался у подъезда со своей старой «Волгой». Мужчина был в выцветшем спортивном костюме, в стоптанных тапочках на босу ногу. Лицо у него было обветренное, испещренное морщинами, как карта высохшей реки, а из-под густых, нависших бровей на Николая смотрели внимательные, немного уставшие глаза. В одной руке он держал разводной ключ, явно что-то чиня до этого.




— Кого надо? — голос у Алексея Степановича был низким, хриплым, как скрип несмазанной петли. Взгляд его, опытный и цепкий, мгновенно оценил робу, барсетку, немытое лицо незваного гостя.




Николай сделал полшага назад, чтобы не казаться угрожающим, и буркнул, нарочно опуская голос, вставляя в него сиплые, простуженные нотки:

— По заявке. Из ЖЭКа. Трубы проверить, у Альберта Александровича. Водомеры по учету ставить велели.




Алексей Степанович хмыкнул, и углы его рта подернулись вниз, выражая скептицизм.

— Какие водомеры? — он отложил свой ключ на тумбочку у двери. — Его самого-то тут нет. В больнице он.




У Николая перехватило дыхание. Он сделал вид, что поправляет ремень барсетки, нагибаясь, чтобы скрыть лицо, натянуть кепку. Внутри все оборвалось, провалилось в бездонную пустоту.

— Больница? — он выдавил из себя, стараясь, чтобы голос звучал просто уставше-озадаченно. — Надолго, что ли? А то заявка висит неотвеченная, начальство пилит, план...




— Да кто его знает, — мужчина махнул рукой, и в его жесте читалась привычная покорность судьбе. — недели две уже там, коли не больше. Сахар у него, диабет, знаешь ли. Сдал. В кому, понимаешь, впал прямо тут, в квартире у себя. Скорая забрала.




Он помолчал, его взгляд стал тяжелее.

— А до того, надо сказать, к нему люди ходили. Не наши, не из района. С нерусскими, понимаешь, лицами. Суровые такие. Шумели, требовали чего-то. Видать, напугали его сильно. Сердце, небось, не выдержало. Совсем жизнь пошла другая, не наша.




Николай стоял, не двигаясь, впитывая каждое слово, каждое из которых било по сознанию обухом. Кома. Значит, старик, чтобы не сдать их, не проронив ни слова, предпочел уйти в себя, спрятаться в глубины собственного тела. Ценой собственного здоровья. Волна вины, горькой, всесокрушающей благодарности и бессильной ярости накатила на него с такой силой, что у него сжались кулаки.




— Эх... дела-то какие... — он сдавленно кашлянул, делая вид, что поправляет воротник робы, снова отворачиваясь. — Жалко старика. Спокойный был мужик, тихий. Ладно, значит, заявку закрою, отпишусь. Выздоровления ему.




Он уже сделал шаг к лестнице, не желая проявлять лишнего интереса, но Алексей Степанович, словно что-то вспомнив, добавил уже более мягким тоном:

— В больницу его, во вторую городскую отвезли. Я сам врачам помогал его на носилках вниз по лестнице спускать, когда скорая приехала. Легкий он, как перышко, совсем от жизни высох... Так они обронили, между собой, что во вторую повезут... В реанимацию, наверно.




Николай лишь молча поднял руку, показывая, что услышал, и почти побежал вниз по лестнице, спускаясь двумя ступеньками, чувствуя, как давящие стены подъезда смыкаются вокруг него. Он выскочил на улицу, на слепящий дневной свет, и зашагал прочь от этого дома, уходя вглубь спальных районов, не разбирая дороги. Мысли путались, натыкаясь друг на друга, обжигая и калеча. Альберт в коме. Их единственная надежда на помощь извне, на спасительный контакт, рухнула. И главное — он был виноват. Его авантюра, его украденные деньги, его бегство — все это привело к тому, что старик, самый близкий ему человек, теперь лежал без сознания. Если был жив вообще.




Он зашел в первый попавшийся дворик — унылое место с покосившимися скамейками, вытоптанной желтой травой и ржавой, одинокой каруселью. Рухнул на одну из скамеек, сгорбился, зажал голову в ладонях, упираясь локтями в колени. Новые проблемы громоздились одна на другую. Что делать? Возвращаться к Ирине с пустыми руками? Сидеть в этом домике и ждать, пока их найдут? Мысли кружились воронкой безысходности.




Надо было собраться. Он сидел так несколько минут, может, десять, может, больше, пока опустошенность стала уступать место решимости. Стало быть, Альберт пошел на это. На эту жертву. Он выбрал не сдать их, пожертвовав здоровьем. Значит, они должны были выжить. Во что бы то ни стало. Это был его долг.




Он медленно поднял голову. Взгляд его, мутный, но оценивающий, зацепился за большое, блочное, выцветшее здание, видневшееся вдалеке. Городская клиническая больница №2. Тот самый комплекс, куда, по словам соседа, и увезли Альберта. Мысль, которая мелькнула в его голове, была настолько безумной, что поначалу он ее отбросил. Но она вернулась. Настойчивая, острая, как жало.




Ему нужно было увидеть его. Узнать, в каком он состоянии, жив ли вообще. Может, сосед сгущает краски? Может, он уже приходит в себя? Может, он в сознании и может что-то сообщить, шепнуть имя, адрес? Или хотя бы просто увидеть, что он не один, что о нем помнят. Это был чистый, безрассудный, сумасшедший импульс. Но другого плана, другой зацепки у него не было. Только эта.




Он встал со скамейки. Надо было посетить Альберта. Но с умом. Он поправил свою жалкую маскировку, надвинул кепку на переносицу. Затем сделал глубокий вдох, набираясь воздуха, как перед нырянием на большую глубину. Затем он не спеша направился через дорогу, в сторону больницы. Он шел навстречу новой, еще более опасной авантюре, движимый долгом, потребностью в информации и возможно, глупой надеждой, что удача, отвернувшаяся от него однажды, может все же улыбнуться снова. Хотя бы ненадолго.

 

Охота на виртуоза. Глава 24.