Квадрат пятый

(*)

Эмма жила не так далеко от него. Откровенно говоря, они с Клодом были практически соседями, и для Клода это стало странным обстоятельством. Он полагал, что Эмма живёт в куда более комфортных условиях и в лучшем районе, ан нет! От его дома до её дома всего-то минут пять-семь ходьбы.

Соседи, стало быть, а Эмма ни разу об этом не упомянула.

Клод и сам не знал точно зачем ему нужно её увидеть. Ну подумаешь, пришла она к нему накануне, странные речи вела, а наутро уволена. Одним днём и уволена. Так мало ли чего случилось? Они с Эммой не друзья!

Но он не мог успокоить свою совесть и рассудил, что если уж она требует, чтобы он убедился в том, что она не пропала совсем и с нею всё хорошо, то надо пойти на уступки.

Рассудив так, подкрепляя себя этой верой, Клод постучал в её двери. Такие же двери, как у него!

Он ожидал вопроса – всё же, не те стояли годы, что прежде, и теперь нужно было проявлять больше бдительности, или хотя бы камеры… Эмма же снова удивила – она распахнула дверь легко и просто, точно ей было глубоко плевать на то, кто там стоит на её пороге.

– Привет, – неуверенно промолвил Клод, которого поразила такая беспечность, – а…

Он хотел спросить как у неё дела, убедится, что всё хорошо и поспешить домой. Но свершившиеся потрясло его: как не боится она такого доверия к людям? Она, Эмма, которая не доверяет вроде бы никому на службе, и так легко распахивает вдруг двери?

И возмущение с удивлением прорвалось:

– Ты вообще не боишься?

– Что? – удивилась Эмма.

– Двери так открывать.

– Ах, это! – она усмехнулась, становясь прежней, подозрительной, всезнающей и презирающей, – у меня нечего брать. Проходи.

И ещё до того, как Клод хотел окликнуть её и заверить, что не хочет отвлекать её от дел, и вообще – у него дело-то на минуту! – Эмма уже скрылась в темноте коридора и ему пришлось последовать за нею.

Клод прикрыл за собою дверь как можно плотнее, хотя это и не успокоило лично его – дверь была тоньше, чем его, и замок на ней был как будто бы повреждён. Впрочем, когда он пригляделся к её жилищу, он понял, что Эмма не лукавила: у неё и правда было нечего брать.

Клод думал, что он живёт небогато, но Эмма жила ещё беднее. Мебель, которая занимала её жилище, кажется, была ещё до Великой Катастрофы. Во всяком случае, в нынешние годы Клод не видел ничего, кроме переработанного пластика и мебели из него же. Эмма же располагалась на продавленном ворсистом диване, вокруг стояли два таких же кресла, и в целом – всё убранство комнаты, кажется, обновлялось ещё в те дни, когда мир был похож на мир и не жил жалкой кучкой под Куполом, и Время ещё не разрывалось то тут, то там, выпуская в мир разных тварей и людей других эпох.

– Садись, – предложила Эмма.

Он сел, чувствуя определённую брезгливость. При приближении к дивану он ощутил какой-то въевшийся запах пыли и чего-то ещё тяжёлого…

– Пришёл похвастаться повышением? – поинтересовалась Эмма спокойно. Она не удивилась его приходу. Может быть ждала, а может быть стала безразличной. Глядя на неё, Клод склонялся больше ко второму варианту. Сейчас было видно, что она как будто бы нездорова и под глазами её залегли тени как от долгой бессонницы.

– Повышением? – Клод почувствовал себя глупцом. Что ж, хоть что-то было как прежде.

– Ты старший по смене, – объяснила Эмма. – Приятно работать в темпе улитки?

Она вроде бы и шутила, но голос её звучал слишком уж весело, и Клод, который всё же знал её, понимал – она готова разрыдаться.

– Я просто был в шоке, – Клод попытался прийти к тому, что не давало ему покоя, – я… у тебя всё хорошо?

Она взглянула на него как-то особенно печально, точно жалела. Только вот не себя, а его. его жалела! Но за что? Потом медленно кивнула.

– Да.

– Просто… вчера ты не говорила, что хочешь уйти или что тебя увольняют, – объяснил Клод, всё больше убеждаясь в том, что зря он полез во всё это.

– Не говорила, – эхом подтвердила Эмма.

– И я хотел бы извиниться. Я вчера был резок, – это было важнее. Для самого Клода важнее. Он чувствовал вину перед нею, и это чувство ему не нравилось.

– Ничего, – бесцветно отозвалась Эмма, – всё хорошо, я не…

Она не успела договорить. Клод сначала даже не понял почему, и не сразу увидел возникшую на пороге девочку – тоненькую и маленькую, которая даже вошла как-то особенно тихо.

– Мам, – позвала она едва слышно, – мам, опять…

Клод поперхнулся и мыслями, и словами. Он не знал, что у Эммы есть дочь. Он вообще мало что знал про Эмму, и полагал, что она живёт совсем иную, бесчеловечную жизнь.

Эмма же отреагировала быстро. Она поднялась, кивнула:

– Иди к себе, Имре. Клод, извини, я сейчас.

Девочка была послушна и, появившись как тень, она той же тенью и исчезла. Эмма же вышла решительно и твёрдо, и, хотя она прикрыла за собою дверь плотно, Клод успел услышать тяжёлый стон. В доме Эммы был ещё кто-то и этот кто-то, похоже, нуждался в помощи.

От всех этих мыслей Клоду было неприятно. Он привык видеть Эмму рабочей и злобной, но при этом надёжной. Сейчас же она представала слабой и живой. Это делало её человечнее, но лишало надёжности. Оказывается, у неё и правда есть семья. Кто-то, о ком она заботится. А он и не знал. И чего вообще пришёл?

Был даже соблазн уйти. Но Клод решил, что это невежливо. Впрочем, Эмма вернулась быстро.

– Извини, – сказала она равнодушно, – надо было поднять сестру в постель.

– Сестру? – и в очередной раз Клод пришёл в удивление. У неё и дочь, и сестра. Может ещё кто есть?

– Да, – ответила Эмма, оставаясь всё такой же спокойной, – сестру.

– Не знал, что у тебя есть и сестра, и дочь, – признался Клод, – ты никогда не говорила.

– А зачем тебе? Тебе разве нужна была эта информация?

– Нет, но ты всегда отпускала меня со смены, когда моя дочь болела или нуждалась в присмотре. А сама, выходит, скрывала… – Клод ощутил острое чувство стыда. Сколько раз он просил у Эммы отлучки или опоздания, приглядывая за Стефой? А Эмма, ни разу не отказав, получается, сама как-то справлялась с дочерью и больной сестрой? И не упрекнула ведь даже!

– Имре – дочь моей сестры, – тихо сказала Эмма. – Но если ты скажешь ей, я тебе горло разорву.

Клод не понял и решил, что спятил. Вот же девочка только что говорила об Эмме, как о матери. Но Эмма уже поясняла всё тем же тихим голосом, в котором не было ни намёка на оттенок:

– Моя сестра родила ребёнка, будучи больной. Мы обе работали на разборе завалов после Катастрофы. Со мной пока обошлось, а её помяло. Я думала, она не выживет. И девочка тоже. первый год был тем, что прежние люди называли адом: то сестра болеет, то Имре. И за обеими нужно было присматривать. В какой-то момент мы решили, что я живу лучше и надёжнее, к тому же, здоровее. Имре стала считать меня матерью и была уже при мне. Сестра же переехала ко мне когда стала угасать. Не знаю, сколько она ещё протянет, но тогда для девочки так было лучше.

– А Имре… – Клод боялся спросить, но он не мог промолчать. Его собственная дочь, рождённая в первые годы после Великой Катастрофы, тянула жизнь, полную боли, тошноты и слабости уже семнадцать лет. и сколько оставалось ей, он не знал. И не мог помочь, обречённо оставаясь свидетелем её медленного, но верного, полного мук угасания. – Она как?

– Больна, – рубанула Эмма, – не так как твоя, но больна. Иронично, что для человека какие-то пять-десять лет – это всё же малая часть жизни, а для природы и ещё меньше, но поколение твоей дочери больное почти полностью, а уже поколение Имре болеет легче и не так сильно. Хотя разница! – Эмма махнула рукой, – твоей семнадцать? Моей девять. Что такое восемь лет? растереть!

Клод сжал зубы. Эмма прошлась по больному. Его дочь. Обречённая на боль и недолгую жизнь. Врачи говорили разное. говорили и то, что у неё есть шанс, только нужны вложения, средства. Другие говорили, что девочка уже и так задержалась – ведь поколение того года не доживало и до четырнадцати. Слишком много тогда было пыли в воздухе, слишком сильно разорвало прежний мир. Оно и понятно – просто так время, имеющее, как оказалось, образ плёнки, рваться бы не стало.

– Надеюсь, у тебя всё будет хорошо, и у неё тоже, – Клод поднялся с места. Находиться в этом доме, бедность которого стала ему ясна, ведь на попечении Эммы оказалось, как минимум, два человека, стала ему противна. И ещё более противна от того, что она никогда не говорила о своих проблемах. Про больную дочь Клода знали все, даже дежурные. Про больного сына Регины тоже. да и вообще – про всех что-то было известно. А Эмма молчала, и потому казалась им всем далёкой. Клод даже часто обсуждал с Региной, что Эмме не дано понять всех их тягот. Оказалось, дано.

– Будет, – согласилась Эмма, выходя за ним.

Уже у дверей Клод подумал о другом.

– Может быть… у меня не так много денег, но ты ведь осталась без работы, –конечно, и у Клода не было лишних средств, тут бы самому концы с концами свести, и всё же он почувствовал себя обязанным Эмме. Она не жаловалась и не искала сочувствия. И он даже не думал, что она может нуждаться в нём!

– Не нужно, спасибо, – Эмма усмехнулась, на взгляд Клода совсем уж без повода, и отперла двери. – Спасибо, Клод, за участие.

– Если что – обращайся, – фраза была полна облегчения. Клод почувствовал, что он выполнил свой долг, ему стало легче.

– Вообще-то, – Эмма помедлила, и Клод похолодел от ужаса, – если что – заходи через пару недель.

Она замялась и осеклась. В её глазах мелькнуло сожаление, на этот раз сожаление о произнесённых словах.

– Впрочем, нет, не надо! – спохватилась Эмма и улыбнулась. – Я так, шучу.

Она определённо темнила. Не успев одуматься, Клод спросил:

– Что ты хотела предложить вчера? Теперь уж скажешь?

Эмма посторонилась, позволяя ему с большим удобством разместиться у дверей. На этот раз она не просто посерьёзнела, она помрачнела и покачала головой:

– Нет, теперь уже не скажу. Вчера бы ещё сказала, но ты был прав. Ты отец, и у тебя есть обязательства. Это всё. Спасибо за участие.

Но разве у Эммы не было обязательств? И всё же – она темнила. Клод оставлял ей это право, и не хотел вмешиваться, но внутренняя досада оказалась сильнее и злее.

– Ты что-то задумала, да? – спросил Клод и молчание Эммы было красноречивее и вернее любого ответа. – Почему Штаб тебя уволил?

Эмма открыла дверь, она не говорила, что он должен уйти, но намёк был слишком явным. Она не хотела делиться с ним тайнами, не хотела открываться ему. Клод понял – шанс утрачен. Он был вчера, а теперь бесполезно?

– Эмма, мы не был друзьями, но у тебя ведь тоже есть о ком заботиться! – это было вне правил, и Клод сам понимал, что эта фраза куда хуже и страшнее, чем есть на деле. Это практически шантаж.

Эмма тряхнула головой. Тёмные волосы посыпались по её плечам нервно и быстро.

– По этой причине я делаю то, что делаю.

Клод не успел придумать ответ, она взяла уже диалог в свою власть и сказала тихо:

– Для их жизни я иду на это.

– На что? – одними губами спросил Клод, а Эмма уже пыталась выпихнуть его. Что ж, он сам сделал свой выбор вчера. Он сказал, что не полезет ни в какие авантюры, и она хранила его выбор. – Эмма, ты что-то знаешь, верно?

Она знала. Она всегда знала, и даже дала ему тень понимания. Но всё было опасно и неясно, и если Клод настаивал, он должен был это понимать.

***

Они снова сидели в комнате. Продавленный, дурно пахнущий диван, но на этот раз Клоду не было до этого дела. Слова Эммы были опаснее и важнее всего на свете, что значил же на их фоне – диван?

– Это замысел Штаба, чтобы меня не искали, – объяснила Эмма и сделала это почти равнодушным тоном. Она привыкла к подлостям, сама творила их – именами Штаба, именами будущего. И верила во всё, что делала.

Быть исполнительной крайне мало. Разве мало у Штаба хороших солдат и воителей? Много и больше, чем простое скромное «много». У Штаба всегда были воины, но мало было тех, кто способен на какую-то генерацию решений и ответственность.

Эмма не говорила об этом, но и не нужно было. Клод знал её, и этого было достаточно.

А её словам он вначале и не удивился. В самом деле – он знал Эмму! Штаб и замысел. И её не ищут. Выгоняют одним днём для всех, а сами…

Что, собственно?

– Это было соглашение, – повторяла Эмма, - соглашение! День, когда я исчезаю. Откровенно говоря, я понимаю, что сделано плохо, топорно, но меня, кроме тебя, никто и не искал. Поверили, наверное, удобно ведь…

Она задумчиво покачала головой.

– ма-ам, – маленькая тоненькая Имре возникла на пороге непрошенной гостьей и тенью, - опя-ять!

Голос у Имре был не капризный. Он был полон отчаяния. Что ж, было ясно от чего. Если она живёт день за днём в жилище, где умирает человек, понемногу утрачивая всякую связь с миром, невольно отчаяние овладеет тобой. Но всё равно было страшно. Дочь Клода была более доброжелательной и веселой.

А эта?

– Иду, – сказала Эмма просто и поднялась.

– Я помогу! – вызвался Клод, но она остановила его тяжёлым мрачным жестом:

– Нет.

И вышла, не желая объяснять, почему ей помощь Клода не сдалась. Девочка, кротко и быстро оценив обстановку, поспешила за не, за «матерью».

– Извини, – сказала Эмма, возвращаясь. – Последние дни тяжело. Всегда тяжело. Это агония, когда человек не соображает, не узнаёт. Впрочем, может, это и к лучшему.

Клод промолчал. Он боялся смерти. Боялся её теней, боялся её прихода к дочери. А Эмма говорила спокойно и цинично.

– Почему это соглашение? – спросил Клод, переходя на другую тему. Более приятную и простую.

– Потому что люди так поступают, когда заключают договор. Я им одно, они другое.

– Я мучился совестью, – признался Клод, – хотел извиниться за вчерашнее и..

– Не надо, – поморщилась Эмма, – не надо извинений. Я услышала твою позицию и уважаю её. У тебя дочь.

У неё тоже были… не дочь, нет. Но люди о которых она могла позаботиться, и, скорее всего, только она. И всё же – Эмма говорила так, словно ей это было безразлично.

– И не надо совести, – продолжила Эмма. – спасибо, то заглянул, но у меня всё хорошо.

Это было ложью. Очевидной ложью.

– Штаб тебя отправляет куда-то? – предположил Клод, не шелохнувшись. – да? Поэтому тебе прописали увольнение?

Эмма помедлила. Какое-то мгновение ему казалось, что она не ответит. Но ответила. Кивок, всего лишь одно движение, но всё же!

– Да, – через силу сказала Эмма. – отправят.

– куда? – спросил Клод.

Он метался. Любопытство и ужас жгли одновременно сильно.

– Помнишь, ты спрашивал про разломы будущего? – спросила Эмма. – А?

Он помнил. Всего лишь вопрос. Простой, глупый вопрос – странно, мол, что прошлое к нам рвётся через разломы, а будущее нет. И странный печальный взгляд Эммы перед тем, как она рассказала, что будущее тоже здесь, с ними, в их общей печальной глубине. Но то, что она изучает его?!

Это то-то новое.

– Ты… ты в будущее? – не поверил Клод. – Я даже не знаю, что сказать! Это невозможно, это…

– рискованно, – подтвердила Эмма. – Но это мой шанс.

Она не могла ему сказать большего. Клятва, обязательства связали её со Штабом слишком уж в тугой узел. В будущем их проблемы и беды, их близкие излечились бы. Это и стало причиной, по которой Эмма соглашалась на предложение Штаба. Зная, что одной придётся туго, она сдалась и почти открылась Клоду.

Тот струсил, но пришёл каяться в трусости сейчас! Можно ли это было считать исцелением? Эмма не знала, но сказала как есть, рискуя:

– Будущее там, оно ждёт. И там проблемы твоей дочери или моей сестры и племянницы, уже пройденный этап.

Он подорвался. Слишком резко, слишком страшно. Не поверил и поверил одновременно, заплутал, враз заблудился в своих мыслях. Верил и не верил. Боялся спросить, надеялся и страшился…

– Штаб отправляет меня туда, – сказала Эмма спокойно, не сводя взгляда с Клода, – по службе. Но мне не нужны сделки. Мне не нужны деньги. Мне нужно лекарство. Там оно есть. Штаб согласен. Придя к тебе, я хотела позвать тебя…

Она стихла. Внезапно взволновалась, и это волнение ей не пошло. Оно исказило её лицо.

– Я пойду с тобой, – не ради себя или будущего, ради дочери, не задумываясь о правильности, согласился Клод.

Эмма покачала головой:

– Нет. Ты отец, у тебя обязательства.

Она припоминала. Издевалась. И он не мог ничего с ней делать. Только вскочить в бешенстве чувств, которые уже ничего не значили.

– И Стефу можно излечить? – не слушая, уточнил Клод. Сердце билось так, что в груди было больно.

Эмма кивнула.

– я… я с тобой, – Клод вскочил. Он не мог сдержать волнения и не замечал, как спокойно и равнодушно смотрит на него Эмма, и не задумался о том, что она даже не пытается его отговорить. – Полетим вместе! Эмма! Помоги моей дочери!

Эмма кивнула. Клод не знал, но Эмме было нужно, чтобы он сам вызвался и сам захотел лететь. В будущее ли, в прошлое – она сама не знала, как исправить свершившееся. Не знал и Штаб. Но нити вели отчётливо и к Клоду.

Эмма не стала его отговаривать. В глубине души она праздновала победу…

(Грядет смена времен...)

(*) (*Предыдущие рассказы Приграничья – «Квадрат первый», «Квадрат второй», «Квадрат третий», «квадрат четвертый»)

© Copyright: Анна Богодухова, 2025

Регистрационный номер №0546138

от Сегодня в 21:53

[Скрыть] Регистрационный номер 0546138 выдан для произведения: (*)

Эмма жила не так далеко от него. Откровенно говоря, они с Клодом были практически соседями, и для Клода это стало странным обстоятельством. Он полагал, что Эмма живёт в куда более комфортных условиях и в лучшем районе, ан нет! От его дома до её дома всего-то минут пять-семь ходьбы.

Соседи, стало быть, а Эмма ни разу об этом не упомянула.

Клод и сам не знал точно зачем ему нужно её увидеть. Ну подумаешь, пришла она к нему накануне, странные речи вела, а наутро уволена. Одним днём и уволена. Так мало ли чего случилось? Они с Эммой не друзья!

Но он не мог успокоить свою совесть и рассудил, что если уж она требует, чтобы он убедился в том, что она не пропала совсем и с нею всё хорошо, то надо пойти на уступки.

Рассудив так, подкрепляя себя этой верой, Клод постучал в её двери. Такие же двери, как у него!

Он ожидал вопроса – всё же, не те стояли годы, что прежде, и теперь нужно было проявлять больше бдительности, или хотя бы камеры… Эмма же снова удивила – она распахнула дверь легко и просто, точно ей было глубоко плевать на то, кто там стоит на её пороге.

– Привет, – неуверенно промолвил Клод, которого поразила такая беспечность, – а…

Он хотел спросить как у неё дела, убедится, что всё хорошо и поспешить домой. Но свершившиеся потрясло его: как не боится она такого доверия к людям? Она, Эмма, которая не доверяет вроде бы никому на службе, и так легко распахивает вдруг двери?

И возмущение с удивлением прорвалось:

– Ты вообще не боишься?

– Что? – удивилась Эмма.

– Двери так открывать.

– Ах, это! – она усмехнулась, становясь прежней, подозрительной, всезнающей и презирающей, – у меня нечего брать. Проходи.

И ещё до того, как Клод хотел окликнуть её и заверить, что не хочет отвлекать её от дел, и вообще – у него дело-то на минуту! – Эмма уже скрылась в темноте коридора и ему пришлось последовать за нею.

Клод прикрыл за собою дверь как можно плотнее, хотя это и не успокоило лично его – дверь была тоньше, чем его, и замок на ней был как будто бы повреждён. Впрочем, когда он пригляделся к её жилищу, он понял, что Эмма не лукавила: у неё и правда было нечего брать.

Клод думал, что он живёт небогато, но Эмма жила ещё беднее. Мебель, которая занимала её жилище, кажется, была ещё до Великой Катастрофы. Во всяком случае, в нынешние годы Клод не видел ничего, кроме переработанного пластика и мебели из него же. Эмма же располагалась на продавленном ворсистом диване, вокруг стояли два таких же кресла, и в целом – всё убранство комнаты, кажется, обновлялось ещё в те дни, когда мир был похож на мир и не жил жалкой кучкой под Куполом, и Время ещё не разрывалось то тут, то там, выпуская в мир разных тварей и людей других эпох.

– Садись, – предложила Эмма.

Он сел, чувствуя определённую брезгливость. При приближении к дивану он ощутил какой-то въевшийся запах пыли и чего-то ещё тяжёлого…

– Пришёл похвастаться повышением? – поинтересовалась Эмма спокойно. Она не удивилась его приходу. Может быть ждала, а может быть стала безразличной. Глядя на неё, Клод склонялся больше ко второму варианту. Сейчас было видно, что она как будто бы нездорова и под глазами её залегли тени как от долгой бессонницы.

– Повышением? – Клод почувствовал себя глупцом. Что ж, хоть что-то было как прежде.

– Ты старший по смене, – объяснила Эмма. – Приятно работать в темпе улитки?

Она вроде бы и шутила, но голос её звучал слишком уж весело, и Клод, который всё же знал её, понимал – она готова разрыдаться.

– Я просто был в шоке, – Клод попытался прийти к тому, что не давало ему покоя, – я… у тебя всё хорошо?

Она взглянула на него как-то особенно печально, точно жалела. Только вот не себя, а его. его жалела! Но за что? Потом медленно кивнула.

– Да.

– Просто… вчера ты не говорила, что хочешь уйти или что тебя увольняют, – объяснил Клод, всё больше убеждаясь в том, что зря он полез во всё это.

– Не говорила, – эхом подтвердила Эмма.

– И я хотел бы извиниться. Я вчера был резок, – это было важнее. Для самого Клода важнее. Он чувствовал вину перед нею, и это чувство ему не нравилось.

– Ничего, – бесцветно отозвалась Эмма, – всё хорошо, я не…

Она не успела договорить. Клод сначала даже не понял почему, и не сразу увидел возникшую на пороге девочку – тоненькую и маленькую, которая даже вошла как-то особенно тихо.

– Мам, – позвала она едва слышно, – мам, опять…

Клод поперхнулся и мыслями, и словами. Он не знал, что у Эммы есть дочь. Он вообще мало что знал про Эмму, и полагал, что она живёт совсем иную, бесчеловечную жизнь.

Эмма же отреагировала быстро. Она поднялась, кивнула:

– Иди к себе, Имре. Клод, извини, я сейчас.

Девочка была послушна и, появившись как тень, она той же тенью и исчезла. Эмма же вышла решительно и твёрдо, и, хотя она прикрыла за собою дверь плотно, Клод успел услышать тяжёлый стон. В доме Эммы был ещё кто-то и этот кто-то, похоже, нуждался в помощи.

От всех этих мыслей Клоду было неприятно. Он привык видеть Эмму рабочей и злобной, но при этом надёжной. Сейчас же она представала слабой и живой. Это делало её человечнее, но лишало надёжности. Оказывается, у неё и правда есть семья. Кто-то, о ком она заботится. А он и не знал. И чего вообще пришёл?

Был даже соблазн уйти. Но Клод решил, что это невежливо. Впрочем, Эмма вернулась быстро.

– Извини, – сказала она равнодушно, – надо было поднять сестру в постель.

– Сестру? – и в очередной раз Клод пришёл в удивление. У неё и дочь, и сестра. Может ещё кто есть?

– Да, – ответила Эмма, оставаясь всё такой же спокойной, – сестру.

– Не знал, что у тебя есть и сестра, и дочь, – признался Клод, – ты никогда не говорила.

– А зачем тебе? Тебе разве нужна была эта информация?

– Нет, но ты всегда отпускала меня со смены, когда моя дочь болела или нуждалась в присмотре. А сама, выходит, скрывала… – Клод ощутил острое чувство стыда. Сколько раз он просил у Эммы отлучки или опоздания, приглядывая за Стефой? А Эмма, ни разу не отказав, получается, сама как-то справлялась с дочерью и больной сестрой? И не упрекнула ведь даже!

– Имре – дочь моей сестры, – тихо сказала Эмма. – Но если ты скажешь ей, я тебе горло разорву.

Клод не понял и решил, что спятил. Вот же девочка только что говорила об Эмме, как о матери. Но Эмма уже поясняла всё тем же тихим голосом, в котором не было ни намёка на оттенок:

– Моя сестра родила ребёнка, будучи больной. Мы обе работали на разборе завалов после Катастрофы. Со мной пока обошлось, а её помяло. Я думала, она не выживет. И девочка тоже. первый год был тем, что прежние люди называли адом: то сестра болеет, то Имре. И за обеими нужно было присматривать. В какой-то момент мы решили, что я живу лучше и надёжнее, к тому же, здоровее. Имре стала считать меня матерью и была уже при мне. Сестра же переехала ко мне когда стала угасать. Не знаю, сколько она ещё протянет, но тогда для девочки так было лучше.

– А Имре… – Клод боялся спросить, но он не мог промолчать. Его собственная дочь, рождённая в первые годы после Великой Катастрофы, тянула жизнь, полную боли, тошноты и слабости уже семнадцать лет. и сколько оставалось ей, он не знал. И не мог помочь, обречённо оставаясь свидетелем её медленного, но верного, полного мук угасания. – Она как?

– Больна, – рубанула Эмма, – не так как твоя, но больна. Иронично, что для человека какие-то пять-десять лет – это всё же малая часть жизни, а для природы и ещё меньше, но поколение твоей дочери больное почти полностью, а уже поколение Имре болеет легче и не так сильно. Хотя разница! – Эмма махнула рукой, – твоей семнадцать? Моей девять. Что такое восемь лет? растереть!

Клод сжал зубы. Эмма прошлась по больному. Его дочь. Обречённая на боль и недолгую жизнь. Врачи говорили разное. говорили и то, что у неё есть шанс, только нужны вложения, средства. Другие говорили, что девочка уже и так задержалась – ведь поколение того года не доживало и до четырнадцати. Слишком много тогда было пыли в воздухе, слишком сильно разорвало прежний мир. Оно и понятно – просто так время, имеющее, как оказалось, образ плёнки, рваться бы не стало.

– Надеюсь, у тебя всё будет хорошо, и у неё тоже, – Клод поднялся с места. Находиться в этом доме, бедность которого стала ему ясна, ведь на попечении Эммы оказалось, как минимум, два человека, стала ему противна. И ещё более противна от того, что она никогда не говорила о своих проблемах. Про больную дочь Клода знали все, даже дежурные. Про больного сына Регины тоже. да и вообще – про всех что-то было известно. А Эмма молчала, и потому казалась им всем далёкой. Клод даже часто обсуждал с Региной, что Эмме не дано понять всех их тягот. Оказалось, дано.

– Будет, – согласилась Эмма, выходя за ним.

Уже у дверей Клод подумал о другом.

– Может быть… у меня не так много денег, но ты ведь осталась без работы, –конечно, и у Клода не было лишних средств, тут бы самому концы с концами свести, и всё же он почувствовал себя обязанным Эмме. Она не жаловалась и не искала сочувствия. И он даже не думал, что она может нуждаться в нём!

– Не нужно, спасибо, – Эмма усмехнулась, на взгляд Клода совсем уж без повода, и отперла двери. – Спасибо, Клод, за участие.

– Если что – обращайся, – фраза была полна облегчения. Клод почувствовал, что он выполнил свой долг, ему стало легче.

– Вообще-то, – Эмма помедлила, и Клод похолодел от ужаса, – если что – заходи через пару недель.

Она замялась и осеклась. В её глазах мелькнуло сожаление, на этот раз сожаление о произнесённых словах.

– Впрочем, нет, не надо! – спохватилась Эмма и улыбнулась. – Я так, шучу.

Она определённо темнила. Не успев одуматься, Клод спросил:

– Что ты хотела предложить вчера? Теперь уж скажешь?

Эмма посторонилась, позволяя ему с большим удобством разместиться у дверей. На этот раз она не просто посерьёзнела, она помрачнела и покачала головой:

– Нет, теперь уже не скажу. Вчера бы ещё сказала, но ты был прав. Ты отец, и у тебя есть обязательства. Это всё. Спасибо за участие.

Но разве у Эммы не было обязательств? И всё же – она темнила. Клод оставлял ей это право, и не хотел вмешиваться, но внутренняя досада оказалась сильнее и злее.

– Ты что-то задумала, да? – спросил Клод и молчание Эммы было красноречивее и вернее любого ответа. – Почему Штаб тебя уволил?

Эмма открыла дверь, она не говорила, что он должен уйти, но намёк был слишком явным. Она не хотела делиться с ним тайнами, не хотела открываться ему. Клод понял – шанс утрачен. Он был вчера, а теперь бесполезно?

– Эмма, мы не был друзьями, но у тебя ведь тоже есть о ком заботиться! – это было вне правил, и Клод сам понимал, что эта фраза куда хуже и страшнее, чем есть на деле. Это практически шантаж.

Эмма тряхнула головой. Тёмные волосы посыпались по её плечам нервно и быстро.

– По этой причине я делаю то, что делаю.

Клод не успел придумать ответ, она взяла уже диалог в свою власть и сказала тихо:

– Для их жизни я иду на это.

– На что? – одними губами спросил Клод, а Эмма уже пыталась выпихнуть его. Что ж, он сам сделал свой выбор вчера. Он сказал, что не полезет ни в какие авантюры, и она хранила его выбор. – Эмма, ты что-то знаешь, верно?

Она знала. Она всегда знала, и даже дала ему тень понимания. Но всё было опасно и неясно, и если Клод настаивал, он должен был это понимать.

***

Они снова сидели в комнате. Продавленный, дурно пахнущий диван, но на этот раз Клоду не было до этого дела. Слова Эммы были опаснее и важнее всего на свете, что значил же на их фоне – диван?

– Это замысел Штаба, чтобы меня не искали, – объяснила Эмма и сделала это почти равнодушным тоном. Она привыкла к подлостям, сама творила их – именами Штаба, именами будущего. И верила во всё, что делала.

Быть исполнительной крайне мало. Разве мало у Штаба хороших солдат и воителей? Много и больше, чем простое скромное «много». У Штаба всегда были воины, но мало было тех, кто способен на какую-то генерацию решений и ответственность.

Эмма не говорила об этом, но и не нужно было. Клод знал её, и этого было достаточно.

А её словам он вначале и не удивился. В самом деле – он знал Эмму! Штаб и замысел. И её не ищут. Выгоняют одним днём для всех, а сами…

Что, собственно?

– Это было соглашение, – повторяла Эмма, - соглашение! День, когда я исчезаю. Откровенно говоря, я понимаю, что сделано плохо, топорно, но меня, кроме тебя, никто и не искал. Поверили, наверное, удобно ведь…

Она задумчиво покачала головой.

– ма-ам, – маленькая тоненькая Имре возникла на пороге непрошенной гостьей и тенью, - опя-ять!

Голос у Имре был не капризный. Он был полон отчаяния. Что ж, было ясно от чего. Если она живёт день за днём в жилище, где умирает человек, понемногу утрачивая всякую связь с миром, невольно отчаяние овладеет тобой. Но всё равно было страшно. Дочь Клода была более доброжелательной и веселой.

А эта?

– Иду, – сказала Эмма просто и поднялась.

– Я помогу! – вызвался Клод, но она остановила его тяжёлым мрачным жестом:

– Нет.

И вышла, не желая объяснять, почему ей помощь Клода не сдалась. Девочка, кротко и быстро оценив обстановку, поспешила за не, за «матерью».

– Извини, – сказала Эмма, возвращаясь. – Последние дни тяжело. Всегда тяжело. Это агония, когда человек не соображает, не узнаёт. Впрочем, может, это и к лучшему.

Клод промолчал. Он боялся смерти. Боялся её теней, боялся её прихода к дочери. А Эмма говорила спокойно и цинично.

– Почему это соглашение? – спросил Клод, переходя на другую тему. Более приятную и простую.

– Потому что люди так поступают, когда заключают договор. Я им одно, они другое.

– Я мучился совестью, – признался Клод, – хотел извиниться за вчерашнее и..

– Не надо, – поморщилась Эмма, – не надо извинений. Я услышала твою позицию и уважаю её. У тебя дочь.

У неё тоже были… не дочь, нет. Но люди о которых она могла позаботиться, и, скорее всего, только она. И всё же – Эмма говорила так, словно ей это было безразлично.

– И не надо совести, – продолжила Эмма. – спасибо, то заглянул, но у меня всё хорошо.

Это было ложью. Очевидной ложью.

– Штаб тебя отправляет куда-то? – предположил Клод, не шелохнувшись. – да? Поэтому тебе прописали увольнение?

Эмма помедлила. Какое-то мгновение ему казалось, что она не ответит. Но ответила. Кивок, всего лишь одно движение, но всё же!

– Да, – через силу сказала Эмма. – отправят.

– куда? – спросил Клод.

Он метался. Любопытство и ужас жгли одновременно сильно.

– Помнишь, ты спрашивал про разломы будущего? – спросила Эмма. – А?

Он помнил. Всего лишь вопрос. Простой, глупый вопрос – странно, мол, что прошлое к нам рвётся через разломы, а будущее нет. И странный печальный взгляд Эммы перед тем, как она рассказала, что будущее тоже здесь, с ними, в их общей печальной глубине. Но то, что она изучает его?!

Это то-то новое.

– Ты… ты в будущее? – не поверил Клод. – Я даже не знаю, что сказать! Это невозможно, это…

– рискованно, – подтвердила Эмма. – Но это мой шанс.

Она не могла ему сказать большего. Клятва, обязательства связали её со Штабом слишком уж в тугой узел. В будущем их проблемы и беды, их близкие излечились бы. Это и стало причиной, по которой Эмма соглашалась на предложение Штаба. Зная, что одной придётся туго, она сдалась и почти открылась Клоду.

Тот струсил, но пришёл каяться в трусости сейчас! Можно ли это было считать исцелением? Эмма не знала, но сказала как есть, рискуя:

– Будущее там, оно ждёт. И там проблемы твоей дочери или моей сестры и племянницы, уже пройденный этап.

Он подорвался. Слишком резко, слишком страшно. Не поверил и поверил одновременно, заплутал, враз заблудился в своих мыслях. Верил и не верил. Боялся спросить, надеялся и страшился…

– Штаб отправляет меня туда, – сказала Эмма спокойно, не сводя взгляда с Клода, – по службе. Но мне не нужны сделки. Мне не нужны деньги. Мне нужно лекарство. Там оно есть. Штаб согласен. Придя к тебе, я хотела позвать тебя…

Она стихла. Внезапно взволновалась, и это волнение ей не пошло. Оно исказило её лицо.

– Я пойду с тобой, – не ради себя или будущего, ради дочери, не задумываясь о правильности, согласился Клод.

Эмма покачала головой:

– Нет. Ты отец, у тебя обязательства.

Она припоминала. Издевалась. И он не мог ничего с ней делать. Только вскочить в бешенстве чувств, которые уже ничего не значили.

– И Стефу можно излечить? – не слушая, уточнил Клод. Сердце билось так, что в груди было больно.

Эмма кивнула.

– я… я с тобой, – Клод вскочил. Он не мог сдержать волнения и не замечал, как спокойно и равнодушно смотрит на него Эмма, и не задумался о том, что она даже не пытается его отговорить. – Полетим вместе! Эмма! Помоги моей дочери!

Эмма кивнула. Клод не знал, но Эмме было нужно, чтобы он сам вызвался и сам захотел лететь. В будущее ли, в прошлое – она сама не знала, как исправить свершившееся. Не знал и Штаб. Но нити вели отчётливо и к Клоду.

Эмма не стала его отговаривать. В глубине души она праздновала победу…

(Грядет смена времен...)

(*) (*Предыдущие рассказы Приграничья – «Квадрат первый», «Квадрат второй», «Квадрат третий», «квадрат четвертый»)

 

О дарах

Стужа