Король мертв, да здравствует мертвый король!

Это произведение в жанре альтернативы, повесть больше 80 тыс. з., или около 30 стр. формата "ворд".

Рассказ в духе средневековья, о войне, войне между друзьями, войне человека с собой.

 

Tabula rasa¹

 

 

На золотистом коне, барон Морти де Ридо несся уже третий день, через поля и по дорогам, вдоль реки... Заляпанный грязью, барон спешит в свои земли, где неделю назад враг овладел замком Дже, что у самой границы с ныне враждебным — Северным королевством.

Конь харкает кровавой пеной, пачкает ливрею, руки всадника, охваченного тревогой, и не замечающего ничего кроме мыслей; барон не был в настоящем, он уже далеко в будущем — там, у Дже, поражает врагов правдой, принимая удары на щит справедливости; мысли барона неудержимы, но конь издыхает.

Солнце в зените, Морти, обессиленный лежит у реки, ноги в воде; редкие облака никак не лепятся воображением в образы...

"Если бы я мог стать пузырьком в этой реке...— думал барон.— Через полдня меня принесло бы к уделу Чейза..." — рядом сели птицы, таращатся на Морти; ветер за спиной тревожит кусты, прикрывшие сдохшего, любимого коня барона.

Мокрый песок совсем нагрелся под Морти, и он перекатился на живот, уткнувшись в горькие водоросли.

"Если б я мог стать камешком в этой реке; — думал барон,— там за порогами, бурное течение вынесло бы меня к землям Ричарда Чейза..."

Птица припрыгнула к Морти.

"О чем ты думаешь, пташка? — думал барон.— Ни о чем? У тебя наверное, есть только желания... Впрочем, эти три дня я живу так же, как ты, летучая тварь..."

Стоило лишь начаться войне,— король тут же отобрал ленные владения своих вассалов. Он сказал: "Вы разжирели и забыли что такое боевая доблесть. Ваши члены размякли, а ум разленился. Докажите обратное, и получите свои земли. Идите и отбейте их у своей немощи".

Только к вечеру Морти сумел взять себя в руки; он пошел вниз по реке, к деревеньке Ул. Там, вечером следующего дня, он купит за пару своих лучших колец с рубинами — лучшего коня, которого только видел в своей жизни,— пегого красавца Ула.

Владения Морти лежат прямо за узкой полосой земель Ричарда Чейза. Прибыв в свой городок — Плувон, где почти всегда льет дождь, Морти узнал что разбушевавшиеся северяне подогнули под себя почти все города и поселки в его землях.

В замке, барон не сдерживал эмоции; ураганные ветры чувственности метались по коридорам и залам, рвали боязливую покорность судьбе, и вселяли ужас перемен, которые Морти обещал уже тем — что он здесь. Он смеялся и плакал, приказывал отсечь челяди головы, потом отменял "свою глупость..." — как сам говорил.

Замок Плу огромен. Шесть башен, три крепостные стены, рвы, пятьдесят изысканно убранных комнат; в нишах статуи, под лестницами, в медных горшках — растут заморские растения, а диковинным птицам, привезенным из тропиков,— дозволено летать повсюду. Но, все это привносит еще больше томности, словно впитывает свет и легкость простоты, источает вязкий запах роскоши, пропитывающий всё и вся.

Эхо здесь, кажется живо и самобытно, особенно когда резвится в коридорах и под потолком центральной залы, из коей ведут сразу десять анфилад.

Морти носился как угорелый, и, казалось, всюду успевал.

— Где барон? — спрашивал прево у слуги, а голос Морти тут как тут, вылетает эхом — сразу из двух коридоров. Морти не стал говорить своему прево Генри Лао, об ордонансе короля лишающем вассалов земель. Барон пригласил Генри к ужину.

Усадили его напротив Морти, за десятиметровым трапезным столом. Перед носом барона — самые разные яства, прево же, довольствуется лишь кубком воды. Трапезная освещена десятком светильников, а у входа пара чадящих факелов. Холодный пол, влажные стены, понурая прислуга, унылая атмосфера. Всё тяжело, и приборы и стул, будто сдавливает.

"Только один вопрос Генри! Один!..— кричал Морти.— Сколько людей вы соберете до рассвета?"

Голос его, грубый как боевой топор ветерана, но такой же острый, пронизывающий, а взгляд у барона, как у лучника, готового спустить тетиву.

Генри Лао приходится кричать: "Мой сир, думаю не больше пары тысяч..."

Полнотелый прево задрожал, глаза забегали, он боится что и ему Морти прикажет надеть кольчугу.

Они сидели в трапезной до глубокой ночи. Барон всё думал, да просил вина; иногда кидал кубок в прево, для которого сейчас — борьба со сном — стала чем-то вроде вассального долга. Генри уже готов стать в ряды пехоты, лишь бы Морти отпустил поспать.

Удивительно, но барон не пьянел, разве что самую малость.

— Тяжелое время, Генри!..— наконец заговорил Морти.— Король обезумел, враги бешеные, а мои люди — слюнтяи и боягузы! Стыд и срам!

Прево лишь сглотнул.

— Нет Генри, это даже не тяжелые, а отчаянные времена! Требующие таких же, Генри, таких же отчаянных мер!

Морти улыбнулся, даже не замечая этого. Небритый, исполосованный шрамами, шатающийся, он сам сейчас — походил на безумца, и прево стало еще страшнее. Генри не знал что ответить, как относиться к баронским выходкам.

— Повелеваю тебе Генри Лао! До рассвета собери мне всех кто может нести меч и свою голову!

Выходя из трапезной, Морти кричал: "Собирайтесь отродья! Мы идем на войну!.. Вина мне! И меч!.."

 

2

 

Детский плач, роптания стариков, стоны, грохот оружия, бряцанье кольчуг, звон шлемов, скрип телег... Занялся рассвет, проснулись птицы, затрепетали верхушки деревьев.

Десять тысяч человек, сонные, полунагие, озлобленные — толпятся в поле у замка Плу. В этой полутьме все кажутся одинаковыми, серыми, даже барон Морти де Ридо на коне, объезжающий толпу, по виду словно листья, носимые ноябрьским ветром.

Коннетабль барона, Джоар Аор — красный от негодования, "Эти идиоты...— возмущался он,— ни черта не понимают! Да они не знают как и меч-то держать! За рукоять иль за клинок..." — коннетабль не выспался и потому сердит. На самом же деле, он весьма добродушен, у него светлый ум, черпающий свой огонь из жизнелюбия и веры в успех. Когда Джоар нервничает, то невольно обо всем преувеличивает. Всем известно, если мистер Джоар говорит "Враг почти разбит!.." — значит первые воины только что скрестили мечи.

В военном совете у Морти есть и худодум, ветеран; удивительный человек, всё твердит: "Погибнем! Нам конец. Вы видели их силы?.. Говорю вам, это — последний день нашей жизни",— и все же, в бою ветеран таков — будто уже мертв и терять нечего. Эти двое: Джоар Аор и ветеран Тетра, в бранный час всегда подле Морти.

Барон и его лучшие воины стали у телеги, с коей крестьяне тащат ржавые мечи и дырявые латы.

— Ну что мой верный Тетра, скажи хоть слово о нашем войске!

Тетра на вороном коне, шлем в руке, двуклинковая глефа (по клинку с обеих сторон древка) приторочена к седлу. У ветерана синие доспехи из сплава редких, энтильных руд севера; на груди инкрустирован ветеранский герб — череп, и посередине меч.

— Морти, сир, посмотрите на это жалкое сборище стариков и детей! Да они и сюда дошлепали-то с трудом, а вы говорите!.. Не видать нам победы как своих ушей. Нас наголову разобьют...

Джоар не смог промолчать: "Да это курам на смех! Что вы говорите, Тетра. Такие вещи! Да, войско худовато во многих смыслах, но зрите же в корень, ветеран! В первом же бою они окрестятся в пламени сражения, и станут настоящими воинами нашего королевства!"

— Делов-то! — ветеран усмехнулся.

Бородка Джоара задрожала от гнева, коим коннетабль распаляется быстрее чем огонь пожирает сено. Синие глаза блеснули и сощурились от солнечного света — только высвободившегося из-за гор. Джоар статен, кучерявый, красивый. Он в золотистых доспехах, с юбкой из обитой кожи; шлем открытый, черная, шелковая мантия, на завязках.

Морти надел поверх брони сюрко; шлем у него с пластинчатой бармицей. Барон повязал шарф, концами коего играет ветер.

— Запомните этот рассвет!..— крикнул Морти.— И стены моего замка, и это поле, свои промокшие от росы ноги... запомните этот мир, ибо всё что ждет вас впереди — страдания и смерть. Никакого рассвета, росы, ветра... только боль и горесть!

Народ поддержал речь своего господина радостными "Да! Отчаяние!", "Вперед к страданию!", "Боль — всё что мы хотим!" — барон смотрел на них припустив веки.

Войско Морти де Ридо выступило на север: по колено в грязи, гремя на милю доспехами, поеживаясь от холода.

Сегодня небо чистое, солнце не греет, голые деревья словно поверженные воины, откидывают острые тени. Желтая трава, хрип лошадей, повозки, грязные лужи...

Морти, Джоар, Тетра — в авангарде, один думает о победе, другой о поражении, третий о том: "Почему деревья скидывают листву? Ведь с ней, им было бы теплее..."

Просторы севера пустынны, каменисты. Где-то попадется урочище, а где озеро; здесь много оврагов, колков, а вблизи замка Дже, есть поляна гейзеров.

 

3

 

Когда северяне взяли на землях Морти всё — до чего смогли дотянуться, они окрепли во мнении — что равных им нет.

Когда Малварме — маршалу Северного королевства, докладывали о перемещениях барона, маршал смеялся от души. "Десять тысяч? — переспрашивал он.— Да они глупцы! Не иначе".

И все-таки, Малварма не сидел сложа руки, он планировал ночные набеги, засады, чтоб в конце концов — истерзанный Морти сложил оружие. А если барону и удастся дойти до Дже, тут уж армия севера повеселится на славу. Лишь одно разочаровывало маршала — "Взять с этих бедняков нечего..."

Морти шел быстро, и коварства северян его не страшили. Да и, в поле о каких засадах может идти речь?

Время "Ч" приближалось, и главнокомандующие сил Морти — готовили войско по-разному. Тетра говорил что выжить никому не удастся. Джоар уверял,— что врагу не сносить головы.

Только сейчас, на второй неделе пути, Тетра заметил семью с телегой, на которой они тянули пожитки из самого Плувона. Ветеран редко злился, но эта семейка заставила его кровь забурлить. Он пустился рысью, вояки шарахались, а перед повозкой с крестьянами конь вздыбился, и пришпорив его — Тетра наскочил на них, семья с криками разбежалась, вещи покатились в грязь. "Глупые!..— кричал он.— И еще вам не ясно — что вы мертвецы?! Ходячие трупы! Зачем вам вещи?!.."

Кто сетовал на ветерана, а кто поддакивал.

Плувон опустел, став подарком для мародеров. Но когда ты идешь на войну, да еще на столь безнадежную,— терять тебе кроме жизни нечего. Каждый теперь живет ожиданием генеральной битвы. Они словно призраки, влекутся туда — где определят их судьбу: в жизнь или в погибель.

На следующее утро в лагерь Морти прибыли разведчики с вестью о враге. В дне пути, за теми холмами, в низине лежит город Ревне, над коим реет вражий флаг, белый с треугольником посредине. Лагерь свернули; Морти, сонный, прогибаясь под тяжестью доспехов, раздавал приказы и тут же ловил себя на мысли: "То ли я приказал?.. Или я это уже говорил?.."

Тетра всё зевал, и окружающие невольно подражали.

За неделю похода Морти потерял пятьсот человек. Тетра назвал это "критической потерей", "ценой и без того ужасного разгрома". Джоар не унывал, его слово подбодрило барона: "Слабые отсеялись, а это, мой сир, сделало наше войско еще сильнее!"

Утро выдалось сырым и холодным, вчера лил дождь, а сегодня остатки туч уже разбредаются. Ветер носится с запахом промокшей армии. Грязная одежда, слипшиеся волосы, ржавые доспехи, скрипящие кожаные ремни и куртки. Благо, у них нет конницы.

 

К вечеру отряд Морти подошел к холмам.

— Мой сир...— говорил Тетра.— Нападая ночью — у нас преимущество, но...— Тетра подъехал ближе, и без тени сомнения сказал: — Любая наша атака обречена. У нас даже орудий нет, сир, люди разобьются о эти стены как волны о скалы.

— Да, сир,— сказал Джоар, нахмурившись,— и не будем забывать что армия северян вдвое больше, и они вот-вот явятся. Так что, если мы хотим по-быстрому сложить кости — нужно штурмовать крепость.

Запалили факелы, развели костры; "воины", измученные, в грязи, усаживались прямо на землю, некоторые сразу засыпали.

— Сир,— говорил Джоар,— предлагаю осадить Ревне!

Ветеран лишь зацокал языком.

— Нет Джоар, на это нужно время, которого у нас нет. К тому же, в городе наши люди.

— Сир,— Тетра напрягся, будто пытался удержать пришедшую идею,— дадим горожанам знать о нас, пусть устроят диверсию!

— Да, Тетра, это всё на что мы можем надеяться.

Морти приказал разжечь на холмах сигнальные костры, поднять флаги, чтоб в Ревне знали — барон Морти де Ридо, хозяин этих земель — пришел со щитом справедливости и булавой правосудия.

Но, только занялись первые костры, как барон приказал собираться.

Джоар, в наспех поставленной палатке, уже спал, и когда Морти его разбудил со словами: "Мы разделимся..." — коннетабль недоумевал: — Что? Враг бежал?..

Морти потащил Джоара из палатки; Тетра ждал их, верхом на коне, чесал затылок.

Барон сказал коннетаблю:

— Они знают что мы пришли, и конечно нападут.

— Да, а мы разделимся и станем еще беззащитней?!..— полководцы оседлали коней.

Подбежал лазутчик, перебиваясь дыханием он пытался сказать: "Сир, мой сир... они идут! Северяне... совсем близко..." — и он указал на запад, вдоль холмов.

Эта новость задымила среди людей паникой. Куда бежать, за что хвататься, враг наступает!

Морти хотел образумить народ, но тщетно, сам он не справлялся. До рассвета барон ставил армию на ноги, скреплял ее веревками дисциплины; и вот, с денницей и туманом — по земле расстелилась тишина. Лишь хрипловатый голос Тетры и эхо строевого шага северян — будоражили умы и сердца этих горе-вояк.

Морти поделил свою армию на три отряда: два по четыре тысячи для Джоара и ветерана, и тысячу оставил себе.

Джоар со своими людьми двинулись за холмы, тем временем Морти объяснял перепуганным разделением армии более, нежели шуму подходящих северян: "Мы с Тетрой встретим врага прямо здесь!..— кричал барон, оглядывался, словно опасаясь что его могут подслушать.— И когда нас припрут, то с холмов, с фланга — выступит Джоар со своим отрядом, и да поможет нам Бог".

Кто неодобрительно завыл, кто наконец понял что первая же битва станет для войска барона — последней, а кто, разволновавшись — восхвалял эту тактику.

Что же, вот он миг! Когда будущее и слышно и зримо — приближается. Сколько людей ждало этой минуты, но в сердцах не верили что она наступит, что будет сражение, и уж конечно, кто мог искренне верить в свою кончину?!

— И помните...— кричал своему отряду Тетра, удаляясь от Морти,— мы последние свободные люди барона, вокруг смерть! Но не в наших сердцах; хотя нам и конец, вы...— слова ветерана погрязли в шуме.

Из-под лаптей летит грязь, рукоять меча сжата до боли в суставах; сердца колотятся, мыслей нет. Взоры отряда Тетры невольно цепляются за спину ветерана, держащегося на коне так — словно битва уж давным-давно кончилась, и теперь можно спокойно идти домой. Если в этом отряде и была надежда на спасение, то теплилась она рядом с боевым мастерством Тетры. В отчаянный миг, каждый надеялся оказаться близ мастера, который в боевом раже, кажется отражал и удары косы самой смерти.

В тумане, синие доспехи ветерана казались темнее, а грозовые тучи, только и ждали конца побоища, дабы омыть поле брани.

Время от времени Тетра тяжко выдыхал, засмеется, и скажет: "Хорошая погодка, чтоб умереть в бою..."

Отряд идет не в ногу, гремит мечами, вязнет в грязюке.

Морти проводил взглядом своего лучшего воина, растворившегося в тумане, и покосился на тысячу бойцов. Чумазые, переминаются, стонут под тяжестью кольчуг, клонят головы в неудобных шлемах... еле держат оружие, а взгляды... эти глаза — чего только они не выражают, но все они далеки от битвы, от войны.

Морти увидел своих подданных такими — какими они были — немощными. Он задумался: "Неужто и я таков со стороны?.. Чахлый и жалкий. Такое ничтожество, просящее милости — всем своим естеством?!.." — и барон усомнился в успехе кампании, да он и знал что всё это тщета, и во всем винил короля, ощутил его предательство, как казалось Морти — король предал его.

"Он ведь знал,— думал Морти,— какой я беззащитный со своей худой армией — перед лицом войны, зачем же спустил псов нетерпения, этих адских гончих? Погнал меня кинуться в омут этого безумия..."

Сюрко барона вымокло, на волосах появились капли от тумана. Странно, еще минуту назад Морти не ощущал на себе вес амуниции, а теперь плечи устали, спина заныла, руки тянуло к земле; хотелось бросить все это, но нет места куда можно было бы спрятаться...

Барон ссутулился, его конь фыркает, а знамена за спиной шелестят и хлопают на ветру.

Перед сражением все грани стираются. Нет ничего кроме тебя и борьбы за себя. История перемешивается с настоящим, мечты забыты. Словно ты тонешь, вокруг обломки корабля, и всё сознание дышит из усилия спастись. Так и армия барона, тонет, но надеется что, вот-вот из тумана выплывут шлюпки, и всех спасут...

 

4

 

Из тумана вынырнули знамена северян; на левом фланге — конница; пехота держит шаг и пики. Боевой барабан мерно отстукивает ритм.

Тетра жестом остановил свой отряд, прикинул на сколько врагов больше, качнул головой, и крикнул через плечо: "В оборону! Разделиться!.." — отряд расступился для воинов Морти, выжидающих позади.

Понеслась кавалерия, но ее-то, Тетра и не боялся. По флангам пронеслось: "Крючья!.. Конница!" — и вооружились крюками, лассо, цепами, и кривыми шестами для остановки лошадей.

Тетра чувствовал поддержку с тыла, от Морти, нежели с фланга от Джоара. Ему казалось что каннетабль со своим полком, испугавшись — удрал. Ветеран был уверен что большего они добьются с бароном, чем с этим "Прекословом-весельчаком" — как Тетра в сердцах называл коннетабля. Он не понимал такого романтического отношения к жизни, и тем более к войне. Клеймил романтизм — легкомыслием, диагнозом, с которым, по мнению Тетры — жил и Джоар; ветеран удивлялся: "Почему невзгоды и скорбь не излечивают этого романтика?!"

— Ну что мои хорошие...— кричал Тетра, заходя на фланг. Кавалерия мчалась во весь дух.— Вот оно! Начало конца,— достав глефу.

Пустив кавалерию в авангард, северяне хотели затоптать пехоту, пробить брешь в первой линии обороны и посеять панику, но сотня шестовников — выбежала под удар, вонзали связанные между собой шесты — под углом в землю, кони падали, и тут вступали в бой копьеносцы, мечники, подле коих шли с крючьями и стаскивали удержавшихся в седле.

С началом боя полегли почти все шестовники, но конницу разбили. Тетра отгонял опешивших северян, увеча коней, полосуя по лицам всадников, да и голов слетело от руки ветерана немало. Но это была разминка для Тетры, дебют для его войска и оплошность самоуверенного врага.

Сраженные лошади, агонизирующие люди; грязь на поножах красная от крови, и всё что прикоснулось к битве — обагрено кровью.

Зашумел ветер, и принес топот отряда Морти.

Ни один мускул на лице Тетры не дрогнул, ни в бою, ни при виде надвигающейся армии. Его глаза, под тяжелыми бровями — отражают просто еще одну битву. Тетра видел людей, слышал их, но себя не замечал. Он будто умер, а остались его доспехи и меч, оживленные духом ярости к борьбе. Призрак Тетра, не ждущий, или отчаявшийся в ожидании упокоения.

Первая победа вселила в сердца титаническую уверенность.

"Двадцать шагов!.." — приказал ветеран, и все, уже дисциплинированно — двинулись вперед. От фланга до фланга пронеслось: "Оружие к бою!.. Поднять щиты!.." — и каждый еще сильней сжал свое орудие войны, а у кого был щит — тот, с начала сражения и не думал опускать его ниже подбородка. Были в армии барона и безоружные, озирающие поле брани словно коршуны, ждущие смерть, дабы присосаться к ее плодам, во имя выживания.

Армия северян растянулась от холмов — в половину горизонта. Каждый их шаг отдавался уверенностью, и даже то что конница уже не сражается с оборванцами Морти, — не могло поколебать хладнокровие северян. Они знали кто виновен в тактическом промахе — погода или полководцы, и для людей эта потеря — была лишь ошибкой. Многие смеялись, видя это миниатюрное войско, проступившее из тумана; а чего стоит их облачение! Это жалкое отрепье, и ржавые алебарды...

— Посмотрите,— иронизировал северянин,— какая у них мощная кавалерия!..

И они не знали что этот единственный всадник — ветеран Тетра. Он опустил глефу, уперев рукоять в локоть. Ветеран ждал с нетерпением, будто друзей. И они всё ближе, заходят в лоб и с фланга, пытаясь прижать непокорных к холмам и раздавить. Барабан всё громче, дыхание чаще, встретились глаза противников и... Заиграл оркестр битвы; сопелки — мечи, флейты — стрелы, туба — бердыши, труба — пики, и орган — смерть.

Безумное неистовство против холодности и опытности.

Доспехи знатных воинов севера — удивительно прочны, но и эта броня не выдерживает напора усиленного каким-то нечеловеческим порывом. Тупой меч — был острее бритвы, а хилый пикинер — разил пикой без наконечника; но враг напирает, и вот, конь Тетры — утыканный стрелами и только что пронзенный мечем паладина — свалился замертво, придавив и своего наездника. Тетра быстро выбрался, взмахнул глефой над головой и ринулся в гущу боя. Он не смотрел по сторонам, не оборачивался. Его ничто не волновало, лишь битва. Если он жив — он в бою, если он мертв — бой окончен.

Паладин, рассеченный с плеча до поясницы — умер в снопе искр, высеченных ударом Тетры. Каждый мах ветерана шел к цели, и в каждый он весьма вкладывался.

Морти улыбнулся проезжая у разбитой конницы, но только увидел что северяне потеснили к холмам отряд Тетры,— предательский страх охватил ум барона, почти завладел его конечностями, его нутром. "Ничто нас не спасет,— думал Морти,— Тетра был прав, они раздавили нас, размазали по стенке, как жалких мух..." — барону показалось что и Джоар там — у холмов, и враг просто добивает их.

Знамя Морти еще держалось над бьющимися в окружении, и это,— лишь одно знамя среди десятка вражеских — воскресило в Морти дух лидера; очнулась сила отваги, перед которой страх — убог. Барон даже пристыдился, из-за потачки боязливости.

Ветер разгоняет туман, запахи крови и пота; пустился дождик.

Отряду барона не нужен приказ, всё и так ясно. Их сир понесся занося меч, словно не было позади войска, словно всё оно — в руке, в мече, еще блестящем, а на лезвии капли дождя... но лишь до следующего мига...

То что не удалось кавалерии северян,— отчасти исполнил Морти. Он прорвал ряды врага, и буквально влетел к озверевшему отряду ветерана. Они, словно загнанные змеи — кидались, вынуждая северян отступить на шаг, но только на шаг, и на миг.

Войско Морти ударило с тыла, и враг засуетился. Барон рассекал головы разом по две, шлемы трещали, сыпались искры.

Но вот, копейщик, вскинув пику — ловко пробросил ее над головами — разя в шею коня Морти. Его Ул, прекрасный, пегой Ул,— конь каких не видывал барон доселе, и больше не увидит... Этот удар пошатнул боевой дух Морти. Подданные вытащили своего барона из-под коня и мечей, оттащили, и тут — с холмов двинулся Джоар, а за ним четыре тысячи орущих берсеркеров, готовых сражаться и без головы, лишь духом — был бы у него меч. Бежали под знаменами, колотили в щиты,— полк Джоара летел на врага словно камнепад.

Северяне бьющиеся под холмом — кинулись наутек; никто не знал сколь велик отряд идущий на подмогу Морти. А тыл, бьющийся с отрядом барона, страшась окружения — отступал. Но в центре, где бился сам полководец северян — и не думали сдавать позицию, никакие оборванцы, сколь громко бы они ни кричали — не могут испугать настоящих воинов.

Да, голь бессильна перед тренированными борцами, и хотя дубина, крючья — приобретут новое качество в глазах тактиков севера, всё же, точеные мечи и мастерство паладинов, мечников и гвардии маршала — не оставляли шансов босоногой амбициозности.

Хрип, брызги крови, отрубленные руки, утыканные мечами или стрелами трупы... плач и мольбы о пощаде, крик, слезы... безумие. Дубина сносит пол черепа, цеп захватывает за шею, ломая ее; звон мечей, грохот доспехов, проклятия булькающие в перерезанной глотке. И земли не видно, всё — трупы...

Кто-то оступился и тут же шею пронзил меч. Женщина истошно кричит, в тылу, у холма,— рожает уже вдова...

Отряд Джоара отбросил северян и почти соединился с Тетрой. Но посмотрите на ветерана... его броня побагровела, а меч, кажется сделан из крови. С криком Тетра наступает и мертвые враги падают к его ногам. Он один идет в атаку, остальные лишь готовы помочь ему. Это не воин, а танцор. И оркестр войны играет для соло Тетры.

Видя что к ветерану пробились товарищи,— северяне отпрянули, а он — ухватившись взглядом за разодетую гвардию маршала, к слову — отправленную на помощь в этой битве,— пошел на них. Первый удар Тетры пришелся на бегу — острием под кадык.

Один вид Тетры вселял ужас, а сумевшие различить на его груди, за кровью и грязью — отличие ветерана — череп и меч,— те просто бежали.

Гвардейцы не верили что им приходится отходить, прогибаться под чьей-то рукой. Ветерану тоже досталось. Морти с Джоаром пробились к Тетре, и всё что осталось от армии барона, уже на втором дыхании — ринулось добивать упрямцев, обезумевших от осознания поражения.

 

Северяне бежали, а над еле дышащим войском Морти де Ридо — высится единственно уцелевший флаг.

Все кроме Джоара потеряли коней; Тетра не может отдышаться, а кровь северян на нем, будто вторые доспехи. Он воткнул глефу в землю, и наблюдал как удирает враг, теряя знамена, и воинскую доблесть. Сейчас Тетра не видел во враге — армию,— северяне были для него чем-то единым,— личным врагом.

Поле усеяно трупами, а чудом уцелевшие крестьяне, теперь окрещены в воины. Они еще не поняли что выцарапали победу; лица их каменные,— тела дышат, видят, слышат, а мыслей нет. Словно души отошли в сторонку, ждут пока закончится этот пир жестокости.

Картина эта оглашается плачем только родившегося дитя; рыдает и его мать, но от счастья. Потом она будет оплакивать убитого мужа, и поймет, что слезы радости катились по ее щекам и падали на мертвецов.

Морти не верится что это конец, он хочет проснуться, начать битву, перестать мечтать... Его сюрко разодрано, гарда надломилась. Боли от ран пока никто не чувствует.

Дождь усилился.

 

 

 

 

Часть где ломаются копья

 

 

Итак, до сего времени, барон, с горем пополам отвоевал половину своих земель. Первая битва, у холмов, вошла в народный эпос, в песни бардов,— именно она стала ключом к городским вратам вновь обретенных городов. Да и сердца королевских подданных, ныне вмещают любовь к барону, и они готовы верой и правдой служить ему.

В задымленных от курева тавернах, менестрели пели: "...И полчище в сорок тысяч северян — разбил наш славный Морти!..— хотя другой бард пропоет: — ...Тысяч семьдесят там было...— а иной замахнется и на все сто". Сколько же их было на самом деле, уже никто не узнает. А место то, наречено "Костлявым"; и цветы под теми холмами растут блеклые.

Страх и слава — шли впереди армии барона, и гарнизоны северян в замках, укрепленных городах, ослепленные подвигами этой небольшой, но отважной братии,— боязливо сдавались. Но попадались и горделивые смельчаки, решившие испытать судьбу,— они требовали сатисфакции, вызывали на бой Тетру, иль самого Морти.

Так, под стенами замка Помуйо, окруженного великолепными яблоневыми садами,— констебль бросил вызов барону.

— Не будем губить людей, барон...— говорил этот знатный боец, прикрикивал, дабы слышно его было и лучникам на башнях.— Я сражусь с тобой, или с твоим ветераном, и кончим на этом!

Когда дело, если можно так выразиться, спешило разрешиться столь "мирным" путем,— у Морти словно камень с души спадал; барон чувствовал что узы страха и волнения — опутавшие сердца его воинов — послабляются... но, не у безразличного Тетры. Морти принял вызов констебля и бросил жребий. В бой пошел ветеран.

Бились на мечах, под замком, на вытоптанной поляне. Гарнизон, наблюдавший с придыханием, не думал что всё кончится так быстро.

Ветеранский меч сперва кружился в руках мастера, затем, отразив пару выпадов — просвистел у подбородка северянина, тот ощутил ветерок, ставший дуновением жезла смерти. По груди храбреца разлилось тепло, красное и липкое... последнее что ощутил констебль в этом мире. Тетра отпрыгнул, и очередной его противник вдруг понял — это конец.

Гарнизон разоружили и по слову чести — отпустили. Ветеран же, после этого боя — занемог душой. В городишке Помуйо, в трактире, где первый и последний заказ всегда сидр,— Тетра сидел за липким столиком, взявшись за голову. Ветеран пил чтобы не думать, и думал — перестать пить, но ни то, ни другое — не получалось. Горесть крепла, взгляд просил милости; растрепанные волосы, кое-как связанные лентами — пачкались о стол, мокли в кружке сидра. Тетра не мог идти дальше, разучился мыслить, не хотел видеть свои израненные руки, а мутное отражение его бороды в кружке — казалось чужим.

Его угнетало не только убийство пробудившее совесть, но больше — жребий, указавший на убийцу. "Каков же смысл жизни — того, кто забирает жизни других?..— думал ветеран.— Может такова моя доля?! Сама судьба показала мне — что надо сделать, продолжить ремесло... ну и ремесло! Что же я за мастер,— разрушающий! Так не может быть. Не должно...— Тетра отпил сидра, и закрыл глаза.— А если бы меня здесь не было? Не случись тогда этого боя,— начался бы штурм... или в поединке, убили бы Морти, а Джоар мог и презреть уговор, тогда снова штурм и бессмысленные жертвы... а если нет? О Боже! Это безумие войны!.. Я теряюсь, тону, но не умираю... Да я верно глупец, раз выпил столько и думаю над смыслом жизни".

К ветерану подбежал мальчишка, просит научить драться, Тетра молча встал, прихватив кружку — вышел из трактира, в ночь.

Взяв Помуйо, Морти подошел к последнему рубежу — городу Дже — за коим брезжит власть над былыми владениями. Его армия разрослась до двадцати пяти тысяч, и обзавелась тысячью конницы.

Те жители Плувона,— что взяли первую победу,— были щедро одарены военными трофеями, но главным подарком барона стала свобода. Морти предложил им выбирать.

— Вы уже опытны и видели лицо смерти...— говорил он двухтысячному построению в блестящих латах.— Вы сменили лохмотья на хорошие доспехи. Вы знаете мир и войну. Вы работали оралом и мечем. Но главнее всего — вы узнали что́ есть честь и слово воина, долг вассала. Мы вырвали из вражеской глотки первую победу, а остальные взяли опытом и отвагой, теперь же, я даю вам свободу,— идите в Плувон, живите как знаете, или останьтесь со мной и бейтесь до конца!..— эти слова Морти произнес за неделю до взятия Помуйо. Пятьсот человек вернулись к миру, остальные, латы не сняли. Среди них была и та женщина, что родила под холмом. В битву она теперь ходит с ребенком, в сумке за спиной, и его плач будит в матери силу, разжигаемую местью за мужа. Временами, Тетра учит ее биться окованным посохом, а в отряде ее зовут просто "мать", иногда "мать воя" или "войны".

Зайдя в Помуйо, Морти не спешил в поход, и не мог объяснить себе — почему он медлит. В глубине его души был и страх и нечто противящееся сути того — чем он занят,— войне, убийству, власти. Да, Морти боялся смерти, и неосознанно пытался оттянуть момент скорби и боли будущих побоищ, выживший в которых возьмет трофеи вещей и славы, и даже больше — надежду взять что-то еще. Но что это за слава, уцелевшего в бойне — ценой мастерства убийства? Разве можно назвать славою и доблестью — то что зиждется на горе́ трупов? Едва ли, и сердце Морти стучало его уму, пыталось сказать о безумствах. А он слушал, и думал: "Да, правда, всё это безумие! Но ведь нужно довести его до конца?!.." — и не обращал внимания на то — что у безумия не может быть последовательности.

Никто не знает когда Морти прикажет выступать, потому каждый воин спешил сделать дело, дабы гулять смело: одни расселись на площади, залитой солнцем, другие в тени деревьев, под городскими стенами,— трут песком ржавые поножи, штопают подштанники; в кузнице столпотворение желающих заточить меч, и до самого утра здесь будет стоять шум и гам.

Трактирщики, ремесленники и торговцы, доселе не знали что за пару дней можно столько заработать. Кузнецы́ работали в две смены, привыкшие к грохоту молотов — спали в кузне беспокойно, ибо вояки Морти звучали громогласней. Ругань, хохот, крики, драки... Помуйо вскипает.

Портные, исколов руки — штопают знамена; вся белая, зеленая и синяя ткань мастеров пошла на флаги барона. И для Тетры вышили знамя, хотя он противился. Синее, с белым черепом и мечем.

Ночь безоблачна, яблоневые сады в свете полнолуния — посеребрились; у травы, над кустарником — то и дело вспыхивают золотые точки-светлячки. Там, дальше, в роще — воют волки, а рядом, над полем, бесшумно словно тень — пролетел филин с полевкой в когтях. Звуки ночи, ее атмосфера, сильна вне города, ибо здесь она гонима светильниками и шумом, беспечностью трактирских посиделок, насмешкой бессонницы и амбициями.

Тетра раздумывал куда податься теперь, спать не хочется, в трактире душно... Ветеран поднялся по внешней лестнице на балкон трактира, шатаясь, он уселся в плетеное кресло, выдохнул и захотел также легко как ветер — унестись отсюда прочь, бежать от войны, вассалитета, имений, интриг... Он заснул, а ветер перекатывал по балкону кружку, в луже сидра.

 

2

 

Еще неделю Морти не отваживался на решающий бросок к Дже. И вот, на кануне восьмого дня, в Помуйо прискакал лазутчик; едва стоявший на ногах — он расстроил барона вестью о надвигающемся враге, силами вдвое больше.

Вот и конец грезам, переживаниям и нерешительности. Осаду в замке Помо, не выдержать. Здесь всего пять башен сточенные ветром, выщербленные дождем — стены, заваленные рвы, трухлявые ворота... А людей-то сколько? Припасы кончатся, большее за месяц.

Перед рассветом, на крыше донжона собрались трое: Морти и его полководцы. Барон нервничает, глаза покраснели, взгляд блуждает, руки не находят покоя. Он зевает и вслед Тетра, Джоар. Еще темно, а холодный ветер заставляет горбиться.

Тетра и Джоар знали что барон уже неделю не спит; как призрак не находит места, Морти искал выход. Ведь "ставки" выросли, как и ответственность,— она-то и ссутулила баронский стан, ощущалась слишком уж явственно, да и совесть испытывала решимость Морти. Почему-то лишь сейчас он понял, что его приказ может быть погибелью для тысяч людей; как же он может хоть пискнуть с подобной мыслью? Ведь он ничем не лучше остальных, почему же какое-либо его решение — может быть лучше? Теперь барон осознал все свое безумие в Плувоне, вспоминал, словно во сне — битву под холмами, спрашивал себя — как такое могло случиться? — и чувствовал себя другим, умнее, взрослее; хотел бы не наступать дважды на те же грабли, но было в его сердце нечто, попирающее рассудок, требующее отдать долг абстракции иерархии, вассалитету...

Морти трясся то ли от холода, то ли от страха, а может от ожидания неотвратимого. На башне только один горящий факел, другие два затухли,— и его мельтешащего света не хватает дабы раскрыть волнение Морти — его друзьям. Хотя, прерывистый голос, паузы и заикание, выдавали барона.

"Молния,— думал барон, вглядываясь в невидимый горизонт,— дважды в одно место не бьет. Нельзя повторить тот подвиг... да и холмов здесь нет",— Морти поделился мыслью с друзьями, но они и без того знали о его камне преткновения.

Тетра заметил что здесь есть леса, а севернее горы. Джоар поддакивал и старался утешить барона своим бессмертным оптимизмом. Но Морти всё не проникался их идеями, вдохновение покинуло его. Хотя может ли быть вдохновение к войне?.. Вдохновение созидает.

— Мой сир...— учительски, с долей раздражения говорил Тетра.— Разве вы не понимаете?! Так или иначе — нам конец. Если останемся для осады, или выйдем на поле брани... Зачем же, извольте спросить, томить судьбу?

Морти растерялся, не мог выловить из потока мыслей — нужную, слишком силен чувственный ветер, гонящий мысли вихрем; противоречие в нем должно разделить чувство и разум, и что-то уступит.

— Не думаю Тетра, да кто я такой чтоб принимать такие решения?! Друзья, как вы не поймете что шаг от Помуйо — был шагом безумия?! Нельзя так поступать с людьми, нельзя кидать их в пылающее жерло войны! Да, я ошибся, и не раз, но почему же теперь, когда осознал это — не могу поступить иначе? Вот что, пусть все уходят! Пусть бегут, спасаются...

— Сир, Морти, вы не спроста барон, и не от вежливости мы зовем вас "сир"...— Джоар разозлился.— Вы должны сделать выбор, вы просто обязаны отдать приказ!.. Ибо такова наша традиция иерархии доверия.

— Барон — такой же человек, ничем не лучше, и не хуже,— Морти не отступался.

— У нас, сир, долг перед вами, и вы, уж извольте, выполнить долг перед иерархией.

— Неужто она важнее тысяч жизней?!

— Не будем уходить в дебри полемики, мой сир... но, важна она или нет — сейчас и теперь нет времени это решать. Действовать, мой сир! Нужно действовать!

Тетра нахмурился. Нерешительность и сомнения барона — разбередили раны самосознания ветерана. Он ощутил себя и плоды своих деяний — прахом, лишь волей случая еще не развеянным ветром. Вернулось настроение из таверны, хмурое, безнадежное, сковывающее,— это бессмыслица жизни, заставляющая Тетру бороться с собой, искать в темноте своего мировоззрения — смысл жизни. Тетра — легенда войны, первый мастер меча, неистовый боец, однако, трофеи после победы над собой,— он выносил редко.

Джоар и Морти спорили, говорили всё громче, резче, меньше думая, а Тетра — словно щит — дрожал под ударами словесной перепалки, грозя вот-вот растрескаться. Как же, он — прошедший столько испытаний — теперь не в силах выдержать болтовню, распугивающую мысли, подстегивающую эмоции.

Тетра подошел к разгоряченному барону, голоса смолкли; начало светать, а летучие мыши еще охотятся, пищат, и полет их, кажется неуклюжим, будто они устали, сонные — то падают, то очнувшись — взлетают, ловят стрекозу, и вновь засыпают...

— Довольно сир...— запинаясь сказал Тетра.— Мы идем дать бой северянам, а вы догоните,— и тут же ветеран ударил локтем в висок барону. Морти упал словно подкошенный.

Тетра вновь ощутил ветер, и заметил обновленные цвета неба; сознание ветерана вышло из заточения, казалось, неразрешимой проблемы, теперь он был во всем теле, мог подумать даже о пальцах на ногах, пошевелить ими.

Джоар вдохнул поглубже, улыбнулся, а флаги на башнях показались духом барона, таким высоким и величественным. Джоар упрекнул ветерана, "...Но и Морти хорош,— говорил коннетабль,— что только на него нашло?!" Радость новому дню сменилась негодованием, и Джоар поспешил в город — собирать войско.

Тетра нес на плече своего барона, и надеялся лишь об одном — что Морти не очнется пока он тащит его. Ветерану стыдно, и он боится этого чувства, это оружие берсерка, поражающее дух и плоть.

Помуйо просыпался под звуки труб и барабанов — созывающих войска.

Воины смеялись, шутили о новой армии северян, ведь они привыкли к победам.

К полудню, у яблоневых садов собралось двадцать тысяч человек, под флагами, в блестящих кольчугах, многие в латах; довольные лица, за которыми легкомыслие, мечты, словно предстоит парад, а не мясорубка.

Тетра и Джоар взяли себе по отряду в десять тысяч человек, разделили и тысячу конницы.

Яблони цветут, и этот запах поможет впечатать в память день, накануне безумного сражения.

Жители Помуйо, уже попривыкшие к шуму, даже с сожалением заметят как опустел городок. Армия двинулась, а отряд барона простоит в городе до вечера, когда очнется Морти и, сломя голову понесется вдогонку мятежников.

В эту битву соизволил идти сам маршал Северного королевства. Он лично разработал план, в котором места для кавалерии не нашлось, ибо битва "У холмов" — преподала урок надменным стратегам севера. Маршал Малварма в пластинчатом панцире из энтила — прочнейшего, серебристого металла. На шлеме три пера вишневого цвета, в ножнах, притороченных у седла — полуторный меч. Маршал уверен в победе. Пустоши севера не позволят барону хитрить и извиваться. Здесь всё просто: орех покрепче, раздавит орех послабее. Маршал любил расчет, стратегию, ему нравилось продумывать тактические приемы. Ныне же, его план был таков: сперва он сделает вид что наступает, и когда барон примет вызов — первые ряды мечников отойдут к пикинерам, а с флангов, под прикрытием конницы — ударят лучники; маршал будет отступать — выигрывая время для стрелков. Некоторые генералы презирали Малварму за эту "трусость". "У нас пятьдесят тысяч войска,— жаловались друг другу генералы,— а он как трус будет отстреливаться!.."

Но маршал уверен что для победы все методы хороши, а после битвы "У холмов", так и вовсе — нет права на ошибку. На военных советах, критика маршальской стратегии бесила Малварму.

— Это вам что, турнир?! — кричал главнокомандующий.— На войне нет места изяществу и необдуманности!.. Ваши дядья и кузены,— на миг он покривился,— уже показали как надо проигрывать босоногим крестьянам! А теперь их много больше, и они отбили почти все земли и стоят в двух неделях от нашей родины!.. Где, я вас спрашиваю генерал, где был ваш военный талант и смелость, когда город за городом — переходили в руки Морти де Ридо? Молчите! Я внемлю лишь словам дела, а эту болтовню оставьте для трактира.

Маршал не терпел прекословия и разболтанности. Не редко учинял центезимации. Так и теперь, каждый сотый воин — отдан в жертву дисциплине. Северяне шли в бой не как люди, а словно какие-то механизмы. Малварма вознамерился показать — как нужно побеждать.

У Тетры и Джоара тоже была стратегия. Они назвали ее "Вольной". Она очень проста: первым в бой вступает Тетра, за ним Джоар и затем барон.

Время от времени пускался дождь, пыль прибило, с доспехов смывался песок, флаги отяжелели, прилипли к древку. Небо местами ясное; в пятнах света искрятся мокрые камни, от ветра слезятся глаза; тучи у горизонта, будто касаются земли... Лиса отпрянула от лужи, вымокшая морда, навострила уши; рябь в воде отражает такт движения армии.

Тетра со своим отрядом, под синими знаменами — шел в авангарде. Ветеран не забывал напомнить людям о их последнем дне, кричал им чтоб готовились к переселению в преисподнюю. "То место — куда мы идем,— говорил он,— будет нашей братской могилой".

Мать Воя Тетра приставил к отряду Морти и приказал ей быть рядом с бароном. Ветеран почему-то был уверен в этой женщине.

Доспехи Тетры казалось впитывают солнечный свет, становятся то темно-синими, то лазурными, а инкрустация ветеранского отличия на груди — блестит словно брильянтовая. Ветер задувая под наплечники — холодит грудь. Тетра, уставший от помыслов, не без усилия — отпрянул от них, разум очистился на миг, и ветеран услышал как его борода в порывах ветра трется о нагрудник, а ленты связывающие волосы — забились под рубаху.

Джоар отпускал ветерана всё дальше... Кожаные ремни поскрипывают в такт движения, латная юбка хлопает, шлем у седла бряцает... Джоар всё думал над спором, пытался найти ответы для Морти по убедительнее.

Золотистые доспехи Джоара сверкают в сердцах воинов само́й победой; в солнечном свете, он будто отражает ту надежду, уверенность — которую проповедовал этот кучерявый коннетабль. Его люди воодушевлены, идут на смерть с радостью, глаза их так и сияют верой.

Там вдали, слева, тучи опустили серую вуаль дождя, а здесь, меж быстрых облаков светит солнце.

Джоар чувствовал себя более виноватым чем Тетра, даже подлецом, отвлекшим хозяина, подставившим его под удар, тогда как сам должен был закрыть собой Морти. Джоару хотелось побыстрее увидеть барона, защитить его, поддержать во всем, но, тут же витало иное чувство: о долге, иерархии, родине... Отрицать или того горше — хулить любовь к отчизне, которая и взывает к долгу и служению — для коннетабля было худшим предательством. Он разрывался между другом и деревом патриотизма, взращенным руками воспитания, и это точило его великодушие, порыв самопожертвования за друзей. Все шли на войну, а Джоар уже воевал с собой.

На закате следующего дня, словно из-под земли — на горизонте появились флаги северян. Армии даже не думали останавливаться, так и шли, словно и дела им нет до битвы. Но маршал руководствовался стратегией, а у Тетры и мысли не было замедлять ход. Его глефа у седла, шлем ветеран презирает, полагая что стеснение обзора — губит пуще всякой булавы.

Местность теряет очертания, камни сливаются с землей, одинокие деревья в сгущающихся сумерках — расплываются, а птицы, слетающие с ветвей — кажутся листьями. Ночь будет безлунной. И только сейчас маршал осознал, что к ночному сражению не готова ни его тактика, ни войско, ни сам он. Куда же будут стрелять его лучники? Маршала зазнобило от ужаса, как после воспоминания о том — что главное-то — оставлено дома... он вспыхнул яростью, сам не зная на кого. Генералы знали о чем думает их полководец, они чувствовали его смятение, а он боялся их, что растерзают словно гиены — поранившегося льва; готов убегать, окликнуть людей словом о предстоящем безумии, а не триумфе, как думал раньше,— и бежать, бежать, бежать... Но его же армия, а вернее гордость в образе армии, незримо и безмолвно — указывала и говорила куда идти. Маршал не мог свернуть, не мог ослушаться, не мог остановить пущенную стрелу. Его, словно на привязи тянули к бичевателю, в наказание за проступок.

Уже было не ясно — зашло солнце, или нужен еще миг; маршал сдерживал слезы, хотел вернуться в прошлое, но ход сделан. Малварме казалось что его войско, а особенно генералы — хотят побыстрее умереть, ему назло, чтоб увидел как ошибался.

"Ничего,— думал маршал,— еще не всё потеряно... да что говорить о потерях?! Что говорить, ведь у меня такая армия! Да мы сотрем этих проходимцев в пыль!.. Им не здобровать".

Тетра прибавил шагу, и с конницей стал заходить на правый фланг, дабы врезаться в угол вражеского построения.

Нет луны, нет звезд, лишь темнота, рог войны подал голос, налетел ветер холодящий лица, однако не могущий охладить умы и сердца.

Многих конников взяли из Помуйо, и они, еще не видав как бьется ветеран,— с замиранием сердца следили за Тетрой.

— Конница, мастер! — кричали они, но ветеран уже видел, и, выхватывая из-под седла глефу, ответил: "Мертвые не разговаривают!.." — с этих слов начался бой. Конные корпуса — сошлись будто залпы стрел. Неразбериха, кровь брызжет горячая, и невидимая, кони ржут, иные хрипят в агонии, или обезумев от боли — несутся прочь, подминая пехоту.

Тетра приказал своим умирать подальше от него, ибо он не собирался различать в темноте — кто есть кто. Однако, новобранцы хотели услужить ветерану, и шли подле него, но видя что вытворяет мастер двуклинковой глефы,— поневоле отходили.

Конь Тетры издыхает, и еще на ходу — ветеран прыгнул на вражеского всадника — снеся тому пол черепа, зацепился за его коня, став ему новым наездником. Тут же лучник попал под удар, погиб рассеченный разом с луком; другим острием, ветеран пронзил шею лошади позади.

Для Тетры всегда существовало две войны: его, где он бился в одиночку; и его друзей, которые подходили в апогей сражения.

Маршал тоже не лыком шит, и его полуторник, в руках подкрепленных отчаянием — пронзал одних, рубил головы другим, кромсал и своих. Маршал окутался гневом к себе, и в нем пылала злоба к врагу.

Беспомощные лучники не могли отступать, ибо ярость маршала, мало чем уступала страху смерти.

Подступившие люди Тетры, наперли на северян медленно, словно приливная волна. Кавалерию северян зажали, она пыталась вырваться, бежала, теряя хоругви. Бывшие собратья по оружию, топчутся и по убитому новобранцу из Помуйо, и по трупу знатного паладина Севера — втаптывая тела в грязь. Чтить будут потом, оплакивают уже давно. А сейчас не время для слез и почестей.

Поднялся ужасный крик, вопли; в барабаны стучат чаще, сильнее, лязг мечей, скрежет ломающихся костей... Всё это, будто какой-то тайфун, после коего: гора трупов, плачущие вдовы и босоногие сироты.

Эта битва раскрыла подлинное безумие войны. Ночное побоище. Свой рубит своего. Лучники стреляют в темноту, а лица их — каменные, и стрелы разят всех подряд. Пикинеры делают выпады наугад. Но больше всех страдал маршал. Он бился в центре и вел людей — окружать пехоту Тетры. Слышал свист пролетающих над головой стрел, и каждый залп жег полководца пуще огня, и каждая стрела, будто попадала в него.

Хаос! Тетра уже пробился во вражеский тыл, словно какой-то смертоносный ветер, рвущий и пронзающий плоть. Еще усилие, и Малварма окружил бы ветерана, но вот, десять тысяч воинов Джоара, гремя броней,— несутся на помощь. Их появление сбило маршала с толку, ведь теперь его окружают, вернее — стискивают меж отрядами этих храбрецов-безумцев!

Морти очнулся еще на закате, носился по замку как зверь в клетке, не могущий цапнуть виновных в своем заточении; тысячу воинов оставленных Морти — он посадил на коней и ослов, на волов и коров, а иначе войска не догнать. У барона жутко болит голова, его подташнивает, и мысли не дают покоя — кого поразить первым? Тетру или северян? Морти готов снести всем им головы, одним махом.

Джоар тоже негодовал на ветерана, однако, некая сила толкала коннетабля — прорываться на помощь Тетре, держаться стратегии. Всё личное и эмоции — подавлялись этой силой, и Джоар, в попытке удержать ускользающее обличение Тетры — вдруг устыдился, ибо увидел куда большую неприятность — в лице разворачивающегося боя, нежели поступок ветерана.

Так и бился коннетабль в золотистых доспехах, в темноте не отличимых от ржавых лат мечника,— бился и размышлял, немало снося ран. Кто же думает в битве? Смешно! Джоар уворачивался от алебард, успевал заметить что возле уха пролетела стрела, "Повезло..." — думал коннетабль, и отсекал рубаке с топором — занесенную руку; принимал удар с другого бока, и постоянно ждал смертельного удара в спину. Джоар сражался и рыскал взором ища ветерана, этот вихрь.

Щиты не выдерживали, шлемы кололись под ударами булав — как орехи. Солдат падал и тянул за собой другого; стрела пущенная наугад попадала и в глаз, и в ухо; одни умирали мгновенно, другие мучились под убитыми, молясь — чтоб их побыстрее затоптали. Трупы суеверных украшены амулетами и оберегами, выпавшими из-за пазухи. А вот, парень, только что ослеп от удара по голове; он кричит, машет руками, но, за созерцанием войны — его никто не видит. Она слишком ревностна чтоб позволить отвести взгляд. Великий покой в сердце войны — когда глаза всех устремлены на нее.

Малварма оттолкнул гвардейца из-под удара алебарды. Кто-то прикрыл маршала щитом, и сошлись в ближнем бою. Паладину разорвали крюком щеку, а другого проткнули сразу пятью копьями; слышался булькающий, злорадный смех, будто из преисподней.

Когда за горами зарождался рассвет,— ветеран уже не чувствовал рук, меча, себя... всё слилось, перевоплотилось в нечто дикое, требующее освобождения.

На темно-фиолетовом небе проявились облака. Тетра уже не опознавал местность, да и мысли растерялись. Бездумно, он продолжал убивать; кровь северян текла по телу ветерана, и даже инкрустацию на его груди, за налипшей тканью, плотью и кровью видно не было. Тетра до того устал что его существо перенеслось в дыхание, только его он ощущал как часть себя, и пытался удержать это чувство, а значит и жизнь. Он уверен — стоит упустить миг дыхания — и смерть. Враги расступались перед ним, уже с каким-то суеверным страхом.

Удивительно, но конь маршала, под багровым чепраком — еще жив, дышит сквозь пену, носится от одного повергаемого мечем полководца — к другому... на сей раз к Тетре.

Фронт растянулся, поредел; группами разбрелись по полю, и кружили вокруг смерти, как мотыльки у огня.

В предрассветной мгле барон видит перекошенные флаги, мятущиеся тени, слышит уже привычный глас войны. Сейчас, в этой темноте — Морти понял что война стала привычной ему, и это пугало. Скот в его отряде не выносит роли боевых лошадей, надсадно ревет, дохнет, солдатам приходится громоздиться по пять, а то и больше — на других коров и волов, которые падают еще быстрее. Вдали повис туман, вороны спорхнули с корявого дерева, и вот, каркая, пролетели у самой земли, взмыли над Морти. Около него, на пегом коне шла Мать Воя. Она всё не могла назвать своё дитя, и вот, теперь его имя — Вой.

Маршал уже дважды наскакивал на ветерана, и ранил его. Тетра не успевал, и навались сейчас на него мечники,— прикончили бы. Но маршал знал на кого испуганно смотрят его паладины. Он решил взять смерть ветерана как трофей, а Джоар увяз на подступах к Тетре, с пикинерами, свалившими его коня.

Жестом Морти приказал "кавалерии" атаковать в лоб, сам же, достав меч — пошел с фланга в тыл; барон готовился поразить Тетру, или его врага, Морти сомневался, кто падет от его удара первым — ветеран или северяне, а может он сам.

Тетра чудом оставался на ногах, а влетевшего сюда барона — ловко приструнили паладины, правда, за ним скакала галопом Мать Воя, пробившись через кольцо паладинов, спрыгнула возле Тетры и посохом, выхваченным из-за спины — ловко огрела по голове маршала. Удар слабый, но точно в висок. Шлем Малвармы покосился, узды потянуло вслед за падающим всадником. Конь взвился и помчал, топча паладинов. Маршал упал бы, да нога зацепилась в стремени, и теперь, волочась по камням, из-под него летят искры...

Пехота Морти подходит, "кавалерия" спешит в тыл, к барону, и знамена, еще чисты, еще высоко, над блестящими в свете зари — шлемами, в свете нового дня, дня — когда Тетра действительно увидел смерть, держащую его за горло; когда Джоар потерял оптимизм — словно выбитый щит; когда Морти понял — что никто не может быть прав, а только время ставит всё на места. Дитя за спиной матери разрывается от плача, северяне обступили Морти с его первыми воинами, но сделать первый шаг никто не решается, а Тетра слишком слаб, и вообще, кажется его здесь нет.

Не ясно что сдерживало изнуренных битвой: гвардейцев, мечников, и "прозревших" на заре стрелков — поставить точку в бою,— то ли страх смерти, никому не хотелось пасть в жертву завершения битвы; или эта женщина с ревущим дитём, следящая за каждым, будто змея, и кажется в любой миг готова наброситься; может барон? Отрешенный, уверенные движения, и крепкие доспехи, о которые уж точно, не один разобьется; а эта фигура "из крови", ветеран, на коем утренний свет отразил всю жестокость и ужас войны... Ясно одно — люди Морти смирились со смертью и ждут лишь возможности по дороже продать свое поражение.

Сейчас, северянам не доставало памяти к словам своего маршала: "В войне нет места изяществу и необдуманности..." — не решившись покончить с бароном, армия северян понесла удар "в прострации". Одни плакали, другие смеялись, а смерть ликовала. Люди Морти в плен не брали.

 

Облака расплывались, солнце заиграло на еще мокрых от тумана — стенах замка Дже, у коего бежала разбитая армия севера, гонимая остатками баронских войск.

Многие из людей Малвармы умоляли впустить их в замок, стучали по решетке, но в ответ, взбунтовавшиеся горожане — бросали со стен убитых воинов маршала.

За городом, на поляне гейзеров, северяне попали в ловушку своей неосмотрительности. Обжигающая вода из источников вырывалась с потрясающей силой, с шипением и паром, подхватывая закованных в латы паладинов, и они — ошпаренные, падая с такой высоты — ломали кости. Каждый из них надеялся умереть при следующем фонтанировании, ибо муки были ужасны.

Удивительно, но бегущие позади не останавливались, надеясь что им удастся проскочить; они шли через эту поляну гейзеров, и многие так безрассудно гибли.

Жители Дже дивились "...что это?!" — говорили они, глядя как подлетают рыцари над стенами их города, словно метаемые требушетом безумного инженера.

Когда двадцать человек, шатающихся на ветру,— со знаменем Тетры стали под воротами Дже — война на землях барона закончилась.

К замку подходили оставшиеся в живых несколько тысяч воинов с флагами барона, а сам он, улыбаясь, приветствовал людей Дже, обнимался, целовал в лоб...

Еще несколько дней, каждый кто ступал на поле брани, пачкал башмаки кровью.

Это место назовут "Кровавым".

 

3

 

Через неделю потеплело, небо, более не омрачалось тучами, а сухие, горячие ветры с юга — кружили пыль, срывали кровлю шатких лачуг, хлопали дверьми в замке Дже, притворившись сквозняком.

Гонца мистера Ричарда Чейза — барона соседних, на юге, земель — Морти принял в широком, темном коридоре. Здесь прохладно и Морти мог полдня простоять у окна, наблюдая за опустевшими к полудню улочками.

Морти повернулся спиной к окну, ветер треплет одежду, бросает волосы на лицо...

— Мой сир Ричард, просит уведомить вас... почтенный Морти де Ридо,— враг у самой столицы, и генералы Северного королевства захватили всё, кроме вашей сир, и наших земель.

Морти любил это время дня, бодрость духа и ясность мыслей — уже как неделю являлись барону спутниками. Но теперь, этот гонец со своим посланием, спугнул хорошее настроение; барон нахмурился. Он понимал что нет смысла это говорить гонцу, но говорил, возмущался, ведь ему казалось война кончена, маршал убит, а его бойцы разбежались.

"Сир, мы в опасности..." — это всё что сказал гонец напоследок. Морти разозлился больше из-за своего пустословия, и выставил гонца без ответа барону Ричарду.

Заснуть Морти конечно не смог. Ночью он вышел на самую высокую башню, отправил дозорного, а сам с бутылкой рома, оперся плечом о зубец и задумался.

"Неужто вновь война?!.. Нет так не бывает. Они разбиты, их больше нет. Что этот гонец трепет! Да что он знает, откуда у них столько войска?!..— Морти прилично отпил.— Что ж, все эти битвы, победы, столько жертв... что всё напрасно? Враг непобедим?.. Я взял людей из их домов и мастерских, с полей и мельниц, сказал нужно оборонить свою землю, обещал свободу перед каждой битвой, и эту... Эта уж точно должна была стать последней. Не могу же я сказать им — стойте! Враг еще силен, и скоро будет здесь. Нет, я не скажу им, лучше... лучше-ка сброшусь отсюда. Пусть Джоар решит их судьбу".

Морти влез на стену, поставил бутылку на зубец. Ветерок холодит пылающее лицо; новая луна, звезды, туманность Арфы видная в это время года — Морти последний раз смотрел на это, и не опуская взор — шагнул, на встречу к смерти.

Тревогу поднял дозорный. На рассвете он пришел на смену, увидел недопитую бутылку, перегнулся за стену и закричал.

Барона вытащили из сена, на телеге, коя от удара переломилась. Морти еще не протрезвел, и не помнил почему он проснулся под стеной замка, на торговой улице, куда уже стаскивались купцы, и хозяин сена, на кое упал Морти,— не знал радоваться ему или причитать из-за испорченной телеги.

— Вот так...— говорил купец друзьям.— Поставил телегу под башней, уж тут, думаю, ничегошеньки с товаром не станется... и нате вам!..

На следующее утро, глашатаи драли глотки на каждом углу в городе Дже, а восемь послов отправились в крупнейшие поселения земель барона. Все они вещали об одном: "Наш барон Морти де Ридо, назвал новообретенные свои земли, лишь одной буквой — "А".

Морти радовался как дитя, и почему-то был уверен — что его подданные так же веселы. Он считал что его осенила прекрасная мысль, и люди не могли не заметить всей грациозности и глубины этой идеи. Хотя народ недоумевал.

Пятого дня месяца посева, в небольшом тронном зале замка Дже, собрались трое — сюзерен и его вассалы.

Тетра стал еще задумчивей, его лицо украсилось новыми шрамами, а волосы подвязала еще одна лента, красная. На нем просторная, золоченая туника, под ней шелковый дублет; он сложил руки на груди, оперся о мраморную колонну; в спор ему встревать не хотелось.

Здесь всего четыре колонны, а стены сплошь из витражей. Сегодня солнечно, и зал пронизывают сотни разноцветных лучей. Сам трон на возвышении из серебра, весьма монументален.

— Нет Джоар, войны больше не будет!..— Морти уже полчаса стоит на своем. Он решил сдать часть своих земель в обмен на независимость уделов Дже и ближних восьми городов.

— Барон, вы думаете они насытятся? — не выдержав, сказал Тетра.

— Если им известны исходы двух битв, кои были для нас безнадежны, думаю они обрадуются таким условиям.

— А если нет, мы обречены! — Джоар не унимался.

— Не кричи сеньор, мы в любом случае обречены.

— Но есть же стратегия, северяне расслаблены, ибо не встречают сопротивления! Давайте ударим с тыла, возьмем столицу...

— Нет Джоар, люди устали, да и что греха таить, когда у северян впятеро большая армия!

— Месяц назад, мой сир, это вас не смущало!

Но Джоар ошибался, и Морти не хотел вернуться к тому состоянию, он только оправился; настала весна, начались посевные работы, застучали молоты строителей, жизнь возрождалась и барон хотел стать частью этого.

За окном пролетели воробьи, стуча крыльями по стеклам.

— Мы примем их посла, и предложим сдачу. Если они откажут... Что ж, последние дни, как вы и хотите, мы проведем в сражении. Тут, бороня последний оплот нашего королевства.

— Сир...

— Нет Тетра, я уже в третий раз вам говорю. Поймите — это шанс выжить, а ваш план — это сущее безумие.

— Дипломатия сир, это оттягивание неизбежного. Они не смирятся с тем что, этот клочок земли не в их власти!

— Всё! Хватит болтовни, вы свободны.

Не спеша, вассалы шли из зала, словно надеясь, что их барон передумает.

Тетра, да и Джоар еще никогда так не злились на Морти. Выйдя из замка, Джоар вскочил на коня и помчался, распугивая жителей. В последнее время он часто уходил из города на пустыри, близ погибающей рощи. Сидел у заболоченного пруда, бросал камешки, и думал.

Ветеран, щурясь от солнца, прогуливался улицами; ему нравилось наблюдать спокойную жизнь этих людей на бричках, в кузнице, за торговыми лавками, вот — на высоте — каменщики, достраивают второй этаж. Пыль вокруг стройки, одежда ветерана теряет цвет; с качающейся телеги сыплется солома; торговец ругается в след удирающего воришки... Для Тетры эта жизнь являла нечто иное от его естества. Он не мог представить себя без дум о смерти и войне, без доспехов, а в этой среде ремесленников и крестьян, стражи или даже прево — ветеран не находил себя. Для него это было мило, но чуждо, он был уверен что рожден для войны и смерти. Он не знал своей матери, и Мать Воя с этим вопящим дитём,— затрагивала своим образом какие-то струны в душе ветерана. Он видел в ней свою мать, а ее ребенок, конечно отражал дух Тетры. Он понимал что это всё чепуха, хотя иногда приходила мысль о том что и он родился так же, как Вой. "Может эта женщина призрак,— думал Тетра,— может ее и нет, и тех кто ее видит — тоже?!.." — обычно такие раздумья хлынули после бутылки рома.

Холодный ветер с севера, словно недоброе предзнаменование — нашел на Дже; к вечеру горожане кутались, надевали куртки, потрепанные флаги хлопали в порывах, а некоторые, даже срывало.

Хотя облаков не было, к утру все ждали снега или дождя. Да и посетовать на северян не забывали, мол, с их стороны — одни неприятности.

В трактирах заказывали что по крепче, вновь задымили трубы, из погребов натаскали остатки дров.

Но, действительно жарко и без огня — сейчас в покоях Джоара, где ветеран пытается убедить друга не делать глупостей. Об этих глупостях слышит и Морти — притаившийся в нише, за занавеской. Он хотел поговорить с Джоаром лично, но, услышав громкие голоса своих вассалов, поносящие своего барона,— Морти спрятался, он не хотел, но тело будто само шагнуло в нишу, а выйти потом уже было неловко.

Конечно поносили Морти весьма искусно, саркастично, и барон не терпел сарказма. Ветеран подвыпивший, а Джоар сам не свой, рвет и мечет. Всё ему не так, и Морти "горе-управитель", и "позиция скверная", и "армия распоясалась..."

— Нет...— говорил он.— Так нам действительно не одолеть их.

— Может Морти и прав, послушай, ведь мы не испытывали дипломатию.

— И ты туда же?! О чем ты, ветеран! Он просто трус. Претворился в крестьянина, ничего ему кроме пажити и не нужно!.. А нам, и нашему королевству — нужна сильная рука! Чтоб и врагов проводить, и порядок восстановить...

Половину тирады, Тетра пропускал мимо ушей. Но с главным он соглашался: "Рука-то нужна, но лучше Морти у нас нет..."

Джоар еще больше раскраснелся, но ветеран не дал ему сказать.

— Нет друг мой, ты слишком горяч для этого! Тут нужна рассудительность, а не эмоции, уж поверь, я видел битвы, кои проигрывались лишь из-за эмоций. А сколько люду-то, погибло в своем бахвальстве и порыве тщеславия! Ох сколько!

— Но... но ты ведь не хочешь высохнуть как дерево на зное, а Морти пытается разогнать тучи, ветры, сезоны! Ничего не будет, только мир и покой!

Сейчас Тетра многого не воспринимал, но он знал что точит его изнутри, это будущее, описанное Джоаром.

— Но то что ты хочешь сделать, это... предательство, а для меня...

— Нет Тетра! Предательство, как раз в том — чтобы этого не сделать.

— Я не знаю...

— Погибнут не только тысячи людей, а и королевство. Вся наша история, ты и я — канем в Лету.

— Мы будем гореть в аду.

Джоар знал как убедить ветерана.

— Мы в любом случае, мой друг, будем там гореть.

Джоар обнажил меч, перекованный на днях, с новым рубином в гарде.

— Сейчас или никогда, Тетра.

— У меня нет оружия.

Джоар оглянулся.

— Возьми со стены ту секиру.

Ветеран фыркнул.

— Хочешь чтоб я как мясник пришел к нему?

— Он спит, и уже никогда...

— Я не сплю...— наконец сказал барон, выходя из ниши.— Но хотел бы, что б это был сон.

Тетра закачал головой.

— Всё ошибка, всё ошибка...— бормотал он.

— Что же барон, так даже лучше! Не придется подкрадываться, как крысам. Вы, мой сир, всё слышали, и мы не отступим.

— Что опьянило тебя, Джоар?!

— Не то что Тетру, мой сир! И довольно, примите же смерть!

Морти выхватил из ниши пику в полтора роста, Джоар готовился к атаке, а Тетра взял два меча со щита, на стене.

Морти сделал выпад, но Джоар увернулся и кинулся на барона, который упал на колено, в бок и что силы махнул пикой. Джоара задело в челюсть, он оступился, сплевывая кровь и зубы, от ненависти в глазах помутилось, а искаженное усилием лицо барона — стало последним что видел Джоар.

Тетра не сдержался чтобы не сказать: "Прямо в сердце, мой сир! не думал что пика в ваших руках так смертоносна".

Ветеран вертел мечами, улыбался, видя как Морти боится.

— Погибнуть от вас, мой сир — честь для меня!

И тут ветеран бросился на Морти со стороны, попытался перехитрить, и в последний миг перед прыжком — ушел в бок, надеясь проскочить под пикой, но барон, то ли от страха, то ли от растерянности — не среагировал на первый маневр Тетры, а когда он кинулся в бок, то Морти встретил его выставленной пикой. Тетра словно рыба — сам сел на крючок. Ему пробило шею. Захлебываясь, он смотрел барону в глаза, беззлобно, ни тени презрения, укора... видел в нем освободителя.

Только через минуту Морти осознал, что убил двух лучших воинов королевства, своих друзей. Ставший за эту войну легендарным — ветеран Тетра, лежал в крови у ног Морти, а коннетабль Джоар Аор — в обагренных кровью — золоченых одеждах, кажется хочет встать, не верит что убит.

Так и стоял Морти в ступоре, без единой мысли, пока стражник не открыл дверь.

 

 

 

Часть разрешения

 

 

В день смерти Тетры и Джоара — Морти изменился. Ветерана, как он хотел,— похоронили на поле брани. Земля в кою клали гроб, была красной от крови. Кроме Морти со свитой, Тетру в последний путь никто не провожал. Хоронили в предрассветной тиши, лишь местами, встревоженные вороны каркали. "Надеюсь, ты родился в лучший мир",— всё что сказал барон над могилой за церемонию.

Джоара положили в усыпальнице, в катакомбах Дже. Кто-то плакал, и всхлипы катились по мраморным стенам, падали к массивному подножию гробницы. Морти не просто чувствовал себя виновным, он это осознавал. "...Если бы не моя нерешительность... этого не случилось бы",— так он думал и каялся перед мертвыми. Но простора в душе, какой обычно бывает после прощения — барон не чувствовал. Он пристрастился к рому, постоянно болела голова, а иногда он не понимал что здесь делает, и мир казался ему ненастоящим, словно декорации в театре.

Иногда, во сне к нему приходили толпы мертвецов, изуродованные оружием, прогнившие, и впереди стоял Тетра, говорил будто сквозь воду: "Мой сир, ты скорбишь о двух смертях, но посмотри сколько людей мы убили!.. Почти все они взяли меч по приказу и с охотой променяли бы его на орало... не то что я. Не плачьте обо мне, мой друг, вы тоже умрете, начинайте уже плакать о себе".

Настроение у Морти переменялось всё чаще, всё сумбурней, то найдет безмятежие, то гнев. Он больше не следил за собой. Волосы сбились, растрепались; он почти не спал, лицо осунулось, осанка потеряла твердость, да и речь барона теперь невнятная, говорил иногда какие-то странности. Он пытался убежать от возрастающего безумия, в то время как северяне взяли земли Ричарда Чейза.

 

2

 

Пришло лето, растаяли облака, зашелестел горячий ветер, земля высохла и на улицах весь день стоит пыль возмущаемая лаптями прохожих, сандалиями милиции, туфлями вельмож...

Солнце, казалось никогда не достигнет зенита; не верилось — что удастся пережить очередной знойный денек.

Вот как месяц, к замку Дже стекаются войска со всей провинции А. Они разбивают лагеря под стенами города, на равнине, под склонами холмов, где уже зеленеют виноградники. Реют боевые знамена командующих отрядов. Но в лагерях беспокойно, смерть вассалов Морти разогнала пьянящие пары боевого апломба, и единственное что утешает солдат — это история двух невероятных побед, конечно, изрядно приукрашенных, как это бывает с любой историей — ставшей эпохальной. Примером, за ужином у костра, все были уверены, что меч Морти высекал огонь, а Тетра становился невидимым, да и солдаты барона, чудесным образом выживали после, казалось бы — фатальных ударов.

Морти переменился, и не только внешне, а и мыслил — как ему казалось — совсем иначе. То — о чем он никогда не задумывался всерьез — теперь было важнее всего. Барон думал о смерти, и той жизни — какую он ведет, какую вел, и в чем вообще — смысл его бытия. Морти думал о мире, и о том — что в мире, как это работает, и как он сам — влияет на работу мира.

Морти носит траур — всё черное, даже сделал комплект брони из вороной стали, а в гарде его меча, только три камня: сапфир, алмаз и рубин. Держа этот меч, невольно приходила мысль: "Они рядом, они видят меня..." — Морти думал что души его вассалов ждут решительности от бывшего господина. А он, то дивился их настырности,— даже после смерти не желают отступить! — то просыпалась виновность, укоренившаяся в понимании того — что мертвым виднее — как лучше поступить, а раз так — значит Морти был не прав, надо было послушать Джоара...

Морти часто каялся перед убитыми, бичевал себя в исступленном желании измениться, и нередко, лежа обессиленный на полу в крови — он весь уходил в мир объявший его душу. Барон чистосердечно улыбнулся; как приятно вновь ощутить силу, воодушевление, порыв — жить, ибо цель видится так четко, какой промах и разложение духа — не пойти к ней. В этом Морти уверен, а время энтузиазма подстегивает его намерение — кинуться вперед головой, лишь бы эта знойная пустыня безумия, где коршуны опасения и тревоги не дают покоя — осталась позади.

 

Морти больше не замечал размеренной жизни крестьянина, и красоту рассвета, он гнал чувства перечащие войне, не щадил и совесть. Единственно, что связывало его с "былым Морти",— это чувства пробудившиеся от слов правителя. Ныне усопший, не без помощи северян — король, еще в начале войны, на аудиенции сказал Морти: "Я знаю что ты пропащий человек, и стоило тебя кинуть в темницу, но вот, барон — шанс перемениться. На войне побеждает лишь тот — кто борется с собой. И убитый — ты будешь жив, ибо в самоборении ты изменяешься, а не увечишься. Твой шанс, Морти де Ридо, умереть в сражении бароном, а не узником в казематах. Иди, спеши встретить врагов достойно!" И теперь, когда Морти видит что на самом деле изменился, и продолжает это странное борение,— он всё более проникается уважением, даже почтением к королю. Свою первую аудиенцию у правителя барон держит в тайниках души, как самоцвет, ставший основанием новому человеку.

На кануне похода, трактиры Дже были забиты. Каждый спешил отдохнуть, возможно, в последний раз. Мать Воя сидела в забегаловке мистера Боака. Она ценила его умение слушать и забывать, а он знал толк в готовке жаркое и вине.

В трактире Боака шумно, людно, накурено; на полу лужи пива, столы липкие, пахнет деревом. Мистер Боак распорядился зажечь еще ламп. Факелы при выходе коптят, двое пьяных с побитыми рожами еще спорят. Полумесяц светится в облачных прогалинах. Пищат летучие мыши. За окном трактира вьются комары и мошкара; в зарослях стрекочут цикады.

Мать Воя напилась; о чем-то скорбя, она сидела у стены, подперев голову руками, за ее столом умастился и Боак.

— Послушай, оставь дитя. Зачем это безрассудство!

— Не говори Боак! Что мне делать, не говори!

— Эта война обещает много крови. Глупо приносить в жертву этому чудовищу дитя!.. Я, мы с женой присмотрим за Воем...

— Я родила его на войне! Он — дитя войны!..

Боак снисходительно посмотрел ей в глаза.

— Где-то я уже слышал о таком... ну конечно! Это ведь наш ветеран Тетра, а?!

— Нет, толстолобый ты боров! Не веришь мне, а мой муж там кости сложил.

— Да верю, верю я, но ходили слухи что Тетра, тоже родился при сражении.

— Он учил меня попусту не болтать.

Между столами, носится жена Боака — с кружками пива; мужики уставшие и трезвые заходят в таверну, пьяные, хохоча выходят; сонный бард не попадает в ноты; Боак улыбается, смирившись в бессилии помочь ребенку этой женщины.

И сегодня Морти мучит бессонница. Он сел на кровати, почесал затылок, и подойдя к окну — распахнул ставни, ворвался холодный воздух, барон задрожал. Он стоял у окна наблюдая за ночью, за временем, за мыслями, но на удивление — всё движение будто уснуло, и Морти то видел себя со стороны, то вдруг — заснув — начинал падать, хватался за подоконник. Вспоминая испытания духа — настигшие его после убийства вассалов,— он дивился себе — "тихому", без вопля чувств, с ясным умом; он думал что это награда за победу над собой. Эта идея родила в нем непоколебимую решимость, ставшую поводом к новой войне. Окна в коридоре выходят на север, там, в ночном тумане, словно армия гигантов — скрываются горы.

Еще до рассвета Морти облачился в доспехи, спустился в конюшню, где его ждал новый боевой конь. Морти как можно тише ступал по землянистому полу, животные шумно дышали, словно предчувствуя недоброе — спали тревожно. Барон подошел к стойлу своего коня, положил руку ему на морду, представляя какой смертью он падет.

Начало светать, а Морти де Ридо, на коне, уже стоит посреди лагеря своей гвардии. Черные доспехи кажется втягивают тусклый свет, в руке забральный шлем с бармицей, ножны постукивают на ветру о набедренник... Морти не шевелился, пока солнце не засверкало в глазах.

Снимались с лагерей. Скручивали веревки, раскладывали каркасы, связывали брезент палаток... до обеда вокруг замка пыль стояла столбом; воины вспотели, лица красные, ладони липкие. Кто повязал до носа шарф, кто надел капюшон, у некоторых были "пустынные" маски из пробкового дерева.

Армия выстроилась, стихла, и барон молча оглядывал стройные ряды мечников и копьеносцев, конницу на фланге, личную гвардию, лучников... время словно остановилось, странно, но каждый уверился что похода не будет, зачем куда-то идти, если здесь так хорошо, ибо недвижимо. Никто не придет, да и мы не сдвинемся с места. Главное не смотреть на барона, ведь только он может запустить часы войны. Солнце блестит на его доспехах, он водит пальцами по гарде, спиной чует Тетру и Джоара, но боится обернуться, посмотреть на них, страшно и стыдно встретиться с ними взглядом.

Морти поскакал на фланг, где стоит кавалерия, заметил Матерь Воя, она накрест повязалась черными лентами, чепрак вышит полевыми цветами, а к концу древка посоха привязала кусок от знамени ветерана Тетры.

Как Морти ни старался найти в ее безмятежных глазах — злобу, неприязнь, осуждение за убийство ветерана, но тщетно. Мать Воя не роптала на барона. Она знала на что способна война, как ею уродуются судьбы и души, и как извиваются те — кто попал к ней в лапы,— хотят уберечься, вырваться, или даже победить ее, и война рада, ибо любит суету и безумство.

Мать Воя сердцем видела стенания барона, его просящий милости взгляд, хотя и прикрытый суровостью правителя. Она уважала его, даже, почитала искуснейшим воином королевства, но старалась не выказать чувств, дабы не смутить Морти.

Братьями и сестрами Матери Воя были все — кто прошел с нею от холмов до Дже. В бою они держались вместе, и единственная ученица Тетры, смелостью и жертвенностью — отдавала честь памяти ветерана.

Воробьи барахтаются в песке, покачиваются высокие сосны, белка испуганно обернулась на звук двинувшейся армии Морти де Ридо.

 

3

 

Морти несся ураганом по землям отчизны, объединял баронов, сокрушал мятежников.

Северяне прозвали его армию "смерч", а самого барона "оком бури". Ибо, как в середине урагана — бывает тихо и солнечно, так и от Морти, в сражении, веяло безмятежностью.

Морти проникся военной стратегией, всё время походов искал тактику изощренней, ввязывался в битвы лишь для испытания новых маневров. В серьезных боях, Морти, бывало застынет охваченный волнением, наблюдает за решающим мигом — удастся перехитрить врага, или придется отступать...

Пристрастие барона к стратегии питалось мыслью о том что — без Тетры и Джоара, о геройствах можно забыть. Расчет и хладнокровное исполнение приказов — вот надежды Морти в бою. Мать Воя, с ее корпусом сорвиголов — барон в планы не брал, они были для него как молния, поражающая и устрашающая, неукротимая, но споспешествующая Морти...

Каждую отвоеванную землю, Морти наименовывал очередной буквой. К концу лета, барон захватил все западные провинции: Б, В, Г, Д и Е.

Огромная армия северян искала битвы с Морти в поле, но барон ловко уклонялся от третьего безголового подвига. Всё твердил себе: "Нет-нет, стратегия не выдерживает самой идеи генерального боя, а что говорить о тактической грации... Пусть безрассудство беснуется в пыли нашего отступления!.."

В каждом замке Морти оставлял наихрабрейших воинов, и северяне, гоняясь за ним, натыкались на эти камни преткновения и вязли в осадах.

Мать Воя воодушевляла боевыми подвигами городских женщин, и они брались за оружие; так собрался целый полк королевских амазонок, дышащих жаром войны; снисходительно улыбаются они — озираясь на свою былую жизнь, видя в себе детей, ныне возмужавших.

 

* * *

 

Два года спустя, осенью, Морти наконец сошелся в бою с первым и последним врагом — генералом Диелензо.

Барон уже два месяца не разговаривает; он отбил почти все земли, и хотя его армия поредела,— оставшиеся солдаты знали что такое бой, боль, каждый видел гримасу своей смерти, отразившуюся в оружии врага.

Последнее время барон воевал одной тактикой, он счел ее лучшей, закалившей в крепчайшую сталь: опыт и силы отрядов.

Генерал Диелензо непоколебим до того, что кажется воплощением силы духа. Он беспощаден, он не кидает слов на ветер. Он прослыл поэтом. Его поэзия — война, его перо — фламберг. Северяне не ошиблись, послав Диелензо завоевывать королевство, он сделал это, не хватало одной тактической победы, в которой он не сомневался, ибо знал — время поставит всё на свои места. А битва с Морти — была лишь вопросом времени, не мастерства, не стратегии и не геройства, а — времени. Генерал думал что Морти бежит от него как от фатума, бессмысленно и трусливо.

Диелензо не боялся ночного боя, не гнушался диверсий, в коих не редко и сам участвовал. Он не боялся смотреть на врага, сколь бы грозным он ни выглядел. Как яростно бы ни стучал в щиты, ни скрежетал зубами, топал и барабанил... Диелензо смотрел на это как на представление, смотрел с ожиданием как художник — ждет рассвета, дабы запечатлеть на полотне новый день.

Генерал всегда спешил в самое пекло сражения, шел первым в бой. Он врывался на коне во вражеский стан, спрыгивал со щитом и мечем, закованный в голубоватые, энтиловые латы, и бился пока ноги не придавливало трупами, пока испуганные ополченцы не отступали. Только один человек заставляет душу Диелензо трепетать, то ли от страха, то ли от презрения... Тетра — оживающий в нутре войны, ставший ее тенью, ее рабом. Весть о смерти ветерана опечалила Диелензо, попрала пылкое желание мести за брата, за Малварму. Генерал не хотел и думать что его брата убила какая-то женщина, но внутренний голос, обличающий в самообмане — угнетал мстительный дух, ведь руки́ на женщину — Диелензо во веки веков не поднял бы. Перенести неудачу — для него тяжче всего; и мысли о том что — его кровного врага, Тетру,— убил какой-то баронишка,— не давали покоя.

Поговаривали, что генерал неизлечимо болен, и поэтому в бою он похож на берсерка. Но вот, пришло время "Ч", Диелензо стоит впереди своей прохудившейся за последние два года — армии, ждет боевых труб Морти, выстроившегося в двух полетах стрелы, напротив.

Последняя битва случилась в перелеске, под столицей, в которой, к слову — прознав о бароне-освободителе, подошедшем к самому городу — учинили бунт.

Мечи застрявшие в деревьях, воткнутые в землю стрелы и копья, зарубленные алебардой кони, покрасневшая кора... и тишь... Никто не отступал.

Диелензо оглянулся, там, за буреломом — еще бьются его лучники, еще слышны вопли и конский топот, звон мечей. Диелензо шел по трупам, на него брызгала кровь, оступаясь — он упирался то на щит, то на выщербленный за эту битву — фламберг. Впервые за годы войны — генерал ощутил слабость. Он шел с опущенным мечем, рисуя за собой линию, раня мертвецов.

Диелензо стал у сосны, прислушался к ноющему голосу одиночества, хныкающему о небывалом промахе, о неудаче — уж которую перенести не удастся. Генералу не верилось, что самый абсурдный и кошмарный сон — стал явью. Его жгло пламенем гнева к врагу и непокорности судьбе, жгло холодом отчаяния. Диелензо заплакал бы, но к нему выбежала Мать Воя, сама на себя не похожая от страха, за ней тащились две боевые сестры — единственно уцелевшие в женском полку.

Она не решалась напасть, ибо того что вытворял в бою Диелензо, Мать Воя не видела даже в "искусстве" Тетры.

Дитя ее потерялось в этом жутком месте; за спиной матери трепыхались обрезанные веревки, некогда державшие сумку с Воем. Сестры тяжело дышали, сердца колотились так, что казалось не выдержат.

— Кликнете барона...— сказала Мать Воя, не спуская глаз с генерала.

— Я здесь,— Морти вышел из-за кустов волчьих ягод, и меч его сломан.

Морти не смог сдержать улыбку, он знал что победил, и оставшийся противник, самый грозный из повстречавшихся барону — не будет помехой, не отберет у него лавры победителя. Он просто не мог представить, не мог помыслить о такой бессмыслице — чтобы пройти весь этот путь и у самого края, у самой вершины — оступиться, сорваться... Нет, Диелензо обречен. И ум Морти знал это и сердце откликалось.

Генерал выглядел как пришелец, человек из другого мира. Неизвестный, безмолвный,— странная тень, вдруг возникшая, и вот... он сбросил с руки щит, и взявшись за клинок у самой гарды, обратил острием на себя, провел им меж латных пластин на груди — вонзил, в самое сердце. Мать Воя вздрогнула; над пролеском пролетала стая журавлей, почти не видных сквозь листву, на фоне пепельных туч.

 

4

 

Как же вспыхнула ликованием и радостью — столица, расцвела улыбками и смехом,— когда Морти де Ридо входил через главные врата, под растрепанными, в крови и грязи — знаменами.

Сколько же злобы и презрения источали северяне, бегущие домой, разбитые, разрозненные, гонимые кавалерией барона. Хотя, многие беглецы довольны, ведь путь их — путь домой. Раздосадованные полководцы севера искали утешения в мстительности, амбиции смешались с самонадеянностью, выливаясь в новые планы и стратегию.

Пришла весна, прилетели птицы, рассвет вновь встречается их мелодичным щебетом.

Солнце припекает, ветер тише, земля мягче.

Крестьяне выкапывают урожай хлеба и овощей, выколупывают фрукты из подземных лиан.

Война завершилась, но что-то тревожное, даже зловещее, не успокоенное чувствуется в воздухе. Ожидание бури, гром опустошения которой — слышен в тихую ночь.

 

* * *

 

Сегодня в столице праздник. Еще недавно пропели петухи, а на улицах уже толкотня и недоразумения. Скрипят повозки и кареты, с прилавков падают фрукты, босоногая детвора бегает за марширующими солдатами; из окон выглядывают сонные горожане, чуя неладное. Город возмутил новый монарх — Морти де Ридо. Он захотел видеть всех в галерее искусств, — наибольшем здании в городе и королевстве.

На широкой лестнице, ведущей к галерее — толпится люд, гудящий словно огонь в горниле — залитый маслом сплетен и небылиц о минувшей войне. Морти всю ночь простоял на балконе галереи, ждал рассвета — как спасения от ужасов обступивших его. Он боялся умереть сейчас, боялся что отнимут его тело, его волю, боялся что жизнь его — суета, пыль поднятая над землей вечности. Смутившаяся душа его — рвалась из темноты, но всё тщетно, ибо рассвет настает, а не мы настаем рассвету. Морти в праздничной ливрее, красной мантии, расшитой золотом.

 

Барон... то есть — король, как не привычно,— сидит за столом на фоне огромных витражей, сверкающих в свете из высоких окон напротив.

В зале людей — яблоку негде упасть, эхо постукивает под сводами, ветер трогает хоругви у стен, холодит ноги. Морти смотрит на своих подданных, а видит свои мысли... путающиеся, абсурдные, вселяющие в душу короля сомнения — может люди эти придуманы? Может их нет? Он не знал что это за наваждение, но озабоченные чем-то лица, безразличные взгляды, заспанные глаза — всё это напоминало ему о мнимости славы, преданности и дружбы. "Кто же они,— думал Морти,— эти люди?.. Мне захотелось собрать их здесь, и вот — они пришли. А чего хотят они? Услышать что я скажу? Но ведь это я хотел сказать то — что я скажу... Может они хотят услышать в моем голосе — свои голоса? Значит и я услышу в их голосах — свой?!.. Пока что — это просто гул... рой мыслей, шум моего дыхания, звон в голове... Столько глаз... столько надежд, желаний, дружелюбия, благосклонности, почтения, презрения, уныния, равнодушия, воодушевления, наивности, недовольства, злости. Всё это устремлено ко мне, а всё мое — устремлено к ним, мы видим друг друга потому что отражаемся в невидимом, безучастном наблюдателе,— как в зеркале, и узнаем себя. Так кто же эти люди? Неужели мы все — одно?.. Зачем тогда весь этот маскарад?!.."

Все ждали слова короля, а он потерял внимание в дебрях размышления, заснул не закрывая глаз. Морти приходит в себя, но не решается нарушить это трепетное ожидание, в котором, и время кажется застыло... Свет заиграл в крайнем окне, слепя Морти, пробуждая от нерешительности и укоряя за трусость. Король выпрямился, готовый к речи, но... люди, эта галерея, да и мир — кажутся барону спектаклем, какой-то шуткой, сарказмом, который он так не любит. "Не обманываюсь ли я...— думал Морти.— Не сон ли это? Я так давно не спал..."

Люди стали фигурками, они растягиваются, потолок опускается, Морти лихорадочно пытается остановить это усилием воли, увидеть всё — прежним, но чувствуя свое ничтожество — он вздыхает и сквозь нарастающий ужас говорит: "Я хотел чтобы вы пришли, и так стало, спасибо. Вы, верно недоумеваете, я объясню,— он вспотел, говорить тяжело, слова будто царапают глотку. Морти решил что все хотят его смерти; лица, и особенно улыбающиеся, чудятся ему выражающими замысленное зло.— Я здесь благодаря моим друзьям, которых я похоронил,— голос его, встревоженный, дрожит в тишине. Морти не в силах отогнать беспокойство; в висках стучит, память отзывается громом военных барабанов, а среди толпы мерещится Тетра.— По своему малодушию — я принес их в жертву иллюзии мира, и в тот же миг — я опомнился, но кровь друзей была на моих руках; с тех пор моя жизнь стала кошмаром,— Морти был уверен — сейчас он свалится в обморок.— Война — законнорожденное чадо кошмара, а их отец — это суетливый мир...— Морти расстегнул ливрею; он подозревал, что ему подлили яд, или выпустили в спину отравленный дротик.— Когда-то я жил войной, думал так и надо, считал что убийство — это залог будущего мира... Потом я заподозрил себя в самообмане, и война тут же пленила меня цепями сомнений, но начало борьбы с ней было положено. Уличив себя во лжи — прикрывающей войну — я обличил ее гнусность, увидел нечеловеческие ее глаза, слышал смрад ее дыхания. Больше я не мог не бороться, но под горячую руку попали и мои друзья, не понимавшие, что, почему я противлюсь войне. Их смерть переполнила чашу терпения; в отчаянии я искал слабое место войны, оружие против нее, стратегию... И понял, что война повергается — лишь недеянием и безразличием — когда ее выпустили на волю; а когда она еще в клетке, только здравый ум пресечет глупость тянущейся руки к вызволению зверя. И вот, теперь она повержена, но и я не вышел из воды сухим... А вы — будьте же осмотрительны! Стройте мосты безразличия, дабы не влезть в эту смрадную топь безумной жестокости!..— Морти хотел перевести дыхание, но не вышло, жар туманил сознание.— Вот что, я переименовал все ленные земли моих вассалов, а наше королевство, попрежнему томится в ожидании нового имени. Я издал ордонанс, наименующий все наши земли королевством Алфабето,— каждый вздох Морти давался великим усилием".

В каком-то умопомрачении, или от вдохновения,— он засмеялся. Теперь, Морти почти не сомневался что всё это — шутка, мира нет, люди исчезнут, а стены не толще картонных декораций. И только боль из прошлого, где-то в сердечной глубине — гложет его, напоминая о реальности, о том мире — где трагедия была правдивой, а радость искренней, где время лечило раны. Король отверг прошлое равно как и настоящее, "Происки врага! — думал барон, вассал мертвого короля.— Война расщепила меня, как полено! Восставила мои части против меня же! — думал Морти король.— Значит с ней еще не кончено! Еще жив ее дух, покуда живы ее приспешники. И я — первый из них..." Морти хотелось плакать, но он смеялся, и народ, сомневаясь, подхватил все же, странную радость. Этого король и ожидал — он знал что так будет, что люди засмеются, ведь они — отражают его же, они не существуют. Они лишь плод его воображения.

Морти заплакал, дышал прерывисто, всё запрокидывая голову; мысли и чувства смешались, ни времени, ни воспоминаний, ни мечтаний не стало, лишь пространный миг чего-то неуловимого, вот-вот объемлющего существо Морти, но перед тем, он сказал: "Ничто — в ничто. Прошу милости". Вот и всё; голова опустилась к столу,— Морти де Ридо испустил дух.

 

 

 

 

Эпилог

 

 

Так завершилась история одного королевства, лишившегося своих героев, и ставшего частью большего.

 

© Copyright: V. K., 2012

Регистрационный номер №0044248

от 22 апреля 2012

[Скрыть] Регистрационный номер 0044248 выдан для произведения:

Это произведение в жанре альтернативы, повесть больше 80 тыс. з., или около 30 стр. формата "ворд".

Рассказ в духе средневековья, о войне, войне между друзьями, войне человека с собой.

 

Tabula rasa¹

 

 

На золотистом коне, барон Морти де Ридо несся уже третий день, через поля и по дорогам, вдоль реки... Заляпанный грязью, барон спешит в свои земли, где неделю назад враг овладел замком Дже, что у самой границы с ныне враждебным — Северным королевством.

Конь харкает кровавой пеной, пачкает ливрею, руки всадника, охваченного тревогой, и не замечающего ничего кроме мыслей; барон не был в настоящем, он уже далеко в будущем — там, у Дже, поражает врагов правдой, принимая удары на щит справедливости; мысли барона неудержимы, но конь издыхает.

Солнце в зените, Морти, обессиленный лежит у реки, ноги в воде; редкие облака никак не лепятся воображением в образы...

"Если бы я мог стать пузырьком в этой реке...— думал барон.— Через полдня меня принесло бы к уделу Чейза..." — рядом сели птицы, таращатся на Морти; ветер за спиной тревожит кусты, прикрывшие сдохшего, любимого коня барона.

Мокрый песок совсем нагрелся под Морти, и он перекатился на живот, уткнувшись в горькие водоросли.

"Если б я мог стать камешком в этой реке; — думал барон,— там за порогами, бурное течение вынесло бы меня к землям Ричарда Чейза..."

Птица припрыгнула к Морти.

"О чем ты думаешь, пташка? — думал барон.— Ни о чем? У тебя наверное, есть только желания... Впрочем, эти три дня я живу так же, как ты, летучая тварь..."

Стоило лишь начаться войне,— король тут же отобрал ленные владения своих вассалов. Он сказал: "Вы разжирели и забыли что такое боевая доблесть. Ваши члены размякли, а ум разленился. Докажите обратное, и получите свои земли. Идите и отбейте их у своей немощи".

Только к вечеру Морти сумел взять себя в руки; он пошел вниз по реке, к деревеньке Ул. Там, вечером следующего дня, он купит за пару своих лучших колец с рубинами — лучшего коня, которого только видел в своей жизни,— пегого красавца Ула.

Владения Морти лежат прямо за узкой полосой земель Ричарда Чейза. Прибыв в свой городок — Плувон, где почти всегда льет дождь, Морти узнал что разбушевавшиеся северяне подогнули под себя почти все города и поселки в его землях.

В замке, барон не сдерживал эмоции; ураганные ветры чувственности метались по коридорам и залам, рвали боязливую покорность судьбе, и вселяли ужас перемен, которые Морти обещал уже тем — что он здесь. Он смеялся и плакал, приказывал отсечь челяди головы, потом отменял "свою глупость..." — как сам говорил.

Замок Плу огромен. Шесть башен, три крепостные стены, рвы, пятьдесят изысканно убранных комнат; в нишах статуи, под лестницами, в медных горшках — растут заморские растения, а диковинным птицам, привезенным из тропиков,— дозволено летать повсюду. Но, все это привносит еще больше томности, словно впитывает свет и легкость простоты, источает вязкий запах роскоши, пропитывающий всё и вся.

Эхо здесь, кажется живо и самобытно, особенно когда резвится в коридорах и под потолком центральной залы, из коей ведут сразу десять анфилад.

Морти носился как угорелый, и, казалось, всюду успевал.

— Где барон? — спрашивал прево у слуги, а голос Морти тут как тут, вылетает эхом — сразу из двух коридоров. Морти не стал говорить своему прево Генри Лао, об ордонансе короля лишающем вассалов земель. Барон пригласил Генри к ужину.

Усадили его напротив Морти, за десятиметровым трапезным столом. Перед носом барона — самые разные яства, прево же, довольствуется лишь кубком воды. Трапезная освещена десятком светильников, а у входа пара чадящих факелов. Холодный пол, влажные стены, понурая прислуга, унылая атмосфера. Всё тяжело, и приборы и стул, будто сдавливает.

"Только один вопрос Генри! Один!..— кричал Морти.— Сколько людей вы соберете до рассвета?"

Голос его, грубый как боевой топор ветерана, но такой же острый, пронизывающий, а взгляд у барона, как у лучника, готового спустить тетиву.

Генри Лао приходится кричать: "Мой сир, думаю не больше пары тысяч..."

Полнотелый прево задрожал, глаза забегали, он боится что и ему Морти прикажет надеть кольчугу.

Они сидели в трапезной до глубокой ночи. Барон всё думал, да просил вина; иногда кидал кубок в прево, для которого сейчас — борьба со сном — стала чем-то вроде вассального долга. Генри уже готов стать в ряды пехоты, лишь бы Морти отпустил поспать.

Удивительно, но барон не пьянел, разве что самую малость.

— Тяжелое время, Генри!..— наконец заговорил Морти.— Король обезумел, враги бешеные, а мои люди — слюнтяи и боягузы! Стыд и срам!

Прево лишь сглотнул.

— Нет Генри, это даже не тяжелые, а отчаянные времена! Требующие таких же, Генри, таких же отчаянных мер!

Морти улыбнулся, даже не замечая этого. Небритый, исполосованный шрамами, шатающийся, он сам сейчас — походил на безумца, и прево стало еще страшнее. Генри не знал что ответить, как относиться к баронским выходкам.

— Повелеваю тебе Генри Лао! До рассвета собери мне всех кто может нести меч и свою голову!

Выходя из трапезной, Морти кричал: "Собирайтесь отродья! Мы идем на войну!.. Вина мне! И меч!.."

 

2

 

Детский плач, роптания стариков, стоны, грохот оружия, бряцанье кольчуг, звон шлемов, скрип телег... Занялся рассвет, проснулись птицы, затрепетали верхушки деревьев.

Десять тысяч человек, сонные, полунагие, озлобленные — толпятся в поле у замка Плу. В этой полутьме все кажутся одинаковыми, серыми, даже барон Морти де Ридо на коне, объезжающий толпу, по виду словно листья, носимые ноябрьским ветром.

Коннетабль барона, Джоар Аор — красный от негодования, "Эти идиоты...— возмущался он,— ни черта не понимают! Да они не знают как и меч-то держать! За рукоять иль за клинок..." — коннетабль не выспался и потому сердит. На самом же деле, он весьма добродушен, у него светлый ум, черпающий свой огонь из жизнелюбия и веры в успех. Когда Джоар нервничает, то невольно обо всем преувеличивает. Всем известно, если мистер Джоар говорит "Враг почти разбит!.." — значит первые воины только что скрестили мечи.

В военном совете у Морти есть и худодум, ветеран; удивительный человек, всё твердит: "Погибнем! Нам конец. Вы видели их силы?.. Говорю вам, это — последний день нашей жизни",— и все же, в бою ветеран таков — будто уже мертв и терять нечего. Эти двое: Джоар Аор и ветеран Тетра, в бранный час всегда подле Морти.

Барон и его лучшие воины стали у телеги, с коей крестьяне тащат ржавые мечи и дырявые латы.

— Ну что мой верный Тетра, скажи хоть слово о нашем войске!

Тетра на вороном коне, шлем в руке, двуклинковая глефа (по клинку с обеих сторон древка) приторочена к седлу. У ветерана синие доспехи из сплава редких, энтильных руд севера; на груди инкрустирован ветеранский герб — череп, и посередине меч.

— Морти, сир, посмотрите на это жалкое сборище стариков и детей! Да они и сюда дошлепали-то с трудом, а вы говорите!.. Не видать нам победы как своих ушей. Нас наголову разобьют...

Джоар не смог промолчать: "Да это курам на смех! Что вы говорите, Тетра. Такие вещи! Да, войско худовато во многих смыслах, но зрите же в корень, ветеран! В первом же бою они окрестятся в пламени сражения, и станут настоящими воинами нашего королевства!"

— Делов-то! — ветеран усмехнулся.

Бородка Джоара задрожала от гнева, коим коннетабль распаляется быстрее чем огонь пожирает сено. Синие глаза блеснули и сощурились от солнечного света — только высвободившегося из-за гор. Джоар статен, кучерявый, красивый. Он в золотистых доспехах, с юбкой из обитой кожи; шлем открытый, черная, шелковая мантия, на завязках.

Морти надел поверх брони сюрко; шлем у него с пластинчатой бармицей. Барон повязал шарф, концами коего играет ветер.

— Запомните этот рассвет!..— крикнул Морти.— И стены моего замка, и это поле, свои промокшие от росы ноги... запомните этот мир, ибо всё что ждет вас впереди — страдания и смерть. Никакого рассвета, росы, ветра... только боль и горесть!

Народ поддержал речь своего господина радостными "Да! Отчаяние!", "Вперед к страданию!", "Боль — всё что мы хотим!" — барон смотрел на них припустив веки.

Войско Морти де Ридо выступило на север: по колено в грязи, гремя на милю доспехами, поеживаясь от холода.

Сегодня небо чистое, солнце не греет, голые деревья словно поверженные воины, откидывают острые тени. Желтая трава, хрип лошадей, повозки, грязные лужи...

Морти, Джоар, Тетра — в авангарде, один думает о победе, другой о поражении, третий о том: "Почему деревья скидывают листву? Ведь с ней, им было бы теплее..."

Просторы севера пустынны, каменисты. Где-то попадется урочище, а где озеро; здесь много оврагов, колков, а вблизи замка Дже, есть поляна гейзеров.

 

3

 

Когда северяне взяли на землях Морти всё — до чего смогли дотянуться, они окрепли во мнении — что равных им нет.

Когда Малварме — маршалу Северного королевства, докладывали о перемещениях барона, маршал смеялся от души. "Десять тысяч? — переспрашивал он.— Да они глупцы! Не иначе".

И все-таки, Малварма не сидел сложа руки, он планировал ночные набеги, засады, чтоб в конце концов — истерзанный Морти сложил оружие. А если барону и удастся дойти до Дже, тут уж армия севера повеселится на славу. Лишь одно разочаровывало маршала — "Взять с этих бедняков нечего..."

Морти шел быстро, и коварства северян его не страшили. Да и, в поле о каких засадах может идти речь?

Время "Ч" приближалось, и главнокомандующие сил Морти — готовили войско по-разному. Тетра говорил что выжить никому не удастся. Джоар уверял,— что врагу не сносить головы.

Только сейчас, на второй неделе пути, Тетра заметил семью с телегой, на которой они тянули пожитки из самого Плувона. Ветеран редко злился, но эта семейка заставила его кровь забурлить. Он пустился рысью, вояки шарахались, а перед повозкой с крестьянами конь вздыбился, и пришпорив его — Тетра наскочил на них, семья с криками разбежалась, вещи покатились в грязь. "Глупые!..— кричал он.— И еще вам не ясно — что вы мертвецы?! Ходячие трупы! Зачем вам вещи?!.."

Кто сетовал на ветерана, а кто поддакивал.

Плувон опустел, став подарком для мародеров. Но когда ты идешь на войну, да еще на столь безнадежную,— терять тебе кроме жизни нечего. Каждый теперь живет ожиданием генеральной битвы. Они словно призраки, влекутся туда — где определят их судьбу: в жизнь или в погибель.

На следующее утро в лагерь Морти прибыли разведчики с вестью о враге. В дне пути, за теми холмами, в низине лежит город Ревне, над коим реет вражий флаг, белый с треугольником посредине. Лагерь свернули; Морти, сонный, прогибаясь под тяжестью доспехов, раздавал приказы и тут же ловил себя на мысли: "То ли я приказал?.. Или я это уже говорил?.."

Тетра всё зевал, и окружающие невольно подражали.

За неделю похода Морти потерял пятьсот человек. Тетра назвал это "критической потерей", "ценой и без того ужасного разгрома". Джоар не унывал, его слово подбодрило барона: "Слабые отсеялись, а это, мой сир, сделало наше войско еще сильнее!"

Утро выдалось сырым и холодным, вчера лил дождь, а сегодня остатки туч уже разбредаются. Ветер носится с запахом промокшей армии. Грязная одежда, слипшиеся волосы, ржавые доспехи, скрипящие кожаные ремни и куртки. Благо, у них нет конницы.

 

К вечеру отряд Морти подошел к холмам.

— Мой сир...— говорил Тетра.— Нападая ночью — у нас преимущество, но...— Тетра подъехал ближе, и без тени сомнения сказал: — Любая наша атака обречена. У нас даже орудий нет, сир, люди разобьются о эти стены как волны о скалы.

— Да, сир,— сказал Джоар, нахмурившись,— и не будем забывать что армия северян вдвое больше, и они вот-вот явятся. Так что, если мы хотим по-быстрому сложить кости — нужно штурмовать крепость.

Запалили факелы, развели костры; "воины", измученные, в грязи, усаживались прямо на землю, некоторые сразу засыпали.

— Сир,— говорил Джоар,— предлагаю осадить Ревне!

Ветеран лишь зацокал языком.

— Нет Джоар, на это нужно время, которого у нас нет. К тому же, в городе наши люди.

— Сир,— Тетра напрягся, будто пытался удержать пришедшую идею,— дадим горожанам знать о нас, пусть устроят диверсию!

— Да, Тетра, это всё на что мы можем надеяться.

Морти приказал разжечь на холмах сигнальные костры, поднять флаги, чтоб в Ревне знали — барон Морти де Ридо, хозяин этих земель — пришел со щитом справедливости и булавой правосудия.

Но, только занялись первые костры, как барон приказал собираться.

Джоар, в наспех поставленной палатке, уже спал, и когда Морти его разбудил со словами: "Мы разделимся..." — коннетабль недоумевал: — Что? Враг бежал?..

Морти потащил Джоара из палатки; Тетра ждал их, верхом на коне, чесал затылок.

Барон сказал коннетаблю:

— Они знают что мы пришли, и конечно нападут.

— Да, а мы разделимся и станем еще беззащитней?!..— полководцы оседлали коней.

Подбежал лазутчик, перебиваясь дыханием он пытался сказать: "Сир, мой сир... они идут! Северяне... совсем близко..." — и он указал на запад, вдоль холмов.

Эта новость задымила среди людей паникой. Куда бежать, за что хвататься, враг наступает!

Морти хотел образумить народ, но тщетно, сам он не справлялся. До рассвета барон ставил армию на ноги, скреплял ее веревками дисциплины; и вот, с денницей и туманом — по земле расстелилась тишина. Лишь хрипловатый голос Тетры и эхо строевого шага северян — будоражили умы и сердца этих горе-вояк.

Морти поделил свою армию на три отряда: два по четыре тысячи для Джоара и ветерана, и тысячу оставил себе.

Джоар со своими людьми двинулись за холмы, тем временем Морти объяснял перепуганным разделением армии более, нежели шуму подходящих северян: "Мы с Тетрой встретим врага прямо здесь!..— кричал барон, оглядывался, словно опасаясь что его могут подслушать.— И когда нас припрут, то с холмов, с фланга — выступит Джоар со своим отрядом, и да поможет нам Бог".

Кто неодобрительно завыл, кто наконец понял что первая же битва станет для войска барона — последней, а кто, разволновавшись — восхвалял эту тактику.

Что же, вот он миг! Когда будущее и слышно и зримо — приближается. Сколько людей ждало этой минуты, но в сердцах не верили что она наступит, что будет сражение, и уж конечно, кто мог искренне верить в свою кончину?!

— И помните...— кричал своему отряду Тетра, удаляясь от Морти,— мы последние свободные люди барона, вокруг смерть! Но не в наших сердцах; хотя нам и конец, вы...— слова ветерана погрязли в шуме.

Из-под лаптей летит грязь, рукоять меча сжата до боли в суставах; сердца колотятся, мыслей нет. Взоры отряда Тетры невольно цепляются за спину ветерана, держащегося на коне так — словно битва уж давным-давно кончилась, и теперь можно спокойно идти домой. Если в этом отряде и была надежда на спасение, то теплилась она рядом с боевым мастерством Тетры. В отчаянный миг, каждый надеялся оказаться близ мастера, который в боевом раже, кажется отражал и удары косы самой смерти.

В тумане, синие доспехи ветерана казались темнее, а грозовые тучи, только и ждали конца побоища, дабы омыть поле брани.

Время от времени Тетра тяжко выдыхал, засмеется, и скажет: "Хорошая погодка, чтоб умереть в бою..."

Отряд идет не в ногу, гремит мечами, вязнет в грязюке.

Морти проводил взглядом своего лучшего воина, растворившегося в тумане, и покосился на тысячу бойцов. Чумазые, переминаются, стонут под тяжестью кольчуг, клонят головы в неудобных шлемах... еле держат оружие, а взгляды... эти глаза — чего только они не выражают, но все они далеки от битвы, от войны.

Морти увидел своих подданных такими — какими они были — немощными. Он задумался: "Неужто и я таков со стороны?.. Чахлый и жалкий. Такое ничтожество, просящее милости — всем своим естеством?!.." — и барон усомнился в успехе кампании, да он и знал что всё это тщета, и во всем винил короля, ощутил его предательство, как казалось Морти — король предал его.

"Он ведь знал,— думал Морти,— какой я беззащитный со своей худой армией — перед лицом войны, зачем же спустил псов нетерпения, этих адских гончих? Погнал меня кинуться в омут этого безумия..."

Сюрко барона вымокло, на волосах появились капли от тумана. Странно, еще минуту назад Морти не ощущал на себе вес амуниции, а теперь плечи устали, спина заныла, руки тянуло к земле; хотелось бросить все это, но нет места куда можно было бы спрятаться...

Барон ссутулился, его конь фыркает, а знамена за спиной шелестят и хлопают на ветру.

Перед сражением все грани стираются. Нет ничего кроме тебя и борьбы за себя. История перемешивается с настоящим, мечты забыты. Словно ты тонешь, вокруг обломки корабля, и всё сознание дышит из усилия спастись. Так и армия барона, тонет, но надеется что, вот-вот из тумана выплывут шлюпки, и всех спасут...

 

4

 

Из тумана вынырнули знамена северян; на левом фланге — конница; пехота держит шаг и пики. Боевой барабан мерно отстукивает ритм.

Тетра жестом остановил свой отряд, прикинул на сколько врагов больше, качнул головой, и крикнул через плечо: "В оборону! Разделиться!.." — отряд расступился для воинов Морти, выжидающих позади.

Понеслась кавалерия, но ее-то, Тетра и не боялся. По флангам пронеслось: "Крючья!.. Конница!" — и вооружились крюками, лассо, цепами, и кривыми шестами для остановки лошадей.

Тетра чувствовал поддержку с тыла, от Морти, нежели с фланга от Джоара. Ему казалось что каннетабль со своим полком, испугавшись — удрал. Ветеран был уверен что большего они добьются с бароном, чем с этим "Прекословом-весельчаком" — как Тетра в сердцах называл коннетабля. Он не понимал такого романтического отношения к жизни, и тем более к войне. Клеймил романтизм — легкомыслием, диагнозом, с которым, по мнению Тетры — жил и Джоар; ветеран удивлялся: "Почему невзгоды и скорбь не излечивают этого романтика?!"

— Ну что мои хорошие...— кричал Тетра, заходя на фланг. Кавалерия мчалась во весь дух.— Вот оно! Начало конца,— достав глефу.

Пустив кавалерию в авангард, северяне хотели затоптать пехоту, пробить брешь в первой линии обороны и посеять панику, но сотня шестовников — выбежала под удар, вонзали связанные между собой шесты — под углом в землю, кони падали, и тут вступали в бой копьеносцы, мечники, подле коих шли с крючьями и стаскивали удержавшихся в седле.

С началом боя полегли почти все шестовники, но конницу разбили. Тетра отгонял опешивших северян, увеча коней, полосуя по лицам всадников, да и голов слетело от руки ветерана немало. Но это была разминка для Тетры, дебют для его войска и оплошность самоуверенного врага.

Сраженные лошади, агонизирующие люди; грязь на поножах красная от крови, и всё что прикоснулось к битве — обагрено кровью.

Зашумел ветер, и принес топот отряда Морти.

Ни один мускул на лице Тетры не дрогнул, ни в бою, ни при виде надвигающейся армии. Его глаза, под тяжелыми бровями — отражают просто еще одну битву. Тетра видел людей, слышал их, но себя не замечал. Он будто умер, а остались его доспехи и меч, оживленные духом ярости к борьбе. Призрак Тетра, не ждущий, или отчаявшийся в ожидании упокоения.

Первая победа вселила в сердца титаническую уверенность.

"Двадцать шагов!.." — приказал ветеран, и все, уже дисциплинированно — двинулись вперед. От фланга до фланга пронеслось: "Оружие к бою!.. Поднять щиты!.." — и каждый еще сильней сжал свое орудие войны, а у кого был щит — тот, с начала сражения и не думал опускать его ниже подбородка. Были в армии барона и безоружные, озирающие поле брани словно коршуны, ждущие смерть, дабы присосаться к ее плодам, во имя выживания.

Армия северян растянулась от холмов — в половину горизонта. Каждый их шаг отдавался уверенностью, и даже то что конница уже не сражается с оборванцами Морти, — не могло поколебать хладнокровие северян. Они знали кто виновен в тактическом промахе — погода или полководцы, и для людей эта потеря — была лишь ошибкой. Многие смеялись, видя это миниатюрное войско, проступившее из тумана; а чего стоит их облачение! Это жалкое отрепье, и ржавые алебарды...

— Посмотрите,— иронизировал северянин,— какая у них мощная кавалерия!..

И они не знали что этот единственный всадник — ветеран Тетра. Он опустил глефу, уперев рукоять в локоть. Ветеран ждал с нетерпением, будто друзей. И они всё ближе, заходят в лоб и с фланга, пытаясь прижать непокорных к холмам и раздавить. Барабан всё громче, дыхание чаще, встретились глаза противников и... Заиграл оркестр битвы; сопелки — мечи, флейты — стрелы, туба — бердыши, труба — пики, и орган — смерть.

Безумное неистовство против холодности и опытности.

Доспехи знатных воинов севера — удивительно прочны, но и эта броня не выдерживает напора усиленного каким-то нечеловеческим порывом. Тупой меч — был острее бритвы, а хилый пикинер — разил пикой без наконечника; но враг напирает, и вот, конь Тетры — утыканный стрелами и только что пронзенный мечем паладина — свалился замертво, придавив и своего наездника. Тетра быстро выбрался, взмахнул глефой над головой и ринулся в гущу боя. Он не смотрел по сторонам, не оборачивался. Его ничто не волновало, лишь битва. Если он жив — он в бою, если он мертв — бой окончен.

Паладин, рассеченный с плеча до поясницы — умер в снопе искр, высеченных ударом Тетры. Каждый мах ветерана шел к цели, и в каждый он весьма вкладывался.

Морти улыбнулся проезжая у разбитой конницы, но только увидел что северяне потеснили к холмам отряд Тетры,— предательский страх охватил ум барона, почти завладел его конечностями, его нутром. "Ничто нас не спасет,— думал Морти,— Тетра был прав, они раздавили нас, размазали по стенке, как жалких мух..." — барону показалось что и Джоар там — у холмов, и враг просто добивает их.

Знамя Морти еще держалось над бьющимися в окружении, и это,— лишь одно знамя среди десятка вражеских — воскресило в Морти дух лидера; очнулась сила отваги, перед которой страх — убог. Барон даже пристыдился, из-за потачки боязливости.

Ветер разгоняет туман, запахи крови и пота; пустился дождик.

Отряду барона не нужен приказ, всё и так ясно. Их сир понесся занося меч, словно не было позади войска, словно всё оно — в руке, в мече, еще блестящем, а на лезвии капли дождя... но лишь до следующего мига...

То что не удалось кавалерии северян,— отчасти исполнил Морти. Он прорвал ряды врага, и буквально влетел к озверевшему отряду ветерана. Они, словно загнанные змеи — кидались, вынуждая северян отступить на шаг, но только на шаг, и на миг.

Войско Морти ударило с тыла, и враг засуетился. Барон рассекал головы разом по две, шлемы трещали, сыпались искры.

Но вот, копейщик, вскинув пику — ловко пробросил ее над головами — разя в шею коня Морти. Его Ул, прекрасный, пегой Ул,— конь каких не видывал барон доселе, и больше не увидит... Этот удар пошатнул боевой дух Морти. Подданные вытащили своего барона из-под коня и мечей, оттащили, и тут — с холмов двинулся Джоар, а за ним четыре тысячи орущих берсеркеров, готовых сражаться и без головы, лишь духом — был бы у него меч. Бежали под знаменами, колотили в щиты,— полк Джоара летел на врага словно камнепад.

Северяне бьющиеся под холмом — кинулись наутек; никто не знал сколь велик отряд идущий на подмогу Морти. А тыл, бьющийся с отрядом барона, страшась окружения — отступал. Но в центре, где бился сам полководец северян — и не думали сдавать позицию, никакие оборванцы, сколь громко бы они ни кричали — не могут испугать настоящих воинов.

Да, голь бессильна перед тренированными борцами, и хотя дубина, крючья — приобретут новое качество в глазах тактиков севера, всё же, точеные мечи и мастерство паладинов, мечников и гвардии маршала — не оставляли шансов босоногой амбициозности.

Хрип, брызги крови, отрубленные руки, утыканные мечами или стрелами трупы... плач и мольбы о пощаде, крик, слезы... безумие. Дубина сносит пол черепа, цеп захватывает за шею, ломая ее; звон мечей, грохот доспехов, проклятия булькающие в перерезанной глотке. И земли не видно, всё — трупы...

Кто-то оступился и тут же шею пронзил меч. Женщина истошно кричит, в тылу, у холма,— рожает уже вдова...

Отряд Джоара отбросил северян и почти соединился с Тетрой. Но посмотрите на ветерана... его броня побагровела, а меч, кажется сделан из крови. С криком Тетра наступает и мертвые враги падают к его ногам. Он один идет в атаку, остальные лишь готовы помочь ему. Это не воин, а танцор. И оркестр войны играет для соло Тетры.

Видя что к ветерану пробились товарищи,— северяне отпрянули, а он — ухватившись взглядом за разодетую гвардию маршала, к слову — отправленную на помощь в этой битве,— пошел на них. Первый удар Тетры пришелся на бегу — острием под кадык.

Один вид Тетры вселял ужас, а сумевшие различить на его груди, за кровью и грязью — отличие ветерана — череп и меч,— те просто бежали.

Гвардейцы не верили что им приходится отходить, прогибаться под чьей-то рукой. Ветерану тоже досталось. Морти с Джоаром пробились к Тетре, и всё что осталось от армии барона, уже на втором дыхании — ринулось добивать упрямцев, обезумевших от осознания поражения.

 

Северяне бежали, а над еле дышащим войском Морти де Ридо — высится единственно уцелевший флаг.

Все кроме Джоара потеряли коней; Тетра не может отдышаться, а кровь северян на нем, будто вторые доспехи. Он воткнул глефу в землю, и наблюдал как удирает враг, теряя знамена, и воинскую доблесть. Сейчас Тетра не видел во враге — армию,— северяне были для него чем-то единым,— личным врагом.

Поле усеяно трупами, а чудом уцелевшие крестьяне, теперь окрещены в воины. Они еще не поняли что выцарапали победу; лица их каменные,— тела дышат, видят, слышат, а мыслей нет. Словно души отошли в сторонку, ждут пока закончится этот пир жестокости.

Картина эта оглашается плачем только родившегося дитя; рыдает и его мать, но от счастья. Потом она будет оплакивать убитого мужа, и поймет, что слезы радости катились по ее щекам и падали на мертвецов.

Морти не верится что это конец, он хочет проснуться, начать битву, перестать мечтать... Его сюрко разодрано, гарда надломилась. Боли от ран пока никто не чувствует.

Дождь усилился.

 

 

 

 

Часть где ломаются копья

 

 

Итак, до сего времени, барон, с горем пополам отвоевал половину своих земель. Первая битва, у холмов, вошла в народный эпос, в песни бардов,— именно она стала ключом к городским вратам вновь обретенных городов. Да и сердца королевских подданных, ныне вмещают любовь к барону, и они готовы верой и правдой служить ему.

В задымленных от курева тавернах, менестрели пели: "...И полчище в сорок тысяч северян — разбил наш славный Морти!..— хотя другой бард пропоет: — ...Тысяч семьдесят там было...— а иной замахнется и на все сто". Сколько же их было на самом деле, уже никто не узнает. А место то, наречено "Костлявым"; и цветы под теми холмами растут блеклые.

Страх и слава — шли впереди армии барона, и гарнизоны северян в замках, укрепленных городах, ослепленные подвигами этой небольшой, но отважной братии,— боязливо сдавались. Но попадались и горделивые смельчаки, решившие испытать судьбу,— они требовали сатисфакции, вызывали на бой Тетру, иль самого Морти.

Так, под стенами замка Помуйо, окруженного великолепными яблоневыми садами,— констебль бросил вызов барону.

— Не будем губить людей, барон...— говорил этот знатный боец, прикрикивал, дабы слышно его было и лучникам на башнях.— Я сражусь с тобой, или с твоим ветераном, и кончим на этом!

Когда дело, если можно так выразиться, спешило разрешиться столь "мирным" путем,— у Морти словно камень с души спадал; барон чувствовал что узы страха и волнения — опутавшие сердца его воинов — послабляются... но, не у безразличного Тетры. Морти принял вызов констебля и бросил жребий. В бой пошел ветеран.

Бились на мечах, под замком, на вытоптанной поляне. Гарнизон, наблюдавший с придыханием, не думал что всё кончится так быстро.

Ветеранский меч сперва кружился в руках мастера, затем, отразив пару выпадов — просвистел у подбородка северянина, тот ощутил ветерок, ставший дуновением жезла смерти. По груди храбреца разлилось тепло, красное и липкое... последнее что ощутил констебль в этом мире. Тетра отпрыгнул, и очередной его противник вдруг понял — это конец.

Гарнизон разоружили и по слову чести — отпустили. Ветеран же, после этого боя — занемог душой. В городишке Помуйо, в трактире, где первый и последний заказ всегда сидр,— Тетра сидел за липким столиком, взявшись за голову. Ветеран пил чтобы не думать, и думал — перестать пить, но ни то, ни другое — не получалось. Горесть крепла, взгляд просил милости; растрепанные волосы, кое-как связанные лентами — пачкались о стол, мокли в кружке сидра. Тетра не мог идти дальше, разучился мыслить, не хотел видеть свои израненные руки, а мутное отражение его бороды в кружке — казалось чужим.

Его угнетало не только убийство пробудившее совесть, но больше — жребий, указавший на убийцу. "Каков же смысл жизни — того, кто забирает жизни других?..— думал ветеран.— Может такова моя доля?! Сама судьба показала мне — что надо сделать, продолжить ремесло... ну и ремесло! Что же я за мастер,— разрушающий! Так не может быть. Не должно...— Тетра отпил сидра, и закрыл глаза.— А если бы меня здесь не было? Не случись тогда этого боя,— начался бы штурм... или в поединке, убили бы Морти, а Джоар мог и презреть уговор, тогда снова штурм и бессмысленные жертвы... а если нет? О Боже! Это безумие войны!.. Я теряюсь, тону, но не умираю... Да я верно глупец, раз выпил столько и думаю над смыслом жизни".

К ветерану подбежал мальчишка, просит научить драться, Тетра молча встал, прихватив кружку — вышел из трактира, в ночь.

Взяв Помуйо, Морти подошел к последнему рубежу — городу Дже — за коим брезжит власть над былыми владениями. Его армия разрослась до двадцати пяти тысяч, и обзавелась тысячью конницы.

Те жители Плувона,— что взяли первую победу,— были щедро одарены военными трофеями, но главным подарком барона стала свобода. Морти предложил им выбирать.

— Вы уже опытны и видели лицо смерти...— говорил он двухтысячному построению в блестящих латах.— Вы сменили лохмотья на хорошие доспехи. Вы знаете мир и войну. Вы работали оралом и мечем. Но главнее всего — вы узнали что́ есть честь и слово воина, долг вассала. Мы вырвали из вражеской глотки первую победу, а остальные взяли опытом и отвагой, теперь же, я даю вам свободу,— идите в Плувон, живите как знаете, или останьтесь со мной и бейтесь до конца!..— эти слова Морти произнес за неделю до взятия Помуйо. Пятьсот человек вернулись к миру, остальные, латы не сняли. Среди них была и та женщина, что родила под холмом. В битву она теперь ходит с ребенком, в сумке за спиной, и его плач будит в матери силу, разжигаемую местью за мужа. Временами, Тетра учит ее биться окованным посохом, а в отряде ее зовут просто "мать", иногда "мать воя" или "войны".

Зайдя в Помуйо, Морти не спешил в поход, и не мог объяснить себе — почему он медлит. В глубине его души был и страх и нечто противящееся сути того — чем он занят,— войне, убийству, власти. Да, Морти боялся смерти, и неосознанно пытался оттянуть момент скорби и боли будущих побоищ, выживший в которых возьмет трофеи вещей и славы, и даже больше — надежду взять что-то еще. Но что это за слава, уцелевшего в бойне — ценой мастерства убийства? Разве можно назвать славою и доблестью — то что зиждется на горе́ трупов? Едва ли, и сердце Морти стучало его уму, пыталось сказать о безумствах. А он слушал, и думал: "Да, правда, всё это безумие! Но ведь нужно довести его до конца?!.." — и не обращал внимания на то — что у безумия не может быть последовательности.

Никто не знает когда Морти прикажет выступать, потому каждый воин спешил сделать дело, дабы гулять смело: одни расселись на площади, залитой солнцем, другие в тени деревьев, под городскими стенами,— трут песком ржавые поножи, штопают подштанники; в кузнице столпотворение желающих заточить меч, и до самого утра здесь будет стоять шум и гам.

Трактирщики, ремесленники и торговцы, доселе не знали что за пару дней можно столько заработать. Кузнецы́ работали в две смены, привыкшие к грохоту молотов — спали в кузне беспокойно, ибо вояки Морти звучали громогласней. Ругань, хохот, крики, драки... Помуйо вскипает.

Портные, исколов руки — штопают знамена; вся белая, зеленая и синяя ткань мастеров пошла на флаги барона. И для Тетры вышили знамя, хотя он противился. Синее, с белым черепом и мечем.

Ночь безоблачна, яблоневые сады в свете полнолуния — посеребрились; у травы, над кустарником — то и дело вспыхивают золотые точки-светлячки. Там, дальше, в роще — воют волки, а рядом, над полем, бесшумно словно тень — пролетел филин с полевкой в когтях. Звуки ночи, ее атмосфера, сильна вне города, ибо здесь она гонима светильниками и шумом, беспечностью трактирских посиделок, насмешкой бессонницы и амбициями.

Тетра раздумывал куда податься теперь, спать не хочется, в трактире душно... Ветеран поднялся по внешней лестнице на балкон трактира, шатаясь, он уселся в плетеное кресло, выдохнул и захотел также легко как ветер — унестись отсюда прочь, бежать от войны, вассалитета, имений, интриг... Он заснул, а ветер перекатывал по балкону кружку, в луже сидра.

 

2

 

Еще неделю Морти не отваживался на решающий бросок к Дже. И вот, на кануне восьмого дня, в Помуйо прискакал лазутчик; едва стоявший на ногах — он расстроил барона вестью о надвигающемся враге, силами вдвое больше.

Вот и конец грезам, переживаниям и нерешительности. Осаду в замке Помо, не выдержать. Здесь всего пять башен сточенные ветром, выщербленные дождем — стены, заваленные рвы, трухлявые ворота... А людей-то сколько? Припасы кончатся, большее за месяц.

Перед рассветом, на крыше донжона собрались трое: Морти и его полководцы. Барон нервничает, глаза покраснели, взгляд блуждает, руки не находят покоя. Он зевает и вслед Тетра, Джоар. Еще темно, а холодный ветер заставляет горбиться.

Тетра и Джоар знали что барон уже неделю не спит; как призрак не находит места, Морти искал выход. Ведь "ставки" выросли, как и ответственность,— она-то и ссутулила баронский стан, ощущалась слишком уж явственно, да и совесть испытывала решимость Морти. Почему-то лишь сейчас он понял, что его приказ может быть погибелью для тысяч людей; как же он может хоть пискнуть с подобной мыслью? Ведь он ничем не лучше остальных, почему же какое-либо его решение — может быть лучше? Теперь барон осознал все свое безумие в Плувоне, вспоминал, словно во сне — битву под холмами, спрашивал себя — как такое могло случиться? — и чувствовал себя другим, умнее, взрослее; хотел бы не наступать дважды на те же грабли, но было в его сердце нечто, попирающее рассудок, требующее отдать долг абстракции иерархии, вассалитету...

Морти трясся то ли от холода, то ли от страха, а может от ожидания неотвратимого. На башне только один горящий факел, другие два затухли,— и его мельтешащего света не хватает дабы раскрыть волнение Морти — его друзьям. Хотя, прерывистый голос, паузы и заикание, выдавали барона.

"Молния,— думал барон, вглядываясь в невидимый горизонт,— дважды в одно место не бьет. Нельзя повторить тот подвиг... да и холмов здесь нет",— Морти поделился мыслью с друзьями, но они и без того знали о его камне преткновения.

Тетра заметил что здесь есть леса, а севернее горы. Джоар поддакивал и старался утешить барона своим бессмертным оптимизмом. Но Морти всё не проникался их идеями, вдохновение покинуло его. Хотя может ли быть вдохновение к войне?.. Вдохновение созидает.

— Мой сир...— учительски, с долей раздражения говорил Тетра.— Разве вы не понимаете?! Так или иначе — нам конец. Если останемся для осады, или выйдем на поле брани... Зачем же, извольте спросить, томить судьбу?

Морти растерялся, не мог выловить из потока мыслей — нужную, слишком силен чувственный ветер, гонящий мысли вихрем; противоречие в нем должно разделить чувство и разум, и что-то уступит.

— Не думаю Тетра, да кто я такой чтоб принимать такие решения?! Друзья, как вы не поймете что шаг от Помуйо — был шагом безумия?! Нельзя так поступать с людьми, нельзя кидать их в пылающее жерло войны! Да, я ошибся, и не раз, но почему же теперь, когда осознал это — не могу поступить иначе? Вот что, пусть все уходят! Пусть бегут, спасаются...

— Сир, Морти, вы не спроста барон, и не от вежливости мы зовем вас "сир"...— Джоар разозлился.— Вы должны сделать выбор, вы просто обязаны отдать приказ!.. Ибо такова наша традиция иерархии доверия.

— Барон — такой же человек, ничем не лучше, и не хуже,— Морти не отступался.

— У нас, сир, долг перед вами, и вы, уж извольте, выполнить долг перед иерархией.

— Неужто она важнее тысяч жизней?!

— Не будем уходить в дебри полемики, мой сир... но, важна она или нет — сейчас и теперь нет времени это решать. Действовать, мой сир! Нужно действовать!

Тетра нахмурился. Нерешительность и сомнения барона — разбередили раны самосознания ветерана. Он ощутил себя и плоды своих деяний — прахом, лишь волей случая еще не развеянным ветром. Вернулось настроение из таверны, хмурое, безнадежное, сковывающее,— это бессмыслица жизни, заставляющая Тетру бороться с собой, искать в темноте своего мировоззрения — смысл жизни. Тетра — легенда войны, первый мастер меча, неистовый боец, однако, трофеи после победы над собой,— он выносил редко.

Джоар и Морти спорили, говорили всё громче, резче, меньше думая, а Тетра — словно щит — дрожал под ударами словесной перепалки, грозя вот-вот растрескаться. Как же, он — прошедший столько испытаний — теперь не в силах выдержать болтовню, распугивающую мысли, подстегивающую эмоции.

Тетра подошел к разгоряченному барону, голоса смолкли; начало светать, а летучие мыши еще охотятся, пищат, и полет их, кажется неуклюжим, будто они устали, сонные — то падают, то очнувшись — взлетают, ловят стрекозу, и вновь засыпают...

— Довольно сир...— запинаясь сказал Тетра.— Мы идем дать бой северянам, а вы догоните,— и тут же ветеран ударил локтем в висок барону. Морти упал словно подкошенный.

Тетра вновь ощутил ветер, и заметил обновленные цвета неба; сознание ветерана вышло из заточения, казалось, неразрешимой проблемы, теперь он был во всем теле, мог подумать даже о пальцах на ногах, пошевелить ими.

Джоар вдохнул поглубже, улыбнулся, а флаги на башнях показались духом барона, таким высоким и величественным. Джоар упрекнул ветерана, "...Но и Морти хорош,— говорил коннетабль,— что только на него нашло?!" Радость новому дню сменилась негодованием, и Джоар поспешил в город — собирать войско.

Тетра нес на плече своего барона, и надеялся лишь об одном — что Морти не очнется пока он тащит его. Ветерану стыдно, и он боится этого чувства, это оружие берсерка, поражающее дух и плоть.

Помуйо просыпался под звуки труб и барабанов — созывающих войска.

Воины смеялись, шутили о новой армии северян, ведь они привыкли к победам.

К полудню, у яблоневых садов собралось двадцать тысяч человек, под флагами, в блестящих кольчугах, многие в латах; довольные лица, за которыми легкомыслие, мечты, словно предстоит парад, а не мясорубка.

Тетра и Джоар взяли себе по отряду в десять тысяч человек, разделили и тысячу конницы.

Яблони цветут, и этот запах поможет впечатать в память день, накануне безумного сражения.

Жители Помуйо, уже попривыкшие к шуму, даже с сожалением заметят как опустел городок. Армия двинулась, а отряд барона простоит в городе до вечера, когда очнется Морти и, сломя голову понесется вдогонку мятежников.

В эту битву соизволил идти сам маршал Северного королевства. Он лично разработал план, в котором места для кавалерии не нашлось, ибо битва "У холмов" — преподала урок надменным стратегам севера. Маршал Малварма в пластинчатом панцире из энтила — прочнейшего, серебристого металла. На шлеме три пера вишневого цвета, в ножнах, притороченных у седла — полуторный меч. Маршал уверен в победе. Пустоши севера не позволят барону хитрить и извиваться. Здесь всё просто: орех покрепче, раздавит орех послабее. Маршал любил расчет, стратегию, ему нравилось продумывать тактические приемы. Ныне же, его план был таков: сперва он сделает вид что наступает, и когда барон примет вызов — первые ряды мечников отойдут к пикинерам, а с флангов, под прикрытием конницы — ударят лучники; маршал будет отступать — выигрывая время для стрелков. Некоторые генералы презирали Малварму за эту "трусость". "У нас пятьдесят тысяч войска,— жаловались друг другу генералы,— а он как трус будет отстреливаться!.."

Но маршал уверен что для победы все методы хороши, а после битвы "У холмов", так и вовсе — нет права на ошибку. На военных советах, критика маршальской стратегии бесила Малварму.

— Это вам что, турнир?! — кричал главнокомандующий.— На войне нет места изяществу и необдуманности!.. Ваши дядья и кузены,— на миг он покривился,— уже показали как надо проигрывать босоногим крестьянам! А теперь их много больше, и они отбили почти все земли и стоят в двух неделях от нашей родины!.. Где, я вас спрашиваю генерал, где был ваш военный талант и смелость, когда город за городом — переходили в руки Морти де Ридо? Молчите! Я внемлю лишь словам дела, а эту болтовню оставьте для трактира.

Маршал не терпел прекословия и разболтанности. Не редко учинял центезимации. Так и теперь, каждый сотый воин — отдан в жертву дисциплине. Северяне шли в бой не как люди, а словно какие-то механизмы. Малварма вознамерился показать — как нужно побеждать.

У Тетры и Джоара тоже была стратегия. Они назвали ее "Вольной". Она очень проста: первым в бой вступает Тетра, за ним Джоар и затем барон.

Время от времени пускался дождь, пыль прибило, с доспехов смывался песок, флаги отяжелели, прилипли к древку. Небо местами ясное; в пятнах света искрятся мокрые камни, от ветра слезятся глаза; тучи у горизонта, будто касаются земли... Лиса отпрянула от лужи, вымокшая морда, навострила уши; рябь в воде отражает такт движения армии.

Тетра со своим отрядом, под синими знаменами — шел в авангарде. Ветеран не забывал напомнить людям о их последнем дне, кричал им чтоб готовились к переселению в преисподнюю. "То место — куда мы идем,— говорил он,— будет нашей братской могилой".

Мать Воя Тетра приставил к отряду Морти и приказал ей быть рядом с бароном. Ветеран почему-то был уверен в этой женщине.

Доспехи Тетры казалось впитывают солнечный свет, становятся то темно-синими, то лазурными, а инкрустация ветеранского отличия на груди — блестит словно брильянтовая. Ветер задувая под наплечники — холодит грудь. Тетра, уставший от помыслов, не без усилия — отпрянул от них, разум очистился на миг, и ветеран услышал как его борода в порывах ветра трется о нагрудник, а ленты связывающие волосы — забились под рубаху.

Джоар отпускал ветерана всё дальше... Кожаные ремни поскрипывают в такт движения, латная юбка хлопает, шлем у седла бряцает... Джоар всё думал над спором, пытался найти ответы для Морти по убедительнее.

Золотистые доспехи Джоара сверкают в сердцах воинов само́й победой; в солнечном свете, он будто отражает ту надежду, уверенность — которую проповедовал этот кучерявый коннетабль. Его люди воодушевлены, идут на смерть с радостью, глаза их так и сияют верой.

Там вдали, слева, тучи опустили серую вуаль дождя, а здесь, меж быстрых облаков светит солнце.

Джоар чувствовал себя более виноватым чем Тетра, даже подлецом, отвлекшим хозяина, подставившим его под удар, тогда как сам должен был закрыть собой Морти. Джоару хотелось побыстрее увидеть барона, защитить его, поддержать во всем, но, тут же витало иное чувство: о долге, иерархии, родине... Отрицать или того горше — хулить любовь к отчизне, которая и взывает к долгу и служению — для коннетабля было худшим предательством. Он разрывался между другом и деревом патриотизма, взращенным руками воспитания, и это точило его великодушие, порыв самопожертвования за друзей. Все шли на войну, а Джоар уже воевал с собой.

На закате следующего дня, словно из-под земли — на горизонте появились флаги северян. Армии даже не думали останавливаться, так и шли, словно и дела им нет до битвы. Но маршал руководствовался стратегией, а у Тетры и мысли не было замедлять ход. Его глефа у седла, шлем ветеран презирает, полагая что стеснение обзора — губит пуще всякой булавы.

Местность теряет очертания, камни сливаются с землей, одинокие деревья в сгущающихся сумерках — расплываются, а птицы, слетающие с ветвей — кажутся листьями. Ночь будет безлунной. И только сейчас маршал осознал, что к ночному сражению не готова ни его тактика, ни войско, ни сам он. Куда же будут стрелять его лучники? Маршала зазнобило от ужаса, как после воспоминания о том — что главное-то — оставлено дома... он вспыхнул яростью, сам не зная на кого. Генералы знали о чем думает их полководец, они чувствовали его смятение, а он боялся их, что растерзают словно гиены — поранившегося льва; готов убегать, окликнуть людей словом о предстоящем безумии, а не триумфе, как думал раньше,— и бежать, бежать, бежать... Но его же армия, а вернее гордость в образе армии, незримо и безмолвно — указывала и говорила куда идти. Маршал не мог свернуть, не мог ослушаться, не мог остановить пущенную стрелу. Его, словно на привязи тянули к бичевателю, в наказание за проступок.

Уже было не ясно — зашло солнце, или нужен еще миг; маршал сдерживал слезы, хотел вернуться в прошлое, но ход сделан. Малварме казалось что его войско, а особенно генералы — хотят побыстрее умереть, ему назло, чтоб увидел как ошибался.

"Ничего,— думал маршал,— еще не всё потеряно... да что говорить о потерях?! Что говорить, ведь у меня такая армия! Да мы сотрем этих проходимцев в пыль!.. Им не здобровать".

Тетра прибавил шагу, и с конницей стал заходить на правый фланг, дабы врезаться в угол вражеского построения.

Нет луны, нет звезд, лишь темнота, рог войны подал голос, налетел ветер холодящий лица, однако не могущий охладить умы и сердца.

Многих конников взяли из Помуйо, и они, еще не видав как бьется ветеран,— с замиранием сердца следили за Тетрой.

— Конница, мастер! — кричали они, но ветеран уже видел, и, выхватывая из-под седла глефу, ответил: "Мертвые не разговаривают!.." — с этих слов начался бой. Конные корпуса — сошлись будто залпы стрел. Неразбериха, кровь брызжет горячая, и невидимая, кони ржут, иные хрипят в агонии, или обезумев от боли — несутся прочь, подминая пехоту.

Тетра приказал своим умирать подальше от него, ибо он не собирался различать в темноте — кто есть кто. Однако, новобранцы хотели услужить ветерану, и шли подле него, но видя что вытворяет мастер двуклинковой глефы,— поневоле отходили.

Конь Тетры издыхает, и еще на ходу — ветеран прыгнул на вражеского всадника — снеся тому пол черепа, зацепился за его коня, став ему новым наездником. Тут же лучник попал под удар, погиб рассеченный разом с луком; другим острием, ветеран пронзил шею лошади позади.

Для Тетры всегда существовало две войны: его, где он бился в одиночку; и его друзей, которые подходили в апогей сражения.

Маршал тоже не лыком шит, и его полуторник, в руках подкрепленных отчаянием — пронзал одних, рубил головы другим, кромсал и своих. Маршал окутался гневом к себе, и в нем пылала злоба к врагу.

Беспомощные лучники не могли отступать, ибо ярость маршала, мало чем уступала страху смерти.

Подступившие люди Тетры, наперли на северян медленно, словно приливная волна. Кавалерию северян зажали, она пыталась вырваться, бежала, теряя хоругви. Бывшие собратья по оружию, топчутся и по убитому новобранцу из Помуйо, и по трупу знатного паладина Севера — втаптывая тела в грязь. Чтить будут потом, оплакивают уже давно. А сейчас не время для слез и почестей.

Поднялся ужасный крик, вопли; в барабаны стучат чаще, сильнее, лязг мечей, скрежет ломающихся костей... Всё это, будто какой-то тайфун, после коего: гора трупов, плачущие вдовы и босоногие сироты.

Эта битва раскрыла подлинное безумие войны. Ночное побоище. Свой рубит своего. Лучники стреляют в темноту, а лица их — каменные, и стрелы разят всех подряд. Пикинеры делают выпады наугад. Но больше всех страдал маршал. Он бился в центре и вел людей — окружать пехоту Тетры. Слышал свист пролетающих над головой стрел, и каждый залп жег полководца пуще огня, и каждая стрела, будто попадала в него.

Хаос! Тетра уже пробился во вражеский тыл, словно какой-то смертоносный ветер, рвущий и пронзающий плоть. Еще усилие, и Малварма окружил бы ветерана, но вот, десять тысяч воинов Джоара, гремя броней,— несутся на помощь. Их появление сбило маршала с толку, ведь теперь его окружают, вернее — стискивают меж отрядами этих храбрецов-безумцев!

Морти очнулся еще на закате, носился по замку как зверь в клетке, не могущий цапнуть виновных в своем заточении; тысячу воинов оставленных Морти — он посадил на коней и ослов, на волов и коров, а иначе войска не догнать. У барона жутко болит голова, его подташнивает, и мысли не дают покоя — кого поразить первым? Тетру или северян? Морти готов снести всем им головы, одним махом.

Джоар тоже негодовал на ветерана, однако, некая сила толкала коннетабля — прорываться на помощь Тетре, держаться стратегии. Всё личное и эмоции — подавлялись этой силой, и Джоар, в попытке удержать ускользающее обличение Тетры — вдруг устыдился, ибо увидел куда большую неприятность — в лице разворачивающегося боя, нежели поступок ветерана.

Так и бился коннетабль в золотистых доспехах, в темноте не отличимых от ржавых лат мечника,— бился и размышлял, немало снося ран. Кто же думает в битве? Смешно! Джоар уворачивался от алебард, успевал заметить что возле уха пролетела стрела, "Повезло..." — думал коннетабль, и отсекал рубаке с топором — занесенную руку; принимал удар с другого бока, и постоянно ждал смертельного удара в спину. Джоар сражался и рыскал взором ища ветерана, этот вихрь.

Щиты не выдерживали, шлемы кололись под ударами булав — как орехи. Солдат падал и тянул за собой другого; стрела пущенная наугад попадала и в глаз, и в ухо; одни умирали мгновенно, другие мучились под убитыми, молясь — чтоб их побыстрее затоптали. Трупы суеверных украшены амулетами и оберегами, выпавшими из-за пазухи. А вот, парень, только что ослеп от удара по голове; он кричит, машет руками, но, за созерцанием войны — его никто не видит. Она слишком ревностна чтоб позволить отвести взгляд. Великий покой в сердце войны — когда глаза всех устремлены на нее.

Малварма оттолкнул гвардейца из-под удара алебарды. Кто-то прикрыл маршала щитом, и сошлись в ближнем бою. Паладину разорвали крюком щеку, а другого проткнули сразу пятью копьями; слышался булькающий, злорадный смех, будто из преисподней.

Когда за горами зарождался рассвет,— ветеран уже не чувствовал рук, меча, себя... всё слилось, перевоплотилось в нечто дикое, требующее освобождения.

На темно-фиолетовом небе проявились облака. Тетра уже не опознавал местность, да и мысли растерялись. Бездумно, он продолжал убивать; кровь северян текла по телу ветерана, и даже инкрустацию на его груди, за налипшей тканью, плотью и кровью видно не было. Тетра до того устал что его существо перенеслось в дыхание, только его он ощущал как часть себя, и пытался удержать это чувство, а значит и жизнь. Он уверен — стоит упустить миг дыхания — и смерть. Враги расступались перед ним, уже с каким-то суеверным страхом.

Удивительно, но конь маршала, под багровым чепраком — еще жив, дышит сквозь пену, носится от одного повергаемого мечем полководца — к другому... на сей раз к Тетре.

Фронт растянулся, поредел; группами разбрелись по полю, и кружили вокруг смерти, как мотыльки у огня.

В предрассветной мгле барон видит перекошенные флаги, мятущиеся тени, слышит уже привычный глас войны. Сейчас, в этой темноте — Морти понял что война стала привычной ему, и это пугало. Скот в его отряде не выносит роли боевых лошадей, надсадно ревет, дохнет, солдатам приходится громоздиться по пять, а то и больше — на других коров и волов, которые падают еще быстрее. Вдали повис туман, вороны спорхнули с корявого дерева, и вот, каркая, пролетели у самой земли, взмыли над Морти. Около него, на пегом коне шла Мать Воя. Она всё не могла назвать своё дитя, и вот, теперь его имя — Вой.

Маршал уже дважды наскакивал на ветерана, и ранил его. Тетра не успевал, и навались сейчас на него мечники,— прикончили бы. Но маршал знал на кого испуганно смотрят его паладины. Он решил взять смерть ветерана как трофей, а Джоар увяз на подступах к Тетре, с пикинерами, свалившими его коня.

Жестом Морти приказал "кавалерии" атаковать в лоб, сам же, достав меч — пошел с фланга в тыл; барон готовился поразить Тетру, или его врага, Морти сомневался, кто падет от его удара первым — ветеран или северяне, а может он сам.

Тетра чудом оставался на ногах, а влетевшего сюда барона — ловко приструнили паладины, правда, за ним скакала галопом Мать Воя, пробившись через кольцо паладинов, спрыгнула возле Тетры и посохом, выхваченным из-за спины — ловко огрела по голове маршала. Удар слабый, но точно в висок. Шлем Малвармы покосился, узды потянуло вслед за падающим всадником. Конь взвился и помчал, топча паладинов. Маршал упал бы, да нога зацепилась в стремени, и теперь, волочась по камням, из-под него летят искры...

Пехота Морти подходит, "кавалерия" спешит в тыл, к барону, и знамена, еще чисты, еще высоко, над блестящими в свете зари — шлемами, в свете нового дня, дня — когда Тетра действительно увидел смерть, держащую его за горло; когда Джоар потерял оптимизм — словно выбитый щит; когда Морти понял — что никто не может быть прав, а только время ставит всё на места. Дитя за спиной матери разрывается от плача, северяне обступили Морти с его первыми воинами, но сделать первый шаг никто не решается, а Тетра слишком слаб, и вообще, кажется его здесь нет.

Не ясно что сдерживало изнуренных битвой: гвардейцев, мечников, и "прозревших" на заре стрелков — поставить точку в бою,— то ли страх смерти, никому не хотелось пасть в жертву завершения битвы; или эта женщина с ревущим дитём, следящая за каждым, будто змея, и кажется в любой миг готова наброситься; может барон? Отрешенный, уверенные движения, и крепкие доспехи, о которые уж точно, не один разобьется; а эта фигура "из крови", ветеран, на коем утренний свет отразил всю жестокость и ужас войны... Ясно одно — люди Морти смирились со смертью и ждут лишь возможности по дороже продать свое поражение.

Сейчас, северянам не доставало памяти к словам своего маршала: "В войне нет места изяществу и необдуманности..." — не решившись покончить с бароном, армия северян понесла удар "в прострации". Одни плакали, другие смеялись, а смерть ликовала. Люди Морти в плен не брали.

 

Облака расплывались, солнце заиграло на еще мокрых от тумана — стенах замка Дже, у коего бежала разбитая армия севера, гонимая остатками баронских войск.

Многие из людей Малвармы умоляли впустить их в замок, стучали по решетке, но в ответ, взбунтовавшиеся горожане — бросали со стен убитых воинов маршала.

За городом, на поляне гейзеров, северяне попали в ловушку своей неосмотрительности. Обжигающая вода из источников вырывалась с потрясающей силой, с шипением и паром, подхватывая закованных в латы паладинов, и они — ошпаренные, падая с такой высоты — ломали кости. Каждый из них надеялся умереть при следующем фонтанировании, ибо муки были ужасны.

Удивительно, но бегущие позади не останавливались, надеясь что им удастся проскочить; они шли через эту поляну гейзеров, и многие так безрассудно гибли.

Жители Дже дивились "...что это?!" — говорили они, глядя как подлетают рыцари над стенами их города, словно метаемые требушетом безумного инженера.

Когда двадцать человек, шатающихся на ветру,— со знаменем Тетры стали под воротами Дже — война на землях барона закончилась.

К замку подходили оставшиеся в живых несколько тысяч воинов с флагами барона, а сам он, улыбаясь, приветствовал людей Дже, обнимался, целовал в лоб...

Еще несколько дней, каждый кто ступал на поле брани, пачкал башмаки кровью.

Это место назовут "Кровавым".

 

3

 

Через неделю потеплело, небо, более не омрачалось тучами, а сухие, горячие ветры с юга — кружили пыль, срывали кровлю шатких лачуг, хлопали дверьми в замке Дже, притворившись сквозняком.

Гонца мистера Ричарда Чейза — барона соседних, на юге, земель — Морти принял в широком, темном коридоре. Здесь прохладно и Морти мог полдня простоять у окна, наблюдая за опустевшими к полудню улочками.

Морти повернулся спиной к окну, ветер треплет одежду, бросает волосы на лицо...

— Мой сир Ричард, просит уведомить вас... почтенный Морти де Ридо,— враг у самой столицы, и генералы Северного королевства захватили всё, кроме вашей сир, и наших земель.

Морти любил это время дня, бодрость духа и ясность мыслей — уже как неделю являлись барону спутниками. Но теперь, этот гонец со своим посланием, спугнул хорошее настроение; барон нахмурился. Он понимал что нет смысла это говорить гонцу, но говорил, возмущался, ведь ему казалось война кончена, маршал убит, а его бойцы разбежались.

"Сир, мы в опасности..." — это всё что сказал гонец напоследок. Морти разозлился больше из-за своего пустословия, и выставил гонца без ответа барону Ричарду.

Заснуть Морти конечно не смог. Ночью он вышел на самую высокую башню, отправил дозорного, а сам с бутылкой рома, оперся плечом о зубец и задумался.

"Неужто вновь война?!.. Нет так не бывает. Они разбиты, их больше нет. Что этот гонец трепет! Да что он знает, откуда у них столько войска?!..— Морти прилично отпил.— Что ж, все эти битвы, победы, столько жертв... что всё напрасно? Враг непобедим?.. Я взял людей из их домов и мастерских, с полей и мельниц, сказал нужно оборонить свою землю, обещал свободу перед каждой битвой, и эту... Эта уж точно должна была стать последней. Не могу же я сказать им — стойте! Враг еще силен, и скоро будет здесь. Нет, я не скажу им, лучше... лучше-ка сброшусь отсюда. Пусть Джоар решит их судьбу".

Морти влез на стену, поставил бутылку на зубец. Ветерок холодит пылающее лицо; новая луна, звезды, туманность Арфы видная в это время года — Морти последний раз смотрел на это, и не опуская взор — шагнул, на встречу к смерти.

Тревогу поднял дозорный. На рассвете он пришел на смену, увидел недопитую бутылку, перегнулся за стену и закричал.

Барона вытащили из сена, на телеге, коя от удара переломилась. Морти еще не протрезвел, и не помнил почему он проснулся под стеной замка, на торговой улице, куда уже стаскивались купцы, и хозяин сена, на кое упал Морти,— не знал радоваться ему или причитать из-за испорченной телеги.

— Вот так...— говорил купец друзьям.— Поставил телегу под башней, уж тут, думаю, ничегошеньки с товаром не станется... и нате вам!..

На следующее утро, глашатаи драли глотки на каждом углу в городе Дже, а восемь послов отправились в крупнейшие поселения земель барона. Все они вещали об одном: "Наш барон Морти де Ридо, назвал новообретенные свои земли, лишь одной буквой — "А".

Морти радовался как дитя, и почему-то был уверен — что его подданные так же веселы. Он считал что его осенила прекрасная мысль, и люди не могли не заметить всей грациозности и глубины этой идеи. Хотя народ недоумевал.

Пятого дня месяца посева, в небольшом тронном зале замка Дже, собрались трое — сюзерен и его вассалы.

Тетра стал еще задумчивей, его лицо украсилось новыми шрамами, а волосы подвязала еще одна лента, красная. На нем просторная, золоченая туника, под ней шелковый дублет; он сложил руки на груди, оперся о мраморную колонну; в спор ему встревать не хотелось.

Здесь всего четыре колонны, а стены сплошь из витражей. Сегодня солнечно, и зал пронизывают сотни разноцветных лучей. Сам трон на возвышении из серебра, весьма монументален.

— Нет Джоар, войны больше не будет!..— Морти уже полчаса стоит на своем. Он решил сдать часть своих земель в обмен на независимость уделов Дже и ближних восьми городов.

— Барон, вы думаете они насытятся? — не выдержав, сказал Тетра.

— Если им известны исходы двух битв, кои были для нас безнадежны, думаю они обрадуются таким условиям.

— А если нет, мы обречены! — Джоар не унимался.

— Не кричи сеньор, мы в любом случае обречены.

— Но есть же стратегия, северяне расслаблены, ибо не встречают сопротивления! Давайте ударим с тыла, возьмем столицу...

— Нет Джоар, люди устали, да и что греха таить, когда у северян впятеро большая армия!

— Месяц назад, мой сир, это вас не смущало!

Но Джоар ошибался, и Морти не хотел вернуться к тому состоянию, он только оправился; настала весна, начались посевные работы, застучали молоты строителей, жизнь возрождалась и барон хотел стать частью этого.

За окном пролетели воробьи, стуча крыльями по стеклам.

— Мы примем их посла, и предложим сдачу. Если они откажут... Что ж, последние дни, как вы и хотите, мы проведем в сражении. Тут, бороня последний оплот нашего королевства.

— Сир...

— Нет Тетра, я уже в третий раз вам говорю. Поймите — это шанс выжить, а ваш план — это сущее безумие.

— Дипломатия сир, это оттягивание неизбежного. Они не смирятся с тем что, этот клочок земли не в их власти!

— Всё! Хватит болтовни, вы свободны.

Не спеша, вассалы шли из зала, словно надеясь, что их барон передумает.

Тетра, да и Джоар еще никогда так не злились на Морти. Выйдя из замка, Джоар вскочил на коня и помчался, распугивая жителей. В последнее время он часто уходил из города на пустыри, близ погибающей рощи. Сидел у заболоченного пруда, бросал камешки, и думал.

Ветеран, щурясь от солнца, прогуливался улицами; ему нравилось наблюдать спокойную жизнь этих людей на бричках, в кузнице, за торговыми лавками, вот — на высоте — каменщики, достраивают второй этаж. Пыль вокруг стройки, одежда ветерана теряет цвет; с качающейся телеги сыплется солома; торговец ругается в след удирающего воришки... Для Тетры эта жизнь являла нечто иное от его естества. Он не мог представить себя без дум о смерти и войне, без доспехов, а в этой среде ремесленников и крестьян, стражи или даже прево — ветеран не находил себя. Для него это было мило, но чуждо, он был уверен что рожден для войны и смерти. Он не знал своей матери, и Мать Воя с этим вопящим дитём,— затрагивала своим образом какие-то струны в душе ветерана. Он видел в ней свою мать, а ее ребенок, конечно отражал дух Тетры. Он понимал что это всё чепуха, хотя иногда приходила мысль о том что и он родился так же, как Вой. "Может эта женщина призрак,— думал Тетра,— может ее и нет, и тех кто ее видит — тоже?!.." — обычно такие раздумья хлынули после бутылки рома.

Холодный ветер с севера, словно недоброе предзнаменование — нашел на Дже; к вечеру горожане кутались, надевали куртки, потрепанные флаги хлопали в порывах, а некоторые, даже срывало.

Хотя облаков не было, к утру все ждали снега или дождя. Да и посетовать на северян не забывали, мол, с их стороны — одни неприятности.

В трактирах заказывали что по крепче, вновь задымили трубы, из погребов натаскали остатки дров.

Но, действительно жарко и без огня — сейчас в покоях Джоара, где ветеран пытается убедить друга не делать глупостей. Об этих глупостях слышит и Морти — притаившийся в нише, за занавеской. Он хотел поговорить с Джоаром лично, но, услышав громкие голоса своих вассалов, поносящие своего барона,— Морти спрятался, он не хотел, но тело будто само шагнуло в нишу, а выйти потом уже было неловко.

Конечно поносили Морти весьма искусно, саркастично, и барон не терпел сарказма. Ветеран подвыпивший, а Джоар сам не свой, рвет и мечет. Всё ему не так, и Морти "горе-управитель", и "позиция скверная", и "армия распоясалась..."

— Нет...— говорил он.— Так нам действительно не одолеть их.

— Может Морти и прав, послушай, ведь мы не испытывали дипломатию.

— И ты туда же?! О чем ты, ветеран! Он просто трус. Претворился в крестьянина, ничего ему кроме пажити и не нужно!.. А нам, и нашему королевству — нужна сильная рука! Чтоб и врагов проводить, и порядок восстановить...

Половину тирады, Тетра пропускал мимо ушей. Но с главным он соглашался: "Рука-то нужна, но лучше Морти у нас нет..."

Джоар еще больше раскраснелся, но ветеран не дал ему сказать.

— Нет друг мой, ты слишком горяч для этого! Тут нужна рассудительность, а не эмоции, уж поверь, я видел битвы, кои проигрывались лишь из-за эмоций. А сколько люду-то, погибло в своем бахвальстве и порыве тщеславия! Ох сколько!

— Но... но ты ведь не хочешь высохнуть как дерево на зное, а Морти пытается разогнать тучи, ветры, сезоны! Ничего не будет, только мир и покой!

Сейчас Тетра многого не воспринимал, но он знал что точит его изнутри, это будущее, описанное Джоаром.

— Но то что ты хочешь сделать, это... предательство, а для меня...

— Нет Тетра! Предательство, как раз в том — чтобы этого не сделать.

— Я не знаю...

— Погибнут не только тысячи людей, а и королевство. Вся наша история, ты и я — канем в Лету.

— Мы будем гореть в аду.

Джоар знал как убедить ветерана.

— Мы в любом случае, мой друг, будем там гореть.

Джоар обнажил меч, перекованный на днях, с новым рубином в гарде.

— Сейчас или никогда, Тетра.

— У меня нет оружия.

Джоар оглянулся.

— Возьми со стены ту секиру.

Ветеран фыркнул.

— Хочешь чтоб я как мясник пришел к нему?

— Он спит, и уже никогда...

— Я не сплю...— наконец сказал барон, выходя из ниши.— Но хотел бы, что б это был сон.

Тетра закачал головой.

— Всё ошибка, всё ошибка...— бормотал он.

— Что же барон, так даже лучше! Не придется подкрадываться, как крысам. Вы, мой сир, всё слышали, и мы не отступим.

— Что опьянило тебя, Джоар?!

— Не то что Тетру, мой сир! И довольно, примите же смерть!

Морти выхватил из ниши пику в полтора роста, Джоар готовился к атаке, а Тетра взял два меча со щита, на стене.

Морти сделал выпад, но Джоар увернулся и кинулся на барона, который упал на колено, в бок и что силы махнул пикой. Джоара задело в челюсть, он оступился, сплевывая кровь и зубы, от ненависти в глазах помутилось, а искаженное усилием лицо барона — стало последним что видел Джоар.

Тетра не сдержался чтобы не сказать: "Прямо в сердце, мой сир! не думал что пика в ваших руках так смертоносна".

Ветеран вертел мечами, улыбался, видя как Морти боится.

— Погибнуть от вас, мой сир — честь для меня!

И тут ветеран бросился на Морти со стороны, попытался перехитрить, и в последний миг перед прыжком — ушел в бок, надеясь проскочить под пикой, но барон, то ли от страха, то ли от растерянности — не среагировал на первый маневр Тетры, а когда он кинулся в бок, то Морти встретил его выставленной пикой. Тетра словно рыба — сам сел на крючок. Ему пробило шею. Захлебываясь, он смотрел барону в глаза, беззлобно, ни тени презрения, укора... видел в нем освободителя.

Только через минуту Морти осознал, что убил двух лучших воинов королевства, своих друзей. Ставший за эту войну легендарным — ветеран Тетра, лежал в крови у ног Морти, а коннетабль Джоар Аор — в обагренных кровью — золоченых одеждах, кажется хочет встать, не верит что убит.

Так и стоял Морти в ступоре, без единой мысли, пока стражник не открыл дверь.

 

 

 

Часть разрешения

 

 

В день смерти Тетры и Джоара — Морти изменился. Ветерана, как он хотел,— похоронили на поле брани. Земля в кою клали гроб, была красной от крови. Кроме Морти со свитой, Тетру в последний путь никто не провожал. Хоронили в предрассветной тиши, лишь местами, встревоженные вороны каркали. "Надеюсь, ты родился в лучший мир",— всё что сказал барон над могилой за церемонию.

Джоара положили в усыпальнице, в катакомбах Дже. Кто-то плакал, и всхлипы катились по мраморным стенам, падали к массивному подножию гробницы. Морти не просто чувствовал себя виновным, он это осознавал. "...Если бы не моя нерешительность... этого не случилось бы",— так он думал и каялся перед мертвыми. Но простора в душе, какой обычно бывает после прощения — барон не чувствовал. Он пристрастился к рому, постоянно болела голова, а иногда он не понимал что здесь делает, и мир казался ему ненастоящим, словно декорации в театре.

Иногда, во сне к нему приходили толпы мертвецов, изуродованные оружием, прогнившие, и впереди стоял Тетра, говорил будто сквозь воду: "Мой сир, ты скорбишь о двух смертях, но посмотри сколько людей мы убили!.. Почти все они взяли меч по приказу и с охотой променяли бы его на орало... не то что я. Не плачьте обо мне, мой друг, вы тоже умрете, начинайте уже плакать о себе".

Настроение у Морти переменялось всё чаще, всё сумбурней, то найдет безмятежие, то гнев. Он больше не следил за собой. Волосы сбились, растрепались; он почти не спал, лицо осунулось, осанка потеряла твердость, да и речь барона теперь невнятная, говорил иногда какие-то странности. Он пытался убежать от возрастающего безумия, в то время как северяне взяли земли Ричарда Чейза.

 

2

 

Пришло лето, растаяли облака, зашелестел горячий ветер, земля высохла и на улицах весь день стоит пыль возмущаемая лаптями прохожих, сандалиями милиции, туфлями вельмож...

Солнце, казалось никогда не достигнет зенита; не верилось — что удастся пережить очередной знойный денек.

Вот как месяц, к замку Дже стекаются войска со всей провинции А. Они разбивают лагеря под стенами города, на равнине, под склонами холмов, где уже зеленеют виноградники. Реют боевые знамена командующих отрядов. Но в лагерях беспокойно, смерть вассалов Морти разогнала пьянящие пары боевого апломба, и единственное что утешает солдат — это история двух невероятных побед, конечно, изрядно приукрашенных, как это бывает с любой историей — ставшей эпохальной. Примером, за ужином у костра, все были уверены, что меч Морти высекал огонь, а Тетра становился невидимым, да и солдаты барона, чудесным образом выживали после, казалось бы — фатальных ударов.

Морти переменился, и не только внешне, а и мыслил — как ему казалось — совсем иначе. То — о чем он никогда не задумывался всерьез — теперь было важнее всего. Барон думал о смерти, и той жизни — какую он ведет, какую вел, и в чем вообще — смысл его бытия. Морти думал о мире, и о том — что в мире, как это работает, и как он сам — влияет на работу мира.

Морти носит траур — всё черное, даже сделал комплект брони из вороной стали, а в гарде его меча, только три камня: сапфир, алмаз и рубин. Держа этот меч, невольно приходила мысль: "Они рядом, они видят меня..." — Морти думал что души его вассалов ждут решительности от бывшего господина. А он, то дивился их настырности,— даже после смерти не желают отступить! — то просыпалась виновность, укоренившаяся в понимании того — что мертвым виднее — как лучше поступить, а раз так — значит Морти был не прав, надо было послушать Джоара...

Морти часто каялся перед убитыми, бичевал себя в исступленном желании измениться, и нередко, лежа обессиленный на полу в крови — он весь уходил в мир объявший его душу. Барон чистосердечно улыбнулся; как приятно вновь ощутить силу, воодушевление, порыв — жить, ибо цель видится так четко, какой промах и разложение духа — не пойти к ней. В этом Морти уверен, а время энтузиазма подстегивает его намерение — кинуться вперед головой, лишь бы эта знойная пустыня безумия, где коршуны опасения и тревоги не дают покоя — осталась позади.

 

Морти больше не замечал размеренной жизни крестьянина, и красоту рассвета, он гнал чувства перечащие войне, не щадил и совесть. Единственно, что связывало его с "былым Морти",— это чувства пробудившиеся от слов правителя. Ныне усопший, не без помощи северян — король, еще в начале войны, на аудиенции сказал Морти: "Я знаю что ты пропащий человек, и стоило тебя кинуть в темницу, но вот, барон — шанс перемениться. На войне побеждает лишь тот — кто борется с собой. И убитый — ты будешь жив, ибо в самоборении ты изменяешься, а не увечишься. Твой шанс, Морти де Ридо, умереть в сражении бароном, а не узником в казематах. Иди, спеши встретить врагов достойно!" И теперь, когда Морти видит что на самом деле изменился, и продолжает это странное борение,— он всё более проникается уважением, даже почтением к королю. Свою первую аудиенцию у правителя барон держит в тайниках души, как самоцвет, ставший основанием новому человеку.

На кануне похода, трактиры Дже были забиты. Каждый спешил отдохнуть, возможно, в последний раз. Мать Воя сидела в забегаловке мистера Боака. Она ценила его умение слушать и забывать, а он знал толк в готовке жаркое и вине.

В трактире Боака шумно, людно, накурено; на полу лужи пива, столы липкие, пахнет деревом. Мистер Боак распорядился зажечь еще ламп. Факелы при выходе коптят, двое пьяных с побитыми рожами еще спорят. Полумесяц светится в облачных прогалинах. Пищат летучие мыши. За окном трактира вьются комары и мошкара; в зарослях стрекочут цикады.

Мать Воя напилась; о чем-то скорбя, она сидела у стены, подперев голову руками, за ее столом умастился и Боак.

— Послушай, оставь дитя. Зачем это безрассудство!

— Не говори Боак! Что мне делать, не говори!

— Эта война обещает много крови. Глупо приносить в жертву этому чудовищу дитя!.. Я, мы с женой присмотрим за Воем...

— Я родила его на войне! Он — дитя войны!..

Боак снисходительно посмотрел ей в глаза.

— Где-то я уже слышал о таком... ну конечно! Это ведь наш ветеран Тетра, а?!

— Нет, толстолобый ты боров! Не веришь мне, а мой муж там кости сложил.

— Да верю, верю я, но ходили слухи что Тетра, тоже родился при сражении.

— Он учил меня попусту не болтать.

Между столами, носится жена Боака — с кружками пива; мужики уставшие и трезвые заходят в таверну, пьяные, хохоча выходят; сонный бард не попадает в ноты; Боак улыбается, смирившись в бессилии помочь ребенку этой женщины.

И сегодня Морти мучит бессонница. Он сел на кровати, почесал затылок, и подойдя к окну — распахнул ставни, ворвался холодный воздух, барон задрожал. Он стоял у окна наблюдая за ночью, за временем, за мыслями, но на удивление — всё движение будто уснуло, и Морти то видел себя со стороны, то вдруг — заснув — начинал падать, хватался за подоконник. Вспоминая испытания духа — настигшие его после убийства вассалов,— он дивился себе — "тихому", без вопля чувств, с ясным умом; он думал что это награда за победу над собой. Эта идея родила в нем непоколебимую решимость, ставшую поводом к новой войне. Окна в коридоре выходят на север, там, в ночном тумане, словно армия гигантов — скрываются горы.

Еще до рассвета Морти облачился в доспехи, спустился в конюшню, где его ждал новый боевой конь. Морти как можно тише ступал по землянистому полу, животные шумно дышали, словно предчувствуя недоброе — спали тревожно. Барон подошел к стойлу своего коня, положил руку ему на морду, представляя какой смертью он падет.

Начало светать, а Морти де Ридо, на коне, уже стоит посреди лагеря своей гвардии. Черные доспехи кажется втягивают тусклый свет, в руке забральный шлем с бармицей, ножны постукивают на ветру о набедренник... Морти не шевелился, пока солнце не засверкало в глазах.

Снимались с лагерей. Скручивали веревки, раскладывали каркасы, связывали брезент палаток... до обеда вокруг замка пыль стояла столбом; воины вспотели, лица красные, ладони липкие. Кто повязал до носа шарф, кто надел капюшон, у некоторых были "пустынные" маски из пробкового дерева.

Армия выстроилась, стихла, и барон молча оглядывал стройные ряды мечников и копьеносцев, конницу на фланге, личную гвардию, лучников... время словно остановилось, странно, но каждый уверился что похода не будет, зачем куда-то идти, если здесь так хорошо, ибо недвижимо. Никто не придет, да и мы не сдвинемся с места. Главное не смотреть на барона, ведь только он может запустить часы войны. Солнце блестит на его доспехах, он водит пальцами по гарде, спиной чует Тетру и Джоара, но боится обернуться, посмотреть на них, страшно и стыдно встретиться с ними взглядом.

Морти поскакал на фланг, где стоит кавалерия, заметил Матерь Воя, она накрест повязалась черными лентами, чепрак вышит полевыми цветами, а к концу древка посоха привязала кусок от знамени ветерана Тетры.

Как Морти ни старался найти в ее безмятежных глазах — злобу, неприязнь, осуждение за убийство ветерана, но тщетно. Мать Воя не роптала на барона. Она знала на что способна война, как ею уродуются судьбы и души, и как извиваются те — кто попал к ней в лапы,— хотят уберечься, вырваться, или даже победить ее, и война рада, ибо любит суету и безумство.

Мать Воя сердцем видела стенания барона, его просящий милости взгляд, хотя и прикрытый суровостью правителя. Она уважала его, даже, почитала искуснейшим воином королевства, но старалась не выказать чувств, дабы не смутить Морти.

Братьями и сестрами Матери Воя были все — кто прошел с нею от холмов до Дже. В бою они держались вместе, и единственная ученица Тетры, смелостью и жертвенностью — отдавала честь памяти ветерана.

Воробьи барахтаются в песке, покачиваются высокие сосны, белка испуганно обернулась на звук двинувшейся армии Морти де Ридо.

 

3

 

Морти несся ураганом по землям отчизны, объединял баронов, сокрушал мятежников.

Северяне прозвали его армию "смерч", а самого барона "оком бури". Ибо, как в середине урагана — бывает тихо и солнечно, так и от Морти, в сражении, веяло безмятежностью.

Морти проникся военной стратегией, всё время походов искал тактику изощренней, ввязывался в битвы лишь для испытания новых маневров. В серьезных боях, Морти, бывало застынет охваченный волнением, наблюдает за решающим мигом — удастся перехитрить врага, или придется отступать...

Пристрастие барона к стратегии питалось мыслью о том что — без Тетры и Джоара, о геройствах можно забыть. Расчет и хладнокровное исполнение приказов — вот надежды Морти в бою. Мать Воя, с ее корпусом сорвиголов — барон в планы не брал, они были для него как молния, поражающая и устрашающая, неукротимая, но споспешествующая Морти...

Каждую отвоеванную землю, Морти наименовывал очередной буквой. К концу лета, барон захватил все западные провинции: Б, В, Г, Д и Е.

Огромная армия северян искала битвы с Морти в поле, но барон ловко уклонялся от третьего безголового подвига. Всё твердил себе: "Нет-нет, стратегия не выдерживает самой идеи генерального боя, а что говорить о тактической грации... Пусть безрассудство беснуется в пыли нашего отступления!.."

В каждом замке Морти оставлял наихрабрейших воинов, и северяне, гоняясь за ним, натыкались на эти камни преткновения и вязли в осадах.

Мать Воя воодушевляла боевыми подвигами городских женщин, и они брались за оружие; так собрался целый полк королевских амазонок, дышащих жаром войны; снисходительно улыбаются они — озираясь на свою былую жизнь, видя в себе детей, ныне возмужавших.

 

* * *

 

Два года спустя, осенью, Морти наконец сошелся в бою с первым и последним врагом — генералом Диелензо.

Барон уже два месяца не разговаривает; он отбил почти все земли, и хотя его армия поредела,— оставшиеся солдаты знали что такое бой, боль, каждый видел гримасу своей смерти, отразившуюся в оружии врага.

Последнее время барон воевал одной тактикой, он счел ее лучшей, закалившей в крепчайшую сталь: опыт и силы отрядов.

Генерал Диелензо непоколебим до того, что кажется воплощением силы духа. Он беспощаден, он не кидает слов на ветер. Он прослыл поэтом. Его поэзия — война, его перо — фламберг. Северяне не ошиблись, послав Диелензо завоевывать королевство, он сделал это, не хватало одной тактической победы, в которой он не сомневался, ибо знал — время поставит всё на свои места. А битва с Морти — была лишь вопросом времени, не мастерства, не стратегии и не геройства, а — времени. Генерал думал что Морти бежит от него как от фатума, бессмысленно и трусливо.

Диелензо не боялся ночного боя, не гнушался диверсий, в коих не редко и сам участвовал. Он не боялся смотреть на врага, сколь бы грозным он ни выглядел. Как яростно бы ни стучал в щиты, ни скрежетал зубами, топал и барабанил... Диелензо смотрел на это как на представление, смотрел с ожиданием как художник — ждет рассвета, дабы запечатлеть на полотне новый день.

Генерал всегда спешил в самое пекло сражения, шел первым в бой. Он врывался на коне во вражеский стан, спрыгивал со щитом и мечем, закованный в голубоватые, энтиловые латы, и бился пока ноги не придавливало трупами, пока испуганные ополченцы не отступали. Только один человек заставляет душу Диелензо трепетать, то ли от страха, то ли от презрения... Тетра — оживающий в нутре войны, ставший ее тенью, ее рабом. Весть о смерти ветерана опечалила Диелензо, попрала пылкое желание мести за брата, за Малварму. Генерал не хотел и думать что его брата убила какая-то женщина, но внутренний голос, обличающий в самообмане — угнетал мстительный дух, ведь руки́ на женщину — Диелензо во веки веков не поднял бы. Перенести неудачу — для него тяжче всего; и мысли о том что — его кровного врага, Тетру,— убил какой-то баронишка,— не давали покоя.

Поговаривали, что генерал неизлечимо болен, и поэтому в бою он похож на берсерка. Но вот, пришло время "Ч", Диелензо стоит впереди своей прохудившейся за последние два года — армии, ждет боевых труб Морти, выстроившегося в двух полетах стрелы, напротив.

Последняя битва случилась в перелеске, под столицей, в которой, к слову — прознав о бароне-освободителе, подошедшем к самому городу — учинили бунт.

Мечи застрявшие в деревьях, воткнутые в землю стрелы и копья, зарубленные алебардой кони, покрасневшая кора... и тишь... Никто не отступал.

Диелензо оглянулся, там, за буреломом — еще бьются его лучники, еще слышны вопли и конский топот, звон мечей. Диелензо шел по трупам, на него брызгала кровь, оступаясь — он упирался то на щит, то на выщербленный за эту битву — фламберг. Впервые за годы войны — генерал ощутил слабость. Он шел с опущенным мечем, рисуя за собой линию, раня мертвецов.

Диелензо стал у сосны, прислушался к ноющему голосу одиночества, хныкающему о небывалом промахе, о неудаче — уж которую перенести не удастся. Генералу не верилось, что самый абсурдный и кошмарный сон — стал явью. Его жгло пламенем гнева к врагу и непокорности судьбе, жгло холодом отчаяния. Диелензо заплакал бы, но к нему выбежала Мать Воя, сама на себя не похожая от страха, за ней тащились две боевые сестры — единственно уцелевшие в женском полку.

Она не решалась напасть, ибо того что вытворял в бою Диелензо, Мать Воя не видела даже в "искусстве" Тетры.

Дитя ее потерялось в этом жутком месте; за спиной матери трепыхались обрезанные веревки, некогда державшие сумку с Воем. Сестры тяжело дышали, сердца колотились так, что казалось не выдержат.

— Кликнете барона...— сказала Мать Воя, не спуская глаз с генерала.

— Я здесь,— Морти вышел из-за кустов волчьих ягод, и меч его сломан.

Морти не смог сдержать улыбку, он знал что победил, и оставшийся противник, самый грозный из повстречавшихся барону — не будет помехой, не отберет у него лавры победителя. Он просто не мог представить, не мог помыслить о такой бессмыслице — чтобы пройти весь этот путь и у самого края, у самой вершины — оступиться, сорваться... Нет, Диелензо обречен. И ум Морти знал это и сердце откликалось.

Генерал выглядел как пришелец, человек из другого мира. Неизвестный, безмолвный,— странная тень, вдруг возникшая, и вот... он сбросил с руки щит, и взявшись за клинок у самой гарды, обратил острием на себя, провел им меж латных пластин на груди — вонзил, в самое сердце. Мать Воя вздрогнула; над пролеском пролетала стая журавлей, почти не видных сквозь листву, на фоне пепельных туч.

 

4

 

Как же вспыхнула ликованием и радостью — столица, расцвела улыбками и смехом,— когда Морти де Ридо входил через главные врата, под растрепанными, в крови и грязи — знаменами.

Сколько же злобы и презрения источали северяне, бегущие домой, разбитые, разрозненные, гонимые кавалерией барона. Хотя, многие беглецы довольны, ведь путь их — путь домой. Раздосадованные полководцы севера искали утешения в мстительности, амбиции смешались с самонадеянностью, выливаясь в новые планы и стратегию.

Пришла весна, прилетели птицы, рассвет вновь встречается их мелодичным щебетом.

Солнце припекает, ветер тише, земля мягче.

Крестьяне выкапывают урожай хлеба и овощей, выколупывают фрукты из подземных лиан.

Война завершилась, но что-то тревожное, даже зловещее, не успокоенное чувствуется в воздухе. Ожидание бури, гром опустошения которой — слышен в тихую ночь.

 

* * *

 

Сегодня в столице праздник. Еще недавно пропели петухи, а на улицах уже толкотня и недоразумения. Скрипят повозки и кареты, с прилавков падают фрукты, босоногая детвора бегает за марширующими солдатами; из окон выглядывают сонные горожане, чуя неладное. Город возмутил новый монарх — Морти де Ридо. Он захотел видеть всех в галерее искусств, — наибольшем здании в городе и королевстве.

На широкой лестнице, ведущей к галерее — толпится люд, гудящий словно огонь в горниле — залитый маслом сплетен и небылиц о минувшей войне. Морти всю ночь простоял на балконе галереи, ждал рассвета — как спасения от ужасов обступивших его. Он боялся умереть сейчас, боялся что отнимут его тело, его волю, боялся что жизнь его — суета, пыль поднятая над землей вечности. Смутившаяся душа его — рвалась из темноты, но всё тщетно, ибо рассвет настает, а не мы настаем рассвету. Морти в праздничной ливрее, красной мантии, расшитой золотом.

 

Барон... то есть — король, как не привычно,— сидит за столом на фоне огромных витражей, сверкающих в свете из высоких окон напротив.

В зале людей — яблоку негде упасть, эхо постукивает под сводами, ветер трогает хоругви у стен, холодит ноги. Морти смотрит на своих подданных, а видит свои мысли... путающиеся, абсурдные, вселяющие в душу короля сомнения — может люди эти придуманы? Может их нет? Он не знал что это за наваждение, но озабоченные чем-то лица, безразличные взгляды, заспанные глаза — всё это напоминало ему о мнимости славы, преданности и дружбы. "Кто же они,— думал Морти,— эти люди?.. Мне захотелось собрать их здесь, и вот — они пришли. А чего хотят они? Услышать что я скажу? Но ведь это я хотел сказать то — что я скажу... Может они хотят услышать в моем голосе — свои голоса? Значит и я услышу в их голосах — свой?!.. Пока что — это просто гул... рой мыслей, шум моего дыхания, звон в голове... Столько глаз... столько надежд, желаний, дружелюбия, благосклонности, почтения, презрения, уныния, равнодушия, воодушевления, наивности, недовольства, злости. Всё это устремлено ко мне, а всё мое — устремлено к ним, мы видим друг друга потому что отражаемся в невидимом, безучастном наблюдателе,— как в зеркале, и узнаем себя. Так кто же эти люди? Неужели мы все — одно?.. Зачем тогда весь этот маскарад?!.."

Все ждали слова короля, а он потерял внимание в дебрях размышления, заснул не закрывая глаз. Морти приходит в себя, но не решается нарушить это трепетное ожидание, в котором, и время кажется застыло... Свет заиграл в крайнем окне, слепя Морти, пробуждая от нерешительности и укоряя за трусость. Король выпрямился, готовый к речи, но... люди, эта галерея, да и мир — кажутся барону спектаклем, какой-то шуткой, сарказмом, который он так не любит. "Не обманываюсь ли я...— думал Морти.— Не сон ли это? Я так давно не спал..."

Люди стали фигурками, они растягиваются, потолок опускается, Морти лихорадочно пытается остановить это усилием воли, увидеть всё — прежним, но чувствуя свое ничтожество — он вздыхает и сквозь нарастающий ужас говорит: "Я хотел чтобы вы пришли, и так стало, спасибо. Вы, верно недоумеваете, я объясню,— он вспотел, говорить тяжело, слова будто царапают глотку. Морти решил что все хотят его смерти; лица, и особенно улыбающиеся, чудятся ему выражающими замысленное зло.— Я здесь благодаря моим друзьям, которых я похоронил,— голос его, встревоженный, дрожит в тишине. Морти не в силах отогнать беспокойство; в висках стучит, память отзывается громом военных барабанов, а среди толпы мерещится Тетра.— По своему малодушию — я принес их в жертву иллюзии мира, и в тот же миг — я опомнился, но кровь друзей была на моих руках; с тех пор моя жизнь стала кошмаром,— Морти был уверен — сейчас он свалится в обморок.— Война — законнорожденное чадо кошмара, а их отец — это суетливый мир...— Морти расстегнул ливрею; он подозревал, что ему подлили яд, или выпустили в спину отравленный дротик.— Когда-то я жил войной, думал так и надо, считал что убийство — это залог будущего мира... Потом я заподозрил себя в самообмане, и война тут же пленила меня цепями сомнений, но начало борьбы с ней было положено. Уличив себя во лжи — прикрывающей войну — я обличил ее гнусность, увидел нечеловеческие ее глаза, слышал смрад ее дыхания. Больше я не мог не бороться, но под горячую руку попали и мои друзья, не понимавшие, что, почему я противлюсь войне. Их смерть переполнила чашу терпения; в отчаянии я искал слабое место войны, оружие против нее, стратегию... И понял, что война повергается — лишь недеянием и безразличием — когда ее выпустили на волю; а когда она еще в клетке, только здравый ум пресечет глупость тянущейся руки к вызволению зверя. И вот, теперь она повержена, но и я не вышел из воды сухим... А вы — будьте же осмотрительны! Стройте мосты безразличия, дабы не влезть в эту смрадную топь безумной жестокости!..— Морти хотел перевести дыхание, но не вышло, жар туманил сознание.— Вот что, я переименовал все ленные земли моих вассалов, а наше королевство, попрежнему томится в ожидании нового имени. Я издал ордонанс, наименующий все наши земли королевством Алфабето,— каждый вздох Морти давался великим усилием".

В каком-то умопомрачении, или от вдохновения,— он засмеялся. Теперь, Морти почти не сомневался что всё это — шутка, мира нет, люди исчезнут, а стены не толще картонных декораций. И только боль из прошлого, где-то в сердечной глубине — гложет его, напоминая о реальности, о том мире — где трагедия была правдивой, а радость искренней, где время лечило раны. Король отверг прошлое равно как и настоящее, "Происки врага! — думал барон, вассал мертвого короля.— Война расщепила меня, как полено! Восставила мои части против меня же! — думал Морти король.— Значит с ней еще не кончено! Еще жив ее дух, покуда живы ее приспешники. И я — первый из них..." Морти хотелось плакать, но он смеялся, и народ, сомневаясь, подхватил все же, странную радость. Этого король и ожидал — он знал что так будет, что люди засмеются, ведь они — отражают его же, они не существуют. Они лишь плод его воображения.

Морти заплакал, дышал прерывисто, всё запрокидывая голову; мысли и чувства смешались, ни времени, ни воспоминаний, ни мечтаний не стало, лишь пространный миг чего-то неуловимого, вот-вот объемлющего существо Морти, но перед тем, он сказал: "Ничто — в ничто. Прошу милости". Вот и всё; голова опустилась к столу,— Морти де Ридо испустил дух.

 

 

 

 

Эпилог

 

 

Так завершилась история одного королевства, лишившегося своих героев, и ставшего частью большего.

1“Чистая доска”, лат. — начать сначала; с чистого листа.

 

 

Hoc unum scio, quod nihil scio[1]