Кн. 3, ч. 2, гл. 8 Замечания со стороны

В нашей семейной жизни близнецы объединились в вопросе: «Против кого дружить будем?» И выбрали сестрёнку. Её критиковали за всё, как маленькую. Особенно «первенец» Ванечка. И особенно непримиримо. Он часто обращался к ней грубо и придумывал дразнилки.  Например, «фонтанчик без мозгов» - это по поводу пучка волос в резинке  - вид сверху. Только что не дрался, да и то из презрения. Когда я вмешивалась, то сообщал, что сестрёнка некрасивая, потому что у неё нет бантиков – ещё некуда было цеплять – волосики не наросли. И слишком глупая. Теперь мы приезжали за ними с неизменной коляской, и все, кроме родных братьев, норовили заглянуть в неё, чтобы полюбоваться «куколкой». Василиса была прекрасна – огромные  светло - карие глаза, густые ресницы, фарфоровый оттенок кожи и яркие губы на бледном фоне, волосы вьющиеся, огненно-рыжие, - всё соответствовало эталону «красивый ребёнок». Чтобы бороться с шовинизмом братьев, я показывала, как многое может и такая малышка – она вместе со мной ещё грудничком  ходила на развивающие занятия с английским и музыкой, рисунком и гимнастикой, пока там тоже всё для нас не стало платным. Василиса бывала в изостудии, подражая братикам – у них две работы попали на выставку в саму Москву! Она рисовала самозабвенно и никогда не скучала, не жаловалась на проделки старших, которые пугали её, перемазав руки  красной гуашью: «Смотри, это  кро-о-вь!» Она бывала на репетициях их «пацанского» оркестра духовых и проявляла интерес к настоящим музыкальным инструментам. Позже она пойдёт уже сама выполнять все программы, от которых братья отказались,  и станет «тубисткой». Это самая большая труба, на которой  играл Незнайка из детства, так называется – «туба». Сначала мою Василису  из-за громадного инструмента и видно не было. А мальчишки вскоре после начальной школы заявили, что не собираются «лабать жмурикам», что в переводе с блатного и профессионального – «играть на похоронах». Они  самостоятельно перевелись на «струнные» - с годик поучились игре на гитаре. И опять  сообщили, что не видят себя  также туристами в лесу. Моя романтика их не вдохновляла, а из послушания учиться дальше они не стали. В решениях оба брата были жёсткими и бескомпромиссными. Обрывали аргументы резко и к оправданиям  в дальнейшем были не склонны.  Я хотела, чтобы они росли трубачами, потому что образ  музыканта  -  играющего сына у Окуджавы был так  проникновенен: «Трубач израненный привстанет, чтобы последняя граната меня прикончить не смогла», «Что ж, играй сынок кудрявый, ту мелодию в ночи, пусть её подхватят следом и другие трубачи…» Я была напичкана и переполнена звучащими светлыми образами. Это не означало, что моим детям в наследство только и досталась реализация маминых грёз из глубин  «внутреннего мира». Я вполне прислушивалась и к желаниям сыновей. Часто те их высказывали безапелляционно.  Близнецы были категоричны в  своём  выборе  и не подчинялись правилам.
Штрихи к портрету:  Ванечка не находит нас на горке со Стасиком, ему надоедает мёрзнуть, и он уходит домой, ничего не сказав остальным – через дорогу вместе с  толпой  праздных детей на зимних каникулах. Мы ищем его со Стасиком по периметру всего снежного городка, за ёлкой-гигантом и фигурами изо льда, а находим невозмутимо болтающим ногами на лавочке возле дома.  Ребёнку пять лет! Он ни в ком не нуждается! Из меня выпрыгивает сердце.  Мы часто ходили на эту «Площадь народных гуляний», что перед  «Белым Домом» у Курантов. Когда мальчикам было годика по два, и они были одеты по-зимнему  в шубки,  с нами  вместе погулять  вызвалась подруга Юлия А. , чтобы как-то помочь их  мне  донести до  городской  Ёлки. Обычно я их подхватывала сразу двоих и со многими остановками двигалась по-черепашьи к цели. Юлия смело было взялась за ребёнка, оторвала его от земли, пронесла шага два и тут же опустила в снег – это неподъёмно! И вежливо с нами простилась.
А вот Стасик, геройствуя перед мамой,  вдруг  достаёт со шкафа, самой верхней полки, вскарабкавшись на стол,   своё лекарство из бутылочки – это бром – по пол чайной  ложки перед сном – успокаивающее. И с криком: «Смотри, я пью!» - выпивает полбутылки  залпом. Скорая, промывание  желудка. Стасу три. А в семь – притворяется, что болит живот на уроке, его отправляют в больницу, а я  вызволяю его после всего спектра анализов, показывающих, что это не аппендицит.
 Опять Ванечка. На остановке норовит пнуть уходящий трамвай. Одёргиваю его, он недоумевает: а что такого? 
 А вот Стас хватает «каменюку» - огромный булыжник  и несётся за братом, который его обидел, еле успеваю выбить камень из рук: так ведь и убить  можно! В ответ: «Так ему и  надо!» 
Оба подхватывают с земли рисующие «графитовые» угольки – и не задумываясь что-то черкают на  новых деревянных  дверях Лицея, получая от меня по затрещине: «Что мы  «такого» сделали?»
Тем более удивительны были их душевные порывы, которые давали основания сказать, что «парни» -  хорошие люди. Тогда за них особенно радовался мой муж, который стоял на их стороне как настоящий мужик всегда.
Как-то раз мы дома побрили Василису – уже не ровно в годик, как положено, а  после её крещения, которое всё затягивалось.  Я хотела по примеру Ольги Ш. – своей школьной коллеги и подруги, чтобы крёстными стал кто-то из родственников, долго решалась  и просила об этом жену брата даже открыткой: «У племянницы быть крёстной». Неожиданно о том же самом попросила меня встречно  и близкая подруга  Юлия А.  Она хотела стать «мамой» для опыта, чтобы о ком-то заботиться. Тем более, что йога, без  совета гуру из  которой  самостоятельно Юлия А.  не делала даже шагу, на это не возражала, видимо. Мне даже пришлось извиниться перед Наташей, но она не подала виду, что обиделась и даже отвезла нас в Храм на своей машине – 5 декабря 1999 года , где и состоялось Таинство. Причём, Юлия А. так разволновалась с  голым  плачущим ребёнком на руках,  что перепутала её имя, называя Василису то  «Васелиной», то  ещё как-то, спохватываясь и каясь тут же. Но всё произошло, как и полагалось,  слава Богу!
 Раньше подстричь наголо дочку было бы неправильным. До  важного события слишком  рано – с головы ведь  выстригается прядь. Девочка к моменту традиционного сбривания  младенческих первых  волос  была уже  вполне разумной, посмотрелась в зеркало и страшно расстроилась.   Её не порадовало отражение. А  я всё утешалась тем, что потом волосы станут  гуще, как гласит  народное предание. Василиса расплакалась так безутешно, что её мама поторопилась надеть ей на голову кружевной платочек. У нас даже фотография того периода осталась – с грустной доченькой в белом , так похожей  на  ВИРа того же возраста, что, увидев это несомненное сходство в фотоальбоме у него самого много лет спустя, я внутренне содрогнулась.  А тогда Василиса всё плакала, да так безутешно, что и мне это передалось – утрата  рыжих кудряшек  казалась необратимой.   И вдруг близнецы хором заговорили: «Не плачь, Васелиса! Ты такая хорошенькая! Просто очень – очень красивая! Лучше всех!»  И дитя успокоилась. 
 Так потом их отец поспешит  утешить и меня. Сколько раз в разных контекстах я это слышала от ВИРа? Думаю, такие  откровенные признания ему не свойственны. Он скуп на выражение чувств, потому что так сложилось, что менее всего ценит эмоции, считая их пустыми и требуя от всех, чтобы их держали под контролем.  Я «лучше всех», но  - где «Я» и где «ОН»? Опять лирическое отступление.  Когда уже пойду в наступление?  Пора!
Я  тут задумалась о  своём художественном методе. Это так здорово, что я всё пишу изнутри себя и не «вымышливаю»  героев, намеренно далека от «объективации». Мой мир предельно прост – и ограничен моим исключительно  восприятием. Ключевое слово – «ограниченность». Это должно помочь будущим  критикам. Повторяюсь: не придумываю характеры, речь. Нет меня рядом  со своим  героем – и я строю  только предположения, как и чем он живёт без меня.  Я бережно отношусь  ко всему «внешнему». Моя предельная откровенность совершенно избыточна, но это я так хочу и творю авторский произвол. И я не намерена писать, как все другие. Это моё открытие – такая «вещь». Её достоинство – правда именно одного уникального внутреннего мира. Вам достался мой. Можете принимать, оплёвывать, ненавидеть, быть против.  Я останусь несгибаемой и неизменной.  Пусть и как «вещь в себе». И я не прошу «всех» себя читать и любить. Всё в этом мире для  избранных, своих – эксклюзивно. И даром.
Рождение Глеба было похоже на глупость, вызов судьбе и военный марш- бросок одновременно.  Целый год я занималась шейпингом, отказываясь бросать  спортивные тренировки до четвёртого месяца беременности.  Тренер Леночка уже шутила, что, считая пульс, слышит во мне два сердцебиения. В этом был определённый риск, но мне хотелось чего-то спартанского – закалки, чтобы  уцелевший  был «поздоровее». Я чувствовала себя на  второй половине срока столь больной, что перед родами прощалась с семейством, как насовсем. Но зато моя затравленность коллегами из родной школы сразу же позабылась, груз с сердца упал. Малыш был счастьем. Нежным, тихим, ласковым. Про таких говорят: «Положишь – лежит, посадишь – сидит!»  В год он самостоятельно сам всё ел ложкой. Плакал крайне редко. Перед выпиской из родильного отделения  моего мужа спросили, сообщив, что у Глеба родимое пятно в волосистой части головы: «Отказываться  будете?»  -  как им было предписано.  И  мы в недоумении уставились на  врачей,  посмевших произнести эту  формальность, инстинктивно прижимая нашу драгоценность к себе. Как подобное может прийти в голову?! 
 Как-то раз  Глеб червячком выбрался из пеленок, молча переполз подушку, которой мы оградили его пространство в изголовье, отталкиваясь ногами и перемещаясь   на спине – и покинул границы дивана, на котором я его кормила грудью, пока он не заснул. И было ему от силы  два-три месяца. То, что произошло дальше, чётко слышали сразу двое – и  оба отказались этому поверить – мы выбежали на стук от падения – лялька перевернулась на живот в полёте, видимо сделав сальто – голова перевесила, Глеб задирал  её вверх, поднимая  от пола,  пытаясь удержать, плача , как и все груднички мира, и вдруг чётко, чуть ли не детским баском произнёс  несколько нараспев: «У-пал Глеб!» Такого не бывает, но  мы, подхватывая его на руки,  именно это и слышали совершенно отчётливо. Как много возможностей  младенцев взрослые  ещё не изучили!
 Первые  слова у Глеба были не «мама» и не « папа», а как у Авиценны, если верить книге  о древнем врачевателе: «Что такое?  В чём дело?» В это время  ребёнку полнилось  полгода, а у медсестры, делающей ему плановую прививку, от неожиданности из рук выпал шприц. В два месяца Глеба  мы   оба подхватили  чирьевую инфекцию и промучились от фурункулов года с два.  Один такой нарыв на голове Глебу пришлось удалять даже под общим наркозом.  Как в  революционной песне  «про Щорса», Глеб был мужественным раненым бойцом: «Голова обвязана, кровь на рукаве»… Там мы подхватили  тяжёлую «ветрянку».  Мы лежали в палате с внучкой моего директора – и нравились друг другу. Нина Петровна даже нас пожалеет. Я  опять работала под её началом уже официально с годик.  ВИР потом интересовался: «Разве я не была в декретном отпуске? И по уходу за ребёнком?»  Всё так! Он был положен, только кто бы меня кормил? Муж в это время взял академический год  творческого  отпуска на написание диссертации. Я ещё верила, что это возможно: муж был содержателен, и мне было просто желать ему успеха в науке.  Аналогия с вечно « пишущейся  в никуда» диссертацией  и   непрекращающейся стройкой отца напрашивалась сама собой. Мужчины просто не могли вовремя остановиться, осуществляя процесс  ради процесса. Отец остался в одиночестве, потому что не умел договариваться – сказать словами, что ему нужно, он считал ниже своего достоинства. Домашние должны были угадывать.  Отец недолюбливал зятя за отсутствие физической силы  и времени на помощь в строительстве. Но сдерживался и виду не показывал, лишь изредка позволяя себе иронизировать по его адресу. Толик ко всем относился  ровно и доброжелательно. Именно за это я его и ценила. Первое время мы не ссорились. Но вот однажды произошло следующее. 
Накануне рождения Глеба, когда я была  раздражительна и утомлена  и без того, муж принял решение тайно навестить в Москве  любовницу, родившую  их совместную дочь, прикрывшись  научной конференцией. Если бы это свидание не было подпольным, меня бы  так не расстроил вскрывшийся обман. Это нельзя даже назвать ревностью, но у меня, как у быка,  глаза наливались кровью от интриг без моего  участия. Честолюбие кричало: как он только посмел это утаить от меня! Тайное письмо с признаниями бывшей, её манипуляция ребёнком.  Это было равно измене.
Толик оправдывался заботой о моём здоровье и божился, что ничего не было, но мне всё равно казалось, что всё это тайное предприятие как встреча с ребёнком на  территории  его матери – что-то постыдное и нечистоплотное. Мне не понравилось, что те двое были в сговоре против меня. А главное – Юлия А. всё знала и приняла сторону мужчины против подруги – я была возмущена. Эта поездка далась мне таким комком нервов, что я долго ещё вскипала, припоминая коварство бывших любовников. И Толику изрядно досталось, учитывая стойкие  истерики беременных. Они рациональному не подвластны. Памятник мужу при жизни! Не шучу! Маша из  Москвы вскоре скажет про моего мужа  даже ей очевидное, что «он стоит две тысячи рублей». Ну, это на тему «зелен  виноград»…
Вскоре моим трудовым подвигом станет знаменитый выпуск сразу  в двух школах – 58 и 12 – пять классов и восемь медальных работ с моими аннотациями.  Кстати, в 58 –й.  школе  для зеркальности сюжета у меня тоже была завуч, которая меня «прессовала».  Мне позже снилось, как я мелом черчу на её пути в школу «Е. – сука». Только так нерационально я могла с ней расправиться «за всё хорошее».  А на деле я за неё ставила в Храме свечку за врагов во здравие  Мне  не жалко. 
А вечерами – работа в няньках за деньги, совсем чуть-чуть превышающие школьный заработок. В одной платили за ставку  две тысячи сто рублей, в другой за половину  тысячу двести. Был 2004 год.  По уходу за ребёнком – инвалидом, которого нужно было носить на руках в три года, а весил он почти тридцать килограммов, мне платили по пять тысяч в месяц. И я держалась! И ради нового сыночка, и ради прежних!
Мальчишки радовались рождению братика примерно так: «Всё-таки хорошо, что у нас мальчик, наконец! Мы будем с ним играть в футбол!» Вот глупенькие детки! Когда ему будет тоже десять, как вам сейчас, вам станет по двадцать – и не до футбола, и не до игрушек будет!
Конечно, я не хранила никакой одежды с детей, предпочитая её раздавать,  иначе бы она скапливалась, как снежный ком и морально устаревала. Я так боялась, что на Василису у меня не будет средств, чтобы одевать её как девочку. Пунктик про красивые платьица не давал  мне покоя. И тут я прочитала  о Св. Матронушке, что с её рождения семья не знала бедности. Василисочку наши невзгоды как будто не касались.  Всегда находился кто-то, кто дарил ей всё самое лучшее – мне оставалось купить трусики и колготки. Однажды коллега, которую звали Косолапова Татьяна, кажется,  едва знакомую со мной  по школе,  со своего репетиторства принесла  для моей дочки целый пакет сказочных вещей – натуральные маленькие расшитые кожаные сапожки и платья,  как у принцессы. Неизвестные дарители, спасибо Вам!  Они не знали, куда девать  вещи, из которых дети вырастают стремительно.  А нам радости было на весь год.  Прежде мы с дочкой донашивали  не по размеру  зелёные сапоги, и мне посторонние люди сделали замечание, что это неподходящая обувь для  такого маленького ребёнка, но других всё равно не было! И неоткуда было взять. 
Брат как-то  занял денег, но на той же неделе потребовал их вернуть, и мне пришлось самой  экстренно продать свою пару сапог ещё времён Виктора. А Герман похвалился, что эти деньги его семья потратила разом – на аттракционах покатали своих подрастающих сыновей.  В семье брата обсуждали, где отдыхать лучше: в Сочи – близко, но дорого, в Тайланде – далеко, но дёшево. А вскоре у них всё поменяется – Наташа сделает себе подарок и уйдёт от брата, слишком пьющего пиво, прямо в свой День Рождения, пообнимавшись со всеми на прощание. Она три года не станет общаться ни с кем из нас, как будто развелась одновременно со всей роднёй  бывшего мужа.  Я не судья им. Но расценила эту подлость предательством. Так вот чего следовало ожидать!
А ещё  раньше мальчики жаловались на моего младшего племянника, что тот их намеренно поколачивает перед своими друзьями, демонстрируя свою власть. Есть какое-то такое «нутро» гнилое, что всеми чувствуется, а  я ещё заступалась за него, понимая, что младшие занимают его компьютер и тем самым досаждают. Семья распалась,  и стало очевидным истинное отношение каждого человека  из  неё ко всем нам и каждому отдельно.«Не судите о людях по их родственникам».
 Я  всем людям, как проявитель.  И ближним, и дальним.  Катализатор истинности. Они со мной подлинные и не церемонятся. В этом и плюсы, и минусы.
А вот угадайте…
Чем закончилась история с завучем школы № 12 Еленой Ф.? – Я придумала, за что её полюбить. У неё мама умерла. Я была на поминках – и видела лучшую Леночку, страдающую и потерянную девочку. Её хотелось пожалеть,  и она сама заговорила именно со мной. О маме и дочке.  И я вспомнила главную её историю: её бывший муж не хотел появления   дочери, но Стася родилась ценой ухода папы из семьи.  Елена Ф. молодец! Я об этом всегда помню! А наша вражда с ней в школе  – просто бред и пыль. Не стоит разговоров. Этот  метод действенный! 
Это работает.