Помочь сайту
Поздравления
Диктатура ожидания
Семья Шмелевых жила на третьем этаже коммунального барака – на окраине одного из областных центров Советского Союза.
Супруга – Елена Васильевна была довольно привлекательной, интеллигентной женщиной бальзаковского возраста. Она отличалась мягким и впечатлительным темпераментом и чрезвычайной ранимостью души. Кроме работы в местном музыкальном училище – в должности художественного руководителя, у нее имелись и другие увлечения: вязала, писала стихи и рисовала. Все стены в комнате, где они жили с мужем Геннадием Викторовичем, были украшены ее картинами.
Елена Васильевна была общительной, живой и интересующейся натурой, и первым поклонником и ценителем ее таланта был, конечно же, любимый супруг.
Ее общительность распространялась не только на близких, соседей или коллег по работе, она могла поговорить по душам и с абсолютно незнакомым человеком, если ему требовалась душевная и моральная поддержка, но, с кем бы ни говорила Елена Васильевна, у них всегда находились общие темы.
На работе она менялась и, из мягкой и уступчивой женщины, превращалась в строгого и требовательного худрука, что распространялось и на ее мужа, но, все равно, она оставалась справедливой.
Геннадий Викторович работал в том же музыкальном училище, преподавателем по классу рояля.
В своем муже Елена Васильевна души не чаяла и называла его ласково - Геночкой, но это было за стенами их училища, а на работе он был для нее - Геннадием Викторовичем.
Она нередко присутствовала на занятиях мужа. Нет, Елена Васильевна его несколько не ревновала к молодым воспитанницам, скорее, даже была рада этому. Она говорила: «Общение с молодыми делает моего мужа веселым и омолаживает, а я хочу, чтоб он оставался молодым». Но коллеги по работе, порой, твердили ей, колко: «У Вашего мужа столько молодых и красивых учениц, Вы, Елена Васильевна, не боитесь, что загуляет?»
А она была сдержана и никогда не обижалась и спокойно отвечала им: «Нет, не боюсь, его и не такие красавицы завлекали, а он выбрал меня». Елена Васильевна не была до слепоты наивной, просто, она слишком хорошо знала мужа и доверяла ему. К тому же, еще понимала, что если вдруг Геннадий Викторович захочет уйти от нее, по какой-то причине, ей будет легче, несмотря не на что, его отпустить, а устраивать сцены ревности и истерики, в ее годы, - только смешить людей, но таких причин не было и быть не могло, потому что Геннадий Викторович очень любил свою ненаглядную и единственную Леночку, как он ее и называл всегда.
Вечером Шмелевы возвращались с работы вместе и, несмотря на далеко не юный возраст и быструю утомляемость, они неизменно оставались в хорошем настроенье и приветливо улыбались. Это и был секрет их счастья.
Геннадий Викторович, хоть и отличался скромностью, но был необыкновенно требователен как к подопечным, так и к самому себе. Его нельзя было увидеть небритым или непричесанным. Одежда была чистой и выглаженной, а на брюках красовались стрелки. Он не был денди, просто, его главной сущностью была аккуратность и во многом, это являлось заслугой его заботливой и любящей жены.
По складу характера Геннадий Викторович был типичным интравертом и альтруистом и жил, как и каждый творческий человек, в придуманном, идеальном мире, а деньги для него почти ничего не значили – по сравнению с духовными ценностями.
В июне 1937 года Геннадию Викторовичу исполнялось пятьдесят лет. К этому долгожданному и волнительному событию Шмелевы готовились основательно, а вообще, они все праздники справляли красиво и весело, но никогда в их комнате не бывало шумных попоек, ругани и драк. Собирались родные, друзья, соседи, выпивали тоже, но в меру, а какие душевные песни пели, даже проходящие мимо их серой и невзрачной коммуналки абсолютно незнакомые люди невольно останавливались и слушали, как они поют.
Юбилей Геннадия Викторовича пришелся на субботу. Придя вечером с работы Шмелевы начали готовиться к празднику. Скоро должны были подойти гости. Стол получился не такой роскошный, но был накрыт со вкусом, пришло человек десять приглашенных.
Ровно в девять вечера все сели за праздничный стол. Первым из-за стола, опередив Елену Васильевну, поднялся ее дядя – рабочий человек, бывалый коммунист и, подняв рюмку с водкой, восторженно, воскликнул: «Товарищи, выпьем за Сталина! Ура!» Все гости встали и начали чокаться, а у Елены Васильевны с лица пропала улыбка, поставив рюмку на стол, она, ничего не сказав, вышла из комнаты.
Подойдя к зеркалу в туалете, Елена Васильевна тихо заплакала, она вспомнила, как в двадцать девятом году забрали ее отца, а два года спустя и мать и она ничего не могла сделать для них. Многие ей говорили, что Сталин не при чем и аресты творятся за его спиной, но Елена Васильевна думала иначе и считала, что нельзя не заметить арестов сотен тысяч людей. Ей хотелось задать вопрос самому Сталину: «За что арестовали моих родителей – этих простых и честных советских людей?!» Но свое отношение к данному режиму Елена Васильевна ни с кем не обсуждала, даже со своим супругом. Дело не в доверии или в страхе, а, скорее, в том, что в их семье предпочитали не говорить о политике. Разговоры на политические темы были ей глубоко неприятны и, потому, они могли привести к раздору с мужем, а покой в семье был для нее дороже всего.
Когда подняли тост за Сталина, Елене Васильевне хотелось крикнуть: «За кого пьете? За этого ненасытного кремлевского упыря?»
Первый тост – по ее мнению, всегда должен быть за самого дорогого человека, а Сталин для нее таковым не был и не будет никогда.
Вымыв под краном лицо прохладной водой, Елена Васильевна вернулась к гостям. «А мы то уж думали, что ты нас покинула и упорхнула за другой стол», - шутливо воскликнул ее дядя. А она ему ответила с улыбкой: «Этот стол для меня дороже любого богатого привилегированного стола и был бы таковым, даже, если на нем сейчас были лишь вода и хлеб». После чего встала и подняла тост за мужа. Он нежно ее поцеловал и обнял. Какие только тосты не поднимали за юбиляра и все они были роскошные и красивые, но ни один из них не тронул Геннадия Викторовича до глубины души так, как тост его любимой супруги, хоть он и был заметно скромнее – по сравнению с остальными.
После тостов Елена Васильевна предложила гостям спеть любимую песню ее мужа «Русское поле». Эта идея пришлась всем по душе и Геннадий Викторович запел, и все гости подхватили песню в один голос – хором. Но задушевное пенье прервал внезапный стук в дверь, Елена Васильевна открыла и в комнату вошли трое военных. По форме было видно, что это были сотрудники НКВД.
«Шмелев Геннадий Викторович, здесь живет?», -произнес громко, с украинским акцентом, упитанный капитан.
«Да, это я!», - ответил Геннадий Викторович, вставая из-за стола.
«Вы арестованы, собирайтесь, вот ордер на Ваш арест и на обыск», - сказал капитан и отдал приказ своим подчиненным приступить к обыску в комнате.
«А в чем меня обвиняют?», - встревожено спросил Геннадий Викторович.
«Узнаете на месте!», - ответил ему капитан.
Елена Васильевна, по своему трагическому опыту, понимала всю тщетность поиска правды и справедливости, в данном случае, но не смогла безучастно наблюдать за происходящим, пришли за очередным родным ей человеком.
«Объясните мне, что здесь происходит? В чем виноват мой супруг? Он – честный и порядочный человек и уважаемый преподаватель музыки в нашем музыкальном училище! Это какая-то ошибка! Как Ваша фамилия, капитан?! Я буду жаловаться!», - кричала истошно Елена Васильевна, при этом ее сильно трясло. Гости стали расходиться.
«Ничего не знаю, я лишь выполняю приказ вышестоящего руководства, с ними и говорите, а на меня орать не надо!», - ответил сердито капитан, после чего прикрикнул строго на двух сержантов, которые вели обыск в комнате: «Внимательней смотрите там, не пропускайте ничего!»
Геннадий Викторович подошел к супруге и обнял ее крепко-крепко, словно делал это в последний раз. «Ну же, Леночка, дорогая, успокойся, все будет хорошо, не волнуйся, береги себя! Ты же знаешь, что я не в чем не виноват, разберутся и отпустят, может уже сегодня?!»
Закончив обыск и, ничего подозрительного не найдя в комнате, на арестованного Геннадия Викторовича надели наручники и начали уводить. Выходя из комнаты, он обернулся и сказал своей жене: «Что ж, пока, не горюй, Леночка, я вернусь!»
Елена Васильевна накинула платок на плечи и выбежала следом на улицу. «Черный воронок» тронулся с места и поехал и она вдруг поняла, что забыла сегодня сказать мужу самое главное: «Я тебя люблю, Геночка!» Она не могла простить себя за это.
Елена Васильевна, с горьким отчаяньем, смотрела вслед машине, в которой увозили не только мужа, а ее Веру, Надежду и Любовь. И после того, как автомобиль скрылся за поворотом, она еще стояла и смотрела вдаль и не хотела верить в произошедшее.
Вернувшись в свою комнату Елена Васильевна никого, кроме дяди и племянницы, уже в ней не застала. И они тоже собирались уходить.
«И вы уходите?», - сквозь слезы у них спросила она. Племянница молча подошла и стала ее утешать: «Тетя Лена, держитесь, не унывайте, мы с Вами, мы верим, что все обойдется, отпустят, куда они денутся, ведь Геннадий Викторович – честный человек. Если хотите, могу остаться с Вами».
«Нет, нет, Валюша, иди, со мной все нормально, твой муж будет волноваться. Да, и я хочу побыть одна», - вытирая слезы, сказала Елена Васильевна.
Когда родственники ушли, она лежала на диване и смотрела, не сводя глаз, в одну точку на потолке. Перед ней прошли все годы прожитые вдвоем с мужем. И снова она вспоминала, как арестовывали родителей и плакала, а потом на какое-то время успокаивалась и новые воспоминания безжалостно рвали ее душу и она плакала, час за часом, и сама не заметила, как уснула.
Всю ночь ей ничего не снилось, а когда она проснулась ранним утром, то первая мысль, которая мелькнула в ее голове, была о муже. Она увидела, что его рядом нет, но ей так хотелось думать, что Геннадий проснулся раньше нее и куда-то вышел ненадолго и вот-вот войдет в комнату и скажет, как обычно: «Доброе утро, Леночка!» Но суровая реальность вчерашнего вечера оказалась сильней ее желаемых фантазий, Елена Васильевна не смогла сдержать слезы и зарыдала громко, а чтоб не услышали соседи, как она плачет, накрылась с головой одеялом.
Все воскресенье она ничего не ела и лишь думала о Геннадии Викторовиче и плакала.
Вечером, в восьмом часу, в ее дверь раздался стук. Елена Васильевна, забыв обо всем, соскочила с дивана и радостно открыла дверь, думая, что вернулся муж и, увидев перед собой соседку, живущую напротив, хотела обратно захлопнуть дверь, но несмотря на то, что никого, кроме Геннадия Викторовича ей видеть не хотелось, она, все же, проявила корректность и впустила соседку в комнату. Та села на диван и, взглянув на Елену Васильевну, произнесла: «Я вчера видела, как уводили Геннадия Викторовича, это ужасно! Месяц назад арестовали мужа Ивановой Галины из тринадцатой комнаты, так и с концами, а еще через месяц и ее забрали».
«Что Вы хотите этим сказать, Наталья Николаевна?», - нервно спросила Елена Васильевна.
«Вы, конечно, меня извините, я лишь хочу сказать, что в любое время могут и за Вами приехать. Хоть я Вам этого не желаю, но, все таки, будьте готовы ко всему».
Соседка не была плохой женщиной и никому не желала зла и со Шмелевыми у нее были дружеские отношения, а этими словами лишь хотела как-то предупредить или морально подготовить ее к худшему, но, в такой момент, слова предостережения и поддержки, неумело выраженные соседкой для Елены Васильевны прозвучали убийственно и враждебно. Она – женщина, сдержанная и старающаяся никогда не давать эмоциям воли, вдруг соскочила с места и крикнула: «Да, как Вы, Наталья Николаевна, можете мне сейчас говорить об этом? Мой супруг ни в чем не повинен, а арестован!»
Соседка, по поведению Елены Васильевны, поняла, что сказала что-то не то и хотела ее поскорее успокоить: «Эх, Елена Васильевна, дорогая моя, простая и добрая Вы душа, но не надо быть такой наивной. Ивановы ведь тоже были милейшими людьми, Вы же их знали лично, а выяснилось, что они – германские шпионы, а Ваши родители – честнейшие люди были. Эти Ивановы языка то немецкого не знали. Кто-нибудь разобрался, отпустил их?!»
«Знаете что, Наталья Николаевна, Вы похоже, зашли ко мне ковырять мои - без того незаживающие кровавые болячки? Вам лучше уйти!», -строго произнесла Елена Васильевна и открыла настежь входную дверь.
«Простите меня», - тихо сказала соседка и покинула комнату.
После ее ухода Елене Васильевне стало еще хуже. Воспоминания прошлого, арест мужа и слова соседки, с новой силой, в ее голове перемешались в гремучий коктейль, который мог взорваться в любую секунду душераздирающим воплем отчаянья, но, вместо этого, схватившись за голову руками, она молча опустилась на колени перед диваном и заплакала, ее плач напоминал еле слышный вой раненной волчицы.
Она ни столько боялась ареста, сколько ей было обидно за то, что ломаются с треском судьбы людей не в чем неповинных и порядочных, а она остается лишь невольной свидетельницей человеческих трагедий, неспособной их предотвратить. В воскресенье Геннадий Викторович домой не вернулся. Всю ночь Елена Васильевна провела в бессонных муках, вздрагивая от звука каждой подъезжающей к дому машины, она вставала и подходила к окну, чтоб убедиться в том, что не подъехал злосчастный «черный воронок» и снова ложилась, но не могла уснуть, слышала в голове слова соседки, ей даже показалось, что в дверь постучались, но открыв ее, она увидела, что никого нет.
Когда в понедельник утром прозвенел будильник, Елена Васильевна долго не могла взять в толк – приснился ей этот звонок или она слышит его на яву? И, лишь увидев, что за окном расцвело, поняла, что наступило утро, но для нее лично его никак нельзя было назвать добрым, а надо было вставать и идти на работу.
Поднявшись с дивана, Елена Васильевна ощутила ужасную слабость во всем теле и дикий голод, и чуть не упала на пол. Взяв кастрюлю с позавчерашним супом, она, с трясущимися руками и полузакрытыми сонными глазами, пошла на кухню. На кухне стояла привычная суета, все разогревали пищу и торопились по своим делам. Увидев ее, соседи начали перешептываться, но она делала вид, что не замечает этого. Вслед за ней в кухню вошел сосед из двадцатой комнаты. Это был седой человек пенсионного возраста, который отличался несдержанным, грубым и очень ворчливым характером, и ругал всех – направо и налево.
Увидев на кухне Елену Васильевну, он спросил у нее, недовольным тоном: «За Вами еще разве не приехали?» Она растерянно взглянула на него, не зная, что ему ответить, но он на этом не останавливался: «Ничего, приедут, врагов развелось, как сорняк, корчуем, корчуем, аж, с гражданской войны, а выкорчить все никак не можем, пригрели вшивую интеллигенцию на собственной шерсти! Но ничего, наши органы не дремлют!»
От услышанного, к горлу Елены Васильевны подступил ком и на глаза навернулись слезы. Она схватила миску с супом с плиты и быстро ушла из кухни. И стоило ей войти в свою комнату, как из ее глаз неудержимо хлынули ручьями слезы обиды, отчаянья и безысходности. Елена Васильевна плакала даже тогда, когда ела суп. Слезы падали в бульон, придавая ему солоновато-горьковатый вкус, а она с голодухи этого не замечала, принимая за естественный вкус супа…
Придя на работу, в музыкальное училище, Елена Васильевна в коридоре встретила директора.
«А, Елена Васильевна, зайдите ко мне прямо сейчас», - произнес директор, со строгим выражением лица. Она поприветствовала его, но, он в ответ, лишь молча отвел взгляд. Ей стало понятно, что предстоял болезненный и неприятный для нее разговор, связанный с арестом мужа.
Когда Елена Васильевна вошла в кабинет директора, он произнес: «Я в курсе ареста Вашего супруга, а Вы сами знаете, за что арестовали его?!»
«Нет, Сергей Александрович, меня никто не поставил в известность, но мне интересно было бы узнать это», - ответила она.
«Ваш супруг – Геннадий Викторович, в стенах нашего учебного заведения, играл джаз! Это запрещенная законом буржуазная музыка, главное, ни от кого он не скрывал, как будто, так и надо, и один из учащихся, случайно услышал и дома рассказал родителям, а они оказались работниками местного обкома и сообщили куда надо и этот же воспитанник Вашего мужа сообщил еще кое-какие любопытные сведения. Оказывается, Геннадий Викторович общался с иностранцами. Понимаете, он бросил тень на наше училище, теперь многие будут думать, что в этих стенах может быть враг».
Слова директора вызвали бурю возмущенья у Елены Васильевны, и она взорвалась: «Это недоразумение! Мой муж не с какими иностранцами дел не имел, если б это было так, я была бы в курсе, он был у меня всегда на виду, да, и времени у него на посторонние дела не было. Он играл разную музыку, но, чтоб джаз, я никогда не слышала! Я знаю, что Геннадий Викторович с удовольствием играл музыку советских композиторов и классиков, сама слышала! Неужели Вы, Сергей Александрович, столько лет проработав с моим мужем, сомневаетесь в его честности и как Вы можете думать, что он – враг?! Вы же сами не раз ставили его в пример перед коллегами и называли настоящим советским музыкантом и хорошим преподавателем музыки!»
«Успокойтесь, Елена Васильевна, я бы рад Вам верить, а как же факты и показания свидетелей? Тем более, делом Геннадия Викторовича уже занимаются соответствующие органы, если бы информация дошла только до меня, я мог бы закрыть глаза на все из уважения к Вам и Вашему мужу, но, увы, это теперь вне моей компетенции».
Елена Васильевна хотела возразить, но решила промолчать. Она поняла, что Сергей Александрович, со своей директорской должностью и авторитетом в коллективе, был всего лишь ничтожным винтиком в огромном тоталитарном механизме, который тоже в любой день и час могли открутить и выбросить, как ненужный, заменив новым.
«Елена Васильевна, сейчас наверху решается вопрос о Вашем увольнении. Вы поймите меня правильно, я Вас не гоню, а лишь хочу помочь. Увольтесь по собственному желанию, но Вы, конечно, можете остаться, просто, мне известно, как это бывает: вызовут на ковер и проведут через все горнилы унижения и позора, все косточки промоют. А Вы, Елена Васильевна, женщина творческая, с тонкой нервной организацией, Вам тяжело будет пройти через это. Простите, но это все, что я могу сделать для Вас», - после сказанного директор опустил глаза и о чем-то задумался.
Елене Васильевне стало больно от того, что ей, примерному, добросовестному худруку, грозит увольнение. Она посвятила годы жизни и отдала все силы служению родному училищу, воспитанники были для нее, как собственные дети. Шмелевым не удалось завести детей, поэтому, всю свою не реализованную любовь они дарили им. Но самое обидное то, что один из тех, на кого она смотрела, как на сына, с такой легкостью, предал ее мужа и своего преподавателя.
Но, как бы ни было больно, Елена Васильевна решила не ждать указания сверху об ее увольнении, а уйти по собственному желанию. Ей так хотелось, даже в такой горестный для нее час, сохранить лицо.
Покидая училище, она спросила у директора: «А, все таки, кто донес на моего мужа? Хочу напоследок посмотреть ему в глаза».
«Во-первых, Елена Васильевна, не донес, а сообщил, а во-вторых, не стоит Вам встречаться, зачем трепать себе и ему нервы? Этот юноша – настоящий комсомолец, он лишь проявил сознательность и сделал то, что на его месте сделал бы каждый честный советский гражданин», - ответил ей директор.
Услышав это, она промолчала, где-то в глубине души, Елена Васильевна чувствовала свою правоту, но безучастность и бессилие других делало ее еще слабее, превращая в беспомощную тряпичную куклу, не способную противостоять даже личному горю.
Выйдя из музыкального училища, Елена Васильевна отправилась в областное управление НКВД, чтобы повидаться с Геннадием Викторовичем.
В автобусе, следующим по данному маршруту, она увидела одну из воспитанниц мужа - Светлану Снегиреву. Светлана смотрела в окно и делала вид, что не замечает ее.
«Здравствуй, Света!», - произнесла Елена Васильевна, но на ее приветствие Светлана ответила недовольным молчанием.
«Ты не узнаешь меня, Света?!», - переспросила Елена Васильевна.
«Узнаю, Вы – жена врага народа, а я еще училась у Вашего мужа, мне стыдно, что он был моим преподавателем!», - сердито произнесла Светлана и снова отвернулась к окну.
Елена Васильевна никак не ожидала такой ядовитой змеиной злобы – от столь юной и хрупкой девочки, она схватилась за сердце и чуть не упала, но кто-то из пассажиров подхватил ее за плечи и помог сесть на одно из свободных мест.
«Что с Вами, женщина? Вам плохо?», - спросил он у нее.
«Нет, спасибо Вам, мне уже лучше», - ответила ему Елена Васильевна.
«Но, все равно, вот возьмите, помогает», - сказал пассажир и, достав из пузырька таблетку успокоительного средства, протянул ей.
«А тебе, девушка, не помешало бы перед этой женщиной извиниться, она тебе в матери годится, постыдилась бы хоть, наверное, и родной матери так грубишь?!», - возмущенным голосом, грозно глядя на Светлану, произнес тот же пассажир.
«Я не извиняюсь перед женами врагов народа. Мой папа воевал в гражданскую – в армии Буденого, имеет боевые награды, сил не жалея, трудился на стройках Родины, а эти выродки, как пиявки, впились в тело нашей страны и сосут ее кровь. Я, как комсомолка, сделаю все, чтобы вывести их на чистую воду!»
«Ну, ты даешь! Такая молодая, а уже злая и языкастая!», - произнес, опешивший от слов Светланы, пассажир и вернулся на свое место.
Елена Васильевна, несмотря на плохое самочувствие, не могла не возразить ей: «Света, ты очень ошибаешься, ну, вспомни, разве Геннадий Викторович тебя чему-то худому научил? Ты же была лучшей его ученицей».
«Не успел научить!», - цинично и сердито ответила Светлана и направилась к выходу. Елена Васильевна бросила ей вслед: «А если б это был твой отец, ты бы тоже от него отреклась?» Света промолчала. «Как из таких юных, с виду безобидных, и жизни толком не видевших, девочек и мальчиков, получаются гюрзеподобные, фанатичные и угодные правящему режиму существа? Губят на корню и молодость и человечность», - думала Елена Васильевна. На ее месте, кто-то другой обиделся бы на Свету и возненавидел ее, но даже после таких слов, услышанных в адрес мужа и в свой, она не затаила злобы, а горько пожалела Светлану, понимая, что это говорила не юная девочка, а засевший в ее мозгах хитрый и могущественный демон сталинской идеологии.
В НКВД Елене Васильевне в свиданье с мужем отказали, ссылаясь на то, что следствие пока не закончено и запрещены любые контакты подследственного с внешним миром, но, зато, следователь ведущий дело ее мужа – майор Варфоломеев Анатолий Николаевич, охотно согласился с ней побеседовать.
«Здравствуйте, Анатолий Николаевич, мне сказали, что Вы ведете дело Шмелева Геннадия Викторовича», - сказала Елена Васильевна, войдя в кабинет следователя.
«Здравствуйте, проходите, садитесь!», - произнес следователь.
Елена Васильевна села напротив него.
«А Вы кем будете подследственному Шмелеву?», - спросил следователь. «Я, Шмелева Елена Васильевна, его супруга», - ответила она.
«А даже так!», - произнес следователь Варфоломеев. – «Следствие идет, работаем, Ваш супруг молчит, упрямится, клянется в том, что ни в чем не виноват, а у нас есть показания свидетелей, но он все на своем».
«Я говорила с директором музыкального училища и в курсе того, что на моего мужа заявил его же воспитанник», - сказала Елена Васильевна.
Следователь, закуривая папиросу, произнес:
«И не только он».
«А кто еще?», - спросила Елена Васильевна.
«Это не так важно сейчас, важнее то, что свидетели видели, как Ваш муж общался с иностранцами и что-то им передал, а, кроме того, он играл джаз, прямо в классе, а Вы, как художественный руководитель, должны были знать, что это – запрещенная буржуазная музыка, но ничего не предприняли. Может Вы заодно?! Свидетели еще слышали, как Ваш муж называл джаз – свободной музыкой. Выходит, музыка, советских композиторов – музыка рабов?! Да, советский музыкант не то, что играть джаз, он и думать о нем не должен».
Следователь говорил быстро и гневно, и Елена Васильевна не решилась вставить и слова возражения. И, лишь, поймав некоторую паузу, она сказала: «Я уверенна, что Геннадий Викторович не виноват! Это я Вам говорю, как жена и худрук, мало ли что мог там придумать воспитанник моего мужа. Это клевета! Может Геннадий Викторович поставил ему плохую оценку, а тот ему отомстил таким образом?!»
Следователь затянулся дымком папиросы и, ухмыльнувшись, произнес: «Согласен, что клевета возможна, но этот юноша – комсомолец и будущий коммунист. Неужто Вы думаете, что в советский комсомол принимают лгунов и клеветников?! Но это уже, Елена Васильевна, клевета с Вашей стороны в адрес комсомола и партии!»
«Я не клевещу, поймите меня правильно, я лишь говорю, что это возможно, и Вы обязаны все проверить, Анатолий Николаевич», - сказала Елена Васильевна.
«Ладно, допустим! Но, как я уже говорил, это – не единственный свидетель, есть свидетель весомее и мы не можем, ему не верить!»
«И кто же это?», - спросила Елена Васильевна.
«Вы его очень хорошо знаете, это директор Вашего училища, он рассказал мне довольно интересные вещи», - ответил следователь.
«Какие?» , - с любопытным удивлением переспросила Елена Васильевна, она была поражена услышанным. Следователь продолжил: «Он так же слышал, как из класса Вашего мужа доносился джаз, но, в отличие от Вас, проявил партийную сознательность и поставил нас в известность, заметьте, первым, вот, что значит – настоящий советский гражданин и коммунист!»
«Какая подлость, сам сегодня говорил мне, что закрыл бы глаза и не выпустил бы информацию за пределы училища, если бы узнал об этом только он. А сам?!... Еще был другом Геннадия Викторовича, ставил его в пример всему училищу, а, в итоге, утопил, при первом удобном случае. Какой же он поддонок и лицемер этот Сергей Александрович?! – подумала Елена Васильевна и нервно сжала ладони в кулаки, но ее мысли прервал голос следователя Варфоломеева: «А Вы не думаете, Елена Васильевна, что за джазом могло скрываться закодированное в ноты шпионское сообщение, которое он передавал иностранцам, играя на рояле?!»
«Нет, не думаю! Это бред! А что он мог передавать и откуда он брал секретную информацию? Мой муж – скромный, рядовой советский человек. Вы сами себя слышите, Анатолий Николаевич? Вам всюду мерещатся шпионы. Геннадий Викторович, кроме работы, больше не о чем не думал, а Вы намекаете на какие-то шпионские штучки», - ответила возмущенная Елена Васильевна.
«А откуда у Вас такая уверенность?», - спросил у нее следователь.
«Я слишком хорошо знаю мужа, потому и уверена в нем, как в самой себе, а, если даже – по Вашему, что мешало ему передавать закодированные сообщения советской музыкой, и подозрений никаких, а джаз запрещен, подумайте, Анатолий Николаевич», - ответила ему Елена Васильевна.
Следователь взглянул ей в глаза проникающим взглядом и, затушив папиросу в пепельнице, строго произнес: «А зря! Я, вот лично, даже в себе уверен не полностью, но, все таки, завидую Вашей уверенности, а что касается Вашего предположения, так оно не оправдывает Вашего мужа. И даже не заставляет меня ничуть засомневаться в его виновности. Иностранцы выбрали джаз для передачи закодированных секретных сообщений, потому, что для них это проще, а советскую музыку они знают плохо».
От пожирающего его взгляда Елену Васильевну бросало в пот и трясло. Она задавала себе вопросы: «Что со мной? Почему меня трясет, как будто я на допросе? У меня же совесть чистая». Но ответа не находила. Наконец, с трудом, собравшись с мыслями, и, пересилив волнение и страх, она, дрожащим голосом, возразила следователю: «Это уже слишком, я еще раз говорю, я и мой муж люди простые и честные, нам не нужны шпионские истории, и мы далеки от них. И, вообще, Анатолий Николаевич, Вы не хотите разобраться в деле моего мужа, у Вас есть ответы на все вопросы и убеждать Вас в чем-то бесполезно, Вы вбили себе в голову, что Шмелев Геннадий Викторович – шпион и стоите на своем, мало того, у меня такое ощущение, что Вы и меня в чем-то хотите обвинить!»
Следователь хитро улыбнулся: «Елена Васильевна, работа такая, следствие пока идет, мы обязаны подозревать всех и проверять любые факты, если что-то выяснится по делу Вашего супруга, Вы об этом узнаете сразу, а пока идите и свободой наслаждайтесь».
Последние слова следователя сильно напрягли Елену Васильевну, она ясно понимала значение его слов и намеков.
«Конечно, я об этом узнаю сразу, когда за мной придут и свободой предлагает наслаждаться, но только пока, пойду, подышу свежим воздухом», - думала Елена Васильевна, покидая кабинет следователя. Она была, как в тумане, Елена Васильевна ждала от встречи со следователем что-то оптимистическое, надеялась достучаться до него, может и убедить его в невиновности мужа, а вместо этого – тяжелый груз на сердце, трясущиеся руки и хамские, идиотские намеки в ее адрес.
Выйдя на улицу, она почувствовала бешеное головокружение, все плыло перед ее глазами, словно ее раскручивали на карусели, ей не хватать стало воздуха и судорожно заколотило. Она рухнула всем телом прямо на каменные ступеньки и потеряла сознание. И, в этом состоянии у Елены Васильевны появилось странное видение, как будто она снова вошла в управление НКВД, но, обойдя все этажи, никого не встретила и, как не странно, все кабинеты тоже были пустые. Опустившись в подвал, Елена Васильевна очутилась в длинном, полутемном коридоре, где было много железных дверей. Это были камеры битком набитые арестованными людьми. На ее удивление, на дверях не было замков, все были заперты лишь на задвижки.
Она шла по коридору и, подходя к каждой двери, открывала задвижки, подвал заполнялся освобожденными ею людьми. Вокруг были одни незнакомые лица: женщины, мужчины, старые и молодые, но не в одной камере не оказалось ее мужа. Наконец, Елена Васильевна подошла к последней двери и хотела ее открыть, как вдруг увидела, что к ней подошла незнакомая старая женщина и сказала: «Не надо, Елена Васильевна, не открывайте эту дверь никогда».
«Почему?», - поинтересовалась она у незнакомки, - «И откуда Вы знаете меня?» «А Вы присмотритесь ко мне, я Светлана Снегирева – воспитанница Геннадия Викторовича. Простите меня за тот нелицеприятный случай в автобусе, я была с Вами не справедлива, теперь я понимаю, что Ваш муж не в чем не виноват. Я и сама не виновата, видите, во что меня превратила неволя? А я им верила больше, чем самой себе».
Елена Васильевна ужаснулась от увиденного, та Светлана Снегирева – цветущая девчонка и эта – седая, сгорбившаяся старуха были одним человеком. Ей не хотелось верить в это. «Но как и почему?», - шептала она себе под нос.
«Если Светлана стала такой, что же тогда с моим мужем? А может я не узнала его в толпе освобожденных людей?», - спрашивала она себя, пристально всматриваясь в лица людей, что были вокруг нее, но не в ком не видела хоть какую-то черту, которая бы напомнила ей Геннадия Викторовича.
Не удержавшись от любопытства, Елена Васильевна приоткрыла окошечко последней двери и увидела, что посредине пустой камеры, на деревянной табуретке, сидел сам Сталин и задумчиво смотрел на нее. Она в ужасе, скорее захлопнула окошечко и, отошла от двери зловещей камеры. Елена Васильевна не поверила глазам и была в шоке. Неужели, самого хозяина Кремля ждет суд за все его преступления? Быть может его даже осудят те, кого я выпустила из этих камер?», - подумала она и эта мысль придала ей силы и вселила в нее радость.
«А Вы только послушайте, как чудесно на улице – за этими толстыми стенами играет рояль, какая божественная музыка, она слышна даже здесь – в Богом забытом месте!», - с восторгом воскликнул, подошедший к Елене Васильевне, совсем незнакомый молодой мужчина.
И, действительно, прислушавшись, она услышала музыку. Эта была такая дивная мелодия, словно за роялем играл не земной человек, а ангел, сошедший с небес.
«Быть может, это мой Геночка?!», - подумала Елена Васильевна и побежала вверх по лестнице. Выбежав из подвала на улицу, она увидела на площади толпу народа, которая, обступив музыканта, слушала его завороженно. С трудом растолкав толпу, она увидела перед собой белоснежный рояль, за которым сидел ее муж и с наслаждением играл.
Елена Васильевна потихоньку подошла к нему и положила руку ему на плечо. Доиграв, он встал из-за рояля и, не скрывая счастья, произнес: «Я знал, Леночка, что ты придешь! Ты, наверное, услышала музыку и нашла меня?!»
«Да, мой дорогой! Я очень рада тебя видеть, как хорошо, что тебя освободили, ты теперь снова можешь играть любимую музыку!», - воскликнула она и крепко обняла супруга, вокруг раздались оглушительные аплодисменты, все радовались их встрече, ликовали и обнимали друг друга.
Геннадий Викторович посмотрел с любовью на Елену Васильевну и тихо сказал: «Леночка, как не жаль, но тебе пора идти домой, чуть позже и я вернусь!»
«Почему, я хочу быть рядом с тобой, не гони меня, пожалуйста», - сказала она и пришла в себя, но, сразу не осознавая происходящего, начала кричать: «Где я? Куда ты исчез, Геннадий? Почему не играет больше музыка? Где весь народ?»
Увидев склонившегося над собой человека в белом, она спросила у него: «Вы – ангел?! Я что умерла?! Если так, почему тогда у меня сильно болит голова?! Ведь мертвые ничего не чувствуют!»
«Нет, я – не ангел», - ответил ей мягким голосом человек в белом, - «я – врач и зовут меня Станислав Борисович, Вы живы и находитесь в больнице, к нам поступили еще два дня назад в бессознательном состоянии. В затылочной части головы мы обнаружили у Вас гематому. Может на Вас напали? Вы что-то помните?»
«Нет, Станислав Борисович, меня никто и ничем не ударял. Помню, был у меня очень неприятный разговор, из-за чего я расстроилась и мне стало плохо, я упала на ступеньки крыльца и больше ничего не помню», - ответила она, но о своем виденье доктору рассказывать не стала.
«Тогда, мне все ясно, Елена Васильевна, гематома на затылке у Вас образовалась в результате падения головой на твердое покрытие, что и вызвало, я думаю, потерю сознания. Вполне возможно, что у Вас сильное сотрясение мозга. Вы были в коме целых два дня и большое счастье, что Вы пришли в себя. Вас можно поздравить со вторым днем рожденье, а что касается людей и музыки, о которых Вы упоминали, когда пришли в себя, так это – всего лишь виденья, в коме они наблюдаются нередко», - сказал доктор.
Слова Станислава Борисовича и приход в сознание, в любом другом случае, очень обрадовали бы Елену Васильевну, но не в этом.
«Так, что же, выходит, свобода и подлинное счастье не возможны в реальности? А все мне только привиделось? Уж лучше бы я не приходила в себя никогда, зато, осталась бы там – вместе со свободными и счастливыми людьми», - с большим сожалением подумала она.
«Что ж это я в больнице уже два дня? А если Геночку выпустили? А он там один, наверное, ищет меня, волнуется, места себе не находит», - мысли наслаивались одна на другую.
«У Вас, Елена Васильевна, похоже, какие-то проблемы в жизни? Вы сказали, что был с кем-то неприятный разговор, вызвавший у Вас сильное душевное волнение», - спросил доктор.
Она чувствовала себя загнанной в угол и не знала, что ответить. Сказать правду о том, что муж арестован – рискованно, а вдруг он изменит свое отношение к ней, как к жене – так называемого врага народа, и Елена Васильевна решила всего не раскрывать, а ответила так: «Да, Станислав Борисович, это связано с моим мужем», - и закрыла глаза.
Доктор задумался и можно было лишь догадываться, о чем он думал. После некоторого молчания Станислав Борисович закрыл свой журнал и собрался уходить.
«Что ж, Елена Васильевна, не буду Вас утомлять своими разговорами, отдыхайте, Вам нужен покой, сейчас медсестра сделает Вам укол, а завтра, я направлю Вас на обследование к невропатологу».
Дойдя до двери, доктор вдруг остановился и, повернувшись к Елене Васильевне, сказал: «Чуть не забыл Вам сказать, вчера приходила Ваша племянница, но, так как Вы были в коме, она ушла».
«А мой супруг случайно не появлялся?», - переспросила Елена Васильевна у доктора, понимая, что задает глупый вопрос, но, все таки, надеясь на положительный ответ.
«К сожалению, нет», - ответил Станислав Борисович и покинул палату.
Через несколько минут в палату вошла старая медсестра в очках.
«Здравствуйте, Елена Васильевна! Я – Мария Егоровна, как хорошо, что Вы очнулись! Боженька есть, Слава Господи! Милостив он, не оставил Вас. Сейчас укольчик сделаю, и Вы поспите немножечко», - сказала медсестра живым бодрым голосом и, перекрестившись, начала резать ампулу.
«Вы, Мария Егоровна, верите в Бога?», - удивленно спросила Елена Васильевна.
«А что Вас так удивляет? Верую и Слава Богу и Вам советую», - ответила медсестра.
«Но, просто, нынче многие и подумать о нем бояться, а Вы не боитесь, а у нас ведь как бы отменили религию и меня Вы совсем не знаете, а если я – одна из них?!», - сказала Елена Васильевна.
«Чего же мне бояться? Ну, арестуют, посадят и если даже расстреляют, но Бога – то не отнимут. Вот, Вы говорите, отменили религию, а как можно отменить свое существование?
Представьте себе, что будет, если дерево останется без корней, оно засохнет и погибнет. Так и люди, отменившие Бога, с виду вроде бы цветут и пахнут, а внутри-то души сухие и омертвелые. Господь, как водица, испил и живешь», - ответила Мария Егоровна, она говорила восторженно и глаза ее светились счастьем.
«Нет, Вы Мария Егоровна, не подумайте, я – не против Бога, где-то в глубине души, я тоже верю в него и родители мои верили. Помню у нас в коммуналке икона висела, изъяли, когда арестовали отца. Вы, Мария Егоровна, говорите, что Бог милостив, если так, тогда почему он моего мужа – честного человека, от ареста не уберег?», - сказала Елена Васильевна и, от собственных слов, на ее глазах появились слезы.
Сделав укол медсестра, с чувством глубокого состраданья и жалости, посмотрела на Елену Васильевну, и, поправив на ней одеяло, сказала: «Только не теряйте веру в Бога, я тоже видела беду и теряла близких. Уныние – это самый тяжкий грех, помните об этом, а главное молитесь, а я Вас покидаю, отдыхайте, Господь Вам обязательно поможет».
После ухода Марии Егоровны она уснула и увидела продолжение того самого виденья, которое было у нее до этого – в коме.
Перед Еленой Васильевной снова возникло лицо ее мужа, он улыбнулся и она, ничего ему не сказав, не спеша направилась в сторону дома, толпа послушно расступилась, давая ей дорогу. Пройдя метров пятьдесят, Елена Васильевна обернулась и увидела вновь своего мужа, он стоял на возвышенном месте – возле белоснежного рояля и смотрел ей вслед…
Елена Васильевна решила не ждать автобуса и пройтись до дома пешком, как в старые добрые времена отшумевшейся молодости, когда они вдвоем, прохладными вечерами, гуляли с Геннадием Викторовичем по всему городу, обсуждая новости, говорили на разные интересные темы. Каждый дом, каждая улица напоминали о их былых встречах и ей было тяжело противостоять ностальгии, которая невольно выдавливала слезы из ее глаз.
Хоть и расстояние до коммуналки было неблизким Елена Васильевна сама не заметила, как его преодолела и поймала себя на мысли, что при этом ничуть не устала, но ее удивило другое – на всем пути следования, она никого не встретила.
Подойдя к родной коммуналке, Елена Васильевна увидела, что наружные подъездные двери распахнуты настежь, а на всех окнах были решетки.
«Откуда взялись решетки? Что произошло?», - спросила она себя. Сердце в ее груди бешено заколотилось, она поднялась на свой этаж и увидела, что вместо привычных деревянных дверей, ведущих в соседские комнаты, стояли железные двери, закрытые снаружи на тяжелые замки и задвижки.
Елена Васильевна, с диким волнением, направилась к своей комнате, она была открыта нараспашку, словно кто-то в ней побывал и, уходя, в спешке, забыл за собой прикрыть дверь. А еще ее поразило то, что дверь оказалась не железной, как у остальных соседей, а деревянной, но стоило Елене Васильевне войти в свою комнату, как ей послышались громкие и быстрые шаги – кто-то бежал вверх по скрипучей, деревянной лестнице и кричал истошно: «Леночка, постой, умоляю, не заходи в нашу комнату!» Елена Васильевна узнала голос Геннадия Викторовича, она обернулась и хотела выйти из комнаты, но было поздно, дверь, с оглушительным грохотом, закрылась, перед самым ее лицом, словно подул мощный ветер. Но откуда ему было взяться внутри дома? Все окна плотно закрыты. После чего входная дверь, на глазах Елены Васильевны, по чьей-то злой воле, превратилась в железную и кто-то снаружи закрыл ее на замок.
Когда Геннадий Викторович подбежал к двери, то увидел, что она закрыта и на ней весит тяжелый замок. Он пытался его открыть, но замок не поддавался и тогда, в отчаянье, он начал колотить по двери руками и ногами, и кричать: «Лена, зачем ты меня не послушалась?! Я же просил тебя остановиться?! Что же теперь будет с нами?!»
«Прости меня, дорогой мой, я не успела выйти из комнаты», - ответила Елена Васильевна и заплакала ,ей стало больно не за себя, а за него. Она слышала, как он беспомощно метался за дверью, но ничего не мог сделать. Тогда, она подошла вплотную к двери и сказала: «Не переживай, Геночка, ничего не поделаешь. Это я виновата, не казни себя! Зато, ты жив и свободен, а для меня – это главное. Не грусти, у тебя еще есть музыка – вольная и крылатая, как ветер. Так иди же и играй ее, да, погромче, чтоб я тоже слышала, мне будет легче».
Геннадий Викторович ни смог сдержать слез, но Елена Васильевна этого не видела. Он прижался щекой к железной двери и, с болью в душе, кое-как, пытаясь не разрыдаться, произнес: «Но без тебя, ангел мой, в сердце моем нет музыки и я, ни смогу даже сесть за рояль, зная, что ты в беде».
«Ты сможешь, Геночка, я верю. Найди в себе силы – ради тех, кто обрел свободу и ради тех, у кого ее нет. А я тебя всегда буду ждать здесь, ты только не забывай меня», - сказала Елена Васильевна дрожащим от слез голосом.
«Ты плачешь?», - спросил ее Геннадий Викторович. «От счастья плачу, я не боюсь решеток, мне легче быть в неволе и знать, что ты свободен, чем наоборот», - ответила Елена Васильевна и подошла к окну. Ей в глаза ударил яркий свет, и она зажмурилась. Елена Васильевна стояла с закрытыми глазами и слушала, как неспешно удаляются шаги ее мужа, и, когда они полностью стихли, она услышала, откуда-то с улицы доносящийся, громкий женский голос, который был ей знаком: «Елена Васильевна, просыпайтесь, уже утро!» она проснулась и, открыв глаза, увидела, что в палате горит свет, а медсестра – Мария Егоровна готовит очередной укол.
«Доброе утро, Мария Егоровна!», - произнесла Елена Васильевна и, сладко потянувшись, зевнула.
«Доброе утро, как Вам спалось?», - спросила медсестра.
«Отлично, я выспалась, вот только сон странный приснился, на душе, после него, грустно и тревожно. Я тут подумала, чувствую себя уже хорошо, мне бы, Мария Егоровна, домой уйти, меня несколько дней дома не было, возможно, вернулся супруг, а ключа от комнаты у него нет, будет где попало слоняться».
«Бог с Вами, Елена Васильевна, о чем Вы говорите?! Вам еще нужно лечиться, вот подлечитесь с недельку и, пожалуйста, с Богом, а Ваше облегчение – временное обманчивое состояние, в любое время может стать плохо, уж поверьте мне, медсестре с тридцатилетним опытом!»
Сделав укол, Мария Егоровна покинула палату, а мысли об увиденном сне не давали Елене Васильевне покоя. Она вновь и вновь прокручивала сон в голове, пытаясь понять его значенье.
Ее мысли прервал доктор Станислав Борисович, вошедший в палату.
«Елена Васильевна, как Ваше самочувствие, как спали?», - спросил он.
«Спасибо, Станислав Борисович, спалось хорошо, чувствую себя бодро», - ответила она и хотела было заговорить с ним об уходе домой, но он ее опередил: «Мария Егоровна, очень возмущена тем, что Вы изъявили желание покинуть больницу, я тоже был удивлен, услышав это. Что Вас так беспокоит?»
«Доктор, Вы меня извините, но мне, действительно, нужно домой, мало ли что может случиться, муж потеряет, волноваться будет», - ответила Елена Васильевна.
«Я Вас, конечно, по-человечески, понимаю, но Ваша племянница знает, где Вы, если что, передаст Вашему мужу. Меня больше тревожит состояние Вашего здоровья, тем более, вам не мещает обследоваться у невропатолога, направление я уже написал, так что, прямо сегодня, можете идти к нему. Давайте, с домом повременим», - сказал доктор. Но Елена Васильевна упрямо стояла на своем: «Я, все-таки, Станислав Борисович, настаиваю на выписке. Не отпустите, сама уйду – прямо в больничной пижаме, уж поверьте!»
«Вы, Елена Васильевна, не понимаете, что подводите меня под монастырь, а если, что с Вами? Что я скажу тогда? Нет, я не имею права больного человека отпускать, если даже у него дом горит!», - в голосе доктора нотки вежливости сменились нотками строгости.
«Станислав Борисович, я подпишу любой документ, хотите, оставлю расписку? Только отпустите», - настойчиво твердила Елена Васильевна.
«Да, Вы точно сумасшедшая, Ваше право, если Вам плевать на собственное здоровье и на мои слова, я Вас неволить не буду. Перед уходом, обязательно, зайдите ко мне. Одежду получите у кастелянши», - сказал строго доктор и вышел из палаты…
Елена Васильевна, уходя из больницы, зашла в кабинет доктора. «Вы так и решили уйти?», - с грустью и сожалением спросил у нее Станислав Борисович.
«Я, в любом другом случае, задержалась бы в больнице хоть на месяц, но я Вам объяснила, иначе не могу», - ответила она.
После некоторого молчания доктор произнес: «но, все же, если станет хуже, обратитесь в больницу или позвоните мне. Вот, выписал Вам лекарства, обязательно, принимайте их и помните о том, что я сказал, а теперь подпишите расписку и идите, Елена Васильевна».
Покинув больницу, она направилась сразу на автобусную остановку. Маршрут был долгим и лежал через весь город, в автобусе была жуткая давка и духота. Ей в толпе становилось дурно, Елена Васильевна готова была выпрыгнуть из автобуса прямо на ходу и пешком идти домой, но, кое-как, из последних сил, обливаясь потом, борясь с тошнотой, головокружением и слабостью, она, все же, доехала до своей коммуналки и в какой-то степени, даже пожалела о том, что ушла из больницы, но мысли о муже были сильнее этого.
Приблизившись к дому, Елена Васильевна оглядела внимательно все окна, ища глазами решетки, и, увидев, что их нет, испытала некоторое облегчение.
Поднявшись на свой этаж, она пробежалась взглядом по дверям соседей, затем, подойдя к двери собственной комнаты, остановилась и решила постучаться к соседке, что жила напротив.
Когда Наталья Николаевна открыла дверь, то очень обрадовалась, увидев Елену Васильевну, и воскликнула: «Здравствуйте! Какая радость, что Вы вернулись! А тут уже слухи пошли по дому, что Вас, следом за Геннадием Викторовичем, арестовали, как хорошо, что это не так!»
Елена Васильевна увидела неподдельную радость на лице соседки, это было именно то, что ей так не хватало, и она тоже хотела ей улыбнуться, но, вместо этого, чуть не заплакала.
«Я в больнице была, Наталья Николаевна, в эти дни. Ходила в наше областное НКВД, просила свидания с мужем, не разрешили, был неприятный разговор со следователем, так расстроилась, что попала в больницу, вообщем, сплошное хождение по мукам, врагу не пожелаю», - произнесла Елена Васильевна.
«Но и хорошо, что все обошлось, главное, что Вы живы! Знаете, позавчера Ваша племянница Валя приходила, Вас искала, долго к Вам стучалась, у меня про Вас спрашивала, но я не знала, что ей сказать, так она и ушла».
«Да, Валя приходила в больницу, я была бессознанья, увидеться с ней не вышло. А мой супруг не возвращался?», - спросила Елена Васильевна у соседки. Наталья Николаевна была удивлена ее вопросом, но не показала своего удивления и ответила так: «Нет, к сожалению, Елена Васильевна, Вашего супруга не было. А это хорошо, что, несмотря не на что, Вы верите и надеетесь на лучшее! А знаете, что соседей, которые жили под Вами, вчера арестовали, обоих – и жену и мужа?! Какой кошмар, одним днем живем!»
«Вы, Наталья Николаевна, правы, осталось только решетки на окна установить и двери заменить на железные», - произнесла, с гневом и возмущеньем Елена Васильевна, как бы продолжая мысль соседки.
После этого она открыла дверь и вошла в свою комнату. В ней стоял тяжелый, затхлый воздух. На столе образовался слой пыли, на нем можно было писать… Открыв форточку, Елена Васильевна подошла к пыльному столу и указательным пальцем правой руки написала имя Сталина, затем взяла тряпку и быстро смахнула всю пыль со стола, вместе с ненавистным ей именем.
«Ах, если бы, вот так же легко, несколькими движеньями, можно было все изменить вокруг и в своей жизни, и стереть с лица эпохи всю пыль и грязь, что превращают живых людей в призраков», - подумала Елена Васильевна и, со злостью, швырнула пыльную тряпку в мусорное ведро и в этот момент, она почувствовала резкую боль в голове, все поплыло перед ее глазами и она, не дойдя полметра до дивана, рухнула на пол и потеряла сознание. К ней снова вернулось то самое виденье, которое было у нее в больнице, она, словно смотрела многосерийный фильм, каждая серия которого имела новое бредовое продолжение...
После того, как Геннадий Викторович ушел, не сумев вызволить ее из коммунального заточения, Елена Васильевна вдруг ощутила пустоту в душе и поняла, что еще много, нежных и теплых слов ему не сказала.
«И предвидится ли еще случай мне это сделать?», - думала она. Ее охватило отчаянье и, подойдя к окну, Елена Васильевна схватилась обеими руками за решетки и зарыдала. Безысходность и безнадега были для нее страшнее жестокости. Она могла бы выдержать любые пытки палача, но только бы не чувствовать себя слабой и беспомощной.
Елена Васильевна, сквозь пелену слез, долго смотрела вдаль улиц и домов, но город был пуст, словно вымер, и лишь откуда-то издалека доносилась красивая музыка. Она улыбнулась и воскликнула: «Мой Геночка играет! Я тебя слышу, играй, всем жестоким ветрам и ненасытным хищникам, назло!» Услышав, как играет муж, Елена Васильевна почувствовала силу, да, такую, что потянув на себя тяжелые, железные решетки, вырвала их и отшвырнула от себя с такой легкостью, словно это был лишь лист фанеры. Она распахнула окно и в комнату ворвался свежий, пьянящий ветер, который вмиг разогнал весь затхлый воздух! Звуки музыки стали громче. Елена Васильевна восторженно крикнула: «Играй, играй, еще громче, я вырвала решетки с окна нашей комнаты, я – свободна, твоя музыка придала мне силы!» она почувствовала себя счастливой победительницей, потому, что ей, в отличие от соседей, удалось сделать свободной от решеток их комнату.
Но ее восторг прервал подъехавший к дому автомобиль. Взглянув в открытое окно, она увидела у подъезда «черный воронок». Его дверцы открылись, из него вышли трое в военной форме и направились внутрь коммуналки.
«Вот и все! Сначала они сделали из моего дома тюрьму, а теперь и сами приехали!», - подумала Елена Васильевна, ее пробирала дрожь – это был страх и он усилился, когда она услышала громкие нарастающие шаги по лестнице. «Они уже поднимаются, сейчас откроют мою дверь, меня выведут во двор и расстреляют».
Шаги стихли возле ее двери. «Ну вот, теперь уже точно все», - полушепотом произнесла Елена Васильевна, и ее взгляд упал на портрет мужа, который нарисовала она сама.
«Геночка, ты играй, дорогой, играй, а я, кажется, отжила. Скоро ты услышишь выстрел, но ты играй и не отвлекайся», - с болью в сердце произнесла Елена Васильевна и рукой дотронулась до лица Геннадия Викторовича, на портрете…
И так совпало, что в это время, в реальности, в ее дверь, действительно, постучалась соседка Наталья Николаевна. Что она хотела? Остается лишь догадываться. Елена Васильевна пришла в себя от ее стуков в дверь, но, не осознав этого, она приподняла голову и, пробежав затуманенным взглядом по комнате, подумала: «Как странно, почему я на полу? Они стучат в мою дверь, а почему стучат? Разве у конвоиров нет ключей? И музыка больше не играет, выходит, они и до тебя, Геннадий, добрались? Надо вставать на ноги, скорее, а как сильно болит голова, сейчас, наверное, она расколется, как орех!»
Говоря врачебным языком, состояние Елены Васильевны объяснялось спутанностью сознания или сумеречным пограничным состоянием, вызванным психологическими переживаниями, и травмой головы.
Поднявшись с трудом на ноги, она увидела, что окно закрыто. «А кто закрыл окно? Решеток нет, но это понятно! Я их вырвала, тогда, где они?», - подумала Елена Васильевна, путаясь в мыслях, и вновь оглядела всю комнату внимательно.
Шатаясь, она подошла к окну и открыла его настежь, и увидела, стоящий около дома, какой-то автомобиль, но, так как уже стемнело, и ничего толком не было видно, Елена Васильевна приняла его за «черный воронок».
Стук в дверь усилился, Наталья Николаевна, встревоженная тем, что дверь никто не открывает, начала ее толкать снаружи.
«Они уже открывают мою дверь? Что торопитесь, опричники проклятые?! Не дамся! Я в двух шагах от свободы, сейчас воспарю над землей, а вы навсегда останетесь цепными псами», - несвязным, дрожащим голосом произнесла Елена Васильевна, после чего она забралась на подоконник, и со словами: «Я свободна, я буду жить», - бросилась вниз, прямо на каменную мостовую…
Нет комментариев. Ваш будет первым!
