Корюшка

Вы когда-нибудь летом ловили камбалу размером с корабельную сковороду, у которой от удивления, что ее поймали, глаза переползали на одну сторону? А корюшку? Не где-нибудь на мелководной камышовой речушке, а со льда в бухте Чажма Японского моря Тихого океана, куда зимой на рыбалку по выходным съезжалось пол Приморья? Нет? Жалко. Вы много потеряли в жизни.

Представьте себе солнечное морозное раннее утро в бескрайней ледяной пустыне, которая за горизонт рассыпает застывшие голубые торосы. Алмазные кристаллики снега горят всеми цветами солнечной радуги. Воздух звенит, как натянутая тетива в заднице у твоего командира. В душе играют на гобое любви чертики в предвкушении чисто мужского удовольствия. Нельзя забыть, как, скатившись на заднице в ватном костюме танкиста по склону замерзшей сопки, сразу же попадаешь на лед. Сверлишь сразу две-три лунки коловоротом и разогретым садишься на удобный ящичек зимнего рыбака.

Мало того, что свежая корюшка зимой пахнет душистыми, как только что сорванными с грядки свежим огурцом, но и сам процесс ловли ее необыкновенен. Дергание зимней удочки с маленькими, «пятерочкой» крючками на тонкой леске с насаженными на них красными «кембриками» в виде наживки, увлекает так, что забываешь обо всем на свете. О жене, постоянно домогающемся командире и о своем колючем геморрое.

Сердце дрожит за леской, клев стоит такой, что растапливает лед у лунки. Это вам не «мормышку намочить». Здесь можно было поймать более восемьсот корюшек за день. Главное - шапку не одевать. Иначе позовут выпить стакан спирта - не услышишь. И пусть корюшка и зубатка - рыбки небольшие, но рыбаки правильно говорят:

- Маленькая рыбка, лучше большого таракана!

Сидя на льду, хочется мечтать и думать о будущем. Зимний снег покрывает белым саваном страшно-сказочные дальневосточные сопки. Вдали на скалистом берегу виднеются снежные тропинки. Тишина, искристый лед, чистейший морской воздух – это разве не ощущение счастья?

Рыбаки говорят просто: рыбы, сколько не поймай – всегда мало, поэтому, когда идет клев, забываешь о еде, отдыхе и работе. В народе мудро считается - Время, проведенное на рыбалке - в срок жизни не засчитывается! Неудивительно, что в Приморье зимой главное развлечением для простого флотского люда в редкие выходные является подледная рыбалка. Особенно утром по весне, когда фарватер очищен ото льда и только в бухте стоит лед, усыпанный черными точками, рыбаками.

На берегу звенит капель, свежий морской воздух кружит голову, остро пахнет йодистыми водорослями. У берега с ликующем звоном лопается лед. Сидишь, бывало, на искристом льду как гинеколог и принимаешь роды нового дня. Заря встает, как бы из самого белого безмолвия Великого океана и солнцем поджигает окружающие сопки. Ощущение что это первое утро на Земле.

Как передать словами что-то неопределенное похожие на музыку, которая в тебе растворяется? С чем её сравнить? Здесь воистину начинаешь ощущать себя первым европейцем, увидевшим Тихий океан в 1513 году - испанским мореплавателем и конкистадором Васко Нуньес де Бальбао. Сегодня трудно представить, как более четырех с половиной столетий назад в 1520 году в силу подлинно героического самопожертвования португалец Фернан де Магельаешь, которого мы узнали под именем Фернандо Магеллан, благодаря своему дерзновению не только открыл этот океан, но и переплыл его. Правда он не разобрался в его сущности и навеки назвал его именем «il Pacifico» - Тихим.

В своей жизни посчастливилось увидеть Атлантический океан, но страха перед неведомыми морскими просторами не испытывал. Только перед Тихим океаном, когда был на нем - ощущал трепет и оторопь. Почему? Может потому, что как писал Максимилиан Трансильванский, секретарь испанского короля Карла V «Тихий океан был столь огромен, что ум человеческий не в силах был объять его…»

Прошли столетия, но в этом океане ничего не изменилось, та же мощь, те же сила и бескрайность. Он занимает собой почти половину земных вод, немыслимо даже представить тихоокеанские бесконечные просторы, космические водные просторы лежат между его берегами.

На одном берегу утро, на другом – вечер. Когда на одном его краю день, солнечные лучи играют на его аквамариновой поверхности и люди служат Родине, на противоположном уже глубокая ночь и люди занимаются «любовью». Бутылка с любовной запиской, брошенная в этот океан, может плыть столетие и не доплыть до противоположного берега к твоей возлюбленной. Обычай бросать в море бутылки теперь вывелся, но в дальние времена люди, смотревшие в глаза смерти, использовали свою последнюю возможность послать людям и богу свои мысли и чувства.

Сидя бывало на дальневосточном берегу, ощущал первобытный холод, который, проникая в штаны, всё там отмораживал до состояния сосульки. Чудилось, что бездонные морские бездны сейчас заворочаются, зашевелятся, пучина разомкнется и из неё вылезет морское чудовище и сожрет тебя вместе с дорогим для тебя дерьмом. Человека охватывал страх и ужас. Начинаешь понимать наших пращуров, которые были убеждены, что земля, стоит в океане на трех китах, а флот – на афоризмах! Что дальше все – амба, больше русской земли нет!

Надо признать, на берегу Тихого океана хорошо думалось. Сидя на выброшенном океаном ящике можно было бесконечно долго смотреть на спокойную бесконечную даль. На душе становилось хорошо, спокойно и умиротворенно. Казалось, что ты тоже становишься большим, касаясь руками начала и конца человеческого бытия. Начинал понимать загадочный смысл человеческой жизни. Правда глушь здесь была беспросветная, поэтому не удивительно, что на Востоке, никто ничего не боялся, и как все здесь говорили:

- Дальше ТОФа не пошлют, меньше взвода не дадут!

Есть жареную корюшку, пойманную в Тихом океане – это удовольствие, от которого текут не только молодецкие слюни и выделяется желудочный сок, но и можно ощутить всю гамму человеческих чувств - от момента, когда ты еще являешься анализом в женской консультации до «деревянного» бушлата. Благо, что готовить корюшку может любой мужик. Недаром считается, что корюшка – еда холостяков.

В офицерском флотском общежитии, в этом доме служивой печали и скорби под незатейливым местным лирическим названием «Бухенвальд», которое регулярно в ночь с пятницы на понедельник тряслось от скрипа коек и стонов любви, вечером после очередной зимней подледной рыбалки собралась местная банда молодых ушкуйников-офицеров.

Описывать «темницу бедности и убогости», по виду напоминающую что-то среднее между тифозным бараком и колхозным свинарником не буду, воображения и слов русского языка для этого не хватит. Скажу одно – приборка в этом лепрозории делалась два раза. Один раз зимой, другой раз - летом.

В коридоре, как густой туман, колыхались запахи не стиранных носков, водочного перегара, старой ветоши и кислой капусты. По ночам, завернувшись в простыни, пьяные мужики, как приведения искали гальюн. Глядя на все это, вспоминается старый анекдот: Чем отличается мужское общежитие от женского? В женском общежитии посуду моют после еды, а в мужском – перед едой.

Сколько прекрасных и страшных событий в нем происходило, сколько приключений, жизненных драм и трагедий – не сосчитать! Как тут не вспомнить рассказы Александра Куприна о жизни и быте простых холостых русских офицеров начала двадцатого века, которые квартировались в приличных домах с денщиками, заботившихся о них, как родные мамки. Старорежимные офицеры могли каждый день после своей службы сходить в Морское собрание, где были ресторан, буфет, бильярд, библиотека, послушать музыку, выпить пивка или на худой конец сидя на квартире послать своих денщиков за горячим ужином.

Наши же мужики с осоловевшими лицами всей кучей, как дрова сгрудились в комнате-каюте, а по-местному - камере, у капитан-лейтенанта по имени Слава. У этого общепризнанного «хозяйственника» была единственная на общагу взрывоопасная электроплитка и сковородка. Правда, черная, как из преисподней, на которой жарили чертей. Помятая мотоциклом и без ручки, но сковородка и в самой Африке – сковорода.

- Славик! Где у тебя тут мука? - спрашивает хозяина каюты, единственный здесь «татаро-монгол» по имени Рафик. - Не видно ни зги!

- Иди в задницу и не морочь мне мозги! – отвечает Славик, продолжят искать под кроватью в чемодане, заменяющему ему шкаф, тарелки.

Надо признать, Рафик - этот потомок Чингисхана, был дока в жарке корюшки. Люди, которые хоть раз попробовали жаренную им рыбу навеки теряли вкус к жизни, а впоследствии чахли и умирали, если вновь не ели из его добрых и ласковых рук этого деликатеса. Любимое выражение парня было: Нам татарам все равно - что санаторий, что крематорий.

Почесав в затылке, Раф начинает громко шебуршать своими шаловливыми потными ручонками на корявой самодельной полочке в так называемом «хозуголке» холостяцкой берлоги ища муку. Полка была пустой, но до краев. Найти здесь что-нибудь путное можно было, только сломав мозги, руки и ноги. На ней лежала печать убогости и печали, как и на всех предметах этой холостяцкой берлоги.

- Разуй глаза! Слепой пингвин, - реагирует наш хозяин, - справа от банки с солью.

- А где здесь банка с солью? – теперь уже сам себе задает риторический вопрос татаро-монгол и сам себе отвечает. - Тут все банки одинаковые, неподписанные и с чем-то белым!

Выбрав между грязных замусоленных пакетов и помятых жестяных коробок из-под воблы и комбижира, первую попавшуюся пожеванную холостяцкой жизнью банку, то же, кстати, без надписи, заглянув в нее и увидев что-то белое, наш искатель приключений радостно восклицает:

- Порядок! Есть контакт!

По русскому закону подлости в банке оказывается знаменитый и дефицитный в советское время стиральный порошок «Лотос»! Но Рафик после принятых внутрь мужской стомахи на льду триста рыбацких грамм, отличить уже что-нибудь путное от беспутного ничего не может. Начинает свой сакральный ритуал - холостятское священнодействие. Корюшку в чем вся сладость для холостого мужика - чистить не надо. На включенном автопилоте мужик обмывает корюшку под струей холодной воды. Выдавливает у нее глазки – это у него идет в «меню», как икра.

Берет безразмерный тазик, по-флотски называемый «обрезом» в котором Слава моет периодически ботинки, насыпает, даже не понюхав «муку», соль, кладет свежевыловленную рыбу, и все добросовестно перемешивает. С глубоким чувством исполненного долга перед Родиной начинает по одной рыбке класть на раскаленную сковородку, нагретую до белого каления. По мужской загаженной мухами общаге начинает быстро распространяться аппетитный запах жареной корюшки и бестолковости. У всех от нетерпения начинают литься слюни на пол «камеры».

Для флотского аппетита Рафик добавляет в корюшку немножко ожидания. Полчаса и гора корюшки с хрустящей поджаристой янтарной корочкой лежит в другом помятом цинковом обрезе для стирки белья.

- Налетай! Подешевело - было рубль, стало два! - командует Рафик.

От этой команды всё в общаге приходит в броуновское движение. Со всех комнат молодые мужики, стараясь не расплескать слюну во рту, несут стулья и табуретки, по-флотски – баночки. К общему столу волочется все, что у кого есть в «закромах родины». Находится вареная картошечка в «мундире», соленые огурчики и капуста, кусок ржавой колбасы «собачья радость», шматок украинского сала. У кого-то случайно обнаруживается огрызок прошлогоднего плавленого сырка «Дружба». Витя-минер тащит свои прыщи в красном соусе, начиненные чесноком и трюфелями. И на том спасибо! Чем богаты – тем и рады!

Мужики, как стадо голодных морских волчар набрасываются на рыбный дальневосточный холостяцкий деликатес, будто у них проснулись глисты. От ослепительного хруста просыпаются мухи в углах, и крысы начинают с любопытством и завистью выглядывать из дыр, на то чем занимается служивый народ.

Парни на эти «мелочи» жизни не обращают внимания - главное не опоздать к раздаче «пирожков с шурупами». На флоте хлебалом не щелкают! Кто не успел – тот опоздал, кто опоздал – тому кость в горло. Начинается шевеление ушей, слышатся треск кадыков и сентенции рыбоедов.

- Вкуснотища, сказка! - пуская слюни удовольствия, по-детски восхищается Валера-химик.

- Все хорошо, но что-то сегодня вкус у корюшки не такой, как вчера, - задумчиво изрекает Паша-артилерист, потянувшись за очередной рыбкой. - Сегодня что-то хлоркой отдает.

- Не тарахти задницей по палубе! - разумно замечает Рафик

- Нет такого слова «задница»! – поправляет татарина Паша.

- Как нет? Задница есть, а слова нет? – искренне удивляется татаро-монгол.

Мгновение тазик и бутылки с остатками водки и спирта пустеют. Что было дальше? Ничего! За гальюн передрались. Весь народ в общежитии, позабыв о службе, любимых женщинах и ненавистном спирте неделю пугал дучки горшков унитазов, при этом по «латыни» вспоминая своего «татаро-монгола».

Всех рыбоедов несло по «волнам нашей памяти», как из прорвавшихся кингстонов, но зато добровольно, весело и с песнями!