Проснулась я от грома. Это мне так показалось: на самом деле, это был грохот упавшего ведра в сенях.
Я не сразу сообразила, где я: в голове почему-то всё путалось и мельтешило. Надо мной потолок, некогда белый, а теперь желтоватый, в рыжих пятнах и разводах, в центре тускло светится запылённая лампочка. Я хотела приподняться и не смогла: что-то прочно держало меня за шею. Точно мягкий мохеровый воротник свитера, внутри которого металлическое кольцо. Тело, от шеи и до кончиков пальцев на ногах, находилось в каком-то желе. Я это ощущала кожей, ибо была абсолютно голая. Перевела взгляд с потолка на стену: старый с облупленной краской сервант, за стеклом горки тарелок, чайные сервизы и масса разных фаянсовых статуэток. Слева от серванта другая стена - он стоял в углу. На стене электросчётчик, чуть ниже его проволочная сушилка для тарелок, тесно заставленная посудой. Далее - окно, на подоконнике череда баночек и горшочков с всевозможными растениями. Справа от серванта дверной проём, непривычно широкий. Дверь окрашена в тёмно-красный цвет. Сразу за ней прибита к стене сухая ветка, на ней чучело птицы. Кажется, удода. Далее, перпендикулярно стене, длинная занавеска. Куда она уходила, я не могла видеть: шейный корсет не позволял вертеть головой.
Ниже чучела располагались небольшое круглое зеркало, полочка для мыла, рукомойник и раковина. Первоначально, лишь скользнув взглядом по зеркалу, я отметила нечто знакомое. Вернулась, всмотревшись пристальнее: "нечто" оказалось моей головой - она торчала в центре крышки, а всё остальное было в коробке из-под мягкого масла, дико рекламируемого по телику. Коробка стояла на столе, застелённом цветастой клеёнкой. ЧТО ВСЁ ЭТО ЗНАЧИТ?! Я дёрнулась изо всех сил, но лишь причинила боль шее. Тело свободно бултыхалось в вязкой жидкости.
- Ау! Есть тут кто? - Мне, казалось, что закричала очень громко, однако услышала только сиплый писк. Повторила - тот же результат. "Я -"голова профессора Доуэля?" Если это кошмарный сон, тогда почему в шее настоящая боль?"
Дверь тяжко вздохнула и открылась: в комнату вошла… великанша. Женщина была очень стара: дряблое морщинистое лицо, впалый рот. Голова повязана линялым зелёным платком, концы платка связаны под массивным сухим подбородком. На старухе была светло-коричневая куртка с нашивкой на предплечье, которые обычно носят рабочие. Кажется, робой называется.
Старуха замерла спиной ко мне, послышалось металлическое звяканье и плеск воды: руки моет. Затем она прошуршала чем-то и подошла к столу. Рядом с моей коробкой появился стакан с зеленовато-оранжевой жидкостью.
Я затаила дыхание и, чуть прикрыв глаза, наблюдала за старухой. Она отошла к серванту, что-то взяла там и вернулась. Громыхнула стулом, подвигая поближе, села. Склонившись, достала из-под стола и поставила на стол высокую закопчённую кастрюлю, дном вверх.
- Ну, дочка, хватит щуриться и притворяться спящей. Я, как вошла, поняла: не спишь, - говоря это, старуха подняла коробку со мной и поставила на кастрюлю. Теперь я находилась на уровне её лица. - Как горлышко? Пересохло? - Старуха надела очки, одной рукой приподняла стакан, в другой у неё была… пипетка. Мягкий, успокаивающий голос старухи и её бесцветные глаза за стёклами очков, излучавшие тепло и что-то ещё хорошее, незнакомое мне… В общем, расположили меня к хозяйке с наилучшей стороны. Я открыла глаза и поздоровалась, но опять услышала лишь сипение.
- Погодь, погодь, дочка, сейчас наладим голосок. Открывай ротик.
Меня поили как беспомощного птенца. Я судорожно глотала падающие капли, не ощущая ни вкуса, ни запаха жидкости. Они проявлялись постепенно, капельным путём. Когда, наконец, восстановились обоняние и вкусовые ощущения, я бы затруднилась с точным определением: жидкость не имела одного вкуса и одного запаха - это было нечто вроде ассорти, коктейля. Главное, что глотать было приятно. А вскоре я обрела голос и нормальное ощущение тела, здорового и полного сил. И, разумеется, всё сразу вспомнила: Зебрик, полёт… Я стала говорить, быстро, слишком быстро: получалось сбивчиво и непонятно.
- Погодь, тарахтелка. Не стрекочи, вразумительно растолкуй.
- Извините, я боюсь не успеть. Там, на пашне, Зебрик… он стал деревянный…
- Опоздал, сердешный. Что поделаешь, доля его такая…
- Вы не поможете ему?!
- Я бы рада, детка, но не в моих силах. Чужое проклятье на Пёстром, не мне его и снимать. Ты лучше поведай, как он тебя оборотил в кроху.
Я подробно рассказала, что и как было во дворе за забором. Старуха слушала очень внимательно, кивая головой.
- Так… И какое же словцо велел сказать?
- Слово… Я… забыла… Не помню!
- Ладно, не печалься, это пол -беды, - успокоила меня старуха. -Скумекаем.
- А Зебрику… вообще можно помочь?
- Не ведаю, детка.
- Но вы же эта… колдунья, да? - Я была когда-то ворожеей, да вся вышла. Что мы всё лясы точим, тебя пора вынимать.
- А что со мной не так?
Кроме многочисленных синяков и порезов, я, падая с ворот, прибавила сотрясение мозга и вывих обеих рук в локтях. Вот и плаваю второй час в целебно-восстановительном растворе.
Баба Нюра - так просила называть себя старуха - поставила на табурет тазик, налила в него тёплой воды, затем осторожно освободила меня от жёсткого "ошейника".
- Забирайся, - подставила крупную цвета варёного "в мундире" картофеля ладонь. Страшно стыдясь своей наготы, липкая, словно ягода из варенья, скользнула я в руку бабы Нюры. И тотчас оказалась в воде. Тазик представлял сейчас для меня приличный бассейн. Баба Нюра пинцетом отщипнула от куска мыла крошку, протянула мне: - Хлюпайся, не буду стоять над душой.
Она вышла. Я с огромнейшим наслаждением принялась хлюпаться. Вроде ничего особенного: вода, мыло… но ощущения такие… такие, что словами не передать. Такое блаженство… просто, супер - супер!
Баба Нюра вернулась как раз в тот момент, когда я начала терзаться: пора бы и ополоснуться, но как?
- Готова? Счас, погодь, - Баба Нюра опустила в тазик широкую дощечку, велела забраться на неё. Я оказалась на довольно устойчивом плоту. Черпая столовой ложкой из ковшика воду, баба Нюра, радушно улыбаясь, стала поливать меня: - С гуся вода, с Варюшки хворобы и напасти! - Она говорила что-то ещё напевное, но я разобрала только эту фразу. Закончив ополаскивание, баба Нюра метнулась к печке, в которой слишком громко для меня потрескивали дрова, сдёрнула с верёвки махровое полотенце, чертыхнулась: - Тьфу, дура баба! Это ж для тебя, что ковром утираться. Погодь чуток. - Скрылась в комнате, где тотчас заскрипела дверца, видимо, шкафа. - Бегу, бегу! Не захолонула? - спросила, расстилая на столе обычный носовой платок. В следующее мгновение оказалась я на нём. - Утирайся.
Оделась я в свою одежду, чистую и тёплую. Правда, местами рванную, оно и понятно: баба Нюра, при всём желании, не могла её починить - слишком мала. Пока я сушила волосы у дверцы печи, сидя на горе из поленьев, баба Нюра колдовала у стола, сооружая для меня обеденный стол из спичечных коробков: два коробка, сверху белый лоскуток-стол и скатерть, коробок, застелённый куском зелёного плюша - тахта. Роль тарелки досталась чайной ложке, которой обломили ручку. Ошпаренная кипятком и заострённая спичка- вилка.
Уже сидя за накрытым столом, я впервые обратила внимание на будильник за стеклом серванта: четверть третьего ночи. Значит, прошло четыре часа с момента нашего с Зебриком вылета из Питера. Ночь в разгаре, вроде не время для еды, но чувство голода было такое, будто сейчас середина дня, а с утра маковой росинки во рту не было.
- Кушай. Плотно кушай. Когда следующий раз будет - неведомо. Пойду во двор, гляну: запаздывают твои сопутники. А ты шибче жуй, думать опосля будешь.
Не успела я осознать сказанного, как баба Нюра вышла. Сопутники - от слова "путь"? Что это значит? Ещё не конец пути? Получается так… А про еду, что следующий раз неизвестно когда поем, как понимать? Стоп, Варька, баба Нюра права: сначала поесть, потом думать, что и как. Хоть и пропал аппетит. Чем нас потчуют? Картошка с куриным мясом, солёные огурчики и квашеная капуста малинового цвета с кусочками столовой свёклы. Отдельно, в розетке, кажется, студень. Хлеб порезан крохотными кубиками. Верно, говорят, что аппетит приходит во время еды: если поначалу мне показалось, что еды слишком много, то вскоре я поняла - приговорю всё без напряга.
Я уже заканчивала, когда за окном что-то зашуршало, и неподалеку залаяла собака. Затем заговорила баба Нюра, но слов я не разобрала. Любопытство толкнуло меня к окну: перепрыгивая с горшка на горшок, продравшись сквозь густой куст "мокрого Ваньки", я приникла к стеклу. Освещённый лунным светом дворик, огранённый ещё голым кустарником, в центре крутилось зелёное облачко. Баба Нюра стояла на крыльце с вытянутыми руками, точно выгадывала момент кинуться и остановить верчение облачка. А оно, вдруг, само замерло, помедлило секунду-другую и стало опадать, растекаясь по земле. Через минуту от него не осталось и следа, а на земле… стояли мальчишка и чисто серый кот. Баба Нюра что-то спросила, ей ответили. И все трое скрылись за дверью веранды. В сенях ещё некоторое время слышались голоса, шаги. Я вернулась на своё место. Скрипнув, дверь распахнулась, пропуская сначала мальчишку, затем хозяйку.
- Не разувайся. Мой руки, и седай к столу.
- Мне только чаю, - глухо ломающимся голосом сказал мальчишка, снимая с плеча чёрную пузатую сумку. Повесив её на гвоздь, рядом с сервантом, подошёл к рукомойнику. Со спины мальчишка походил на угловатую девчонку, шапка пышных русых волос, с завитками, увеличивала сходство. Мальчишкабыл на голову выше меня, той, настоящей. Одет в заношенный джинсовый костюм, под курткой рубашка в сине-чёрную клетку, на ногах простенькие кроссовки.
В дверь заскреблись. Мальчишка, не отрываясь от рукомойника, ногой приоткрыл дверь: в щель проскочил серый кот. По сравнению с Зебриком, этот был красавцем. Симпатичная мордочка, в меру упитан и ухожен. Баба Нюра суетливо наполнила миску едой, поставила рядом с печкой.
- Ешь, - погладила кота по спине. - Успел. Я уж боялась, что разделишь судьбу Пёстрого. Не повезло, бедняге.
Кот уркнул в ответ и принялся, жадно, есть.
- Сынок, как покушаешь, сходим, тут недалече. Подмогнёшь мне.
- Хорошо, - мальчишка вытер руки, подошёл к столу и застыл, увидев меня.
- Ах, да, сынок, замешкалась я, - подошла баба Нюра. - Знакомьтесь. Это Варюшка, с Пёстрым у них незадача вышла… А это Вадик. Садись, садись, нет у нас, сынок, времени прохлаждаться.
Вадик опустился на табурет, искоса поглядывая в мою сторону.
- Что ж ты худющий такой? Мало кушаешь? - спросила баба Нюра, ставя перед ним тарелку с картошкой.
Вадик что-то буркнул под нос. Он действительно был худоват: впалые щёки, заострившийся подбородок с уже не детским пушком, а взрослой щетиной. Густые пышные брови, насупленный взгляд карих глаз. Если со спины он походил на девчонку-пятиклассницу, то спереди выглядел на все восемнадцать. Или нет, скорее на моего ровесника, но повзрослевшего вследствие трудной жизни. По-моему, ерунда какая-то, но почему-то подумалось в тот момент именно это. И ещё посетила мыслишка: может, болезнь… Тьфу на тебя, Варька! ещё накаркаешь…
Вадик ел неторопливо и, я бы сказала, красиво. Чувствовалось: это не временное, не из желания показать себя с лучшей стороны, а естественные его поведение и манеры. Задумчиво смотрел в тарелку и, похоже, в мыслях был где-то далеко отсюда, руки же просто выполняли привычную работу. Кстати, о работе: судя по его рукам, мальчишка не белоручка.
Баба Нюра, всё время что-то бормоча под нос, поминутно выходила на крыльцо. Значит, ждёт ещё гостей. И они запаздывают.
- Спасибо, - поднялся Вадик, отнёс грязную посуду в раковину, взял губку и кусок мыла. - Оставь, я вымою, - остановила его хозяйка.
- Тогда, может, сходим, куда говорили? - Вадик вытер руки, достал из кармашка сумки пачку сигарет и зажигалку.
Баба Нюра глянула на меня, на окно, тяжко вздохнула:
- Пойдём.
Однако к двери первым метнулся Серый, широко и самодовольно облизываясь.
- Ты куда навострился?
- Так… это… как обычно.
- У тебя время последние минутки отщёлкивает…
- Знаю! Так не отнимай и их. Следующий раз, знаешь, когда будет?
- А коль не поспеешь?
- Поспею, - Серый упёрся лбом в дверь и она, скрипнув, приоткрылась - кот сиганул в щель.
- От гулёна! Каждый раз приползает весь ободранный. Всё неймётся, старый ловелас.
- Сколько ему? - спросил Вадик, разминая сигарету и, искоса, поглядывая на меня.
- А шут его знает. Они мне в наследство достались, от прежней. Я уж, почитай, третий век завершаю
- Третий... что? Век?! - Вадик недоверчиво глянул на бабу Нюру.
- Третий, милок, третий. Вот вас провожу, и буду ждать смену. Варюшка, доченька, ты уж поскучай одна. Мы мигом обернёмся.
Помочь сайту
Поздравления
