Белые мыши. Глава восьмая.

Неясная тревога овладела мною, едва я открыл калитку и сделал первый шаг по аллее, ведущей к дому. Когда же я переступил порог, тревога эта превратилась в предчувствие неминуемой беды. Нет, все было на месте; вешалка в прихожей с верхней одеждой всех членов семьи, полочка для обуви, стеллажи для моих инструментов, которыми я, правда, все реже пользовался. В гостиной тоже полный порядок, на кухне готовый обед, но ни одного живого звука. Я вбежал вверх по лестнице и поднялся в детскую комнату. Никого! Тогда я заглянул в свой кабинет и увидел…инопланетянина Ингера, собственной персоной. Но не на экране, а живьем, что было уже совсем нереально.
–Где мои дети?! Где Татьяна!? Куда ты их дел!? – закричал я, едва переступив порог.
– Здравствуй, Михаил! – вежливо ответил мне нежданный гость, не обращая внимания на грубость. Он даже привстал со стула и приложил левую руку к правой половине груди. Очевидно, это означало приветствие.
– И тебя тем же концом! – буркнул я, передвигая кресла от письменного стола на середину комнаты, и усаживаясь напротив Ингера.
– Нет, ты неисправим. – улыбнулся Ингер. – с тобой очень трудно поддерживать контакт, даже прибегая к психологическому воздействию.
– Оставь свое воздействие для дураков и психов! Где дети?
Ингер глубоко вздохнул и ответил все тем же размеренным тоном:
– С ними ничего не случилось, успокойся. Дело в том, что своими сегодняшними откровениями ты довел Татьяну до полного психического истощения, и у ней едва не произошел выкидыш. Точнее непременно произошел бы, не вмешайся мы вовремя. Сейчас состояние ее стабилизировалось и развитие плода вошло в норму. Но до родов ты ее не увидешь. А они произойдут через семь месяцев и девять дней.
– Вот как! – съязвил я, действительно несколько успокоившись. – С точностью до дня. Может скажешь и о том, мальчика, или девочку мне ожидать?
– Ожидай тройню. Мальчика, и двух девочек.
Я разинул рот, да так и не смог его закрыть. И все слова застряли у меня, как ком в горле.
– Все-таки странные вы существа, земляне, – вновь заговорил Ингер, видя, что я нахожусь в ступоре, – у всех у вас раздвоение, растроение, расчетверение личности. Вы можете одновременно любить и ненавидеть, созидать и разрушать. В каждом из вас уживаются филантроп и убийца, палач и жертва. Иначе говоря, все вы палачи самим себе. Вы говорите одно, делаете другое, держите в уме третье.
– А вы, безгрешные и высокоморальные, разве только добро в мир несете? – спросил я, придя, наконец, в себя.
– Только добро! – не моргнув глазом, ответил Ингер.
– Даже в отношении нас?
– Даже в отношении вас.
– Что Вы говорите! – издевательским тоном сказал я. – А, впрочем, о какой нравственности может идти речь по отношению к недочеловекам с какой-то убогой, периферийной планетки с окраины галактики! Что мы для вас? Так, объект для опытов…
– Зачем же тогда мы спасли Татьяну и ее будущих детей? – спросил, улыбаясь, Ингер.
– Как ценный экспонат. – не моргнув глазом, ответил я.
– Чем же он для нас ценен?
– Мне откуда знать. Подопытный кролик всегда менее осведомлен, чем ученый, исследующий его внутренности.
– Противоречивость твоих суждений меня просто поражает, Михаил! – перестав вдруг улыбаться, сказал Ингер. – Я же вас, землян, насквозь вижу! Обычно люди говорят не то, что думают, пряча свои мысли подальше, и тогда явно видна фальшь во всех их словах и поступках. Но ты…ты искренен и в словах и в мыслях, хотя, как все, говоришь одно, а думаешь другое. Я не вижу никакой фальши в твоем возмущении нашим, якобы аморальным действиям, по отношению к тебе. Но ты же и рад, что мы спасли Татьну с детьми. Впрочем, как муж и отец, ты способен на какие-то компромиссы со своими принципами ради семьи. Значит, приведенный мною пример будем считать непоказательным. Однако ты одинаково искренне считаешь нас лжецами, и так же искренне веришь, что мы сдержим данное слово, и ты вновь сможешь увидеть семью. А, если копнуться поглубже, то ты всей душой желаешь добра людям, независимо от их национальности, но и готов убивать инородцев ради каких-то непонятных мне идей.
– Ну, во-первых, я еще никого не убил, – возразил я, – а, во-вторых, Вы же должны знать реальные условия Земли, ее раздробленность на государственные образования и нации, противоречия между ними и так далее. Вы прекрасно знаете, что у нас бывают войны, в которых люди стреляют друг в друга; одни – для того, чтобы поработить народы, или захватить жизненные пространства, другие – чтобы защитить свой дом, Родину…
– Все таки дом ты поставил на первое место, – улыбнулся Ингер, – а Родину только на второе.
– Не в последовательности слагаемых здесь суть, – возразил я, – на Земле у меня не было семьи, но Родину я бы все равно пошел защищать.
– А здесь? Что ты хочешь защищать здесь, в Диком Поле? Кого и от кого? Кого убивать, и за что?
– Действительно, – согласился я, – защищать ваших заводных кукол от других таких же кукол – занятие неблагодарное, хотя и не преступное, если они действительно лишь куклы. Но ведь есть еще одна цель, дорога домой.
– Домой, домой, – с досадой проворчал Ингер, – и почему, скажи на милость, тебя так тянет в свою Россию?
– Чтобы своим присутствием хоть чуть-чуть изменить ее лицо. – вполне серьезно ответил я.
– А, может не стоит ничего менять? – спросил Ингер. – Ведь если бы большинство русских рассуждало подобно тебе, Россия давно ввязалась бы в драку на Балканах, а там и до ядерной войны недалеко.
– Ерунда! Просто с нами бы не перестали считаться.
– А чем отличается русский от немца, араба, еврея? Почему бы вам не жить в мире?
– Какой глобальный вопрос! – рассмеялся я. – Я – за. Но ведь не хотят народы жить в мире, и все тут! Более того, если кто искренне хочет мира, это считается признаком слабости. И Россия тому пример. К ней предъявляют территориальные претензии, ставят ультиматумы, пытаются говорить с позиции силы даже такие «карлики», как Латвия, или Эстония.
– Но ведь ты все равно предпочитаешь мир, верно?
– Естественно. Да и никакой народ не хочет кровопролития для себя. Прирожденные убийцы хотят лишь убивать, но не быть убитыми. Американцы бомбят Ирак с воздуха, а на земле предпочитают загребать жар чужими руками. Они любят воевать с безоружными, но не с теми, кто может постоять за себя. Да и другие страны, помельче, плетут интриги, натравливают соседей друг на друга ради своих корыстных интересов. Россия же искренне поверила в приоритет общечеловеческих ценностей в отличие от тех, кто эти «ценности» придумал в угоду кучке денежных мешков!
– Значит ты тоже не хочешь мира, – пожал плечами Ингер, – или я что-то недопонял?
– Вы недопоняли. Я хочу истинного мира, а не мирного сосуществования, при котором всегда плетутся интриги и заговоры, где слишком доверчивым запросто могут всадить нож в спину. Я не желаю такого мира для России, где русский человек чувствует себя изгоем не только за границей, но и дома, где все куплено и продано!
– Понятно. Ты, как миролюбивый человек, хочешь подраться в Диком Поле и найти дорогу домой, чтобы снова драться.
– Не драться, а отстаивать интересы Родины, что не значит – рубить головы с плеча. Кроме того, я люблю Россию, и не надо мне никакой иной земли!
– Знаешь, Михаил, я расскажу тебе кое-что. Это противоречит инструкциям, но расскажу. Не «заводные куклы» дерутся в Диком Поле, а те же земляне, только попавшие в петлю времени. Так уж устроено кем-то. Я подчеркиваю – кем-то, но не нами. Все земные баталии проигрываются в этом мире снова и снова, как заезженная пластинка. Особенно несчастны те, кто участвовал в крупных, но быстротечных сражениях. Некоторые из них погибают и воскресают по несколько раз на дню, и хорошо, если смерть их была легкой. Но есть и такие, что воскресают, тут же получают пулю в живот, мучаются целые сутки, или более, пока, наконец, не умирают, чтобы тут же воскреснуть и снова мучаться. Бесчеловечный эксперимент, не правда ли? В лучших условиях находятся «джентльмены удачи» из Дикого Поля. Они убивают, и их убивают, но каждый раз по новому. Они знают, что воскреснут, а потому боятся только боли, но не смерти. И, самые привилегированные в этом списке – вы, живущие в Вольерах. Но у Вас только одна жизнь. Правда список этот можно дополнить нами. Если бы ты знал то, что мы знаем, ты назвал бы нас, например, сторожевыми псами при Хозяевах, а, отнюдь, не самими Хозяевами. Мы не в силах ничего изменить в этом мире.
– Предположим, это правда, – задумчиво сказал я, – но тогда, что есть Дикое Поле? Чистилище? Но для кого? Разве солдаты, защищавшие свой дом, или принудительно взятые на войну, грешники? Многие из них и убить никого не успели. За что им такая кара? И, наоборот, все ли праведники, что в вольерах живут? Или в Зоне водку хлещут? Где справедливость?
– Это и нам неведомо. Все мы лишь песчинки в необозримом океане вселенной.
– А староста наш? – спросил я, внезапно вспомнив, что он участник обороны Козельска. – Почему он в Вольере?
Ингер лишь плечами пожал.
– И много таких, как он?
– В вашем Вольере еще Игорь Сергеевич, и в остальных по два-три.
– Что же, исключение лишь подчеркивает правило…Ингер, если уж разговор у нас откровенный, скажи, как дорогу домой найти.
– А вот этого, увы, не могу.
Я вздохнул, но не стал настаивать.
– И запомни, что если ты все же пойдешь в Дикое Поле и погибнешь там, то никогда больше не увидишь жены и детей.
Зато не буду больше страдать.
– Так ли? Кто знает, что ожидает нас после смерти?
И, не дождавшись моего ответа, Ингер растворился в воздухе.