Главная → Проза → Жанровые произведения → Фэнтези → СЫН РА. Пояснения

СЫН РА. Пояснения

23 января 2016 - Владимир Радимиров
article326966.jpg
           Пояснения к понятиям, именам и наименованиям

Ад – местопребывание существ заблуждающихся, с демонической душевной доминантой, уклонившихся от пути Совершенствования (Прави). Сфера отрицательного существования (извращённого, деградантского).

АР – имеет то же самое значение, что и РА. Бог наших предков, имеющий нерукотворный нетленный образ в виде Солнца (Ока РА - АРа, Его Сердца). В книге сделана попытка показа, как путём целенаправленных формальных изменений (перестановки букв в имени Бога и отрицания всего старого) властьимущие могут извратить даже самую светлую веру, разделив единый до того народ на части и сделав эти части друг другу враждебными.

Ангел – существо, далеко ушедшее по пути Совершенствования, Раб Божий в настоящем смысле этого слова. Ангелы строят свою жизнь на основе Прави и КОНа, стремятся к гармоии во всём. Активно борются с Навью и демонами.

Бог – синоним слова «РА». Творец и руководитель Вселенной. В слове "БОГ" зашифрована Его Тройственность, проявляемая в мире повсеместно и во всём: Б означает бой, бытиё, борение; О – отдых, остановка, оберег; Г – гибель, гнёт, гашение, т.е. – это сути Творения, Сохранения и Разрушения, каковыми они видятся через призму несовершенного мира.

Бояр, боярин – «боец ярый» – выдающийся воин, отличающийся от прочих мастерством в воинском искусстве и проявленной доблестью.

Веда – и «ве́дение» и «веде́ние» одновременно. Укоренённое в сознании существа знание, непосредственно слитое с действием на основе этого знания. Ведающий – это тот, кто непременно делает так, как говорит и считает нужным, и кто призывает к тому и других. Не голословный теоретик, а человек убеждённого действия, приводящего к общему счастью.

Вера – «ве́дание Ра», «веде́ние Ра» – процесс Совершенствования, Прави, сложившийся в народном сознании как знание Божественных правил и им следование, что несомненно помогает обрести людям счастье.

Вита (ве,вь) – «жизнь». Отсюда – развитие, витальный... Движение мироздание по спирали вверх (Вь – то что вьётся). Движение в правильном направлении – «в РА», противоположное движение «из-в-РА».

Витязь – «виту язвящий» – тот, кто убивает. В сознании народа образ витязя означает благородного воина, убивающего (лишающего жизни) врагов.

Власть – «вл – ст» – волевое воздействие на стабильное состояние, волочение чего-либо сопротивляющегося по воле волочащих. Система верховодства и руководства в несовершенных сообществах, предполагающих приоритет принуждения и обмана вместо главенства осознанной добровольности.

Ворола́д – «лад для воров» – название Земли в чертовской интерпретации.

Враг– «вр – г» – тот, кто несёт гибель Совершенству (Вере). В бытовом смысле – любой опасный недоброжелатель.

Дар – предполагаемая весьма высокая сфера бытия, где действуют более совершенные программы существования. В Даре правят Любовь и Единение и отсутствуют насилие и смерть. Навь проявляется в Даре в резко ослабленной форме.

Двавл (Дьявол) – глава земного тёмного жречества, существо, разрабатывающее теоретическую базу под демоническое мироустройство и активно способствующее его внедрению. Демон, не способный осознать Божественное Единство и остановившийся на стадии двойственности всего и вся. Главный обоснователь и поборник «теории абсолютной относительности».

Демон – «де-мон» – существо, избравшее неверный путь к совершенству и противостоящее Единству. Гордое, ограниченное, эгоистичное существо, способное лишь временно обладать преходящими благами и неминуемо из-за приверженности злу получающее Кару Божью.

Добро – то, что «доборолось» до прав существования. В узком смысле слова – всё, что существует (относительное добро), в широком смысле – проявленное на основе КОНа, угодное Богу существование.

Животные – существа низшего мира, не имеющие расширенной свободной воли и возможности отвлечённого осознания действительности. «Чисто конкретные» существа, живущие текущим моментом. Имеют полное соответствие чувств, черт характера и телесного устройства с людьми, поэтому являются в буквальном смысле этого слова «младшими нашими братьями». Совершенствуются, но медленнее человека. Так же как и у людей, предствители одного вида могут стоять на разных ступенях Совершенствования. Повсеместное поедание животных людьми в настоящее время свидетельствует о том, что люди в своей массе не вышли ещё из животного состояния и являются по существу говорящими, рассуждающими животными.

Жрец – неправославный священник, приверженец какой-либо религии.

Служитель культа своего бога при храме. Является представителем духовной власти, поэтому зависит от класса властьимущих и практически всегда поддерживает этот класс в противостоянии с народом. Кормится за счёт народных пожертвований. Как правило, наиболее добрые и справедливые жрецы не имеют большого влияния на жреческую верхушку, которая и определяет политику жречества в целом.

Законы – многочисленные правила, регулирующие взаимоотношения. Если законы не ориентируются на КОН, то они становятся несправедливыми. Из-за своей многочисленности, противоречивости и непостоянства необходимо нуждаются в записывании и комментариях. Современные конституции тоже являются по существу законами, а не КОНом.

Зло – «зело», очень – в буквальном смысле слова чрезмерность. Любое действие или творение, слишком сильно отклоняющееся от оптимального образа, т.е. ошибочное, неверное, недостаточное или лишнее... Малое зло связано с бытовыми негармоничными проявлениями, зло большое – с негармоничными действиями больших сообществ и систем.

Игра (Космическая) – «иго РА» – обязанность всех существ (частиц РА) самостоятельно добиваться совершенства, используя для этого все имеющиеся возможности.

Кара – «ка – РА» – казнь, гибель от РА. Наказание демонов и чертей за неправду и зло, ими творимые, сокрушающее их огороженность и возвращающее этих существ в число совершенствующихся созданий. В обыденом смысле – суровое наказание за грубое нарушение установленных правил.

КОН– Правь в так сказать юридическом аспекте. Свод устных, понятных всем правил, имеющих обязательно утверждающее, а не запрещающее значение. Предполагаемый мыслящими созданиями вселенский план Совершенства (ср. большой КОН – маленький «конец»). Сейчас в обиходе находится много слов с корнем «кон», обозначающих высшие для людей объединения (конституция, концепция, конгрегация, консолидация, консенсус, конгресс, конвент и т.д.). Геометрическая фигура конус олицетворяет собою принцип КОНа: переход общего (круг) – в единое (точка).

Корова Небесная – мифическая хозяйка Галактики. Высокоразвитое существо, организующее жизнь в Галактике на основе Прави и борющееся с демоническими поползновениями контролировать галактические процессы.

Кривда – синоним Нави. Ложные знания о Совершенствовании, неминуемо приводящие к бедам и несчастьям.

Люди – существа, являющиеся переходным звеном от уровня животных к ангелам, сочетающие в себе как жёсткие животные инстинкты, так и стремление к Совершенству и возможность осознанно осуществлять процесс совершенствования. В отличие от человеков, отличаются значительной гордостью, эгоизмом и агрессивностью, поэтому пока не принимаются в содружество космических держав и вынужденно изолируются на планете Земля.

Материя – то же что Ничто. Субстанция Бога, изначально не имеющая никаких качеств. Полный Ноль. «Материал» для построения Вселенной на основе Божественной Программы или КОНа.

Мера – «ме-РА» – «метод» действия РА. Путь Прави, предполагающий максимальную гармонию во всех действиях и творениях. То же что Середина (се-РА-дея́на). Высшее проявление оптимальности бытия.

Мир – Великая трёхмерная Сфера существования, сочетающая в себе как Добро, так и Зло. Обладает колоссальными возможностями и разнообразием. Место пребывания существ, не очень далеко ушедших по пути совершенствования. Предполагается обязательная Смерть – тяжёлый фазовый переход от состояния воплощения к состоянию развоплощения.

Навь – «на-вь» – буквально «не жизнь». Система реальных энергий, фиксируемая на уровне сознания и живущая в сознаниях, которая ведёт в противоположную сторону от Совершенства (КОНа), т. е. к гибели. Чрезвычайно умная и хитрая система, всесторонне проверяющая существа на прочность. Во многом совпадает с сутью мирового Разрушения. В явном мире противостоит Прави.

Правда – «прави ведание» – необходимое условие возможности Совершенствования, когда в каждом конкретном случае какого-либо действия или явления находятся оптимальные пути к Прави и выявляются неправильные пути.

Праве́д – православный священник, учёный, целитель, значительно опережающий других людей в области понимания Прави. В отличии от жрецов, умеет самостоятельно находить источники существования, поэтому не зависит ни от властьпредержащих, ни от «прихода».

Православие – то же что и Вера – учение людей о наиболее эффективном пути к Совершенству. Славить Правь – значит, изучать знания о Прави, следовать ей и распространять её среди народа. Правь гораздо древнее и шире христианского православного учения.

Правь – «по-РА-вь» – жизнь «по РА» – система знаний, проявляемая на уровне сознания существ о наиболее верном и гармоничном пути к Совершенству. На уровне Яви противостоит Нави.

Программа – «по-РА-играмма» – путь совершенствования существ от Начала, Нуля, Ничто до Божественного КОНа по дороге Прави.

РА – Бог европеоидных народов, а возможно и всех людей на Земле. Почитался Единым и Единственным Богом Вселенной, сочетавшим в себе как качества личного бога, так и безличного. Отец всех существ, не существующий (т.е. не пребывающий в ущемлённом и ограниченном состоянии), а творящий существование – Сущий. РА растворён во всём, но на уровне людского сознания особенно проявлен в виде солнечного света и прекрасных чувств человеческого сердца, в котором находится «иск – РА»(то, что ищет РА). Т.н. «аврамические» религии (иудаизм, христианство и ислам), возможно в силу своего пустынного происхождения и чрезмерного солнечного излучения в этих краях, выраженно или скрытно антисолнечно настроены.

Раб – «РА – б» – осколок РА, погружённый в бытиё, в Ничто (Материю) и стремящийся к слиянию с Единым РА (к Совершенству) путём расширения своего сознания. Понятие раба извращено тёмными силами и в настоящий момент понимается как «бесправный слуга» и «покорный исполнитель».

Работа – «РА – бт» – деятельность существа с целью преобразования Вселенной по пути Прави. Неразвитым сознанием понимается только как добывание источников существования. Идеальная работа та, которая производит энергию радости.

Радость – род высшей энергии, преобразуемой живыми существами из более низших и "потребляемая" РА. Отсюда «РА-дость» – то, что достаётся РА, «РА-доваться» – отдаваться РА. Единственный род энергии, принимаемый РА от существ. В православных обрядах энергия радости производится в массовых масштабах на радениях (РА - деяниях).

Разум – «Раз-ум» – единый ум, т. е. способность существ видеть всеобщую связь и зависимость всего со всем, а следовательно осознавать ответственность за свои действия перед Богом. Разумные существа выбирают дорогу Прави и активно не приемлют Навь и демонические заблуждения.

Рай – местопребывание существ, ясно понявших КОН и твёрдо следующих Прави, поэтому далеко продвинувшихся по пути совершенствования. Взаимоотношения этих существ построены на Любви и стремящемся к Единению Многообразии, и полностью лишены какого-либо насилия и лжи. Сфера положительного существования.

Расиянье – легендарная страна, родина европеоидных народов. Находилась на территории севера Евразии, предположительно также на материке Гиперборея. Отличалась прекрасным здоровым климатом и чередованием времён года. Располагалась (возможно, лишь частично) в пределах совр. России. Существовала в Золотом и Серебряном веках – временах Светлой эпохи.

Религия – «РА-лигия» – договор с богом или божественный закон. Религии мира – это осколки Единой Веры в Тёмную эпоху. Представляют из себя конгломерат крупных и малых сект (секторов, рассечённых частей), несущих в своих доктринах как положительные объединительные моменты, так и свойственную им неспособность к глобальному объединению из-за косности религиозных догм и эгоистических побуждений властьимущих классов.

Светово́р (Люцифер) – мифический главный демон Вселенной.

Сердце – то, что находится в середине. Физический и духовный орган, выполняющий центральную роль в жизнедеятельности тела и души. Физическое сердце обеспечивает снабжение организма энергией, духовное сердце – обеспечивает распознавание чувства Меры по пути Прави к Совершенству.

Сия́р, Сия́рыня – от «сиять» – уважительное обращение к влиятельному человеку в Расиянье. Ср. современные сэр, сир, синьор, синьора...

Солнце – «сильница РА», Его «Око», Его «Сердце». Нерукотворный, нетленный, неуязвимый для оскорблений Образ Бога, показывающий Его отдающую, положительную для всех без исключения природу. По Вере наших предков Солнце (в быту тоже Ра) нуждается только в одном виде энергии, идущей от существ – энергии радости, которую Солнце же и вызывает в сердцах своим прекрасным светом.

Существо – частичка Ра, внедрённая в материю, и имеющее плотное тело. «Плоть» –«пл-т» – поле твёрдое, особое состояние духоматерии на низших непросветлённых сферах бытия. «Тело» – тло, то что тлеет, истлевает, уничтожается и имеет только временное существование.

Существовать – «су-ществовать» – сложное слово, обозначающую систему сочастий от микроуровня до макроуровня, где буква «щ» указывает на ущемлённое, утеснённое обстоятельствами бытия положение. Существовать – значит, постоянно бороться, преодолевать нелёгкие препятствия на пути к Совершенствованию.

Счастье – «со-частие» – объединение положительных сознаний, чувствующих несомненно, что их усилия и содружество ведут к очевидному для всех Совершенствованию и благу.

Тёмная эпоха – эпоха неблагоприятная, препятствующая Совершенствованию. Поскольку существование в мире волнообразно, постоянно чередуются спады и подъёмы, рост и сокращение, то наиболее сильные различия в подобных изменениях имеют космический масштаб и объясняются неравномерностью излучений из Галактики во время движения солнечной системы вокруг Галактического Центра. Как Светлые, так и Тёмные эпохи длятся многие тысячи лет. В данный момент, по преданиям вед, Земля находится в зоне воздействия преимущественно тёмных энергий, но по некоторым данным, скоро должна выйти в зону благоприятствующих излучений. Реальность существования таких огромных циклов косвенно подтверждается существованием циклов малых: ночи и дня, хорошей погоды и ненастья, зимы и лета...

Ум– способность существа осознавать действительность и находить эффективные пути к собственному благополучию. Ум не способен к глубокому постижению всеобщих закономерностей, поскольку ограничен конкретной обстановкой, определённым временем и причастностью к очевидному, как следствие – может заблуждаться и служить Злу.

Храм – место предполагаемого, большего чем в других местах, присутствия бога. Организационный центр религий. Место служения жрецов, производящих в храмах свои обряды. Часто храмы ставились в тех местах, где излучения из земли благоприятны для жизни (благих местах).

Человек – от «целый, цельный» – высший представитель племени людей, осознавший своё неразрывное единство со всеми другими людьми представитель сознательного Земного сообщества, а также (и обязательно) – нерасторжимую связь с природой и миром. Следует путём Меры, Прави и КОНа. Активно противостоит Нави и чертям.

Чёрный Царь (Сатана, Шайтан, Кощей, Чернобог и т.д.) – мифический демонический глава захватчиков планеты Земля. Не самый сильный из космических преступников.

Чёрт – примерно то же самое, что и демон, но в более тесной привязке к понятию Зла. Существо, перешедшее черту зла и остановившееся в совершенствовании или деградирующее. Является покорным слугой собственных эгоистических страстей, которые становятся чрезмерными и ненасытными. Несёт Зло другим существам, отнимает у них энергию для обслуживания своих гипертрофированных похотей.

Чертограмма – «черто-играмма» – неправильная, искажённая программа, внедряемая несовершенными, уклонившимися от Прави существами в окружающий мир с целью стяжания личного ограниченного эгоистического благополучия.

Яван Говяда – собирательный образ сказочного православного богатыря.

Явь – «я-жизнь» – весь проявленный, данный сознательным существам в ощущениях реальный трёхмерный Мир, который разбит разделёнными сознаниями существ на неисчислиное количество «я». Поле битвы Прави и Нави.

Ярь, Ярость – особо сильный вид энергии, рождаемый существами для борьбы. Считалось, что ярость стоит выше простого гнева (огнева), поскольку для её рождения существо должно было оскорбиться, т. е. должны были быть попраны его основополагающие принципы (то, чем существо особенно дорожит). Холодная ярость – это мощный выплеск боевой энергии под контролем рассудка.               

© Copyright: Владимир Радимиров, 2016

Регистрационный номер №0326966

от 23 января 2016

[Скрыть] Регистрационный номер 0326966 выдан для произведения:                                               СКАЗ ПРО ЯВАНА ГОВЯДУ

          Глава 44. Про то как герой наш, из мира изверженный, родимой Земле оказался привержен.


   О человек, безбожник своевольный! Иль Божий сын? Иль раб Его, невольник?.. Вот ты стоишь у странного распутья, сомнений змеями отравлен и опутан, а пред тобой раскинулись пути. Налево, вправо, прямо ли пойти?.. Назад дороги нет – что было, не вернёшь, и время вспять уже не повернёшь. Ведь умер ты, из тела изгнан вон, и труп твой ныне – чуждый хладный "Он".
   Во-первых, левый путь тебе напыщенно вещает: закон природы жизнь в посмертье запрещает! Закрой глаза души, умри опять повторно – твоё сознанье, как и труп, тлетворно! То, что ты видишь ныне в изумленьи – лишь мозга гаснущего дивные взвихренья. Они пройдут, как дым, померкнут твои чувства, и в разуме умершем станет пусто. Ты только труп теперь – увы, мой друг, и ах! – а разум в трупе – что за чепуха! Отныне навсегда, покуда не сгниёшь, в могиле лишь обрящешь бытиё: на мрачном кладбище, в гробу лежать ты будешь, и жизнь свою, в Ничто падя, забудешь.
   – О что за ерунда! – тут правый путь встревает. – Сознанье тварей вечно пребывает! Ведь тело без души – всего лишь сущий прах, душа же в теле – спущена во мрак. Ты Богом послан был в том мире обитать, доколь не вздумалось Ему тебя призвать. И ныне Суд тебе великий предстоит, на коем Бог судьбу твою решит... Назад пути уж нет, забудь о мире бренном, в очах Божественных ничтожном и презренном. Тебе же вечное сознанье суждено, и резко двойственным нам видится оно... Обязан был ты в жизни приобщиться, когда ты ползал по миру мокрицей, единственному верному ученью, средь множества других, ведущих к злу и тленью. И если ты ошибся – горе, раб! – на веки вечные погрузишься ты в ад! Но коль тебе везло, и так вот уж случилось, что к вере правой ты всем сердцем приобщился – возрадуйся, счастливец через край! – тебе навечно уготован рай!
   – Послушай, друг мой, часть Меня, Мой Сон, – тут спереди могучий глас пришёл. – Иди сюда, всегда иди вперёд – не слушай то, что там лукавый врёт! Лишь силу Разума вбираю я в себя – Единый Ум, что действует любя. Я недозрелое сознанье отвергаю – к чему Мне фанатизм, на что любовь слепая! Кто думал о себе лишь как о теле, кто временем обузил Вечный Дух – тот недоросток в деле Веры, в самом деле, ещё он почкой Духа не набух. А тот, кто Бога по себе лишь мерит, кто Власти поклоняется, не Мне – тот в призрак жалкий исступлённо верит, он должен пострадать ещё вовне... Воистину, мала мирская жизнь, и мир препонами обилен до предела – там наполняет душу мелкомыслье, и сонм забот одолевает тело. Плод мудрости растёт совсем не скоро, кристаллу он подобен дорогому, и жизней надо будет очень много, чтобы взрасти как следует духовно... Крепись, мой сын, отверзни Духа очи, постигнуть правду в жизнях сих потщись, трудись, работай, не жалея мочи – и в свете Истины духовно пробудись!

   ...Несчастливо всё-таки живёт на земле человек. Странно... Вроде бы и противников тут людям нигде не видно, злые некие вороги их со свету изжить как будто не собираются; казалось бы, живи себе да радуйся – ан тебе нет! – словно с чистого неба градины, сыплются на головы бедных "сапиенсов" всевозможные лихие неурядицы.
   Как-то не по разуму всё у нас получается. Даже обидно, ей богу!..
   А вообще-то кто сказал, что человек земной превзошёл уже умом своим и делом животную незавидную ограниченность, из которой он вроде бы уже вышел? Ну, кто – с неба ли он спустился, или с какого другого боку появился – взвесил беспристрастно наши очевидные для стороннего глаза способности и недостатки, чтобы авторитетно и во всеуслышанье заявить: да, человек, несомненно, есть существо разумное – виват ему, слава, ура! – он голова, с маленькой буквы бог и нам равный планетарный брат!
   Увы! Экзаменатора разуму нашему нет как нет! Не является бесспорный авторитет. А от здешних многочисленных обитателей, от всяческих наших букашек, собачек и обезьяшек проку – пустяк. Как говорится, кот наплакал. Всякому ведь дурню понятно, что чем чем, а разумом братья наши меньшие явно не богаты. Умеют, правда, они немало, значит, ум свой у тварей всевозможных возможно есть, а вот где их разум – бог весть.
   Так и люди. При всей мощи нашего ума, которого бывает ажно палата или даже академическое собрание, истого беспримесного разума у мыслящего двуногого – очевиднейшая обнаруживается нехватка. Жаль только, что понимать это начинаешь только тогда, когда тебя из гущи кишащей суеты вырвет какой-нибудь случай. Чаще всего несчастный, или даже беда. Глянешь тогда незашоренным оком на спешку людскую и беготню, критически всё это дело оценишь, и поневоле оценку дел человеческих на меньшую гораздо изменишь.
   А как иначе-то?! Ведь при всей широте и глобальности наших деяний, при грозной технической оснащённости и преобразовательном нашенском размахе, проглядываются за всей этой колоссальной громадой не убеждённость в своей правоте, не спокойная и несокрушимая сила разума, а... жалкая слабость и животный постыдный страх! Да, да – именно они, сии гнилые корни всечеловеческой возни, и взгромоздили постепенно махину нашей цивилизации, в которую принудили определяющее и великое наше большинство взобраться и с окружающей нас природой не по-свойски разобраться. И вот, когда гигантский этот маховик набрал уже огромные обороты, наблюдая трезвым взглядом гордые наши, часто заоблачные свершения, вместе с тем начинаешь не на шутку опасаться катастрофического какого-то всепланетного обрушения. Воистину это так, ибо развив невероятно всё внешнее, его духовно и душевно не улучшающее, человек земной во внутреннем своём развитии оказался не дюже успешен, и этот разрыв между внешним и внутренним приобрёл мало-помалу характер весьма устрашающий.
   Много, много на Земле людей гордых, мнимыми успехами опьянённых и, в общем-то, дурью мающихся. Мало пока протрезвевших и во зле своём кающихся.
   Что говорите? Надобно пояснить? Путано изложено? Слишком, как бы это сказать... общо? И примеров явно не достаёт?.. 
   Хорошо. За примерами у нас дело не станет, и такого рода материалу с лихвою у нас достанет...
   Да вот, например, живёт некий человек. Ладно вроде живёт, не тужит, и себе в общем-то одному служит. Денег у него – куры не клюют. Всякого добра – тьма. Знакомых разных, нужных в его деле людишек (подельников) – масса. А вот кой-чего всё-таки ему не хватает. Ага. Счастья! Да и дорогих для него людей – друзей – раз, два и обчёлся. А может даже и до раза тут не дойдёт счёт.
   Хреновато, по большому счёту, этот небедный вроде человек живёт.
   А другой его собрат отчего-то вдруг преогромный домище приобретает. Большущие денжищи в хоромину эту вбухивает. И вот, наконец, убежище от погодных невзгод у него как бы есть, не на помойке же он обретается, имеется над главою его роскошный кров, удобства всякие, всё как полагается. А вот о том, для чего он вообще на земле живёт, и отчего он, как и раньше, несчастлив, сей домовладелец ни сном ни духом не ведает.
   Ну не ради дома ведь обосновался он на планете!
   Третий же людин почему-то решил, что телега для него поважнее будет самоей цели и пути. Не жалеючи кровных денег, покупает сей субъект дорогущую телегу, а ехать-то ему, по трезвому размышлению, и некуда. И лучше бы ему вообще на месте своём сидеть, чем ездить туда, куда он ездит.
   Так бездушная телега становится в извращённом уме важнее самого человека, и от разума недостатка превращается человек быстроезжий в какой-то телегин придаток.
   Ну а четвёртый человек ни с того ни с сего поставил вдруг на первое место так называемый успех. А для достижения оного проводит драгоценное времечко в суете и спешке. А того-то, чудак, не понимает, что сия спешка есть нехорошее состояние. Ведь когда мы на поезд, к примеру, опаздываем, мы же, спеша, никакого кайфу не получаем. Бежим, пыхтим, кряхтим, нервничаем... И вот это беспокойное по сути своей напряжение мы должны безоговорочно принимать за достойное времяпрепровождение?
   Ведь чепуха же очевидная...
   А как часто бывает обидно, что ты, который шустрее прочих оказался пострел, и чего-то там престижного оторвать для себя успел, а спустя время поостыл, отдышался, повзрослел, в игрушки эти наигрался, и вдруг понимаешь, что ты, ёж твою в передрягу, вот с таким носом-то и остался! Врубаешься тогда, малёхи охолонув, что на пустышку ты сгоряча клюнул, да сплошь и рядом бывает так, что твой ум это понятие догоняет слишком уж поздновато.
   Да, тяжесть пустой славы несносна. И не она ведь тебе принадлежит, а ты ей, и стоит только течению времени твою особу из сияния её куда-нибудь в полумрак вынести, как оказываешься ты внезапно у разбитого корыта.
   А на пьедестале славы обманной уже другой тщеславец стоит!
   И ещё. Под одёжею дорогою часто тело скрывается больное, за красивыми словами – прячется пустота, за бешеной деятельностью – маета. А вдобавок – незнание своей меры, и блестящего лиха везде химеры...
   Спросите: что за злая напасть заставила «венец творения» так низко упасть?   Повториться не побоюсь: слабость и страх, страх и слабость.
   Трусливый слабак – это гадость.
   Увы, человек сам по себе – слаб. Шкура на нём тоненькая, ранимая; чуть за какой-нибудь зацепишься гвоздь – и уже царапина вот такая, или даже дырища насквозь. А больно-то!..   И с силою мышц у него тоже промашка вышла: от медведя или льва не убежишь, за проворной козой не угонишься; неловко где-то с ног свалишься – перелом, башкою обо что-то твёрдое засандалишься – шишка.
   Худо жить с таким телом, братишка.
   Вот и получается, что сама не мощная человеческая конфигурация толкает недотёпу сапиенса на кооперацию. И всё бы то было здорово и мило, ежели бы такое объединение на принципе добровольного влечения происходило. Как говорится, по естественной любви, а не по искусственной необходимости. Во как тогда наше братство бы зажило!..
   Ан нет, брат, шалишь! Получается это наше коллективное слияние из-за банального (почти всегда) страха за своё бренное существование.
   А ведь по Прави-то мудрому учению насильное любое дело коли деешь, то обязательный получишь в итоге раздрай и непременное в процессе испытаешь мучение. Лишь свободная зрячая любовь – цемент мира наикрепчайший, а из коварного обмана и силового тупого перевеса никудышный получается замес.
   Вот из-за неправого сего духовного выбора Божья благодать почти нас и покинула, и стало у нас от этого дело дрянь: вековечные закипели ссоры да брани, вездесущие образовались межи да грани, а ещё братоубийства произошли неисчислимые, и такие преступления случилися, от которых кровь в жилах стынет...
   Не было бы этого ничего, ежели бы любовь союзы наши крепила, а не страх небытия и не выгода шкурная постылая!
   Ум! Да, ум... Это, безусловно, оружие. Грозное оно, действенное, многоохватное, могучее...
   Правда – увы! – не самое наилучшее. Ибо сплошь и рядом бывает, что он, подлюга, по своим пуляет. Ум ведь в основе своей, без примеси будящих желаний, холоден весьма, расчётлив, бесстрастен. Это всего лишь аппарат такой вычислительно-накопительный, и кто полагает, что он, мол, вершина всего, высших тайн бо причастен – тот по большому счёту глуп, и в оконцовке всегда несчастен.
   Ум пресловутый и зеломногознающий – вовсе не хозяин, не господеян, не ведущий. Он – расторопный и ловкий исполнитель, лакей, слуга, более могучему владыке служить обязанный. Горе тому умнику, который волю настоящего и единственного господина не признаёт и кто подчиняется негармоничным велениям ума! Удел такого глупца – неведения тьма, добра и зла роковое неразличение и, как следствие – к удовольствиям очевидным неразумное влечение, а затем... неминуемый в своей неотвратимости реальный крах и получение заслуженного пред тем мучения.
   Ведь наш ум Общего в мире не видит. Незрелым будучи, он всего чаще стоит за нестоящее, ненастоящее, уничтожающееся постоянно и преходящее. Он эгоистичен, в хватке деловой он – герой; чужого, непонятного он всегда побаивается, предпочитая подозрительному неведомому кровное своё и привычно ему родное. Его предел – сознание групповое. А ежели над его всегдашнею суетою нет верховного контроля, то он с равною, случается, производительностью выдаёт на гора хорошее и плохое, ограниченное и лихое, вредное и полезное, сложное и простое...
   Искать в этой кутерьме какой-то высший смысл – дело пустое, потому что его там нет, и не было никогда. Правду говорят: ум без разума – беда! И в жизни нашей совсем не на ум нужно делать ставку и вовсе не ему следует возводить пьедестал.
   Потому что Разум хозяином единственным надо всем поставлен!
   Разум!..
   Лишь он один стоит непоколебимо за Единицу, за Общее, в другом видя себя, а в себе другого. А главное – он обладает оружием в мире самым лучшим: волей. Да!.. И не простою волею житейской разум владеет, а волею высшею, спокойною, могучею, необоримою, благом истым щедро даримою... Вот когда в людях эта сила великая начинает просыпаться, тогда лишь они человеками – существами цельными, не ужатыми, не исковерканными – право получают называться, ибо только в этом случае уходит из них то, что их ранее мучило: гордость, жадность, слабость и страх... Все свои уровни бытийные человек тогда воедино соединяет, словно бусины драгоценные нанизывая их на нитку единой воли, или словно вкладывая их один в другой, подобно ярким матрёшкам, и рождается путём такого сложения Великая Гармония!
   Становится тогда бывший неразумный слуга сыном или дочерью Ра, в истинном смысле слова Рабом Божьим, Его могучим Ростком, в многообразном бытии добровольно укоренённым и высшею властью творить Отцом нашим наделённым!
   Воистину, Человек – это звание наидостойное!
   Увы, братья Явановы не были ещё человеками. Были эти два обормота, по разумному счёту, обыкновенными обывателями недалёкими, умными и говорящими почти что животными.
   Людьми...
   Вот и спасовали они пред силой лиха.
   Но довольно о них. Мы же повествуем о человеке Яване, а не о братьях его, болванах.
Умер Яван Коровий сын по прозванию Говяда. Отмерила неумолимая старуха Смерть пребывание его на земной тверди до минуты, и путь Ванин по дорогам Земли-матушки позакончился.
   Да только сам-то Яван-человек не окончился!
   Ага! Скончался он, это правда, но с душою ведь и сознанием не расстался. Просто заставила сила тёмная душеньку Ванину неуёмную тело евоное прочь отторгнуть, и так получилось, что он вроде как из некоего скафандра, по современному выражаясь, разоблачился, в котором на поверхности планеты нашей только и можно существовать.
   А зато приобрёл он, неожиданно для себя, чудесную способность в атмосфере земной парить да летать. Навроде как шар...
   Да даже ещё, чем шар, лучше!
   Странный, в общем, получился случай. А ещё страннее оказалось то, что его новое вроде бы состояния почему-то очень знакомым показалося Ване. Даже более родным, привычным, и супротив земного его муравьиного ползанья намного более обычным. Вся же предыдущая его жизнь ему теперь виделась умалённо-отстранённой, какой-то очень далёкой и почему-то даже убогой. Ну а желания всевозможные, которые до смерти его сильно занимали, как-то враз все погасли, ослабли и своими побуждениями ничуточки более его не донимали, а все прежние хлопоты и заботы уже не требовали от покойника никакой работы.
   Необыкновенно роскошное и величавое небо богатыря освобождённого теперича занимало! Россыпи знакомых, но сейчас несравненно красивейших, чем прежде, звёзд, совсем по-иному теперь сверкавших, внимание Ванино привлекали до себя чрезвычайно. Сама, казалось, вселенская бездна в торжественнейшей абсолютной тишине пробуждённой душе открылася, и от благоговейного созерцания этого безбрежного великолепия настроение Яваново совершенно переменилося. Манили всевластно душу его сии потрясающие небеса, и мнилися Ваньше в глубинах их неизведанных интереснейшие и завлекательные чудеса...
   А Земля... Ну что там Земля… Планета, в общем-то, как планета, и на фоне фантастических звёздных скоплений её и вовсе как бы даже не было.
   И вот, когда память о родной Земельке в сознании новом Ванином совсем уже почти померкла и замутилася, вертящийся пространственный круговорот неожиданно пред ним раскрылся. Абсолютно он был чёрный, большой, страннющий, безгласно к себе зовущий и неотвратимо к себе влекущий...
   Яван всегда был парнем бесстрашным. Не стал он каким-либо образом упираться или пытаться удрать, а дал себя без колебания этому жерлу необыкновенному вобрать. И как только Ваня внутри сего образования очутился, так в тот же миг по какому-то желобу перламутровому с непредставимою быстротою он покатился.
   Помчалася душа его по спирали в неведомою какую-то даль...
   Долго ли он летел али коротко, определить сиё возможности нету, только показался вдруг впереди где-то ярчайший до необычайности свет. Яван же ничуточки этому явлению не удивился, он почему-то был уверен, что так тому происходить было и положено, что ничего в его полёте нету невозможного, и что произошло то, что происходило всегда – вот только он позабыл когда...
   А этот дивный свет всё приближался, приближался, какой-то мелодичный звон в душе Ваниной раздался, и наконец – он сразу весь в этом свету оказался!
   Невозможно передать словами, какие Яван испытал ощущения!
   Разве что приблизительно это сделать, примерно...
   Счастье? Радость? Любовь?.. В нерушимости Света полнейшую уверенность?.. Благо? Покой? Безмерность?..
   Да бесполезно! Слова-то эти мы слыхивали, их знаем, а вот что они на самом деле обозначают, и близко, пожалуй, не ведаем. А вот чего там действительно не было, так это печали, горя и бед.
   Да какие там ещё беды! И малейшего неудовольствия в душе Явахиной не проскальзывало. Намёка даже на него... И абсолютно никакого не было о плохом помину, словно всё неправое и лихое раз и навсегда кончилось, давным-давно прошло и без остатка куда-то сгинуло.
   Домой Яван вернулся, домой – в Самого Себя Главного!
   И тут, когда он совсем уже собрался со Светом неизречённым слиться и в его ласкающей бесконечности раствориться, неожиданно его что-то в груди дёрнуло, даже резануло, и почему-то назад его потянуло. И открылася очам его беспечальным доселе незримая, темноватая на фоне окружающего нить, коя через свет непонятно куда вела и покоя окончательного душе Ванькиной не давала. И как бы притягательно ни манил его Великий Свет, но – нет! – нитка миловидная тянула всё же сильнее, и её притяжение показалось Ване отчего-то и главнее и важнее.
   Без досады совершенно и сожаления он тяге этой поддался и куда-то там за нею подался.
   Не сказать, чтоб далёко... 
   В той области, где Яван вскорости очутился, тоже было светло, но были там и тени. И как-то сразу оказался он подвержен прежним хотениям! На мгновение всё вдруг перед Ваней пропало – ему даже показалося, что он всего-то-навсего зажмурился, – а когда через миг опять глаза свои открыл, то явился взору его удивлённому совершенно новый неведомый мир.
   Этот мир был ослепителен!
   В буквальном смысле этого слова.
   На лазоревом, чистейшем, без дымки и без малейшего облачка небе горели три сказочно-прекрасных солнца, на которые можно было преспокойно смотреть без какой-либо в глазах рези. Одно из них было голубоватое, противу земного огромное, другое, как и у нас, жёлто-белое, а третье, самое из них невеликое, розовое было с красными бликами. И все три светила в разных частях неба каждое на свой лад светили.
   Да что там светили – жарили, пекли, испепеляли и страшную по силе энергию на новую для Явана твердь посылали!..
   Оторвав, наконец, взгляд своих очей от сих удивительных небес, Ванюха с не меньшим удивлением заозирался окрест и обнаружил, что находится он в какой-то бескрайней пустыне, где словно застыли в своём беге волны желтейшего, как крыло бабочки-лимонки, песка.
   И ни деревца кругом мало-мальского не оказалося, ни травиночки даже, ни куста... Всё было абсолютно пустым в той пустыне и, казалось, само время тама застыло.
   «Ого-го! – подумал в оторопении Ванюша. – Называется, умер! Да тут ещё разок окочуриться придётся, ежели какого спасения мне не найдётся! Пожалуй, оплыву я как свечка в этакой-то печке...»
   И он утёр с лица пот, который катил с него градом. Нельзя сказать, что был рад он – скорее наоборот – не нравился ему новый переплёт.
   Решил тогда Яван пройтись до ближайшего бархана и с его верхотуры поглядеть на окрестности. Авось чего и откроется-то на местности?
   Ох, и мучительно было ему переставлять ноги по зыбкой той раскалённой дороге! Да куда ты будешь деваться-то? – на бархан иначе ведь не забраться было.
   Шёл Яваха, шёл, словно по углям калёным ступая, и под конец ажно из сил он повыбился. Зато своего добился: на холмище высоком очутился и с любопытством во все стороны башкою завертел.
   Да уж, смекнул он сразу – хреновое дело! Ведь куда глаз ни кинь, всюду расстилалася аж до самого горизонта однообразно-волнистая пустыня. Как прям чудовищное песчаное море – Ване бедному на горе.
   Ого-го! В пору было даже и подрастеряться – куда ж тут, в жёлтую дребедень, податься!.. А жарища уже наступила такая, что присел даже Ваня, ножкам своим в отдыхе потакая. Словно бы на сковородке он угнездился. И если б не небесная его бронь, то наверное спёкся бы он уже, и был бы вскоре песком этим погребён.
   «Не, – завертел он несогласно башкою, – уж лучше стужа лютая по мне! Ну, никогда же я эту жарынь-то не любил. Эх, счас бы снегу бы!..»
   И до того явственно Ванюха расейские сугробы да морозы представил, до того жадно о снежке пушистом он возмечтал, что и в самом-то деле навроде как холоднее вокруг него стало. Ага! Ваня даже плечами в удивлении пожал, поскольку такого волшебного изменения ничуть не ожидал.
   А кругом-то уже действительно вовсю холодало. Откудова ни возьмись, на ясном досель небеси тучи-облаки вдруг появилися, и в количестве-то отнюдь не малом. Три горячих ярилы враз пропали, за тучами скрылися, и не минуло и минуты, как в воздухе первые снежинки вдруг закружилися, а ещё через минуточки три густющий с неба снегопадище повалил. Да в придачу ещё и настоящая пурга снежную карусель закрутила. И такой наступил неожиданно морозище, что Ванята ажно съёжился весь апосля-то жарищи.
   «Ах, я ж и глупый баран! – раздосадовался тогда Ваня. – Накаркал ведь себе буран!..»
   А и взаправду там бушевал-то буранище. Такущий везде валил снегопад, будто на коченеющего Ваньку невидимые черти снег швыряли лопатами. Ветрюга же неимоверный выл и ревел, точно зверь. Под его напором неудержимым не сумел Яван даже встать – упал он на спину и в сугробище беспомощно забарахтался. И почуял он с каким-то ошарашенным недоумением, что заносит его снегом-то к едреней фене. Ещё несколько мгновений, и вовсе засыпало бы напрочь, как какого-нибудь крота...
   «Что ещё тут за ерунда?! – обескуражился совсем тогда Ваня. – Прям какая-то магия!.. Пора бы уже этой вьюге и прекратиться, а то, неровён час, и в сосульку тут можно превратиться!..»
   И только он так-то подумал, только ему прекращение сей вакханалии в мечте недостижимой привиделось, как вдруг – чик! – всё как есть по задуманному и случилось: буря неистовая, будто по мановению чьей-то руки, быстро-быстро и угомонилась.   Урезонилось неожиданно это лихо, и стало в той снеговой пустыне тихо-претихо.
   Разлепил Ваньша с трудом немалым запорошенные свои глаза, из-под снега кое-как наверх он выбрался и разлёгся на перине снеговой, словно тюлень. Порядочно, надо сказать, он обессилел, даже рукой пошевелить ему было лень. Одна лишь голова его бедовая ещё кое-как служила ему и прикидывала, между делом, что к чему...
   «Чего-то я тут не пойму, – рассуждал он по поводу пережитого, – как-то всё не то...   Сначала вроде зной стоял невыносимый, а тут тебе и ужасный грянул мороз. Да быстро-то как! Неужели это я сам так управил: захотел после жары стужи – вот тебе и стужа, друже! То тебе одно, то другое. Чудно как-то, ей богу! Спросить бы штоль у кого...»
   И покуда он эдак-то кумекал да в снегу, приустав, лежмя лежал, неожиданно дивный звук в безмолвие то белоснежное вошёл и заинтересованного слушателя в лице Явана нашёл.
   Прислушался Ванюха получше и даже оторопел, потому что это голосок девчоночий необыкновенно проникновенно песенку без слов пел. И до того сия песенка незатейливая тепло и ясно звучала, что замёрзшая было душенька Ванина сразу же оттаивать начала...
   Поразился Яван услышанному чрезвычайно, потому как в прежней его жизни на Земле куда как глуше было любое звучание. Для внимания этого дивнозвучия словно другими стали Ванькины уши – ну так бы слушал он песню сию и слушал...
   Вскинул он тогда в ту сторону голову и видит – девчушка не дюже большенькая в его направлении движется, босыми ножками по снегу ступая и в сугробах почему-то не утопая. Лет десяти так на вид. В платьице коротенькое, всё сплошь цветастое, она была облачена, и как-то чудно казалася при том весела, по-видимому, ничем будучи не опечалена и не удручена.
   Ване сразу глаза её глянулись: огромными они были, широко распахнутыми, длиннющими ресницами, словно опахалами, украшенными, и голубыми такими, преголубыми.
   Ну как бирюза были глаза!
   А ещё Ванькин взор отметил светлые, до плеч, волоса, маленькие фигурные ушки и на вздёрнутом носике весёлые веснушки.
   «И как это она не мёрзнет в такой-то мороз? – пуще всего сему Ваня подивился. – Я-то чуть не стал здесь ледяной глыбой, а ей видно хоть бы хны!»
   А девочка тем временем к нему совсем уже приблизилась, над лежащим Ванюхою встала, улыбнулася ему донельзя приветливо и чудеснейшим колокольным голосочком вот чего сказала:
   – Здравствуй, незнакомый мальчик! Приветствую тебя на нашей планете Оанессе! Только... как ты оказался в этом месте?
   Вот всё что угодно готов был Яван от этой замечательной девчушки услыхать, но только не эту фразу! Мальчик?! Кто тут мальчик?! Он что ли?..
   И только сейчас почему-то Ваня на тело своё обратил внимание, а до этого оно как бы вовсе в его сознании не существовало, ибо одни лишь чувства новые голову его занимали. На свои руки и прочие члены он, значит, посмотрел, и больше чем от холода задубел – ёж же твою в корень! – его прежнего тела-то не было у него более, а было оно, ни с того вроде ни с сего, как в детстве: совсем невеликое, мальчишеское, хотя и в уменьшенную прежнюю шкуру одетое. 
   Девочка же, словно почуяв Ванюшино оторопение, на выручку ему пришла с объяснениями:
   – Не волнуйся ты так, дорогой мальчик! – улыбаясь, сказала она. – Ты ведь только что чудесным образом на свет появился в замечательном нашем даре. Это, хоть и редко, но у нас бывает. Не пойму я только, отчего ты так негармонично местность вокруг себя преобразил? Возможно, это оттого так случилось, что ты из негармоничного мира к нам явился?.. Но это мы сейчас быстро поправим, – уверенно добавила она, – Добро пожаловать в прекрасный наш дар!
   И она на корточки перед закоченевшим Ваней присела, потешно щёчки надула и... на него дунула. И было то её дуновение сильным необыкновенно, неожиданно приятно горячим и непередаваемо оживляющим. Вдохнул ароматный дух в себя Ванюха и мгновенно он встрепенулся, почуял мальчишка-витязь, что вместе с силушкой новой и бодрым энергичным здоровьем все чувства изощрённо в нём обновились, и тому, что сделалось вдруг вокруг, он подивился...
   А и было-то чему! Ну вся-то окрестная местность плавно этак преобразилася: пропали вмиг поля снеговые, прежние песчаные барханы землицею плодородною покрылися, повырастала везде удивительно сочная трава, и до того роскошные распустилися вокруг цветочки, что лучше быть даже не могло – и точка!
   Расцветки у этих цветов оказались разнообразными – гораздо более семи-то наших красок глаза Ванины теперь радовали, и супротив тёмных адовых они были светлыми, веселящими и очень приятными.
   Как-то даже стало Ване невероятно.
   А о запахах, которые сии дарские цветочки источали, и упоминать даже не надо – фимиам, как есть фимиам!..
   Ну а всего более восхищала Ванюшу стоящая пред ним маленькая дама, а никак не нюх его собачий. Он-то, оказывается, не только то, что зрели его глаза, видел, но и всё оставшееся кругообразно наблюдал: и вверху, и внизу, и сбоку, и сзади. Правда, то, что было спереди, лучше и чётче он различал, в мельчайших самых деталях.
   А впереди у него девочка эта фантастическая стояла. Глянул на неё усовершенствованным зрением Ваня, и аж сомлел даже от возникшей к ней приязни.
   А и действительно она была хороша и прекрасна! Тело её казалось сейчас сверкающим, и блистающею показалась её душа... Да, да – не только естеством своим она притягательное благоухание источала, словно была она не человеком, а каким-то райским цветком,– но и от души её чистой, в теле её Яваном явно угадываемой, распространялся некий волшебный ток. Это была удивительная тончайшая как бы вибрация, коею невозможно было не наслаждаться и не восторгаться...
   – Как зовут тебя, добрая дева? – вопросил Яван и удивился сам, потому что и его голос теперь звучал прекрасно.
   – Сияна! – ответила она премило и улыбнулась очень нежно, блеснув зубками совершенно белоснежными. И – странное дело – от самого имени её произнесения даже воздух вокруг её ротика расцветился многоцветным свечением и озарился восхитительным сиянием, неземною притом мелодиею сопровождаемый...
   – А тебя? – в свой черёд спросила она.
   – Меня – Яваном, – ответил Ваня. – Я раньше жил на планете Земля, в мире. Меня, Сияна, злые люди убили. А потом я к Свету неизречённому летел, летел, затем остановился и вот... тут непонятно как очутился.
   – Земля?.. – переспросила Сияна. – Я её знаю. Это небольшая такая планета на краю света, в мире всё ещё находящаяся. Там добро и зло пока перемешаны, и добру ещё предстоит зло побеждать. Вот, значит, почему, Яван, ты такую явь нехорошую вокруг себя здесь создал! Ты видно очень на своей планете страдал, да?
   Что было Явану на это ответить? Ненадолго он вдруг оторвался от теперешней своей действительности и как бы мысленно оказался в прежней своей жизни. И показалися ему те мгновенные воспоминания до того отчётливыми кристально и невозможно живыми, словно он вновь всю свою прежнюю жизнь с начала и до конца пережил. Не пришлось   Ване клубочек ниточек памятных назад отматывать, ибо целиком весь этот клубок в сознании его озарился, и такой памяти своей Яван поразился.
   А потом на Сияну он поглядел и обескуражился не менее – та-то, оказывается, плакала, к вящему его изумлению. Из прекрасных её глаз чисто жемчужные радужные шарики по бархатным щёчкам катилися и со звоном тончайшим на землю пред нею падали.
   – Что с тобою, Сияна? – вопросил тут же Яван. – Отчего ты плачешь, рыдаешь? Отчего слёзы горючие из себя источаешь? Может быть, я тебя как-то обидел? Или что-то ужасное в воспоминаниях своих увидел?.. Не, ну! Вот что вы, девчонки, за народ такой, право – чего-чего, а слёз у вас и вправду немало!
   – Ой, прости меня, милый Яван! – ему, всхлипывая, Сияна отвечала. – Жену твою, Борьяну, очень мне жалко стало. Неладная её ныне ждёт судьбинушка – не сможет она на вашем свете белом пожить-закрепиться. Убьют её вскоре вороги злые, и возвертается её душенька в пекло на погибель. Эх, если бы ты, Ваня, в живых остался, ты бы в обиду её не дал!..
   Тут уж и Яван огорчился несказанно, ощутив вокруг сердца сильное жжение. Тяжело он переживал своё в миру поражение. Да только чего уж теперь-то поделаешь! На землю чай не воротишься – назад ведь пути нету. Некому будет призвать злодеев к ответу.
   – Как это нету?! – воскликнула неожиданно Сияна, Ванины мысли угадав, и как солнышко притом просияв. – Тело-то твоё, Яван, на белом свете целым осталося! Есть у тебя надежда ещё раз на Землю-то возвертаться – есть, хотя и малая!.. А ну-ка идём! – недолго думая, взяла она Явана за руку и вперёд его куда-то повела по мягкой-премягкой травушке. – Я бы и сама тебя на планету ту переправила, да только, к сожалению, такого преставления делать я пока не умею. Я ведь сама ещё ученица, и мне ой сколько ещё надо учиться. Зато у нас такие имеются великие умельцы, что это, возможно, не делом для них будет, а мелким дельцем.
   И пошли они, в руке держа руку, по чудесному тому лугу.
   Всё быстрее и быстрее вперёд идут, да плавно-то и легко весьма, едва заметно лишь от травки отталкиваясь. И пока они эдак продвигалися, мелодия невесть откуда в окружающем пространстве взялась, очень такая бодрая, оптимистичная и с шагами их соразмерная.
   Само Явана с Сияной движение ту музыку создавало, наверное.
   Между тем наша славная пара и не шла уже, даже не бежала, а не касаясь прямо земли, над звенящим лугом по воздуху летела, и вся окружавшая их природа песню надежды им радостно пела.
   – Ты в каком времени, Ваня, существовать желаешь? – Сияна тут вопросила мило. – В быстром или в неторопливом?
   – Как это? – Яваха влёт не допёр. – А у вас что – разве есть выбор?
   – А то как же! У нас на Оанессе несколько временных потоков имеется, и коли ты желаешь со мною остаться, чтобы я попутно родину свою тебе показала, то тогда советую медленный поток принять для себя, а то, я боюсь, с быстрым я не совладаю...   Уверяю тебя, дорогой Ваня – мы ничуточки не опоздаем!..
   Ну что же – Яван был обеими руками за... Интонация голоса этой милой феи внушала ему полную уверенность, и Ваня безоговорочно и решительно ей поверил.
   А между делом они луга те пряные почти уже миновали, и увидел тут Ваня, как под крутым склоном, на широком вольготном просторе пораскинулось пред ними бескрайнее раздольное море. Цвету оно было необыкновенного, на Земле невиданного – навроде светло-такого-изумрудного, и до того прозрачная была в нём вода, что рассмотреть дно поодаль даже было не дюже трудно, а возле берега и вовсе была сущая ерунда. Переливающиеся сим цветом сказочным плавные волны с лёгким плеском набегали на сверкающий, точно аметист, берег, и своими переливами, приливами и отливами производили мелодию предивную, душу людскую мягко чарующую и к себе потому ласково зовущую...
   И тут только Яван заметил, что прежних трёх солнц на небе больше не было, но темнее оттого не стало вовсе, ибо светился, оказывается, сам воздух, а ещё великое море, и всё вообще превсё.
   Даже Яван с Сияною слабое сияние вокруг себя излучали.
   – Айда, Ваня! – воскликнула тут страстно его проводница, после чего не замедлила с высокого обрыва в пучину вод устремиться. А вслед за нею прыгнул со скалы и Яван, точно оказался он от зова морского пьян.
   Бух-х! – и словно животворная сила душу Ванину ободрила, и поплыл он в волнах певучих так стремительно, что стало ему от прыти такой удивительно. Глянул он тогда на свою спорую спутницу и чуть было даже сперва не рехнулся, потому что заместо девчоночки субтильной резвился на волне пенной... прекрасный изящный дельфин!
   «Ба-а! А почему бы и мне не сделаться дельфином?!» – мысль тут шальная Явана осенила. И до того сильно он этого захотел, что только фыр-р! – и сам-то дельфином стремительным над волнами неуёмными полетел.
   Волшебное же то море, как и ранее чарующий дивнопахнущий луг, оказалось дельфинам новоявленным большим другом. Словно радуясь прыжкам их улётным, пело оно им песню молодого задора...
   Ух же, и разогнался там Яван!
   А потом вниз попристальней он глянул и поразился немало: аж до самого недосягаемого, казалось, дна, словно в дымке некой под ним лежащего, было хорошо превесьма видать. Прекрасные горные хребты и скалы, в толще вод величаво блистая, горделиво внизу лежали. Всевозможных же водных существ стаи несметные везде и всюду были легко заметны. Они плавали, парили и сновали, и их души искромётные радость ликования плывущим дельфинам посылали.
   – Нам с тобою, Ванюша, сиё море переплыть будет нужно! – мысль стремительной Сияны уловил Яван. – Это даже не море, а малый такой океан. Скажи – он тебе понравился?
   – Это чудо, а не океан, дорогая Сияна! – мысленно же воскликнул в ответ Ваня. – Даже если покину я ваш дар, навсегда в моей памяти сей океан останется!
   А скорость движения у обоих наших плывунов была уже такая, что в прыжках многосаженных они весьма далеко по-над волнами пролетали. И захотелось тогда Явану превратиться в летящую птицу, чтобы пуще ещё к цели неблизкой устремиться. И едва лишь сила сего желания переполнила сердце Ванино, как эдак-то всё и получилося: душа его пылкая в теле птицы быстрокрылой очутилася, похожей на нашего белопёрого альбатроса, которого его воля по морским просторам носит.
   И тож Сияна от Явана не отстала, такой же в точности птицею быстро став.
   Так они там и летели, пока впереди полосочка земельки не завиднелася, а через несколько минут окончился их океанский путь, и очутились наши дети на прекрасной и дивной земле, где на златой песок они приземлилися и опять, значит, в людей превратилися.
   – Это островок мой родной, Люмизорра, – передала информацию Сияна как раньше, голосом. – На сём острове ещё родители мои жили до их преображения и ухода в другое измерение. Я вот живу тоже. Здесь, Ваня, всё особое, на другие места непохожее...
   И добавила, Явана за руку взявши:
   – Пойдём, Ванюша, я тебе сторонушку свою родимую покажу!
   Оборотились они спинами к океану и тронулись по направлению к лесу Сияниному, живою стеною впереди стоявшему и разноцветьем невиданным поражавшему. И едва они к тому лесищу приблизились, как музыка из-под сени его заиграла: успокаивающая такая, мягкая, не звенящая, слегка очаровывающая и силы дарящая. Казалось, что это сами лесные великаны для них её играли каждый на свой лад, виртуозно просто и сладостно, и от этой симфонии восхитительной сделалось на душе у Вани покойно и тихо радостно.
   Наконец в лес они по дорожке вошли.
   Огляделся тогда маленький витязь, поозирался, голову даже вверх задрал и диву дался. А и чего ему было не удивляться, когда хоть и высоченным был тот лес, а нигде в нём не было ни одного тёмного места, поскольку сами растения свет вокруг испускали, да и воздух являлся там ни более, ни менее как овеществлённым светом. Оттого-то даже внизу, на красочной земле, растительность кустилася просто богатейшая, и даже прутика сухого нигде было не сыскать, не то что у нас, где сущобы всякие да трещобы всюду и везде по лесам непролазным имеются в великом достатке. Тут же всё было в полнейшем на сей счёт порядке, а цветов всевозможных так просто видимо-невидимо оказалось, а такоже и плодов чудных множество прямо невозможное.
   А вдобавок к тому невероятное количество бабочек каких-то, и вроде как стрекоз, или как там они у них называются...
   Вся сия крыломашущая компания не гудела, не гнусела, не металася, а весьма приятно зудя, степенно и виртуозно вокруг летала и по всей видимости жизни премного радовалась, пия с цветков нектар и лакомясь сладкими плодами. Превеликое количество было здесь этих прекрасных и разнообразных тварей.
   Но это было только начало. Под сенью леса величавого, располагавшегося на холмах и скалах, птиц порхало мягко сказать немало, и эта пернатая армия тоже отнюдь не молчала: в великой вышине разнокорых пышных деревьев эти создания меж собою перекликались красивыми голосами, туда да сюда по своим делам они перелетали и яркостью оперения насекомое царство чуть ли не затмевали.
   А уж пели некоторые из них как! О-о! Таких звуков прелестных не слыхивал Ваня давно.
   А тут вдруг заприметил он некую вблизи себя зверушку, такую маленькую, забавную и пушистую, что на игрушку ожившую она несомненно походила. Появилася сия животина впереди них неожиданно, из-за ствола на ветку она прыгнула, чуть выше головы у Явана оказалась да вдруг человеческим голоском и сказала:
   – Оао, Сияна! Оао, мальчуган!
   Явана будто колотухой по темечку вдарили. Да где же это было видано, чтобы зверухи-то разговаривали!
   А мякушок этот живой подмигнул Ване озорно, а потом вперёд подался и рожи смешные корчить принялся. И зубки в его пасташке ощеренной по форме были чисто человечьими.
   – Знакомься, Яван, – сказала довольно Сияна. – Это приятель мой добрый по имени Славишка. Забавней его тут нет.
   – Славишка, привет! – поздоровался Яваха с пушком говорящим. – Я тебе рад!
   Посмотрел тогда зверёк на Ваню проницательно, головкою покивал, пуще прежнего заулыбался, ногою за ухом почесал и сказал:
   – Это, Сияна, очень сильный человек, хоть ещё и маленький! Борьба со злом распоясавшимся – вот его в мире задача! Ты помоги ему, чем можешь, хозяюшка, а то я вижу, что в дар он попал случайно... Ну, желаю удачи тебе, богатырь Яван!
   А сам скок за дерево, да и пропал, только его, значит, и видали.
   И ещё, надо сказать, немало подобных встреч у них там бывало. Оказалось, что птицы и звери в том лесу и разговаривали, и мысли даже читали. Все почитай, кто им на пути попадались, а были среди них поистине существа удивительные, не пугались и не убегали, как у нас, а подходили смело и о том да о сём с людьми заговаривали. Как оказалось, Сияны известное время на острове сиём не было, ибо училась она в четвёртом классе на материке дальнем – вот поэтому местное население ей так и обрадовалось.
   – У нас, Ваня, сейчас каникулы настали, – сообщила она Явану, – так что я случайно на тебя-то набрела... А может быть, и не случайно, – она добавила. – Я слыхала, что случайного на свете ничего не бывает. Это, правда, в старших классах теорию случайности проходят досконально, а мы другое сейчас проходим...
   – Интересно, что? – полюбопытствовал Яваха.
   – Ну... о Боге общие сведения, о даре, о мире, о добре и зле. А ещё о вере...
   Тут уж Яван не удержался и с таким жаром к Сияне пристал, чтобы она ему о своих знаниях рассказала, что та часа два, ежели по-нашему, почти что без умолку о всяком болтала и Ваню на сей счёт как бы просвещала.
   И получил Ванёк вот какие сведения. Оказывается, Бога в даре звали не Ра, как у нас, а Ао, что было в общем-то похоже на наше звучание, но явно мягче. Дарцы существовали в различных измерениях, всего числом до двенадцати, и одним из нижних измерений считалося то, в котором Яван сейчас пребывал. Ранее, в незапамятные времена, их планета в мире существовала, и, так же как и всё мирское, горюшка хлебнула она вдосталь. Но нашлась тогда одна великая душа – Дареною её звали – которая первая научилась сам дух мирской по-божески преобразовывать, и менять заряд его на глубинно-положительный с отрицательного. Приобрела тогда материя мировая свободу истую, и потянулися частички её к подобному себе и близкому...
   У нас-то в мире как? Положительное с отрицательным словно бы размешаны везде, и потому всё, в общем, нейтрально. Но если подобное вместе каким-то образом собралося, то это считается великим богатством, к чему бы это ни относилося: к месторождениям полезных ископаемых, к морям-океанам, или там к дружеской людской компании... Остальное же наше вещество, будучи с себе подобным во многом разделённым, то спит мёртвым сном, то томится, то раздражается...
   А вот в даре зато не так! Тут каждая частица к своим стремится, и место себе средь них находит более или менее, особливо в высших измерениях. Поэтому-то у них всё так красиво, мудро и замечательно, что сам дух дарский настроен сильно по Ао.
   Человечество, оказывается, по их воззрениям – это как бы совокупный планетарный мозг, и ежели он в делах своих негармоничен и в насилии себя проявляет, то тогда он глуп, и планета такая считается неразвитой, и всё на ней страдает…
   Это, в общем-то, в мире везде так.
   Ну а если сей мозг разумен – то тогда планета в своей цельности процветать начинает и бед всяческих избегает. Как учили поаоведы местные, лишь тогда живое сообщество на Оанессе помудрело, когда стали все по любви жить-поживать, и это дало свободу родственным душам соединяться в стройные гармоничные сообщества, а те сообщества в правильные конфигурации стали раскладываться, и как бы Великая Мозаика Разума на планете начала складываться.
   Помаленьку у них всё пошло на лад, и Оанесса навроде как перешла в старший духовный класс.
   А ещё то узнал Яван, что смерти теперь у них нету, а есть преобразование, со страданием совсем не связанное. Наоборот даже – всяк у них, оказывается, рад преобразоваться... Весь же комплекс местного бытия совершенно не был чреват у них – не то что у нас – насилием, воровством и обманом.
   Энергию ведь планета получает тут от самого Ао и эту энергию автоматически в себе она распределяет. К примеру, все живые и не живые объекты на планетной поверхности незримо друг с другом энергией получаемой обмениваются, её в себе по-разному преобразовывая и придавая ей своеобразный "аромат" что ли и "вкус". Сияна и Явана научила те потоки энергетические чувствовать, а также распознавать их, в себе даже переделывать и всему окружающему их дарить, а обратно – получать энергию от других, невероятным количеством всевозможных оттенков её наслаждаясь. 
   Научился Яван и немалую толику энергии освоенной обратно Ао посылать, и то были самые-пресамые тончайшие энергии, выражавшиеся в величайшей к Нему любви, почитании и преданности...
   Наверное, дар потому и называется даром, ибо все кто в нём обитает, постоянным дарением и приёмом даров сплошь занимаются. Только это, как оказалось, было не пустяком вовсе и делом отнюдь не лёгким. Это искусством было высоким – производить в себе всё более и более тонкую и сильную энергию.
   И не было в сём деле никакого предела совершенства!
   Ну что ещё?.. На планете Оанессе царил вечный прекрасный день. Спать Яван не хотел вообще, да и Сияна тоже, поскольку стирание ненужной памяти из их сознания производилось как бы между прочим, полностью незаметно, и восприятие чувств и мыслей обновлялось подспудно и просто великолепно.
   Однажды там пошёл дождь, который в сравнении с земными осадками, особой приятностью не отличающимися, истинное наслаждение доставил Ване, восхитительное ну прямо невероятно... Мириады музыкальных сверкающих капель заполонили всё окружающее пространство, и капли сии не холодили кожу, вызывая мурашки, а наоборот – согревали её и щекотали даже.
   Яван и представить себе не мог, сколь изысканным наслаждением может стать простой дождь!
   Познакомила также Сияна необычного своего знакомца с друзьями и подругами, обитавшими на Люмизорре. К удивлению Яванову, взрослых на острове не было никого, и вся здешняя компания оказалася подростковой. Самое странное было то, что встретили люмизорцы Ванюху не как новичка какого-нибудь, и тем более не как чужого, а так, будто он им давным-давно был знаком. До того все встречные радовались появлению Ваниному, что казалось – его там давно ждали, и лишь единственно Явахиной персоны для полного счастья им и не хватало.
   Само собой, и у их гостя чувство возникало такое же. Поразительна всё же была дарская эта особенность, представлявшая из себя всеобщую мозаичность, когда лишним в здешней жизни ничто и никто не могли быть, и за каждым его место было как словно забронировано.
   И ещё было то странно и необыкновенно, что времени в их измерении тоже вроде бы не было. Вернее оно, конечно же было, но чувствовалось совсем иначе, чем на Земле-матушке. У нас-то как? Пока чего-то делаешь, работаешь, то ещё ничего – какое-то умиротворение всё же тобою владеет. А стоит только отдохнуть лишку и наедине со своими мыслями очутиться – так сразу вилы! Покою-то нет и в помине. Такое ощущение в душе образовывается, будто ты чего-то кому-то должен.
   А ведь вообще-то так ведь оно и есть! Должок имеется за всеми за нами, и покуда планета нами ещё не преображена и мыкается в поле страдания – то хрен всем нам, а не покой! Иди-ка вон паши да работай, мозгуй да думай, как всё улучшить!
   Кому же, как не человеку, мозгу Земли, о том радеть-то – не черти же преображением планетным будут заниматься в самом деле!..
   Вот погостевал Яван у радушных хозяев-островитян, поучился у них кой-чему, сам некоторых умениям своим обучил, да и дальше они с Сияной податься решили.
   И эдак-то идут они своею дорогой, о всякой всячине горячо рассуждают, да тут Яваха к Сияне с вопросцем-то и пристал.
   – Ну а ежели нападёт кто на вас? – любопытно ему вишь стало. – Что тогда, а?.. Что в состоянии насилию ярому али хитрости лукавой вы противопоставить?
   А Сияна за руку Явана быстро взяла и словно прислушиваться стала, а потом улыбнулась она лучезарно и загадочно сказала:
   – О, Ваня, видно сам Ао его сюда послал!
   Да быстро этак вперёд куда-то подопечного непонятливого повлекла.
   – Идём! – воскликнула она лишь.– Сам всё увидишь. Быстрее!
   И помчались они вдвоём как словно ветер.
   Через времечко изрядное добежали они до леска какого-то странного, похожего весьма на лес земной летнею порою. Дерева там были невысокие, неказистые и разукрашенные не цветисто. Вообще, даже ни одного цветка там Ваня не увидел, не говоря уже о плодах сочных. И птиц да насекомых там не было вовсе.
   Оказавшись в этом нехарактерном для дара месте, наши пострелы двинулись вглубь леса меж замшелых корявых дерев, а через минутки две очутились они на некой колдовской чисто поляне, где из земли поднимались зыбкие испарения, и всё было покрыто мглистым туманом.
   – Куда мы пришли, Сияна? – спросил недоумённо Яван, по сторонам озираясь.
   А та ничего ему не ответила, только глазищи свои сощурила и палец к губам приложила: мол, чего ни скажи, всё будет мимо, всё зря – а ты-де лучше смотри и не зевай!
   Глянул тогда Яван на пары клубящегося того тумана, но сначала ничего не увидал, только музыка какая-то таинственная зазвучала вдруг весьма воинственно. Словно слегка завороженный, созерцал с минуту Яван струение пара наддорожного, а потом смотрит – ё же моё! – проявилося вдруг в глубине его мутное некое пятно. Закрутилося пятно, заворочалось, образами неясными заморочилось, а затем мало-помалу оно уплотнилось и вот... оказался пред ними человек какой-то!
   Не призрак обманчивый – плотный. Старец уже глубокий собою, с торчащею седою бородою, с хищно пригнутым горбатым носищем и с пылающими углями-глазищами.   Одет он был богато и роскошно, а сам-то худ-худющ, будто сучище засохший. Да держал он ещё посох украшенный в деснице, видом не мощной.
   Яваха аж застыл от неожиданности, а Сияна к нему личико оборотила, на незнакомца этого указала и шёпотом почему-то сказала:
   – Не опасайся его, Ванюша, он нас с тобою не обидит! Не слышит он людей и не видит.
   – Хэ! – усмехнулся на то Явашка. – Этакого хруща и бояться! Да я, если хочешь знать, таковских монстырей видывал, что сей старикашка пред ними – букашка!
   – Э, не-ет, – возразила ему его проводница. – Этот дед редкая птица: колдун он могучий и из множества могунов наилучший. Как говорится, чародейник без всякой фальши. Ну, да гляди-ка что будет дальше!
   А колдун перво-наперво руки-крюки к небу поднял, заклинания какие-то витиеватые скрипуче забормотал, посохом резным потряс, бородою затряс – да вдруг как захохочет...
   – Ха-ха-ха-ха-ха! – он хохотал. – Ах-ха-ха-ха-ха-ха!..
   А потом враз он угомонился, посошину в землю с размаху воткнул и, в дикой радости обретаясь, торжествующе воскликнул:
   – Слава Световору! Слава Световору! О-о-о! Наконец-то в дар я попасть сподобился!.. Ай да я! Ай да магия моя! Не только бренный мир оказался теперь мне подвластен, но и нетленные дарские кущи! О, моё умение колдовское могучее!..
   А тут вдруг, откуда ни возьмись, плод сочный пред ним на ветке появился. Сорвал его тут же колдун, кус большой откусил, зачавкал с аппетитом и аж головою от удовольствия затормосил.
   – В жизни своей слаще плода не едал! – с набитым ртом он разглагольствовать продолжал. – Какой смак! Какой вкус! Вкуснотища!.. Да уж, дар не мир – он мне люб и мил! Ни за что назад не вернусь, в суету ту да в теснотищу! Здеся останусь, решено – я мечтал бо об этом давно!..
   И плодом недоеденным в кусты он запустил немедленно.
   А потом руки в бока упёр, обвёл взором горделивым лесные окрестности и удовольствовался видимо вполне зрелищем той местности.
   – Здесь всё отныне моё! – возгласил он непреклонно. – Я царь теперь тута и бог! Я построю себе шикарный чертог! И пусть попробует кто-нибудь встать у меня на пути! Ха! Урою тварей! Сомну! Порву! Клянусь! С места этого мне не сойти!..
   И подняв ногу пред собою, ка-ак топнет ею об землю грозно!
   Только что такое?! Будто к смоле липкой нога его вдруг прилипла.
   Подёргал её колдун недоумённо, в остервенении яром ею подрыгал – да фигу!   Прилипла магова ноженька к почве прочно. Словно бы в неё вросла...
   Ну точно же! Вон и корни цепкие из стариковой конечности повылазили и в землю глубоко закопалися. Вот и сама-то нога его остолбенела да наружно вся окорела. А вторая-то к первой приставилась и в одно целое с нею слилась. А ко всему этому и тулово старика деревенеть на глазах прямо стало... 
   Ох и дико же колдун закричал! Руками в отчаяньи махать он почал. Изрыгать поспешил заклинания. Телом произвёл качания. Да всё-то зря. Как маг ни дёргался, как демонам своим ни молился, а всё ж через минуту примерно затих.
   В деревце корявенькое он превратился!
   В невесть который уже раз Яваха увиденному здесь поразился. Выходит, Сиянке он заявил, и у вас в даре имеется всё ж насилие – колдун вишь против воли своей задеревенел-то! Виданное ли это дело?!
   Но не согласилася с ним Сияна.
   – Нету тут, – сказала она, – никакого насилия, Ваня, ибо сей злой чародей сам себя в дерево превратил, своё воплотил он желание! Он же здесь навсегда остаться пожелал, да не по нашим обычаям промышлял жить, а по своим, чтобы, значит, он пил себе вволю да жрал, а другим бы ничего не давал и по прихоти своей их притеснял...
Придётся теперь сему эгоисту в виде деревца неказистого здесь жизнь-то прожить! Корни его воду да пищу себе будут брать, а листья – от Ао силу. И до тех пор он плода доброго не сможет принести, покуда не поумнеет да душою не посветлеет... В даре ведь, Ваня, себя другим не мочь отдать – есть большое страдание... Ну а как сего несчастного большелиста век окончится и он в свой мир, откуда прибыл, опять возвратится, то может тогда и не будет больше зла-то творить – глядишь, душою и возродится...
   И тут смотрит Яван – деревце, с которого старикан плод-то сорвал, как вдруг засияет.   Разгорелося оно постепенно до состояния солнечного света, а потом только порх – и пропало с глаз долой, будто там и не бывало.
   И не успел Ваня ничего ещё сказать, как на том дереве, под которым он стоял, сам собою плод яркий образовался и буквально под носом у него закачался.
   – Бери, Ванюша, кушай, – стала Сиянка его подзуживать. – Раз здешнее дерево плод тебе даёт, то – ам его и в рот! Не надо от угощения отказываться.
   Ну, Ванька сиё дельце сделать не замедлил и плод тот сорвал да отведал. И до того показался он ему сладким, что скушал Ванюша яблочко это без остатка. И настолько вдруг силушки прибавилось в его теле, что, казалось, так бы взял бы он и полетел!   Очевидно, калориями дарскими плод странный был богат.
   Ванька-то ничего, рад. Деревце по стволику он погладил, благодарит его, спасибочки ему говорит...
   А ствол вдруг как разогрелся, потом светом ярким засиял, и через минуту с деревом сиим то же самое стало, что и с первым: пропало оно с глаз и невесть куда подевалося, будто и вовсе там не бывало, и корнями по земле не стлалося.
   – Это дерево было старое, – прокомментировала его исчезновение Сияна. – Давным-давно оно здесь появилося, но никогда, насколько я знаю, не плодоносило, а сейчас гляди-ка – будто для тебя специально плод оно родило!.. Видимо, вышел могуна этого срок, – она сказанное подытожила. – Хм! Глядишь, и поумнеет. Раз плод добрый принести он сумел, значит, не зря тута деревенел, правда?
   И подались Яван с Сияною, земли едва касаясь, в дальние-передальние дали: по лугам пахучим, по высоким кручам, через леса дремучие, через речки бегучие...
   Ручеёчки журчащие они перепрыгивали, озёра хрустальные огибали. По пути с животными говорящими разговаривали, и с птицами о том, да о сём толковали. Много чудес планетных Яван повидал. Видел он рощи там разумные, видел искрящиеся живые камни, с ветром даже удосужился он поразговаривать и сподобился поиграть с водопадом.
   А однажды, когда путешествовали они по материку великому, удалось Ване понаблюдать чудо воистину дивное: присутствовал он вместе с обитателями местными при обряде прекрасном детотворения... Это у нас, на Земле, если двое желают для сего дела соединиться, то непременно куда-нибудь желают они уединиться, как говорится, от греха подальше. Что ни говори, а постыдным такое великое дело у нас считается и с тем же грехом связанное. А вот у них там наоборот – рад то видеть народ...
   Собрались сии люди на природе, на большущей такой поляне, и как заметил Ваня, аж просветилися все они от ликования. А эти двое счастливцев за руки взялись, пальцами переплелись и под музыку чарующую в танце круговом закружились. И пока они вот так плясали самозабвенно, все их двенадцать духовных центров медленно-медленно разгорелися, пока, наконец, не засияли ярчайшим светом. Любящие же обнялись после этого, и некоторое время там так стояли, а их сияющие огни разноцветные поочерёдно друг с другом сливались...
   Что уж за таинство в этот миг единения случилося, то Ванюша не доглядел, но когда они один от другой отстранилися, то явилося на свет божий третье тело: маленький шаричек, весь сверкающий, в воздухе между ними висел.
   Световое яйцо!
   Не иначе как силою любви эти двое людей молодых его материализовали и частицу себя на порождение жизни новой передали.
   Тут вдруг яйцо порождённое начало расширяться, на землю медленно принялось опускаться, и едва лишь до земли оно дотронулось, как внезапно со звоном мелодичным лопнуло. И оказался на земельке стоящим ребёночек прекрасный – на наш взгляд как бы годовалый. Весело малыш рассмеялся и ручки свои пухленькие к родителям протянул, а те, под гром рукоплесканий, его за руки взяли и повели по планете нового хозяина...
   Ну а вскоре за этим трогательным событием Яван и обряд ухода человеческого там увидел – ударения что ли, не умирания же, в самом деле, ибо никто там у них в муках смертных не погибал да в упадке духа не загибался, потому что всякий дарец сознательно с жизнью расставался, в лучший ещё дар на время или даже насовсем он уходил. Поэтому такой процесс преставления никого из аборигенов не пугал, а оставшихся не печалил, себялюбивых страстей в сердцах он не будил и ран душевных, за неимением таковых, не бередил.
   Дело же было так. Кандидат в покойники вовсе не казался этаким доходягою едва тёпленьким. Наоборот – выглядел он почтенно, солидно и превесьма достойно.   Конечно, не так цветуще внешне, как молодые, зато соцветия его духовные куда как ярче, чем у юных, светили.
   Вот уселся сей человек на кресло самоцветное, стоявшее на горке и похожее на трон, и глядел он на собравшихся спокойно чрезвычайно и совершенно удовлетворённо. А те ему мысленные букеты поочерёдно и хором преподносили: славили его, за дела его добрые нахваливали, заслуги его всем возвещали и фейерверки любви ему посвящали...    Мыслили вдобавок и напутствия всякие: чего не сделал он ещё в жизни своей прошедшей, чего не успел и что в будущем ему, возможно, довершить доведётся...
   Ведь никто из провожавших героя сего не знал, уходил ли он от них навсегда, или, может быть, ещё вернётся к ним когда-нибудь… Поэтому уловил Яван и некую всё ж горчинку в людских посланиях, но мысли прощальные излучавшие откровенно признавали, что это им самих себя жаль, ибо они без брата родного тут остаются, а за него, мол, они огорчаться и не думают, а радуются за него и ликуют...
   И вот, когда напутствия и хвалы все позакончились, встал уходящий неспеша со своего трона, окинул дорогих ему людей взором растроганным, мысленно с братией и сестрией попрощался и... начал медленно в воздухе растворяться. И зрелище это, надо сказать, оказалось завораживающим: сперва яркие и сильные лучи, до того центрами его щедро испускаемые, в источники свои плавно убралися, потом и сами центры стали погашаться, а контуры тела физического несколько размываться... Через некоторое время тело исчезло совершенно. А затем одно за другим соцветия духовные закрылися, и словно в воздухе они испарилися. Последнею ещё какое-то время корона его надголовная слегка погорела, но вскоре и она тоже пропала.
   Человек ушёл из жизни дара, и может быть, навсегда.
   Мало-помалу все собравшиеся разошлись кто куда по своим делам, которых у каждого было в большом достатке. Правда, чем они там конкретно занимались, Ване было не вполне ясно, а потому многие здешние обряды, хоть душу они ему и радовали, но до конца им не разгадывались... В одно лишь он чётко врубился, что каждый в даре постоянно учился. А учились дарцы силу Ао правильно получать, шлифовали они умение силу эту на добрые дела направлять, а более всего – в науке образности они совершенствовались, потому что из технических наук дарцы считали её главною.
   К вящему удивлению Ваниному, они даже отрицательные образы в представлении вполне зримом создавали, и силу образов положительных на сих злых проверяли.   Лишь тогда, когда образ добрый своё превосходство над разрушительными чарами доказывал, его в явь пускали и энергией для существования наделяли.
   Это в мире борьба и страдания реальные, а в даре-то, оказывается, они виртуальные: люди их в свою жизнь не пускают и злу вовне не попускают. Любопытным зело показался Явану этот подход. Вот же, думает, у нас, на Земле, как бы свобода: такой поток явлений уродливых вперемешку с добрыми по полю жизни катится, что порой не сыщешь в нём и брода. Немудрено в круговерти этой разнообразной и растеряться да дерьмеца вдосталь нахлебаться...
   Ну да как бы оно там ни было, а Яван с Сияною далее себе шли.
   Сияна к тому времени разузнала уже непреложно, что помочь Явану в его деле сложном три лишь могли человека: Дарендар Великий, главный материковый поаовед, потом Нэрао-силовед, и Оссияр, замшелый отшельник. Что касалося Дарендара, то тут у них вышла неувязка, поскольку он в глубоком молвении сейчас пребывал и ни на какие призывы временно не отзывался. Яван даже вблизи его наблюдал, и впечатление ведун произвёл на него колоссальное. Огромный величественный человечище сидел, скрестив ноги, под самоцветным утёсом и высоко в небо расходилися от него светящиеся сполохи.
   Даже краткое пребывание возле Великого Дарендара оказывало воздействие целящее, ибо сам его образ потрясающий настраивал всё живое на гармонический лад. 
   Жалко было Явану в дальнейший путь отправляться, но... надо. Оказалось, что Нэрао загадочный не так уж далеко от них обретался. Споро наши ходоки в ту сторонушку подалися и через время малое достигли они брега океанского: вышли они на белый сверкающий песок и увидали вдалеке огромный остров. Берега у него были крутые, скалистые, а вершины тех скал живописно лесистые. Всё там было прекрасно и разноцветно, и крики птиц, над волнами скользящими, звучали приветно.
   Бросились путешественники устремлённые в бирюзовую тёплую воду и быстрёшенько поплыли наперегонки к тому острову, а когда его они достигли и через узкую расселину внутрь проникли, то вот что там увидели: гигантские деревья впереди них, казалось, самоё небо верхушками подпирали и в совершенном беспорядке расписные свои стволы и ветви друг с другом переплетали. Внизу же прогуливались неспеша величественные огромные животные, а в кронах деревьев летали роскошные птицы и не менее роскошные насекомые, которые пели чудесными голосами гимн дарским лесам.
   Ко всему этому музыка там звучала величавая, мощная такая, неспешная, месту сему зело уместная, будто сами деревья великанские её играли и созвучием могучим слушателей покоряли...
   – Нам туда, – Сияна Ване направление указала, – через этот лес...
   А Ванька скок – и на ближайшее дерево полез. Давай, предлагает, по ветвям помчимся, как наши земные обезьяны!
   Сияна на это с радостью согласилася и весьма прытко за ловким Яваном устремилася.
   Ох, и славно же порезвились наши проныры! С проворством непредставимым они по ветвям перекрученным понеслись – любых, пожалуй, мартышек почище. По пути к ним ещё какие-то хвостатые и пушистые животины присоединились. Так орущей и визжащей ордой вперёд они и покатились...
   Дух захватывало у Явана, когда он на великой высоте распластывался в далёком полёте, чтобы преодолеть очередную зиявшую внизу пропасть, а ко всему этому он ещё и за Сияною успевал приглядывать, руку ей подавал и в критические моменты её поддерживал, поскольку она всё ж не так резво по веткам скакала и могла даже, оступившись, оказаться на землю сверженной. Правда, сильно упасть они не могли, ибо вес тела у них изменился во время этой гонки, в меньшую конечно же сторону.
   Как бы там оно ни было, а спустя часа два этого увлекательного путешествия оказались Яван с Сияною далеко от берега ушедшими и выскочили они с разбегу на место свободное. А там озеро оказалось не дюже большое, в утёсах крутых зажатое, речка быстрая, водопад и самоцветные везде раскиданные глыбы-каменищи.
   Ух же, тут была и красотища!
   Верхолазы-то от бега смелого немало вспотели, да и усталость засела у них в теле. Вот они в лазурь озера того с отвесного обрывища и нырнули. Поплавали там слегка, поплавками на водной глади полежали, ещё вглубь поныряли, и водицы живящей испить не преминули... Хорошенько, в общем-то, отдохнули. А когда на берег они всё же выбрались, то Сияна вдруг юлою завертелась, да так-то быстро и споро, что аж пар от неё пошёл. Потом она остановилась, радостная такая, улыбающаяся, а главное – совершенно сухая. Яваха было тоже по её примеру крутануться попытался, да куда там – скорость его явно была не та, и мокрым он таким же и остался. Ещё шире улыбнулась тогда волшебница юная, весело Явахе она подмигнула да, надув щёки, на него дунула.
   Жарковато Ванюхе стало от её дуновения, и сделался он вдруг сухим-сухеньким в то же мгновение.
   Говорит он тогда:
   – Ва-а! Ну ты, Сиянка, чары творить и здорова!
   А она ему в ответ:
   – Нет! Для тебя это может, Ваня, и удивительно, но ты же ведь гость у нас, и тебе так думать простительно. А для нас это буднично, чуть ли даже не скучно, ибо всё же обосновано давно научно.
   И в это самое время откуда-то из-за скал пение громкозвучное вдруг раздалось. Голос мужской, красивейший, чистейший, песню некую на неведомом языке запел. И до того проникновенно звуки несравненные всем слушателям местным на сердце легли, что птицы лесные замолчали, насекомые окрест летать перестали, даже дуновение ветерка прекратилось и, казалось, токи вод остановились...
   Словно завороженные, Яван с Сияною песню ту слушали, и что-то такое в это время происходило с их душами: будто из самих глубин их сокровенных мельчайшая муть поднималась наверх, и в звуках чарующих грязь эта без остатка сгорала...
   Слёзы очистительные по их щёкам полились потоком, и пока они там в слух превратилися, обо всём-то остальном, они позабыли.
   Воистину оказалось пение то божественным: ободряющим, вдохновляющим, одухотворяющим, совесть собою будящим и в единое целое соединяющим прошлое, будущее и настоящее. Ах, как пел этот певец невидимый, как он пел! Своим искусством высочайшим он делал со всеми что хотел!..
   А когда, наконец, умолк сей таинственный певец, то стояло везде ещё какое-то время полное безмолвие. Звенящая всюду была тишина, и лишь потом в звуках жизни возродившейся мало-помалу растворилась она.
   – Сиянушка, дорогуша моя, кто это там пел? – опамятовавшийся Яван у подруги узнать захотел.
   – Это Дарзвенир! – восторженно она прошептала и, поворотившись к тому месту, откуда было пение, звонким голосом позвала: Дарзвенир, эй, Дарзвенир, сюда лети! Лети, ну, пожалуйста!
   Посмотрел в ту сторону Яван, прислушался слегка и действительно шум тяжёлых крыльев вскорости услыхал. А потом и летящее существо он узрел да на месте-то и остолбенел: великолепными многоцветными крылами помахивая, к ним летел... человек пернатый!
   Голова у него была чисто человеческая, крупная такая, только оперением роскошнейшим украшенная и сильным клювом завершённая, а вот все прочие члены на человечьи походили не очень: мощная грудь, преярко сверкавшая, широкий многокрасочный хвостище, сиявший будто начищенный, и огромные прижатые к животу лапы.
   Человекоорёл то был пернатый!
   Вот приблизилось к ним это странное создание и уселось, крылья сложив, на камень. И так его шикарное оперение цветисто заблистало, что у Ваньши ажно челюсть отстала.   Экое же, думает он, чудо появилось тут невесть откуда!.. А Сияшка от радости взвизгнула, к диву сему подбежала и за ноги его обняла, поскольку выше не доставала, и он тоже крылами девчонку приобнял и шейку ей, наклонившись, нежно клювищем пощекотал.
   – Милый, милый, любимый Дарзвенир! – воскликнула, ликуя, Сияна. – Наконец ты и наши края посетил! Ты не представляешь просто, как я рада вновь увидеть твой хвост!..
   И орлан странный тоже ей приветствие сказал, да так-то звучно и певуче, что Яван никогда не слыхивал голоса лучше:
   – И ты здравствуй, Сиянушка, шалунья моя дорогая! Вижу, вижу, что подросла – совсем уже стала ты большая... Ну, ну, рассказывай, как идут твои дела, что за забота в края Нэрао тебя привела?
   Отстранилась тогда Сияна от человекоорла, к Явану подошла, и взявши парня за руку, к пернатому его подвела.
   – Познакомься, пожалуйста, Дарзвенир, – она сказала, – это Яван! Он к нам прибыл из мира. Мы идём с ним за помощью к Нэрао.
   Яваха, конечно, с орлищем вежливо поздоровался, во все глаза снизу вверх на него глядя. А у того лицо и впрямь оказалось странное: разноцветное, блестящее и мелкими чешуйками, словно у ящера, покрытое. Доброе это было создание – сразу то было видно.
   Хотел было Ваня всё про себя рассказать человекоорлану, но тот головою покачал и сказал: не надо, всё-де я про тебя знаю – я, мол, душу твою читаю...
   Спрашивает тогда орлана Яван:
   – Скажи, дорогой Дарзвенир, как ты так поёшь, что твоё пение за душу берёт – и для чего? Никогда я такого пения удивительного не слыхивал, и представить даже себе не мог, что исполнение столь ладное бывает... Ну, расскажи, а!
   Улыбнулся орлище премило да вот чего Явану и говорит:
   – Я пою для того, Ваня, чтобы красота и гармония были в даре! Когда я песни свои горланю, то всё сущее, меня слушая, здоровее становится, чище и лучше. Звук гармоничный тело и душу лечит, на божий лад их настраивает, а звук хаотичный наоборот – всё калечит, раздражает, и доброе и хорошее во всём встречном расстраивает... Я, Ванюша, поэт: сам стихи свои сочиняю, сам и музыку к ним сотворяю, а язык в песнях своих использую священный – в нём каждое слово звучит совершенно.
   – Это да! – согласился горячо Яван. – Я и сам к стихам да песням неравнодушен, а твои песнопения, Дарзвенир, восхитительны! Так бы слушал бы их и слушал...
   – Человек, Ванюша, – своим чудесным голосом орлан возвестил, – тем силён, что как в небеса птица, к совершенству вечно стремится. Прекрасен светлый его путь! И пусть так да пребудет!..
   Сколько они там мыслями и чувствами обменивались, то неведомо, поскольку пролетело время чудесного их общения будто одно мгновение.
   Расставаться им настала пора.
   – Прощай, братец Яван! – Дарзвенир напоследок сказал. – Счастлив будь, богатырь мировой! Пусть Ао тебе поможет с неправдою да злом справляться! А я тебя ладозвучию научу. Правда, не сейчас – на то времени понадобится немало – но когда тебе на Земле твоей оно станет надобно, то погрузись тогда в молвение глубокое, и дух твой станет на многое способен... До свидания и ты, Сиянушка, моя красавица!
   И оттолкнувшись мощными лапами от тверди местной земли, воспарил вдохновенный певун Дарзвенир ввысь. Совершил он над Сияною и Ванею ещё несколько кругов прощальных, песню притом распевая до того прекрасную, что сделалось всё вокруг необыкновенно светло, красочно и радостно.
   Долго ещё восхищённые дети там стояли, чудо искусства великого душою переживая, а когда, наконец, к обыденному вернулось их восприятие, то почуяли они в себе перемену благодатную: хоть на немножечко, а духом они укрепились, сердцем же, наоборот, понежнели, и некие струны их душевные, невидимые, но вполне ощутимые, мелодию жизни в глубине их сокровенной по-иному, гармоничнее что ли чуточку, теперь пели...
   В скором времени достигли наши путешественники, по путям своим изумительным шествуя, подножия великой горищи. Всех местных гор, досель ими виденных, она оказалась превыше. Круто наверх вздымалися лесистые её склоны, ущельями быстрых ручьёв кое-где исполосованные, и удивительно красиво и притягательно гляделись горные дерева корявые, глубоко в землю и даже в камень ушедшие узловатыми корнями, а россыпи необыкновенных валунов разноцветных, что там и сям живописно лежали, отнюдь глазу своей яркостью не досаждали.
   И хотя почему-то не дюже легонько было Явану с Сияною вверх идти, а зато точно не скучно было им в пути: как горные барсы могучие прыгали они по тем кручам. В особо же трудных случаях девчонку за руку тащил заботливый Ванюша.
   И вот какая странная обнаружилась вскоре оказия: чем ближе Яван к верху той горы подбирался, тем более он не уставал, а наоборот, силою новою наливался. Будто наверху некий мощный магнитище находился, который их к себе и тащил.
   А вскоре колоссальный по силе рык ушей огорошенного Вани достиг.
   – Ао!.. Ао!.. Ао!.. – ревел впереди неведомый зверь, и мощь его голоса трудно было даже измерить.
   – Кто это? – Яваха как вкопанный остановился и к весёлой, как всегда, Сиянке оборотился. – Неужели Нэрао?!
   – Он самый, Ваня, – она головою в ответ закивала. – Уж идти-то нам недалече. Хозяин здешний готовит нам встречу.
   Прошли ребята ещё немного вперёд и вот, когда через особо трудную кручу они перебрались, то на почти плоской макушке горы очутились, где в самой серёдке виднелось чудеснейшее озерцо, невесть как там оказавшееся, которое окружено было блиставшими алмазными скалами. А всё пространство вокруг было покрыто разного размера каменюками и даже крупными весьма валунами.
   Саженях же в ста от них на гладкой, игравшей всеми цветами дара скале, возлежал в гордой и величавой позе гигантский великолепнейший лев, или зверь, на льва похожий, а над ним плавно, словно воздушные шары, летали в вышине десятки, если даже не сотни огромных камней! Даже великие валуны и обломки немалой скалы, мешаясь и крутясь, находились в состоянии парения – без малейшего, надо сказать, друг с другом соударения.
   – Идём, Ванюша, не бойся, – потянула удивлённого Ваню Сияна. – Нэрао добрый. Он, по своему обыкновению, находится в глубоком молвении, но сейчас уже просыпается. Я ему издали весточку о нас передала.
   Вот подходят они к плоской той скале, где полёживал великий сей лев, и видит Ваня, что зверь этот и впрямь собою странен. Мощнейшее его тело, цветастою шкурою обтянутое, полностью было неподвижно, точно в камень оно вросло и само закаменело, а роскошнейшая львиная грива, громадную голову обрамлявшая, расцвечена была очень мило и поблескивала весьма игриво. Выражение же морды лежащего Нэрао совершенно казалось бесстрастным, уж точно не страшным, и само собою не злым, а безусловно приятным и к себе располагающим...
   И впрямь-то сей зверь гордый на льва походил определённо, но породы он всё же был какой-то особенной, лишь внешне земному льву подобной.
   Едва ходоки вплотную к лежбищу львиному подошли, как Нэрао вдохнул глубоко полной грудью, потом выдохнул с шумом и глазищи свои лучезарные широко открыл. В тот же самый миг все до единого валуны и камни, хороводом досель в вышине кружившие, попадали на землю со скоростью Ваню поразившей, но неминуемое, как казалось, сотрясение горы не случилось, потому что вся эта грудища в оконцовке падения весьма плавненько на свои места опустилась.
   – Оао, Нэрао! – воскликнула радостно Сияна и снизу вверх льву рукой помахала.
   А Яван по земному обычаю в пояс ему поклонился.
   – Оао, дорогие гости! – пророкотал в ответ лев таким мощным голосом, что у Ванюхи на голове заполоскались волосы. – Что, навестить решили старого Нэрао? Молодцы! Хорошо, что отшельника не забываете! Я рад, очень рад!..
   И он поднялся на толстенных, точно стволы дуба, лапах, с удовольствием явным и слышимым отчётливо хрустом потянулся, а затем будто стёк к подножию скалы, до того, значит, замедленно и грациозно его туша огромная вниз опустилася. Оказавшись же перед детьми, снова улёгся на землю великий лев, и Яваха, осмелев, в его улыбающуюся рожу с любопытством воззрился и более всего тому поразился, что зубы в пасти гиганта оказались почему-то не хищные и острые, а будто бы человеческие, плоские...
   Сияна, конечное дело, кинулась сразу зверюге на шею, обнимать его крепко стала, целовать, и мягкую его шкуру нежно поглаживать, а довольный явно Нэрао замурлыкал, как будто там завёлся трактор, и ласково проворчал:
   – Давненько ты, егоза-непоседа, в мой край не наведывалась. Суетишься всё на приволье – а учить-то тебя кто будет силе воли?
   Засмеялась Сиянка веселее прежнего, и говорит затем этак вежливо:
   – Ты, ты, Нэрао дорогой! Ты ж у нас самый сильный, ты ж у нас самый волевой! Я приду скоро, обязательно приду – обещаю! Только... немножечко ещё погуляю. Каникулы ведь у нас, сам понимаешь...
   На это лев усмехнулся снисходительно, крякнул, головою повертел, а потом один глаз зажмурил, а другим на Явана пытливо глянул.
   – Вижу, вижу, Яван Коровий сын, – он, усмехаясь, сказал, – что хочешь ты меня о чём-то спросить. Хм. Я тебя слушаю – спрашивай.
   Ну, Ваня ещё разок низко исполину поклонился и с таким вопросом к нему обратился:
   – А скажи-ка мне, могучий Нэрао, почему и зачем над тобою камни сии летали? Многое довелось мне в жизни повидать, но чтобы камни могли летать...
   И он руки в сороны развёл, дабы показать какое впечатление трюк этот на него произвёл.
   Сей вопрос, к себе направленный, услыхав, улыбнулся Нэрао слегка, зубищи белоснежные оскалил, да вот как Явахе отвечал:
   – Это лёгкое моё всего лишь упражнение, силы духостяжения зримое проявление.
   – И зачем тебе силища такая, друже Нэрао? – ото льва Ванюха не отставал.
– Чтобы слабым и отчаявшимся, Ваня, помогать. И не моя, по большому счёту, это сила, а Ао. Я стяжатель её лишь и передатчик.
   – Что-то я не догоняю, – пожал плечами Яван, – это каким таким макаром ты слабым помогаешь, а? Уж извини, дорогой Нэрао, но... как возможно сиё в сонном-то оцепенении?
   – То не сон, Яван, – невозмутимо ответствовал лев, – то божественное молвение, с Ао внутреннее общение, когда себя ты почти забываешь, а массу прочего, дотоле желаемого тобою может быть и не очень, вдруг везде и всюду открываешь. И как только гордость духовную удастся тебе растворить, великую силу от Отца нашего сможешь ты тогда получить. Для правильного же её стяжания, умножения и приложения не надо ни бегать, ни прыгать, ни летать, ни ходить, ибо с Богом достаточно внутри себя соединиться, и любое расстояние тогда тебе шутя покорится...
   Тут лев сделал в своём изложении остановку, а затем продолжал с ритмическою расстановкою:
   – Всю свою жизнь я постигал Искусство Силы. Искал я духом прочность, неразрывность. Учился малым и бессильным помогать – но только тем, кто ищет в мире Бога, и кто слетел с прямой дороги ненароком... Иной отчаявшийся и почти забитый, казалось бы, растоптанный вконец, вдруг силу духа, силу веры ощутит, и с этой силою, как с факелом в пещере, себе он путь во мраке осветит... И непременно победит сей молодец, пусть даже в битве одиночной проиграет – ведь злу язвящему душой не покоряясь, он в духе вечности ворота открывает...
   Посмотрел Нэрао на внимательно слушающего его Явана как-то хитровато, да и заметил как бы невзначай:
   – Ты, Ваня, силён для мира необычайно. Настоящий ты силач-богатырь. А ну-ка, дружок – вон тот камешек давай-ка подними, а!
   И кивает на валунище, вблизи них лежащий, изрядных довольно-таки размеров.
   Ну, Ванюха взглядом каменюку ту измерил, подошёл к глыбище неспеша, поплевал себе на руки и... поднял валун безо всякой натуги!
   – Добро! – сказал лев довольно. – А теперь вот тот поднять попытайся.
   И на зело больший по величине валунище он Ване указывает.
   Ваня же никакого упрямства не выказывает и поднимает вскоре и эту громадину, не без натуги, правда.
   Ещё пуще львина тому обрадовался и указал теперь Явану на огромнейший и круглый совершенно камень, который невдалеке на земле лежал. Ваня и его было поднять попытался, да никак-то не мог кругляк этот взять: и так и эдак он валун сей облапливал, да только не получилось у него из этой затеи ни шиша, ибо никак силушка Ванина к тяжести этой не прикладывалась...
   – Нет, не могу я его поднять, – сдался, наконец, Ваня. – Для меня сей камень неподнимаемый.
   – Тогда смотри, как это делать надо!– воскликнул Нэрао и на глыбину хитро уставился. 
   Приподнялася тяжесть громадная от земли этак плавно, а потом вдруг – вжик! – в самое небо валунище устремился и даже с глаз долой сокрылся.
   Лишь через времечко немалое валун обратно возвертался и – так же плавненько место своё занял.
   – Вот это да! – искренне восхитился Ваня. – Это я понимаю! Ну и мощь у тебя, Нэрао! Ага, правда!
   – А хочешь, я тебя научу чуть-чуть своему искусству? – усмехнувшись, спросил его лев. – Если желаешь, то я это сделать могу.
   – Да! – крикнул Ванька не рассуждая. – Очень хочу! Прошу тебя, Нэрао!
   – Хм! Ладно. А ну-ка – вот этот камешек попробуй-ка волей своею поднять, – сказал дивный зверь, и на малюсенький кумушек Ванюхе указал.
   По-всякому стал Ваня на ерундовину ту воздействовать: просил его про себя, умолял, приказывал, даже ему угрожал, да только не вышло у него из этой затеи ни шиша – камешек, где был, там и остался лежать, не сдвинувшись даже и на малую малость. 
   Поболее Ваня даже упрел, чем когда он занимался своей тяжёлой атлетикой.
   – Всё, сдаюсь! – махнул он на это дело рукой, и чуток оттого пригорюнившись. – Я ж тебе не колдун – чародействовать, как видишь, не могу...
   Усмехнулся тогда Нэрао веселее прежнего, пастищу свою во всю ширь он ощерил, хвостищем оземь побил да и говорит:
   – И я, Ванюша, не колдун. И не зверь вовсе, как ты всё время про меня тут думаешь...
   – А кто ж ты тогда? – сражённый проницательностью великанища, опешил Ваньша. – По виду ты зело на льва смахиваешь нашего...
   Помедлил чуток с ответом горный отшельник, посерьёзнел, глаза в щёлки сузил, а потом распахнул их уморно и заговоршицки рёк:
   – Я, Яван Говяда – человек.
   Да набравши побольше воздуху в свою грудь, пресильно вдруг на малого он подул. И до того благоуханнейшим нежданно оказалося у льва загадочного его дыхание, что, вдохнув сей дух в себя, забалдел даже вроде Ваня. Возрадовался он отчего-то несказанно, и ощутил внезапно внутри себя прилив неведомой силы. Большая то была силища и странная – совсем не такая, коею владел досель Яван. Даже в глазах у него всё поплыло, и окружающие его очертания чуток исказилися, а образ, пред ним только что бывший, кардинально вдруг переменился: вместо львины огромного человечище исполинский там появился!
   Был он полностью почти что наг, только кусок полотна золотистого вокруг бёдер у него оказался повязан. Не молодой уже он был собою, даже старый, с длинными-предлинными кудряво-золотыми волосами, окладистой златою же бородой и пышными роскошными усами. Могучий то был человек и статный невероятно, а взгляд светлых его глаз добрым у него оказался, а лицо очень приятным.
   – Ну, Ванюша, – ласково он сказал прежним своим гласом, – как я ныне тебе кажусь? Подходяще?
   Ванька аж присвистнул от удивления, не ожидая от льва такого преображения.
   – Да, – говорит он Нэрао, – теперь-то я понимаю, что ты был прав! В самом деле человек ты, оказывается! А чего раньше мне львом-то показывался?
   Рассмеялся громоподобно великан, потом уселся на великий он камень, детей к себе жестом подозвал, в ладони свои громадные их взял, на колени широченные усадил и вот о чём с ними заговорил:
   – А кто сказал, что сыны Ао, планетные боги, обязательно должны быть двуногими? Нет, братец Яван – разум человеческий не в ногах и даже не в головах обретается, а глупость и неразумие не шкурою хвостатою и не рогами да копытами определяются... Разум – это когда голова и тело с Единым содейственны и согласны, и такое их состояние не насилием злым достигается и не хитростью подлой, а лишь доброй и непреклонной волей... Не временное тело и не переменчивую душу в себе нужно холить – выше их цельный дух стоит! Так, Вань, было, так есть, и так будет вовек! И кто Божьему Духу послушен – тот и есть человек!
   Яванушка с такими рассуждениями мудреца Нэрао спорить, разумеется не стал, а даже и от себя кое-что добавил, в том же ракурсе полагаемое...
   Ну, они ещё какое-то время там побалакали, языки на общие темы почесали, философские мысли друг другу поизлагали, и, наконец, вернулись к "нашим баранам" – к Ване то есть и к Сияне.
   – Нет, – сказал с сожалением дарский силач, – не могу я вернуть тебя обратно, Яван, прав таких не имею я, ибо в силах такое сделать только один человек – Оссияр!.. А вот на остров, где сей старец пребывает, и где произрастает Великий Древдар, я перенести тебя смогу. Да хоть прямо сейчас!.. Нет, Сияна – он, нахмурившись, добавил, – тебе туда нельзя! Энергия, от Древдара исходящая, для тебя будет великовата. Прощайся с Яваном сейчас...
   Что ж, некуда было им деваться, и настала пора детям нашим прощаться.
   Оглянулся на Сияну притихшую Яван и удивился он виду её несказанно, потому что всё её тело белое расцветилося вдруг огнями, промежду глаз на лбу цветок какой-то необычный у неё засиял, а власа её, до плеч распущенные, блистали теперь любого солнца пуще. 
   Всего же более очи её собою поражали, ибо шире ещё, больше и светозарнее они стали, и какой-то особенный магнетизм на обалдевшего паренька сии глазоньки излучали. Да и платье у маленькой кудесницы роскошным сделалось и до невозможности прелестным.
   Все слова у Вани в горле застряли. А и что там какие-то слова! Куски и кусочки то смысла, умом быстрым впопыхах словленные. Нитки такие мысленные, на клубки образа торопливо мотаемые...
   А тут вам весь клубок образный целиком – бац! – и в разуме уже готовый он сразу!
   Понял Яван тут отчётливо, что никогда более не увидит он проводницы своей милой.
Никогда!
   Да, никогда... И от неминуемой горькой разлуки испытала душа его трепетная невозможную как будто здесь муку...
   Нет нигде во Вселенной чувства, чем Любовь, более, и нет сильнее боли, когда разлучают Любовь!..
   Спросите, а как же Борьяна?..
   Что тут ответить, как объяснить? Разве у нас на Земле Любовь? И способна ли душа невеликая по-настоящему-то любить? Много ли может она любви накопить?.. Чтобы один объект вместить, может, местечка в ней с грехом пополам и достанет, да где гарантия, что душа слабая сию ношу непосильную нести не устанет? И может ли считаться такое чувство Любовью, когда под лепестками горячечного лепетания яд ревности жгучей частенько у нас скрывается, и острые шипы скаредной жадности в тени внешней благопристойности, бывает, прячутся... Скорее это не щедрая и чистая любовь, а мелкая и липкая страсть, дабы себя одного более всего в ней потешить да лучшее для себя одного лишь украсть.
   В даре же Любовь истая – большая она, великая даже, и совершенно чистая! Там ты любимому себя отдаёшь, и чем более отдаёшь, тем больше сам приобретаешь, и сколько у тебя имеется любимых, притом не считаешь...
   Но и там потеря печалит – будто частичку себя ты навсегда теряешь...
   Вот Яванушка смутившуюся Сияну к себе безотчётно притянул, горячо и крепко её обнял и, без сомнения, сердца частицу девчушке онемевшей передал. А она ему часть своего сердечка отдала, и слезинушка горькая из глаза её прекрасного побежала. После этого они друг от друга отстранилися и медленно-медленно под музыку пленительную каждый в свою сторону поплыли.
   Так и исчезла Сияна из глаз Явановых, вдали рукою ему махая, а он вдруг полетел куда-то стремительней стремительного и... на острове вскоре странном очутился!

   ...Ну что сказать вам о Ваниных чувствах, когда он Древдар тот самый пресловутый увидал?
   Да опупел он просто несказанно – вот вам и весь про то сказ!
   Он-то чё думал? Ну, дерево тама произрастает навроде большого дуба – эка, дескать, невидаль. А оказалося на самом деле вот что: невероятно толстенный ствол, врывшись в почву местную чудовищными корнями, уходил куда-то ввысь, в самые небеса. Ванька-то поодаль от Древдара стоял, поэтому, на глазок прикинув, в версту толщину стволины гигантского оценил, а высоту определить так и не смог, потому что над головою было облачно, и большая часть чудо-дерева пряталась за облачный тот полог.
   Ваня окрест, не оборачиваясь, озирнулся и увидел, что остров, на коем он оказался, довольно собою был мал, каменист весьма, и гору пологую из себя он представлял, серёдку которой и венчал Древдар. Камни же, вокруг валявшиеся, самыми на вид обыкновенными оказались, и ни одного из них самоцветного не углядел нигде Ваня.
   Двинулся он тогда вперёд, каменюки переступая да с валуна на валун скача, и вот какая штука-то с ним сталась: чем ближе он подходил к Древдару, тем труднее и труднее он сопротивление некое таинственное преодолевал, будто сила незримая его прочь отталкивала. И ещё звучание грандиозное Ванюха вскоре услыхал, до того низкое и тревожное, что переносить его слуху человечьему было едва возможно.
   Уже совсем немного до стволины исполинского оставалось – Яваха даже расселину пещерную промеж корней углядел – а сил идти почти уже у него и не осталось, будто кончились они в Ванином детском теле.
   «Ну уж дулю! – освирепенился на это Ванёк. – Я да не дойду! Не бывать тому!»
   Лёг он наземь, в камни вжался и пополз вперёд, словно ящерица, оставшееся расстояние кое-как преодолевая.
   Вот десять саженей ему ползти осталося.
   Семь... Пять... Три сажени...
   Одна!..
   Всех своих силёшек остаточки собрал тут Ванька, к корище невообразимой потянулся, и – дотронулся-таки до неё!
   Да в тот же миг потянуло его в проём, и заскользил он вдруг вниз со скоростью приличной. А это, оказывается, там ключ у входа из земли выбивался, и водица обильно по скале некрутой стекала.
   Проехался Ванька по гладкому тому камню да в грязь какую-то – бабах! Вскочил он на ноги проворно, смотрит, слушает напряжённо... Вот же, думает, ё-то-моё, и куда это я попал?..
   Плотный вокруг него расстилался туман, и стояла полнейшая тишина.
   Все чувства Явановы к прежнему его состоянию возверталися, и видеть кругозорко он перестал. Такое у него сложилось вдруг ощущение, что находится он вовсе не в даре, а где-нибудь в пещере на родной Земле.
   Ну что ж, на Земле, так на Земле, делать нечего. Взял он и пошёл вперёд, выход хоть какой-то шукая. А тут ещё и каменюки замшелые под ногами то и дело стали возникать.    Не менее семи разов Ваньша об них обопнулся, даже упал пару раз и разок даже матюкнулся.
   Наконец споткнулся он в очередной-то раз, полетел сходу головою вперёд, да во что-то мягкое, склизкое и прохладное вдруг втемяшился.
   – Ты куда это прёшь, лихоманец?! – до невозможности противный и скрипучий голосок над Ваньком тут раздался. – Разуй, мля, глаза да вруби тормоза! Отлезай-ка, давай! И принесла же нелёгкая такого разгильдяя!..
   Опешил не на шутку Ванька, ибо после наслаждения дарской обходительностью и высокой культурой эта ругань неожиданная весьма покоробила его слух. Шарахнулся он назад, точно на печку раскалённую сдуру налетел, а туман впереди тем временем поредел, и вот какое появилося пред ним тело: преогромнейший гриб, ну чисто нашенский боровик, в семи шагах по курсу его возник! Аршина, наверное, в два высотою, а сам-то толстой-претолстой. Шляпка у него была широкая, рыже-бурая, спереди назад заломленная, а под шляпкою лицо не лицо бугрилося, морда не морда: глазёнки маленькие такие, сердитые, кустистые ещё брови, ротище немалый, объёмистый носяра...
   Неужто и впрямь это сам Оссияр?!
   – А то кто же?! – Ванькины мысли безошибочно угадав, пренедовольно старичище тут проворчал и неласково весьма добавил: Ты чего, Бычара, тута блукаешь да от доброго дела лытаешь?.. Знаю, знаю, зачем тебе старый Оссияр понадобился, да только припёрся ты зря – никуда я тебя отсель не отправлю!
   – Это почему же так-то? – перебил гриба Яван.
   – Старших не перебивай! – тот враз закричал. – Экий же ещё нахал-то! Чисто ёрш!.. Ну ничего, с нами поживёшь, может умишка ещё и наберёшься! Во же баран-то! Вах-вах-вах!
   На Ванька будто ушат холодной воды шандарахнули.
   Сперва он даже не нашёлся чего от возмущения и сказать, лишь на месте топтался да глазами моргал. Только дар речи вскорости к нему возвертался.
   – Ах та-а-ак! – протянул он угрожающе. – Значит, у вас такие порядки, чтоб гостей жить у вас насильно заставлять! А вот счас как возьму дубину, да тебя, старого мухомора, ею как огрею – будешь тогда знать, как сынов Ра положено встречать!
   И уж было действительно поискать какую дубинушку он шибанулся, опустился на карачки даже и стал любую деревягу или чего там ни попадя нашаривать. Искал, искал – а и нету ни фига подходящего!
   Разозлился не на шутку Ванька, внутри него всё аж клокочет, а гриб вдруг как захохочет: «Ха-ха-ха-ха! Ох-ха-ха-ха-ха!..» И до того это у него, у паразита, получилося заразительно, что в конце концов и Ванька злиться-то перестал, не удержался и в свой черёд расхохотался.
   – Ну, Яван, – куда как приветливее заявил этот валуй, – теперича здравствуй! Не обижайся – это я тебя испытывал малость. Ага!.. Только вот, дорогой, радоваться тебе рано – я ведь и вправду возвращать тебя назад не собираюся...
   – Это как же так? – растерялся Ванька. – Почему это, не пойму? Что это ещё за правила у вас за такие, чтобы меня на Землю не отпустить? Я ж ведь не ваш, не дарский... И в рай меня тоже пустить не пожелали... В общем, так – ничего не знаю, а давай-ка, дедуля, на Землю меня отправляй – хоть даже в самый ад, ага!
   Грибина же от сих Ванькиных слов ажно весь сморщился.
   – Экий же ты ёрш-то занозистый! – он скривился. – Чисто огонь! Ну! Только... почто, милочек, бунтуешь? Какого такого рожна тебя на Землю-то тянет?.. Сами они кашу у себя там заварили, чертей себе на голову порасплодили – сами пусть их и выводят, своим умом пусть доходят. Нечего их за шкварник ввысь-то тянуть! Знать, разумением ещё не созрели – натуральные они ещё звери... А ты, мил-человек, возвращайся-ка, давай, на свою верховную планету: там мера да лад, там любой тебе будет рад!
   – Ах ты... старый, старый ретроград! – покачал головою Яван. – Ишь, вождина ещё тут выискался, малину тут поразвёл: кайфуют себе, веселятся да боженьке добренькому умильно молятся! Эка хитро-то придумали: мыслишки сусальные вы везде посылать горазды, а как самим со злом воевать – так в кусты?! Окопалися тут... гады!
   – О! о! о! – у Оссияра аж глазёнки его бесцветные из орбит повылазили. – Ты это... думай о чём говоришь, паря, а то мелешь почём зря об чём не знаешь! Да ежели бы не наша светлая держава и не подобные ей, то может, твоя планетка, червоточиной вся изъеденная, давным-давно взорвалась бы! Факт!
   И только он успел это сказать, как видно в носяре у него зачесалося, сморщил рожу свою грибище да как тут чиханёт.
   – Будь здоров! – не слишком-то искренне сказал Яван, думая про себя: "А, чтоб ты провалился, зараза!" А потом он добавил: Как-то у тебя тут сыровато, словно и не дар здесь вовсе, а чисто Земля... И с какой такой стати ты тута угнездился, когда все остальные живут вроде беспечно?
   Покашлял чуточек грибок, носяру себе помял, губами пожевал и так Явану отвечал:
   – За пожелание здравствовать, Ваня, благодарствую, да только в этом климате мне будет в самый раз.
   – Как это? – не врубился Ванька.
   – А вот так. Это у вас кто посильнее, тот и кус жуёт пожирнее, а кто слабак, так – так его, разтак! На нашей же планете иначе – у нас слабый не плачет, ибо всё наоборот: кто сильнее, тот плохое на себя и берёт. Плохое же у нас не горе и страдание, а скукою серою испытание. Вот я скуку сию на себя и беру и в меру сил её преодолеваю.
   – А-а-а! – улыбнулся тогда Ваня. – Теперь ясно. Здорово! Одобряю. Вот меня назад и отправь – я тоже хочу в худе пребывать!
   Скривилась рожа у гриба-деда, а тело его белое аж всё посерело.
   – Ишь ты, пострел, чего захотел! – ворчливо он проскрипел. – Хэ! Я, милочек, может тебя и отправил бы, ежели б они тебя приглашали – так никто же твою особу на подмогу не звал... Только не упрекай нас, что мы им никак не помогали – помогали ещё как, и даже сейчас помогаем: мысли, образы, идеи добрые им посылаем, ещё намёки всякие даём и давали. А этим олухам – как с гусей вода! Вот, сынок, и беда... Ведь когда утопающего из трясины ты вытаскиваешь, то предполагаешь, что он и сам своему вызволению будет помогать. Ведь так? А что с таким утопающим поделаешь, если он не помогает себе, а наоборот упирается? Насильно ведь дурака не научишь – шиш без масла в результате получишь! Согласен, а?
   Сощурил Ваньша глаза, губу свою покусал да и отвечает:
   – Ни хрена я не согласен! Возражаю, ага!..
   – Это, интересно, почему так? – любопытно грибу стало.
   – А я по-иному считаю! Как видишь, не сумели ваши мысли сквозь грязную земную завесу просочиться, а я въяве туда с помощью Ра пробился да кой-чего всё же на правый лад и учудил... Оно конечно, поучениями теоретическими людишек тёмных учить – это, может, для вас и ладно, да часто всуе все потуги сии, и то досадно. Зато учить неучей своим примером куда как будет вернее... Ежели вожак грядёт куда надо, то за ним идёт и всё стадо, а коли вожаки волки, то добра от них ждать без толку! Мало будет этим овцам о добре тогда орать – надо будет взять дубину и за них повоевать! Вот лично я так и поступаю, сударь Оссияр! Что скажешь – я не прав?
   Ага, так тебе здешний хозяин правоту Ванькину и признал! По новой он лишь заругался и в гордую позу встал. Тута, мол, сказал он, останешься – и баста!
   Не понравилось Явахе такое к себе отношение, и всё евоное терпение сошло тут на нет.
   – Ах ты так, значит, грибина поганый! – вскричал он в сердцах. – Ты так!.. Ну, держись у меня, самодур – я те покажу, где раки-то зимуют!
   Кинулся он в ярости на захохотавшего Оссияра и принялся его из земли вырывать.   Только вот же незадача – до того склизким гриб оказался, что и не взять-то его было никак. По-всякому Яваха его мял и в объятиях крепко сжимал, а тот лишь пуще и пуще смеялся. Стал тогда Ванька колотить вредного гриба и ногами принялся его пинать – а тому всё мало. Потешался над мальцом старый...
   И когда Ваня окончательно почти впросак-то попал, пришла ему вдруг в голову одна мысля: а не пощекотать ли ему этого валуя?
   Что скоро он вздумал, то быстро сделал: драться враз перестал и начал Оссияровы бока щёкотом щекотать. А тот-то к этой процедуре слабину и показал: задёргался он нервически, завопил да заверещал.
   – Ой-ёй-ёй! – исходил криком отшельник. – Постой, не надо, Ваня! Боюсь же я щекотанья! Ух-ха-ха-ха!..
   А тот останавливаться не хочет – знай себе грибочка щекочет. И до тех пор старика он пытал, покуда Оссияр заново чихать-то не стал. С такою чиханул гриб силою, что Явана будто косой скосило: отлетел он оттудова прочь и невдалеке на спину грохнулся.
   Вот сидит Яван на заду, посиживает, пот со лба утирает, а угомонившийся гриб его вопрошает:
   – А почему сейчас ты мне здоровьица не желаешь, а, Ваня?
   – На каждый чих не наздравствуешься, – угрюмо отвечал Ванька и угрожающе добавил:    Последний раз тебе, сударь, повторяю: живо меня на Землю отправляй, а если того ты не сделаешь, то я право не шучу – до потери сознания тебя защекочу!
   – Это меня-то? До потери сознания?.. – задразнил его дед. – Э-э-э! Дурья твоя башка! Да ежели б я тебе не поддался, то ты бы и пальцем меня тронуть не смог! Так-то, сынок!
   – А не врёшь?
   – А чего мне врать-то? Хм! А ну-ка... попробуй-ка встать!
   Попытался тогда было Яван на ноги подняться – ан тебе и нет! Будто льдом сковало его тело. И мизинчиком даже пошевелить он не смог. Понял тогда Ваня, что старый хрыч его провёл, и стыдно ему стало, что он так по-мальчишески себя вёл.
   Только Оссияр не дал ему долго в стыде и сраме обретаться и позволил вскорости на ножки резвые Ване подняться.
   – Эх, Яван, Яван, бедовая твоя голова! – укоризненно дедок сказал. – Сам себя ты как следует ещё не знаешь, а на дно мира погрузиться пытаешься... Ладно, так уж и быть – покажу я тебе, кто ты есть на самом-то деле, а тогда уж и решай – здеся тебе оставаться, али в щель мира отправляться?
   Посмотрел грибок-прозор на мальца пронзительным взором, глаз прищурил, дунул да плюнул, и от евоного волшебства окружающий их туман на землю вдруг пал. И увидал тогда Ваня, что вокруг них каменищи плоские торчмя стояли, отполированные своими гранями точно зеркала.
– Вот так дела! – подивился Яваха, глядя со стороны на самого себя, ибо вдруг начал он внешне и внутренне меняться...
   Попервоначалу тела его чёткие очертания слегка этак заколебалися, потом поплыли они и растворилися. Вспыхнуло что-то затем ослепительно, и заместо мальчонки невеликого цветок роскошнейший вдруг появился: прекрасный, лепестками горящий, блистательный и могущественный невероятно! 
   Взрывообразно тотчас восприятие Яваново увеличилось, да во времени, значит, и в пространстве помчало его почему-то назад. Быстрее мысли пронеслись перед ним события его земной жизни, а потом иных его жизней на других, далёких планетах, чудесных весьма, простых и даже ужасных, с виду до невозможности разных, но в единую систему, оказывается, связанных не только с голубою Землёю, но даже и с многоцветною Оанессою.
   Всё открывшееся Ване фантастическое многообразие чуялось ему близким-близким, даже родным – его собственным – но и не только его, а и других таких же как он... И надо всем этим поразительным и живым калейдоскопом он ясно и несомненно почувствовал    Дух Самого Бога, с любовью непредставимою и с силою несокрушимою распростёршего везде свой тончайший незримый покров.
   И как только Яван это полностью осознал, то Великое Благо познала его душа, и разлился в ней неспеша умиротворяющий Покой. И ещё Истина в сознании его внимающем зримо осветилась.
   Лишь трёх вещей не почуял он. Цельности неуязвимой дух его оказался лишён, и Всеохватности бескрайней он до конца не постиг, а также ещё и Вечности таинственной далеко не достиг. Был он всё-таки ещё ограниченным в пространственно-временном континууме, а также принципиально пока уязвимым и, как следствие этого, несовершенным.
   Всё это знание усвоила душа Ванина быстро-быстро, почти что мгновенно, и хотя было ему в этом комфортном состоянии чрезвычайно хорошо и архиприятно, преисполнился он также неудержимым и убеждённым желанием Вселенную удивительную познавать, творить для неё добро и в ней существовать...
   А после такого окрыляющего духовного полёта содеяла душа его быстрокрылая как бы этакий разворот, и от величайшей распространённости и многосущности вернулася она к обыденности прежней и единосущности. Зеркала времени вокруг вдруг померкли, заволоклися прежним туманом и с глаз долой пропали, а душа звёздная ощутила себя прежним простым Яваном.
   – О, Оссияр – я видел дивный сон! – восторженно тогда воскликнул он. – Иль это было вправду? Неужели... с душой моей то было в самом деле?
   – Ну как тебе попроще то сказать... – Явану Оссияр стал объяснять. – Да, сон ты видел, надо то признать. И ты, и я, и прочие все твари живут – и в то же время в снах витают. Во сне и наяву мы видим только сны – ведь мы с тобою Божии сыны. Отец Всевышний в душах наших спит – и в то же время здравствует над нами. Он ждёт давным-давно, когда проснёмся мы, и Он обнимется с возросшими сынами.
   И тут!!!
   Прекрасная мелодия возникла в этот миг, и звук её чарующий глубин души достиг. А в небесах сияющих раздвинулся проём, и из него блистающим повеяло огнём. Прошло немного времени и из того огня... соткалася великая чудесная жена! И взором Ваня вперился в ту деву из огней, и никого на свете он не чувствовал родней...
   – Здравствуй, сынок мой, милый Яванушка! – Дева Небесная Явану сказала. – Не по своей воле я тебя на Земле оставила, а потом потеряла, да, слава Ра, теперь я снова тебя обрела! Любимый мой, дорогой герой! Ничего отныне не бойся – я всегда незримо буду с тобою!..
   И такую нежную волну материнской любви она Явану послала, что душа его чуть было в ней не растаяла. И как будто даже время остановило везде свой бег, и сколько его прошло, было неведомо.
   – Дорогой Оссияр, – обратилась Дева к планетарному хозяину, – помоги, пожалуйста, сыну моему любимому Явану! Знай – чего он хочет, того и я желаю!
   Умолкла загадочная пришелица, улыбнулася она на прощание Ванечке ободряюще и промолвила, в ясном небе растворяясь:
   – А теперь... до свидания!.. до свидания!.. до свидания!..
   После чего сияющая её фигура медленно-медленно в сжавшемся пространстве растаяла, пока физически не исчезла совсем, оставив в душе наблюдавшего это явление Явана чудесный неизгладимый след.
   – Мама! Мамочка! Мама!.. – возопил умоляюще Ваня, руки свои в отчаяньи к небу простирая. – Куда ты ушла? Я же здесь! Вернись, пожалуйста! Останься!..
    Но лишь одна безответная тишина была вокруг разлита, и когда хрустальная светящаяся капля, сорвавшись вниз с уступа скалы, ударилась о камень и разбилась на множество мельчайших брызг, казалось, что раздался гром, и сам дар будто раскололся.
   – Её здесь нет, сынок, – незнакомый приятный голос слова утешения в этот миг произнёс, – Она очень, очень далеко... В сердце мира вашей Галактики матушка твоя обитает. Дальше самой дальней дали… Мы лишь тень её видали...
   Посмотрел тогда Яван с удивлением на то место, где гриб великий в земле сидел, а там заместо грибины обездвиженного... старичок некий благовидный на камушке посиживал. И до того Оссияр Дарской на Праведа Мирского оказался похож, что Яванушка даже растерялся – ну ей-богу были они по виду как родные братья!
   – Ну, Яван Говяда – выбирай! – торжественно сказал Оссияр, и его сияющие очи глянули на Ваню ласково очень – В последний раз тебя я спрашиваю: или ты с нами сейчас останешься, в светлом даре – или отправляйся, куда ранее ты желал!
   Выпрямился Яван с достоинством, приосанился, окинул взором окрестности пещерные чудесные, и таково планетному хозяину с поклоном земным ответствовал:
   – Спасибо тебе, отец Оссияр, что жизнь дарскую ты мне показал! Хорошо у вас тут, слов нет как ладно, да я вишь... желаю к себе обратно. Мила мне, деда, Земля родная! Не по прави будет, ежели я, имея возможность возвертаться, в годину лихую на произвол судьбы её оставлю. Поэтому – я возвращение выбираю!
   – Ну что же, Яван, – улыбнулся сему решению Оссияр, – прошёл ты последнее мой испытание и, если хочешь знать, истинный пример смирения ты сейчас показал. Ведь смирение настоящее – это когда все силы жизни и даже душу свою бессмертную ты на борьбу со злом мировым полагаешь, и остаёшься с нуждающимся в твоей помощи миром до конца... Величие духа своего, к Отцу нашему стремящегося, ты этим доказал.   Да и сама Дева Галактики за тебя меня попросила, а ей отказать я не в силах... В одном лишь не обессудь: память твоя о даре останется до поры до времени под спудом.
   Поднялся тут старичок Оссиярушко со своего камушка, подошёл неспешным шагом к Яванушке, в объятия отеческие на прощание его заключил, от себя затем отстранил, заулыбался, в лобик его поцеловал и такие слова загадочные, в очи Ванины глядючи, сказал:
   – Эники-беники ели вареники, эники-беники – бац!
   И душенька Яванова в обратный путь на Землю отправилась.
 
44. Как Яван Говяда за правду ратовал
Рейтинг: +1 485 просмотров
Комментарии (2)
Вера Киреева # 24 января 2016 в 15:58 0
smileded Привет, Володя!
Не люблю фантастику и не читаю, как праило.
Скажу честно, прочитала до конца.
Вещь философская и надо читать с настроением, чтобы понять и потом высказаться.
Извини, даже сказать не знаю что по делу.
Знаю точно, что если пишут, то знают .... есть что сказать и я уважаю труд пишущих.
Успехов в творчестве! 38
Владимир Радимиров # 25 января 2016 в 13:27 0
Это сказка,Вера. Вернее, целый огромный сказище. Причём одна из последних глав.
А сказка фантастика особенная. В ней намёк зарыт.
Сказки ведь добру должны учить, а фантастика этого делать совсем не обязана.
Молодец, что дочитала до конца самую длинную главу сказа. Это дело не дюже лёгкое. c0137