Пустое, жалкое мгновенье…

3 сентября 2014 - Владимир Степанищев

Вечный город Рим, пускай лишь согласно спорной достоверности преданию, но имеет-таки дату рождения и, вне всяких сомнений, однажды исчезнет с лица земли навсегда, как такое уже случалось с Содомом, Гоморрой, Иерихоном или Вавилоном (да и с Римом как империей в 455 году), так что скорее всего «вечный город» это метафора неизбывного вожделения вечного превосходства кого-либо над кем-либо. А «вечная любовь»? Кто из нас не клялся в вечной любви, слабо отдавая себе отчет о том, в чем собственно он клянется, касаемо не любви, разумеется, но вот этой, черт ее, вечности? - опять метафора… «Вечная жизнь» и вовсе уникальна в смысле бытового тезиса, философской парадигмы или теологического тренда, потому как и город и любовь можно хотя бы потрогать, ощутить, пусть не их вечность, но их самих, а вечной-то жизни и вовсе никто не видел, не нюхал, не щупал, ан ведь вцепилась мысль в мозги человечеству, аки клещ. Такое же наверное можно думать и о «вечных ценностях»: человек с удовольствием и сколь угодно долго и глубоко рассуждает о морали и нравственности, об интеллигентности и порядочности, о Боге и боголепии как о незыблемых категориях вечности, но в какой-то момент отпущенного ему на земле времени вдруг с изумлением понимает, что нет оказывается ничего ценнее просто регулярного стула, а дальше и вовсе – поскорее умереть бы и желательно без боли, сразу и во сне.

   Именно, именно на пороге той самой вечности явственно, со всею силою осознаешь, что вечность есть не благо, а зло. Ведь нет же на земле страшнее апокрифического наказания Иисусом некоего жида вечной жизнью (правда тоже ограниченной сроком второго пришествия, когда смерть станет для него истинным избавлением от счастья бессмертия). А Фауст? Он же не просит продлить навеки мгновение наивысшего восторга? – он просит остановить, сиречь прекратить его странным оксимороном «продлись, постой», ставя знак тождества между вечностью и смертью и умирает, слава богу, счастливым потому в том числе, что уже не слышит жестокого резюме-эпитафии Мефистофеля над его телом:

«Нигде, ни в чем он счастьем не владел,
Влюблялся лишь в своё воображенье;
Последнее он удержать хотел,
Бедняк, пустое, жалкое мгновенье!
Но время - царь; пришёл последний миг.
Боровшийся так долго, пал старик.
Часы стоят! Стоят! Остановились!
Упала стрелка их. Как мрак ночной,
Они молчат. Все кончено. Свершилось!».

   Пустое, жалкое мгновенье… Эк метко он, лукавый, о нашей жизни… Метко, но и с очевидной завистью – ему-то натурально приходится жить вечно. Как наверное хотелось бы и ему удержать, остановить мгновенье и прекратить пытку бесконечностью. Какая скука! Какая мука! Не удивительно, что он «часть силы той, что без числа творит добро, всему желая зла». Только добро хоть сколько-то отвлекает его от вселенской тоски. Но и этой малостью не дают бедняге вполне успокоится, не дозволяют (нарушая договоренности) подарить Фаусту царство Ничто. Создатель строго следит, чтобы страдания наши не заканчивались с последним вздохом. Да, смерть страшит нас, однако вовсе не тем, что заканчивается жизнь, но тем опасением, что это далеко, ой как далеко еще не конец, что все гадости и подлости, какие удалось спрятать нам в темном чулане грязных секретов своих, вывернет Грозный Судия наружу, на всеобщее осмеяние да и назначит, отмерит страдания вечные, а глубиною - по весу той ветоши.

   Да…, к старости нельзя переоценить значение регулярности стула, но всякая болячка, даже самоя смерть меркнет, делается ничтожно малой перед ужасом вечности.

Регистрационный номер №0236787

от 3 сентября 2014

[Скрыть] Регистрационный номер 0236787 выдан для произведения: Вечный город Рим, пускай лишь согласно спорной достоверности преданию, но имеет-таки дату рождения и, вне всяких сомнений, однажды исчезнет с лица земли навсегда, как такое уже случалось с Содомом, Гоморрой, Иерихоном или Вавилоном (да и с Римом как империей в 455 году), так что скорее всего «вечный город» это метафора неизбывного вожделения вечного превосходства кого-либо над кем-либо. А «вечная любовь»? Кто из нас не клялся в вечной любви, слабо отдавая себе отчет о том, в чем собственно он клянется, касаемо не любви, разумеется, но вот этой, черт ее, вечности? - опять метафора… «Вечная жизнь» и вовсе уникальна в смысле бытового тезиса, философской парадигмы или теологического тренда, потому как и город и любовь можно хотя бы потрогать, ощутить, пусть не их вечность, но их самих, а вечной-то жизни и вовсе никто не видел, не нюхал, не щупал, ан ведь вцепилась мысль в мозги человечеству, аки клещ. Такое же наверное можно думать и о «вечных ценностях»: человек с удовольствием и сколь угодно долго и глубоко рассуждает о морали и нравственности, об интеллигентности и порядочности, о Боге и боголепии как о незыблемых категориях вечности, но в какой-то момент отпущенного ему на земле времени вдруг с изумлением понимает, что нет оказывается ничего ценнее просто регулярного стула, а дальше и вовсе – поскорее умереть бы и желательно без боли, сразу и во сне.

   Именно, именно на пороге той самой вечности явственно, со всею силою осознаешь, что вечность есть не благо, а зло. Ведь нет же на земле страшнее апокрифического наказания Иисусом некоего жида вечной жизнью (правда тоже ограниченной сроком второго пришествия, когда смерть станет для него истинным избавлением от счастья бессмертия). А Фауст? Он же не просит продлить навеки мгновение наивысшего восторга? – он просит остановить, сиречь прекратить его странным оксимороном «продлись, постой», ставя знак тождества между вечностью и смертью и умирает, слава богу, счастливым потому в том числе, что уже не слышит жестокого резюме-эпитафии Мефистофеля над его телом:

«Нигде, ни в чем он счастьем не владел,
Влюблялся лишь в своё воображенье;
Последнее он удержать хотел,
Бедняк, пустое, жалкое мгновенье!
Но время - царь; пришёл последний миг.
Боровшийся так долго, пал старик.
Часы стоят! Стоят! Остановились!
Упала стрелка их. Как мрак ночной,
Они молчат. Все кончено. Свершилось!».

   Пустое, жалкое мгновенье… Эк метко он, лукавый, о нашей жизни… Метко, но и с очевидной завистью – ему-то натурально приходится жить вечно. Как наверное хотелось бы и ему удержать, остановить мгновенье и прекратить пытку бесконечностью. Какая скука! Какая мука! Не удивительно, что он «часть силы той, что без числа творит добро, всему желая зла». Только добро хоть сколько-то отвлекает его от вселенской тоски. Но и этой малостью не дают бедняге вполне успокоится, не дозволяют (нарушая договоренности) подарить Фаусту царство Ничто. Создатель строго следит, чтобы страдания наши не заканчивались с последним вздохом. Да, смерть страшит нас, однако вовсе не тем, что заканчивается жизнь, но тем опасением, что это далеко, ой как далеко еще не конец, что все гадости и подлости, какие удалось спрятать нам в темном чулане грязных секретов своих, вывернет Грозный Судия наружу, на всеобщее осмеяние да и назначит, отмерит страдания вечные, а глубиною - по весу той ветоши.

   Да…, к старости нельзя переоценить значение регулярности стула, но всякая болячка, даже самоя смерть меркнет, делается ничтожно малой перед ужасом вечности.

Держава, Вор и Прокурор

Пара вредных генов

Рейтинг: 0 429 просмотров

Комментарии (0)

Нет комментариев. Ваш будет первым!