Перекресток Глава 28

У тебя есть любимая песня, Шон? – спрашивает меня Шелби. Она одевается, а я лежу на кровати, и смотрю в потолок.
Любимая песня? Если ты заметила, то у меня и магнитофона нет.
У меня не было любимых песен. Но мне нравилась классическая.
Я не хотел говорить об этом Шелби, потому что она, рассмеялась бы, а я разозлился.
К чему гнев, если у каждого свое восприятие музыки?
А у меня есть. – Она надела бюстгальтер и села на край кровати. – Хочешь спою?
Ты умеешь петь?
Не так хорошо, как могла бы. – Шелби улыбается и начинает петь.
Строки мне не понятны, но ее голос… голос ангела, сочится в мои уши. Я почти на небесах от ее песни, от ее тональности.
Я не знал, что Шелби настолько хороша в музыке.  
Ты написала? – спрашиваю я, садясь на кровати.
Нет. Я перебирала коробку с дисками и наткнулась на один. Старенький альбом «Evanescence».
И о чем эта песня?
О девушке и парне. – Шелби улыбается. – О их любви и обидах. О боли. О ее покорности. О прощении.
Я перечисляю все, что сказала Шелби и думаю, что не способен на что-то из этого.
Я не способен любить.
Я не способен быть покорным.
Я не способен прощать.
Я могу лишь причинить боль…
Могу ли я простить свою мать, за то, что она шлюха и предпочла клиентов, мне?
Могу ли я простить ту рыжую толстуху, что растлила меня, пока мать трахалась с клиентом?
Могу ли я простить отчима, за то, что он пропивал деньги и оскорблял меня?
Могу ли я простить всех женщин, что были у него… таких же шлюх, что и моя мать?
Могу ли я простить Майю, за ее скуку, потому что ее парень далеко?
Могу ли я простить ту, которую прикончил в туалете?
Могу ли я простить миссис Иджер за то, что она убила своего мужа?
Могу ли я простить кого-либо из тех, кто пересекался со мной?
Могу ли я простить себя за то, какой я?
Слабый… оскорбленный… падший…
Нет.
А значит, я не смогу никого простить.
И Шелби, потому что у нее дивный голос…
Я болен.
Я встаю с кровати, подхватывая пижамные штаны и натягиваю их.
Я опечален. Я скорблю по миссис Иджер.
Почему?
Не знаю. Может, потому что она была единственным другом в моем мире.
Она показала мне, каким можно быть сильным…
Но я слаб.
Хочешь чаю? – спрашиваю я, Шелби. Она смеется, но соглашается.
Мы идем на кухню.
Я достаю из шкафчика заварник – старый и с потертым рисунком. Некоторые лепестки, некогда были ярко-розового цвета с ярко-синими листками.
Теперь, все это выглядит, как мозаика, пролежавшая под землей несколько веков.
Ставлю чайник на плиту и включаю плиту на максимум.
Перед тем, как бросить листья чая в заварник, я промываю его и подношу к носу, вдыхая аромат.
Закрываю глаза и вижу миссис Иджер, в объятиях яркого солнца, лазурного неба и высоких кустов чая. Кусты колышутся от бриза, неся за собой ароматы свежести и жажды.
Ты какой-то рассеянный сегодня. – Замечает Шелби, усаживаясь за стол. Она достает сигареты из пачки, что осталась от отчима.
Уверен, это никотиновое дерьмо пропиталось его зловонием и отравой.
Я в норме. – Отвечаю я и бросаю листья чая в заварник.
Шелби поднимается с места и подходит ко мне. Она смотрит на жестяную банку, в которой аккуратной стопочкой лежит чай.
Что это?
Это чай. – Говорю я и улыбаюсь. Мысленно, я отвечаю по-другому – это миссис Иджер. – Хочешь знать, в чем особенность этого чая?
Шелби затягивается сигаретой, выпуская дым в сторону.
Ну, давай.
Это не просто чай. Этот чай собирают в ручную с рассвета и до заката. Отбирают каждый листик и если он не подходит по размеру или чуть светлее по цвету, то его выбрасывают. Посмотри, они одинаковы. – Я складываю два листика вместе, сам поражаясь этому. Ни на дюйм, они не отличаются друг от друга. – Этот чай не подвергается тепловой обработке. Его не измельчают в пыль или не скручивают в жгутики, как это делают с дешевками, что продаются в магазинах. Он продается только так. По четыре унции за пятьсот долларов.
Пять сотен? – вскрикивает Шелби, чуть не давясь дымом. – Откуда у тебя этот чай? Ты украл его?
Я хмурюсь и закрываю банку крышкой, убирая обратно в шкафчик. Поворачиваюсь к Шелби и долго смотрю ей в лицо.
Разве, я похож на того, кто способен украсть чай?
Дьявол, да, я убил человека, а она сравнивает меня с мелким воришкой.
Нет. Мне его подарила одна женщина. – Отвечаю я.
Чайник издает пронзительный свист. Я подхватываю заварник и обхожу Шелби, шагаю к плите.
Тебе подарила его женщина? Чай? – в ее голосе слышится недоверие. – За что?
Ни за что.
Она не дарила мне его.
Я просто взял чай в память о миссис Иджер… и сейчас хочу выпить его в ее честь.
Я наполняю заварник кипятком, наблюдая за тем, как листья кружатся и сморщиваются от жара. Затем, закрываю крышкой и отхожу к столу.
Потому что, я был с ней честен. – Отвечаю я.
Интересно, чтобы ответила на это миссис Иджер?
Ты сегодня странный. – Шелби тушит окурок в пепельнице. – Что с тобой происходит?
Я всегда такой. Или ты не заметила? – я сажусь на стул, не отрывая глаз от заварника.
Не очень. – Она пожимает плечами. – Может, потому что мы с тобой только трахались.
Я медленно поворачиваю к ней голову и улыбаюсь одними уголками.
Верно. Мы с тобой только трахались.
Костас говорил, что ты иногда бываешь не в себе. – Шелби снова пожимает плечами. – Но, у кого нет тараканов в голове.
Ты не знаешь меня. И не хочешь знать. – Мое внимание возвращается к заварнику.
Откуда тебе знать, Шон? – она садится напротив меня, и кладет руки на стол. – Может, я хочу тебя узнать. Хочу узнать какой ты на самом деле.
Едва ли, тебя это обрадует.
Шелби встает с места и подходит ко мне. Садится на корточки. Ее ладони ложатся на мои бедра, а глаза пристально смотрят в мои глаза.
Расскажи мне, какой ты. – Шепчет она.
Зачем тебе знать, Шелби? Ты не из тех, кого интересует чужая жизнь, кроме собственной. – Я наклоняюсь к ней, мягко ухватив ее за подбородок. – Ты из тех, кто пожертвует любым, кроме своей шкуры.
Она озадаченно смотрит на меня, а я перевожу руку ей на щеку, чуть сдвигая назад, так, что мои пальцы вжимаются в ее затылок, а большой скользит по ее мочке.
Ты кого-то убил? – тихо спрашивает Шелби.
Я вскидываю бровь и улыбаюсь.
Ты, действительно, хочешь знать правду обо мне, Шелби? – я тяну ее за голову к себе. Наши носы прижимаются друг к другу. – Я могу сказать тебе только одно… я зло. 
По моим расчетам, чай заваривается уже пятнадцать минут.
Почему ты зло? – шепчет она, обдавая меня запахом сигарет.
Потому что, я таким родился. – Я закрываю глаза, переваривая собственный ответ.
Я согласен с ответом, целиком и полностью.
Может, причина не была в рыжей толстухе и не ее порок испортил меня. Может, я родился от какого-нибудь ублюдка, у которого было не в порядке с головой… генетика – штука сильная.
Сейчас, я волен обвинять в своем дефекте, кого угодно.
Но, я должен обвинить себя.
Я виновен в том, что я ничтожество.
Что я – зло.
Я не боюсь тебя, Шон. – Произносит Шелби и я открываю глаза.
Внезапно, на меня находит раздражение.
Я раздражен и даже не знаю по какой, конкретной причине.
Может, потому что Шелби не боится меня.
Может, потому что пытается узнать меня.
Я не был так откровенен ни с кем, кроме миссис Иджер.
И какая же ирония… мои откровения, она унесла с собой в могилу.
Да, но я не рассказал миссис Иджер, что убил человека.
А стоило бы. – Говорю я, сузив глаза.
Перестань, Шон! – Восклицает она, ударяя меня по руке и выпрямляется. – Перестань говорить так, будто ты долбанутый на голову придурок!
А может я и есть, долбанутый на голову придурок? – ухмылка расползается на моих губах.
Прошло тридцать минут с заваривания. Еще полчаса, для цвета.
Я поднимаюсь, и резко хватая Шелби за горло, швыряю ее к столу.
Так, кто я для тебя, Шелби? Кого ты видишь, когда смотришь на меня? – шиплю я.
Шелби отстраняется от меня, но ей не уклониться от моего напора. Я ложу руки на стол, по обе стороны от ее бедер.
Милого и забавного мальчика? Или тупого трахальщика, который может оттрахать тебя во все щели? А?
Теперь, я вижу в ее глазах страх и настороженность одновременно.
Она дрожит и часто сглатывает.
Теперь, ты видишь – кто я?
Ты притворяешься. Ты не такой, каким хочешь себя показать. – Говорит она.
Я вскидываю брови.
Только не смей меня жалеть, Шелби. Я этого не потерплю. – Я вздыхаю, опуская глаза на ее грудь. Она поднимается и опускается, чаще, чем бьется мое сердце.
Страх – сильный наркотик… некоторые от него зависят… некоторые в нем видят искупление.
Я вижу в нем… силу.
Чего ты хочешь от меня? – спрашивает меня Шелби.
Я поднимаю глаза и смотрю на ее распухшие от укусов, губы.
Я хочу выпить чаю. С тобой. Это странно?
Я не об этом, Шон.
Хорошо. – Я выпрямляюсь, скрещивая руки на груди. – Я хочу выпить с тобой чаю. Потом трахнуть тебя. После… не знаю… может, придушить или вспороть тебе брюхо.
Забавно, но все эти слова даются мне так легко, точно я размышляю о том, чтобы надеть на свидание.
Разве, я после этого не зло?
Шелби таращится на меня, а я улыбаюсь.
Видишь, – говорю я, шагнув назад, к столешнице. – Все так просто. Некоторые планируют свои дела, а я импровизирую. Ты все еще хочешь знать, какой я на самом деле?
Она обнимает себя за плечи, не сводя с меня взгляда.
Настороженность перерастает в панику.
Паника и страх… пожалуй, лучшая сладкая парочка в придуманном людьми идеальности.
Ты убьешь меня? – тихо спрашивает Шелби.
Я начинаю взрываюсь в смехе. Хохочу, как полоумный над скачущей картошкой на скользком полу.
Я думала… что нравлюсь тебе.
Ты нравишься мне. – Еще пятнадцать минут. Дьявол, до чего требовательный чай.
Тебе нравится со мной спать. – Ее голос вдруг становится тверже. Проскальзывают нотки обиды.
Ты права. Мне нравится с тобой спать. – Я щиплю свой подбородок. – Хотя… мне еще понравилось, как ты пела.
Все дело в ней? – она опускает руки вдоль тела.
В ком?
Конечно, она говорит о Лизи. Об этой бесчувственной твари, что оставила ребенка в роддоме. Меня пробирает от ненависти.
Та девушка, что ты встретил в клубе. Она обидела тебя? Поэтому ты такой? Потому что, после вашей встречи, ты изменился. Ты стал...
Каким?  
Грубым.
Грубым? – я снова смеюсь.
Десять минут.
Чего ты от меня хочешь, Шелби? Любви? Отношений? – я жду ее ответа, а она отводит взгляд. – Этого не будет. Никогда. – Хватит с меня и одной испорченной сучки.
Лизи хорошенько изрубила мое сердце. Больше, никогда, никого не подпущу к себе настолько близко.
Не рыжая шлюха влезла мне под кожу… а Лизи.
Она забралась в самую суть и разворотила все там.
Но, я думала, - начала Шелби, а я жестом велю ей заткнуться.
Очередная жертва Шона Леттер с мнимыми бабочками в животе и розовыми единорогами.
Отворачиваюсь от Шелби и снимаю крышку с заварника. Внутри ярко-карамельная вода со сладковатым запахом.
Я достаю из шкафчика две чашки и ставлю их на стол. Затем, беру заварник и разливаю чай по чашкам.
Садись, Шелби. – Я пододвигаю ей чашку и сажусь. – Попробуй чай и скажи, что ты чувствуешь.
Она покорно садится, поднимая чашку за ручку и подносит к губам. Дует, развеивая дымок и делает легкий глоток.
Что ты чувствуешь, Шелби?
Шелби ставит чашку на стол и долго смотрит на меня.
Жизнь. – Отвечает она, а я киваю.
В дверь раздается стук.
Я хмурюсь, бросив взгляд на настенные часы. Стрелки показывают шесть вечера.
Поднимаюсь из-за стола и иду к двери.
Открываю и долго смотрю на того, кто стоит перед порогом.
Я не видел мать, с тринадцати лет. Я думал, что она давно сдохла.
Я надеялся на это.
А передо мной стояла абсолютно чужая женщина.
Ее кожа была смуглой и светилась. Волосы блестели, а глаза сияли.
Она была свежа и источала жизнь.
Она была той матерью, о которой я всегда мечтал.
Здравствуй, Шон. – Говорит она. В ее глазах я замечаю жалость, когда она смотрит на меня – жилистого и высокого. С небрежными волосами и осунувшимся лицом.
Зачем ты пришла?
Я пришла проведать тебя. – В ее холеных ручках, маленькая сумочка, вроде кошелька. На пальцах кольца с мерцающими камушками.
Я стискиваю челюсти, хохоча про себя.
Она пришла проведать меня? Не слишком ли поздно? Просрать все мои дни рождения, наплевать на мое воспитание, на то, как я живу?
К нам вышла Шелби. Она смотрит на мою мать.
Кто это, Шон? – в ее тоне, я слышу ревность.
Конечно, она даже и понятия не имеет, что эта женщина – моя мать, некогда шлюха.
Это мисс Леттер. Моя мать.
Мисс Леттер, - Шелби протягивает ей руку для рукопожатия. Мать пожимает ее, но ее лицо выдает отвращение. – Я, Шелби, подруга вашего сына.
Приятно познакомится. Но, я уже не мисс и не Леттер.
Я хмурюсь. Охмурила очередного богатенького клиента, примерив на себя роскошную жизнь. На долго ли?
И кто ты теперь? – спрашиваю я, чисто посмеяться над этим придурком.
Миссис Чампин. Так, ты впустишь меня в свою квартиру?
В свою квартиру? – мысленно удивляюсь я. – Некогда, она принадлежала ей… о, ну, конечно. Все свое дерьмо, она завещала мне. Какое милое приданное, мамочка.
Я неохотно отхожу в сторону, пропуская ее внутрь.
Шелби чирикает, что мы собирались пить чай и предлагает ей.
Она соглашается, чисто из вежливости.
Проходит в кухню, оглядывая дерьмовый интерьер с тем же отвращением. Смотрит на стул и достает из сумки-кошелька, белоснежный платок, протирая сидение.
Я смеюсь над тем, что эта мебель… черт, да она сама ее купила. Не нашла на помойке, не отобрала у бомжа, моя мать купила эту гребаную столовую мебель в универмаге за пятнадцать долларов, а теперь, вытирает чертов стул, точно на нем топтались грязные ноги.
Смяв платок, она аккуратно садится на самый краешек стула, и судя по ее лицу, раздумывает – не останутся ли пятна на ее дорогой и такой же белой юбке.
Шелби суетится, ставя перед ней чашку и наполняя ее чаем.
Мать, конечно же, не притрагивается к ней, но благодарит за чай.
Я приваливаюсь к столешнице, и смотрю на нее.
У вас красивый костюм. – Говорит Шелби, ухватив меня под руку. Она жмется ко мне, точно, к нам пришел священник.
Спасибо. – Мать теребит замок на сумке-кошельке.
Шелби, оставь нас.
Шелби удивленно смотрит на меня. А не отрываю глаз от матери.
Хорошо. Я буду в твоей комнате.
Нет. Уйди. Я позже позвоню тебе. – Я жду, когда она отлипнет от меня и за ней захлопнется дверь. Через пару минут, мы остаемся вдвоем.
Милая девушка.
Не начинай. – Отмахиваю я. – Не строй из себя благочестивую мамашу, которой не наплевать на своего ребенка.
Но, я по-прежнему, твоя мать и мне не наплевать на тебя.
Да? – я качаю головой и оттолкнувшись от столешницы, шагаю к окну. – Тогда, где тебя черти носили все это время?
Я должна была разобраться в себе.
Настолько, что выскочила замуж за первого встречного? – яд, так и сочится в моих словах. – Надолго ли?
Мы женаты почти девять лет.
Я фыркаю. Рекорд!
У меня есть дети. – Продолжает она, а я замираю от ее слов. – Два сына.
Я резко оборачиваюсь к ней.
Что?
Она опускает голову, но не потому, что ей стыдно. Она достает из сумочки портсигар. Выуживает одну, чуть толще спицы и подкуривает от портсигара. Затем, переворачивает его и отодвигает пластинку. Я так понимаю, это мини-пепельница.
Ты в праве злиться на меня. – Она поднимает на меня глаза, выпуская струйку дыма.
Вы разрешаете? – возмущение, в совокупности с яростью, вскипает во мне с молниеносной силой. – Вы так великодушны, миссис Чампин, что у меня нет слов! Ну, и как вам это дерьмовое жилище?! Не слишком ли запахи портят ваши ароматные сигареты или дорогие духи?! Они не слишком затронут вашу сияющую кожу?! – я шагаю к ней, ору, напрягая связки, чуть ли не захлебываясь слюной. – Может, вам предложить стакан воды?! Ах, извините, наши стаканы не столь хирургически чисты для ваших пижонских губ, а вода не профильтрована, чтобы вы могли ее пить!
Шон, - начинает она, но я ударяю по столу кулаком и нависаю над ней.
Ты оставила меня! Ты, которую я считал своей матерью, оставила меня на шее у мудака, которому кроме выпивки и шлюх, ничего не надо было! Ты оставила меня одного! Ты, которая должна была меня любить и защищать, оставила меня в лапах шлюхи, которая растлила меня! Ты бросила меня! А теперь, заявляешься и говоришь, что пришла проведать меня?! – я выпрямляюсь. – Посмотри на меня, каким я стал. Посмотри, в кого я превратился. Где я живу. Как я живу.
Она смотрит на меня. Ее брови слегка подняты вверх.
Почему ты не оставила меня в роддоме?
Она вздыхает и делает затяжку.
Я получала за тебя деньги, как мать-одиночка.
Я начинаю ржать, понимая, что истерика душит меня изнутри.
Вот оно что. Она была со мной только из-за денег.
Моральная выгода… вот, почему я был ей нужен.
Это ты виновата в том, что я стал таким.
Каким? – тихо спрашивает она.
Злом. – Шиплю я. – Ты виновна в моих поступках. – Я сужаю глаза и снова наклоняюсь к ней. – Хочешь знать, что я делал? Я убивал. Много. Я резал. Я вспарывал. Я топил. Как тебе такое? По душе?
О, Боже… - выдыхает она. – Тебе нужна помощь, Шон.
Помощь? – я прыскаю от смеха. – Не сейчас. Только не сейчас. Я нуждался в ней, когда ты меня бросила. Не сейчас, когда я превратился в чудовище.
Но, я хочу тебе помочь. – Она тушит сигарету в пепельнице портсигара.
Помоги лучше моему ребенку! – выплевываю я.
Грудь стягивает от тупой боли до такой степени, что она вот-вот взорвется.
У тебя есть ребенок? Где он?
Спроси это у той, которая оставила ее.
Ее? – она хлопает глазами, заискивающе вглядываясь в мое лицо. – Она. У тебя дочь. Боже, почему она оставила ее? Где?
Дьявол, я больше не могу выносить ее фальши. Я больше не могу смотреть, как мать строит из себя благочестивую праведницу. Она ужасается, сочувствует моей дочери, хотя ни хрена не знает о сочувствии. Меня она оставила и даже носом не повела… и как только Господь наградил эту суку детьми?
Если бы я знал, что мне достанется такая мать, я бы умер еще в ее утробе.
Кто она? – серьезно спрашивает она меня. Я поджимаю губы.
Одна из шлюх твоего сожителя. – Неохотно отвечаю я. – Ей было шестнадцать, когда она забеременела от меня. Я велел ей сделать аборт, но она не послушалась. Она решила, что оставить ребенка в роддоме – это лучшая судьба. Для кого?! – взрываюсь я в крике. – Для кого, мать твою?!
Я заберу свою внучку. – Решительно говорит она и поднимается с места.
Заберешь? – усмехаюсь я и склоняю голову набок. – Тебе было мало меня, да? Так ты хочешь испортить и ей жизнь?
Если я испортила твою жизнь… то ее, не посмею. Я сделаю все, чтобы у нее была лучшая жизнь.
Акт-мать-его-милосердия!
Ну, давай. – Киваю я. – Ты у нас теперь, Дева Мария.
Она оправляет ворот пиджака и шагает к двери. Я иду следом.
Скажи мне ее имя?
Я ухмыляюсь, привалившись к двери.
Лизи Дэй. – Скрещиваю руки на груди. – А имя шлюхи, что растлила меня, не желаешь узнать?
Она мельком смотрит на меня и опускает взгляд.
Что это? Вина? Или мне показалось?
Прежде чем, она выходит, я хватаю мать за руку и разворачиваю к себе.
Ты знала, что это случится? – рычу я. Внутри, я в ярости… но снаружи… чувствую, как по коже несется холодный пот, а с лица уходят все краски. – Знала? 
Прости. – Она вырывает руку и спешно выходит за дверь.
Голова идет кругом. Я несколько минут тупо смотрю на дверь, а после валюсь на колени.
Я не могу поверить, что она все знала… я не могу поверить, что моя мать так просто к этому отнеслась… я хотел, чтобы она чувствовала вину, а в итоге, я чувствую себя дерьмом, которого предала собственная мать.
Я кровь Его и плоть Его…
Уткнувшись лбом в лоб, я кричу во все горло…
Я кричу, потому что слаб… потому что, ничтожен… предан…
И в этот момент, я понимаю… единственный способ уйти от всего этого… это возвысится над ними.
Я поднимаюсь с колен. Мое тело дрожит. Изо рта вырывается сдавленный плач. Горло саднит, от крика.
Я иду на кухню, иду к столешнице и выдвигаю ящик, где лежат ножи.
Беру один из них, рассматривая длинное, заляпанное лезвие.
Возвысится.
Я должен возвысится над ними…
Иду в гостиную, встаю в центре комнаты и разворачиваю нож, острием к себе, упирая кончик в грудь, прямо в сердце.
«Блажен путь праведника, и мрачен путь грешника…».
Я оставлю эту жизнь… но не остановлюсь…
Я знаю, как я умру…

© Copyright: Юлия Пуляк, 2014

Регистрационный номер №0250487

от 4 ноября 2014

[Скрыть] Регистрационный номер 0250487 выдан для произведения: У тебя есть любимая песня, Шон? – спрашивает меня Шелби. Она одевается, а я лежу на кровати, и смотрю в потолок.
Любимая песня? Если ты заметила, то у меня и магнитофона нет.
У меня не было любимых песен. Но мне нравилась классическая.
Я не хотел говорить об этом Шелби, потому что она, рассмеялась бы, а я разозлился.
К чему гнев, если у каждого свое восприятие музыки?
А у меня есть. – Она надела бюстгальтер и села на край кровати. – Хочешь спою?
Ты умеешь петь?
Не так хорошо, как могла бы. – Шелби улыбается и начинает петь.
Строки мне не понятны, но ее голос… голос ангела, сочится в мои уши. Я почти на небесах от ее песни, от ее тональности.
Я не знал, что Шелби настолько хороша в музыке.  
Ты написала? – спрашиваю я, садясь на кровати.
Нет. Я перебирала коробку с дисками и наткнулась на один. Старенький альбом «Evanescence».
И о чем эта песня?
О девушке и парне. – Шелби улыбается. – О их любви и обидах. О боли. О ее покорности. О прощении.
Я перечисляю все, что сказала Шелби и думаю, что не способен на что-то из этого.
Я не способен любить.
Я не способен быть покорным.
Я не способен прощать.
Я могу лишь причинить боль…
Могу ли я простить свою мать, за то, что она шлюха и предпочла клиентов, мне?
Могу ли я простить ту рыжую толстуху, что растлила меня, пока мать трахалась с клиентом?
Могу ли я простить отчима, за то, что он пропивал деньги и оскорблял меня?
Могу ли я простить всех женщин, что были у него… таких же шлюх, что и моя мать?
Могу ли я простить Майю, за ее скуку, потому что ее парень далеко?
Могу ли я простить ту, которую прикончил в туалете?
Могу ли я простить миссис Иджер за то, что она убила своего мужа?
Могу ли я простить кого-либо из тех, кто пересекался со мной?
Могу ли я простить себя за то, какой я?
Слабый… оскорбленный… падший…
Нет.
А значит, я не смогу никого простить.
И Шелби, потому что у нее дивный голос…
Я болен.
Я встаю с кровати, подхватывая пижамные штаны и натягиваю их.
Я опечален. Я скорблю по миссис Иджер.
Почему?
Не знаю. Может, потому что она была единственным другом в моем мире.
Она показала мне, каким можно быть сильным…
Но я слаб.
Хочешь чаю? – спрашиваю я, Шелби. Она смеется, но соглашается.
Мы идем на кухню.
Я достаю из шкафчика заварник – старый и с потертым рисунком. Некоторые лепестки, некогда были ярко-розового цвета с ярко-синими листками.
Теперь, все это выглядит, как мозаика, пролежавшая под землей несколько веков.
Ставлю чайник на плиту и включаю плиту на максимум.
Перед тем, как бросить листья чая в заварник, я промываю его и подношу к носу, вдыхая аромат.
Закрываю глаза и вижу миссис Иджер, в объятиях яркого солнца, лазурного неба и высоких кустов чая. Кусты колышутся от бриза, неся за собой ароматы свежести и жажды.
Ты какой-то рассеянный сегодня. – Замечает Шелби, усаживаясь за стол. Она достает сигареты из пачки, что осталась от отчима.
Уверен, это никотиновое дерьмо пропиталось его зловонием и отравой.
Я в норме. – Отвечаю я и бросаю листья чая в заварник.
Шелби поднимается с места и подходит ко мне. Она смотрит на жестяную банку, в которой аккуратной стопочкой лежит чай.
Что это?
Это чай. – Говорю я и улыбаюсь. Мысленно, я отвечаю по-другому – это миссис Иджер. – Хочешь знать, в чем особенность этого чая?
Шелби затягивается сигаретой, выпуская дым в сторону.
Ну, давай.
Это не просто чай. Этот чай собирают в ручную с рассвета и до заката. Отбирают каждый листик и если он не подходит по размеру или чуть светлее по цвету, то его выбрасывают. Посмотри, они одинаковы. – Я складываю два листика вместе, сам поражаясь этому. Ни на дюйм, они не отличаются друг от друга. – Этот чай не подвергается тепловой обработке. Его не измельчают в пыль или не скручивают в жгутики, как это делают с дешевками, что продаются в магазинах. Он продается только так. По четыре унции за пятьсот долларов.
Пять сотен? – вскрикивает Шелби, чуть не давясь дымом. – Откуда у тебя этот чай? Ты украл его?
Я хмурюсь и закрываю банку крышкой, убирая обратно в шкафчик. Поворачиваюсь к Шелби и долго смотрю ей в лицо.
Разве, я похож на того, кто способен украсть чай?
Дьявол, да, я убил человека, а она сравнивает меня с мелким воришкой.
Нет. Мне его подарила одна женщина. – Отвечаю я.
Чайник издает пронзительный свист. Я подхватываю заварник и обхожу Шелби, шагаю к плите.
Тебе подарила его женщина? Чай? – в ее голосе слышится недоверие. – За что?
Ни за что.
Она не дарила мне его.
Я просто взял чай в память о миссис Иджер… и сейчас хочу выпить его в ее честь.
Я наполняю заварник кипятком, наблюдая за тем, как листья кружатся и сморщиваются от жара. Затем, закрываю крышкой и отхожу к столу.
Потому что, я был с ней честен. – Отвечаю я.
Интересно, чтобы ответила на это миссис Иджер?
Ты сегодня странный. – Шелби тушит окурок в пепельнице. – Что с тобой происходит?
Я всегда такой. Или ты не заметила? – я сажусь на стул, не отрывая глаз от заварника.
Не очень. – Она пожимает плечами. – Может, потому что мы с тобой только трахались.
Я медленно поворачиваю к ней голову и улыбаюсь одними уголками.
Верно. Мы с тобой только трахались.
Костас говорил, что ты иногда бываешь не в себе. – Шелби снова пожимает плечами. – Но, у кого нет тараканов в голове.
Ты не знаешь меня. И не хочешь знать. – Мое внимание возвращается к заварнику.
Откуда тебе знать, Шон? – она садится напротив меня, и кладет руки на стол. – Может, я хочу тебя узнать. Хочу узнать какой ты на самом деле.
Едва ли, тебя это обрадует.
Шелби встает с места и подходит ко мне. Садится на корточки. Ее ладони ложатся на мои бедра, а глаза пристально смотрят в мои глаза.
Расскажи мне, какой ты. – Шепчет она.
Зачем тебе знать, Шелби? Ты не из тех, кого интересует чужая жизнь, кроме собственной. – Я наклоняюсь к ней, мягко ухватив ее за подбородок. – Ты из тех, кто пожертвует любым, кроме своей шкуры.
Она озадаченно смотрит на меня, а я перевожу руку ей на щеку, чуть сдвигая назад, так, что мои пальцы вжимаются в ее затылок, а большой скользит по ее мочке.
Ты кого-то убил? – тихо спрашивает Шелби.
Я вскидываю бровь и улыбаюсь.
Ты, действительно, хочешь знать правду обо мне, Шелби? – я тяну ее за голову к себе. Наши носы прижимаются друг к другу. – Я могу сказать тебе только одно… я зло. 
По моим расчетам, чай заваривается уже пятнадцать минут.
Почему ты зло? – шепчет она, обдавая меня запахом сигарет.
Потому что, я таким родился. – Я закрываю глаза, переваривая собственный ответ.
Я согласен с ответом, целиком и полностью.
Может, причина не была в рыжей толстухе и не ее порок испортил меня. Может, я родился от какого-нибудь ублюдка, у которого было не в порядке с головой… генетика – штука сильная.
Сейчас, я волен обвинять в своем дефекте, кого угодно.
Но, я должен обвинить себя.
Я виновен в том, что я ничтожество.
Что я – зло.
Я не боюсь тебя, Шон. – Произносит Шелби и я открываю глаза.
Внезапно, на меня находит раздражение.
Я раздражен и даже не знаю по какой, конкретной причине.
Может, потому что Шелби не боится меня.
Может, потому что пытается узнать меня.
Я не был так откровенен ни с кем, кроме миссис Иджер.
И какая же ирония… мои откровения, она унесла с собой в могилу.
Да, но я не рассказал миссис Иджер, что убил человека.
А стоило бы. – Говорю я, сузив глаза.
Перестань, Шон! – Восклицает она, ударяя меня по руке и выпрямляется. – Перестань говорить так, будто ты долбанутый на голову придурок!
А может я и есть, долбанутый на голову придурок? – ухмылка расползается на моих губах.
Прошло тридцать минут с заваривания. Еще полчаса, для цвета.
Я поднимаюсь, и резко хватая Шелби за горло, швыряю ее к столу.
Так, кто я для тебя, Шелби? Кого ты видишь, когда смотришь на меня? – шиплю я.
Шелби отстраняется от меня, но ей не уклониться от моего напора. Я ложу руки на стол, по обе стороны от ее бедер.
Милого и забавного мальчика? Или тупого трахальщика, который может оттрахать тебя во все щели? А?
Теперь, я вижу в ее глазах страх и настороженность одновременно.
Она дрожит и часто сглатывает.
Теперь, ты видишь – кто я?
Ты притворяешься. Ты не такой, каким хочешь себя показать. – Говорит она.
Я вскидываю брови.
Только не смей меня жалеть, Шелби. Я этого не потерплю. – Я вздыхаю, опуская глаза на ее грудь. Она поднимается и опускается, чаще, чем бьется мое сердце.
Страх – сильный наркотик… некоторые от него зависят… некоторые в нем видят искупление.
Я вижу в нем… силу.
Чего ты хочешь от меня? – спрашивает меня Шелби.
Я поднимаю глаза и смотрю на ее распухшие от укусов, губы.
Я хочу выпить чаю. С тобой. Это странно?
Я не об этом, Шон.
Хорошо. – Я выпрямляюсь, скрещивая руки на груди. – Я хочу выпить с тобой чаю. Потом трахнуть тебя. После… не знаю… может, придушить или вспороть тебе брюхо.
Забавно, но все эти слова даются мне так легко, точно я размышляю о том, чтобы надеть на свидание.
Разве, я после этого не зло?
Шелби таращится на меня, а я улыбаюсь.
Видишь, – говорю я, шагнув назад, к столешнице. – Все так просто. Некоторые планируют свои дела, а я импровизирую. Ты все еще хочешь знать, какой я на самом деле?
Она обнимает себя за плечи, не сводя с меня взгляда.
Настороженность перерастает в панику.
Паника и страх… пожалуй, лучшая сладкая парочка в придуманном людьми идеальности.
Ты убьешь меня? – тихо спрашивает Шелби.
Я начинаю взрываюсь в смехе. Хохочу, как полоумный над скачущей картошкой на скользком полу.
Я думала… что нравлюсь тебе.
Ты нравишься мне. – Еще пятнадцать минут. Дьявол, до чего требовательный чай.
Тебе нравится со мной спать. – Ее голос вдруг становится тверже. Проскальзывают нотки обиды.
Ты права. Мне нравится с тобой спать. – Я щиплю свой подбородок. – Хотя… мне еще понравилось, как ты пела.
Все дело в ней? – она опускает руки вдоль тела.
В ком?
Конечно, она говорит о Лизи. Об этой бесчувственной твари, что оставила ребенка в роддоме. Меня пробирает от ненависти.
Та девушка, что ты встретил в клубе. Она обидела тебя? Поэтому ты такой? Потому что, после вашей встречи, ты изменился. Ты стал...
Каким?  
Грубым.
Грубым? – я снова смеюсь.
Десять минут.
Чего ты от меня хочешь, Шелби? Любви? Отношений? – я жду ее ответа, а она отводит взгляд. – Этого не будет. Никогда. – Хватит с меня и одной испорченной сучки.
Лизи хорошенько изрубила мое сердце. Больше, никогда, никого не подпущу к себе настолько близко.
Не рыжая шлюха влезла мне под кожу… а Лизи.
Она забралась в самую суть и разворотила все там.
Но, я думала, - начала Шелби, а я жестом велю ей заткнуться.
Очередная жертва Шона Леттер с мнимыми бабочками в животе и розовыми единорогами.
Отворачиваюсь от Шелби и снимаю крышку с заварника. Внутри ярко-карамельная вода со сладковатым запахом.
Я достаю из шкафчика две чашки и ставлю их на стол. Затем, беру заварник и разливаю чай по чашкам.
Садись, Шелби. – Я пододвигаю ей чашку и сажусь. – Попробуй чай и скажи, что ты чувствуешь.
Она покорно садится, поднимая чашку за ручку и подносит к губам. Дует, развеивая дымок и делает легкий глоток.
Что ты чувствуешь, Шелби?
Шелби ставит чашку на стол и долго смотрит на меня.
Жизнь. – Отвечает она, а я киваю.
В дверь раздается стук.
Я хмурюсь, бросив взгляд на настенные часы. Стрелки показывают шесть вечера.
Поднимаюсь из-за стола и иду к двери.
Открываю и долго смотрю на того, кто стоит перед порогом.
Я не видел мать, с тринадцати лет. Я думал, что она давно сдохла.
Я надеялся на это.
А передо мной стояла абсолютно чужая женщина.
Ее кожа была смуглой и светилась. Волосы блестели, а глаза сияли.
Она была свежа и источала жизнь.
Она была той матерью, о которой я всегда мечтал.
Здравствуй, Шон. – Говорит она. В ее глазах я замечаю жалость, когда она смотрит на меня – жилистого и высокого. С небрежными волосами и осунувшимся лицом.
Зачем ты пришла?
Я пришла проведать тебя. – В ее холеных ручках, маленькая сумочка, вроде кошелька. На пальцах кольца с мерцающими камушками.
Я стискиваю челюсти, хохоча про себя.
Она пришла проведать меня? Не слишком ли поздно? Просрать все мои дни рождения, наплевать на мое воспитание, на то, как я живу?
К нам вышла Шелби. Она смотрит на мою мать.
Кто это, Шон? – в ее тоне, я слышу ревность.
Конечно, она даже и понятия не имеет, что эта женщина – моя мать, некогда шлюха.
Это мисс Леттер. Моя мать.
Мисс Леттер, - Шелби протягивает ей руку для рукопожатия. Мать пожимает ее, но ее лицо выдает отвращение. – Я, Шелби, подруга вашего сына.
Приятно познакомится. Но, я уже не мисс и не Леттер.
Я хмурюсь. Охмурила очередного богатенького клиента, примерив на себя роскошную жизнь. На долго ли?
И кто ты теперь? – спрашиваю я, чисто посмеяться над этим придурком.
Миссис Чампин. Так, ты впустишь меня в свою квартиру?
В свою квартиру? – мысленно удивляюсь я. – Некогда, она принадлежала ей… о, ну, конечно. Все свое дерьмо, она завещала мне. Какое милое приданное, мамочка.
Я неохотно отхожу в сторону, пропуская ее внутрь.
Шелби чирикает, что мы собирались пить чай и предлагает ей.
Она соглашается, чисто из вежливости.
Проходит в кухню, оглядывая дерьмовый интерьер с тем же отвращением. Смотрит на стул и достает из сумки-кошелька, белоснежный платок, протирая сидение.
Я смеюсь над тем, что эта мебель… черт, да она сама ее купила. Не нашла на помойке, не отобрала у бомжа, моя мать купила эту гребаную столовую мебель в универмаге за пятнадцать долларов, а теперь, вытирает чертов стул, точно на нем топтались грязные ноги.
Смяв платок, она аккуратно садится на самый краешек стула, и судя по ее лицу, раздумывает – не останутся ли пятна на ее дорогой и такой же белой юбке.
Шелби суетится, ставя перед ней чашку и наполняя ее чаем.
Мать, конечно же, не притрагивается к ней, но благодарит за чай.
Я приваливаюсь к столешнице, и смотрю на нее.
У вас красивый костюм. – Говорит Шелби, ухватив меня под руку. Она жмется ко мне, точно, к нам пришел священник.
Спасибо. – Мать теребит замок на сумке-кошельке.
Шелби, оставь нас.
Шелби удивленно смотрит на меня. А не отрываю глаз от матери.
Хорошо. Я буду в твоей комнате.
Нет. Уйди. Я позже позвоню тебе. – Я жду, когда она отлипнет от меня и за ней захлопнется дверь. Через пару минут, мы остаемся вдвоем.
Милая девушка.
Не начинай. – Отмахиваю я. – Не строй из себя благочестивую мамашу, которой не наплевать на своего ребенка.
Но, я по-прежнему, твоя мать и мне не наплевать на тебя.
Да? – я качаю головой и оттолкнувшись от столешницы, шагаю к окну. – Тогда, где тебя черти носили все это время?
Я должна была разобраться в себе.
Настолько, что выскочила замуж за первого встречного? – яд, так и сочится в моих словах. – Надолго ли?
Мы женаты почти девять лет.
Я фыркаю. Рекорд!
У меня есть дети. – Продолжает она, а я замираю от ее слов. – Два сына.
Я резко оборачиваюсь к ней.
Что?
Она опускает голову, но не потому, что ей стыдно. Она достает из сумочки портсигар. Выуживает одну, чуть толще спицы и подкуривает от портсигара. Затем, переворачивает его и отодвигает пластинку. Я так понимаю, это мини-пепельница.
Ты в праве злиться на меня. – Она поднимает на меня глаза, выпуская струйку дыма.
Вы разрешаете? – возмущение, в совокупности с яростью, вскипает во мне с молниеносной силой. – Вы так великодушны, миссис Чампин, что у меня нет слов! Ну, и как вам это дерьмовое жилище?! Не слишком ли запахи портят ваши ароматные сигареты или дорогие духи?! Они не слишком затронут вашу сияющую кожу?! – я шагаю к ней, ору, напрягая связки, чуть ли не захлебываясь слюной. – Может, вам предложить стакан воды?! Ах, извините, наши стаканы не столь хирургически чисты для ваших пижонских губ, а вода не профильтрована, чтобы вы могли ее пить!
Шон, - начинает она, но я ударяю по столу кулаком и нависаю над ней.
Ты оставила меня! Ты, которую я считал своей матерью, оставила меня на шее у мудака, которому кроме выпивки и шлюх, ничего не надо было! Ты оставила меня одного! Ты, которая должна была меня любить и защищать, оставила меня в лапах шлюхи, которая растлила меня! Ты бросила меня! А теперь, заявляешься и говоришь, что пришла проведать меня?! – я выпрямляюсь. – Посмотри на меня, каким я стал. Посмотри, в кого я превратился. Где я живу. Как я живу.
Она смотрит на меня. Ее брови слегка подняты вверх.
Почему ты не оставила меня в роддоме?
Она вздыхает и делает затяжку.
Я получала за тебя деньги, как мать-одиночка.
Я начинаю ржать, понимая, что истерика душит меня изнутри.
Вот оно что. Она была со мной только из-за денег.
Моральная выгода… вот, почему я был ей нужен.
Это ты виновата в том, что я стал таким.
Каким? – тихо спрашивает она.
Злом. – Шиплю я. – Ты виновна в моих поступках. – Я сужаю глаза и снова наклоняюсь к ней. – Хочешь знать, что я делал? Я убивал. Много. Я резал. Я вспарывал. Я топил. Как тебе такое? По душе?
О, Боже… - выдыхает она. – Тебе нужна помощь, Шон.
Помощь? – я прыскаю от смеха. – Не сейчас. Только не сейчас. Я нуждался в ней, когда ты меня бросила. Не сейчас, когда я превратился в чудовище.
Но, я хочу тебе помочь. – Она тушит сигарету в пепельнице портсигара.
Помоги лучше моему ребенку! – выплевываю я.
Грудь стягивает от тупой боли до такой степени, что она вот-вот взорвется.
У тебя есть ребенок? Где он?
Спроси это у той, которая оставила ее.
Ее? – она хлопает глазами, заискивающе вглядываясь в мое лицо. – Она. У тебя дочь. Боже, почему она оставила ее? Где?
Дьявол, я больше не могу выносить ее фальши. Я больше не могу смотреть, как мать строит из себя благочестивую праведницу. Она ужасается, сочувствует моей дочери, хотя ни хрена не знает о сочувствии. Меня она оставила и даже носом не повела… и как только Господь наградил эту суку детьми?
Если бы я знал, что мне достанется такая мать, я бы умер еще в ее утробе.
Кто она? – серьезно спрашивает она меня. Я поджимаю губы.
Одна из шлюх твоего сожителя. – Неохотно отвечаю я. – Ей было шестнадцать, когда она забеременела от меня. Я велел ей сделать аборт, но она не послушалась. Она решила, что оставить ребенка в роддоме – это лучшая судьба. Для кого?! – взрываюсь я в крике. – Для кого, мать твою?!
Я заберу свою внучку. – Решительно говорит она и поднимается с места.
Заберешь? – усмехаюсь я и склоняю голову набок. – Тебе было мало меня, да? Так ты хочешь испортить и ей жизнь?
Если я испортила твою жизнь… то ее, не посмею. Я сделаю все, чтобы у нее была лучшая жизнь.
Акт-мать-его-милосердия!
Ну, давай. – Киваю я. – Ты у нас теперь, Дева Мария.
Она оправляет ворот пиджака и шагает к двери. Я иду следом.
Скажи мне ее имя?
Я ухмыляюсь, привалившись к двери.
Лизи Дэй. – Скрещиваю руки на груди. – А имя шлюхи, что растлила меня, не желаешь узнать?
Она мельком смотрит на меня и опускает взгляд.
Что это? Вина? Или мне показалось?
Прежде чем, она выходит, я хватаю мать за руку и разворачиваю к себе.
Ты знала, что это случится? – рычу я. Внутри, я в ярости… но снаружи… чувствую, как по коже несется холодный пот, а с лица уходят все краски. – Знала? 
Прости. – Она вырывает руку и спешно выходит за дверь.
Голова идет кругом. Я несколько минут тупо смотрю на дверь, а после валюсь на колени.
Я не могу поверить, что она все знала… я не могу поверить, что моя мать так просто к этому отнеслась… я хотел, чтобы она чувствовала вину, а в итоге, я чувствую себя дерьмом, которого предала собственная мать.
Я кровь Его и плоть Его…
Уткнувшись лбом в лоб, я кричу во все горло…
Я кричу, потому что слаб… потому что, ничтожен… предан…
И в этот момент, я понимаю… единственный способ уйти от всего этого… это возвысится над ними.
Я поднимаюсь с колен. Мое тело дрожит. Изо рта вырывается сдавленный плач. Горло саднит, от крика.
Я иду на кухню, иду к столешнице и выдвигаю ящик, где лежат ножи.
Беру один из них, рассматривая длинное, заляпанное лезвие.
Возвысится.
Я должен возвысится над ними…
Иду в гостиную, встаю в центре комнаты и разворачиваю нож, острием к себе, упирая кончик в грудь, прямо в сердце.
«Блажен путь праведника, и мрачен путь грешника…».
Я оставлю эту жизнь… но не остановлюсь…
Я знаю, как я умру…

 

Перекресток Глава 27

Перекресток Глава 29