Звёздные встречи - "Уже слышна канонада"

  В конце 30-х в газетах  писали о нашей дружбе с Германией. Я помню фото во всех газетах: Сталин,  улыбаясь, пожимает руку Риббентропу, а Молотов Гитлеру. Разделив с немцами  Польшу,  мы даже провели с ними в Бресте  совместный парад победы!

И вдруг война с немцами, война, которая стремительно стала приближаться к моему Ростову.

   Бомбить нас стали  с августа 41-го. Основными целями, судя по всему, были вокзал и мост через Дон. А так как мы жили как раз в этом районе, то бомбы падали буквально на нас.

  Населению раздали брошюры с рисунками немецких самолётов, и во время бесчисленных бомбёжок я лежал с этой брошюркой на крыше нашего дома,  и пытался определить, что за самолёты атакуют наш город.

  В ноябре,числа 19-20-го наши войска оставили Ростов. Какое-то время в городе не было ни наших, ни немцев. Началась грабиловка. Люди ломали двери магазинов и тащили всё, что попадало под руку. И людей можно было понять. Вместо того, чтобы раздать продукты жителям, наши власти предпочли утопить их в Дону.

   Во дворе школы № 55, в которой я учился, содержали пленных красноармейцев. Жильцы окрестных домов носили им еду.

  Пленных охраняли или сами немцы, или полицаи, говорившие по-украински.  Немцы не обращали внимания на женщин, приносивших еду пленным. Полицаи вели себя иначе. Как-то ведро с кашей вызвался отнести я.  В этот день у школы стояли полицаи. Я, ничего не подозревая, подошёл  к забору и только собрался передать кашу пленным, как один из полицаев ногой выбил у меня ведро из рук. Вся каша оказалась на снегу. Пленные, увидав это, стали «поливать» полицаев, а те весело гоготали!

  Как-то два немца с собакой по кличке Висла пришли в наш дом и стали стучать именно в нашу квартиру. Родители в это время находились в подвале, ибо теперь обстреливать и бомбить Ростов уже стали наши. А я крутился у дома, и,  увидав немцев, побежал в подвал и сообщил родителям, что к нам стучатся. Родители поднялись наверх, открыли дверь и немцы вошли в квартиру. Я помню, что, несмотря на то что стояла суровая зима, они были очень легко одеты. На пилотках у них были черепа.

Собака пробежала по всей квартиру и, убедившись что больше никого нет, уселась у ног одного из немцев. Посмотрев на отца, на его рыжую щетину один из немцев спросил:

- Юден?

- Нет, что вы, - перепугался отец, я - армянин. Вот паспорт!..

Затем немцы обратили внимание на висевшую на стене небольшую карту. Дело в том, что в витрине одного ростовского магазина была большая карта, на которой красным шнурком отмечалась линия фронта. Я дома сделал подобное. Повесил на стенку карту и с помощью красной нитки и булавок тоже отмечал изменение фронтовой линии, руководствуясь сообщениями Советского Информбюро. Немцы подошли к карте и один из них со словами «Москва капут» воткнул булавку в кружочек, обозначавший нашу столицу. Я ему по-немецки объяснил, что такого сообщения по радио я не слышал и тут же передвинул булавку в первоначальное положение. Немец ещё раз попытался «взять Москву», но я снова, несмотря на знаки, подаваемые мне папой, стал с ним спорить. В конце концов, немец смирился с моей настойчивостью, как он сказал, - из уважения к тому, что я говорю по-немецки. И тут же добавил, что как только радио начнёт работать, я обязательно услышу о падении Москвы. Слава Богу, этого не произошло!

В это время собака спугнула спящего где-то под диваном нашего кота, который, как сумасшедший, прыгнул на высокую тумбочку, где прикрытый салфеткой стоял патефон. Вместе с салфеткой кот плюхнулся на пол,  и немцы увидели чудо того времени - красный коломенский патефон.

Один из немцев перенёс его на стол, завёл и, увидав на письменном столе альбом с пластинками, вытащил первую поставил её на диск. Раздались слова: «Товарищи депутаты и депутатки...»

 - Вас ист дас? - спросил немец.

Я ответил:

- Дас ист геноссе Сталин!

   Дело в том, что и патефон, и набор пластинок с речью Сталина были вручены отцу за какие-то успехи в работе. Пластинки эти лежали в альбоме, и никто никогда их не трогал.

Услыхав, что это Сталин, немец положил пластинку обратно в альбом и вытащил пистолет. Мы обмерли. А немец рукояткой пистолета стукнул по альбому и расколол все пластинки. Чтобы отвлечь немцев от этого эпизода мама из-под тумбочки достала футляр с нормальными пластинками, извлекла оттуда первую попавшуюся,- это оказалась пластинка Изабеллы Юрьевой. Немцы послушали одну песенку, затем вторую, сказали «Гут», и ушли, «захватив» с собой и патефон и футляр со всеми пластинками, с Утёсовым и Козиным, с Юрьевой и «Брызгами шампанского».

   Когда они вышли, мама обратила внимание на то, что немец забыл на альбоме с пластинками Сталина пистолет и сказала отцу, чтобы он догнал их и отдал оружие, «а то ж они снова припрутся»!

  Я наблюдал с балкона, как отец бежал за немцами с пистолетом, крича:

   - Фриц, пистолет забыл!..

  Дней через десять немцы были выбиты из Ростова.

 Но далеко их не отогнали, и мои родители решили на всякий случай эвакуироваться. Попадали мы, то в  Орджоникидзе, то в Махач-Калу, то в Кировабад, и, в конце концов, оказались в Ереване, где нас приютили дальние родственники отца, которые жили в собственном доме, в самом центре города. Причём, их двор граничил с двором известного  художника Мартироса  Сарьяна.

       Хозяин нашего дома,  Фрейдун Яковлевич Агальян, –  архитектор, был в приятельских отношениях с художником,  и они  частенько навещали друг друга, и  устраивали во дворе чаепития.

 Сарьян днями сидел или в мастерской, или прямо во дворе, в саду перед мольбертом. А я сидел рядом и смотрел, как он рисует. Мартирос Сергеевич много расспрашивал меня о своём родном Ростове, и я ему рассказывал о бомбёжках, о пожарах, о днях оккупации.

    Как-то Сарьян карандашом нарисовал меня, сидящим верхом на табурете.   Увы, рисунок  не сохранился.

  Помню, в сорок втором ереванские газеты много писали о подвигах лётчика-штурмовика  Нельсона Степаняна, который    стал тогда героем Советского Союза.

И вот как-то проходя по улице, я увидел надвигающуюся прямо на меня  толпу. Люди шли за одетом в чёрное кожаное пальто военным. Оказывается, это был Степанян, прибывший в отпуск в Ереван. Помню, с ним были два товарища. Проходя мимо меня, он погладил меня по голове и, входя то ли в магазин, то ли в какое-то учреждение, помахал  всем рукой.

  Вскоре Степанян стал дважды героем советского союза, а в 44-м погиб.

  А  мы с мамой  стали работать на табачной фабрике, мама   секретарём-машинисткой, а я изготовлял папиросы, набивая вручную табаком специальные гильзы. 

  Кавказ пробудил во мне поэтическую жилку,  и я стал сочинять стихи. Подражал Пушкину, Лермонтову…Времени вечерами было много, ибо, в связи с кочевым образом жизни, я уже,  по сути дела,  второй год не ходил в школу.  Из стихов тех лет сохранилось только одно. Когда в начале 44-го наши войска прорвали блокаду Ленинграда, я добросовестно зарифмовал газетное сообщение. Коротенькое, по-детски наивное,  стихотворение «Ленинградцам»,   мама отпечатала  на машинке и оно, чудом уцелело.

«Под Ленинградом прорвана блокада,

Взят Кингиссеп, взят Пушкин, Петергоф.

Везде вокруг героя Ленинграда

Десятки тысяч полегло врагов.

Десятки тысяч гитлеровских гадов,

Уничтожавших женщин и детей.

Были захвачены под Ленинградом

На радость всех детей и матерей!

И в честь того  победного сраженья

Салюты прогремели над Москвой.

Фашисты все нашли упокоенье

Под ленинградскою землёй!»

   Когда мы вернулись в Ростов, я узнал что труженикам тыла дают медали. Я написал в Ереван, мол, если что, меня не забудьте. И вот году в 46-м вдруг к нам домой нагрянул ереванский десант. Это было начальство табачной фабрики. Они привезли вино, суджук, а главное прицепили мне прямо к майке медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне».

Вина хватило дня на три. Потом табачные капитаны уехали.

  Не помню, давали они мне или родителям какой-нибудь документ на медаль, или нет. Но медаль  сохранилась.