Репортаж. Глава 7.

7.




Ночь прошла на удивление спокойно. Утро встало над Глухово без солнца. Тяжелые, влажные тучи снова придавили землю, превратив свет в серую, унылую полумглу. Воздух был неподвижен, пропитан запахом сырой земли и гниющих листьев. В доме Смирновых жизнь шла своим нервным чередом, в тишине, нарушаемая лишь хриплым дыханием Пети наверху — ему снова нездоровилось. Осиновый кол, принесенный бабкой Агафьей, лежал на столе в горнице, как обвинение и приговор – белый, заостренный, неумолимый. Никто не смотрел на него прямо.




Александр первым нарушил тишину. Он поднялся с лавки у окна, его движения были медленными, механическими, как у человека, выполнявшего последний долг. Он взял свой тесак не как оружие, а как инструмент. Потом взял лопату, прислоненную к печи.




– Пойдем, – хрипло бросил он в сторону Ивана и, неожиданно, кивнул Игорю. – На погост. Копнуть надо. Как знахарка велела.




Иван молча встал, взял свою лопату. Его лицо было мрачным, но в глазах читалось некое облегчение – действие. Любое действие было лучше, чем сидеть в этом доме, слушая больные хрипы ребенка и глядя на осиновый кол. Игорь кивнул. Его собственная растерянность была так велика, что любое указание казалось якорем. Да и увидеть могилу Никифора после вчерашних находок было необходимо. Ради последних крупиц безумной ясности.




Они вышли. Бабка Агафья сидела на месте, ее пальцы сжимали и разжимались на коленях, будто перебирая невидимые четки. Татьяна стояла у окна в горнице, спиной к комнате, глядя в серую муть за стеклом. Она не обернулась. Молитва, казалось, закончилась. Осталась только пустота и ожидание неизбежного.




Дорога на кладбище была знакомой, но в этот раз каждый шаг давался тяжелее. Грязь чавкала под сапогами. Воздух был таким густым, что казалось, его можно было резать ножом. Лес по краям поляны стоял непролазной, безмолвной стеной. Ни пения птиц, ни шорохов. Только их собственные шаги и скрип лопат за спиной.




Подойдя к могиле Никифора, Игорь снова увидел то, что заметил вчера: дико взрытую землю на холмике, борозду, ведущую наружу и обратно, примятое место на вершине. Но сегодня это выглядело еще более зловеще под низким, серым небом. Земля казалась живой, дышащей, только что потревоженной.




– Копать, – коротко бросил Александр, втыкая лопату в рыхлую глину на вершине холма, прямо в то самое примятое углубление.




Они копали молча. Земля, влажная и податливая, легко поддавалась. Запах свежей глины и старой плесени ударил в нос. Игорь копал рядом с Иваном, Александр – напротив. Лопаты глухо стучали по скрытому под тонким слоем земли дереву. Скрипнув, лопата Александра сдвинула что-то тяжелое. Доску.




Они расчистили крышку гроба. Сосна, грубо сколоченная, почерневшая от сырости. Александр и Иван переглянулись. Иван кивнул. Они вставили лопаты под край крышки. Напряглись. Дерево заскрипело, сдвинулось с места. Холодный, гнилостный запах ударил из темноты. Игорь невольно отшатнулся, прикрыв нос рукавом.




Александр отбросил лопату, посветил фонариком в открытую могилу.




Тишина.




Не та, что была до этого. А гробовая. Абсолютная. Даже дыхание замерло.




Александр стоял, уставившись вниз, фонарь в его руке дрожал, луч света метался по внутренностям ямы. Иван заглянул через его плечо. Его лицо исказилось гримасой непонимания и нарастающего ужаса. Он отпрянул, как от удара.




– Пусто… – прошептал Иван. Голос его был сиплым, чужим. – Гроб… пустой.




Александр не двигался. Он просто смотрел. Смотрел в черную пасть могилы, где на дне, на сырой глине, лежала лишь горсть истлевшей соломы и тряпка – подстилка под мертвецом. Ни тела. Ни костей. Ни тлена. Ничего. Только следы влаги да несколько черных жуков, копошившихся в углу.




– Пустота, – наконец выдохнул Александр. Он выключил фонарь. Без него могильная яма казалась еще чернее, еще бездоннее. – Как и говорила старая Пелагея. Оно не здесь. Не спит тут.




Игорь подошел к краю, заглянул вниз. Холодный страх, знакомый и все же новый, сжал его горло. Он видел следы на земле вчера. Видел пустой гроб сейчас. Рациональность рухнула окончательно. Никифор не просто ожил. Он покинул свою могилу. Свободно выходил и возвращался. А теперь… исчез.




– Но… куда? – сорвался голос у Игоря. – Где он тогда? Днем?




Александр медленно повернулся. Его лицо в сером свете выглядело изможденным, но с тенью древнего, мрачного знания в глазах.




– Днем… – заговорил он тихо, монотонно, словно цитируя вызубренный текст. – Днем такая нежить не выносит солнца. Горит, говорят. Тлеет. Потому прячется. В темноте. В любом укрытии, куда свет не проникает. – Его взгляд скользнул по темному даже днем лесу, по покосившимся крестам кладбища, по черным глазницам заброшенных домов вдалеке. – В подполе старого дома. В погребе с проваленной крышей. В глубокой норе зверя. В темном углу сарая. Под корнями вывороченной сосны. В пустой скотомогильнице. – Он сделал паузу. – Или… в самой земле. Глубоко. Где сыро и темно. Как крот. Ждет ночи.




Иван сглотнул. Его прагматизм разбивался о простор возможностей.




– Так где его искать-то?! – взорвался он, ткнув лопатой в землю. – Весь лес перекопать? Все подполы в деревне обыскать? Да он… он может быть где угодно! Прямо под нами!




Он посмотрел под ноги, и в его глазах мелькнул первобытный страх перед землей, которая может в любой момент разверзнуться и выпустить мертвеца. Александр лишь пожал плечами. В его жесте была та же безысходность, что и вчера у Ивана.




– Не знаю, – глухо сказал он. – Знаю только, что могила пуста. И что ночью оно рано или поздно придет. Обязательно. За своим. – Его взгляд невольно метнулся в сторону деревни, к дому, где лежал Петя.




Игорь стоял над зияющей пустотой могилы. Пустота эта была страшнее любого разлагающегося тела. Она была дверью. Дверью в неизвестность, в вездесущность зла. Никифор не был привязан к могиле. Он был свободен. Невидим. Мог быть где угодно. Поджидать в любой тени. Наблюдать из любой щели. Эта мысль парализовала. Лес, деревня, сама земля под ногами перестали быть просто местом. Они стали ловушкой, наполненной незримой угрозой.




Они закидали могилу обратно молча, немного торопливо, словно боялись, что пустота из ямы перекинется на них самих. Земля падала на пустой гроб с глухим, зловещим стуком. Никто не смотрел друг на друга. Стыд? Ужас? Растерянность? Все смешалось.




Возвращались тем же путем. Молчание было еще тяжелее. Давящее. Безрезультатный поход тяготил. "В любом укрытии, куда свет не пронимает..." Слова Александра висели в воздухе.




Дома ничего не изменилось. Бабка Агафья сидела на том же месте, ее пальцы теперь сжимали невидимый осиновый кол. Татьяна стояла у окна в горнице. Она приготовила нехитрый обед и теперь просто стояла, глядя в серую пелену за стеклом. Ее лицо было бесстрастным, как маска. Но в глазах, когда она мельком взглянула на вошедших, Игорь прочел то же самое, что и вчера во время ее молитвы – пустоту. Бездонную, безнадежную пустоту. Молитва не помогла. Колдунья не помогла. Раскопки могилы не помогли. Осиновый кол лежал на столе, бесполезный, пока не найден тот, в кого его нужно вбить.




Игорь прошел в свою каморку. Он сел на кровать, уставившись в запыленное окно. За окном – все тот же серый, деревенский мир. Но теперь этот мир был населен. Не людьми. Призраком. Неупокоенным. Который мог быть везде и нигде. Который ждал ночи. Чтобы снова прийти в этот дом. За тем, что ему было обещано. За родной кровью.




Растерянность Игоря сменилась сфомулированным осознанием. Они не охотники. Они – добыча. Запертая в доме посреди поля, кишащего незримыми укрытиями для древнего, голодного зла. И спасения не было. Ни от земли, дышащей пустотой могил. Ни от неба, затянутого свинцом туч. Ни от ночи, которая неизбежно должна была наступить.




***




После тягостного возвращения с кладбища, где зияла пустая пасть могилы Никифора, дом Смирновых сдавил Игоря тисками безнадежности. Воздух внутри был спертым, пропитанным запахом воска от догорающей свечи у икон, сыростью стен и постоянными хрипами Пети наверху. Александр и Иван, молча взяли топоры и вышли к сараю – рубить дрова, заниматься хоть чем-то, лишь бы не сидеть в этой гнетущей тишине под взглядом осинового кола на столе. Бабка Агафья, казалось, вросла в свое кресло у печи, ее иссохшие пальцы судорожно сжимали и разжимали пустоту, будто точили незримое оружие. Татьяна стояла, как изваяние, у запотевшего окна в горнице, ее профиль был резким и бесстрастным на фоне серого света, просачивающегося сквозь грязные стекла.




Игорь не выдержал. Эта тишина, прерываемая лишь хрипами ребенка и тиканьем старых часов, была хуже крика. Ему нужно было движение, пространство, пусть и небезопасное. Он молча вышел, не встретив ничьего взгляда. Серое, низкое небо по-прежнему давило на землю, превращая день в бесконечные сумерки. Воздух был влажным и тяжелым, словно мокрая шерсть.




Ноги сами понесли его к краю деревни, к руинам того, что когда-то было церковью. Сквозь частокол голых, мокрых ветвей проглядывали почерневшие от времени и сырости бревна сруба. Крыша давно провалилась в нескольких местах, открывая взору скелет стропил, черневший на фоне свинцового неба. Колокольня скривилась, как подбитая птица, ее крест давно сгнил и упал. Игорь перешагнул через груду битого кирпича и обгоревших балок – след давнего пожара – и вошел под своды того, что осталось от навеса над входом.




Внутри было еще мрачнее. Полусгнившие половицы скрипели под ногами, проваливаясь в черные провалы подполья. Стены, когда-то расписанные фресками, теперь были покрыты толстым слоем копоти, плесени и паутины. Лики святых угадывались лишь как темные пятна в овалах отслоившейся штукатурки, их глаза казались слепыми и скорбными. В центре, где должен был быть алтарь, зияла яма, заваленная обломками и поросшая жухлой травой. Запах стоял острый: смесь гнилого дерева, влажной земли, старой плесени и чего-то еще… металлического, как ржавчина, или, возможно, сладковато-трупного.




Игорь осторожно двинулся вдоль стены, его шаги гулко отдавались в мертвой тишине. Прах столетий лежал под ногами. Он разглядывал резные наличники окон, почти съеденные временем, следы резьбы на уцелевших дверных косяках. Его археологический ум, несмотря на весь ужас происходящего, автоматически фиксировал детали: стиль орнамента, технику обработки дерева. "Старообрядческое влияние? Или просто провинциальная архаика?" – пронеслось в голове.




И тут он услышал. Не сразу. Сначала показалось, что это скрип балки на ветру. Но ветра не было. Воздух был мертвенно неподвижен. Звук повторился. Глухой, скребущий. Не сверху, не сбоку. Снизу. Как будто из-под этих самых провалившихся полов. Игорь замер. Не страх сжал его сердце – скорее холодное, ясное понимание. «Оно. Здесь». Или не оно. Но что-то там было. То, что не должно было быть под развалинами церкви. Звук был не громким, но отчетливым в гнетущей тишине: скрежет, словно камень о камень, или… коготь о дерево? Потом – тихий, влажный шорох, как будто чтото тяжелое и мокрое перевалилось в тесноте. Игорь прислушался всем телом. Без страха, или паники. Только фокусировка. Он мысленно представил пространство под полом: сырую землю, корни деревьев, проросшие сквозь фундамент, возможно, старые склепы, заваленные мусором. «Укрытие. Где свет не проникает». Слова Александра эхом отозвались в сознании. Звук не повторился. Но ощущение присутствия, тяжелого, древнего, затаившегося в этой подземной тьме, повисло в воздухе, плотное, как туман. Игорь медленно отступил к выходу, не спуская глаз с черного провала в полу. Разум лихорадочно работал: "Выход? Нора? Лаз? Или просто… живет там, в земле?" Он вышел на серый свет, чувствуя спиной пустоту развалин, теперь уже не просто заброшенных, а населенных тишиной.




Возвращаясь в дом, он застал Татьяну одну в горнице. Александр и Иван еще кололи дрова за сараем, их приглушенные удары топора доносились с задворок. Бабка Агафья, видимо, ушла к Пете. Татьяна стояла все у того же окна, но теперь она повернулась спиной к стеклу, ее руки бесцельно теребили край фартука. И тут Игорь заметил. На ее бледной, тонкой шее, поверх выцветшей домотканой кофты, на простом кожаном шнурке висел медальон. Не крестик, не ладанка. Это была старая монета. Довольно крупная, темная от времени, но с еще различимым профилем какого-то короля или императора на одной стороне. Сложный геральдический узор проглядывал на ободке.




Игорь подошел ближе. Его интерес археолога, заглушенный событиями последних дней, на мгновение вспыхнул.

– Татьяна, простите... – начал он осторожно, стараясь не спугнуть ее и без того отрешенное состояние. – Этот медальон… Монета? Очень старинная на вид.




Татьяна вздрогнула, словно очнувшись от глубокого сна. Ее пальцы инстинктивно сжали монету, пряча ее в ладони. Глаза, обычно опущенные или устремленные в пустоту, мельком встретились с Игоревым взглядом. В них не было страха, но была глубокая, непроницаемая усталость и что-то еще – щемящая грусть.

– Да… монета, – ее голос был тихим, безжизненным, словно эхо из колодца. – Старая. Очень старая.

– Откуда она? – настаивал Игорь мягко. – Уникальный артефакт. Польский злотый? Или, может, даже шведский риксдалер? Здесь же в Смутное время…

Татьяна отвела взгляд, снова уставившись в какую-то точку на стене. Ее пальцы продолжали тереть гладкую поверхность монеты сквозь ткань кофты.

– От старой деревни, – прошептала она, и в голосе ее прозвучала невыразимая тоска. – Все, что осталось. От прежней жизни. От… от всего. – Она замолчала, сжав губы. Больше она не добавила ни слова. Это было не уклончивость, а скорее признание полной невозможности передать словами ту пропасть времени и событий, что символизировала эта маленькая металлическая пластинка. Это была не просто монета – это был якорь, последняя нить к миру, который давно исчез, поглощенный временем, войнами, пожарами и теперь – нездешним ужасом. Она снова отвернулась к окну, к серому, безучастному миру за стеклом, крепко сжимая медальон в руке, как будто боялась, что и эта последняя память растворится в свинцовой мгле надвигающейся ночи. Игорь понял, что вопросы кончены. Эта монета была такой же запертой тайной, как и пустая могила Никифора, и скребущий звук под церковными развалинами. Еще один обломок прошлого, не дающий ответов, лишь усугубляющий ощущение всепроникающей, зловещей пустоты, готовой поглотить их всех.

© Copyright: Юрий Салов, 2025

Регистрационный номер №0542809

от Сегодня в 04:08

[Скрыть] Регистрационный номер 0542809 выдан для произведения: 7.




Ночь прошла на удивление спокойно. Утро встало над Глухово без солнца. Тяжелые, влажные тучи снова придавили землю, превратив свет в серую, унылую полумглу. Воздух был неподвижен, пропитан запахом сырой земли и гниющих листьев. В доме Смирновых жизнь шла своим нервным чередом, в тишине, нарушаемая лишь хриплым дыханием Пети наверху — ему снова нездоровилось. Осиновый кол, принесенный бабкой Агафьей, лежал на столе в горнице, как обвинение и приговор – белый, заостренный, неумолимый. Никто не смотрел на него прямо.




Александр первым нарушил тишину. Он поднялся с лавки у окна, его движения были медленными, механическими, как у человека, выполнявшего последний долг. Он взял свой тесак не как оружие, а как инструмент. Потом взял лопату, прислоненную к печи.




– Пойдем, – хрипло бросил он в сторону Ивана и, неожиданно, кивнул Игорю. – На погост. Копнуть надо. Как знахарка велела.




Иван молча встал, взял свою лопату. Его лицо было мрачным, но в глазах читалось некое облегчение – действие. Любое действие было лучше, чем сидеть в этом доме, слушая больные хрипы ребенка и глядя на осиновый кол. Игорь кивнул. Его собственная растерянность была так велика, что любое указание казалось якорем. Да и увидеть могилу Никифора после вчерашних находок было необходимо. Ради последних крупиц безумной ясности.




Они вышли. Бабка Агафья сидела на месте, ее пальцы сжимали и разжимались на коленях, будто перебирая невидимые четки. Татьяна стояла у окна в горнице, спиной к комнате, глядя в серую муть за стеклом. Она не обернулась. Молитва, казалось, закончилась. Осталась только пустота и ожидание неизбежного.




Дорога на кладбище была знакомой, но в этот раз каждый шаг давался тяжелее. Грязь чавкала под сапогами. Воздух был таким густым, что казалось, его можно было резать ножом. Лес по краям поляны стоял непролазной, безмолвной стеной. Ни пения птиц, ни шорохов. Только их собственные шаги и скрип лопат за спиной.




Подойдя к могиле Никифора, Игорь снова увидел то, что заметил вчера: дико взрытую землю на холмике, борозду, ведущую наружу и обратно, примятое место на вершине. Но сегодня это выглядело еще более зловеще под низким, серым небом. Земля казалась живой, дышащей, только что потревоженной.




– Копать, – коротко бросил Александр, втыкая лопату в рыхлую глину на вершине холма, прямо в то самое примятое углубление.




Они копали молча. Земля, влажная и податливая, легко поддавалась. Запах свежей глины и старой плесени ударил в нос. Игорь копал рядом с Иваном, Александр – напротив. Лопаты глухо стучали по скрытому под тонким слоем земли дереву. Скрипнув, лопата Александра сдвинула что-то тяжелое. Доску.




Они расчистили крышку гроба. Сосна, грубо сколоченная, почерневшая от сырости. Александр и Иван переглянулись. Иван кивнул. Они вставили лопаты под край крышки. Напряглись. Дерево заскрипело, сдвинулось с места. Холодный, гнилостный запах ударил из темноты. Игорь невольно отшатнулся, прикрыв нос рукавом.




Александр отбросил лопату, посветил фонариком в открытую могилу.




Тишина.




Не та, что была до этого. А гробовая. Абсолютная. Даже дыхание замерло.




Александр стоял, уставившись вниз, фонарь в его руке дрожал, луч света метался по внутренностям ямы. Иван заглянул через его плечо. Его лицо исказилось гримасой непонимания и нарастающего ужаса. Он отпрянул, как от удара.




– Пусто… – прошептал Иван. Голос его был сиплым, чужим. – Гроб… пустой.




Александр не двигался. Он просто смотрел. Смотрел в черную пасть могилы, где на дне, на сырой глине, лежала лишь горсть истлевшей соломы и тряпка – подстилка под мертвецом. Ни тела. Ни костей. Ни тлена. Ничего. Только следы влаги да несколько черных жуков, копошившихся в углу.




– Пустота, – наконец выдохнул Александр. Он выключил фонарь. Без него могильная яма казалась еще чернее, еще бездоннее. – Как и говорила старая Пелагея. Оно не здесь. Не спит тут.




Игорь подошел к краю, заглянул вниз. Холодный страх, знакомый и все же новый, сжал его горло. Он видел следы на земле вчера. Видел пустой гроб сейчас. Рациональность рухнула окончательно. Никифор не просто ожил. Он покинул свою могилу. Свободно выходил и возвращался. А теперь… исчез.




– Но… куда? – сорвался голос у Игоря. – Где он тогда? Днем?




Александр медленно повернулся. Его лицо в сером свете выглядело изможденным, но с тенью древнего, мрачного знания в глазах.




– Днем… – заговорил он тихо, монотонно, словно цитируя вызубренный текст. – Днем такая нежить не выносит солнца. Горит, говорят. Тлеет. Потому прячется. В темноте. В любом укрытии, куда свет не проникает. – Его взгляд скользнул по темному даже днем лесу, по покосившимся крестам кладбища, по черным глазницам заброшенных домов вдалеке. – В подполе старого дома. В погребе с проваленной крышей. В глубокой норе зверя. В темном углу сарая. Под корнями вывороченной сосны. В пустой скотомогильнице. – Он сделал паузу. – Или… в самой земле. Глубоко. Где сыро и темно. Как крот. Ждет ночи.




Иван сглотнул. Его прагматизм разбивался о простор возможностей.




– Так где его искать-то?! – взорвался он, ткнув лопатой в землю. – Весь лес перекопать? Все подполы в деревне обыскать? Да он… он может быть где угодно! Прямо под нами!




Он посмотрел под ноги, и в его глазах мелькнул первобытный страх перед землей, которая может в любой момент разверзнуться и выпустить мертвеца. Александр лишь пожал плечами. В его жесте была та же безысходность, что и вчера у Ивана.




– Не знаю, – глухо сказал он. – Знаю только, что могила пуста. И что ночью оно рано или поздно придет. Обязательно. За своим. – Его взгляд невольно метнулся в сторону деревни, к дому, где лежал Петя.




Игорь стоял над зияющей пустотой могилы. Пустота эта была страшнее любого разлагающегося тела. Она была дверью. Дверью в неизвестность, в вездесущность зла. Никифор не был привязан к могиле. Он был свободен. Невидим. Мог быть где угодно. Поджидать в любой тени. Наблюдать из любой щели. Эта мысль парализовала. Лес, деревня, сама земля под ногами перестали быть просто местом. Они стали ловушкой, наполненной незримой угрозой.




Они закидали могилу обратно молча, немного торопливо, словно боялись, что пустота из ямы перекинется на них самих. Земля падала на пустой гроб с глухим, зловещим стуком. Никто не смотрел друг на друга. Стыд? Ужас? Растерянность? Все смешалось.




Возвращались тем же путем. Молчание было еще тяжелее. Давящее. Безрезультатный поход тяготил. "В любом укрытии, куда свет не пронимает..." Слова Александра висели в воздухе.




Дома ничего не изменилось. Бабка Агафья сидела на том же месте, ее пальцы теперь сжимали невидимый осиновый кол. Татьяна стояла у окна в горнице. Она приготовила нехитрый обед и теперь просто стояла, глядя в серую пелену за стеклом. Ее лицо было бесстрастным, как маска. Но в глазах, когда она мельком взглянула на вошедших, Игорь прочел то же самое, что и вчера во время ее молитвы – пустоту. Бездонную, безнадежную пустоту. Молитва не помогла. Колдунья не помогла. Раскопки могилы не помогли. Осиновый кол лежал на столе, бесполезный, пока не найден тот, в кого его нужно вбить.




Игорь прошел в свою каморку. Он сел на кровать, уставившись в запыленное окно. За окном – все тот же серый, деревенский мир. Но теперь этот мир был населен. Не людьми. Призраком. Неупокоенным. Который мог быть везде и нигде. Который ждал ночи. Чтобы снова прийти в этот дом. За тем, что ему было обещано. За родной кровью.




Растерянность Игоря сменилась сфомулированным осознанием. Они не охотники. Они – добыча. Запертая в доме посреди поля, кишащего незримыми укрытиями для древнего, голодного зла. И спасения не было. Ни от земли, дышащей пустотой могил. Ни от неба, затянутого свинцом туч. Ни от ночи, которая неизбежно должна была наступить.




***




После тягостного возвращения с кладбища, где зияла пустая пасть могилы Никифора, дом Смирновых сдавил Игоря тисками безнадежности. Воздух внутри был спертым, пропитанным запахом воска от догорающей свечи у икон, сыростью стен и постоянными хрипами Пети наверху. Александр и Иван, молча взяли топоры и вышли к сараю – рубить дрова, заниматься хоть чем-то, лишь бы не сидеть в этой гнетущей тишине под взглядом осинового кола на столе. Бабка Агафья, казалось, вросла в свое кресло у печи, ее иссохшие пальцы судорожно сжимали и разжимали пустоту, будто точили незримое оружие. Татьяна стояла, как изваяние, у запотевшего окна в горнице, ее профиль был резким и бесстрастным на фоне серого света, просачивающегося сквозь грязные стекла.




Игорь не выдержал. Эта тишина, прерываемая лишь хрипами ребенка и тиканьем старых часов, была хуже крика. Ему нужно было движение, пространство, пусть и небезопасное. Он молча вышел, не встретив ничьего взгляда. Серое, низкое небо по-прежнему давило на землю, превращая день в бесконечные сумерки. Воздух был влажным и тяжелым, словно мокрая шерсть.




Ноги сами понесли его к краю деревни, к руинам того, что когда-то было церковью. Сквозь частокол голых, мокрых ветвей проглядывали почерневшие от времени и сырости бревна сруба. Крыша давно провалилась в нескольких местах, открывая взору скелет стропил, черневший на фоне свинцового неба. Колокольня скривилась, как подбитая птица, ее крест давно сгнил и упал. Игорь перешагнул через груду битого кирпича и обгоревших балок – след давнего пожара – и вошел под своды того, что осталось от навеса над входом.




Внутри было еще мрачнее. Полусгнившие половицы скрипели под ногами, проваливаясь в черные провалы подполья. Стены, когда-то расписанные фресками, теперь были покрыты толстым слоем копоти, плесени и паутины. Лики святых угадывались лишь как темные пятна в овалах отслоившейся штукатурки, их глаза казались слепыми и скорбными. В центре, где должен был быть алтарь, зияла яма, заваленная обломками и поросшая жухлой травой. Запах стоял острый: смесь гнилого дерева, влажной земли, старой плесени и чего-то еще… металлического, как ржавчина, или, возможно, сладковато-трупного.




Игорь осторожно двинулся вдоль стены, его шаги гулко отдавались в мертвой тишине. Прах столетий лежал под ногами. Он разглядывал резные наличники окон, почти съеденные временем, следы резьбы на уцелевших дверных косяках. Его археологический ум, несмотря на весь ужас происходящего, автоматически фиксировал детали: стиль орнамента, технику обработки дерева. "Старообрядческое влияние? Или просто провинциальная архаика?" – пронеслось в голове.




И тут он услышал. Не сразу. Сначала показалось, что это скрип балки на ветру. Но ветра не было. Воздух был мертвенно неподвижен. Звук повторился. Глухой, скребущий. Не сверху, не сбоку. Снизу. Как будто из-под этих самых провалившихся полов. Игорь замер. Не страх сжал его сердце – скорее холодное, ясное понимание. «Оно. Здесь». Или не оно. Но что-то там было. То, что не должно было быть под развалинами церкви. Звук был не громким, но отчетливым в гнетущей тишине: скрежет, словно камень о камень, или… коготь о дерево? Потом – тихий, влажный шорох, как будто чтото тяжелое и мокрое перевалилось в тесноте. Игорь прислушался всем телом. Без страха, или паники. Только фокусировка. Он мысленно представил пространство под полом: сырую землю, корни деревьев, проросшие сквозь фундамент, возможно, старые склепы, заваленные мусором. «Укрытие. Где свет не проникает». Слова Александра эхом отозвались в сознании. Звук не повторился. Но ощущение присутствия, тяжелого, древнего, затаившегося в этой подземной тьме, повисло в воздухе, плотное, как туман. Игорь медленно отступил к выходу, не спуская глаз с черного провала в полу. Разум лихорадочно работал: "Выход? Нора? Лаз? Или просто… живет там, в земле?" Он вышел на серый свет, чувствуя спиной пустоту развалин, теперь уже не просто заброшенных, а населенных тишиной.




Возвращаясь в дом, он застал Татьяну одну в горнице. Александр и Иван еще кололи дрова за сараем, их приглушенные удары топора доносились с задворок. Бабка Агафья, видимо, ушла к Пете. Татьяна стояла все у того же окна, но теперь она повернулась спиной к стеклу, ее руки бесцельно теребили край фартука. И тут Игорь заметил. На ее бледной, тонкой шее, поверх выцветшей домотканой кофты, на простом кожаном шнурке висел медальон. Не крестик, не ладанка. Это была старая монета. Довольно крупная, темная от времени, но с еще различимым профилем какого-то короля или императора на одной стороне. Сложный геральдический узор проглядывал на ободке.




Игорь подошел ближе. Его интерес археолога, заглушенный событиями последних дней, на мгновение вспыхнул.

– Татьяна, простите... – начал он осторожно, стараясь не спугнуть ее и без того отрешенное состояние. – Этот медальон… Монета? Очень старинная на вид.




Татьяна вздрогнула, словно очнувшись от глубокого сна. Ее пальцы инстинктивно сжали монету, пряча ее в ладони. Глаза, обычно опущенные или устремленные в пустоту, мельком встретились с Игоревым взглядом. В них не было страха, но была глубокая, непроницаемая усталость и что-то еще – щемящая грусть.

– Да… монета, – ее голос был тихим, безжизненным, словно эхо из колодца. – Старая. Очень старая.

– Откуда она? – настаивал Игорь мягко. – Уникальный артефакт. Польский злотый? Или, может, даже шведский риксдалер? Здесь же в Смутное время…

Татьяна отвела взгляд, снова уставившись в какую-то точку на стене. Ее пальцы продолжали тереть гладкую поверхность монеты сквозь ткань кофты.

– От старой деревни, – прошептала она, и в голосе ее прозвучала невыразимая тоска. – Все, что осталось. От прежней жизни. От… от всего. – Она замолчала, сжав губы. Больше она не добавила ни слова. Это было не уклончивость, а скорее признание полной невозможности передать словами ту пропасть времени и событий, что символизировала эта маленькая металлическая пластинка. Это была не просто монета – это был якорь, последняя нить к миру, который давно исчез, поглощенный временем, войнами, пожарами и теперь – нездешним ужасом. Она снова отвернулась к окну, к серому, безучастному миру за стеклом, крепко сжимая медальон в руке, как будто боялась, что и эта последняя память растворится в свинцовой мгле надвигающейся ночи. Игорь понял, что вопросы кончены. Эта монета была такой же запертой тайной, как и пустая могила Никифора, и скребущий звук под церковными развалинами. Еще один обломок прошлого, не дающий ответов, лишь усугубляющий ощущение всепроникающей, зловещей пустоты, готовой поглотить их всех.

 

Репортаж. Глава 6.