ПТ. Часть вторая. Глава 6. Машинистка нарасхват. Ссылка за независимость

Глава 5. Прохладная Москва. В объятиях провинции

ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ ТЕТРАДЬ. Часть первая. Глава 6. Машинистка нарасхват. Ссылка за независимость

Занятия в АГПИ начинались тогда далеко не 1 сентября. В СССР каждое лето студенты ездили «на картошку» – помогали убирать урожай колхозникам. Для первокурсников астраханских вузов – а в случае моего института, главным образом, первокурсниц, потому что там традиционно парней гораздо меньше, чем девчонок, – ничего лучшего городское начальство не придумало, как работу на арбузных бахчах. Но что поделаешь, я тоже стала собирать вещички для предстоящего похода на поля родины.

И вдруг за пару дней до предполагаемого отъезда приходит к нам во двор незнакомая девушка и сообщает, что меня вызывают в деканат. «Вот те на – не успела поступить, как уже такие дела. Что же это я натворить успела?» – думаю себе. Повод для вызова оказался простой: секретарь деканата не справлялась с валом документации по набору нового курса и разделению факультетов и запросила помощь. Декан просмотрел карточки поступивших – обнаружил, что есть машинистка. Так судьба освободила меня от полуторамесячного швыряния арбузов в грузовики, трудовую практику удалось пройти иным образом. Однокурсницы решили, что я «блатная». :)

Машинистка, кстати, я была очень неплохая, печатала и быстро, и без ошибок, что в этом деле считается редкостью. А секретарём в деканате в то время трудилась Елизавета Ивановна – не какая-нибудь свистушка, а женщина весьма серьёзная, лет пятидесяти. Все бумажки у неё были разложены по папочкам, каждая подписана аккуратными буковками… Преподаватели её почему-то побаивались, даже декан старался лишний раз не отвлекать своими просьбами. Она же его воспринимала сложно: тогда тридцатилетние начальники были наперечёт, обычно раньше сорока лет «выбиться наверх» никому не удавалось.

- Что это за руководитель, – ворчала она, – в кедах, джинсах! Несерьёзно…

- Так ведь ещё занятий нет, Елизавета Ивановна, – смеялась я. – Вот начнёт лекции читать – переоденется.

Впрочем, декан этот мне уже был вовсе не декан: он уходил на отделившийся истфак. А литфаком заведовать направили Ларису Васильевну Янкину. И дружба наша началась в этом самом деканате, с того момента, как она пришла принимать документы по факультету. Вообще в связи с этой машинописью моя жизнь в АГПИ определилась нестандартно: приятели среди преподавателей и старшекурсников у меня появились уже до самих занятий, меня, что называется, посвятили в разные дела и случаи. Вот кому довелось оформить приказ о собственном зачислении в институт? Думаю, никому, кроме меня. :) Пока я возилась с необходимыми по нашему курсу данными, выучила фамилии, имена и отчества всех будущих соучеников. Моей рукой были заполнены студенческие и зачётки. Один из однокурсников даже сохранил билет с этими каракулями, на встрече через два десятилетия предъявил – даже не знаю, как ему удалось не сдать судьбоносную бумажку в институтский архив. :)

В дальнейшем я во время летнего отпуска заменяла Елизавету Ивановну и работала секретарём деканата уже не бесплатно. Только перед последним курсом меня «сослали» на консервный завод в Харабали, но об этом расскажу позже. А сколько статей и диссертаций прошло через мои руки! Заодно и через голову. :) Поскольку я стала главным редактором институтской газеты, машинка нужна была часто. И если кто-то мучился с авторской рукописью, то почему я должна была отказывать в помощи? Как-то так сложилось, что в период моей учёбы преподавательский состав АГПИ в основном образовывали люди либо до 35 лет, либо уже от 50 и старше. И вся эта «молодёжь», штурмовавшая научные вершины, так или иначе мне была знакома. Поэтому формально я была студенткой, но при этом вела как бы параллельную жизнь за пределами чисто студенческого мира. Это давало как свои плюсы, так и минусы, потому что всегда найдутся те, кто будет недоволен вашей «исключительностью». :) И всё же плюсов больше: у меня было дополнительное поле для интеллектуального общения.

Ну, помимо всего прочего, машинка помогала мне финансово, это тоже надо признать. Бабушка получала крошечную пенсию, папа один содержал всю семью, поэтому родители слишком раскошелиться на меня не могли. Я, конечно, получала стипендию, но уже на втором курсе одна из моих врагинь-преподавательниц постаралась её укоротить. Чтобы лишить шанса на «ленинскую», испортила зачётную письменную работу. А через год я обнаружила цитаты из этой «четвёрочной» курсовой в лекциях младшекурсницы, принесшей мне статью для газеты. Представьте себе, случайно тетрадка раскрылась, и я смогла прочитать знакомый текст… Смешно очень вышло. Да шут с ними опять, с этими оценками, у меня ведь к тому времени был опыт бодания с школьным физиком. :)

Янкина читала нам педагогику. Читала вдохновенно и содержательно. От неё я впервые услышала о Василии Сухомлинском. Не только о его опыте, основных принципах, но и о нелёгкой судьбе. Поэтому, когда через десятилетия я встретилась с Симоном Соловейчиком, он меня не удивил своим рассказом о выдающемся педагоге. Вообще благодаря Ларисе Васильевне я задумалась о том, какое сложное дело – общение с ребёнком, сколько нужно знать и уметь, чтобы сделать это общение полноценным. Учитель всегда подобен айсбергу: ученики видят лишь верхушку, о грандиозном основании они могут так и не узнать! К сожалению, после первого курса Лариса Васильевна должность декана оставила. Говорили, что по состоянию здоровья, но я хорошо знала, что злобные силы провернули заурядную интрижку и она решила не связываться с дураками, молча удалилась на кафедру педагогики. Однако наши отношения на этом, разумеется, не закончились, мы переписывались уже и тогда, когда институт для меня закончился, и встречались всякий раз, когда она приезжала в Москву.

Сейчас стали раздаваться громкие голоса ратующих за уничтожение педагогических вузов. Мол, будущему учителю достаточно тех знаний, которые он будет получать в общих университетах, и незачем государству содержать лишние образовательные конторы. И вообще профильные высшие заведения работают плохо, их выпускники элементарных вещей не знают. Ну, господа хорошие, так можно договориться до полного ужаса. Специализированные институты для подготовки педагогов – настоящее завоевание советской системы просвещения. Это уникальный опыт, достойный укоренения и распространения. Вы думаете, любой информированный о последних достижениях в тех или иных науках человек способен работать с подростками? Очень упрощённое представление. На моей памяти большое число весьма сведущих людей брались за проведение элементарных школьных уроков – и ничего не получалось. Потому что в этом деле фундамент – знание об особенностях развития человека, его физиологии, психологии, отличиях возрастных этапов, чувствование детского социума. Математика, литература, биология – это потом. И даже не беда, если школьный учитель не всё в данных областях постиг, он же не учёный, его задача – не научные успехи, а продвижение самого ребёнка.  Образовательный уровень вузовских выпускников у нас за последние два десятилетия понизился везде, и причина в той социально-экономической модели, которая действует в нынешней Россия. И не только в России, если уж честно.

Парадоксально, но звания университета АГПИ был достоин именно тогда, в 1970-е годы (Астраханским государственным университетом его кличут с 1990-х). Он был небольшим, компактным, как собственно литфаковские действовали только две кафедры – русского языка и литературы. Кафедры педагогики, философии работали уже на весь институт. Естественно, преподавателей тоже было немного. Но каких! Тогда ещё по-настоящему любознательный молодой человек легко мог найти в стенах этого провинциального вуза глубоких, по-настоящему культурных людей. Да, рядом с ними паслись и посредственности – но где их нет и кому они интересны?

Второй мой учитель и друг – Владимир Иванович Попов. Он ведал античной и средневековой литературой. Формально. А неформально – вообще литературой. Итальянской, французской, немецкой, испанской, американской… Ближе мы познакомились из-за газеты, партком института поручил ему кураторство. Через несколько месяцев общения он торжественно вручил мне папку с надписью «Учитель», про которую рассказал, что она находится у него ещё с послевоенных лет, это почётная переходящая штуковина и досталась ему в свою очередь от первого редактора газеты. Эту зелёную папку я храню до сих пор. Владимир Иванович был полиглотом, шахматистом, музыкантом. У него в доме поселилась самая большая библиотека, которую я видела в своей жизни. При всём при том человек это был очень скромный. Когда к юбилею Победы ребята сделали небольшой фильм о преподавателях-фронтовиках, в нескольких кадрах показали его фотографии 1940-х годов и перечислили награды военного переводчика, институтский актовый зал встал – у него было такое мальчишеское растерянное лицо… И совершенно не беспокоился о своих регалиях, не хотел защищать докторскую.

- Почему? – спросила я его как-то. – Не знаю, за какие заслуги производят в учёные мужи, но весь институт говорит, что Попов у нас ходячая академия.

- Вот видите, люди и так знают, кто есть кто. Зачем мне на старости дурацкая суета? А вот мне сказали, что вы Гейне переводите. Почему не Гёте?

От стандартного практикума по немецкому меня быстро освободили. Преподавательница предложила взамен работы в группе взяться за поэтические переводы, я, конечно, согласилась. Кстати, именно благодаря ей, нашей немке, я начала печататься в областной газете «Волга». Первыми публикациями были небольшие зарисовки из мастерских её знакомых художников. А Гейне… очень люблю его стихи. Да и прозу. Потом увлеклась Брехтом, покусилась даже на одну из пьес, но не одолела до конца, каюсь. В целом переводы – довольно полезная работа для литератора, особенно, если он сам пробует себя в поэзии. У меня с ней в юности отношения были не самые радужные, проза почему-то шла лучше. Владимир Иванович говорил, что это редкий случай: обычно люди сначала заявляют себя стихами. Но и добавлял, что хорошее прозаическое чувство – признак для будущего литератора головокружительный. В один прекрасный день, возвращая мне нечто стихотворное, он воскликнул:

- Слушайте, у вас совершенно неподходящая фамилия! Какая же вы Сироткина? Надо что-нибудь наподобие Македонская…

- Пушкин – тоже неважно звучит. Всё равно, что Шапкин. Или Лейкин. Но мы ведь этого совсем не слышим!

- Гм… Вообще-то вы правы. Стало бы, не фамилия красит? Мне вот казалось, что многие русские фамилии какие-то простоватые. А что вы думаете об отчествах? Они не утяжеляют речь?

- Это штука интересная. Нет, по-моему, не утяжеляют. И дают возможности, которых нет в других языках… Вот мою бабушку – а она маленькая, худенькая – ещё смолоду все во дворе называют Марией Ивановной, как-то языки не поворачиваются сказать о ней Машенька. А соседка, её тёзка, – Машенька и Машенька, хотя и постарше, и куда поосанистей. Но болтушка и завистница, так в Ивановны выйти и не смогла.

Освободили меня и от практикума по русскому. Вместе с нашим молодым преподавателем я проверяла диктанты однокурсников. Ну, заодно, конечно, мы точили лясы о том о сём. Завкафедрой русского языка устраивал мне контры, я никак не могла понять, в чём его печаль. Собирал какие-то сплетни (тётки меня чаще не жаловали, чем наоборот), однажды даже на партсобрании понёс околесицу про некое моё зазнайство. Правда, его тут же осадил однокурсник из «стариков» – некоторые ребята определялись в студенты, уже отслужив в армии и отработав несколько годков. В те времена люди ещё одёргивали друг друга при подобных некрасивых выпадах.

Так вот, сидим мы однажды, исправляем ошибки в бесконечных листочках, и препод этот мне объясняет:

- Понимаешь, Лен, он очень боится, что ты выберешь себе нашу кафедру после института, вот и дёргается заранее, чтобы тебя отвадить.

- Я выберу кафедру? Ты что? Я получу диплом и поеду в Москву. Ну, может, сначала где поработаю по распределению.

- А говорят, что ты выходишь замуж (называет фамилию другого препода) и будешь у нас тут города строить… И потом, ректор тебя поддерживает.

- Меня многие поддерживают. Особенно, когда цейтнот перед диссоветом или в горкоме надо красиво для столицы бумажки отпечатать.

Ни о какой научной карьере я не думала. Передо мной маячила одна цель – литература. Поработать в школе я была не против, тем более что практика, которую мы проходили в обязательном порядке, показала, что это место меня не напрягает. Практика у нас была следующая: несколько недель городской школы, месяц или два работы вожатой в пионерлагере, несколько месяцев сельской школы.

Был у меня ещё один могущественный недоброжелатель – тот человек, что стал деканом после Янкиной. Надо отдать ему должное, русскую литературу он знал великолепно и с помощью оценок со мной не сражался. Он понял другое: девочка интересная, но бедненькая, а зависеть ни от кого не хочет. Поначалу мы недурственно с ним беседовали о московских театрах (он защищался в столице и явился в деканат, где я благополучно секретарила летом, полный радужных впечатлений), о золотом веке поэзии, о Ренессансе, даже о моих литературных упражнениях. Когда уже осенью я пару раз столкнулась с ним на аллее, по которой возвращалась к троллейбусной остановке после занятий, пришлось дать чёткий знак о том, что провожатые мне требуются: контачить будем только на литературной стезе. Ну, это он как-то переварил. Но личностный азарт не утратил и в конце концов усёк, что интересующая его особа нуждается материально. И додумался даже до того, чтобы отказать мне в стипендии.

Это была обычная зимняя сессия, я сдала её досрочно – всегда так делала, чтобы получить побольше каникулярных дней и подольше побыть у родителей в городке, – сдала на все «отлично». И преспокойно укатила. Возвращаюсь, а комсоргша наша извиняющимся голосом сообщает:

- Понимаешь, он сказал, что у тебя много пропусков, поэтому стипендия не светит…

- Каких пропусков? Снимали же с занятий по просьбе обкома комсомола (очередной отчётный марафон, меня как хорошую машинистку знал уже весь город). У него там справка должна быть.

- Но он же не показывал… И ты же не очень нуждаешься…

Через пару недель из командировки вернулся ректор, справедливость восторжествовала. И тем не менее, каково: при всех «пятаках» лишить человека стипендии! Вот этот-то декан и отправил меня перед последним курсом на харабалинский завод. Он думал, что плохо мне делает. Я же так здорово отдохнула, и очень вовремя, потому что последний курс оказался ужасно сложным. Лето в тот год выдалось исключительное, тепло держалось долго, Харабали (небольшой город, большую часть населения которого составляют казахи) встретил гостеприимно, студенческий лагерь был относительно благоустроенным. Сама работа – конвейер, где раскладывалась по банкам овощная продукция, – не сложная. Подружка с иняза поселилась вместе со мной, я познакомила её с однокурсницами. А они, в свою очередь, заново познакомились со мной.

- Ну, Ленка, я думала, ты задавака, вечно где-то носишься с мужиками, а ты вон какая, другая совсем. И поёшь здорово, правильно, значит, мне рассказывали, – заявила безапелляционно одна из них, когда мы оказались в смене.

- Да не с мужиками я ношусь, глупые вы, девчонки. Подрабатываю я, статейки разные печатаю.

- Ты ж москвичка, что тебе подрабатывать?

- А в Москве, по-твоему, деньги к людям сами липнут?

- Да не знаю, говорят.

- О как. Опять говорят. Одни замуж выдают, другие в науку суют, третьи богатство пересчитывают. Молодцы! А всё совсем иначе.

11 июля 2013 года

P. S. Уважаемые читатели! Для понимания позиции автора лучше знакомиться со всеми главами книги, причём в порядке их нумерации.

Продолжение следует.