Реминисценция

16 октября 2014 - Владимир Степанищев

«Милый дедушка, Константин Макарыч! И пишу тебе письмо. Поздравляю вас с Рождеством и желаю тебе всего от Господа Бога. Нету у меня ни отца, ни маменьки, только ты у меня один и остался.

   Уж пятнадцатый годок скоро разменяется, как ты оставил нас тута да в столицу перебрался. Уж и радовались мы тогда, уж и всею деревнею веселилися. И за тебя молилися, да и об себе много чего мечтаниям предавалися. Все чудилось нам, будто вот как приедешь ты на Москву святую златоглавую, как наденешь ты кафтан царский парчовый да сапоги алые сафьяновые, как присядешь во трон пурпуровый бархатный под орлом золоченым-позолоченным, как возьмешь скипетер со державою, как поведешь сокольим оком округ себя – тут и всякая тать да мздоимец, всякий мерзкий вор-приказчик генерал-министр, прости господи, ощерится, ощетинится, хвост подожмет, аки Вьюн наш дворовый блудливый мерзопакостный, а ты его и в харю, и в душу, и под микитки, и за ноги прикажешь к потолку прикрутить, чтобы деньги все наши, из нас награбленные из них бы так бы и посыпалися. И сослал бы ты их всех в далекий острог, и взял бы ты то золото рукой щедрою, да и роздал бы всем, кому лихо жить. А и мудрый бы был - да не все роздал, а токмо часть достаточную, чтоб не померли мы, сродственники твои деревенские. А другую бы часть, как читает нам диакон наш Агафон из святой книги в церкви, не зарыл бы в землю, но пустил бы на дела прибыльные, государственные да и из одной деньги десять сделал бы, а из десяти и по ста, по тысяче золотых монет. Тут бы и пошла-покатилась бы радость по всей Руси от святого Питера до Анадыря или что там городов есть на святой земле нашей.

   Только шли да шли годки, считалися. Уж нищали-болели мы куда уж некуда. Уж и на деревне ропот зачал ходить-похаживать, будто скурвился, позабыл ты об нас. Только матушка моя, Пелагея Константиновна, чадо твоё единокровное, все не верила, все говорила-приговаривала, мол зело трудно тебе там, мол скоро сказка – не скоро дело, мол не плетью обуха, мол дай время, дай и терпение божие. Ждала-ждала, хворью мучилась, слезами плакалась, а все молилася на тебя, да на Троицу, так на Троицу и преставилась. Схоронил я ее во сосновом гробу неструганом, на какой денег бог да ты подарил. А грошей, что наскребла за жисть свою скорбную, на крест кленовый доставило, на оградку нетути, а за отпевание Агафон простил. И деревенька твоя-наша доживает век. Образа-то во церкви пооблупилися, а уж избы-то – не гляди господь, а дорога к нам вся в бурьяне стоит, да и солнышко не глядит боле в окно тусклое, а глядело ли вообще – позабыли мы. Тому уж семь годков, как почила мамка наша, дочь твоя, прошло-кануло, а и рад же я даже днесь, что не видит она, что не сокол ты вышел, не отец родной, а такой как все - чуждый дальний царь. Государство блюсти – не вола пасти, то нам ведомо, да но чегой-то нам с этого? То ли медом на Москве то место мазано, иль проказою какой нелечимою? То ль и впрямь Русь-земля рождена терпеть нищету свою, да хулу иноземную в уши православные во веки вечные. За три сотни, полтораста лет не управились, так чего глядеть на пятнадцати?

   Не гневайся ты на внука-сиротинушку, милый дедушка, Константин Макарыч, что в сердцах не по чести кланяюсь. Не стыдно помирать мне теперь в дряхлом доме да в лютом голоде, чай не первый я, не последний тут, токмо слушать совестно мне с четырех сторон слухи странные, нехорошие, словно и не про тебя, мною чтимого, люди бают, будто с слов твоих во шелках да в злате мы, деревенские, ходим да на сребре едим, на перинах спим. То ли врут тебе твои опричники сладкозвучные, приказчики-писари вельречистые, али туча какая нездешняя тебе застит глаз, али сам ты лукавишь, не приведь господь, то ль со страху, то ли сослепу, то ли лень иль болезнь какая обуяла тебя – не оборотиться тебе, не наклониться-выслушать? А генералы те, что чумы страшнее, что подвесил ты, да не всех поди, на миру говаривают, извинилися-повинилися, от острогов злых откупилися, при тебе и по сей день осталися, сыром в масле покатываются да над нами, холопами, посмеиваются. Аль оставил Христос присно стольный град, али мы от Христа отвернулися? Приезжай, милый дедушка, Христом богом тебя молю, возьми меня отседа. Пожалей ты меня сироту несчастную, а то меня все колотят и кушать страсть хочется, а скука такая, что и сказать нельзя, всё плачу. А намедни хозяин колодкой по голове ударил, так что упал и насилу очухался. Пропащая моя жизнь, хуже собаки всякой... Остаюсь твой внук Иван Жуков, милый дедушка, приезжай».

   На деревню дедушке, Константину Макарычу.

Регистрационный номер №0245930

от 16 октября 2014

[Скрыть] Регистрационный номер 0245930 выдан для произведения: «Милый дедушка, Константин Макарыч! И пишу тебе письмо. Поздравляю вас с Рождеством и желаю тебе всего от Господа Бога. Нету у меня ни отца, ни маменьки, только ты у меня один и остался.

   Уж пятнадцатый годок скоро разменяется, как ты оставил нас тута да в столицу перебрался. Уж и радовались мы тогда, уж и всею деревнею веселилися. И за тебя молилися, да и об себе много чего мечтаниям предавалися. Все чудилось нам, будто вот как приедешь ты на Москву святую златоглавую, как наденешь ты кафтан царский парчовый да сапоги алые сафьяновые, как присядешь во трон пурпуровый бархатный под орлом золоченым-позолоченным, как возьмешь скипетер со державою, как поведешь сокольим оком округ себя – тут и всякая тать да мздоимец, всякий мерзкий вор-приказчик генерал-министр, прости господи, ощерится, ощетинится, хвост подожмет, аки Вьюн наш дворовый блудливый мерзопакостный, а ты его и в харю, и в душу, и под микитки, и за ноги прикажешь к потолку прикрутить, чтобы деньги все наши, из нас награбленные из них бы так бы и посыпалися. И сослал бы ты их всех в далекий острог, и взял бы ты то золото рукой щедрою, да и роздал бы всем, кому лихо жить. А и мудрый бы был - да не все роздал, а токмо часть достаточную, чтоб не померли мы, сродственники твои деревенские. А другую бы часть, как читает нам диакон наш Агафон из святой книги в церкви, не зарыл бы в землю, но пустил бы на дела прибыльные, государственные да и из одной деньги десять сделал бы, а из десяти и по ста, по тысяче золотых монет. Тут бы и пошла-покатилась бы радость по всей Руси от святого Питера до Анадыря или что там городов есть на святой земле нашей.

   Только шли да шли годки, считалися. Уж нищали-болели мы куда уж некуда. Уж и на деревне ропот зачал ходить-похаживать, будто скурвился, позабыл ты об нас. Только матушка моя, Пелагея Константиновна, чадо твоё единокровное, все не верила, все говорила-приговаривала, мол зело трудно тебе там, мол скоро сказка – не скоро дело, мол не плетью обуха, мол дай время, дай и терпение божие. Ждала-ждала, хворью мучилась, слезами плакалась, а все молилася на тебя, да на Троицу, так на Троицу и преставилась. Схоронил я ее во сосновом гробу неструганом, на какой денег бог да ты подарил. А грошей, что наскребла за жисть свою скорбную, на крест кленовый доставило, на оградку нетути, а за отпевание Агафон простил. И деревенька твоя-наша доживает век. Образа-то во церкви пооблупилися, а уж избы-то – не гляди господь, а дорога к нам вся в бурьяне стоит, да и солнышко не глядит боле в окно тусклое, а глядело ли вообще – позабыли мы. Тому уж семь годков, как почила мамка наша, дочь твоя, прошло-кануло, а и рад же я даже днесь, что не видит она, что не сокол ты вышел, не отец родной, а такой как все - чуждый дальний царь. Государство блюсти – не вола пасти, то нам ведомо, да но чегой-то нам с этого? То ли медом на Москве то место мазано, иль проказою какой нелечимою? То ль и впрямь Русь-земля рождена терпеть нищету свою, да хулу иноземную в уши православные во веки вечные. За три сотни, полтораста лет не управились, так чего глядеть на пятнадцати?

   Не гневайся ты на внука-сиротинушку, милый дедушка, Константин Макарыч, что в сердцах не по чести кланяюсь. Не стыдно помирать мне теперь в дряхлом доме да в лютом голоде, чай не первый я, не последний тут, токмо слушать совестно мне с четырех сторон слухи странные, нехорошие, словно и не про тебя, мною чтимого, люди бают, будто с слов твоих во шелках да в злате мы, деревенские, ходим да на сребре едим, на перинах спим. То ли врут тебе твои опричники сладкозвучные, приказчики-писари вельречистые, али туча какая нездешняя тебе застит глаз, али сам ты лукавишь, не приведь господь, то ль со страху, то ли сослепу, то ли лень иль болезнь какая обуяла тебя – не оборотиться тебе, не наклониться-выслушать? А генералы те, что чумы страшнее, что подвесил ты, да не всех поди, на миру говаривают, извинилися-повинилися, от острогов злых откупилися, при тебе и по сей день осталися, сыром в масле покатываются да над нами, холопами, посмеиваются. Аль оставил Христос присно стольный град, али мы от Христа отвернулися? Приезжай, милый дедушка, Христом богом тебя молю, возьми меня отседа. Пожалей ты меня сироту несчастную, а то меня все колотят и кушать страсть хочется, а скука такая, что и сказать нельзя, всё плачу. А намедни хозяин колодкой по голове ударил, так что упал и насилу очухался. Пропащая моя жизнь, хуже собаки всякой... Остаюсь твой внук Иван Жуков, милый дедушка, приезжай».

   На деревню дедушке, Константину Макарычу.

Нацист

Сволочь

Рейтинг: +1 468 просмотров

Кому понравилось произведение? >>

Комментарии (0)

Нет комментариев. Ваш будет первым!