Его не любили...

                Это была редкая минута, когда Луи Антуан Леон де Сен-Жюст ничего не делал. Революционер по духу своему,  самый молодой из избранных депутатов Национального Конвента, он отличался неутомимой и сумасшедшей жаждой деятельности. Каждое бездействие свое он люто ненавидел, каждая минута промедления и застоя казалась губительной…
                Но сейчас Луи Антуан Леон де Сен-Жюст просто не мог найти в себе силы, чтобы придвинуться ближе к столу, взять перо в руку ли взяться за бумаги – странное эмоциональное переутомление овладело им со всею силой. Так бывало и раньше – на несколько минут он как будто бы выскальзывал из этого мира, от этой реальности и пропадал для самого себя.
                И за это Сен-Жюст тоже не мог себя простить.
                Как не мог он простить врагов революции. Ему легко было обличать вчерашних соратников по Конвенту, если это было необходимо, или утренних друзей по революции, потому что ничего превыше идеи свободы, идеи свободной и великой Франции он не видел, и, если кто-то. Пусть даже самый близкий человек оказывался предателем…можно ли было это спустить вот так легко? Он не прощал.
                Впрочем, особенно близких друзей у него не было. В Конвенте, в котором Луи был готов ночевать, его недолюбливали свои же. Он был очень уж молод, а они, другие – были ровесниками или почти ровесниками. Его даже по имени не всегда называли, а между собой так и звали: Сен-Жюст.
                А еще, уже шепотом так, чтобы услышало как можно меньше людей «Приблудный».
                Луи никак не мог понять, чем он заслужил такое пренебрежение. Да, он был молод, но разве не имел заслуг? Разве не выступал он за казнь короля и не был одним из составителей Конституции? Не он ли обличал жирондистов и эбертистов в одном ряду с Кутоном, Демуленом и Робеспьером?
                Да, наверное, из-за Робеспьера его недолюбливали тоже. Луи избрал его своим кумиром еще до знакомства с ним, прочтя его работы и читая о нем в газетах. Сначала те подсмеивались над молодым провинциальным депутатом Генеральных Штатов из-за его говора и манеры одеваться, а вот потом смех резко сошел на нет. Максимилиан Робеспьер, несмотря на молодость и болезненность черт своих, завоевывал уважение. Его речи вскоре перестали вызывать насмешки и язвительные комментарии…
                А потом Робеспьер и вовсе стал фигурой, смеяться над которой было абсурдно. И, хотя, в речи его слышались ноты провинциального говора, хотя одевался он по-прежнему с какой-то несуразностью кружев, и болезненность его черт не исчезла, это все вдруг стало теми отличительными признаками, за которые народ возносил Максимилиана в своей любви.
                Луи начинал тогда, когда Робеспьер был уже прославлен. Его трясло от страха и почтения, когда встреча между ними, наконец, состоялась. Сен-Жюст боялся быть осмеянным, неловким и даже запинался, хотя ораторское образование его все же Робеспьер почувствовал.
                Но осмеяния не было. Максимилиан тепло отнесся к новому знакомству и уже вскоре Луи стал верным приспешником своего кумира.
                В самом начале Сен-Жюст не мог примириться с жестокостью и тиранией, с диктатурой, которая неизменно предлагалась…
                Но потом что-то переменилось…
-Иногда приходится проливать кровь невинных, чтобы спасти нацию, - с горечью произнес Кутон в одну из «дружеских» встреч Робеспьера и его ближайшего окружения. Обсуждали тогда (Луи точно помнил), как низвергнуть жиронду.
-А есть ли невинные? – тихо спросил Робеспьер – он вообще разговаривал обычно довольно тихо, и к этой особенности нужно было привыкнуть.
                И тогда Сен-Жюст разом сумел оправдать в мыслях своих все. Кровь, которую острословцы в народе высчитывали реками, смерти и даже клевету. Никакой пощады для врагов нации, для врагов Франции. Всё только для блага. А благо только одно – свобода…
                Но сегодня, в этот июльский вечер, Луи снова пытается собраться с силами и мыслями.
***
                Его не любили. Он был подле Робеспьера, но не был им. Резкость, которая прощалась Максимилиану, не прощалась  и наполовину Луи. Сен-Жюст же верил, что пройдет время, и они все убедятся, что он достоин, быть человеком их круга. Время шло, а его по-прежнему старались избегать и знакомства в дружеском виде не заводились. Луи невольно стал воплощать собою какую-то насыпь и смешение всего, что витало вокруг.
-В нём нет ничего своего. Его слова – слова Робеспьера, его действия – действия Робеспьера! – так однажды сказал Жорж Дантон.
                Луи не должен был слышать этих слов. Он не должен был их знать, но узнал.
                В народе Луи тоже не нашел отклика, на который рассчитывал. Да, его мастерство и красноречие воодушевляли толпу, но аплодисменты, которые были адресованные ему, будто бы были недостаточными…
                Луи верил, что сказал лучше, что может сделать больше, но ничего не менялось. Он оставался где-то даже не на вторых, а на третьих ролях, если и вовсе не был задвинут в дальний угол.
                Каково же было ему видеть, когда выходил тот же Дантон, который, по мнению Сен-Жюста, был средним оратором, но то, как его встречала толпа… ее ликование при одном только его виде- это заставляло Луи сжимать зубы сильнее.
                Или Демулен…прекрасный оратор, но обладающий, по мнению Луи, тремя очень серьезными недостатками: романтической натурой, заиканием и дружбой с Робеспьером.
                Романтическая натура Камиля Демулена стала причиной того, что он следовал от одного вождя революции за другим. Мягкий, призывающий к милосердию, но готовый идти за каждым, кто сильнее его…
-Нежная душа наш Демулен! – не выдержал однажды Луи и неосторожно произнес эту фразу в присутствии Робеспьера.
-Я очень рекомендую вам выбирать слова осторожнее, - мгновенно отреагировал Робеспьер, и в холодных глазах его промелькнуло что-то, прежде незнакомое Луи.
                Что-то очень давнее, очень человеческое…
                Луи, конечно, стал осторожнее, но в его душе поднялась странная ревностная сила.
«Дело, без сомнения, в том, что Демулен – прежний», - так решил для себя Сен-Жюст и стал еще более рьяным.
                Что же до других недостатков Камиля – заикание было незаметным, когда он говорил с трибун. От волнения его лицо всегда розовело, он начинал тихо, но неизменно заканчивал под шквал аплодисментов.
                Которых, по мнению Сен-Жюста, не был достоин.
                И снова…последний недостаток – дружба Демулена с Робеспьером, завязанная еще в те дни, когда оба они были никем и могли никем и остаться, все это нервировало Луи.
                Как же он обрадовался, услышав, наконец, среди имен предателей имя Демулена! Как же он восхитился тогда, что Максимилиан, несмотря на всю дружбу, не сдался даже перед дружбою! Как это вознесло самого Луи до самого предела счастья!
                Но особенное упоение он почувствовал в те дни, когда Камиль еще не был гильотинирован, содержался в тюрьме и его жена – Люсиль, тонкая, нежная, немногим младше самого Сен-Жюста, металась, ища защиты. Она писала к Робеспьеру!
-Хватило же наглости! – Луи был непреклонен. Он тряхнул головою, закрепляя как бы свое презрение к жене предателя.
-Это отчаяние, - возразил милосердный Кутон, который от души жалел бедную женщину, но, разумеется, и пальцем бы не шевельнул для того, чтобы помочь ей.
                Робеспьера при этом переброске фразами, конечно, не было.
***
                Луи Сен-Жюст увидел Робеспьера немного позже. Он вошел в его дом – такой же ветхий и неуютный, необустроенный для комфортной жизни, но пропитанный чем-то неуловимым и желанным для Сен-Жюста.
                Вошел, поднялся к Максимилиану в комнату: тот сидел спиной к дверям, в кресле и был задумчив. Может быть, он даже был усталым…
                Луи вспомнил опять свою робость. В ту минуту он казался сам себе мальчишкой, он видел, что Робеспьер услышал его движение, его появление, но не повернулся к нему.
-Что ей передать? – Луи не вынес этой снисходительной и гнетущей тишины. На какое-то мгновение ему показалось, что Максимилиан серьезно близок к тому, чтобы освободить Демулена…
-Кому? – холодно спросил Робеспьер. Сколько же было в этом тоне! Сколько льда и презрения.
-Люсиль Демулен, - осторожно отвечает Сен-Жюст. Он редко осторожничает с фразами, не задевает ядовитостью насмешек только Кутона, да, разумеется, самого Робеспьера. Луи знает, что его все равно не любят в круге Конвента и депутатов, и он решил давно не отказывать себе в удовольствии ехидных замечаний.
-Разве она что-то писала? – Робеспьер изумлен. Или отыгрывает изумление. Или же он сам себя уже успел убедить, что не было никакого письма?
                Луи даже не пытается понять. Он растерян.
-Просила за предателя-мужа, - отвечает Сен-Жюст.
                Как же давно ему хотелось назвать Демулена предателем! Он должен был уже давно уйти. Слабый, но осмеливающийся нападать на их методы! И Робеспьер еще в начале защищал его!
                Давно пора сменить этих – первых, тех, кто смел королевскую чету и сломал прежний порядок. Давно надо прийти другим…все закономерно.
-Ты уверен? – Робеспьер смотрит на Сен-Жюста и тот понимает…
                Это и есть ответ. Было ли письмо? Это и есть решение.
                Луи светлеет лицом. Он понимает этот сладкий миг: падение тех, кто смотрел на него со снисхождением.
***
                Сегодня – июль. Вечер. У Луи Сен-Жюста нет сил. Он пытается их найти в себе. Его вынесло от переизбытка чувств.
                Робеспьер сам не свой. Он отказывает Луи уже в третьей аудиенции. В Конвенте же рассеян, стал отмалчиваться. Он избегает лишних разговоров, лишних встреч…
                И Луи понимает, что он для Робеспьера все равно «лишний». Да, они соратники. Да, его, Максимилиана и Кутона называют триумвиратом, но на деле Робеспьер отдаляется от них всех. Он до странного стал не похож на себя.
-Это усталость, - успокаивает Кутон.
-Революционер может найти покой только в могиле, а Максимилиан – настоящий революционер! – возражает Луи и снова уходит в бешеную жажду деятельности.
                Вскрываются заговоры, открываются имена…
                Робеспьер не приглашает его больше к себе. Луи может прийти и сам, но не делает этого. Он знает, что Робеспьер представляет из себя человека, который незваного гостя, конечно, примет, но может обходиться с ним с равнодушием и холодностью.
                Сен-Жюст не понимает, что ему еще сделать! Как ему еще добиться уважения и расположения. Он неутомим.
***
                Сен-Жюст однажды находит у себя письмо с угрозами. Чья-то рука подложила в его бумаги тонкий слегка измятый конверт. Внутри жестким почерком выведено:
                «Кровь Дантона скоро задушит тебя!»
                Луи даже веселится от этого письма: кто смеет на него покуситься? К тому же…
                А потом к нему приходит странное чувство, что и Дантон заявлял всем вокруг, что его никто не тронет. И он закончил на гильотине.
                Луи Сен-Жюст не боится смерти, его оскорбляет сам факт ее предупреждения. Кто-то смеет угрожать ЕМУ – стороннику Робеспьера, который на вершине славы.
                Максимилиан, услышав же о письме с угрозами, впервые за долго время улыбается. Улыбка его только уголками губ, но и этого хватает, чтобы придать его лицу какое-то странное и безумное даже выражение.
-Сен-Жюст боится смерти? – спрашивает Робеспьер мягко и Луи хочется провалиться от стыда под землю. Ему чудится, что он – нерадивый ученик великого учителя.
-Нет! – пылко возражает он, справившись со смущением. – Я приветствую смерть так, как приветствовали ее и гладиаторы, идущие на смерть во славу своего императора, но…
                Его красноречие, запланированная речь о ничтожности смерти испаряется. Он мнется, робеет:
-Но… это же оскорбление. Я как… я твой соратник!
-Я получаю много писем с угрозами, - Робеспьер мгновенно теряет интерес. Улыбка исчезает с его лица.
                Луи вдруг замечает его взгляд и видит, что Робеспьер будто бы отрешен от этой реальности, потому что видит что-то, недоступное Сен-Жюсту.
                Но Луи знает, что Максимилиан никогда не поделится с ним этим видением.
                Луи возвращается к себе и чувствует редкий упадок сил. Царит июль.
***
                «Надо взять себя в руки – сколько уже минут потрачено зря? Надо взять себя в руки. Надо вернуться к работе, разобрать бумаги.
                Что до Робеспьера...возможно, и он слишком слаб. Да!»
                Сен-Жюсту становится жарко от одной только этой мысли, но она вдруг оказывается слишком уж привлекательной. Робеспьеру тридцать шесть лет. Робеспьер – отец Революции. Если уходят те, кто начинал с ним, может быть, пора и ему уйти прочь? Разумеется, Сен-Жюст продолжит его дело.
                И на смену жару приходит ледяная дрожь.
-Да как я вообще смею так думать! – его крика никто не слышит: он одинок. Сен-Жюст бешено обводит взглядом комнату, ему ненавистна сама мысль, пришедшая в его голову. Робеспьер – его кумир, он – его ученик.
                Все говорят, что он похож на него деяниями и речами. Все говорят…
                Вот только Робеспьера любят в народе и Конвенте уважают. А его избегают. За яд в словах? За правду? За неколебимость взглядов? Так и Робеспьер такой же. Вот только проблема в том, что нон создал это детище…
                Ну, так и что, не вечен же он, в самом деле!
                Луи ненавидит сам себя за эту навязчивую мысль. Он берет себя в руки, хотя это ему и нелегко и выпивает залпом стакан ледяной воды. Его отпускает от странной и сумасшедшей идее…
                Осторожно приходят в порядок мысли. Июль приветливо открывает ночь.
                Сен-Жюст понимает, что закончилось девятнадцатое июля и уже вступает в права свои двадцатое. Он берет себя в руки окончательно и на лице его привычное, ненавидимое многими, насмешливое выражение…
 
Примечание:
Максимилиан Мари Изидор де Робеспьер  - французский революционер, один из наиболее известных и влиятельных политических деятелей Великой французской революции. Гильотинирован 28 июля 1794 года в возрасте 36 лет.
Луи Антуан Леон де Сен-Жюст - французский революционер, военный и политический деятель Великой Французской революции. Гильотинирован 28 июля 1794 года в возрасте 26 лет, сторонник Робеспьера.
Жорж Огюст Кутон - французский адвокат и политик, деятель Великой французской революции. Гильотинирован 28 июля 1794 года в возрасте 38 лет. Страдал параличом обеих ног.
Анна-Люсиль-Филиппа Демулен – жена Камиля Демулена. Гильотинирована 13 апреля 1794 года в возрасте 24 лет.
Люси Семплис Камиль Бенуа  Демулен - французский адвокат, журналист и революционер. Инициатор похода на Бастилию 14 июля 1789 года, положившего начало Великой французской революции. Гильотинирован 5 апреля 1794 года в возрасте 34-х лет.
Жорж Жак Дантон - французский революционер, видный политический деятель и трибун, один из отцов-основателей Первой французской республики. Гильотинирован 5 апреля 1794 года в возрасте 34-х лет.
 

© Copyright: Анна Богодухова, 2020

Регистрационный номер №0485335

от 10 декабря 2020

[Скрыть] Регистрационный номер 0485335 выдан для произведения:                 Это была редкая минута, когда Луи Антуан Леон де Сен-Жюст ничего не делал. Революционер по духу своему,  самый молодой из избранных депутатов Национального Конвента, он отличался неутомимой и сумасшедшей жаждой деятельности. Каждое бездействие свое он люто ненавидел, каждая минута промедления и застоя казалась губительной…
                Но сейчас Луи Антуан Леон де Сен-Жюст просто не мог найти в себе силы, чтобы придвинуться ближе к столу, взять перо в руку ли взяться за бумаги – странное эмоциональное переутомление овладело им со всею силой. Так бывало и раньше – на несколько минут он как будто бы выскальзывал из этого мира, от этой реальности и пропадал для самого себя.
                И за это Сен-Жюст тоже не мог себя простить.
                Как не мог он простить врагов революции. Ему легко было обличать вчерашних соратников по Конвенту, если это было необходимо, или утренних друзей по революции, потому что ничего превыше идеи свободы, идеи свободной и великой Франции он не видел, и, если кто-то. Пусть даже самый близкий человек оказывался предателем…можно ли было это спустить вот так легко? Он не прощал.
                Впрочем, особенно близких друзей у него не было. В Конвенте, в котором Луи был готов ночевать, его недолюбливали свои же. Он был очень уж молод, а они, другие – были ровесниками или почти ровесниками. Его даже по имени не всегда называли, а между собой так и звали: Сен-Жюст.
                А еще, уже шепотом так, чтобы услышало как можно меньше людей «Приблудный».
                Луи никак не мог понять, чем он заслужил такое пренебрежение. Да, он был молод, но разве не имел заслуг? Разве не выступал он за казнь короля и не был одним из составителей Конституции? Не он ли обличал жирондистов и эбертистов в одном ряду с Кутоном, Демуленом и Робеспьером?
                Да, наверное, из-за Робеспьера его недолюбливали тоже. Луи избрал его своим кумиром еще до знакомства с ним, прочтя его работы и читая о нем в газетах. Сначала те подсмеивались над молодым провинциальным депутатом Генеральных Штатов из-за его говора и манеры одеваться, а вот потом смех резко сошел на нет. Максимилиан Робеспьер, несмотря на молодость и болезненность черт своих, завоевывал уважение. Его речи вскоре перестали вызывать насмешки и язвительные комментарии…
                А потом Робеспьер и вовсе стал фигурой, смеяться над которой было абсурдно. И, хотя, в речи его слышались ноты провинциального говора, хотя одевался он по-прежнему с какой-то несуразностью кружев, и болезненность его черт не исчезла, это все вдруг стало теми отличительными признаками, за которые народ возносил Максимилиана в своей любви.
                Луи начинал тогда, когда Робеспьер был уже прославлен. Его трясло от страха и почтения, когда встреча между ними, наконец, состоялась. Сен-Жюст боялся быть осмеянным, неловким и даже запинался, хотя ораторское образование его все же Робеспьер почувствовал.
                Но осмеяния не было. Максимилиан тепло отнесся к новому знакомству и уже вскоре Луи стал верным приспешником своего кумира.
                В самом начале Сен-Жюст не мог примириться с жестокостью и тиранией, с диктатурой, которая неизменно предлагалась…
                Но потом что-то переменилось…
-Иногда приходится проливать кровь невинных, чтобы спасти нацию, - с горечью произнес Кутон в одну из «дружеских» встреч Робеспьера и его ближайшего окружения. Обсуждали тогда (Луи точно помнил), как низвергнуть жиронду.
-А есть ли невинные? – тихо спросил Робеспьер – он вообще разговаривал обычно довольно тихо, и к этой особенности нужно было привыкнуть.
                И тогда Сен-Жюст разом сумел оправдать в мыслях своих все. Кровь, которую острословцы в народе высчитывали реками, смерти и даже клевету. Никакой пощады для врагов нации, для врагов Франции. Всё только для блага. А благо только одно – свобода…
                Но сегодня, в этот июльский вечер, Луи снова пытается собраться с силами и мыслями.
***
                Его не любили. Он был подле Робеспьера, но не был им. Резкость, которая прощалась Максимилиану, не прощалась  и наполовину Луи. Сен-Жюст же верил, что пройдет время, и они все убедятся, что он достоин, быть человеком их круга. Время шло, а его по-прежнему старались избегать и знакомства в дружеском виде не заводились. Луи невольно стал воплощать собою какую-то насыпь и смешение всего, что витало вокруг.
-В нём нет ничего своего. Его слова – слова Робеспьера, его действия – действия Робеспьера! – так однажды сказал Жорж Дантон.
                Луи не должен был слышать этих слов. Он не должен был их знать, но узнал.
                В народе Луи тоже не нашел отклика, на который рассчитывал. Да, его мастерство и красноречие воодушевляли толпу, но аплодисменты, которые были адресованные ему, будто бы были недостаточными…
                Луи верил, что сказал лучше, что может сделать больше, но ничего не менялось. Он оставался где-то даже не на вторых, а на третьих ролях, если и вовсе не был задвинут в дальний угол.
                Каково же было ему видеть, когда выходил тот же Дантон, который, по мнению Сен-Жюста, был средним оратором, но то, как его встречала толпа… ее ликование при одном только его виде- это заставляло Луи сжимать зубы сильнее.
                Или Демулен…прекрасный оратор, но обладающий, по мнению Луи, тремя очень серьезными недостатками: романтической натурой, заиканием и дружбой с Робеспьером.
                Романтическая натура Камиля Демулена стала причиной того, что он следовал от одного вождя революции за другим. Мягкий, призывающий к милосердию, но готовый идти за каждым, кто сильнее его…
-Нежная душа наш Демулен! – не выдержал однажды Луи и неосторожно произнес эту фразу в присутствии Робеспьера.
-Я очень рекомендую вам выбирать слова осторожнее, - мгновенно отреагировал Робеспьер, и в холодных глазах его промелькнуло что-то, прежде незнакомое Луи.
                Что-то очень давнее, очень человеческое…
                Луи, конечно, стал осторожнее, но в его душе поднялась странная ревностная сила.
«Дело, без сомнения, в том, что Демулен – прежний», - так решил для себя Сен-Жюст и стал еще более рьяным.
                Что же до других недостатков Камиля – заикание было незаметным, когда он говорил с трибун. От волнения его лицо всегда розовело, он начинал тихо, но неизменно заканчивал под шквал аплодисментов.
                Которых, по мнению Сен-Жюста, не был достоин.
                И снова…последний недостаток – дружба Демулена с Робеспьером, завязанная еще в те дни, когда оба они были никем и могли никем и остаться, все это нервировало Луи.
                Как же он обрадовался, услышав, наконец, среди имен предателей имя Демулена! Как же он восхитился тогда, что Максимилиан, несмотря на всю дружбу, не сдался даже перед дружбою! Как это вознесло самого Луи до самого предела счастья!
                Но особенное упоение он почувствовал в те дни, когда Камиль еще не был гильотинирован, содержался в тюрьме и его жена – Люсиль, тонкая, нежная, немногим младше самого Сен-Жюста, металась, ища защиты. Она писала к Робеспьеру!
-Хватило же наглости! – Луи был непреклонен. Он тряхнул головою, закрепляя как бы свое презрение к жене предателя.
-Это отчаяние, - возразил милосердный Кутон, который от души жалел бедную женщину, но, разумеется, и пальцем бы не шевельнул для того, чтобы помочь ей.
                Робеспьера при этом переброске фразами, конечно, не было.
***
                Луи Сен-Жюст увидел Робеспьера немного позже. Он вошел в его дом – такой же ветхий и неуютный, необустроенный для комфортной жизни, но пропитанный чем-то неуловимым и желанным для Сен-Жюста.
                Вошел, поднялся к Максимилиану в комнату: тот сидел спиной к дверям, в кресле и был задумчив. Может быть, он даже был усталым…
                Луи вспомнил опять свою робость. В ту минуту он казался сам себе мальчишкой, он видел, что Робеспьер услышал его движение, его появление, но не повернулся к нему.
-Что ей передать? – Луи не вынес этой снисходительной и гнетущей тишины. На какое-то мгновение ему показалось, что Максимилиан серьезно близок к тому, чтобы освободить Демулена…
-Кому? – холодно спросил Робеспьер. Сколько же было в этом тоне! Сколько льда и презрения.
-Люсиль Демулен, - осторожно отвечает Сен-Жюст. Он редко осторожничает с фразами, не задевает ядовитостью насмешек только Кутона, да, разумеется, самого Робеспьера. Луи знает, что его все равно не любят в круге Конвента и депутатов, и он решил давно не отказывать себе в удовольствии ехидных замечаний.
-Разве она что-то писала? – Робеспьер изумлен. Или отыгрывает изумление. Или же он сам себя уже успел убедить, что не было никакого письма?
                Луи даже не пытается понять. Он растерян.
-Просила за предателя-мужа, - отвечает Сен-Жюст.
                Как же давно ему хотелось назвать Демулена предателем! Он должен был уже давно уйти. Слабый, но осмеливающийся нападать на их методы! И Робеспьер еще в начале защищал его!
                Давно пора сменить этих – первых, тех, кто смел королевскую чету и сломал прежний порядок. Давно надо прийти другим…все закономерно.
-Ты уверен? – Робеспьер смотрит на Сен-Жюста и тот понимает…
                Это и есть ответ. Было ли письмо? Это и есть решение.
                Луи светлеет лицом. Он понимает этот сладкий миг: падение тех, кто смотрел на него со снисхождением.
***
                Сегодня – июль. Вечер. У Луи Сен-Жюста нет сил. Он пытается их найти в себе. Его вынесло от переизбытка чувств.
                Робеспьер сам не свой. Он отказывает Луи уже в третьей аудиенции. В Конвенте же рассеян, стал отмалчиваться. Он избегает лишних разговоров, лишних встреч…
                И Луи понимает, что он для Робеспьера все равно «лишний». Да, они соратники. Да, его, Максимилиана и Кутона называют триумвиратом, но на деле Робеспьер отдаляется от них всех. Он до странного стал не похож на себя.
-Это усталость, - успокаивает Кутон.
-Революционер может найти покой только в могиле, а Максимилиан – настоящий революционер! – возражает Луи и снова уходит в бешеную жажду деятельности.
                Вскрываются заговоры, открываются имена…
                Робеспьер не приглашает его больше к себе. Луи может прийти и сам, но не делает этого. Он знает, что Робеспьер представляет из себя человека, который незваного гостя, конечно, примет, но может обходиться с ним с равнодушием и холодностью.
                Сен-Жюст не понимает, что ему еще сделать! Как ему еще добиться уважения и расположения. Он неутомим.
***
                Сен-Жюст однажды находит у себя письмо с угрозами. Чья-то рука подложила в его бумаги тонкий слегка измятый конверт. Внутри жестким почерком выведено:
                «Кровь Дантона скоро задушит тебя!»
                Луи даже веселится от этого письма: кто смеет на него покуситься? К тому же…
                А потом к нему приходит странное чувство, что и Дантон заявлял всем вокруг, что его никто не тронет. И он закончил на гильотине.
                Луи Сен-Жюст не боится смерти, его оскорбляет сам факт ее предупреждения. Кто-то смеет угрожать ЕМУ – стороннику Робеспьера, который на вершине славы.
                Максимилиан, услышав же о письме с угрозами, впервые за долго время улыбается. Улыбка его только уголками губ, но и этого хватает, чтобы придать его лицу какое-то странное и безумное даже выражение.
-Сен-Жюст боится смерти? – спрашивает Робеспьер мягко и Луи хочется провалиться от стыда под землю. Ему чудится, что он – нерадивый ученик великого учителя.
-Нет! – пылко возражает он, справившись со смущением. – Я приветствую смерть так, как приветствовали ее и гладиаторы, идущие на смерть во славу своего императора, но…
                Его красноречие, запланированная речь о ничтожности смерти испаряется. Он мнется, робеет:
-Но… это же оскорбление. Я как… я твой соратник!
-Я получаю много писем с угрозами, - Робеспьер мгновенно теряет интерес. Улыбка исчезает с его лица.
                Луи вдруг замечает его взгляд и видит, что Робеспьер будто бы отрешен от этой реальности, потому что видит что-то, недоступное Сен-Жюсту.
                Но Луи знает, что Максимилиан никогда не поделится с ним этим видением.
                Луи возвращается к себе и чувствует редкий упадок сил. Царит июль.
***
                «Надо взять себя в руки – сколько уже минут потрачено зря? Надо взять себя в руки. Надо вернуться к работе, разобрать бумаги.
                Что до Робеспьера...возможно, и он слишком слаб. Да!»
                Сен-Жюсту становится жарко от одной только этой мысли, но она вдруг оказывается слишком уж привлекательной. Робеспьеру тридцать шесть лет. Робеспьер – отец Революции. Если уходят те, кто начинал с ним, может быть, пора и ему уйти прочь? Разумеется, Сен-Жюст продолжит его дело.
                И на смену жару приходит ледяная дрожь.
-Да как я вообще смею так думать! – его крика никто не слышит: он одинок. Сен-Жюст бешено обводит взглядом комнату, ему ненавистна сама мысль, пришедшая в его голову. Робеспьер – его кумир, он – его ученик.
                Все говорят, что он похож на него деяниями и речами. Все говорят…
                Вот только Робеспьера любят в народе и Конвенте уважают. А его избегают. За яд в словах? За правду? За неколебимость взглядов? Так и Робеспьер такой же. Вот только проблема в том, что нон создал это детище…
                Ну, так и что, не вечен же он, в самом деле!
                Луи ненавидит сам себя за эту навязчивую мысль. Он берет себя в руки, хотя это ему и нелегко и выпивает залпом стакан ледяной воды. Его отпускает от странной и сумасшедшей идее…
                Осторожно приходят в порядок мысли. Июль приветливо открывает ночь.
                Сен-Жюст понимает, что закончилось девятнадцатое июля и уже вступает в права свои двадцатое. Он берет себя в руки окончательно и на лице его привычное, ненавидимое многими, насмешливое выражение…
 
Примечание:
Максимилиан Мари Изидор де Робеспьер  - французский революционер, один из наиболее известных и влиятельных политических деятелей Великой французской революции. Гильотинирован 28 июля 1794 года в возрасте 36 лет.
Луи Антуан Леон де Сен-Жюст - французский революционер, военный и политический деятель Великой Французской революции. Гильотинирован 28 июля 1794 года в возрасте 26 лет, сторонник Робеспьера.
Жорж Огюст Кутон - французский адвокат и политик, деятель Великой французской революции. Гильотинирован 28 июля 1794 года в возрасте 38 лет. Страдал параличом обеих ног.
Анна-Люсиль-Филиппа Демулен – жена Камиля Демулена. Гильотинирована 13 апреля 1794 года в возрасте 24 лет.
Люси Семплис Камиль Бенуа  Демулен - французский адвокат, журналист и революционер. Инициатор похода на Бастилию 14 июля 1789 года, положившего начало Великой французской революции. Гильотинирован 5 апреля 1794 года в возрасте 34-х лет.
Жорж Жак Дантон - французский революционер, видный политический деятель и трибун, один из отцов-основателей Первой французской республики. Гильотинирован 5 апреля 1794 года в возрасте 34-х лет.
 

 

Седые Берега

Великий момент начинается с малых шагов...