Борис Пастернак: Гамлет XX века

[Скрыть] Регистрационный номер 0364044 выдан для произведения:
   Давай ронять слова,
     Как сад — янтарь и цедру,
     Рассеянно и щедро,
     Едва, едва, едва.
 
Фамилия писателя могла быть не Пастернак, а Постернак. Именно так значится в документах отца Бориса, Леонида. Кстати, по рождению он и не Леонид вовсе. У него два имени: Абрам и Исаак. Последнее было занесено в метрические книги, первое же попало в бумаги мещанской управы, а оттуда – в гимназические документы.
В восьмилетнем возрасте Борис Пастернак упал с лошади. Отец был занят созданием картины «В ночное», а сын тем временем решил оседлать одну из строптивых лошадей. В прыжке через широкий ручей лошадь сбросила седока. Обошлось без сломанного позвоночника, пострадала только нога, сросшаяся с укорочением. Это на всю жизнь освободило Пастернака от военной службы.
 
Осип Мандельштам
Когда явился Фет, русскую поэзию взбудоражило «серебро и колыханье сонного ручья», а, уходя, Фет сказал: «И горящею солью нетленных речей». Эта горящая соль каких-то речей, этот посвист, щелканье, шелестение, сверкание, плеск, полнота звука, полнота жизни, половодье образа и чувства с неслыханной силой воспрянули в поэзии Пастернака. Перед нами значительное патриархальное явление русской поэзии Фета.
Величественная домашняя русская поэзия Пастернака уже старомодна, она безвкусна, потому что бессмертна; она бесстильна потому, что захлебывается от банальности классическим восторгом цокающего соловья. Да, поэзия Пастернака — прямое токование… Стихи Пастернака почитать — горло прочистить, дыханье укрепить, обновить легкие: такие стихи должны быть целебны от туберкулеза. У нас сейчас нет более здоровой поэзии.
                                                                         1922-1923
Сергей Есенин
Есенин и Пастернак Взаимоотношения Есенина с другими поэтами нельзя было назвать простыми. Так, Есенин не принимал стихи Пастернака. Неприятие поэзии не раз перерастало в открытую конфронтацию. Поэты даже дрались. Об этом есть воспоминания Катаева. Есенин в них - королевич, Пастернак - мулат. «Королевич совсем по-деревенски одной рукой держал интеллигентного мулата за грудки, а другой пытался дать ему в ухо, в то время как мулат - по ходячему выражению тех лет, похожий одновременно и на араба и на его лошадь с пылающим лицом, в развевающемся пиджаке с оторванными пуговицами с интеллигентной неумелостью ловчился ткнуть королевича кулаком в скулу, что ему никак не удавалось».


Владимир Маяковский
Владимир Маяковский и Борис Пастернак – два поэта одной эпохи, бывшие в дружеских отношениях. При встречах между ними завязывались споры, но внутреннее их уважение друг к другу, как поэтов, сохранялось. Как писала Марина Цветаева, «есть формула для Пастернака и Маяковского. Это – двуединая строка Тютчева: "Всё во мне и я во всем". Всё во мне – Пастернак. Я во всем – Маяковский. Поэт и гора. Маяковскому, чтобы быть (сбыться), нужно, чтобы были горы. Маяковский в одиночном заключении – ничто. Пастернаку, чтобы были горы, нужно было только родиться. Пастернак в одиночном заключении – всё».
Марина Цветаева
                                x x x                         Б. Пастернаку
 
Рас-стояние: версты, мили…
Нас рас-ставили, рас-садили,
Чтобы тихо себя вели
По двум разным концам земли.
 
Рас-стояние: версты, дали…
Нас расклеили, распаяли,
В две руки развели, распяв,
И не знали, что это — сплав
 
Вдохновений и сухожилий…
Не рассорили — рассорили,
Расслоили…
                    Стена да ров.
Расселили нас как орлов-
 
Заговорщиков: версты, дали…
Не расстроили — растеряли.
По трущобам земных широт
Рассовали нас как сирот.
 
Который уж, ну который — март?!
Разбили нас — как колоду карт!
 
24 марта 1925
 
Борис, Борис, как мы бы с тобой были счастливы — и в Москве, и в Веймаре, и в Праге, и на этом свете и особенно на том, который уже весь в нас. Твои вечные отъезды (так я это вижу) и — твоими глазами глядящее с полу. Твоя жизнь — заочная со всеми улицами мира, и — ко мне домой. Я не могу присутствия и ты не можешь. Мы бы спелись.
Родной, срывай сердце, наполненное мною. Не мучься. Живи. Не смущайся женой и сыном. Даю тебе полное отпущение от всех и вся. Бери все, что можешь — пока еще хочется брать!
Вспомни о том, что кровь старше нас, особенно у тебя, семита. Не приручай ее. Бери все это с лирической — нет, с эпической высоты!
Памяти Марины Цветаевой, 1943Лицом повернутая к Богу,
Ты тянешься к нему с земли,
Как в дни, когда тебе итога
Еще на ней не подвели.
 
( Пастернак помогал опальной Цветаевой деньгами и собирал в военную эвакуацию. Существует легенда, что, упаковывая вещи, Пастернак взял верёвку и, заверяя в её крепости, пошутил: «Верёвка всё выдержит, хоть вешайся». Впоследствии ему передали, что именно на ней Цветаева в Елабуге и повесилась.)
 
Анна Ахматова
              Анне Ахматовой, 1929
Мне кажется, я подберу слова,
Похожие на вашу первозданность.
А ошибусь, — мне это трын-трава,
Я все равно с ошибкой не расстанусь.
 
 Ахматова:
               Поэт (Борис Пастернак) 
Он, сам себя сравнивший с конским глазом,
Косится, смотрит, видит, узнаёт,
И вот уже расплавленным алмазом
Сияют лужи, изнывает лёд.

В лиловой мгле покоятся задворки,
Платформы, брёвна, листья, облака.
Свист паровоза, хруст арбузной корки,
В душистой лайке робкая рука.

Звенит, гремит, скрежещет, бьёт прибоем
И вдруг притихнет, — это значит, он
Пугливо пробирается по хвоям,
Чтоб не спугнуть пространства чуткий сон.

И это значит, он считает зерна
В пустых колосьях, это значит, он
К плите дарьяльской, про́клятой и чёрной,
Опять пришёл с каких-то похорон.

И снова жжёт московская истома,
Звенит вдали смертельный бубенец…
Кто заблудился в двух шагах от дома,
Где снег по пояс и всему конец?..

За то, что дым сравнил с Лаокоо́ном,
Кладби́щенский воспел чертополох,
За то, что мир наполнил новым звоном
В пространстве новом отражённых строф, —

Он награждён каким-то вечным детством,
Той щедростью и зоркостью светил,
И вся земля была его наследством,
А он её со всеми разделил.
 
<19 января 1936>,
Ленинград
София Парнок
 
Заметил  ли  Софию  Парнок  хоть  как-то  Борис Пастернак? Ведь они оба
входили  в  кооперативное  издательство поэтов "Узел" (1926-1928), в котором
Парнок  играла  активную  роль. Пастернак своих оценок нигде не высказал, но
известно,  что  он  присутствовал  на  похоронах  Парнок.  Она  же посвятила
Пастернаку прекрасную статью "Б. Пастернак и другие" ("Русский современник",
1,  М.-Л.,  1924).
   Но вот два созвучия, которые не могут не волновать: Пастернак и — Мандельштам, Пастернак и — Цветаева.
Мандельштам и Цветаева в пути к Пастернаку! Зачем это бегство? Любовники, в самый разгар любви вырвавшиеся из благостных рук возлюбленной. Отчего, откуда это потрясающее недоверие к искусству? Как могли они, так щедро взысканные поэзией, усомниться в ней и в своем вечном начале? На какого журавля в небе посмели польститься — они, родившиеся с синицей в руках? Какими пустынными путями к обманчивой прохладе воображаемых источников поведет их лукавое марево и вернет ли их опять к тому ключу, который их вспоил? Я слишком ценю этих поэтов для того, чтобы заподозрить их в пустом гурманстве: Пастернак не причуда их вкуса, а страшное и, кто знает, быть может, роковое искушение. Конечно, ни Мандельштам, ни Цветаева не могли попросту «заняться отражением современности», — им слишком ведома другая игра, но ими владеет тот же импульс, то же эпидемическое беспокойство о несоответствии искусства с сегодняшним днем. Их пугает одиночество, подле Пастернака им кажется надежнее, и они всем своим существом жмутся к Пастернаку.
  "Я думаю, что из всех моих сверстников подлинно современен нашим дням -
Пастернак...
     Разочарованный   будет   некогда   бродить  исследователь  материальной
культуры  по  поэзии  Пастернака.  Что  отберет  он  для  своего  музея?  Но
бескорыстное  ухо  поэта заслушается этой дикой музыки, в ней он почувствует
пульс наших безумных, наших страшных, наших прекрасных дней...
     Можно любить и не любить Пастернака, но не верить ему нельзя...".
 
Александр Фадеев
Во время войны Пастернак, в отличие от большинства поэтов, не взялся за стихи о военной славе. Точнее, ему этого очень хотелось: он изучал историю успеха «Василия Тёркина» и всегда радовался вылазкам «литературного десанта» на фронт. Кое-что он писал, но всё это было далеко не то. Поэтому в течение всей эвакуации Пастернак не покладая рук… переводил Шекспира. «Ромео и Джульетта», сонеты, «Гамлет» – всё это переводилось под звуки бомбежки и в промерзших эвакуационных избушках. Этот факт затем сыграл писателю плохую службу. После войны на одном из заседаний Союза писателей Фаддеев сказал: «Переводы Шекспира – это важная культурная работа, но уход в переводы от актуальной поэзии в дни войны – это есть определенная позиция».
 
Лара из «Доктора Живаго» имела реальный прототип. Её звали Ольга Ивинская, и она стала последней сильной любовью писателя. Они познакомились в журнале «Новый мир», страсть между 34-летней редактором и 56-летним писателем разгорелась нешуточная. За Пастернака Ольгу даже на пять лет отправили в лагеря (писателя подозревали в контактах с британской разведкой), и он помогал её детям. Пастернак жил на две семьи до самой смерти.
Ольга Всеволодовна Ивинская умерла в 1995 году в возрасте 83 лет. Многие газеты и телеканалы сообщили о ее кончине — словно не стало звезды кинематографа или эстрады. А не стало просто последней любви Пастернака. Ее дочь Ирина Емельянова, которая ныне живет во Франции, не раз говорила: «У мамы были десятки мужчин до Пастернака, но ни одного после!». И дело не в том, что она постарела. Ольга и в старости была мила, умна и очаровательна. Просто после Пастернака, «гения, мучителя и небожителя», для нее, обычной женщины, любовь потеряла смысл. Ведь не случайно она когда-то написала такие пронзительные, испепеляющие строки:
Играй во всю клавиатуру боли, 
И совесть пусть тебя не укорит 
За то, что я, совсем не зная роли, 
Играю всех Джульетт и Маргарит.
Они оба сыграли свои роли до конца — великий поэт, охваченный в завершающие жизнь годы чуть ли не юношеской любовью, и женщина, проявившая мужество и неистребимую верность своему кумиру.
Лауреат Нобелевской премии по литературе за значительные достижения в современной лирической поэзии, а также за продолжение традиций великого русского эпического романа, 1958 г.
В телеграмме, посланной в адрес Шведской академии, Пастернак писал : «В силу того значения, которое получила присуждённая мне награда в обществе, к которому я принадлежу, я должен от неё отказаться. Не сочтите за оскорбление мой добровольный отказ».
Несмотря на исключение из Союза Писателей СССР, Пастернак продолжает оставаться членом Литфонда, получать гонорары, публиковаться. Из-за опубликованного на Западе стихотворения «Нобелевская премия» он был вызван к Генеральному прокурору СССР Р. А. Руденко в феврале 1959 года, где ему было предъявлено обвинение по статье 64 «Измена Родине», однако никаких последствий для него это событие не имело, возможно потому, что стихотворение было опубликовано без его разрешения.
Нобелевская премия
 
Я пропал, как зверь в загоне.
Где-то люди, воля, свет,
А за мною шум погони,
Мне наружу ходу нет.
 
Темный лес и берег пруда,
Ели сваленной бревно.
Путь отрезан отовсюду.
Будь что будет, все равно.
 
Что же сделал я за пакость,
Я убийца и злодей?
Я весь мир заставил плакать
Над красой земли моей.
 
Но и так, почти у гроба,
Верю я, придет пора –
Силу подлости и злобы
Одолеет дух добра.
(Спустя 30 лет её смог получить сын писателя Евгений Пастернак.)
Андрей Вознесенский
«Почему он откликнулся мне? Он был одинок в те годы, отвержен, изнемог от травм, ему хотелось искренности, чистоты отношений, хотелось вырваться из круга — и все же не только это. Может быть, эти странные отношения с подростком, школьником эта почти дружба что-то объясняют в нем? Эта даже не дружба льва с собачкой, точнее льва со щенком. Может быть, он любил во мне себя, прибежавшего школьником к Скрябину?»
          
                                    И если я от книги подниму
                            глаза и за окно уставлюсь взглядом,
                            как будет близко все, как станет рядом,
                            сродни и впору сердцу моему!  
                                         (Райнер Мария Рильке «За книгой» в переводе Б. Пастернака)