Жалоба

  
      
       Администрация Потемкина, как и прежде, горком с горсоветом, а до них городская управа и магистрат, размещалась в кольце зданий монастыря, упраздненного при Екатерине Великой. Трудно теперь понять, что побудило Священный синод закрыть старинную обитель… Конечно, содержание за счет государства непозволительная роскошь для провинциального городка. Но кроме «классных», оставили-таки в покое свыше трехсот киновий, живших на «доброхотные подношения народа». Возможно, причина крылась в ладной компоновке монастырских строений, образующих подобие средневекового замка. Где поначалу, как в крепости, и дислоцировали гренадерский полк, а после Наполеоновских войн опустевшие казармы отдали под присутственные места.
      Советская власть, естественно, снесла колокольни и купола монастырских церквей, соорудив межэтажные перекрытия и прорубив окна в толще стен, превратила храмы в заурядные конторские помещения. Вот так Потемкин и лишился былой златоглавой красы.
      Городское руководство к столетию вождя попыталось подновить потраченные временем стены обители, придать тем благопристойный вид. Но штукатурка, не выждав и месяца, отслаивалась и отваливалась ошметками, превращая фасады строений в неприглядную стыдобу. Пришлось отбить прочь непослушную «лепнину» и затеяться с покраской, однако и та упорствовала, не желала ложиться однотонным колером. Вот в таком пестробуром цвете, сквозь который проступал старинный кирпич с отметинами пальцев на ложках, «хоромы» муниципалитета дошли до наших дней.
      В ярких солнечных лучах пятнистая фактура придавала бывшей обители загадочную привлекательность, свойственную туристическим объектам. Но, понятное дело, экскурсии в столь серьезное учреждение отнюдь не подразумевались. В вечернем же сумраке здания приобретали тягостный колорит, свойственный «местам не столь отдаленным», так что редкий прохожий отважится ступить под их мрачную сень.
      В особенности стоит отметить двери муниципалитета – тяжелые, словно окованные чугунными пластинами, открыть которые уже представляло нелегкий труд, не говоря уж, чтобы проникнуть за порог.
      Внутри же здания администрации, связанные промеж себя запутанными переходами, представляли диковинный лабиринт. Человеку, впервые попавшему сюда, нипочем не отыскать нужный отдел или кабинет. Хотя на лестничных площадках висели специальные указатели, но, следуя им, так и будешь в бессилии блуждать по бесконечным коридорам, пока некто смилостивиться и, наконец, выведет в нужное место.
      Да и то верно, нечего посторонним и праздным ротозеям шастать по «режимному объекту», предназначенному для собственных «домочадцев», равнодушному к немногим страждущим, отправившимся на поиски справедливости.
      Да, стоит только вглядеться в физиономии несчастных страдальцев, оббивающих пороги начальственных кабинетов, так сразу станет понятно то кислое, если не вовсе побитое выражение. Первое, с чем столкнется несчастный проситель, – так это холод и отчужденность, которым веет от столоначальника. Заспанная личина клерка, красноречивее слов вещает: «Как вы все надоели… Покоя от вас нет…» И невольно посетитель осознает, как он мелок и ничтожен с никчемной просьбой, жалобой или еще другим насущным для него обращением.
      Но вот должностное лицо делает одолжение и покровительственно принимает испещренный каракулями листок, кладет в стопку таких же помятых прошений. И проситель, благодаря снизошедшего к нему чиновника, мелкими шажками отступает назад, полагая, что полдела уже сделано. Остается ждать благоприятный исход.
      Да только не так... Ждать придется долго. Как издавна повелось в присутственных местах – всякая бумага должна отлежаться как минимум неделю. А затем начинается коловращение заявления по столам и кабинетам, пока не отыщет нужного по профилю «эксперта». От того клерка немало зависит – стоит ли дать иску правильных ход, приняв на себя возможный удар, или смалодушничать…
      И дай Бог, просьба тронула сердце чиновника, но это в редком удачливом случае… По обыкновению принято заворачивать бумаги обратно – сославшись на веские причины, дать заявителю отрицательный ответ. Короче, попросту отфутболить заявление просителя… И что примечательно – руководство преимущественно ценило чиновника, который сочинял не простенькую отписку, а обоснованное, вразумительное заключение, образец деловой переписки. Ценился такой экземпляр, что бы никакая прокуратура не подкопалась, никакой надзорный орган не шелохнулся... Да и сам истец, осознав тщету собственных помыслов, безысходно разводил бы руками.
      Естественно, такое крючкотворство требовало не только сметливости и изворотливости, но и нешуточных знаний законодательства, а также специальных инструкций и нормативных правил. Короче, человек обязан быть докой, мастаком в этом сонме вымученно надуманной казуистики. И при этом бумаготворчество в высших инстанциях нисколько не сокращалось, а росло в геометрической прогрессии, ибо нет ничего проще, как сочинить правило типа «как бы чего не вышло», тут «не нужно изобретать велосипед», а оправдание завсегда под рукой.
      Ну а если дело требовало финансовых вливаний, тут уж смело пиши «отказную», не прогадаешь – начальство непременно станет самодовольно потирать руки. А как иначе...
      
      Жители Потемкина считали работников администрации города если не небожителями, то уж непременно везунчиками по жизни. Как правило, редкий горожанин заходит под кров властной обители запросто так, ну или, скажем, из любопытства. Эти старинные здания наделены неким сакральным свойством, отпугивающим праздношатающихся, а по сути, обыкновенных людей, не имевших властных амбиций или желавших покуситься на круг обязанностей, присущих этой власти. Так что для посторонних – тяжелые двери муниципалитета закрыты, как говорится, априори. А уж чтобы стать членом чиновничьей касты, следовало располагать, помимо благоприятного происхождения или родства, крайне редкой способностью «без мыла влезть в душу». Не стоит упоминать о блате или коррупционных схемах… Кадровый вопрос, в силу понятной деликатности, тема, закрытая для посторонних ушей. И нелегко отследить цепочку связей, влекущую к вожделенной записи в трудовой книжке.
      Нужно честно сказать, для «новициата» зачисление в штат «властной обители» еще не означало приобретение пожизненной пребенды, то бишь дохода с занимаемой должности. Не каждому дано удержаться у кормила власти, и не только из-за нелояльности начальству или откровенной лени. Тут «всякое лыко в строку», а в особенности не к месту произнесенное слово. В удачном случае отправят работать в подведомственный МУП или иную родственную структуру. В худшем выгонят с «волчьим билетом», так что бедолаге придется покинуть родные края в поисках земли обетованной. Но это – коли не было злого умысла, в противном же случае последуют суровые кары.
      Подумаете – враки, что грозит девчушке, стучавшей по клавишам печатной машинки, или теперь – глядящей, вылупив глаза в экран монитора компьютера? Ну, не скажите, как раз из таких робких девочек затем вырастают осанистые тети, считающие себя пупом земли. Эти тетки прошли такую школу иезуитских ухищрений, что не дай Бог стать мужем таковой мегеры – по капле станет кровушку высасывать.
      Иной сам уходит, не выдержав мелочных придирок и начальной зарплаты на уровне МРОТ. Другого вышибают пинком под зад, ну или поганой метлой выметают за ворота. Кто пошустрей подыскивают тепленькие местечки в ресурсоснабжающих организациях, а уж безбашенные натуры уходят в коммерцию. Остаются истинные рыцари дырокола и скоросшивателя, как говорится – терпение и труд все перетрут, и за неимением иных претендентов на открывшиеся посмертные вакансии, такие преданные делу люди становятся номенклатурой.
      При советской власти случалось, что при очередной чистке рядов руководящие кресла занимали выдвиженцы из производственников. Случалась… Но эти кадры подолгу не засиживались: или спивались, или проворовывались, или не чаяли, как сбежать обратно на родное предприятие. Ибо тяжела ноша чиновника – и по сей день грибоедовское «служить бы рад, прислуживаться тошно» – остается для прямодушных людей главным демотиватором стези столоначальника.
      Бытовал, да и не исчез, разряд молодых людей, скажем так – комсомольского возраста, которые без утайки считают, а может, искусно делают вид, что горят страстью послужить Отечеству во властных кулуарах. Это общественники. Глаза активистов сверкают огнем на открытых конференциях и отчетах, сердца пылают задором, они всегда там, где начальство общается с людьми. Молодцы предлагают – возьмите, дяди, к себе… И так мозолят глаза искренним стремлением влиться в ряды строителей коммунизма, пардон, ну сами понимаете – чего… что волей-неволей напористых ребят делают белыми воротничками. Парни поначалу разворачиваются с неуемной прытью, похоже, дело спорится в молодых руках, но по факту это видимость и показуха. Годок другой, и новоявленные клерки с унылым видом слоняются по коридорам муниципалитета, для знакомых выставляют себя незаменимыми персонами, а на деле так… – лишние рты.
      Так чем влечет  неискушенных людей сладкое слово – власть, ну или хотя бы фантом рычагов правления, разумеется, с дальнейшей перспективой стать в ряды «ордена властителя судеб»?  Ответ прост – это упоение ощущением собственной исключительности, избранности, личного возвышения над сонмом людишек-винтиков, владение правом указывать черни, как правильно делать и вообще, как требуется жить…
      
      Паневин Игорь Сергеевич впервые ступил под готические своды старинной обители, еще будучи комсомольцем. Горком ВЛКСМ занимал верхний этаж  флигеля, выходящего фасадом на пологий берег реки. Из узких окон открывалась взору необъятная панорама полей и лугов, прочерченных строгими рядами лесозащитных полос.
      Комсомолец Игорь считался редким гостем у молодежного начальства, не с руки рабочему человеку обращаться к нему за содействием или иной надобностью. Однако парня частенько озадачивали излишне деловые физиономии комсомольских вожаков, будто и впрямь занятых неким глобальным делом, решающим судьбы людей, да что там… бери выше – человечества. Одно, правда, вызывало зависть к чувакам, подвизавшимся в том горкоме – бойких ребят частенько брали на работу в Комитет госбезопасности, но это происходило до перестройки. Потом чиновные комсомольцы взялись массово пополнять ряды местных предпринимателей, хозяев нежилых помещений. Магазинчики и забегаловки стали расти в городе как грибы, а идейные мальчики превратились в беззастенчивых торгашей.
      Но к тому времени и Игорь Сергеевич достиг кое-чего на жизненном пути, так что посещение властных учреждений стало для него в порядке вещей. Приходилось наведываться и в промышленный отдел горкома партии, и к замам председателя, и курируемые теми профильные отделы горисполкома. На ковер редко вызывали – так… или носил отчеты, или презенты к знаменательным датам. Затхлый запах, стоявший в тесных коридорах и обшитых мебельными панелями кабинетах, заставлял как можно скорее вырваться на свежий воздух за толстые стены треплющей нервы «богадельни».
      Само-собой, у него уже появились близкие знакомцы, обретающиеся в круговерти административных структур даже из числа ровесников, тихой сапой проникших к кормилу власти. Игорь Сергеевич, разумеется, понимал, что эти люди ничуть не умней или талантливей, однако оказались в нужном месте в нужное время. Потому и не завидовал выскочкам, да и зарплата у него  повыше, чем у того же начальника отдела или комитета. А на взятки или иные негласные приработки Паневин по свойственной осмотрительности или, возможно, житейской трусости, привык не рассчитывать. Довольствовался тем, что положено по должностному окладу, ну или, проще сказать, тарифной сетке.
      Но тут пришли девяностые… Партия и излишние надстроечные рудименты канули  в вечность. Жизнь пошла наперекосяк. Паневин так и не успел обзавестись личным автомобилем, а отложенные на него деньги сгорели в одночасье. На «бренные остатки» сбережений поехали с женой в Ригу и накупили на вещевом рынке носильного барахла. Которому в прежние времена цена – грош с копейкой. Да что там «Жигуль», впору работу меняй – деньги стали что вода…
      И, набравшись наглости, обратился Игорь Сергеевич к бывшему сослуживцу, а точнее человеку, слывшем «гонцом» для попоек в отделе заводоуправления, где обоим довелось работать в семидесятых. Теперь этот Влад являлся первым замом главы администрации, короче, большая шишка в городе. В прежние времена инженер по блату попал в инструкторы горкома, ну и постепенно дошел до завотделом. При сломе прежней власти отсиделся, а затем приглянулся новоизбранному Главе города. Паневин попросил бывшего приятеля устроить себя на тепленькую должность в администрации города, но получил категоричный отказ, чего, честно сказать, не ожидал. Ибо тогда понабрали в администрацию всякой, извините за выражение, «шлоебени», способной только носы задирать. А у Игоря Сергеевича имелся нажитый опыт как в делопроизводстве, так и в «организационной работе» – как раз то, что требовалась дельному чиновнику. Но зазнавшийся Влад проигнорировал способности бывшего коллеги. Как истинный бюрократ, сослался на непреодолимые причины, хотя по логике следовало дать чинодралу на лапу. Но подобную подлянку от прежнего товарища Игорь Сергеевич даже вообразить не мог, да и не дал бы паршивцу, скажи тот прямым текстом.
      И тут, к счастью, подвернулась новая должность. Паневин давно стоял в кадровом резерве, и, наконец, пришла запоздалая очередь. Правда, работа предстояла далеко непыльная… Начать которую следовало с восстановления порушенного лихолетьем производственного цикла, а денег кот наплакал. Но выкрутился… И помог незнакомый прежде человек, но это другой рассказ. Впрочем, очки и преференции Игорь Сергеевич сумел-таки заработать, хотя и заметно поседел...
      Год-другой тянул Паневин порученное дело на чистом энтузиазме, даже неоднократно поощрялся руководством, но постепенно стал выдыхаться. Показатели на первый взгляд нисколько не ухудшились, даже стала ощущаться редкая в то время стабильность. Но внутреннее чутье подсказывало, что грядут серьезные неприятности. Это выражалось в участившихся проверках контролирующих органов. Наезды санэпидстанции, пожарных и технических инспекций по той или иной ерунде обыкновенно заканчивались штрафными санкциями, что в принципе терпимо, если бы не явная предвзятость проверяющих. И тут не жадность, дорвавшихся до кормушки инспекторов, тут прослеживалась злокозненная воля заказчика. Потом как из рога изобилия посыпались жалобы «неравнодушных» граждан, подвязалась прокуратура с цепкими помощницами прокурора. Дамочки раздували из мухи слона, подводили даже под уголовные статьи, блефовали, конечно, но нервы ведь не железные. Игорь Сергеевич стал понимать, что возникшие проблемы состоят в отсутствии у него крепкого административного ресурса. Да где тот взять – на взятках не проживешь, специально подставят, а при сложившемся раскладе запросто и на цугундер загреметь.
      
      И однажды в бессонную ночь пришла заманчивая идея. Приближались выборы в органы местного самоуправления... А что, если заделаться депутатом?.. Даже если не повезет, то на отведенный предвыборный срок получится передышка, сработает кандидатский мандат.
      Пришлось пораскинуть мозгами. Самовыдвижение – пустая затея. Ну не было у Игоря Сергеевича  народной популярности – не врач, не певец, не благодетель с тугой мошной. Вот если примкнуть к заслуживающему доверия политическому движению... 
      Только к какому?..
      Один признанный в городском бомонде директор школы самодовольно утверждал, что будущее за людьми демократических убеждений, читай сторонниками рыночных отношений. И люди пойдут за провозвестниками демократических идеалов, ибо только так гарантировано процветание и стране, да и городу в отдельности. Наивным и недалеким предстал в глазах Паневина тот человек, видимо, педагог насмотрелся телевизора и начитался Солженицына, Рыбакова и иже с ними, обиженных хаятелей «советского режима».
      В те годы рыночные реформы при изощренности навязчивой пропаганды, льющейся из каждого утюга, давали непрестанный сбой. Адепты капиталистического курса неоспоримо проигрывали в глазах обыкновенного народа, обманутого сладкоречивыми Гайдарами. Разочарованные, обворованные люди по старинке доверяли только одной силе – коммунистам, хотя и те давно растратили былой авторитет, присягнув рынку. Но, как говорится, надежда уходит последней...
      У Паневина имелся старинный приятель, работавший раньше парторгом на железной дороге, собутыльник не собутыльник, но собеседник будь здоров. К которому по старой памяти и обратился Игорь Сергеевич. И по счастливой случайности, тот экс-парторг сотрудничал с избирательным штабом коммунистов, а те как раз формировали список кандидатов на предстоящие выборы. Тем позарез требовались грамотные, сознательные люди, способные не только языком чесать, но умеющие и дело делать.
      Таким образом, Игоря Сергеевича, человека по теперешнему времени беспартийного, включили в список возможных кандидатов в депутаты городского совета. На ближайшем собрании, проходящем в просторном зале, при массовом стечении сторонников компартии, Паневин толково выступил, используя заученную со студенческой скамьи риторику «научного коммунизма», умело подверг критике новый экономический курс, да и проводимую в интересах олигархата внешнюю и внутреннюю политику. А с учетом того, что представлял еще не порушенный окончательно государственный сектор экономики, стал своим в доску для участников собрания, его кандидатуру поддержали единогласно.
      Повезло Игорю Сергеевичу и с тем, что в городе создали только один многомандатный округ по числу запланированных депутатов. Коммунисты распространили листовки со списком собственных кандидатов, призвав электорат голосовать конкретно за этих людей. Что, собственно, и обусловило победу КПРФ на этих выборах. Вот так Паневин стал депутатом городского совета.
      Муниципальный парламент провинциальных российских городков, как правило, лишен декларируемой законом самостоятельности, по сути, считается послушным орудием исполнительной власти. А конкретно функционирование представительного органа обусловлено волей главы администрации, ну или, по-простонародному, мэра населенного пункта, который там царь и бог. По указке градоначальника подбирается и руководство городского совета, или уж в слишком выпендрежных местечках – думы. Эти люди работают на постоянной основе, что входит в рабочий стаж, т.е. фиксируется в трудовых книжках. На основании должностного оклада и положенных надбавок те получают заработную плату, которая финансируется городским бюджетом. Короче говоря, опять просматривается подневольность чиновничьей прихоти. Априори принято, чтобы оклады главы города и председателя совета сильно не различались, соответственно, уравниваются и денежное содержание замов обеих ветвей власти, но это так… в принципе. Одним словом, градоначальник подбирает верхушку законодательной власти под себя любимого. Имелся еще один серьезный фактор: если действующего мэра увольняют с должности (причин тьма), то вместо него только городским советом избирается «врио». Тут каждому понятно, случайный человек на этом месте в корне исключался хотя бы в интересах чиновничьей братии, прикипевшей к насиженным местам.
      Но в этот раз из-за того, что большинство в городском совете набрали представители КПРФ, откатанная годами схема устройства на должность поломалась. Расчет администрации испокон века строился на легко понятной несвободе депутатов-бюджетников. Подразумеваются учителя, врачи и иные представители профессий, занятых в сферах, подотчетных городским структурам. Даже производственники становятся депутатами по согласованию с начальством и обязаны следовать указке прямых руководителей, а тем приходится работать в тесной связке с исполнительной властью. Человек опутан условностями по рукам и ногам, а против ветра, как говорится… вот так.
      Предложенных через подкаблучников лояльных администрации кандидатов «сознательные» коммунисты, преимущественно пенсионеры и пролетарии из закрытых заводов, прокатили и выбрали председателя и заместителя из собственной среды. Выбор тот оказался неудачным, причины крылись в полнейшей неискушенности, а проще сказать, в малограмотности избранников. Да и администрации за два месяца с небольшим удалось замарать дорвавшихся до власти парвеню. На внеочередной сессии поставили у руля горсовета человека, нужного мэру, и процесс покатился по накатанной стези, как и должно… 
      Первым делом сняли с должностей и депутатства на постоянной основе приспешников бывшего председателя, тоже успевших скомпрометировать себя. Стоило бы видеть, как бедолаг заклевали былые соратники, теперь прозревшие и оттого ставшие слишком щепетильными. Стали подыскивать подходящие кандидатуры на образовавшиеся вакансии. На практике выбор предстоял из узкого круга депутатов, обладавших хоть какими навыками руководящей работы. Иной подходил по ряду параметров, да не хотел расстаться с прежней высокооплачиваемой работой. Другого мэр не жаловал… А остальные при пристальном рассмотрении оказались банально профнепригодными.
      Игорю Сергеевичу уже давно хотелось сменить собственную профессию из-за царящей в экономике нестабильности. Набирала темпы деструктивная практика изъятия непрофильных активов у государственных корпораций. Надоело постоянное напряжение, изматывающий душу страх из-за неотвратимого закрытия предприятия или преобразования путем передачи из ведомственного в муниципальное ведение. И первое, и второе грозило обрушением собственного общественного положения, достигнутого изматывающим трудом через лишения и унизительные процедуры продвижения по иерархической лестнице. Оказавшись муниципалом, а за примером далеко ходить не приходится, самолюбивый человек превращается в подневольного холуя. Желание угодить станет главным приоритетом жизненных устремлений, а глупые чиновные бабы-взяточницы будут вершителями судьбы, ибо на них держится отчетность по показателям и насущные бухгалтерские «проводки». Такую ли участь хотел Игорь Сергеевич, увы, нет.
      Поэтому Паневин, не раздумывая, согласился с предложением стать председателем постоянной комиссии городского совета по социальным вопросам.
      Комиссия эта не считалась престижной по сравнению с бюджетной, которая слыла вотчиной главврачей больниц, директоров школ и профильных учреждений, состоящих на городском финансировании. Понятно, почему местные начальнички стремились стать членами оной – разумеется, из шкурных лоббистских интересов с задачей урвать кусок побольше для собственной вотчины-кормилицы. Эти деятели в девяностые обзавелись особняками, дорогими авто, хотя в пламенных выступлениях на избирательных митингах и сессия горсовета нещадно клеймили коррупцию и сопутствующие пережитки засевшего в головах «домостроя». Веры таким «правдорубам» было на грош, но люди упорно, по укоренившейся привычке, голосовали за заевшихся «благодетелей». Некоторые коммунисты тоже заседали в бюджетной, но оставались наивными статистами, ибо механизмы бухгалтерии для честного человека – темный лес, а обжулить простофиль под звучные лозунги, что два пальца об асфальт…
      В социальной комиссии народ собрался попроще, не сказать плоше, но без ощутимых меркантильных амбиций. Рассматривали программы социальной поддержки горожан, планы благоустройства, работу общественного транспорта, вопросы молодежной политики… Проблемы, естественно, насущные для жителей города, но не первостепенные для получения свыше вожделенных субвенций, ибо город, как и собратья на периферии, являлся всецело дотационным. 
      В те годы в городе возникла нелепая ситуация, работа с обращениями граждан свалилась на плечи городского совета. Люди еще не перестроились и по-старинке доверяли привычным «советам», нежели новоявленной администрации, которую нипочем не соотносили с канувшими в лету «исполкомами». Таким образом, подавляющее число жалоб и насущных просьб обыкновенных людей попадало на рабочий стол Паневина. В большинстве претензии касались отвратительной работы коммунальных служб: массовых протечек кровель, холода в квартирах, сигающего напряжения в электросетях. В частном же  секторе превалировал слабый напор в водоразборных колонках, непролазная грязь на дорогах, отсутствие газификации, да много чего еще… по коммуналке, работающей по остаточному принципу. Неравнодушные люди обеспокоены санитарным состоянием на рынках, молодые родители очередями в детские сады, порушенными детскими площадками, людей не устраивало хамство зарвавшихся чинуш и беспредельная наглость нуворишей – одним словом, работы предстояло непочатый край.
      Однако – не боги горшки обжигают! Игорь Сергеевич на удивление быстро освоился с кругом возложенных обязанностей и никак не считал то тягостным бременем. Наоборот, ему нравилось держать руку на животрепещущем пульсе бытовых нужд и тягот городских обитателей.. А еще пришлось по вкусу, пользуясь сложившимися обстоятельствами, а конкретно не полным консенсусом в работе администрации и, как-никак коммунистического городского совета, рассылать в местные ведомства и учреждения резолюции и рекомендации социальной комиссии. Как правило, руководители тогда еще слабо разбирались в прерогативах действующих ветвей власти, а уж тем паче тамошних структур, поэтому, чтобы избежать неприятности, «держали руку под козырек». А так как начальники сплошняком в прежнее время «носили под сердцем» партийный билет, то, естественно, воспринимали социальную комиссию как преемницу партконтроля, да и сидел Паневин в кабинете бывшего председателя того сурового органа.
      Следует честно сказать, что ряд помещения прежнего городского совета новоявленная администрация забрала себе, выделив для нужд нового совета не слишком уж просторные помещения горкома партии. Из-за нехватки площадей часть архивов горсовета пришлось разместить в старорежимных шкафах паневинского кабинета. И каждый входящий поражался обилию папок с документацией за стеклом сталинских монстров. И невольно человек задумывался – видать, тут вершатся большие дела… И не приведи Господь, чтобы на грешника завели папочку с грифом «для служебного пользования», и избавь Бог разбухнуть той папочке и превратиться в уголовное досье. Старые кадры еще помнили времена, когда в кабинетах висел портрет «отца», и шутить шутки тогда не любили. Хорошо ли, плохо ли – но страх перед неотвратимым наказанием за проступок, а уж за преступление так уж наверняка – это действенный стимул для поддержания добропорядочности, да что там – веры в справедливость.
      И Игорь Сергеевич старался соответствовать возложенному судьбой статусу, да и депутаты-коммунисты не позволили бы Паневину, даже если бы захотел – словчить, а уж не то чтобы сподличать.
      Работа социальной комиссии полна малоприятных нюансов, впрочем, как и в каждом занятии, неотвратимо присутствуют специфические особенности и недоступные стороннему взору тонкости. Нет смысла погружаться в технические моменты, завязанные на нудной канцелярщине, такого добра в избытке даже в дышащей на ладан завалящей конторе. Игорю Сергеевичу не привыкать разгребать эти «авгиевы конюшни», да Паневин и не жаловался.
      Гораздо живей проходили заседания комиссии: плановые и реже внеплановые, инициируемые, как правило, самим председателем. В большинстве рассматриваемые  вопросы и соответствующие проекты решений предлагались администрацией и профильными подразделениями, реже формально обособленными организациями, ищущими поддержки, и, как исключение – личные предложения отдельных граждан. Крайне редко, но случались острые депутатские дебаты. Разногласия частенько имели место, но при голосовании приходилось опираться на лояльное большинство, людей здравомыслящих и не страдающих дешевыми амбициями. Иногда встречались вопросы болезненные, требующие или немалых финансовых средств, или посягающими на реноме влиятельного чиновника, случалось, и главы города. Тут уж приходилось изворачиваться, согласовывать вопрос с председателем совета, с аппаратом администрации, находить устраивающее стороны решение. Труднее было обломать строптивых депутатов-членов комиссии, Иной раз те и слушать не хотели вразумительных доводов, но в конечном счете, поддавались на уговоры Игоря Сергеевича. Ну а с оголтелыми строптивцами ссориться никак нельзя, приходилось уступать… Главное тут не испортить личные отношения, не потерять навсегда голос своевольного депутата.
      Однако львиную долю времени занимала работа с обращениями граждан и организаций: письменными и устными. Устные, а Паневин взял за правило работать без приемных дней, делились на требующих письменного заявления и ничего не обязывающую болтовню. Посетитель нуждался или в умном совете, или пришел поговорить по душам с «представителем власти» на животрепещущие темы, ничего не требуя взамен. Но на то Игорь Сергеевич и народный избранник, чтобы вживую общаться с гражданами, не корчить из себя недосягаемую персону, быть для людей «своим парнем». Он даже позволял отдельным дедка?м курить в кабинете, что, разумеется, редкость для властной обители, но понималась старичками как высший признак демократии. И это было правильно!...
      Всякого рода заявления, жалобы и прочая деловая и неделовая переписка приходили из приемной председателя совета с его визой, разумеется, строго пронумерованные и зарегистрированные. Имелись «прошения», поданные напрямую, но и те надлежало зафиксировать во «входящих», указав как принятые в работу.
      Бумага – бумаге рознь. Если послание в компетенции городского совета, то идет в стопку для дальнейшего изучения и проработки. Если относится к функционалу заместителей главы или подведомственных тем отделов, то направляется по нужному адресу с обязательной припиской – дать ответ заявителю и копию решения городскому совету. Волей-неволей чиновник администрации вынужден обратить тщательное внимание на пересланную корреспонденцию, ибо та состоит на контроле, и халтурная отписка так запросто не прокатит. Эти ответы, как и сами обращения, подшивались в специальные папки, и при повторной жалобе по тому же вопросу те легко отыскать и спросить с небрежного чиновника. Так было до начала двухтысячных, когда чиновники еще заискивали перед депутатами, ибо те имели основание заявить о служебном несоответствии. Да и глава еще не в полной мере ощущал себя единовластным царьком, ибо Совет наделен правом досрочного переизбрания мэра, выказав недоверие. К неудовольствию самодуров, в уставе города Потемкина такие пункты тогда имелись.
      С сугубым тщанием изучались Паневиным жалобы на конкретных персон городской номенклатуры. Разумеется, председатель Совета по собственному усмотрению в силах завернуть… не дать хода кляузным и подметным письмам, предварительно посоветовавшись с главой, ибо согласно поговорке – две головы лучше... Но это только в исключительных случаях, когда задет собственный шкурный интерес, когда самому чревато вздрючкой. А тут возник случай, на первый взгляд из ряда безобидных, да и писулька анонимная... Коллеги-учители пожаловались на директора родной школы, вот ведь избалованные демократией шкрабы... 
      
      В конце рабочего дня Паневину позвонил председатель Совета. Яков Михайлович просил зайти… Игорь Сергеевич уже намылился восвояси, навел порядок на письменном столе, проверил, закрыт ли сейф. Признаться, секретная документация там отродясь не хранилась, но лежали папочки, которые намеренно избегали любопытных глаз. Так… сущая безделица, компромат не компромат, но при умелой подаче некоторые неприглядные факты заинтересовали бы соответственные органы. Нет, Игорь Сергеевич не имел привычки стучать на коллег, а тем паче на начальство, но на дурной случай хранил такие сведения, возможно, даже из чисто познавательного интереса. К примеру, имелись и не в одном экземпляре, поносные письма на бывшего председателя и его дружков, на пьянки и разгульный образ жизни дорвавшихся до кормушки молодчиков. Жаловался народ и на не по карману роскошный образ жизни отдельных депутатов и высокопоставленных городских чиновников (с толстым намеком на получаемые взятки и откровенное воровство из казны). Не обошли стороной и действующего председателя, подробно сообщили о любовных похождениях примерного семьянина, детально описав пассий сластолюбца, даже указав адреса жительства. Кто не без греха – поднимите руку, у каждого человека припрятаны скелеты в шкафу. Вот пожалуйте... и парткомиссия давно почила в бозе, а сталинский дух еще не выветрился, крепко затаился за стальными стенками сейфа.
      Чертыхнувшись на не кстати проснувшегося со спячки шефа, Паневин торопливо зашагал по ковровой дорожке под нависшими аркадами изломанного коридора. Кабинет председателя размещался отнюдь не в бывшей монастырской келье, очевидно просторное помещение предназначалось для кордегардии, а потом залу облюбовали видные монастырские чины. Узкие окна-бойницы и без того мало пропускавшие свет завешаны тяжелыми зелеными портьерами, которые раздвигались только при почетных  гостях. На массивном письменном столе, оббитом зеленым же байком, возле письменного прибора Каслинского литья лежал один единственный лист бумаги. Настольная лампа со стеклянным зеленым абажуром контрастно высвечивала написанный там убористый текст. Длинные строчки букв без остатка заполнили страничку, что даже входящий штамп пришлось ставить ровно на записи.
      – Садись, Сергеич, – сказал, как приказал Яков Михайлович,  тут такое дело... – и многозначительно умолк, но с не озабоченной физиономией.
      Начало предвещающее малоприятное, но, кажется, сие не означало посягательств на собственную судьбу Игоря Сергеевича. Разумеется, тому известны интриги, что плелись ради места председателя комиссии двумя пронырливыми депутатками. Одна бывшая ментовка, другая из своры обездоленных партработников – обе сидели теперь на пенсии, но привычка «рукой водить» осталась. Впрочем, теперешнее руководство бабенок не жаловало, знало, как услужливых клевретов снятого горе вожака. Но пути Господни неисповедимы, кто ведает, что там творится в башке начальства, держащей нос по ветру. 
      – Пришла вот анонимка на директора школы. Педколлектив жалуется, якобы парень в конец оборзел. Ну там разную муть пишут…– Яков Михайлович тяжко вздохнул. – да, проблема в том, что школа не городская, а железнодорожная.
      В те времена еще не упразднились ведомственные школы, детские сады, больницы и даже магазины ОРСа. Эти непрофильные заведения оперативно подчинялись местным Отделениям железной дороги. Но главное начальство, а только Управление Дороги ведало кадрами руководителей, размещалось в другой области, в городе миллионнике.
      – Как прикажешь, Игорь Сергеевич, воздействовать на зарвавшегося директора? Партийных структур, увы, нет... Как взять мужика за жабры? – озабоченно произнес председатель. – Да и в саму Дорогу писать не с руки, можно по шапке получить, ведомство дюже серьезное. Надо бы разобраться… Не исключено, что клевещут на честного человека по злобе или еще как, сам знаешь, что наш народ не любит начальство, – и выжидающе вгляделся в Паневина.
      Игорю Сергеевичу уже давно стало ясно, что придется самому разбираться с этой кляузой или правдивым сигналом, тут с какой стороны посмотреть, ибо правда-матка у каждого сверчка собственная, а вот Истина «находится где-то рядом». Как тут не вспомнить фильм «Секретные материалы» с агентом Малдером и агентом Скалли…
      – Ну что, берешься, Игорь Сергеевич покумекать. Кроме тебя и не кому поручить, ты, брат, дока в подобных делах, – польстил Яков Михайлович.
      – Да куда деваться, возьмусь, конечно… – только и ответил Паневин. 
      
      Заинтригованный петицией школьных учителей, Игорь Сергеевич незамедлительно по возвращению в собственный кабинет прочитал каллиграфически выписанный на двух страничках текст. В самом деле, обращение анонимное, только в шапке и в заключительной части письма авторы написали «…от коллектива учителей средней школы…», таким образом, придав посланию вид коллективного обращения. Видимо, написавшие понимали, что коллективная жалоба гораздо круче «одиночной», потому и сделали тот акцент, рассчитывая на соответственную реакцию власти. Да и адресовали письмо председателю городского совета, посчитав, что народным избранникам не подобает проигнорировать «анонимный сигнал с мест» вопреки манерам формалистов из администрации.
      Игорю Сергеевичу пришлось парочку-тройку раз перечесть текст жалобы, чтобы понять, за что конкретно осуждают «бдительные» подчиненные недавно назначенного руководителя. Чем тот не угодил, и так ясно... давно спевшемуся учительскому коллективу, возжелавшему начальника из собственной среды. На первый непосвященный взгляд обвинения предъявлены суровые, но при желании формулировки легко не то что смягчить, а в корне переиначить в пользу обвиняемого. Да и за обилием трескучих штампованных фраз трудно было разглядеть живого человека. Не говоря уж о том, чтобы усмотреть предпосылки вины, вменяемой тому наверняка облыжно, из своекорыстных побуждений. Так думал Паневин, еще не начав разбирательства... Да, вот и сама кляуза:
      «Дорогой Яков Михайлович!
      Мы, школьные учителя, обращаемся за помощью и содействием в решении наболевшей проблемы, возникшей из-за назначения директором школы Краюшкина Михаила Петровича. Прежний директор, Почетный железнодорожник – Зотов Игнат Федорович, вынужденно по состоянию здоровья вышел на пенсию. Педагогический коллектив считал, что на место Зотова назначат человека, работающего в нашей школе. Благо имелось много подходящих кандидатур отличников образования, пользующихся деловым авторитетом среди коллег и родителей учащихся. Но отдел учебных заведений Дороги остановил собственный выбор на человеке в школе неизвестном, да и педагоге малозаслуженным. Якобы тот опытен как хозяйственник и приведет здание школы в подобающее состояние. Обновление помещения произошло в летний период, но это единственная заслуга назначенца.
      За время работы (уже свыше полугода) Краюшкин М.П. показал себя как никчемный управленец. Как факт, директор не удосужился наладить образовательный процесс в школе, к примеру: не способен правильно распределить нагрузку между педагогами, нисколько не интересуется внеклассной работой и не желает заниматься развитием образовательного учреждения на перспективу.
      При анализе посещений уроков предметников и учителей начальных классов, проявляя полное невежество в педагогических методиках и способах преподавания, излишне критичен и самонадеян, предъявляет к учителям завышенные требования, загружает тех лишними отчетами и посещениями уроков непрофильных коллег.
      Но как учитель, преподающий детям гуманитарные дисциплины, регулярно пропускает занятия, отменяет уроки, ссылаясь на занятость административными и организационными задачами. По этой причине успеваемость  класса по этим предметам неотвратимо страдает, ведь дети недополучают знания, учащимся приходится изучать темы самостоятельно.
      Кроме того, у коллектива наличествуют обоснованные предположения, что Краюшкин М.П. незаконно присваивал финансовые средства, отпущенные на реконструкцию школы. Так, например, кровля здания перекрыта не до конца, пришкольная территория заасфальтирована частично, не восстановлены тумбы изгороди школы.
      Также, по сведениям техслужащих, директор в служебном кабинете распивал спиртные напитки с проверяющими представителями, что рассматривается как дача взятки и аморальное поведение.
      На основании изложенных фактов просим Вас, Яков Михайлович, ходатайствовать перед руководством Отдела учебных заведений Дороги о замене директора школы Краюшкина М.П. на другого человека, грамотного руководителя и начальника, чуткого к нуждам школы и нашего педагогического коллектива…»
      Игорь Сергеевич считал, что знает Потемкин как собственные пять пальцев, и не мудрено, с детских лет облазил с приятелями закоулки и заросшие крапивой пустыри города. Но тут, как не напрягал память, не удалось представить облик железнодорожной школы, хотя знал адрес расположения здания и даже кратчайший маршрут к нему. Поэтому, несмотря на приближавшиеся сумерки, Паневин решил прогуляться по осеннему холодку, увидеть воочию «объект раздора».
      Школа размещалась рядом с вокзалом в тихом переулке, среди одноэтажной частной застройки. Место, честно сказать, выбрано удачно. Определенно, довоенное начальство учло, что контингент учащихся составят дети из отдаленных полустанков и околотков, которым негоже болтаться по городу. С пятидесятых и до начала перестройки пригородные поезда ходили каждые полчаса, и без проблем добраться до дома было в порядке вещей. Люди еще помнили «Литер» со столыпинскими вагонами с трехъярусными полками, забитыми по утрам и вечерам трудовым людом из окрестных сел и деревень. Тогда городские предприятия нуждались в притоке рабочей силы извне, это теперь былой промышленный потенциал сведен к нулю, а оставшийся дышит на ладан.
      Пока мысли шастали по извивам в судьбах города, да и страны – ноги сами собой вынесли депутата к чугунного литья забору школы. И правда, иные из каменных тумб покосились, другие зияли выщерблинами в диком камне. Да не беда, слава Богу, еще не успели разворовать ажурные плети по особнякам богатеев, чему масса примеров в городе. Сквозь голые ветви деревьев отчетливо просматривалась недавно покрашенные желтой охрой стены школы. Типичный пример сталинского ампира. Трехэтажное здание с рустованным фасадом, на треугольном фронтоне лепная разверстая книга и смутно читаемые ленинские слова: «Учиться, учиться и еще раз учиться…». Ну что сказать – здание смотрится свежим, стекла в окнах целы, стены не облуплены… Паневин обошел школу по периметру. Во дворе самодельная спортивная площадка: футбольные ворота, баскетбольные штанги с кольцами, металлические брусья – сделано как полагается, без показного  избытка, но добротно… Вот только крыша пристроенного сзади спортивного зала сильно проржавела, понятно, руки не дошли, что и не мудрено по нашенским временам…
      Игорь Сергеевич так и не решился, войти внутрь ограждения, неловко шастать под окнами учебного заведения взрослому человеку, еще чего подумают... Прошедшей осенью поступило три сигнала о заминировании общественных зданий: двух школ, банка и центральной почты. По тревоге подняли городские спецслужбы, людей из помещений спешно удалили. Сложно обстояло с эвакуацией школьников, большинство ребят распустили по домам, а тех, кто посещал продленку, уводили в пустующий кинотеатр. Переполох оказался ложным, ФСБ нашло провокаторов-хулиганов – великовозрастные юнцы отделались легким испугом, а родители балбесов штрафом за понесенные издержки.
      Тем временем окна школы засветились ярким электрическим светом. Уже вечер, наверняка занятия закончились, идет уборка классов и коридоров… Где кабинет директора или комната завучей, Паневин, разумеется, не знал, да и зачем… не хватало еще делать хронометраж рабочего дня Краюшкина. Да и не обязан человек засиживаться до поздней ночи… Это раньше, при товарище Сталине, директорам выделяли служебные резиденции при школах, пеклись тогда о порядке, да и спрос за оплошности... – не тот, что сегодня.
      
      По дороге домой Игорь Сергеевич наметил грубый план предстоящего разбирательства. Следовало пообщаться с людьми, знавшими Краюшкина по прежней работе, узнать, как оценивает директора руководство: и в отделении Дороги, а затем и в самом отделе учебных заведений. С последним спешить не стоит… Задействовать сметчиков и контрольно-ревизионный аппарат администрации Паневин не собирался, уличать человека в предполагаемом воровстве, а уж тем паче искать соринку в чужом глазу было ниже достоинства Игоря Сергеевича, не тот уровень… А вот разобраться с авторами жалобы требовалось непременно. Чутье не подводило депутата, наверняка «истцами» руководила зависть, утраченные иллюзии, бессильная злоба или еще какая корысть, надежда вернуть упущенный шанс. Без сомнения требовалось беседа с самим Михаилом Петровичем. Сделать это деликатно, не выбив работника из колеи, а, возможно, даже помочь безболезненно преодолеть возведенную напраслину.
      Естественно, обязанности председателя социальной комиссии состояли не только из исполнения поручений руководителя городского совета. Однако Игорь Сергеевич вначале рабочего дня созвонился со старым знакомым Трофимычем, который, будучи заместителем начальника Отделения дороги, курировал непрофильный сектор, в том числе и железнодорожные школы. Руднев Павел Трофимович, старый производственник, до недавнего назначения возглавлял технический отдел. На повышение инженер пошел неохотно, но порядки на железке армейские, начальству не возразишь. Договорились о встрече пополудни…
      Рассортировав поступившую с утра корреспонденцию, привычно выделив претензии контрольных инстанций – отвечать придется самому. Остальные письма отдал помощнику – штатной чернильной душе, закрепленной за комиссией. Пусть тот набросает болванки запросов и ответов… Ну и чтобы не терять времени даром, вызвал инспектора отдела образования, которого считал самым толковым. Другие «фискальные» коллеги – женщины, за глаза именуемые «сумошницами», Паневина мало интересовали. Главная задача инспектрис набить сумку пищевыми продуктами после инспекционных походов по школам и детским садам. Понятливый чиновник гороно явился как штык – через пять минут, небольшого росточка, с ежиком седых волос, в поношенном кримпленовом костюмчике.
      Игорь Сергеевич по вопросам деликатным типа сегодняшнего, не желал связываться с руководителями «наробраза». Заведующий которого, человек крайне амбициозный, спал и видел себя уж если не главой города, то уж облоно, как минимум. Под стать шефу и заместитель, «интеллигент» то ли в третьем, то ли в пятом поколении, способный только щеки надувать и поддакивать своевольному боссу. Такие люди себе на уме и обросли такими же помощниками, связываться с ними выйдет самому дороже. А вот на рабочей лошадке – Иване Ивановиче катались без зазрения совести. Но что тут поделать – человек тянул эту скрипучую махину и за себя, и за других...
      По характеру Иван Иванович, человек застенчивый и неприхотливый, – непрезентабельным, посконно-серым видом, полная противоположность своекорыстным соратницам. Инспектрисы, как на подбор полногрудые, увешанные золотыми серьгами и перстнями, прилюдно помыкали сотоварищем. Хотя в профессиональном плане эти раскрашенные мадамы не годились тому в подметки. Да и «образовательное» начальство как специально… не выдвигало добросовестного труженика, не одаривало классными чинами, а уж директорством школы тем паче. Будь воля Паневина, депутат произвел бы рокировку в отделе образования. Но остается только мечтать и посапывать в трубочку, увы, там, как и всюду, давно схвачено и оплачено... Лучше не соваться, не то голову свернешь!
      Уверенный в скромности и неболтливости инспектора гороно, Игорь Сергеевич пересказал содержание жалобы и попросил Ивановича выказать соображения по этому поводу.
      – Да, знаю Краюшкина еще по прежней работе, в соседнем районе встречались. Там тоже железнодорожная школа, только девятилетка. Вот парня и поставили на городскую – кустовую получается... А знаете, Игорь Сергеевич, почему так произошло? Прежний директор Зотов часто болел – школьным хозяйством, по сути, не занимался. Не готовил здание, как положено к работе в зимних условиях. Ну и в прошлом году из-за сильных морозов отопление школы и перемерзло. Батареи и трубы полопались, а так как розлив там по чердаку проходит, вот и потолки в классах местами поотвалились. Да и котлы «Универсал» в котельной повзрывались с перегруза. Да, тихий ужас! Детей гороно раскидало по нашим школам… А вот зданию, отоплению и котельной требовалась серьезная починка – собственно, «капиталка». Выбор дорожного начальства пал на Краюшкина, тот ведь по молодости учился в техническом институте, да и работал на заводе. Уж потом подался на школьные хлеба и заочно закончил наш пед. Одним словом, мужик с головой!
      Пришлось Петровичу на новой должности не сладко! Коллектив школы принял назначенца настороженно, да и подошел летний отпуск, люди разбежались… Денег нема! Где взять гроши – администрации побоку, городской бюджет не рассчитан на ведомственные учреждения... Дорога тоже оказалась нищей. Куда Краюшкин только не совался… Благо коммунисты в Облдуме помогли, дали деньжат на трубы, батареи отопления и секции котлов. А там и Дорога подтянула собственные резервы. С миру по нитке – голому на рубашку!
      – А что, учителя, неужели никто не помогал? – Паневин помнил, как при советской власти интеллигенция беспрекословно трудилась при возникновении авральной ситуации.
      – Да куда там затаились по норам… Петрович сам вместе с рабочими и трубы, и радиаторы таскал… Как голодный пес с высунутым языком бегал по инстанциям и предпринимателям. Выпрашивал где краску, где кровельный лист, где оконное стекло. И поднял школу к началу учебного года! Молоток парень!
      – Слушай, Иван Иванович?.. Так и учителя положительно оценили Краюшкина за восстановление школы. С этой стороны нет проблем. А что скажешь по поводу обвинений в неспособности организовать работу педколлектива, – Паневин поднял указательный палец вверх, – вот куда эти бабы бьют, надеюсь, догадался?!.
      – Тут нечего соображать… – усмехнулся инспектор, – тот удар, а точнее замах, если вдуматься, вовсе мимо!
      – Как так, не понял? – депутат удивленно развел руками.
      – Да посудите, Игорь Сергеевич: обязанность составлять расписание уроков, да и распределение педнагрузки, относится к функционалу завучей школы. Те формируют полный пакет с учетом возможных нюансов, в том числе оптимизируют рабочее время для учителей. Откатав недельку, отдают на утверждение директору. Разумеется, тот не обязан с арифмометром выверять, что да как… Да и если честно, то главней увязать расписание уроков, а уж лакуны в рабочем графике преподавателя – дело второстепенное.
      – Наверное, соглашусь, Ван Ваныч. Не годится руководителю выверять неувязки в урочных часах каждого педагога. На этой казуистике надолго зависнешь…
      – И еще что скажу, Сергеич, – работник гороно облизал губы, – завуч по учебной части в этой школе, матерый зубр. Дедо?к, правда, в пенсионном возрасте, но шустренький. Думается, дело старичок знает как отче наш, и не позволит совершить нелепых промашек. Конечно, постарается для любимчиков… Но так уж повелось искони, здесь ничего не попишешь.
      – Пожалуй, и тут соглашусь, Иван Иванович. Как говорится, каждому не угодишь, только себе навредишь...
      – Ну и касательно оценок Краюшкина как методиста… – инспектор гороно лукаво усмехнулся. – Тут, знаете, Игорь Сергеевич, директор не обязан на разборе занятий гладить по головке, а недостатки даже праведникам присущи, а о грешных людях и нечего говорить. Да и со стороны видней – урок как спектакль, там не сфальшивишь, сырую постановку сразу почувствует даже и непрофессионал. Правильно делает Михаил, что не дает учителям засиживаться, пусть делятся и собственным, и у других опыт перенимают.
      – Добро, Иван Иванович, развеял-таки сомнения! – Паневин сотворил интригующую мину, –А не знаете ли кого из педагогов этой школы, человека непритязательного, чтобы с ним тет-а-тет обсудить отдельные моменты?
      – Да, знаю одного, живет по соседству. Трудовик Володя – парень честный, любит правду-матку рубить, думаю, подойдет для искреннего разговора.
      – Вот и ладненько, Иван Иванович, спасибо за помощь! – и депутат крепко пожал сухонькую руку инспектора гороно.
      
      День катился по давно накатанной стези. Паневин по инерции отвечал на телефонные звонки, машинально правил сочиненные помощником письма, названивал, уточняя, сглаживал острые формулировки. Однако вопреки заповеди бюрократов, что каждой бумаге приличествует отлежаться и утратить необходимую остроту момента – жалоба учителей продолжала занимать мысли депутата.
      После обеденного перерыва Игорь Сергеевич направился в Потемкинское отделение железной дороги. Вахтеры, увидав депутатское удостоверение, без вопросов пропустили в недра помпезного здания, построенного в конце прошлого века в неорусском стиле. Довоенная реконструкция бережно обошлась с краснокирпичным фасадом, который изобиловал сложными архитектурными членениями. Зато внутренние помещения отделения – скучные коридоры и столь же унылые кабинеты, выкрашенные грязно-голубым цветом, приводили посетителя в состояние тяжелой подавленности. Получалось, что здания администрации и отделения по присущей обеим атмосфере роднились как «близнецы-братья», невольно придет на ум стих Маяковского: «Партия и Ленин…»
      За массивным двухтумбовым столом иссиня-черным, будто мореный дуб, сидел тучный человек в железнодорожном мундире с генеральскими лепестками в петличках. В сумраке прокуренного кабинета затененный облик начальника вызывал невольную оторопь, словно самовластный богдыхан восседает на троне. И считай горе человеку, нарушившему покой повелителя. Но при грозном начальственном виде Павел Трофимович отличался нравом незлобивым, так что недалекие люди полагали такую мягкотелость за слабость и поначалу не воспринимали ЗамНОДа всерьез. Но Трофимович умел поставить зарвавшихся молодчиков на место. Не ругался матерно и громоподобно, такую бесшабашность позволял только начальник отделения, но и спуску не давал, заставлял переделывать отчеты и служебную документацию по десять раз. И не упрешься – нет визы курирующего зама, считай, что бил баклуши, а то вовсе чужое место занимаешь. Вот так… Рудневу туфту не вотрешь! А в остальном – душа человек.
      Павел Трофимович курил как паровоз, наподобие приснопамятного генерала Лебедя, добив одну сигарету, тут же прикуривал другую. Оправданием звучало, что никотин помогает сосредоточиться... Тут не поспоришь – паузы во время затяжек дают время обдумать не только подходящую реплику, а и окончательный ответ. Который, как правило, не допускал возражений, однако и неприятия не вызывал. Одним словом, ЗамНОДа – человек тертый, одновременно осторожный в суждениях, но и неподатливый на уступки. Сказывалась старая школа, пример ректора ВЗИИТа Робеля Романа Ивановича, которого Руднев частенько поминал в приватных беседах. Довелось тогда студенту-заочнику не раз общаться с бывшим заместителем Кагановича. Эти разговоры на отвлеченные темы и сблизили Паневина со старым кадром – оба почитали деятелей того времени не в пример нынешним «рыночникам». 
      Познакомился коммунальщик Паневин с начальником техотдела отделения в Алуштинском санатории, попав туда по профсоюзной путевке. Времечко было муторное – шла горбачевская «Перестройка». И лозунг «Ускорение» – под стук топоров, рубящих щедрую лозу, звучал, мягко сказать, несуразно. Безбашенный генсек повелел «на?чать» пьянству бой… Но дешевые крымские вина еще не перевелись в бездонных бочках потомственных виноградарей. Вот под звон бокалов и сошлись стар и млад – темы бесед не упомнить, но больше говорили о политике…
      Затем на новых должностях стали встречаться гораздо чаще, сфера служебных интересов совпала – социалка. А еще по странной логике руководство вменило в обязанность коллегам встречать губернатора области при частых визитах «первого» в Потемкин. «Сретение» обыкновенно происходило на границе района со стороны областного центра. Ждали «губера» и час, и два… Летом проще, знай благостно покуривай на приволье, зимой же в мороз согревались в выделенных для эскорта «Волгах», где приходилось придерживать язык при чужом человеке.
      Свиделись старые приятели без театральных китайских церемоний, как будто вчера расстались. Встреча оговаривалась как деловая, потому без лишних обсуждений «текущего момента» перешли к сути дела.
      Павел Трофимович внимательно прочитал ксерокопию письма обиженных учителей. При этом странно покачивал головой – не понять: то ли возмущался поведением директора, то ли осуждал страждущих наказания жалобщиков.
      Закончив читать, Руднев деланно крякнул и небрежно оттолкнул исчерненный листок, так, что тот, подхваченный воздушным потоком, чуть не слетел со столешницы.
      – Скажу так, Игорь… – и Трофимович достал сигарету, разминая твердую гильзу, добавил глухо, – получается явный поклеп на честного человека. – Раскурив, выпустив струйку дыма, развил мысль, – Раньше бы сказали: «А нехай клеве-шчут!» – теперь так нельзя, будут строчить и строчить кляузы, пока не найдут «отзывчивого человечка». И у Михаила Петровича возникнут нешуточные проблемы. Заклюют парня!
      – И я такого же мнения Павел Трофимович. Да на тормозах спустить не получится… Удачно, хоть писулька в «комиссию» попала, а если к ловкачу из «новых русских»… Тем ведь только дай повод – распотрошат человека, разденут до трусов.
      – Ладно… – протянул Руднев, – с кем еще на эту тему поговорить удосужился, дело деликатное...
      – Пообщался со знакомым инспектором гороно, человек старой закваски, нормальный мужик. Помог развеять сомнения по поводу педагогической несостоятельности Краюшкина, дал дельные советы...
      – А дальше... Надеюсь, понимаешь, что директор школы нуждается в помощи.
      – Понимаю... Потому и пришел в «отделение». Школа проходит по железнодорожному ведомству, а Ремнев Павел Трофимович по долгу службы курирует учебные заведения в округе. Что скажешь, дорогой товарищ?
      – Ну хватит, Игорь Сергеевич, не язви! Так выдал... для набора слов. Краюшкин директор толковый. Поначалу даже НОД отнесся к парню с недоверием, да быстро поменял собственное мнение. 
      – Вот и ответь на грязное обвинение?.. Причастен ли Краюшкин  хоть боком к присвоению финансовых средств, выделенных для устранение аварии отопления и приведения школы в божеский вид. Ну или, скажем проще, не украл ли хоть малость – стройматериалы там, металлопрокат какой… Наконец, шифер, будь тот неладен. 
      – Окстись, Игорь Сергеевич! Михаил денежки эти выбивал Христа ради по «верхним» инстанциям, да и навороченных коммерсов не гнушался. Безлошадный, за собственный счет мотался по области, а уж город  – пешком обежал вдоль и поперек. Какие, говоришь, там деньги?.. По крохам собирал…
      – А чего так хреново! Школа ведь казенное учреждение, пусть даже на балансе железной дороги. Непонятно, неужели нельзя отыскать десяток лямов не ради цветастых лозунгов на станциях, а для собственных детей. Позорище, одним словом!
      – И не говори, приятель… Дорога, да и отрасль как таковая, переживают лихие времена, – вздохнул Ремнев, – вместо развития приватизируют, прихватывают, что приносит мало-мальскую прибыль. Железяки, рельсы и даже метизы сдают в утильсырье за копейки. Знаешь, расплодили кругом пункты приема металла, хозяева-бандюки не стесняются даже силовой провод с ЛЭПов оприходовать.
      – Знаю, как не знать… В пригородах садовые кооперативы давно без света сидят, ободрали дачные воздушки. Уже который раз проходит информация об убитых током добытчиков цветного металла. Лезут идиоты на необесточенные опоры, какой тут страх наказания… – полудурки жизнью не дорожат.
      – Вот, вот, – докатились до ручки… Краснознаменная Дорога стала нищей, зарплату и ту нечем платить… Однако школу на произвол судьбы бросить нельзя. Руководство обязало предприятия узла оказать посильное содействие – не деньгами, разумеется, а неликвидным материалом и, главное, рабочими руками. Фонд зарплаты остался, а объемы работ упали. Первыми помощниками стали локомотивное и вагонное депо, ну и стройучасток подсобил. Пришлось, конечно, организовывать эту кухню. Дело как обстояло – предприятия выделяли необходимый минимум материалов, которые использовали без остатка, экономия проводилась страшная. Тут не то чтобы утащить – из дома принесешь, да так и случалось, чего скрывать...
      – Получается, Трофимович, что на Краюшкина напраслину возводят, только зачем, вот в чем вопрос?
      – Паневин!.. Игорь, чай не маленький мальчик – брось эту гамлетовскую риторику: «Быть или не быть…». Воспользуйся властью, найди авторов писульки, и картина откроется. Поверь опыту старика, в железке таких писарчуков на раз вскрывали, а потом гнали взашей, чтобы не воняли. Теперь сложней… демократия – что хочу, то и ворочу! Жаль, нельзя окорот на полную катушку использовать. Но не бойся, наверху товарищи поймут, каждый в такой шкуре запросто окажется, дай только волю языкастой шушере.
      – Молоток, Павел Трофимович! По-Сталински рассуждаешь, так и нужно, да вот беда, лопнула становая жила в стране…
      – Да, брат, давно пожинаем безотцовщину!
      На такой печальной ноте и расстались еще не утративший веру в справедливость депутат городского совета и старый сталинист, попавший в современность по ошибке.
      
      Вернувшись в городской совет, Паневин позвонил в паспортный стол. Начальницу – подполковника милиции заслушали недавно на обсуждении ситуации с наплывом кавказцев в город. Острую тему подняли коммунисты, по причине жалоб на засилье горячих парней в продуктовых рынках, якобы те изгоняют местных производителей, скупают по дешевке и продают втридорога плоды труда окрестных селян. Нашелся умник и спросил: «Чем объяснить легкость адресной прописки южных торговцев?..» Следом раздались и вовсе нелесные возгласы – тут уж явственно наметилась коррупционная тема. Разгоравшиеся дебаты пришлось свернуть, проблема приобретала острый политический характер. Благодаря Игорю Сергеевичу паспортистка отделалась легким испугом. А только потому, что не хотел председатель комиссии разругаться с городским отделом внутренних дел, там и так хватало оборотней в погонах. А подполковница, признательная спасателю, быстренько предоставила тому домашний адрес учителя труда железнодорожной школы.
      Разговор намечался не телефонный, да и не положено телефонного аппарата рядовому гражданину. Жил Трунов Владимир Алексеевич «в низах», так по старинке звался городской микрорайон. Разномастные цветные домики и кой из чего слепленные сарайчики пестрым рядном покрыли покатый подгорный берег реки, омывавшей город с востока. Узкие улочки то натужно карабкались вверх по склону, то шустро сбегали вниз. Сливались друг с дружкой, будто горные потоки, запутывали странника архаичной неразберихой, делали невольным свидетелем изнанки жизни.
      Игорь Сергеевич насилу отыскал жилище трудовика – ладный деревянный домик, обшитый шалевкой, с резными наличниками и ярко блестевшим оцинкованным коньком на двускатной кровле. Покраска без огрехов, стекла целенькие, печная труба не облуплена – кругом видна усердная хозяйская рука. Заборная калитка запиралась на никелированную щеколду, что редкость даже в буржуйских коттеджах. Задвижка отошла плавно, без лязга и скрипа. По выметенной асфальтовой дорожке Паневин подошел к утопленному в террасу крыльцу и окликнул хозяина.
      Трунов не заставил себя ждать. В дверях появился рослый сутулый мужчина с простецкой, отнюдь не интеллигентной физиономией, Паневин представился. Хозяин пригласил гостя внутрь, протянул для приветствия тяжелую мозолистую руку.
      – Владимир Алексеевич, – депутат не стал волынить и сразу перешел к делу, – в Совет поступила жалоба на директора школы Краюшкина Михаила Петровича.
      – О чем жалоба?! – не выдержал трудовик.
      – Да, якобы Краюшкин скверный руководитель – школу не стремится развивать, учителей притесняет, на руку не чист... Да и, собственно, гнать такого директора нужно взашей, – Игорь Сергеевич намеренно не то что сгустил краски, а тезисно, для большей наглядности, обобщил содержание письма.
      – Угу…– удивленно хмыкнул учитель труда. – Вот ведь люди пошли?! Нет ни стыда, ни совести... – и возмущенно добавил. – Наконец в школе стало тепло. А то трубы засрались, теплоноситель не циркулировал – мерзли зимой… 
      – Что еще скажешь, как о руководителе, да и человеке?.. Что не так, почему люди недовольны? Говори без затей, не стесняйся.
      – Не знаю, в чужую душу не влезешь. Да только зла директор никому не сделал, наоборот, крутится как пчелка по школе. Откуда только энергию берет?
      – Однако присутствуют проблемы, раз заставили людей обратиться с жалобой.
      – Да, какие-сякие проблемы… это у баб в головах тараканы шуруют, – Трунов ощутимо разволновался. – Вероятно, не нравится, что затрахал открытыми уроками, готовиться надо серьезно… Ну а нашенские учителки привыкли работать спустя рукава. При Зотове в школе тишь да гладь да Божья благодать, никто нервы проверками не треплет, живи себе спокойно.
      – Владимир Алексеевич, а Краюшкин на уроки труда приходил?.. Какие ощущения?
      – Само-собой посещал два раза, по слесарному и по столярному делу. Правда, заходил без предупреждения, по-свойски как к технарю. На трудах как?.. Главное, чтобы пацаны руками работали, ну и технику безопасности соблюдали. На  каждой пятиминутке опрашиваю по правилам безопасности. Ребятишки на зубок выдолбили, без правильного ответа, даже молоток не доверю.
      Почему так строго?..
      Иначе нельзя, уже ученый... Боже упаси, покалечить мальца!
      Паневин не стал выяснять подноготную «учености» Трунова, да и разговор велся о другом человеке. Боясь прервать нить удачно начавшейся беседы, спросил:
      – А дальше, дальше… Как проходил «разбор полетов»?
      – Поговорили о насущной беде – нехватке инструмента. Рубанки там, заточные круги изношены, у напильников насечки зализались, зубила крошатся, да не перечесть сразу… Составили тогда заявку и на следующий день пошли в НОДХа, пришлось самостоятельно по складским закромам полазить. Много чего тогда выписали…
      – А разве это не прямая обязанность директора?
       Не обижайтесь, Игорь Сергеевич. Скажу как на духу. По закону, конечно, так… Только последние десять лет обновлять изношенный инструмент приходилось за собственный счет, благо цены стояли копеечные. Разумеется, обращался за помощью, только ответ один – потерпи Трунов, обожди до светлых времен. Чувствуете разницу в подходах!..
      – Убедил Владимир Алексеевич, что  к «техническому труду» Краюшкин отнесся благосклонно. А вот нашли ли другие учителя у директора желаемое понимание? Педагоги, люди амбициозные, ощутив невнимание к собственной персоне, а уж тем паче безразличие, ради утоления больного самомнения готовы на отчаянный поступок. Наверняка в школе найдутся и такие персоны, кто усмотрел в критических замечаниях чуть ли не личное оскорбление. Уверен, такие впечатлительные люди в среде преподавателей, конечно, присутствуют.
      – Само собой, товарищ депутат – в каждом коллективе «всякой твари по паре», а школа не исключение. К примеру, в началке числятся две обиженные кумушки – строят из себя сирот казанских, вечно обделенные: то путевок не дали, то, извините, в попу не поцеловали.
      Трудовик Трунов больше и больше нравился Паневину – и за открытый характер, и за умение использовать соленое словцо.
      – В старшем звене из предметниц заносчивых гордячек хоть отбавляй. У кого муж крутой бизнесмен или начальник, а у кого амбиций выше крыши, интеллектуалки, мать ихнюю…
      – Володь, – Игорь Сергеевич уловил грань, когда разрешено перейти на «ты» – не в службу, а в дружбу, перечисли «воображал» поименно и с началки назови.
      – Хочешь, Игорь, узнать, кто кляузы строчит?.. – Трунов тоже перестал церемониться.
      – Угадал, Володя, хочу!
      – Да ради Бога, только не подумай, что стучу. Вчистую бабы оборзели!
      Через двадцать минут Паневин Игорь и Трунов Сергей разошлись добрыми друзьями.
      
      По дороге домой в голову Игоря Сергеевича закралась надоедливая провокационная мыслишка, не давшая покоя до поздней ночи.
      Не исключено, что изначально принятое мнение о клеветническом характере жалобы, мягко говоря, несостоятельно. Возможно, присутствуют факты, неизвестные давешним собеседникам, которые напрямую подтверждают правоту людей, написавших письмо. Не зря бытует поговорка «нет дыма без огня...». А если за Краюшкиным водятся грешки, открыто не бросающиеся в глаза, но, как и каждая низость, хитро скрываемые под личиной простодушия и показной доброты. И уже не важно, умышленно или непроизвольно совершен незавидный поступок, беда в том, что порушена справедливость, погублена надежда на добрые основы этого мира.
      Разобраться в возникшей коллизии поможет только доверительная беседа с автором жалобы. Только каким образом отыскать человека, пожелавшего скрыть собственной имя, под маской коллективного обращения. Первый вывод – аноним боится отвечать за предъявленные обвинения, даже если прав, не хочет стать стороной конфликтной ситуации. Иначе сказать – не уверен в собственной победе и опасается расплаты за проявленную откровенность или злостный вымысел. Второе – заявитель похоже одиночка, в противном случае, имея сторонников, что помешало тогда указать фамилии сообщников. Третье – автор определенно учитель, не завхоз, не техслужащих и не обиженный родитель ученика, так как указаны обстоятельства чисто педагогические.
      Игорь Сергеевич вчитался в список своевольных особ, составленный с помощью трудовика Трунова.
      Двух учительниц младших классов, называемых в обиходе «началка», раскованный Владимир Александрович считал тупыми гусынями, способными только сплетничать по углам. При возникновении маломальской угрозы личному благополучию  словоохотливость женщин мгновенно испарится. Тут же зароют головы в песок, прикинутся ничего не ведающими, не способными на критику начальства. Дамочки не станут писать подметные письма, удел теток плакаться в жилетки приятельниц или попросту надеть безобидную маску несчастных страдалиц. И носить эту личину, пока обида не рассосется сама собой.
      Игорь Сергеевич знавал подобных людей – вечно обиженных и недовольных даже по прозаическим обстоятельствам, словно с утра не выспались и белый свет не мил… Таким образом, учительницы начального звена исключаются из подозрений… остаются заносчивые предметницы.
      Итак: Первая в списке – Зоя Антоновна Полуйко, муж начальник станции Потемкин, по меркам местного масштаба – здоровенный начальник. Дама слишком раздутого о себе мнения, учительница географии и природоведения. Науки эти в сетке школьных часов малозначительные, да и Зоя Антоновна в деньгах не нуждалась, брала урочные часы по минимуму. И если здраво рассуждать, не станет Краюшкин – «хожалый с протянутой рукой» связываться с расфуфыренной географичкой. Да и для «мадамы» директор не объект челобитных в горсовет, когда у мужа выход на верхний уровень Дороги.
      Следующая строптивица – учительница биологии Бахарева Лидия Викторовна. По словам учителя труда – молодящаяся красотка под пятьдесят… Не замужем. Постоянно напоминает, что вхожа в городской бомонд, участница застолий со сливками общества. Позвольте только, в каком качестве… и почему сидит в непрестижной, отдаленной школе?.. Естественно, интеллектуалка, театралка и меломанка. На взгляд Трунова – школьной жизнью вовсе не интересуется, живет в другом – эфемерном мире. По логике,
мотивации как таковой нет. Возможно, по зауми решила взбрыкнуть. Хотя пожаловаться на директора могла в кулуарной обстановке, на рандеву вип-персон. Но это так… досужие домыслы. Пожалуй, что одинокая и несчастная женщина, которой не повезло в жизни, как ни старалась… Может такая настрочить жалобу – как пить дать, со скуки сочинит?!
      И последняя в «кондуите» трудовика – Струтинская Фаина Глебовна. Преподает русский язык и литературу. Если честно, то текст жалобы далек до образцов эпистолярного стиля, написан по трафарету заштатной адвокатской конторы. Впрочем, не факт, словесница схитрила намеренно, не оказала лингвистических навыков. А вот с мотивами – ситуация непонятная… Со слов Трунова, Струтинская в школе недавно, собственно, Краюшкин и принял беженку из ближнего зарубежья на работу. Получается, что обязана директору за проявленную чуткость и доброту. Но не зря говорят: не делай добра – не получишь зла! Не исключено, что здесь тот злосчастный случай… Наука объясняет этот психологический феномен, но нет смысла, рано размышлять над «природой вещей», прежде необходима твердая уверенность, что «литераторша» автор письма.
      На поверку вышло только двое «подозреваемых», а для того, чтобы отбросить сомнения, предстоит сличить подчерки учительниц и человека, написавшего жалобу. Вопрос – где найти образцы почерков? В канцелярию школы соваться преждевременно, остаются библиотеки, поликлиники, почтовые отделения, сберегательные кассы… Но бывший коммунальщик Паневин рассудил так: как правило, такие жалобы не единичны, водятся и другие писульки. А заядлого жалобщика медом не корми, только дай настрочить телегу на жилищную контору, ибо первый «козел отпущения» для сутяжника – коммунальные службы.
      
      Таким образом, первым делом по приходу на работу Игорь Сергеевич обзвонил приемные отделов администрации, получающие обращения граждан города. Попросил поискать адресантов, указав для подстраховки пять учительниц из перечня Трунова. Сам же не преминул полистать «входящие» журналы горсовета за последние три года. К собственному удивлению, нашлось заявление Елизаветы Шульгиной – «гусыни из началки» по едкому замечанию трудовика. Женщина в прошлом году просила помочь в поиске деда, пропавшего без вести в годы войны. Совет послал вопрос в Подольский архив, но потом дело застопорилось. Почерк Шульгиной напоминал страницы советских прописей, образцовая каллиграфия – но мимо…
      В круговерти рабочего дня анонимная жалоба на директора школы отошла у Паневина на второй план. Прибавились другие неотложные заботы, и только после обеда в чреде досаждавших телефонных звонков раздался заветный из жилищно-коммунального отдела. Пожалуй, интуиция на счет ЖКХ не подвела Игоря Сергеевича. В недрах обильной корреспонденции коммунальщиков как по заказу всплыла Струтинская Фаина Глебовна. Пришлось попросить тамошнюю секретаршу быстренько сделать ксерокопии и следом послать за ними закрепленного за комиссий помощника.
      С трепетной дрожью в руках, что редко случалось, Игорь Сергеевич разложил на столешнице интригующие странички. Намеренно, в предвкушении удачи смежил веки. Бинго! Хватило беглого взгляда на сличаемые тексты, чтобы понять – написано одним человеком.
      Преодолев радостное волнение, депутат вчитался в текст, адресованный  в отдел ЖКХ. Еще не вникнув в смысл жалобы, Паневин сразу обратил внимание, что послание жильцов дома, в котором живет учительница, носит характер коллективного. Под обращением стоят семь подписей с указанием занимаемых людьми квартир. Но «вишенкой на торте» была приписка с просьбой направить положенный ответ в адрес Струтинской. По логике, тот, кто сочиняет подобные заявления, сам же потом и пишет… Но не исключено игнорирование этого правила. Полной гарантии нет. А что, если писала не словесница…
      Собственно, жалоба, как и следовало ожидать, до неприличия банальна. Жилищная контора, обслуживающая дом, нерегулярно делает влажную уборку подъездов, не следит за придомовой территорией, не спешит выполнять заявки жильцов по протечкам кровли, ну и тому подобное… Обыкновенный набор типовых жалоб на муниципальное унитарное предприятие, сокращенно МУП – коммерческая структура, на которую заменили приснопамятные ЖЭКи. 
      Таким образом, переписка как бы подтверждает склочный характер мадам Струтинской, но в тоже время переводит учительницу в разряд «правдоискателей». Только пока не ясно – с каким знаком полярности. «Получается, рано обрадовался Игорь Сергеевич,– удрученно подумал депутат, машинально складывая бумаги в папку, – придется еще повозиться…».
      Но, видно, судьба не стала искушать Игоря Сергеевича, надоедливо раздался очередной телефонный звонок. Беспокоили из горздрава. Струтинская и там успела нарисоваться, жаловалась на нерадивость участкового терапевта. Вот ведь – кляузница!
      Сличив принесенную нарочным ксерокопию, Паневин, наконец, облегченно вздохнул. Почерки в трех петициях оказались идентичны.
      И что теперь?.. В практике Паневина еще не встречался случай раскрытия анонимности, но это еще половина беды. Каким образом обустроить беседу с автором жалобы, побудить учительницу на откровенность, не вызвав желания уйти в отказ, или до кучи устроить прилюдную истерику. Одним словом, сделать из депутата исчадие зла, выставив нарушителем этических норм, покусившимся на честь и достоинство гражданина и женщины. Такие бабенки горазды на какие угодно изжоги, вплоть до инсценировки изнасилования. Возьмет и порвет на себе кофтенку, обнажит грудь, а там потом докажи, что не лох... Встречаться с такой фурией наедине без свидетелей крайне опасно, да и излишне – не признает потом собственных слов. А какая тогда доверительность при свидетелях, депутат не следователь правоохранительных органов и не вправе требовать искренности? 
      Дилемма получается...
      
      И не с кем посоветоваться… Председатель совета?.. Тут и к бабке не ходи, устранится. Позвонить в Дорогу – как бы вынесешь сор из избы, да и директора подставишь. Направить письмо в прокуратуру с собственным комментарием – сделать из мухи слона. Попросить помощи у заместителя НОДа, так Руднев рассудит по меркам тридцать седьмого года. А не пойти ли в Райпрофсож, попросить совета у профсоюзного лидера отделения дороги. Самойлов старый опытный лис, да и месткомы линейных предприятий, в том числе и школ, наверняка прикормлены и не пойдут против хозяина санаторных путевок. Короче, беспроигрышный вариант – отдать это двусмысленное дело на общественный суд. И волки сыты, и овцы целы… 
      Самойлов Василий Макарович по расхожей в те годы молве, занимал в иерархии  Потемкинского отделения второе место после НОДа. И не мудрено, и возрастом, и производственным багажом, да и могучей статью Самойлов выгодно выделялся среди остальных железнодорожников. Говаривали, что полная тезка Шукшина выхлещет литр водки – и не в одном глазу!.. Кстати, фактор весомый при выборе кандидатов на замещение должности председателя Райпрофсожа. Паневин помнил курьезный случай, поведанный начальником вагонного депо, также претендовавшим на этот пост. В приватной беседе председатель Дорпрофсожа – кадр, прошедший огни и воды, посетовал: «Извини, Михайлович, боюсь, подведешь – печень слабая, пить не умеешь. А тут, брат, должность обязывает фигурировать в застольях и выглядеть как огурчик. Полагаю, не справишься?..»
      Ну вот, Василий Макарович уже лет …ндцать уверенно исполнял порученные руководством обязанности, в чем и преуспел. Выслушав объяснение депутата, Самойлов негодующе поджал губы и немедля позвонил, вероятно, месткому железнодорожной школы.
      – Алевтина! Надеюсь, узнала?.. – и, обратившись к депутату, спросил, – когда назначить встречу?
      – А как сподручно будет? Да хоть завтра часиков в десять…
      Самойлов перевернул лист настольного календаря:
      – Годится! – и уже в трубку телефона… – Слышала – завтра в десять, как штык! – На ответ женщины произнес командирским тоном, – вот тогда и узнаешь… Да не ломай попусту голову. Совет твой нужен… – и беспрекословно завершил, – жду!
      – Да уж, Василий Макарович, как в армии, – сподхалимил Паневин, – дисциплина, однако!
      – А то!.. – усмехнулся профсоюзник, – чай, железнодорожные войска… – и уже в голос засмеялся. Смахнув тяжелой ладонью остатки смеха, добродушно предложил, – чайку?..
      А потом председатель Райпрофсожа подробно рассказал о новом директоре школы. Отдел учебных заведений Дороги своеобразная епархия и редко нуждается в советах местных структур. Так и тут, назначили Краюшкина экспромтом без лишнего согласования. Но Самойлов не стал возражать – уже знал работника с положительной стороны по предыдущей школе. Правда, чуток обиделся, что профсоюзы изначально проигнорировали, но виду не показал, не красна девица…
      – Краюшкин – парень хваткий, но, добавлю еще, и даже чересчур смелый. Когда сказали, что денег в отделе учебных заведений нет, а на Дорогу рассчитывать не приходится, парень метнулся по местным органам. В городе получил отлуп, мэр, видите ли, сослался, что железнодорожная школа не предусмотрена в потемкинском бюджете.
      – А почему тогда директор не обратился в городской совет?!
      – Извини уж, Сергеевич, откуда депутаты денег возьмут, опять же к главе города с протянутой рукой, тот ясно дал понять – в городе нет денег для ведомственных учреждений.
      – Какая несправедливость! По справке... большинство учащихся школы не дети железнодорожников, приписаны к этой школе территориально – живут рядышком.
      – Ну как, не понимаешь?.. Вокзалом тоже пользуются не одни железнодорожники, да числится в Министерстве путей сообщения. Вот так… По сути, мэр прав.
      – Да, жаль, тогда еще функционировал старый состав совета – сплошь беззубый. Нынешний избран в сентябре прошлого года, а только в октябре получили полномочия.
      – Парень по наивности тоже рассчитывал на всесилие депутатов, потому и обратился аж к депутату Государственной Думы. Точнее, депутатке, да знаешь к кому… «Демократка» вникла в проблему школы… и пообещала написать письмо самому Министру.
      – Охренеть! Ведь после такого письма отдел учебных заведений полетит вверх тормашками!
      – Соображаешь, Игорь Сергеевич… Вот и Краюшкин вовремя смекнул и позвонил начальнику.  «Генерал» аж за голову схватился. Пришлось отказать искреннему порыву «народной избранницы».
      – Дальше знаю... Губернатор не помог, но выручила «красная» Областная дума. Признаться, Василий Макарович, сам побывал три года назад в такой шкуре, понимаю, с чем пришлось столкнуться директору школы, потому и взялся за это дело.
      – Ну вот видишь, Игорь Сергеевич… Райпрофсож аккурат так рассудил – дали Краюшкину почетную грамоту, а к лету семейную путевочку на юг заказали, пусть подправит здоровьишко, а то парень замотался, одни глаза остались...
      – Спасибо, Василий Макарович, я еще раз убедился в собственной правоте.
      
      Как и договаривались, ровно в десять Паневин открыл дверь кабинета председателя Райпрофсожа. На диванчике у окна, стиснув колени, сидела женщина лет пятидесяти с обильной проседью в короткой модной стрижке.
      – Мартынова Алевтина Ивановна, – представил незнакомку Самойлов, – местком школы, учитель химии и биологии. И после «расшаркиваний» депутата доверительно сообщил, – пришлось вкратце объяснить возникшую ситуацию с Краюшкиным, – и оправдываясь, – Игорь Сергеевич, не обессудьте – ничего не навязывал, не подговаривал… Да и не успел бы растележиться, товарищ местком только пришла. 
      – Не беспокойтесь, Василий Макарович – ничего не подумаю, с какой стати... – и уже обращаясь к учительнице. – Спасибо, Алевтина Ивановна, что откликнулись, нашли время побеседовать.
      Женщина подобострастно улыбнулась и, уловив одобрение в глазах председателя Райпрофсожа, разгладив юбку, произнесла вкрадчиво, – Василий Макарович по пустякам вызывать не станет, тут ведь задета репутация директора школы.
      – Да нет, не волнуйтесь... О достоинстве Михаила Петровича речь не идет, реноме (щегольнул словом) директора неуязвимо. За человека говорят сделанные дела. Хотелось только расставить точки над «и».
      После нудной преамбулы, коснувшись содержания письма, Паневин не преминул назвать автора полученной анонимки. Тем самым намеренно подчеркнул, что тайное становится явным – и не по прошествии времени, а при должной мотивации в короткий срок.
      Внимание депутата невольно отметило, как при упоминании имени Струтинской в глазах председателя местного комитета блеснули колючие огоньки. Определенно, фигура словесницы не пользуется расположением Алевтины Ивановны. Что и нашло подтверждение в гневном потоке слов, опровергающих обвинения, отраженные в письме.
      Выходило, что не только трудовик Трунов, не таясь, отрицает глупые наветы «русачки». Со слов Мартыновой получалось, что и здоровый коллектив педагогов школы горой стоит за Краюшкина и другого руководителя и не смеет желать.
      А вот на Фаине Глебовне Струтинской местком отыгралась сполна:
      – Ах, мерзавка такая! – негодование распирало женщину. – Какая у человека черная неблагодарность?! И откуда такая самонадеянность, ишь, цаца высокомерная?..  Бессовестная!. Какими бесстыжими глазами будет теперь смотреть на наших учителей? Да, как хабалка посмела послать фальшивое коллективное письмо преподавателей школы, сделать поклеп на директора?! Как у нее хватило наглости прикрыться ничего не ведающими людьми?!
      – Ладно, успокойся Ивановна, выпей-ка лучше воды, – подал голос Самойлов и, сделав хитрое выражение, добавил поучительно. – Вот что, Алевтина Ивановна, на-ка держи чистый бланк, вот и ручка… А напиши-ка профсоюзную характеристику на Краюшкина Михаила Петровича.  Да и скрепим текст печатью Райпрофсожа. Отдадим бумагу Игорю Сергеевичу, пусть приложит в дело. – И, посмотрев в упор на Паневина, безапелляционно отчеканил, – Правильно мыслю, товарищ депутат?
      Тому ничего не осталось делать, как согласиться с ушлым председателем Райпрофсожа. Да и в самом деле, что есть у Паневина – одни пустые слова, которые никуда не пришьешь… А тут возникает официальная справка, заверенная гербовой печатью, чего еще прикажите пожелать…
      – Да, да! – встрепенулся Игорь Сергеевич, – получается чистый козырь. Так уж, если Струтинская не успокоится, можно на нее и в суд подать за клевету.
      – Василий Макарович, – подала голос Мартынова, а когда писать характеристику, здесь что ли?
      – Иди к подружке секретарше, там и сочините, только побыстрее… Да и сверху в углу не забудь написать: «Дано по месту требования».
      Пока председатель местного комитета школы трудилась на литературном фронте, Паневин и Самойлов по-приятельски, не стесняясь крепких выражений, обсудили новых назначенцев и по линии железной дороги, да и кадровые подвижки в администрации города. Выходило, что взяли моду назначать откровенных дураков и бездельников.
      Наконец, подоспел меморандум, придуманный двумя женщинами. К слову сказать, приятельниц излишне учить писать заковыристые бумаги, руки «профсоюзниц» давно набиты на этом деле.
      Зачитав характеристику вслух с выражением, как заправский декламатор, Самойлов деловито справился у депутата:
      Годится, Игорь Сергеевич?! – и, не дождавшись ответа, спешно заключил, – думаю, содержание что надо!
      Паневин не стал возражать, с подобными дифирамбами пишут представления к правительственным наградам в Москву.
      Довольный председатель Райпрофсожа  черканул «согласовано», лихо расписался и, смачно дыхнув на печать, штампанул фиолетовый оттиск.
      Игорь Сергеевич уже собирался поблагодарить Самойлова и Мартынову за «проявленную гражданскую сознательность», но осекся, заметив потугу учительницы произнести нечто любопытное. Получив «добро» начальника, Алевтина Ивановна заговорщицким тоном рассказала, что Струтинская числится в школе с начала текущего учебного года. Беженка из ближнего зарубежья, там нес службу муж, теперь отставной военный. Краюшкин с неохотой взял женщину на работу, поговаривали, что на директора надавил сам начальник Отделения.
      Но только бы это… Досужие кумушки, а в школе таких с избытком, разузнали «подноготною» блатной учительницы русского языка и литературы. Фаина Глебовна, местная уроженка, девичья фамилия – Брыксина. Отец подвизался в отделении Дороги, мать товаровед железнодорожного ОРСА.
      – Охереть, – не выдержал профсоюзный лидер, – теперь стало ясно! Ейная мамашка в семидесятых крутила с НОДом, вот по старой памяти и пошла на поклон… Ах, дешевый потаскун!
      Паневин знал, что Василий Макарович не любит «засидевшегося на троне» начальника Отделения, и с нетерпением ждал отставки старика. На это «свято место пусто...» давно сватали ближайшего друга Самойлова, начальника центральной станции Дороги. Игорь Сергеевич внутренне возликовал, обретая, пусть и косвенно, в Райпрофсоже надежного союзника. 
      По брезгливой ухмылке Алевтины Ивановны Паневин догадался, что тот адюльтер не новость для школьного месткома.
      Игоря Сергеевича неизменно удивлял пристальный интерес женщин к подробностям, мягко сказать, частной жизни влиятельных людей, да и общих знакомых, что поприличней.
      И тут месткомша, словно опасаясь подслушивания, выговорила тихоньким голоском:
      – В школе ходят поганенькие толки… – сотворив интригующую паузу, елейно продолжила, – некоторые из учителей школы помнят Фаину Брыксину, еще студентку Потемкинского пединститута. Девица выделялась среди сверстниц ухоженностью и модным гардеробом, недаром – мать заправляла в ОРСе. Но в тоже время отличалась ветреным нравом, меняла парней как перчатки. Такие частности из памяти не исчезают… На красотку положил глаз молодой инженер, – Мартынова загадочно улыбнулась, – Так кто? Можете себе представить?! Да, Краюшкин! Только недавно парень распределился по окончании вуза в наш город.
      – Ну, даешь угля, Алевтина! – хлопнул по коленям Самойлов и одобрительно добавил. – Владеешь ситуацией, молодец!
      – Так что с того? – удивился Паневин, – мало ли кто по молодости девок не окучивал… Извините за прямолинейность, но не вижу тут криминала, – помолчав, поправился. – Или Михаил Петрович Струтинской ребеночка сделал?
      – Да нет, обошлось… Только вначале, по приходу в школу, Фаина прохода мужику не давала. Вспомнила прошлую любовь, видимо, решила воспользоваться случаем и упрочить собственное положение. Возомнила стать фавориткой директора. Своевольничать захотела. Крутить школой понадобилось...
      – Ну!.. – насел Райпрофсож, – а Краюшкин чем ответил?
      – Не знаю, но верно поставил выскочку на место, не дал бабенке развернуться…
      – Молоток, Михаил Батькович! – Самойлов удовлетворенно потер ладони.
      – Вот Струтинская и закусила удила, решила отомстить за холодность бывшего ухажера. Иной причины и не вижу… – завершила повествование Алевтина Ивановна.
      Попросив месткома школы не распространяться о сегодняшнем разговоре, сделать вид, что ничего не знает ни о жалобе, да и других потугах словесницы опорочить директора, Игорь Сергеевич заспешил в городской совет. Подоплека жалобы стала ясной, как божий день. Только что теперь делать?.. Паневин намеренно не стал просить совета у председателя Райпрофсожа, Самойлов расценит тот факт как слабость, неумение решать больные вопросы, а значит, профессионализм депутата окажется под сомнением. А надо ли то?!
      Но и предпринимать поспешные действия на страх и риск (сказать по-одесски) – таки стремно?!
      
      Хотя в голове уже смутно вырисовывались контуры некоего плана: А что, если по-доброму побеседовать со Струтинской, объяснить женщине допущенную опрометчивость. Растолковать, что ничего, кроме неприятностей, та таким способом не достигнет. Так как правда, увы, на стороне Краюшкина.
      Угрожать публичным разоблачением или иными санкциями не стоит – склочная учительница непременно разъяриться, для виду сдержит себя, но замыслит новую каверзу, исключительно гадкую и недоступную контролю Паневина. Станет писать в областные и столичные инстанции, заодно очерняя и депутата, приписав тому попирающие свободу слова методы работы. И уж тогда наверняка найдутся дуболомы – рьяные борцы за справедливость полезут загребущими руками в работу городского совета, нагнут председателя, а уж бедному директору тогда вовсе не сносить головы. Да и Игорю Сергеевичу после обвинений в покушении на демократические основы грозит отставка, а то и волчий билет.
      Вот бы найти дипломатичный подход к стервозной женщине, повлиять на дамочку через подруг, ну или задеть обостренно чувственные стороны бабьей души. Только какие – вот вопрос на засыпку?
      Да этак, в поисках способов влияния депутат провозится с жалобой учительницы русского языка и литературы до морковкина заговенья. Да и стоит ли овчинка выделки?.. Струтинская женщина своеобразная, по словам месткома, персона, смолоду не питавшая склонность к нравственности, а уж тем паче морализаторство такой недоступно априори. Крепкий орешек! Выходит, что пока с учительницей лучше не связываться…
      И еще закралась одна упрямая мыслишка…
      Доверять словам Мартыновой Алевтины Ивановны может только человек, не знающий женский характер. У редкой бабы «вода в жопе удержится», коль узнала столь скандальную новость.
      А потому, предваряя возможную утечку, Паневин решил: «Переговорю-ка вначале с директором школы, предупрежу честного человека…» 
      Не откладывая задуманное на потом, Игорь Сергеевич по прибытию в совет тотчас созвонился с директором школы, благо тот оказался на месте. Встречу назначили на шестнадцать часов.
      Усевшись в кресло поудобней, депутат вчитался в профсоюзную характеристику Краюшкина.
      Проскользнув дифирамбы о неутомимых хозяйственных трудах директора по восстановлению школьного здания, педагогических дарованиях и эрудированности, Паневин заострил внимание на описанных организаторских способностях Краюшкина:
      «Михаил Петрович проделал серьезную работу по сплочению персонала учебного заведения в учебно-воспитательном процессе, совершенствовании педагогических навыков и культурно-эстетического уровня педагогов. Особое внимание директор уделяет обеспечению благоприятного нравственного климата в коллективе, проявляя чуткость и понимание к запросам людей, проблемам и сложностям в реалиях настоящего времени», – далее перечисляются тематики педсоветов, совещания при директоре, показательные открытые уроки учителей, праздничные и торжественные мероприятия.
      Паневин перескочил строчку и продолжил чтение: «Следует отметить результативную работу Михаила Петровича с родителями учащихся, направленную на формирование целостного психолого-педагогического подхода к воспитанию детей, а также тесного взаимодействия семьи и школы», – названы родительские собрания, рейды к неблагополучным семьям, детские утренники и танцевальные вечера. 
      Ну и как обойтись без профсоюзного акцента…
      «М.П. Краюшкин принимает активное участие в работе профсоюзного комитета школы, всячески поддерживает профсоюзные инициативы и проводимые мероприятия», – идет перечисление профсоюзных собраний и проделанных акций, где директор живой участник.
      «Да уж!.. – подумал Игорь Сергеевич, быстро дочитав до конца обширного меморандума, – Бойкий слог у Алевтины Ивановны, видать, женщина тертый общественник, коль так поднаторела в канцелярите. Однако официальный стиль характеристики не дает повода обвинить Мартынову в предвзятости или иных корыстных помыслах. И это серьезный аргумент в пользу Краюшкина…»
      Обедать домой Игорь Сергеевич не пошел, чуток закусил в буфете городской администрации, а вернувшись в кабинет, прикорнул на стульях, расставленных в ряд возле архивных шкафов. Последнее время Паневин частенько так поступал, что и оправдано… Закрывшись на ключ, депутат позволял себе подремать лишние полчасика, не опасаясь обвинения в отсутствии на рабочем месте. А запертую дверь легко оправдать желанием сосредоточиться в одиночестве, чтобы никто не мешал. Дневной сон помогал восстановить не только физические силы, но и душевное равновесие – необходимое условие столь нервной работы.
      Наконец, рабочий день вступил в заключительную фазу, за стенкой заглох стук печатной машинки, но зато раздались возбужденные голоса сотрудниц, загодя наводящих марафет и на столах, и на собственных личиках.
      В четыре часа пополудни раздался осторожный стук в дверь. Пришел Краюшкин. Роста директор выше среднего, не тощ и не упитан, комплекция и выправка, как говорится, армейская. Мужчина определенно взволнован, что выдавали ходящие желваки на до иссиня выбритых щеках. Серые глаза смотрели настороженно, словно ожидая подвоха или еще какой пагубы. Непроизвольно поглаживая рано поседевшую шевелюру, представился:
      – Краюшкин Михаил Петрович. Явился, как и назначено...
      – Проходите, присаживайтесь…
      Гость осторожно присел на краешек стула, сложил руки на коленях, вопросительно взглянул на Паневина…
      – Да не волнуйтесь так… Хочу, Михаил Петрович, посоветоваться по одному деликатному вопросу. Сразу предупрежу, разговор наш приватный. Оргвыводов делать не стоит, дело, в сущности, чисто житейское, – Паневин понимал щекотливость ситуации и старался подбирать удобоваримые выражения. – Некая, скажем, экзальтированная дама настрочила жалобу…
      Краюшкин напрягся, сжал кулаки и поджал губы, но смолчал.
      – Не берите в голову, Михаил Петрович. Комиссия сумела разобраться в подоплеке этого письма. Кстати, анонимного, но автора удалось определить. Анонимка носит клеветнический характер, но зарегистрированное обращение нельзя проигнорировать, ответ истец, конечно, получит. Но считаю необходимым ознакомить, – Паневин дружелюбно посмотрел на директора, – «потерпевшую сторону» с содержанием жалобы, дабы предостеречь от возможных последствий и выбрать правильную стратегию … – депутат усмехнулся, – с жалобщицей. Прочитайте, пожалуйста, – протянул Краюшкину исписанный листок.
      Мужчина взял страничку слегка дрожащей рукой, определенно пытаясь скрыть возникшее волнение, но депутата не провести. Да и физиономия директора, по мере чтения жалобы, как лакмусовая бумага отразила внутреннее состояние чтеца. Поначалу выступили красные пятна, разрастаясь, стали окрашивать кожу в багровые тона. Но вот Михаил Петрович, закончив чтение, бессильно отпрянул на спинку стула, закусил губу, исключив матерный вопль негодования. Щеки и лоб стали мертвенно бледными. Паневин даже испугался – чего доброго парень грохнется без сознания. Но пронесло. Краюшкин взял себя в руки, резко выдохнул и произнес деланно умиротворенным голосом:
      – Спасибо, Игорь Сергеевич, что предупредили. Признаюсь, ошарашен!.. Даже в голову не приходило, что вызываю неприязнь у людей, а уж у коллег в особенности. Представить трудно – кого пришлось обидеть, а чтобы навредить… и в помыслах не держал. Обидно, конечно! Честно сказать, сколько трудов положено, – директор тяжко вздохнул, – но, видать, не угодил, не так делал, не до конца правильно…
      – Не корите себя, Михаил Петрович. Понимаю, что приятного мало, когда грязью обливают, инсинуации плодят, раздор сеют… Помните, у Гоголя или еще у кого: «Подл всяк человек!..» – и Паневин засмеялся собственной придумке. – Но приходится с этим жить, ничего тут не попишешь. Быть руководителем не мед, на «каждый роток не накинешь платок», наверняка найдутся недовольные злопыхатели, главное – палец тем в рот не клади. Извините за грубость, остается только – насрать и растереть! 
      В последней фразе депутата Краюшкин почувствовал исходящую поддержку, что дало сил, вернулась уверенность в собственной правоте.
      – Извините, Игорь Сергеевич, а кто автор жалобы, если не секрет, поделитесь, пожалуйста.
      – Да нет никакой тайны – учительница русского языка Струтинская Фаина Марковна.
      – Боже, сохрани! Даже страшно подумать... Такая милая, обходительная, интеллигентная женщина. Ха-ха, уж ей-то чем не услужил? Взял на работу, разряд подтвердил, поддерживал, как новенькую… Да и ровно Струтинская держалась, с чего так взбелениться?..
      – «Не делай добра, не получишь зла!» Работает народная мудрость, не зря придумана, – депутат осклабился. – Или первый раз с подобным столкнулись, Михаил Петрович? – помолчав добавил. – Думаю, не первый. А скажи-ка, мил человек… – Паневин нарочно запанибратствовал, – на пустом месте злоба не возникает, не было ли раньше меж вами конфликтов каких, ссор, недоразумений? Знаю, давно с Брыксиной-Струтинской знаетесь.
      Краюшкин округлил глаза и возмущенно воскликнул:
      – Да не знаюсь с этой женщиной, нужна была такая знакомая?!.
      – Эх, Михаил Петрович… – шила в мешке не утаишь! Чего уж там, здесь как у врача – сознавайтесь… – и засмеялся по-доброму.
      – Простите, Игорь Сергеевич, не допер, что в городском совете, как в НКВД – все о человеке известно.
      А то! – хмыкнул депутат, – тут, брат, не шути… Говорите, для собственной пользы, говорите…
      – Ладно… Чего скрывать, имелась глупая интрижка. По молодости лет ухаживал за студенткой Брыксиной. Да только недолго. Приятели открыли глаза... – мужчина замялся.
      – Не тушуйтесь, скажите как есть.
      – Да, давалка Брыксина, жучка крученая! А держалась словно принцесса какая… Не было с ней интима! Пудрила мозги, целку из себя строила, охмурить, видимо, хотела. Спасибо пацанам, вовремя на истинный путь наставили. Не стал больше ходить на танцы в городской парк, а телефон тогда не по чину, вот и разошлись как в море корабли.
      – И все?!
      – Богом клянусь, больше с Файкой не связывался, видел пару-тройку раз, да на другую сторону улицы переходил. Да и не нужен, наверное, девке стал… А потом и след Брыксиной простыл. До прошлого года не встречались.
      – А что случилось?
      – Да, начальник Отделения, старый хрыч, сосватал Струтинскую в школу. Вот такой подарочек! Не стал НОДу перечить, поддержку школе обещал… Скрепя сердце принял дамочку на работу.
      – Дальше...
      – Разговора о прошлом знакомстве не произошло. Да только и так ясно… Стала курва увиваться вокруг меня, чувствую, облапошить хочет. Но ученый стал, не мальчик… Не шел на контакт! Ну а после Нового года Струтинская отвязалась, видимо, поняла – не светит запудрить директору мозги…
      – Вот и понятненько стало, Михаил Петрович, откуда ноги у жалобы растут, – и завершил отеческим тоном. – Ладно, разговор, как и говорил – тет-а-тет. Ничего не предпринимайте, якобы не в курсе… Разберемся… Потом сообщу о результате.
      На том и порешили…
      
      Игоря Сергеевича давно подмывало поделиться с женой каверзным поручением председателя совета. Но не представлялось подходящего случая. Вечером за ужином благоверная, уловив приподнятое состояние мужа, поинтересовалось:
      – Гаркунь (так ласково называла), чего сияешь, как медный самовар? Не таись, давай вместе порадуемся…
      Волей-неволей Паневину пришлось подробно рассказать супруге о жалобе на директора школы, проведенные встречи и давешнюю беседу с Краюшкиным. В надежде на дельный совет близкого человека спросил:
      – Ума не приложу, как лучше обтяпать эту мутатовину? По логике следовало пообщаться с заявительницей. Да, не знаю, с чего начать, как прищучить профуру?! Боюсь, вывернется училка, как уж на сковороде, устроит скандал или еще какую гадость. Скажи, Галка, как женщина рассуди… Будь на месте Струтинской, что не в жилу той покажется, с чего стерва задницу подожмет?..
      – Будто сам не знаешь... Такие падлюки боятся, только когда окажутся в одиночестве, когда окружающие станут пальцем тыкать, считать поганкой. Пугни, что напишешь в школу, а коллеги выведут нахалку на чистую воду.
      – Признаться, и сам такого мнения. Но один ум – недурно, а два – здорово! – улыбнулся придуманному каламбуру, заключив победно. – Так и сделаю!
      Не досмотрев новостной блок в телевизоре, Игорь Сергеевич, прихватив записную книжку и телефонный аппарат, уединился в ванной комнате. Не хотелось услышать потом критических высказываний Галины о мямле муже. Отметив собственную дальновидность, депутат набрал номер учительницы, выясненный накануне.
      В трубке раздался хриплый мужской голос. Наверняка сожитель – отставной майор-артиллерист. Невелика сошка по чиновничьим меркам – опасаться не стоит. Как можно официальней депутат попросил пригласить к аппарату гражданку Струтинскую.
      Пришлось малость обождать, наверняка супруги удивились вечернему звонку с настораживающим подтекстом – «гражданка» и обсудили «нештатную» ситуацию.
      – Струтинская слушает?.. – прозвучал взволнованный женский голос.
      Игорь Сергеевич представился по полной форме и без извинительных преамбул перешел к сути дела:
      – Фаина Марковна, социальная комиссия рассмотрела ваше обращение по поводу Краюшкина Михаила Петровича, – намеренно сделал паузу. В трубке слышалось только напряженное дыхание… – Хочу сказать, что в работе директора школы не обнаружено противоправных действий или иных злоупотреблений. Одним словом, написанное вами заявление признано инсинуацией, не влекущей принятия административных или общественных мер воздействия. Вам следует явиться в городской совет для получения письменного ответа на поданную жалобу.
      – Извините, товарищ депутат, но я здесь ни при чем, так как не писала жалобу на директора школы. Вы ошибаетесь.
      – Позвольте, Фаина Марковна, авторство письма комиссией установлено, не стоит отпираться…
      – Это ошибка. С какой стати мне идти за ненужным ответом на чужие писульки. Извините, но разговор закончен!
      – Не спешите!.. Тогда ответ вышлем в адрес профсоюзного комитета школы, полученное обращение носит характер коллективного… Так пусть местком и разбирается с заявлением, заодно установит авторство, как говорится, флаг профсоюзу в руки. Боюсь, дорогая Фаина Марковна, возникнут серьезные неприятности.
      – Не смейте угрожать! Иначе буду жаловаться в прокуратуру.
      – Ох, Фаина Марковна, будьте благоразумны… Советую ознакомиться со статьей сто двадцать восемь Уголовного кодекса РФ «О клевете», датированной тринадцатого июня девяносто шестого года. Уверен, указанная статья распространится на вас в полной степени. Не играйте с судьбой!..
      В телефонной трубке возникли шумы, похожие то ли на сдерживаемый кашель, то ли на нервические всхлипы.
      – Жду разумного ответа, Фаина Марковна.
      Кашлянув, женщина ответила уже заискивающе:
      – Прошу прощения, Игорь Сергеевич, не подумала... Когда лучше подойти и в какой кабинет?
      – Второй этаж, кабинет шесть, Паневин. По времени – давайте завтра с утра. Определитесь по расписанию уроков.
      – Буду ровно в одиннадцать.
      – Не опаздывайте, вахту предупрежу…
      – Извините еще раз, Игорь Сергеевич. Так неожиданно…
      – До встречи, Фаина Марковна, не болейте! – и депутат положил трубку.
      
      Струтинская Фаина Марковна, вопреки представлению Паневина, оказалась на удивление привлекательной дамочкой, слегка худощавой, лет за сорок. Еще не поблекшее благородное личико оттеняла копна густых каштановых волос, прическа, да и внешний облик говорили, что незнакомке не чуждо кокетство, присущее женщинам-вамп. Но из под нависших бровей колюче смотрели серые глаза, да и ярко накрашенные губы с волевыми складками по краям выдавали натуру властную и своевольную. Что поневоле настораживало и не располагало к излишней искренности.
      Женщина представилась и, не ожидая приглашения, изящно уселась в кресло у журнального столика, предназначенное для старых знакомых. Заложила ногу за ногу, демонстрируя колени, обтянутые черной лайкрой. Игоря Сергеевича шокировала такая лихость, что даже непроизвольно сглотнул подступивший к горлу комок. Но вовремя откашлялся и сделал вид, что перебирает ворох служебных бумаг. Затем оценивающе взглянул на заносчиво восседавшую словесницу. Подчеркивая значительность момента, слегка пробарабанил пальцами по столешнице, хотя в голове скользнула отчаянная мысль: 
      «А что, если училка последует примеру героини «Основного инстинкта» и вольготно раздвинет ножки, показав промежность. Этого еще не хватало!..» – подумал с ужасом, но вида не показал.
      – Фаина Марковна, – начал депутат официальным тоном, – не стану скрывать собственного желания. Хочу завершить это дело миром. Думаю, никому не нужна лишняя огласка, да и нервы попусту трепать никому не стоит.
      – Ну почему же?.. – встрепенулась учительница. – Вечером поразмыслила и пришла к выводу. Вы, Игорь Сергеевич, получили информацию от людей, лояльных директору, но скажу, что есть педагоги, недовольные Михаилом Петровичем, встречаются даже обиженные…
      – Ну и ладно, коли так… А скажите, пожалуйста, вас Краюшкин, чем обидел, в чем ущемил?
      – Ну, эта тема деликатная, лучше промолчу, не так подумайте...
      – Позвольте Фаина Марковна, будем откровенны. В школе, увы, не тайна – старая интрижка студентки с молодым человеком по имени Михаил. Прошло столько лет, быльем поросло… Давно пора забыть, извините, грехи молодости… с обеих сторон. Скажите, что не прав, Фаина Марковна?! – Паневин акцентировал последнюю фразу.
      – Да что вы знаете?!
      – А стоит ли тогда ворошить, как говорится, дела прошедших дней? Обвинения прозвучали на Михаила Петровича сегодняшнего. Человека марают грязью, которую директор не заслуживает.
      – Так уж не заслуживает?! Да и грязью пачкать Краюшкина никто не собирался. Всего лишь следовало обратить внимание – тот ли человек поставлен руководить школой? Не найдется ли лучше, гораздо способней и деликатней?
      – Да уж, терминологию выбрали, как у Владимира Ильича в «Письме к съезду», когда тот характеризовал Сталина. Надеюсь, изучали курс общественных наук в институте?.. – уловив кивок собеседницы, продолжил задумчиво. – Да, только вождь злопыхал на преемника из-за Крупской, якобы секретарь ЦК с теткой грубо обошелся. Ну да и Струтинская – не Ленин, а Краюшкин – не Сталин. Обыкновенные люди… Чего делить надумали, Фаина Марковна?!.
      – Мне с директором, выражаясь, по-вашему, делить абсолютно нечего. Но и молчать не имею права, когда современной школой руководит человек, крайне чуждый образовательному и воспитательному процессу, некий инженер-железнодорожник. Уж не знаю, за какие заслуги Краюшкина поставили директором детского учреждения?.. Понятней было бы ПТУ или, наконец, техникум, но тут школа – несовершеннолетний контингент учащихся.
      – Так подобало бы знать, Фаина Марковна, что Михаил Петрович уже давно работает в народном образовании, да и диплом получил соответственный.
      – Ну и что с того, обязано быть призвание педагога. Сразу видно, не технаря это дело, не по Сеньке шапка! Да и не одна, так считаю, коллеги с этим согласятся. И уже не говорю об откровенном стяжательстве директора, странных темных делишках… Не место таким людям в нашем образовании, пусть опять идет на путя, откуда пришел. Там инженеру в самый раз, да и перспектив развернуться побольше…
      – Напрасно так, Фаина Марковна. Нельзя обвинять человека в том, что не совершал, тем паче противоправного. Это каждый юрист подтвердит. Не будет никакого дела, коли нет самого подтвержденного факта, одни досужие домыслы… Вот так!
      – Но позвольте, найдутся свидетели, которые подтвердят…
      – Сомневаюсь?.. Одно дело сплетни распускать, другое – за них расхлебывать.
      – Так что, директор останется безнаказанным?! Где справедливость!
      – Не хочу заниматься софистикой. Попусту время тратить… Да и вчера по телефону ясно изложил. Приятельницы в таком деле не помощницы, не поступятся собственным покоем и благополучием. Да и нет ничего конкретного против Краюшкина, одни голые фантазии. Так что – один ваш голос «в поле не воин»! Ситуация заведомо проигрышная, а последствия не предсказуемы, ничего путного нет. Поймите это Фаина Марковна. Оставьте Краюшкина в покое, не треплите человеку нервы.
      – Но директор не примирится, что я посмела написать на него жалобу…
      – Напрасно так дурно думаете о Михаиле Петровиче. Краюшкин  – человек добросердечный, скажу так... – даже слишком добрый. Не станет за кляузу притеснять. Пообещал – пальцем не тронет. Уж поверьте, в людях разбираюсь… 
      – А со мной разобрались?! Думаете, из-за собственного дурного характера, из-за низменных, злобных побуждений пришлось написать жалобу на директора?.. Если бы так…
      – Фаина Марковна… простите, что лезу в душу, но просветите, не оставляйте в неведении… Избавьте от нелестных догадок. Будьте откровенны, что за причины такие?
      Глаза Струтинской увлажнились, женщина боролась с теснящими силками гордыни. Но наконец, решилась порвать закоснелые путы:
      – В молодости я слыла девчонкой-оторвой. Любила кружить мальчишкам головы, забавно смотреть на любовные терзания юнцов, на тщетные потуги глупцов завоевать сердце взбалмошной студентки, – в голосе учительницы проступили ностальгические нотки. – Вот и Мишка-инженер попал в хитро расставленные сети. Чем взяла?!. Да, стала подтрунивать над нерешительным парнем, намеренно выделяя того из толпы ухажеров, одним словом, положила глаз на бедняжку.
      Игорь Сергеевич слушал, не перебивая, поощрительно кивая головой.
      – Симпатичный интеллигент не походил на мельтешивших в клубе ребят. Кто те – как правило,  грубоватая рабочая молодежь и желторотые студентики. А Миша уже инженер – с явным достатком, одевался цивильно… Престижно закадрить с таким молодым человеком.
      Да и тот, видимо, имел тонкий вкус на женщин. Я же тогда выглядела гламурной красоткой, модница таких поискать… не чета подружкам из обыкновенных семейств. Вот и запал Краюшкин на Фаину Брыксину. Ухаживал, конечно, неуклюже, как и положено влюбленному олуху, иногда стал водить в кафешки и раз пришли в местный ресторан, что в глазах приятельниц имело качество статусности. Девки откровенно завидовали, потому и чернили, выдумывали расхожие гадости.
      Если честно, то я не влюбилась в Михаила, воспринимала возникшие отношения как увлекательную игру. Вероятно, виновата молодость, девчачьи порывы требовали раздольного веселья, подвижности, возможно, даже разгула… Но оплошала. Краюшкин не таков – тому, сдержанному и стыдливому по природе, претила показушная  удаль, инженер предпочитал уединенные прогулки и заумные беседы о литературе и не от мира сего возвышенные темы. 
      Первоначально отнеслась благосклонно  к подобным «эстетским» встречам, но затем такая пресная обстановка стала тяготить, надоедать, а потом и раздражать. Признаюсь, что даже и не помышляла об интимной близости, да и Михаил не лез к девушке под юбку. Ограничивались робкими поцелуйчиками... Да разве это жизнь?! Так скукотища... Вот дура набитая, проворонила собственное счастье. Но близок локоток, да, не укусишь… Бросила Мишку, порвала окончательно, надоел, как горькая редька.
      – А что Краюшкин, – не выдержал Паневин, – так и отпустил?
      – Да нет, не сразу… Стал писать заумные письма, объяснялся в любви и прочее… Однако зачем глупой девчонке занудная эпистолярщина, чай не девятнадцатый век, тут не Достоевский с бедным Макаром Девушкиным. Смешно выглядело, анекдотично. Стала потешаться над ним, показывала любовные послания приятельницам… И не понимала, что те злорадствовали, довольные промахом задаваки.
      – А что теперь произошло? – озадачено поинтересовался депутат.
      – После разрыва Краюшкин уехал, как говаривали, за большими деньгами, но, очевидно, решил поменять тягостную атмосферу городка на «вольный ветер дальних странствий». Я ничего не знала о нем, да и не думала до той поры, когда впервые ступила на порог школы. Случился ошеломляющий шок, потрясло до глубины души! Возникло удивление – как?! Как так бывший инженер-железнодорожник и вдруг директор школы? Почему?! Разумеется, мы сразу признали друг друга. Но виду не подали, и не потому, что опасались любопытных свидетелей той встречи. Причины лежали глубже. Определенно, Краюшкиным двигала давняя обида, мной – да что тут сказать, щекотливость возникшей ситуации.
      Не спала ночь… И поняла, что хочу Мишку! Нет, ни как любовника, упаси Бог. Желаю возобновления прежних, назову – дружеских отношений, жажду тесного общения, хочу слышать его голос. Неделю, другую мы не разговаривали, избегали даже случайных контактов. Уверена, Михаил и дальше стал бы вести себя, как ни в чем не бывало, не выдавая давней неудачной связи. Но меня распирало! Так и подмывало наверстать давно упущенное, безжалостно вырванное из жизни, а теперь явившееся в яви.
      Наконец, представился подходящий случай. Столкнулись в тесном коридоре лицом к лицу… Я днями вынашивала слова к нашей неотвратимой встречи. Много хотелось сказать Михаилу, слишком много! Говорила сумбурно, даже пробила слеза… Но директор остался холоден, вежливо отодвинулся, давая понять, что нас уже ничего не связывает, да и не связывало никогда.
      Как, почему?! Какой он жестокий и непробиваемый… Показное равнодушие Краюшкина оскорбило меня как женщину.
      Но я не успокоилась, тешилась надеждой, что рано или поздно Михаил оттает, признает меня и подаст руку… Еще три раза делала попытку сблизиться с этим холодным человеком, но тщетно.
      И тогда, озлясь на черствого истукана, решила подгадить подлецу, пусть теперь покрутится, узнает, почем лихо.
      А вот как вышло... Я и не рада, какую глупость сделала! Непростительная дурость! Придется увольняться из школы. Как теперь глядеть директору в глаза?! Что Краюшкин подумает, кем сочтет теперь?.. – и женщина заплакала.
      – Успокойтесь, Фаина Марковна. Выпейте воды, – депутат налил из графина и подал стакан расстроенной учительнице. – Успокойтесь и не берите в голову. Поймите, что директор человек умный и с пониманием к чужим слабостям. Краюшкину и в голову не придет притеснять женщину за нелепую ошибку. Успокойтесь. Не нервничайте. Работайте спокойно.
      – Так что делать прикажите?.. – продолжая всхлипывать, учительница посмотрела на Паневина заплаканными глазами.
      – Да, собственно, ничего. А впрочем… – Паневин потянулся за листочком писчей бумаги. Сделайте одолжение… Да и спишем с чистой совестью дело в архив!
      – А что писать?..
      – Не станем заморачиваться. Ну, вроде так… – и депутат произнес чуть ли не по слогам. – Написанную мною в апреле, укажите год, жалобу на директора школы номер... Краюшкина Михаила Петровича считаю ошибочной. Подпись, фамилия, сегодняшняя дата…
      – И все?!.
      – Н-да!
      Струтинская встала с кресла и села за приставной столик, взяла протянутые лист и шариковую ручку…
      
      После того, как за учительницей закрылась дверь, Паневин облегченно вздохнул и обстоятельно, даже бережно подшил объяснительную записку в тощую канцелярскую папку. Перелистал странички. Оригинал и ксерокопия жалобы, две ксерокопии писем в горздрав и жилищно-коммунальный отдел, испещренные подчеркнутыми словами (сличал подчерк), характеристика месткома и сегодняшняя писулька. 
      Ради «спортивного интереса» депутат проделал обратную манипуляцию с запиской Струтинской. Не поленился, сделал копию и, разыскав слова, схожие с подчеркнутыми в подшитых текстах, обвел новые красным фломастером. Совпадение полное, как в аптеке! 
      Дело сделано, но почему-то не чувствовалось удовлетворительного прилива сил, не было эйфории от собственной сноровки и находчивости.
      Паневин позвонил председателю совета, тот как удачно оказался на месте. Прихватив скоросшиватель и еще парочку дел на подпись, Игорь Сергеевич заспешил в другой конец сводчатого коридора.
      Проигнорировав вопросительную мину секретарши, депутат без стука шагнул в начальственный кабинет.
      – Яков Михайлович, – Паневин сразу взял быка за рога, – я разобрался с жалобой учительницы на директора школы. Как и думали – обыкновенная беспочвенная кляуза! – Депутат без приглашения уселся за приставной столик. – Определить автора письма не стоило труда, да гляньте сами…
      Игорь Сергеевич выложил на стол председателя развернутую посредине папку скоросшивателя и принялся доходчиво объяснять несообразительному руководителю обнаруженное совпадение подчерка. Однако в глазах Михайловича еще сквозило замешательство, ну или недопонимание явного факта. Тогда Паневину пришлось выложить козыри...   
      – Да, учительница… зовут Струтинская Фаина Марковна, призналась в авторстве обращения и собственноручно отказалась от жалобы, признав ту ошибкой. Да вот посмотрите сами, Яков Михайлович.
      Председатель внимательно прочитал завершающий лист подшивки, задумчиво перевернул страницы и наткнулся на характеристику местного комитета школы.
      – А это что такое? – задал недоумевающий вопрос, – А-а-а!.. – протянул, наконец, постигнув замысел подчиненного. – Решил подстраховаться... – и уже одобрительно, – молодец, как погляжу!
      И тогда Игорь Сергеевич подробно изложил председателю «эпопею» с этой треклятой жалобой, подробно рассказал о собственных мытарствах и разговорах с влиятельными людьми – весомыми гарантами невиновности директора школы.
      – Ну и даешь, Игорь Сергеевич! – восхитился Яков Михайлович. – Словно прокурорское расследование произвел?.. Не ожидал такой прыти. Хвалю! Умеешь работать – другим поучиться следует!.. Молоток! – и в заключение собственного восторга крепко пожал руку Паневина. Не читая, подписал протянутые депутатом машинописные ответы на другие запросы и, еще раз посмотрев одобрительно, велел идти домой – отдыхать, несмотря на середину рабочего дня.
      
      Игорь Сергеевич поспешил воспользоваться благодушием начальника и, предвосхищая возможные накладки, торопливо, на радостях покинул ставшее уютным и приглядным помещение городского совета. Оказавшись на улице, он обратил взгляд на оставленное позади административное здание. 
      Внезапно из-за тучки проглянуло весеннее солнышко и ярко осветило старинные стены бывшей обители. Потоки лучей света вдохновенно заиграли на кирпичной кладке, превращая ту в волшебную палитру, в сказочный мираж то ли из детских снов, то ли из неведомо возникшей дали… 
      
       
      
      

© Copyright: Валерий Рябых, 2025

Регистрационный номер №0539917

от Сегодня в 14:05

[Скрыть] Регистрационный номер 0539917 выдан для произведения:        Жалоба
      
       Администрация Потемкина, как и прежде, горком с горсоветом, а до них городская управа и магистрат, размещалась в кольце зданий монастыря, упраздненного при Екатерине Великой. Трудно теперь понять, что побудило Священный синод закрыть старинную обитель… Конечно, содержание за счет государства непозволительная роскошь для провинциального городка. Но кроме «классных», оставили-таки в покое свыше трехсот киновий, живших на «доброхотные подношения народа». Возможно, причина крылась в ладной компоновке монастырских строений, образующих подобие средневекового замка. Где поначалу, как в крепости, и дислоцировали гренадерский полк, а после Наполеоновских войн опустевшие казармы отдали под присутственные места.
      Советская власть, естественно, снесла колокольни и купола монастырских церквей, соорудив межэтажные перекрытия и прорубив окна в толще стен, превратила храмы в заурядные конторские помещения. Вот так Потемкин и лишился былой златоглавой красы.
      Городское руководство к столетию вождя попыталось подновить потраченные временем стены обители, придать тем благопристойный вид. Но штукатурка, не выждав и месяца, отслаивалась и отваливалась ошметками, превращая фасады строений в неприглядную стыдобу. Пришлось отбить прочь непослушную «лепнину» и затеяться с покраской, однако и та упорствовала, не желала ложиться однотонным колером. Вот в таком пестробуром цвете, сквозь который проступал старинный кирпич с отметинами пальцев на ложках, «хоромы» муниципалитета дошли до наших дней.
      В ярких солнечных лучах пятнистая фактура придавала бывшей обители загадочную привлекательность, свойственную туристическим объектам. Но, понятное дело, экскурсии в столь серьезное учреждение отнюдь не подразумевались. В вечернем же сумраке здания приобретали тягостный колорит, свойственный «местам не столь отдаленным», так что редкий прохожий отважится ступить под их мрачную сень.
      В особенности стоит отметить двери муниципалитета – тяжелые, словно окованные чугунными пластинами, открыть которые уже представляло нелегкий труд, не говоря уж, чтобы проникнуть за порог.
      Внутри же здания администрации, связанные промеж себя запутанными переходами, представляли диковинный лабиринт. Человеку, впервые попавшему сюда, нипочем не отыскать нужный отдел или кабинет. Хотя на лестничных площадках висели специальные указатели, но, следуя им, так и будешь в бессилии блуждать по бесконечным коридорам, пока некто смилостивиться и, наконец, выведет в нужное место.
      Да и то верно, нечего посторонним и праздным ротозеям шастать по «режимному объекту», предназначенному для собственных «домочадцев», равнодушному к немногим страждущим, отправившимся на поиски справедливости.
      Да, стоит только вглядеться в физиономии несчастных страдальцев, оббивающих пороги начальственных кабинетов, так сразу станет понятно то кислое, если не вовсе побитое выражение. Первое, с чем столкнется несчастный проситель, – так это холод и отчужденность, которым веет от столоначальника. Заспанная личина клерка, красноречивее слов вещает: «Как вы все надоели… Покоя от вас нет…» И невольно посетитель осознает, как он мелок и ничтожен с никчемной просьбой, жалобой или еще другим насущным для него обращением.
      Но вот должностное лицо делает одолжение и покровительственно принимает испещренный каракулями листок, кладет в стопку таких же помятых прошений. И проситель, благодаря снизошедшего к нему чиновника, мелкими шажками отступает назад, полагая, что полдела уже сделано. Остается ждать благоприятный исход.
      Да только не так... Ждать придется долго. Как издавна повелось в присутственных местах – всякая бумага должна отлежаться как минимум неделю. А затем начинается коловращение заявления по столам и кабинетам, пока не отыщет нужного по профилю «эксперта». От того клерка немало зависит – стоит ли дать иску правильных ход, приняв на себя возможный удар, или смалодушничать…
      И дай Бог, просьба тронула сердце чиновника, но это в редком удачливом случае… По обыкновению принято заворачивать бумаги обратно – сославшись на веские причины, дать заявителю отрицательный ответ. Короче, попросту отфутболить заявление просителя… И что примечательно – руководство преимущественно ценило чиновника, который сочинял не простенькую отписку, а обоснованное, вразумительное заключение, образец деловой переписки. Ценился такой экземпляр, что бы никакая прокуратура не подкопалась, никакой надзорный орган не шелохнулся... Да и сам истец, осознав тщету собственных помыслов, безысходно разводил бы руками.
      Естественно, такое крючкотворство требовало не только сметливости и изворотливости, но и нешуточных знаний законодательства, а также специальных инструкций и нормативных правил. Короче, человек обязан быть докой, мастаком в этом сонме вымученно надуманной казуистики. И при этом бумаготворчество в высших инстанциях нисколько не сокращалось, а росло в геометрической прогрессии, ибо нет ничего проще, как сочинить правило типа «как бы чего не вышло», тут «не нужно изобретать велосипед», а оправдание завсегда под рукой.
      Ну а если дело требовало финансовых вливаний, тут уж смело пиши «отказную», не прогадаешь – начальство непременно станет самодовольно потирать руки. А как иначе...
      
      Жители Потемкина считали работников администрации города если не небожителями, то уж непременно везунчиками по жизни. Как правило, редкий горожанин заходит под кров властной обители запросто так, ну или, скажем, из любопытства. Эти старинные здания наделены неким сакральным свойством, отпугивающим праздношатающихся, а по сути, обыкновенных людей, не имевших властных амбиций или желавших покуситься на круг обязанностей, присущих этой власти. Так что для посторонних – тяжелые двери муниципалитета закрыты, как говорится, априори. А уж чтобы стать членом чиновничьей касты, следовало располагать, помимо благоприятного происхождения или родства, крайне редкой способностью «без мыла влезть в душу». Не стоит упоминать о блате или коррупционных схемах… Кадровый вопрос, в силу понятной деликатности, тема, закрытая для посторонних ушей. И нелегко отследить цепочку связей, влекущую к вожделенной записи в трудовой книжке.
      Нужно честно сказать, для «новициата» зачисление в штат «властной обители» еще не означало приобретение пожизненной пребенды, то бишь дохода с занимаемой должности. Не каждому дано удержаться у кормила власти, и не только из-за нелояльности начальству или откровенной лени. Тут «всякое лыко в строку», а в особенности не к месту произнесенное слово. В удачном случае отправят работать в подведомственный МУП или иную родственную структуру. В худшем выгонят с «волчьим билетом», так что бедолаге придется покинуть родные края в поисках земли обетованной. Но это – коли не было злого умысла, в противном же случае последуют суровые кары.
      Подумаете – враки, что грозит девчушке, стучавшей по клавишам печатной машинки, или теперь – глядящей, вылупив глаза в экран монитора компьютера? Ну, не скажите, как раз из таких робких девочек затем вырастают осанистые тети, считающие себя пупом земли. Эти тетки прошли такую школу иезуитских ухищрений, что не дай Бог стать мужем таковой мегеры – по капле станет кровушку высасывать.
      Иной сам уходит, не выдержав мелочных придирок и начальной зарплаты на уровне МРОТ. Другого вышибают пинком под зад, ну или поганой метлой выметают за ворота. Кто пошустрей подыскивают тепленькие местечки в ресурсоснабжающих организациях, а уж безбашенные натуры уходят в коммерцию. Остаются истинные рыцари дырокола и скоросшивателя, как говорится – терпение и труд все перетрут, и за неимением иных претендентов на открывшиеся посмертные вакансии, такие преданные делу люди становятся номенклатурой.
      При советской власти случалось, что при очередной чистке рядов руководящие кресла занимали выдвиженцы из производственников. Случалась… Но эти кадры подолгу не засиживались: или спивались, или проворовывались, или не чаяли, как сбежать обратно на родное предприятие. Ибо тяжела ноша чиновника – и по сей день грибоедовское «служить бы рад, прислуживаться тошно» – остается для прямодушных людей главным демотиватором стези столоначальника.
      Бытовал, да и не исчез, разряд молодых людей, скажем так – комсомольского возраста, которые без утайки считают, а может, искусно делают вид, что горят страстью послужить Отечеству во властных кулуарах. Это общественники. Глаза активистов сверкают огнем на открытых конференциях и отчетах, сердца пылают задором, они всегда там, где начальство общается с людьми. Молодцы предлагают – возьмите, дяди, к себе… И так мозолят глаза искренним стремлением влиться в ряды строителей коммунизма, пардон, ну сами понимаете – чего… что волей-неволей напористых ребят делают белыми воротничками. Парни поначалу разворачиваются с неуемной прытью, похоже, дело спорится в молодых руках, но по факту это видимость и показуха. Годок другой, и новоявленные клерки с унылым видом слоняются по коридорам муниципалитета, для знакомых выставляют себя незаменимыми персонами, а на деле так… – лишние рты.
      Так чем влечет  неискушенных людей сладкое слово – власть, ну или хотя бы фантом рычагов правления, разумеется, с дальнейшей перспективой стать в ряды «ордена властителя судеб»?  Ответ прост – это упоение ощущением собственной исключительности, избранности, личного возвышения над сонмом людишек-винтиков, владение правом указывать черни, как правильно делать и вообще, как требуется жить…
      
      Паневин Игорь Сергеевич впервые ступил под готические своды старинной обители, еще будучи комсомольцем. Горком ВЛКСМ занимал верхний этаж  флигеля, выходящего фасадом на пологий берег реки. Из узких окон открывалась взору необъятная панорама полей и лугов, прочерченных строгими рядами лесозащитных полос.
      Комсомолец Игорь считался редким гостем у молодежного начальства, не с руки рабочему человеку обращаться к нему за содействием или иной надобностью. Однако парня частенько озадачивали излишне деловые физиономии комсомольских вожаков, будто и впрямь занятых неким глобальным делом, решающим судьбы людей, да что там… бери выше – человечества. Одно, правда, вызывало зависть к чувакам, подвизавшимся в том горкоме – бойких ребят частенько брали на работу в Комитет госбезопасности, но это происходило до перестройки. Потом чиновные комсомольцы взялись массово пополнять ряды местных предпринимателей, хозяев нежилых помещений. Магазинчики и забегаловки стали расти в городе как грибы, а идейные мальчики превратились в беззастенчивых торгашей.
      Но к тому времени и Игорь Сергеевич достиг кое-чего на жизненном пути, так что посещение властных учреждений стало для него в порядке вещей. Приходилось наведываться и в промышленный отдел горкома партии, и к замам председателя, и курируемые теми профильные отделы горисполкома. На ковер редко вызывали – так… или носил отчеты, или презенты к знаменательным датам. Затхлый запах, стоявший в тесных коридорах и обшитых мебельными панелями кабинетах, заставлял как можно скорее вырваться на свежий воздух за толстые стены треплющей нервы «богадельни».
      Само-собой, у него уже появились близкие знакомцы, обретающиеся в круговерти административных структур даже из числа ровесников, тихой сапой проникших к кормилу власти. Игорь Сергеевич, разумеется, понимал, что эти люди ничуть не умней или талантливей, однако оказались в нужном месте в нужное время. Потому и не завидовал выскочкам, да и зарплата у него  повыше, чем у того же начальника отдела или комитета. А на взятки или иные негласные приработки Паневин по свойственной осмотрительности или, возможно, житейской трусости, привык не рассчитывать. Довольствовался тем, что положено по должностному окладу, ну или, проще сказать, тарифной сетке.
      Но тут пришли девяностые… Партия и излишние надстроечные рудименты канули  в вечность. Жизнь пошла наперекосяк. Паневин так и не успел обзавестись личным автомобилем, а отложенные на него деньги сгорели в одночасье. На «бренные остатки» сбережений поехали с женой в Ригу и накупили на вещевом рынке носильного барахла. Которому в прежние времена цена – грош с копейкой. Да что там «Жигуль», впору работу меняй – деньги стали что вода…
      И, набравшись наглости, обратился Игорь Сергеевич к бывшему сослуживцу, а точнее человеку, слывшем «гонцом» для попоек в отделе заводоуправления, где обоим довелось работать в семидесятых. Теперь этот Влад являлся первым замом главы администрации, короче, большая шишка в городе. В прежние времена инженер по блату попал в инструкторы горкома, ну и постепенно дошел до завотделом. При сломе прежней власти отсиделся, а затем приглянулся новоизбранному Главе города. Паневин попросил бывшего приятеля устроить себя на тепленькую должность в администрации города, но получил категоричный отказ, чего, честно сказать, не ожидал. Ибо тогда понабрали в администрацию всякой, извините за выражение, «шлоебени», способной только носы задирать. А у Игоря Сергеевича имелся нажитый опыт как в делопроизводстве, так и в «организационной работе» – как раз то, что требовалась дельному чиновнику. Но зазнавшийся Влад проигнорировал способности бывшего коллеги. Как истинный бюрократ, сослался на непреодолимые причины, хотя по логике следовало дать чинодралу на лапу. Но подобную подлянку от прежнего товарища Игорь Сергеевич даже вообразить не мог, да и не дал бы паршивцу, скажи тот прямым текстом.
      И тут, к счастью, подвернулась новая должность. Паневин давно стоял в кадровом резерве, и, наконец, пришла запоздалая очередь. Правда, работа предстояла далеко непыльная… Начать которую следовало с восстановления порушенного лихолетьем производственного цикла, а денег кот наплакал. Но выкрутился… И помог незнакомый прежде человек, но это другой рассказ. Впрочем, очки и преференции Игорь Сергеевич сумел-таки заработать, хотя и заметно поседел...
      Год-другой тянул Паневин порученное дело на чистом энтузиазме, даже неоднократно поощрялся руководством, но постепенно стал выдыхаться. Показатели на первый взгляд нисколько не ухудшились, даже стала ощущаться редкая в то время стабильность. Но внутреннее чутье подсказывало, что грядут серьезные неприятности. Это выражалось в участившихся проверках контролирующих органов. Наезды санэпидстанции, пожарных и технических инспекций по той или иной ерунде обыкновенно заканчивались штрафными санкциями, что в принципе терпимо, если бы не явная предвзятость проверяющих. И тут не жадность, дорвавшихся до кормушки инспекторов, тут прослеживалась злокозненная воля заказчика. Потом как из рога изобилия посыпались жалобы «неравнодушных» граждан, подвязалась прокуратура с цепкими помощницами прокурора. Дамочки раздували из мухи слона, подводили даже под уголовные статьи, блефовали, конечно, но нервы ведь не железные. Игорь Сергеевич стал понимать, что возникшие проблемы состоят в отсутствии у него крепкого административного ресурса. Да где тот взять – на взятках не проживешь, специально подставят, а при сложившемся раскладе запросто и на цугундер загреметь.
      
      И однажды в бессонную ночь пришла заманчивая идея. Приближались выборы в органы местного самоуправления... А что, если заделаться депутатом?.. Даже если не повезет, то на отведенный предвыборный срок получится передышка, сработает кандидатский мандат.
      Пришлось пораскинуть мозгами. Самовыдвижение – пустая затея. Ну не было у Игоря Сергеевича  народной популярности – не врач, не певец, не благодетель с тугой мошной. Вот если примкнуть к заслуживающему доверия политическому движению... 
      Только к какому?..
      Один признанный в городском бомонде директор школы самодовольно утверждал, что будущее за людьми демократических убеждений, читай сторонниками рыночных отношений. И люди пойдут за провозвестниками демократических идеалов, ибо только так гарантировано процветание и стране, да и городу в отдельности. Наивным и недалеким предстал в глазах Паневина тот человек, видимо, педагог насмотрелся телевизора и начитался Солженицына, Рыбакова и иже с ними, обиженных хаятелей «советского режима».
      В те годы рыночные реформы при изощренности навязчивой пропаганды, льющейся из каждого утюга, давали непрестанный сбой. Адепты капиталистического курса неоспоримо проигрывали в глазах обыкновенного народа, обманутого сладкоречивыми Гайдарами. Разочарованные, обворованные люди по старинке доверяли только одной силе – коммунистам, хотя и те давно растратили былой авторитет, присягнув рынку. Но, как говорится, надежда уходит последней...
      У Паневина имелся старинный приятель, работавший раньше парторгом на железной дороге, собутыльник не собутыльник, но собеседник будь здоров. К которому по старой памяти и обратился Игорь Сергеевич. И по счастливой случайности, тот экс-парторг сотрудничал с избирательным штабом коммунистов, а те как раз формировали список кандидатов на предстоящие выборы. Тем позарез требовались грамотные, сознательные люди, способные не только языком чесать, но умеющие и дело делать.
      Таким образом, Игоря Сергеевича, человека по теперешнему времени беспартийного, включили в список возможных кандидатов в депутаты городского совета. На ближайшем собрании, проходящем в просторном зале, при массовом стечении сторонников компартии, Паневин толково выступил, используя заученную со студенческой скамьи риторику «научного коммунизма», умело подверг критике новый экономический курс, да и проводимую в интересах олигархата внешнюю и внутреннюю политику. А с учетом того, что представлял еще не порушенный окончательно государственный сектор экономики, стал своим в доску для участников собрания, его кандидатуру поддержали единогласно.
      Повезло Игорю Сергеевичу и с тем, что в городе создали только один многомандатный округ по числу запланированных депутатов. Коммунисты распространили листовки со списком собственных кандидатов, призвав электорат голосовать конкретно за этих людей. Что, собственно, и обусловило победу КПРФ на этих выборах. Вот так Паневин стал депутатом городского совета.
      Муниципальный парламент провинциальных российских городков, как правило, лишен декларируемой законом самостоятельности, по сути, считается послушным орудием исполнительной власти. А конкретно функционирование представительного органа обусловлено волей главы администрации, ну или, по-простонародному, мэра населенного пункта, который там царь и бог. По указке градоначальника подбирается и руководство городского совета, или уж в слишком выпендрежных местечках – думы. Эти люди работают на постоянной основе, что входит в рабочий стаж, т.е. фиксируется в трудовых книжках. На основании должностного оклада и положенных надбавок те получают заработную плату, которая финансируется городским бюджетом. Короче говоря, опять просматривается подневольность чиновничьей прихоти. Априори принято, чтобы оклады главы города и председателя совета сильно не различались, соответственно, уравниваются и денежное содержание замов обеих ветвей власти, но это так… в принципе. Одним словом, градоначальник подбирает верхушку законодательной власти под себя любимого. Имелся еще один серьезный фактор: если действующего мэра увольняют с должности (причин тьма), то вместо него только городским советом избирается «врио». Тут каждому понятно, случайный человек на этом месте в корне исключался хотя бы в интересах чиновничьей братии, прикипевшей к насиженным местам.
      Но в этот раз из-за того, что большинство в городском совете набрали представители КПРФ, откатанная годами схема устройства на должность поломалась. Расчет администрации испокон века строился на легко понятной несвободе депутатов-бюджетников. Подразумеваются учителя, врачи и иные представители профессий, занятых в сферах, подотчетных городским структурам. Даже производственники становятся депутатами по согласованию с начальством и обязаны следовать указке прямых руководителей, а тем приходится работать в тесной связке с исполнительной властью. Человек опутан условностями по рукам и ногам, а против ветра, как говорится… вот так.
      Предложенных через подкаблучников лояльных администрации кандидатов «сознательные» коммунисты, преимущественно пенсионеры и пролетарии из закрытых заводов, прокатили и выбрали председателя и заместителя из собственной среды. Выбор тот оказался неудачным, причины крылись в полнейшей неискушенности, а проще сказать, в малограмотности избранников. Да и администрации за два месяца с небольшим удалось замарать дорвавшихся до власти парвеню. На внеочередной сессии поставили у руля горсовета человека, нужного мэру, и процесс покатился по накатанной стези, как и должно… 
      Первым делом сняли с должностей и депутатства на постоянной основе приспешников бывшего председателя, тоже успевших скомпрометировать себя. Стоило бы видеть, как бедолаг заклевали былые соратники, теперь прозревшие и оттого ставшие слишком щепетильными. Стали подыскивать подходящие кандидатуры на образовавшиеся вакансии. На практике выбор предстоял из узкого круга депутатов, обладавших хоть какими навыками руководящей работы. Иной подходил по ряду параметров, да не хотел расстаться с прежней высокооплачиваемой работой. Другого мэр не жаловал… А остальные при пристальном рассмотрении оказались банально профнепригодными.
      Игорю Сергеевичу уже давно хотелось сменить собственную профессию из-за царящей в экономике нестабильности. Набирала темпы деструктивная практика изъятия непрофильных активов у государственных корпораций. Надоело постоянное напряжение, изматывающий душу страх из-за неотвратимого закрытия предприятия или преобразования путем передачи из ведомственного в муниципальное ведение. И первое, и второе грозило обрушением собственного общественного положения, достигнутого изматывающим трудом через лишения и унизительные процедуры продвижения по иерархической лестнице. Оказавшись муниципалом, а за примером далеко ходить не приходится, самолюбивый человек превращается в подневольного холуя. Желание угодить станет главным приоритетом жизненных устремлений, а глупые чиновные бабы-взяточницы будут вершителями судьбы, ибо на них держится отчетность по показателям и насущные бухгалтерские «проводки». Такую ли участь хотел Игорь Сергеевич, увы, нет.
      Поэтому Паневин, не раздумывая, согласился с предложением стать председателем постоянной комиссии городского совета по социальным вопросам.
      Комиссия эта не считалась престижной по сравнению с бюджетной, которая слыла вотчиной главврачей больниц, директоров школ и профильных учреждений, состоящих на городском финансировании. Понятно, почему местные начальнички стремились стать членами оной – разумеется, из шкурных лоббистских интересов с задачей урвать кусок побольше для собственной вотчины-кормилицы. Эти деятели в девяностые обзавелись особняками, дорогими авто, хотя в пламенных выступлениях на избирательных митингах и сессия горсовета нещадно клеймили коррупцию и сопутствующие пережитки засевшего в головах «домостроя». Веры таким «правдорубам» было на грош, но люди упорно, по укоренившейся привычке, голосовали за заевшихся «благодетелей». Некоторые коммунисты тоже заседали в бюджетной, но оставались наивными статистами, ибо механизмы бухгалтерии для честного человека – темный лес, а обжулить простофиль под звучные лозунги, что два пальца об асфальт…
      В социальной комиссии народ собрался попроще, не сказать плоше, но без ощутимых меркантильных амбиций. Рассматривали программы социальной поддержки горожан, планы благоустройства, работу общественного транспорта, вопросы молодежной политики… Проблемы, естественно, насущные для жителей города, но не первостепенные для получения свыше вожделенных субвенций, ибо город, как и собратья на периферии, являлся всецело дотационным. 
      В те годы в городе возникла нелепая ситуация, работа с обращениями граждан свалилась на плечи городского совета. Люди еще не перестроились и по-старинке доверяли привычным «советам», нежели новоявленной администрации, которую нипочем не соотносили с канувшими в лету «исполкомами». Таким образом, подавляющее число жалоб и насущных просьб обыкновенных людей попадало на рабочий стол Паневина. В большинстве претензии касались отвратительной работы коммунальных служб: массовых протечек кровель, холода в квартирах, сигающего напряжения в электросетях. В частном же  секторе превалировал слабый напор в водоразборных колонках, непролазная грязь на дорогах, отсутствие газификации, да много чего еще… по коммуналке, работающей по остаточному принципу. Неравнодушные люди обеспокоены санитарным состоянием на рынках, молодые родители очередями в детские сады, порушенными детскими площадками, людей не устраивало хамство зарвавшихся чинуш и беспредельная наглость нуворишей – одним словом, работы предстояло непочатый край.
      Однако – не боги горшки обжигают! Игорь Сергеевич на удивление быстро освоился с кругом возложенных обязанностей и никак не считал то тягостным бременем. Наоборот, ему нравилось держать руку на животрепещущем пульсе бытовых нужд и тягот городских обитателей.. А еще пришлось по вкусу, пользуясь сложившимися обстоятельствами, а конкретно не полным консенсусом в работе администрации и, как-никак коммунистического городского совета, рассылать в местные ведомства и учреждения резолюции и рекомендации социальной комиссии. Как правило, руководители тогда еще слабо разбирались в прерогативах действующих ветвей власти, а уж тем паче тамошних структур, поэтому, чтобы избежать неприятности, «держали руку под козырек». А так как начальники сплошняком в прежнее время «носили под сердцем» партийный билет, то, естественно, воспринимали социальную комиссию как преемницу партконтроля, да и сидел Паневин в кабинете бывшего председателя того сурового органа.
      Следует честно сказать, что ряд помещения прежнего городского совета новоявленная администрация забрала себе, выделив для нужд нового совета не слишком уж просторные помещения горкома партии. Из-за нехватки площадей часть архивов горсовета пришлось разместить в старорежимных шкафах паневинского кабинета. И каждый входящий поражался обилию папок с документацией за стеклом сталинских монстров. И невольно человек задумывался – видать, тут вершатся большие дела… И не приведи Господь, чтобы на грешника завели папочку с грифом «для служебного пользования», и избавь Бог разбухнуть той папочке и превратиться в уголовное досье. Старые кадры еще помнили времена, когда в кабинетах висел портрет «отца», и шутить шутки тогда не любили. Хорошо ли, плохо ли – но страх перед неотвратимым наказанием за проступок, а уж за преступление так уж наверняка – это действенный стимул для поддержания добропорядочности, да что там – веры в справедливость.
      И Игорь Сергеевич старался соответствовать возложенному судьбой статусу, да и депутаты-коммунисты не позволили бы Паневину, даже если бы захотел – словчить, а уж не то чтобы сподличать.
      Работа социальной комиссии полна малоприятных нюансов, впрочем, как и в каждом занятии, неотвратимо присутствуют специфические особенности и недоступные стороннему взору тонкости. Нет смысла погружаться в технические моменты, завязанные на нудной канцелярщине, такого добра в избытке даже в дышащей на ладан завалящей конторе. Игорю Сергеевичу не привыкать разгребать эти «авгиевы конюшни», да Паневин и не жаловался.
      Гораздо живей проходили заседания комиссии: плановые и реже внеплановые, инициируемые, как правило, самим председателем. В большинстве рассматриваемые  вопросы и соответствующие проекты решений предлагались администрацией и профильными подразделениями, реже формально обособленными организациями, ищущими поддержки, и, как исключение – личные предложения отдельных граждан. Крайне редко, но случались острые депутатские дебаты. Разногласия частенько имели место, но при голосовании приходилось опираться на лояльное большинство, людей здравомыслящих и не страдающих дешевыми амбициями. Иногда встречались вопросы болезненные, требующие или немалых финансовых средств, или посягающими на реноме влиятельного чиновника, случалось, и главы города. Тут уж приходилось изворачиваться, согласовывать вопрос с председателем совета, с аппаратом администрации, находить устраивающее стороны решение. Труднее было обломать строптивых депутатов-членов комиссии, Иной раз те и слушать не хотели вразумительных доводов, но в конечном счете, поддавались на уговоры Игоря Сергеевича. Ну а с оголтелыми строптивцами ссориться никак нельзя, приходилось уступать… Главное тут не испортить личные отношения, не потерять навсегда голос своевольного депутата.
      Однако львиную долю времени занимала работа с обращениями граждан и организаций: письменными и устными. Устные, а Паневин взял за правило работать без приемных дней, делились на требующих письменного заявления и ничего не обязывающую болтовню. Посетитель нуждался или в умном совете, или пришел поговорить по душам с «представителем власти» на животрепещущие темы, ничего не требуя взамен. Но на то Игорь Сергеевич и народный избранник, чтобы вживую общаться с гражданами, не корчить из себя недосягаемую персону, быть для людей «своим парнем». Он даже позволял отдельным дедка?м курить в кабинете, что, разумеется, редкость для властной обители, но понималась старичками как высший признак демократии. И это было правильно!...
      Всякого рода заявления, жалобы и прочая деловая и неделовая переписка приходили из приемной председателя совета с его визой, разумеется, строго пронумерованные и зарегистрированные. Имелись «прошения», поданные напрямую, но и те надлежало зафиксировать во «входящих», указав как принятые в работу.
      Бумага – бумаге рознь. Если послание в компетенции городского совета, то идет в стопку для дальнейшего изучения и проработки. Если относится к функционалу заместителей главы или подведомственных тем отделов, то направляется по нужному адресу с обязательной припиской – дать ответ заявителю и копию решения городскому совету. Волей-неволей чиновник администрации вынужден обратить тщательное внимание на пересланную корреспонденцию, ибо та состоит на контроле, и халтурная отписка так запросто не прокатит. Эти ответы, как и сами обращения, подшивались в специальные папки, и при повторной жалобе по тому же вопросу те легко отыскать и спросить с небрежного чиновника. Так было до начала двухтысячных, когда чиновники еще заискивали перед депутатами, ибо те имели основание заявить о служебном несоответствии. Да и глава еще не в полной мере ощущал себя единовластным царьком, ибо Совет наделен правом досрочного переизбрания мэра, выказав недоверие. К неудовольствию самодуров, в уставе города Потемкина такие пункты тогда имелись.
      С сугубым тщанием изучались Паневиным жалобы на конкретных персон городской номенклатуры. Разумеется, председатель Совета по собственному усмотрению в силах завернуть… не дать хода кляузным и подметным письмам, предварительно посоветовавшись с главой, ибо согласно поговорке – две головы лучше... Но это только в исключительных случаях, когда задет собственный шкурный интерес, когда самому чревато вздрючкой. А тут возник случай, на первый взгляд из ряда безобидных, да и писулька анонимная... Коллеги-учители пожаловались на директора родной школы, вот ведь избалованные демократией шкрабы... 
      
      В конце рабочего дня Паневину позвонил председатель Совета. Яков Михайлович просил зайти… Игорь Сергеевич уже намылился восвояси, навел порядок на письменном столе, проверил, закрыт ли сейф. Признаться, секретная документация там отродясь не хранилась, но лежали папочки, которые намеренно избегали любопытных глаз. Так… сущая безделица, компромат не компромат, но при умелой подаче некоторые неприглядные факты заинтересовали бы соответственные органы. Нет, Игорь Сергеевич не имел привычки стучать на коллег, а тем паче на начальство, но на дурной случай хранил такие сведения, возможно, даже из чисто познавательного интереса. К примеру, имелись и не в одном экземпляре, поносные письма на бывшего председателя и его дружков, на пьянки и разгульный образ жизни дорвавшихся до кормушки молодчиков. Жаловался народ и на не по карману роскошный образ жизни отдельных депутатов и высокопоставленных городских чиновников (с толстым намеком на получаемые взятки и откровенное воровство из казны). Не обошли стороной и действующего председателя, подробно сообщили о любовных похождениях примерного семьянина, детально описав пассий сластолюбца, даже указав адреса жительства. Кто не без греха – поднимите руку, у каждого человека припрятаны скелеты в шкафу. Вот пожалуйте... и парткомиссия давно почила в бозе, а сталинский дух еще не выветрился, крепко затаился за стальными стенками сейфа.
      Чертыхнувшись на не кстати проснувшегося со спячки шефа, Паневин торопливо зашагал по ковровой дорожке под нависшими аркадами изломанного коридора. Кабинет председателя размещался отнюдь не в бывшей монастырской келье, очевидно просторное помещение предназначалось для кордегардии, а потом залу облюбовали видные монастырские чины. Узкие окна-бойницы и без того мало пропускавшие свет завешаны тяжелыми зелеными портьерами, которые раздвигались только при почетных  гостях. На массивном письменном столе, оббитом зеленым же байком, возле письменного прибора Каслинского литья лежал один единственный лист бумаги. Настольная лампа со стеклянным зеленым абажуром контрастно высвечивала написанный там убористый текст. Длинные строчки букв без остатка заполнили страничку, что даже входящий штамп пришлось ставить ровно на записи.
      – Садись, Сергеич, – сказал, как приказал Яков Михайлович,  тут такое дело... – и многозначительно умолк, но с не озабоченной физиономией.
      Начало предвещающее малоприятное, но, кажется, сие не означало посягательств на собственную судьбу Игоря Сергеевича. Разумеется, тому известны интриги, что плелись ради места председателя комиссии двумя пронырливыми депутатками. Одна бывшая ментовка, другая из своры обездоленных партработников – обе сидели теперь на пенсии, но привычка «рукой водить» осталась. Впрочем, теперешнее руководство бабенок не жаловало, знало, как услужливых клевретов снятого горе вожака. Но пути Господни неисповедимы, кто ведает, что там творится в башке начальства, держащей нос по ветру. 
      – Пришла вот анонимка на директора школы. Педколлектив жалуется, якобы парень в конец оборзел. Ну там разную муть пишут…– Яков Михайлович тяжко вздохнул. – да, проблема в том, что школа не городская, а железнодорожная.
      В те времена еще не упразднились ведомственные школы, детские сады, больницы и даже магазины ОРСа. Эти непрофильные заведения оперативно подчинялись местным Отделениям железной дороги. Но главное начальство, а только Управление Дороги ведало кадрами руководителей, размещалось в другой области, в городе миллионнике.
      – Как прикажешь, Игорь Сергеевич, воздействовать на зарвавшегося директора? Партийных структур, увы, нет... Как взять мужика за жабры? – озабоченно произнес председатель. – Да и в саму Дорогу писать не с руки, можно по шапке получить, ведомство дюже серьезное. Надо бы разобраться… Не исключено, что клевещут на честного человека по злобе или еще как, сам знаешь, что наш народ не любит начальство, – и выжидающе вгляделся в Паневина.
      Игорю Сергеевичу уже давно стало ясно, что придется самому разбираться с этой кляузой или правдивым сигналом, тут с какой стороны посмотреть, ибо правда-матка у каждого сверчка собственная, а вот Истина «находится где-то рядом». Как тут не вспомнить фильм «Секретные материалы» с агентом Малдером и агентом Скалли…
      – Ну что, берешься, Игорь Сергеевич покумекать. Кроме тебя и не кому поручить, ты, брат, дока в подобных делах, – польстил Яков Михайлович.
      – Да куда деваться, возьмусь, конечно… – только и ответил Паневин. 
      
      Заинтригованный петицией школьных учителей, Игорь Сергеевич незамедлительно по возвращению в собственный кабинет прочитал каллиграфически выписанный на двух страничках текст. В самом деле, обращение анонимное, только в шапке и в заключительной части письма авторы написали «…от коллектива учителей средней школы…», таким образом, придав посланию вид коллективного обращения. Видимо, написавшие понимали, что коллективная жалоба гораздо круче «одиночной», потому и сделали тот акцент, рассчитывая на соответственную реакцию власти. Да и адресовали письмо председателю городского совета, посчитав, что народным избранникам не подобает проигнорировать «анонимный сигнал с мест» вопреки манерам формалистов из администрации.
      Игорю Сергеевичу пришлось парочку-тройку раз перечесть текст жалобы, чтобы понять, за что конкретно осуждают «бдительные» подчиненные недавно назначенного руководителя. Чем тот не угодил, и так ясно... давно спевшемуся учительскому коллективу, возжелавшему начальника из собственной среды. На первый непосвященный взгляд обвинения предъявлены суровые, но при желании формулировки легко не то что смягчить, а в корне переиначить в пользу обвиняемого. Да и за обилием трескучих штампованных фраз трудно было разглядеть живого человека. Не говоря уж о том, чтобы усмотреть предпосылки вины, вменяемой тому наверняка облыжно, из своекорыстных побуждений. Так думал Паневин, еще не начав разбирательства... Да, вот и сама кляуза:
      «Дорогой Яков Михайлович!
      Мы, школьные учителя, обращаемся за помощью и содействием в решении наболевшей проблемы, возникшей из-за назначения директором школы Краюшкина Михаила Петровича. Прежний директор, Почетный железнодорожник – Зотов Игнат Федорович, вынужденно по состоянию здоровья вышел на пенсию. Педагогический коллектив считал, что на место Зотова назначат человека, работающего в нашей школе. Благо имелось много подходящих кандидатур отличников образования, пользующихся деловым авторитетом среди коллег и родителей учащихся. Но отдел учебных заведений Дороги остановил собственный выбор на человеке в школе неизвестном, да и педагоге малозаслуженным. Якобы тот опытен как хозяйственник и приведет здание школы в подобающее состояние. Обновление помещения произошло в летний период, но это единственная заслуга назначенца.
      За время работы (уже свыше полугода) Краюшкин М.П. показал себя как никчемный управленец. Как факт, директор не удосужился наладить образовательный процесс в школе, к примеру: не способен правильно распределить нагрузку между педагогами, нисколько не интересуется внеклассной работой и не желает заниматься развитием образовательного учреждения на перспективу.
      При анализе посещений уроков предметников и учителей начальных классов, проявляя полное невежество в педагогических методиках и способах преподавания, излишне критичен и самонадеян, предъявляет к учителям завышенные требования, загружает тех лишними отчетами и посещениями уроков непрофильных коллег.
      Но как учитель, преподающий детям гуманитарные дисциплины, регулярно пропускает занятия, отменяет уроки, ссылаясь на занятость административными и организационными задачами. По этой причине успеваемость  класса по этим предметам неотвратимо страдает, ведь дети недополучают знания, учащимся приходится изучать темы самостоятельно.
      Кроме того, у коллектива наличествуют обоснованные предположения, что Краюшкин М.П. незаконно присваивал финансовые средства, отпущенные на реконструкцию школы. Так, например, кровля здания перекрыта не до конца, пришкольная территория заасфальтирована частично, не восстановлены тумбы изгороди школы.
      Также, по сведениям техслужащих, директор в служебном кабинете распивал спиртные напитки с проверяющими представителями, что рассматривается как дача взятки и аморальное поведение.
      На основании изложенных фактов просим Вас, Яков Михайлович, ходатайствовать перед руководством Отдела учебных заведений Дороги о замене директора школы Краюшкина М.П. на другого человека, грамотного руководителя и начальника, чуткого к нуждам школы и нашего педагогического коллектива…»
      Игорь Сергеевич считал, что знает Потемкин как собственные пять пальцев, и не мудрено, с детских лет облазил с приятелями закоулки и заросшие крапивой пустыри города. Но тут, как не напрягал память, не удалось представить облик железнодорожной школы, хотя знал адрес расположения здания и даже кратчайший маршрут к нему. Поэтому, несмотря на приближавшиеся сумерки, Паневин решил прогуляться по осеннему холодку, увидеть воочию «объект раздора».
      Школа размещалась рядом с вокзалом в тихом переулке, среди одноэтажной частной застройки. Место, честно сказать, выбрано удачно. Определенно, довоенное начальство учло, что контингент учащихся составят дети из отдаленных полустанков и околотков, которым негоже болтаться по городу. С пятидесятых и до начала перестройки пригородные поезда ходили каждые полчаса, и без проблем добраться до дома было в порядке вещей. Люди еще помнили «Литер» со столыпинскими вагонами с трехъярусными полками, забитыми по утрам и вечерам трудовым людом из окрестных сел и деревень. Тогда городские предприятия нуждались в притоке рабочей силы извне, это теперь былой промышленный потенциал сведен к нулю, а оставшийся дышит на ладан.
      Пока мысли шастали по извивам в судьбах города, да и страны – ноги сами собой вынесли депутата к чугунного литья забору школы. И правда, иные из каменных тумб покосились, другие зияли выщерблинами в диком камне. Да не беда, слава Богу, еще не успели разворовать ажурные плети по особнякам богатеев, чему масса примеров в городе. Сквозь голые ветви деревьев отчетливо просматривалась недавно покрашенные желтой охрой стены школы. Типичный пример сталинского ампира. Трехэтажное здание с рустованным фасадом, на треугольном фронтоне лепная разверстая книга и смутно читаемые ленинские слова: «Учиться, учиться и еще раз учиться…». Ну что сказать – здание смотрится свежим, стекла в окнах целы, стены не облуплены… Паневин обошел школу по периметру. Во дворе самодельная спортивная площадка: футбольные ворота, баскетбольные штанги с кольцами, металлические брусья – сделано как полагается, без показного  избытка, но добротно… Вот только крыша пристроенного сзади спортивного зала сильно проржавела, понятно, руки не дошли, что и не мудрено по нашенским временам…
      Игорь Сергеевич так и не решился, войти внутрь ограждения, неловко шастать под окнами учебного заведения взрослому человеку, еще чего подумают... Прошедшей осенью поступило три сигнала о заминировании общественных зданий: двух школ, банка и центральной почты. По тревоге подняли городские спецслужбы, людей из помещений спешно удалили. Сложно обстояло с эвакуацией школьников, большинство ребят распустили по домам, а тех, кто посещал продленку, уводили в пустующий кинотеатр. Переполох оказался ложным, ФСБ нашло провокаторов-хулиганов – великовозрастные юнцы отделались легким испугом, а родители балбесов штрафом за понесенные издержки.
      Тем временем окна школы засветились ярким электрическим светом. Уже вечер, наверняка занятия закончились, идет уборка классов и коридоров… Где кабинет директора или комната завучей, Паневин, разумеется, не знал, да и зачем… не хватало еще делать хронометраж рабочего дня Краюшкина. Да и не обязан человек засиживаться до поздней ночи… Это раньше, при товарище Сталине, директорам выделяли служебные резиденции при школах, пеклись тогда о порядке, да и спрос за оплошности... – не тот, что сегодня.
      
      По дороге домой Игорь Сергеевич наметил грубый план предстоящего разбирательства. Следовало пообщаться с людьми, знавшими Краюшкина по прежней работе, узнать, как оценивает директора руководство: и в отделении Дороги, а затем и в самом отделе учебных заведений. С последним спешить не стоит… Задействовать сметчиков и контрольно-ревизионный аппарат администрации Паневин не собирался, уличать человека в предполагаемом воровстве, а уж тем паче искать соринку в чужом глазу было ниже достоинства Игоря Сергеевича, не тот уровень… А вот разобраться с авторами жалобы требовалось непременно. Чутье не подводило депутата, наверняка «истцами» руководила зависть, утраченные иллюзии, бессильная злоба или еще какая корысть, надежда вернуть упущенный шанс. Без сомнения требовалось беседа с самим Михаилом Петровичем. Сделать это деликатно, не выбив работника из колеи, а, возможно, даже помочь безболезненно преодолеть возведенную напраслину.
      Естественно, обязанности председателя социальной комиссии состояли не только из исполнения поручений руководителя городского совета. Однако Игорь Сергеевич вначале рабочего дня созвонился со старым знакомым Трофимычем, который, будучи заместителем начальника Отделения дороги, курировал непрофильный сектор, в том числе и железнодорожные школы. Руднев Павел Трофимович, старый производственник, до недавнего назначения возглавлял технический отдел. На повышение инженер пошел неохотно, но порядки на железке армейские, начальству не возразишь. Договорились о встрече пополудни…
      Рассортировав поступившую с утра корреспонденцию, привычно выделив претензии контрольных инстанций – отвечать придется самому. Остальные письма отдал помощнику – штатной чернильной душе, закрепленной за комиссией. Пусть тот набросает болванки запросов и ответов… Ну и чтобы не терять времени даром, вызвал инспектора отдела образования, которого считал самым толковым. Другие «фискальные» коллеги – женщины, за глаза именуемые «сумошницами», Паневина мало интересовали. Главная задача инспектрис набить сумку пищевыми продуктами после инспекционных походов по школам и детским садам. Понятливый чиновник гороно явился как штык – через пять минут, небольшого росточка, с ежиком седых волос, в поношенном кримпленовом костюмчике.
      Игорь Сергеевич по вопросам деликатным типа сегодняшнего, не желал связываться с руководителями «наробраза». Заведующий которого, человек крайне амбициозный, спал и видел себя уж если не главой города, то уж облоно, как минимум. Под стать шефу и заместитель, «интеллигент» то ли в третьем, то ли в пятом поколении, способный только щеки надувать и поддакивать своевольному боссу. Такие люди себе на уме и обросли такими же помощниками, связываться с ними выйдет самому дороже. А вот на рабочей лошадке – Иване Ивановиче катались без зазрения совести. Но что тут поделать – человек тянул эту скрипучую махину и за себя, и за других...
      По характеру Иван Иванович, человек застенчивый и неприхотливый, – непрезентабельным, посконно-серым видом, полная противоположность своекорыстным соратницам. Инспектрисы, как на подбор полногрудые, увешанные золотыми серьгами и перстнями, прилюдно помыкали сотоварищем. Хотя в профессиональном плане эти раскрашенные мадамы не годились тому в подметки. Да и «образовательное» начальство как специально… не выдвигало добросовестного труженика, не одаривало классными чинами, а уж директорством школы тем паче. Будь воля Паневина, депутат произвел бы рокировку в отделе образования. Но остается только мечтать и посапывать в трубочку, увы, там, как и всюду, давно схвачено и оплачено... Лучше не соваться, не то голову свернешь!
      Уверенный в скромности и неболтливости инспектора гороно, Игорь Сергеевич пересказал содержание жалобы и попросил Ивановича выказать соображения по этому поводу.
      – Да, знаю Краюшкина еще по прежней работе, в соседнем районе встречались. Там тоже железнодорожная школа, только девятилетка. Вот парня и поставили на городскую – кустовую получается... А знаете, Игорь Сергеевич, почему так произошло? Прежний директор Зотов часто болел – школьным хозяйством, по сути, не занимался. Не готовил здание, как положено к работе в зимних условиях. Ну и в прошлом году из-за сильных морозов отопление школы и перемерзло. Батареи и трубы полопались, а так как розлив там по чердаку проходит, вот и потолки в классах местами поотвалились. Да и котлы «Универсал» в котельной повзрывались с перегруза. Да, тихий ужас! Детей гороно раскидало по нашим школам… А вот зданию, отоплению и котельной требовалась серьезная починка – собственно, «капиталка». Выбор дорожного начальства пал на Краюшкина, тот ведь по молодости учился в техническом институте, да и работал на заводе. Уж потом подался на школьные хлеба и заочно закончил наш пед. Одним словом, мужик с головой!
      Пришлось Петровичу на новой должности не сладко! Коллектив школы принял назначенца настороженно, да и подошел летний отпуск, люди разбежались… Денег нема! Где взять гроши – администрации побоку, городской бюджет не рассчитан на ведомственные учреждения... Дорога тоже оказалась нищей. Куда Краюшкин только не совался… Благо коммунисты в Облдуме помогли, дали деньжат на трубы, батареи отопления и секции котлов. А там и Дорога подтянула собственные резервы. С миру по нитке – голому на рубашку!
      – А что, учителя, неужели никто не помогал? – Паневин помнил, как при советской власти интеллигенция беспрекословно трудилась при возникновении авральной ситуации.
      – Да куда там затаились по норам… Петрович сам вместе с рабочими и трубы, и радиаторы таскал… Как голодный пес с высунутым языком бегал по инстанциям и предпринимателям. Выпрашивал где краску, где кровельный лист, где оконное стекло. И поднял школу к началу учебного года! Молоток парень!
      – Слушай, Иван Иванович?.. Так и учителя положительно оценили Краюшкина за восстановление школы. С этой стороны нет проблем. А что скажешь по поводу обвинений в неспособности организовать работу педколлектива, – Паневин поднял указательный палец вверх, – вот куда эти бабы бьют, надеюсь, догадался?!.
      – Тут нечего соображать… – усмехнулся инспектор, – тот удар, а точнее замах, если вдуматься, вовсе мимо!
      – Как так, не понял? – депутат удивленно развел руками.
      – Да посудите, Игорь Сергеевич: обязанность составлять расписание уроков, да и распределение педнагрузки, относится к функционалу завучей школы. Те формируют полный пакет с учетом возможных нюансов, в том числе оптимизируют рабочее время для учителей. Откатав недельку, отдают на утверждение директору. Разумеется, тот не обязан с арифмометром выверять, что да как… Да и если честно, то главней увязать расписание уроков, а уж лакуны в рабочем графике преподавателя – дело второстепенное.
      – Наверное, соглашусь, Ван Ваныч. Не годится руководителю выверять неувязки в урочных часах каждого педагога. На этой казуистике надолго зависнешь…
      – И еще что скажу, Сергеич, – работник гороно облизал губы, – завуч по учебной части в этой школе, матерый зубр. Дедо?к, правда, в пенсионном возрасте, но шустренький. Думается, дело старичок знает как отче наш, и не позволит совершить нелепых промашек. Конечно, постарается для любимчиков… Но так уж повелось искони, здесь ничего не попишешь.
      – Пожалуй, и тут соглашусь, Иван Иванович. Как говорится, каждому не угодишь, только себе навредишь...
      – Ну и касательно оценок Краюшкина как методиста… – инспектор гороно лукаво усмехнулся. – Тут, знаете, Игорь Сергеевич, директор не обязан на разборе занятий гладить по головке, а недостатки даже праведникам присущи, а о грешных людях и нечего говорить. Да и со стороны видней – урок как спектакль, там не сфальшивишь, сырую постановку сразу почувствует даже и непрофессионал. Правильно делает Михаил, что не дает учителям засиживаться, пусть делятся и собственным, и у других опыт перенимают.
      – Добро, Иван Иванович, развеял-таки сомнения! – Паневин сотворил интригующую мину, –А не знаете ли кого из педагогов этой школы, человека непритязательного, чтобы с ним тет-а-тет обсудить отдельные моменты?
      – Да, знаю одного, живет по соседству. Трудовик Володя – парень честный, любит правду-матку рубить, думаю, подойдет для искреннего разговора.
      – Вот и ладненько, Иван Иванович, спасибо за помощь! – и депутат крепко пожал сухонькую руку инспектора гороно.
      
      День катился по давно накатанной стези. Паневин по инерции отвечал на телефонные звонки, машинально правил сочиненные помощником письма, названивал, уточняя, сглаживал острые формулировки. Однако вопреки заповеди бюрократов, что каждой бумаге приличествует отлежаться и утратить необходимую остроту момента – жалоба учителей продолжала занимать мысли депутата.
      После обеденного перерыва Игорь Сергеевич направился в Потемкинское отделение железной дороги. Вахтеры, увидав депутатское удостоверение, без вопросов пропустили в недра помпезного здания, построенного в конце прошлого века в неорусском стиле. Довоенная реконструкция бережно обошлась с краснокирпичным фасадом, который изобиловал сложными архитектурными членениями. Зато внутренние помещения отделения – скучные коридоры и столь же унылые кабинеты, выкрашенные грязно-голубым цветом, приводили посетителя в состояние тяжелой подавленности. Получалось, что здания администрации и отделения по присущей обеим атмосфере роднились как «близнецы-братья», невольно придет на ум стих Маяковского: «Партия и Ленин…»
      За массивным двухтумбовым столом иссиня-черным, будто мореный дуб, сидел тучный человек в железнодорожном мундире с генеральскими лепестками в петличках. В сумраке прокуренного кабинета затененный облик начальника вызывал невольную оторопь, словно самовластный богдыхан восседает на троне. И считай горе человеку, нарушившему покой повелителя. Но при грозном начальственном виде Павел Трофимович отличался нравом незлобивым, так что недалекие люди полагали такую мягкотелость за слабость и поначалу не воспринимали ЗамНОДа всерьез. Но Трофимович умел поставить зарвавшихся молодчиков на место. Не ругался матерно и громоподобно, такую бесшабашность позволял только начальник отделения, но и спуску не давал, заставлял переделывать отчеты и служебную документацию по десять раз. И не упрешься – нет визы курирующего зама, считай, что бил баклуши, а то вовсе чужое место занимаешь. Вот так… Рудневу туфту не вотрешь! А в остальном – душа человек.
      Павел Трофимович курил как паровоз, наподобие приснопамятного генерала Лебедя, добив одну сигарету, тут же прикуривал другую. Оправданием звучало, что никотин помогает сосредоточиться... Тут не поспоришь – паузы во время затяжек дают время обдумать не только подходящую реплику, а и окончательный ответ. Который, как правило, не допускал возражений, однако и неприятия не вызывал. Одним словом, ЗамНОДа – человек тертый, одновременно осторожный в суждениях, но и неподатливый на уступки. Сказывалась старая школа, пример ректора ВЗИИТа Робеля Романа Ивановича, которого Руднев частенько поминал в приватных беседах. Довелось тогда студенту-заочнику не раз общаться с бывшим заместителем Кагановича. Эти разговоры на отвлеченные темы и сблизили Паневина со старым кадром – оба почитали деятелей того времени не в пример нынешним «рыночникам». 
      Познакомился коммунальщик Паневин с начальником техотдела отделения в Алуштинском санатории, попав туда по профсоюзной путевке. Времечко было муторное – шла горбачевская «Перестройка». И лозунг «Ускорение» – под стук топоров, рубящих щедрую лозу, звучал, мягко сказать, несуразно. Безбашенный генсек повелел «на?чать» пьянству бой… Но дешевые крымские вина еще не перевелись в бездонных бочках потомственных виноградарей. Вот под звон бокалов и сошлись стар и млад – темы бесед не упомнить, но больше говорили о политике…
      Затем на новых должностях стали встречаться гораздо чаще, сфера служебных интересов совпала – социалка. А еще по странной логике руководство вменило в обязанность коллегам встречать губернатора области при частых визитах «первого» в Потемкин. «Сретение» обыкновенно происходило на границе района со стороны областного центра. Ждали «губера» и час, и два… Летом проще, знай благостно покуривай на приволье, зимой же в мороз согревались в выделенных для эскорта «Волгах», где приходилось придерживать язык при чужом человеке.
      Свиделись старые приятели без театральных китайских церемоний, как будто вчера расстались. Встреча оговаривалась как деловая, потому без лишних обсуждений «текущего момента» перешли к сути дела.
      Павел Трофимович внимательно прочитал ксерокопию письма обиженных учителей. При этом странно покачивал головой – не понять: то ли возмущался поведением директора, то ли осуждал страждущих наказания жалобщиков.
      Закончив читать, Руднев деланно крякнул и небрежно оттолкнул исчерненный листок, так, что тот, подхваченный воздушным потоком, чуть не слетел со столешницы.
      – Скажу так, Игорь… – и Трофимович достал сигарету, разминая твердую гильзу, добавил глухо, – получается явный поклеп на честного человека. – Раскурив, выпустив струйку дыма, развил мысль, – Раньше бы сказали: «А нехай клеве-шчут!» – теперь так нельзя, будут строчить и строчить кляузы, пока не найдут «отзывчивого человечка». И у Михаила Петровича возникнут нешуточные проблемы. Заклюют парня!
      – И я такого же мнения Павел Трофимович. Да на тормозах спустить не получится… Удачно, хоть писулька в «комиссию» попала, а если к ловкачу из «новых русских»… Тем ведь только дай повод – распотрошат человека, разденут до трусов.
      – Ладно… – протянул Руднев, – с кем еще на эту тему поговорить удосужился, дело деликатное...
      – Пообщался со знакомым инспектором гороно, человек старой закваски, нормальный мужик. Помог развеять сомнения по поводу педагогической несостоятельности Краюшкина, дал дельные советы...
      – А дальше... Надеюсь, понимаешь, что директор школы нуждается в помощи.
      – Понимаю... Потому и пришел в «отделение». Школа проходит по железнодорожному ведомству, а Ремнев Павел Трофимович по долгу службы курирует учебные заведения в округе. Что скажешь, дорогой товарищ?
      – Ну хватит, Игорь Сергеевич, не язви! Так выдал... для набора слов. Краюшкин директор толковый. Поначалу даже НОД отнесся к парню с недоверием, да быстро поменял собственное мнение. 
      – Вот и ответь на грязное обвинение?.. Причастен ли Краюшкин  хоть боком к присвоению финансовых средств, выделенных для устранение аварии отопления и приведения школы в божеский вид. Ну или, скажем проще, не украл ли хоть малость – стройматериалы там, металлопрокат какой… Наконец, шифер, будь тот неладен. 
      – Окстись, Игорь Сергеевич! Михаил денежки эти выбивал Христа ради по «верхним» инстанциям, да и навороченных коммерсов не гнушался. Безлошадный, за собственный счет мотался по области, а уж город  – пешком обежал вдоль и поперек. Какие, говоришь, там деньги?.. По крохам собирал…
      – А чего так хреново! Школа ведь казенное учреждение, пусть даже на балансе железной дороги. Непонятно, неужели нельзя отыскать десяток лямов не ради цветастых лозунгов на станциях, а для собственных детей. Позорище, одним словом!
      – И не говори, приятель… Дорога, да и отрасль как таковая, переживают лихие времена, – вздохнул Ремнев, – вместо развития приватизируют, прихватывают, что приносит мало-мальскую прибыль. Железяки, рельсы и даже метизы сдают в утильсырье за копейки. Знаешь, расплодили кругом пункты приема металла, хозяева-бандюки не стесняются даже силовой провод с ЛЭПов оприходовать.
      – Знаю, как не знать… В пригородах садовые кооперативы давно без света сидят, ободрали дачные воздушки. Уже который раз проходит информация об убитых током добытчиков цветного металла. Лезут идиоты на необесточенные опоры, какой тут страх наказания… – полудурки жизнью не дорожат.
      – Вот, вот, – докатились до ручки… Краснознаменная Дорога стала нищей, зарплату и ту нечем платить… Однако школу на произвол судьбы бросить нельзя. Руководство обязало предприятия узла оказать посильное содействие – не деньгами, разумеется, а неликвидным материалом и, главное, рабочими руками. Фонд зарплаты остался, а объемы работ упали. Первыми помощниками стали локомотивное и вагонное депо, ну и стройучасток подсобил. Пришлось, конечно, организовывать эту кухню. Дело как обстояло – предприятия выделяли необходимый минимум материалов, которые использовали без остатка, экономия проводилась страшная. Тут не то чтобы утащить – из дома принесешь, да так и случалось, чего скрывать...
      – Получается, Трофимович, что на Краюшкина напраслину возводят, только зачем, вот в чем вопрос?
      – Паневин!.. Игорь, чай не маленький мальчик – брось эту гамлетовскую риторику: «Быть или не быть…». Воспользуйся властью, найди авторов писульки, и картина откроется. Поверь опыту старика, в железке таких писарчуков на раз вскрывали, а потом гнали взашей, чтобы не воняли. Теперь сложней… демократия – что хочу, то и ворочу! Жаль, нельзя окорот на полную катушку использовать. Но не бойся, наверху товарищи поймут, каждый в такой шкуре запросто окажется, дай только волю языкастой шушере.
      – Молоток, Павел Трофимович! По-Сталински рассуждаешь, так и нужно, да вот беда, лопнула становая жила в стране…
      – Да, брат, давно пожинаем безотцовщину!
      На такой печальной ноте и расстались еще не утративший веру в справедливость депутат городского совета и старый сталинист, попавший в современность по ошибке.
      
      Вернувшись в городской совет, Паневин позвонил в паспортный стол. Начальницу – подполковника милиции заслушали недавно на обсуждении ситуации с наплывом кавказцев в город. Острую тему подняли коммунисты, по причине жалоб на засилье горячих парней в продуктовых рынках, якобы те изгоняют местных производителей, скупают по дешевке и продают втридорога плоды труда окрестных селян. Нашелся умник и спросил: «Чем объяснить легкость адресной прописки южных торговцев?..» Следом раздались и вовсе нелесные возгласы – тут уж явственно наметилась коррупционная тема. Разгоравшиеся дебаты пришлось свернуть, проблема приобретала острый политический характер. Благодаря Игорю Сергеевичу паспортистка отделалась легким испугом. А только потому, что не хотел председатель комиссии разругаться с городским отделом внутренних дел, там и так хватало оборотней в погонах. А подполковница, признательная спасателю, быстренько предоставила тому домашний адрес учителя труда железнодорожной школы.
      Разговор намечался не телефонный, да и не положено телефонного аппарата рядовому гражданину. Жил Трунов Владимир Алексеевич «в низах», так по старинке звался городской микрорайон. Разномастные цветные домики и кой из чего слепленные сарайчики пестрым рядном покрыли покатый подгорный берег реки, омывавшей город с востока. Узкие улочки то натужно карабкались вверх по склону, то шустро сбегали вниз. Сливались друг с дружкой, будто горные потоки, запутывали странника архаичной неразберихой, делали невольным свидетелем изнанки жизни.
      Игорь Сергеевич насилу отыскал жилище трудовика – ладный деревянный домик, обшитый шалевкой, с резными наличниками и ярко блестевшим оцинкованным коньком на двускатной кровле. Покраска без огрехов, стекла целенькие, печная труба не облуплена – кругом видна усердная хозяйская рука. Заборная калитка запиралась на никелированную щеколду, что редкость даже в буржуйских коттеджах. Задвижка отошла плавно, без лязга и скрипа. По выметенной асфальтовой дорожке Паневин подошел к утопленному в террасу крыльцу и окликнул хозяина.
      Трунов не заставил себя ждать. В дверях появился рослый сутулый мужчина с простецкой, отнюдь не интеллигентной физиономией, Паневин представился. Хозяин пригласил гостя внутрь, протянул для приветствия тяжелую мозолистую руку.
      – Владимир Алексеевич, – депутат не стал волынить и сразу перешел к делу, – в Совет поступила жалоба на директора школы Краюшкина Михаила Петровича.
      – О чем жалоба?! – не выдержал трудовик.
      – Да, якобы Краюшкин скверный руководитель – школу не стремится развивать, учителей притесняет, на руку не чист... Да и, собственно, гнать такого директора нужно взашей, – Игорь Сергеевич намеренно не то что сгустил краски, а тезисно, для большей наглядности, обобщил содержание письма.
      – Угу…– удивленно хмыкнул учитель труда. – Вот ведь люди пошли?! Нет ни стыда, ни совести... – и возмущенно добавил. – Наконец в школе стало тепло. А то трубы засрались, теплоноситель не циркулировал – мерзли зимой… 
      – Что еще скажешь, как о руководителе, да и человеке?.. Что не так, почему люди недовольны? Говори без затей, не стесняйся.
      – Не знаю, в чужую душу не влезешь. Да только зла директор никому не сделал, наоборот, крутится как пчелка по школе. Откуда только энергию берет?
      – Однако присутствуют проблемы, раз заставили людей обратиться с жалобой.
      – Да, какие-сякие проблемы… это у баб в головах тараканы шуруют, – Трунов ощутимо разволновался. – Вероятно, не нравится, что затрахал открытыми уроками, готовиться надо серьезно… Ну а нашенские учителки привыкли работать спустя рукава. При Зотове в школе тишь да гладь да Божья благодать, никто нервы проверками не треплет, живи себе спокойно.
      – Владимир Алексеевич, а Краюшкин на уроки труда приходил?.. Какие ощущения?
      – Само-собой посещал два раза, по слесарному и по столярному делу. Правда, заходил без предупреждения, по-свойски как к технарю. На трудах как?.. Главное, чтобы пацаны руками работали, ну и технику безопасности соблюдали. На  каждой пятиминутке опрашиваю по правилам безопасности. Ребятишки на зубок выдолбили, без правильного ответа, даже молоток не доверю.
      Почему так строго?..
      Иначе нельзя, уже ученый... Боже упаси, покалечить мальца!
      Паневин не стал выяснять подноготную «учености» Трунова, да и разговор велся о другом человеке. Боясь прервать нить удачно начавшейся беседы, спросил:
      – А дальше, дальше… Как проходил «разбор полетов»?
      – Поговорили о насущной беде – нехватке инструмента. Рубанки там, заточные круги изношены, у напильников насечки зализались, зубила крошатся, да не перечесть сразу… Составили тогда заявку и на следующий день пошли в НОДХа, пришлось самостоятельно по складским закромам полазить. Много чего тогда выписали…
      – А разве это не прямая обязанность директора?
       Не обижайтесь, Игорь Сергеевич. Скажу как на духу. По закону, конечно, так… Только последние десять лет обновлять изношенный инструмент приходилось за собственный счет, благо цены стояли копеечные. Разумеется, обращался за помощью, только ответ один – потерпи Трунов, обожди до светлых времен. Чувствуете разницу в подходах!..
      – Убедил Владимир Алексеевич, что  к «техническому труду» Краюшкин отнесся благосклонно. А вот нашли ли другие учителя у директора желаемое понимание? Педагоги, люди амбициозные, ощутив невнимание к собственной персоне, а уж тем паче безразличие, ради утоления больного самомнения готовы на отчаянный поступок. Наверняка в школе найдутся и такие персоны, кто усмотрел в критических замечаниях чуть ли не личное оскорбление. Уверен, такие впечатлительные люди в среде преподавателей, конечно, присутствуют.
      – Само собой, товарищ депутат – в каждом коллективе «всякой твари по паре», а школа не исключение. К примеру, в началке числятся две обиженные кумушки – строят из себя сирот казанских, вечно обделенные: то путевок не дали, то, извините, в попу не поцеловали.
      Трудовик Трунов больше и больше нравился Паневину – и за открытый характер, и за умение использовать соленое словцо.
      – В старшем звене из предметниц заносчивых гордячек хоть отбавляй. У кого муж крутой бизнесмен или начальник, а у кого амбиций выше крыши, интеллектуалки, мать ихнюю…
      – Володь, – Игорь Сергеевич уловил грань, когда разрешено перейти на «ты» – не в службу, а в дружбу, перечисли «воображал» поименно и с началки назови.
      – Хочешь, Игорь, узнать, кто кляузы строчит?.. – Трунов тоже перестал церемониться.
      – Угадал, Володя, хочу!
      – Да ради Бога, только не подумай, что стучу. Вчистую бабы оборзели!
      Через двадцать минут Паневин Игорь и Трунов Сергей разошлись добрыми друзьями.
      
      По дороге домой в голову Игоря Сергеевича закралась надоедливая провокационная мыслишка, не давшая покоя до поздней ночи.
      Не исключено, что изначально принятое мнение о клеветническом характере жалобы, мягко говоря, несостоятельно. Возможно, присутствуют факты, неизвестные давешним собеседникам, которые напрямую подтверждают правоту людей, написавших письмо. Не зря бытует поговорка «нет дыма без огня...». А если за Краюшкиным водятся грешки, открыто не бросающиеся в глаза, но, как и каждая низость, хитро скрываемые под личиной простодушия и показной доброты. И уже не важно, умышленно или непроизвольно совершен незавидный поступок, беда в том, что порушена справедливость, погублена надежда на добрые основы этого мира.
      Разобраться в возникшей коллизии поможет только доверительная беседа с автором жалобы. Только каким образом отыскать человека, пожелавшего скрыть собственной имя, под маской коллективного обращения. Первый вывод – аноним боится отвечать за предъявленные обвинения, даже если прав, не хочет стать стороной конфликтной ситуации. Иначе сказать – не уверен в собственной победе и опасается расплаты за проявленную откровенность или злостный вымысел. Второе – заявитель похоже одиночка, в противном случае, имея сторонников, что помешало тогда указать фамилии сообщников. Третье – автор определенно учитель, не завхоз, не техслужащих и не обиженный родитель ученика, так как указаны обстоятельства чисто педагогические.
      Игорь Сергеевич вчитался в список своевольных особ, составленный с помощью трудовика Трунова.
      Двух учительниц младших классов, называемых в обиходе «началка», раскованный Владимир Александрович считал тупыми гусынями, способными только сплетничать по углам. При возникновении маломальской угрозы личному благополучию  словоохотливость женщин мгновенно испарится. Тут же зароют головы в песок, прикинутся ничего не ведающими, не способными на критику начальства. Дамочки не станут писать подметные письма, удел теток плакаться в жилетки приятельниц или попросту надеть безобидную маску несчастных страдалиц. И носить эту личину, пока обида не рассосется сама собой.
      Игорь Сергеевич знавал подобных людей – вечно обиженных и недовольных даже по прозаическим обстоятельствам, словно с утра не выспались и белый свет не мил… Таким образом, учительницы начального звена исключаются из подозрений… остаются заносчивые предметницы.
      Итак: Первая в списке – Зоя Антоновна Полуйко, муж начальник станции Потемкин, по меркам местного масштаба – здоровенный начальник. Дама слишком раздутого о себе мнения, учительница географии и природоведения. Науки эти в сетке школьных часов малозначительные, да и Зоя Антоновна в деньгах не нуждалась, брала урочные часы по минимуму. И если здраво рассуждать, не станет Краюшкин – «хожалый с протянутой рукой» связываться с расфуфыренной географичкой. Да и для «мадамы» директор не объект челобитных в горсовет, когда у мужа выход на верхний уровень Дороги.
      Следующая строптивица – учительница биологии Бахарева Лидия Викторовна. По словам учителя труда – молодящаяся красотка под пятьдесят… Не замужем. Постоянно напоминает, что вхожа в городской бомонд, участница застолий со сливками общества. Позвольте только, в каком качестве… и почему сидит в непрестижной, отдаленной школе?.. Естественно, интеллектуалка, театралка и меломанка. На взгляд Трунова – школьной жизнью вовсе не интересуется, живет в другом – эфемерном мире. По логике,
мотивации как таковой нет. Возможно, по зауми решила взбрыкнуть. Хотя пожаловаться на директора могла в кулуарной обстановке, на рандеву вип-персон. Но это так… досужие домыслы. Пожалуй, что одинокая и несчастная женщина, которой не повезло в жизни, как ни старалась… Может такая настрочить жалобу – как пить дать, со скуки сочинит?!
      И последняя в «кондуите» трудовика – Струтинская Фаина Глебовна. Преподает русский язык и литературу. Если честно, то текст жалобы далек до образцов эпистолярного стиля, написан по трафарету заштатной адвокатской конторы. Впрочем, не факт, словесница схитрила намеренно, не оказала лингвистических навыков. А вот с мотивами – ситуация непонятная… Со слов Трунова, Струтинская в школе недавно, собственно, Краюшкин и принял беженку из ближнего зарубежья на работу. Получается, что обязана директору за проявленную чуткость и доброту. Но не зря говорят: не делай добра – не получишь зла! Не исключено, что здесь тот злосчастный случай… Наука объясняет этот психологический феномен, но нет смысла, рано размышлять над «природой вещей», прежде необходима твердая уверенность, что «литераторша» автор письма.
      На поверку вышло только двое «подозреваемых», а для того, чтобы отбросить сомнения, предстоит сличить подчерки учительниц и человека, написавшего жалобу. Вопрос – где найти образцы почерков? В канцелярию школы соваться преждевременно, остаются библиотеки, поликлиники, почтовые отделения, сберегательные кассы… Но бывший коммунальщик Паневин рассудил так: как правило, такие жалобы не единичны, водятся и другие писульки. А заядлого жалобщика медом не корми, только дай настрочить телегу на жилищную контору, ибо первый «козел отпущения» для сутяжника – коммунальные службы.
      
      Таким образом, первым делом по приходу на работу Игорь Сергеевич обзвонил приемные отделов администрации, получающие обращения граждан города. Попросил поискать адресантов, указав для подстраховки пять учительниц из перечня Трунова. Сам же не преминул полистать «входящие» журналы горсовета за последние три года. К собственному удивлению, нашлось заявление Елизаветы Шульгиной – «гусыни из началки» по едкому замечанию трудовика. Женщина в прошлом году просила помочь в поиске деда, пропавшего без вести в годы войны. Совет послал вопрос в Подольский архив, но потом дело застопорилось. Почерк Шульгиной напоминал страницы советских прописей, образцовая каллиграфия – но мимо…
      В круговерти рабочего дня анонимная жалоба на директора школы отошла у Паневина на второй план. Прибавились другие неотложные заботы, и только после обеда в чреде досаждавших телефонных звонков раздался заветный из жилищно-коммунального отдела. Пожалуй, интуиция на счет ЖКХ не подвела Игоря Сергеевича. В недрах обильной корреспонденции коммунальщиков как по заказу всплыла Струтинская Фаина Глебовна. Пришлось попросить тамошнюю секретаршу быстренько сделать ксерокопии и следом послать за ними закрепленного за комиссий помощника.
      С трепетной дрожью в руках, что редко случалось, Игорь Сергеевич разложил на столешнице интригующие странички. Намеренно, в предвкушении удачи смежил веки. Бинго! Хватило беглого взгляда на сличаемые тексты, чтобы понять – написано одним человеком.
      Преодолев радостное волнение, депутат вчитался в текст, адресованный  в отдел ЖКХ. Еще не вникнув в смысл жалобы, Паневин сразу обратил внимание, что послание жильцов дома, в котором живет учительница, носит характер коллективного. Под обращением стоят семь подписей с указанием занимаемых людьми квартир. Но «вишенкой на торте» была приписка с просьбой направить положенный ответ в адрес Струтинской. По логике, тот, кто сочиняет подобные заявления, сам же потом и пишет… Но не исключено игнорирование этого правила. Полной гарантии нет. А что, если писала не словесница…
      Собственно, жалоба, как и следовало ожидать, до неприличия банальна. Жилищная контора, обслуживающая дом, нерегулярно делает влажную уборку подъездов, не следит за придомовой территорией, не спешит выполнять заявки жильцов по протечкам кровли, ну и тому подобное… Обыкновенный набор типовых жалоб на муниципальное унитарное предприятие, сокращенно МУП – коммерческая структура, на которую заменили приснопамятные ЖЭКи. 
      Таким образом, переписка как бы подтверждает склочный характер мадам Струтинской, но в тоже время переводит учительницу в разряд «правдоискателей». Только пока не ясно – с каким знаком полярности. «Получается, рано обрадовался Игорь Сергеевич,– удрученно подумал депутат, машинально складывая бумаги в папку, – придется еще повозиться…».
      Но, видно, судьба не стала искушать Игоря Сергеевича, надоедливо раздался очередной телефонный звонок. Беспокоили из горздрава. Струтинская и там успела нарисоваться, жаловалась на нерадивость участкового терапевта. Вот ведь – кляузница!
      Сличив принесенную нарочным ксерокопию, Паневин, наконец, облегченно вздохнул. Почерки в трех петициях оказались идентичны.
      И что теперь?.. В практике Паневина еще не встречался случай раскрытия анонимности, но это еще половина беды. Каким образом обустроить беседу с автором жалобы, побудить учительницу на откровенность, не вызвав желания уйти в отказ, или до кучи устроить прилюдную истерику. Одним словом, сделать из депутата исчадие зла, выставив нарушителем этических норм, покусившимся на честь и достоинство гражданина и женщины. Такие бабенки горазды на какие угодно изжоги, вплоть до инсценировки изнасилования. Возьмет и порвет на себе кофтенку, обнажит грудь, а там потом докажи, что не лох... Встречаться с такой фурией наедине без свидетелей крайне опасно, да и излишне – не признает потом собственных слов. А какая тогда доверительность при свидетелях, депутат не следователь правоохранительных органов и не вправе требовать искренности? 
      Дилемма получается...
      
      И не с кем посоветоваться… Председатель совета?.. Тут и к бабке не ходи, устранится. Позвонить в Дорогу – как бы вынесешь сор из избы, да и директора подставишь. Направить письмо в прокуратуру с собственным комментарием – сделать из мухи слона. Попросить помощи у заместителя НОДа, так Руднев рассудит по меркам тридцать седьмого года. А не пойти ли в Райпрофсож, попросить совета у профсоюзного лидера отделения дороги. Самойлов старый опытный лис, да и месткомы линейных предприятий, в том числе и школ, наверняка прикормлены и не пойдут против хозяина санаторных путевок. Короче, беспроигрышный вариант – отдать это двусмысленное дело на общественный суд. И волки сыты, и овцы целы… 
      Самойлов Василий Макарович по расхожей в те годы молве, занимал в иерархии  Потемкинского отделения второе место после НОДа. И не мудрено, и возрастом, и производственным багажом, да и могучей статью Самойлов выгодно выделялся среди остальных железнодорожников. Говаривали, что полная тезка Шукшина выхлещет литр водки – и не в одном глазу!.. Кстати, фактор весомый при выборе кандидатов на замещение должности председателя Райпрофсожа. Паневин помнил курьезный случай, поведанный начальником вагонного депо, также претендовавшим на этот пост. В приватной беседе председатель Дорпрофсожа – кадр, прошедший огни и воды, посетовал: «Извини, Михайлович, боюсь, подведешь – печень слабая, пить не умеешь. А тут, брат, должность обязывает фигурировать в застольях и выглядеть как огурчик. Полагаю, не справишься?..»
      Ну вот, Василий Макарович уже лет …ндцать уверенно исполнял порученные руководством обязанности, в чем и преуспел. Выслушав объяснение депутата, Самойлов негодующе поджал губы и немедля позвонил, вероятно, месткому железнодорожной школы.
      – Алевтина! Надеюсь, узнала?.. – и, обратившись к депутату, спросил, – когда назначить встречу?
      – А как сподручно будет? Да хоть завтра часиков в десять…
      Самойлов перевернул лист настольного календаря:
      – Годится! – и уже в трубку телефона… – Слышала – завтра в десять, как штык! – На ответ женщины произнес командирским тоном, – вот тогда и узнаешь… Да не ломай попусту голову. Совет твой нужен… – и беспрекословно завершил, – жду!
      – Да уж, Василий Макарович, как в армии, – сподхалимил Паневин, – дисциплина, однако!
      – А то!.. – усмехнулся профсоюзник, – чай, железнодорожные войска… – и уже в голос засмеялся. Смахнув тяжелой ладонью остатки смеха, добродушно предложил, – чайку?..
      А потом председатель Райпрофсожа подробно рассказал о новом директоре школы. Отдел учебных заведений Дороги своеобразная епархия и редко нуждается в советах местных структур. Так и тут, назначили Краюшкина экспромтом без лишнего согласования. Но Самойлов не стал возражать – уже знал работника с положительной стороны по предыдущей школе. Правда, чуток обиделся, что профсоюзы изначально проигнорировали, но виду не показал, не красна девица…
      – Краюшкин – парень хваткий, но, добавлю еще, и даже чересчур смелый. Когда сказали, что денег в отделе учебных заведений нет, а на Дорогу рассчитывать не приходится, парень метнулся по местным органам. В городе получил отлуп, мэр, видите ли, сослался, что железнодорожная школа не предусмотрена в потемкинском бюджете.
      – А почему тогда директор не обратился в городской совет?!
      – Извини уж, Сергеевич, откуда депутаты денег возьмут, опять же к главе города с протянутой рукой, тот ясно дал понять – в городе нет денег для ведомственных учреждений.
      – Какая несправедливость! По справке... большинство учащихся школы не дети железнодорожников, приписаны к этой школе территориально – живут рядышком.
      – Ну как, не понимаешь?.. Вокзалом тоже пользуются не одни железнодорожники, да числится в Министерстве путей сообщения. Вот так… По сути, мэр прав.
      – Да, жаль, тогда еще функционировал старый состав совета – сплошь беззубый. Нынешний избран в сентябре прошлого года, а только в октябре получили полномочия.
      – Парень по наивности тоже рассчитывал на всесилие депутатов, потому и обратился аж к депутату Государственной Думы. Точнее, депутатке, да знаешь к кому… «Демократка» вникла в проблему школы… и пообещала написать письмо самому Министру.
      – Охренеть! Ведь после такого письма отдел учебных заведений полетит вверх тормашками!
      – Соображаешь, Игорь Сергеевич… Вот и Краюшкин вовремя смекнул и позвонил начальнику.  «Генерал» аж за голову схватился. Пришлось отказать искреннему порыву «народной избранницы».
      – Дальше знаю... Губернатор не помог, но выручила «красная» Областная дума. Признаться, Василий Макарович, сам побывал три года назад в такой шкуре, понимаю, с чем пришлось столкнуться директору школы, потому и взялся за это дело.
      – Ну вот видишь, Игорь Сергеевич… Райпрофсож аккурат так рассудил – дали Краюшкину почетную грамоту, а к лету семейную путевочку на юг заказали, пусть подправит здоровьишко, а то парень замотался, одни глаза остались...
      – Спасибо, Василий Макарович, я еще раз убедился в собственной правоте.
      
      Как и договаривались, ровно в десять Паневин открыл дверь кабинета председателя Райпрофсожа. На диванчике у окна, стиснув колени, сидела женщина лет пятидесяти с обильной проседью в короткой модной стрижке.
      – Мартынова Алевтина Ивановна, – представил незнакомку Самойлов, – местком школы, учитель химии и биологии. И после «расшаркиваний» депутата доверительно сообщил, – пришлось вкратце объяснить возникшую ситуацию с Краюшкиным, – и оправдываясь, – Игорь Сергеевич, не обессудьте – ничего не навязывал, не подговаривал… Да и не успел бы растележиться, товарищ местком только пришла. 
      – Не беспокойтесь, Василий Макарович – ничего не подумаю, с какой стати... – и уже обращаясь к учительнице. – Спасибо, Алевтина Ивановна, что откликнулись, нашли время побеседовать.
      Женщина подобострастно улыбнулась и, уловив одобрение в глазах председателя Райпрофсожа, разгладив юбку, произнесла вкрадчиво, – Василий Макарович по пустякам вызывать не станет, тут ведь задета репутация директора школы.
      – Да нет, не волнуйтесь... О достоинстве Михаила Петровича речь не идет, реноме (щегольнул словом) директора неуязвимо. За человека говорят сделанные дела. Хотелось только расставить точки над «и».
      После нудной преамбулы, коснувшись содержания письма, Паневин не преминул назвать автора полученной анонимки. Тем самым намеренно подчеркнул, что тайное становится явным – и не по прошествии времени, а при должной мотивации в короткий срок.
      Внимание депутата невольно отметило, как при упоминании имени Струтинской в глазах председателя местного комитета блеснули колючие огоньки. Определенно, фигура словесницы не пользуется расположением Алевтины Ивановны. Что и нашло подтверждение в гневном потоке слов, опровергающих обвинения, отраженные в письме.
      Выходило, что не только трудовик Трунов, не таясь, отрицает глупые наветы «русачки». Со слов Мартыновой получалось, что и здоровый коллектив педагогов школы горой стоит за Краюшкина и другого руководителя и не смеет желать.
      А вот на Фаине Глебовне Струтинской местком отыгралась сполна:
      – Ах, мерзавка такая! – негодование распирало женщину. – Какая у человека черная неблагодарность?! И откуда такая самонадеянность, ишь, цаца высокомерная?..  Бессовестная!. Какими бесстыжими глазами будет теперь смотреть на наших учителей? Да, как хабалка посмела послать фальшивое коллективное письмо преподавателей школы, сделать поклеп на директора?! Как у нее хватило наглости прикрыться ничего не ведающими людьми?!
      – Ладно, успокойся Ивановна, выпей-ка лучше воды, – подал голос Самойлов и, сделав хитрое выражение, добавил поучительно. – Вот что, Алевтина Ивановна, на-ка держи чистый бланк, вот и ручка… А напиши-ка профсоюзную характеристику на Краюшкина Михаила Петровича.  Да и скрепим текст печатью Райпрофсожа. Отдадим бумагу Игорю Сергеевичу, пусть приложит в дело. – И, посмотрев в упор на Паневина, безапелляционно отчеканил, – Правильно мыслю, товарищ депутат?
      Тому ничего не осталось делать, как согласиться с ушлым председателем Райпрофсожа. Да и в самом деле, что есть у Паневина – одни пустые слова, которые никуда не пришьешь… А тут возникает официальная справка, заверенная гербовой печатью, чего еще прикажите пожелать…
      – Да, да! – встрепенулся Игорь Сергеевич, – получается чистый козырь. Так уж, если Струтинская не успокоится, можно на нее и в суд подать за клевету.
      – Василий Макарович, – подала голос Мартынова, а когда писать характеристику, здесь что ли?
      – Иди к подружке секретарше, там и сочините, только побыстрее… Да и сверху в углу не забудь написать: «Дано по месту требования».
      Пока председатель местного комитета школы трудилась на литературном фронте, Паневин и Самойлов по-приятельски, не стесняясь крепких выражений, обсудили новых назначенцев и по линии железной дороги, да и кадровые подвижки в администрации города. Выходило, что взяли моду назначать откровенных дураков и бездельников.
      Наконец, подоспел меморандум, придуманный двумя женщинами. К слову сказать, приятельниц излишне учить писать заковыристые бумаги, руки «профсоюзниц» давно набиты на этом деле.
      Зачитав характеристику вслух с выражением, как заправский декламатор, Самойлов деловито справился у депутата:
      Годится, Игорь Сергеевич?! – и, не дождавшись ответа, спешно заключил, – думаю, содержание что надо!
      Паневин не стал возражать, с подобными дифирамбами пишут представления к правительственным наградам в Москву.
      Довольный председатель Райпрофсожа  черканул «согласовано», лихо расписался и, смачно дыхнув на печать, штампанул фиолетовый оттиск.
      Игорь Сергеевич уже собирался поблагодарить Самойлова и Мартынову за «проявленную гражданскую сознательность», но осекся, заметив потугу учительницы произнести нечто любопытное. Получив «добро» начальника, Алевтина Ивановна заговорщицким тоном рассказала, что Струтинская числится в школе с начала текущего учебного года. Беженка из ближнего зарубежья, там нес службу муж, теперь отставной военный. Краюшкин с неохотой взял женщину на работу, поговаривали, что на директора надавил сам начальник Отделения.
      Но только бы это… Досужие кумушки, а в школе таких с избытком, разузнали «подноготною» блатной учительницы русского языка и литературы. Фаина Глебовна, местная уроженка, девичья фамилия – Брыксина. Отец подвизался в отделении Дороги, мать товаровед железнодорожного ОРСА.
      – Охереть, – не выдержал профсоюзный лидер, – теперь стало ясно! Ейная мамашка в семидесятых крутила с НОДом, вот по старой памяти и пошла на поклон… Ах, дешевый потаскун!
      Паневин знал, что Василий Макарович не любит «засидевшегося на троне» начальника Отделения, и с нетерпением ждал отставки старика. На это «свято место пусто...» давно сватали ближайшего друга Самойлова, начальника центральной станции Дороги. Игорь Сергеевич внутренне возликовал, обретая, пусть и косвенно, в Райпрофсоже надежного союзника. 
      По брезгливой ухмылке Алевтины Ивановны Паневин догадался, что тот адюльтер не новость для школьного месткома.
      Игоря Сергеевича неизменно удивлял пристальный интерес женщин к подробностям, мягко сказать, частной жизни влиятельных людей, да и общих знакомых, что поприличней.
      И тут месткомша, словно опасаясь подслушивания, выговорила тихоньким голоском:
      – В школе ходят поганенькие толки… – сотворив интригующую паузу, елейно продолжила, – некоторые из учителей школы помнят Фаину Брыксину, еще студентку Потемкинского пединститута. Девица выделялась среди сверстниц ухоженностью и модным гардеробом, недаром – мать заправляла в ОРСе. Но в тоже время отличалась ветреным нравом, меняла парней как перчатки. Такие частности из памяти не исчезают… На красотку положил глаз молодой инженер, – Мартынова загадочно улыбнулась, – Так кто? Можете себе представить?! Да, Краюшкин! Только недавно парень распределился по окончании вуза в наш город.
      – Ну, даешь угля, Алевтина! – хлопнул по коленям Самойлов и одобрительно добавил. – Владеешь ситуацией, молодец!
      – Так что с того? – удивился Паневин, – мало ли кто по молодости девок не окучивал… Извините за прямолинейность, но не вижу тут криминала, – помолчав, поправился. – Или Михаил Петрович Струтинской ребеночка сделал?
      – Да нет, обошлось… Только вначале, по приходу в школу, Фаина прохода мужику не давала. Вспомнила прошлую любовь, видимо, решила воспользоваться случаем и упрочить собственное положение. Возомнила стать фавориткой директора. Своевольничать захотела. Крутить школой понадобилось...
      – Ну!.. – насел Райпрофсож, – а Краюшкин чем ответил?
      – Не знаю, но верно поставил выскочку на место, не дал бабенке развернуться…
      – Молоток, Михаил Батькович! – Самойлов удовлетворенно потер ладони.
      – Вот Струтинская и закусила удила, решила отомстить за холодность бывшего ухажера. Иной причины и не вижу… – завершила повествование Алевтина Ивановна.
      Попросив месткома школы не распространяться о сегодняшнем разговоре, сделать вид, что ничего не знает ни о жалобе, да и других потугах словесницы опорочить директора, Игорь Сергеевич заспешил в городской совет. Подоплека жалобы стала ясной, как божий день. Только что теперь делать?.. Паневин намеренно не стал просить совета у председателя Райпрофсожа, Самойлов расценит тот факт как слабость, неумение решать больные вопросы, а значит, профессионализм депутата окажется под сомнением. А надо ли то?!
      Но и предпринимать поспешные действия на страх и риск (сказать по-одесски) – таки стремно?!
      
      Хотя в голове уже смутно вырисовывались контуры некоего плана: А что, если по-доброму побеседовать со Струтинской, объяснить женщине допущенную опрометчивость. Растолковать, что ничего, кроме неприятностей, та таким способом не достигнет. Так как правда, увы, на стороне Краюшкина.
      Угрожать публичным разоблачением или иными санкциями не стоит – склочная учительница непременно разъяриться, для виду сдержит себя, но замыслит новую каверзу, исключительно гадкую и недоступную контролю Паневина. Станет писать в областные и столичные инстанции, заодно очерняя и депутата, приписав тому попирающие свободу слова методы работы. И уж тогда наверняка найдутся дуболомы – рьяные борцы за справедливость полезут загребущими руками в работу городского совета, нагнут председателя, а уж бедному директору тогда вовсе не сносить головы. Да и Игорю Сергеевичу после обвинений в покушении на демократические основы грозит отставка, а то и волчий билет.
      Вот бы найти дипломатичный подход к стервозной женщине, повлиять на дамочку через подруг, ну или задеть обостренно чувственные стороны бабьей души. Только какие – вот вопрос на засыпку?
      Да этак, в поисках способов влияния депутат провозится с жалобой учительницы русского языка и литературы до морковкина заговенья. Да и стоит ли овчинка выделки?.. Струтинская женщина своеобразная, по словам месткома, персона, смолоду не питавшая склонность к нравственности, а уж тем паче морализаторство такой недоступно априори. Крепкий орешек! Выходит, что пока с учительницей лучше не связываться…
      И еще закралась одна упрямая мыслишка…
      Доверять словам Мартыновой Алевтины Ивановны может только человек, не знающий женский характер. У редкой бабы «вода в жопе удержится», коль узнала столь скандальную новость.
      А потому, предваряя возможную утечку, Паневин решил: «Переговорю-ка вначале с директором школы, предупрежу честного человека…» 
      Не откладывая задуманное на потом, Игорь Сергеевич по прибытию в совет тотчас созвонился с директором школы, благо тот оказался на месте. Встречу назначили на шестнадцать часов.
      Усевшись в кресло поудобней, депутат вчитался в профсоюзную характеристику Краюшкина.
      Проскользнув дифирамбы о неутомимых хозяйственных трудах директора по восстановлению школьного здания, педагогических дарованиях и эрудированности, Паневин заострил внимание на описанных организаторских способностях Краюшкина:
      «Михаил Петрович проделал серьезную работу по сплочению персонала учебного заведения в учебно-воспитательном процессе, совершенствовании педагогических навыков и культурно-эстетического уровня педагогов. Особое внимание директор уделяет обеспечению благоприятного нравственного климата в коллективе, проявляя чуткость и понимание к запросам людей, проблемам и сложностям в реалиях настоящего времени», – далее перечисляются тематики педсоветов, совещания при директоре, показательные открытые уроки учителей, праздничные и торжественные мероприятия.
      Паневин перескочил строчку и продолжил чтение: «Следует отметить результативную работу Михаила Петровича с родителями учащихся, направленную на формирование целостного психолого-педагогического подхода к воспитанию детей, а также тесного взаимодействия семьи и школы», – названы родительские собрания, рейды к неблагополучным семьям, детские утренники и танцевальные вечера. 
      Ну и как обойтись без профсоюзного акцента…
      «М.П. Краюшкин принимает активное участие в работе профсоюзного комитета школы, всячески поддерживает профсоюзные инициативы и проводимые мероприятия», – идет перечисление профсоюзных собраний и проделанных акций, где директор живой участник.
      «Да уж!.. – подумал Игорь Сергеевич, быстро дочитав до конца обширного меморандума, – Бойкий слог у Алевтины Ивановны, видать, женщина тертый общественник, коль так поднаторела в канцелярите. Однако официальный стиль характеристики не дает повода обвинить Мартынову в предвзятости или иных корыстных помыслах. И это серьезный аргумент в пользу Краюшкина…»
      Обедать домой Игорь Сергеевич не пошел, чуток закусил в буфете городской администрации, а вернувшись в кабинет, прикорнул на стульях, расставленных в ряд возле архивных шкафов. Последнее время Паневин частенько так поступал, что и оправдано… Закрывшись на ключ, депутат позволял себе подремать лишние полчасика, не опасаясь обвинения в отсутствии на рабочем месте. А запертую дверь легко оправдать желанием сосредоточиться в одиночестве, чтобы никто не мешал. Дневной сон помогал восстановить не только физические силы, но и душевное равновесие – необходимое условие столь нервной работы.
      Наконец, рабочий день вступил в заключительную фазу, за стенкой заглох стук печатной машинки, но зато раздались возбужденные голоса сотрудниц, загодя наводящих марафет и на столах, и на собственных личиках.
      В четыре часа пополудни раздался осторожный стук в дверь. Пришел Краюшкин. Роста директор выше среднего, не тощ и не упитан, комплекция и выправка, как говорится, армейская. Мужчина определенно взволнован, что выдавали ходящие желваки на до иссиня выбритых щеках. Серые глаза смотрели настороженно, словно ожидая подвоха или еще какой пагубы. Непроизвольно поглаживая рано поседевшую шевелюру, представился:
      – Краюшкин Михаил Петрович. Явился, как и назначено...
      – Проходите, присаживайтесь…
      Гость осторожно присел на краешек стула, сложил руки на коленях, вопросительно взглянул на Паневина…
      – Да не волнуйтесь так… Хочу, Михаил Петрович, посоветоваться по одному деликатному вопросу. Сразу предупрежу, разговор наш приватный. Оргвыводов делать не стоит, дело, в сущности, чисто житейское, – Паневин понимал щекотливость ситуации и старался подбирать удобоваримые выражения. – Некая, скажем, экзальтированная дама настрочила жалобу…
      Краюшкин напрягся, сжал кулаки и поджал губы, но смолчал.
      – Не берите в голову, Михаил Петрович. Комиссия сумела разобраться в подоплеке этого письма. Кстати, анонимного, но автора удалось определить. Анонимка носит клеветнический характер, но зарегистрированное обращение нельзя проигнорировать, ответ истец, конечно, получит. Но считаю необходимым ознакомить, – Паневин дружелюбно посмотрел на директора, – «потерпевшую сторону» с содержанием жалобы, дабы предостеречь от возможных последствий и выбрать правильную стратегию … – депутат усмехнулся, – с жалобщицей. Прочитайте, пожалуйста, – протянул Краюшкину исписанный листок.
      Мужчина взял страничку слегка дрожащей рукой, определенно пытаясь скрыть возникшее волнение, но депутата не провести. Да и физиономия директора, по мере чтения жалобы, как лакмусовая бумага отразила внутреннее состояние чтеца. Поначалу выступили красные пятна, разрастаясь, стали окрашивать кожу в багровые тона. Но вот Михаил Петрович, закончив чтение, бессильно отпрянул на спинку стула, закусил губу, исключив матерный вопль негодования. Щеки и лоб стали мертвенно бледными. Паневин даже испугался – чего доброго парень грохнется без сознания. Но пронесло. Краюшкин взял себя в руки, резко выдохнул и произнес деланно умиротворенным голосом:
      – Спасибо, Игорь Сергеевич, что предупредили. Признаюсь, ошарашен!.. Даже в голову не приходило, что вызываю неприязнь у людей, а уж у коллег в особенности. Представить трудно – кого пришлось обидеть, а чтобы навредить… и в помыслах не держал. Обидно, конечно! Честно сказать, сколько трудов положено, – директор тяжко вздохнул, – но, видать, не угодил, не так делал, не до конца правильно…
      – Не корите себя, Михаил Петрович. Понимаю, что приятного мало, когда грязью обливают, инсинуации плодят, раздор сеют… Помните, у Гоголя или еще у кого: «Подл всяк человек!..» – и Паневин засмеялся собственной придумке. – Но приходится с этим жить, ничего тут не попишешь. Быть руководителем не мед, на «каждый роток не накинешь платок», наверняка найдутся недовольные злопыхатели, главное – палец тем в рот не клади. Извините за грубость, остается только – насрать и растереть! 
      В последней фразе депутата Краюшкин почувствовал исходящую поддержку, что дало сил, вернулась уверенность в собственной правоте.
      – Извините, Игорь Сергеевич, а кто автор жалобы, если не секрет, поделитесь, пожалуйста.
      – Да нет никакой тайны – учительница русского языка Струтинская Фаина Марковна.
      – Боже, сохрани! Даже страшно подумать... Такая милая, обходительная, интеллигентная женщина. Ха-ха, уж ей-то чем не услужил? Взял на работу, разряд подтвердил, поддерживал, как новенькую… Да и ровно Струтинская держалась, с чего так взбелениться?..
      – «Не делай добра, не получишь зла!» Работает народная мудрость, не зря придумана, – депутат осклабился. – Или первый раз с подобным столкнулись, Михаил Петрович? – помолчав добавил. – Думаю, не первый. А скажи-ка, мил человек… – Паневин нарочно запанибратствовал, – на пустом месте злоба не возникает, не было ли раньше меж вами конфликтов каких, ссор, недоразумений? Знаю, давно с Брыксиной-Струтинской знаетесь.
      Краюшкин округлил глаза и возмущенно воскликнул:
      – Да не знаюсь с этой женщиной, нужна была такая знакомая?!.
      – Эх, Михаил Петрович… – шила в мешке не утаишь! Чего уж там, здесь как у врача – сознавайтесь… – и засмеялся по-доброму.
      – Простите, Игорь Сергеевич, не допер, что в городском совете, как в НКВД – все о человеке известно.
      А то! – хмыкнул депутат, – тут, брат, не шути… Говорите, для собственной пользы, говорите…
      – Ладно… Чего скрывать, имелась глупая интрижка. По молодости лет ухаживал за студенткой Брыксиной. Да только недолго. Приятели открыли глаза... – мужчина замялся.
      – Не тушуйтесь, скажите как есть.
      – Да, давалка Брыксина, жучка крученая! А держалась словно принцесса какая… Не было с ней интима! Пудрила мозги, целку из себя строила, охмурить, видимо, хотела. Спасибо пацанам, вовремя на истинный путь наставили. Не стал больше ходить на танцы в городской парк, а телефон тогда не по чину, вот и разошлись как в море корабли.
      – И все?!
      – Богом клянусь, больше с Файкой не связывался, видел пару-тройку раз, да на другую сторону улицы переходил. Да и не нужен, наверное, девке стал… А потом и след Брыксиной простыл. До прошлого года не встречались.
      – А что случилось?
      – Да, начальник Отделения, старый хрыч, сосватал Струтинскую в школу. Вот такой подарочек! Не стал НОДу перечить, поддержку школе обещал… Скрепя сердце принял дамочку на работу.
      – Дальше...
      – Разговора о прошлом знакомстве не произошло. Да только и так ясно… Стала курва увиваться вокруг меня, чувствую, облапошить хочет. Но ученый стал, не мальчик… Не шел на контакт! Ну а после Нового года Струтинская отвязалась, видимо, поняла – не светит запудрить директору мозги…
      – Вот и понятненько стало, Михаил Петрович, откуда ноги у жалобы растут, – и завершил отеческим тоном. – Ладно, разговор, как и говорил – тет-а-тет. Ничего не предпринимайте, якобы не в курсе… Разберемся… Потом сообщу о результате.
      На том и порешили…
      
      Игоря Сергеевича давно подмывало поделиться с женой каверзным поручением председателя совета. Но не представлялось подходящего случая. Вечером за ужином благоверная, уловив приподнятое состояние мужа, поинтересовалось:
      – Гаркунь (так ласково называла), чего сияешь, как медный самовар? Не таись, давай вместе порадуемся…
      Волей-неволей Паневину пришлось подробно рассказать супруге о жалобе на директора школы, проведенные встречи и давешнюю беседу с Краюшкиным. В надежде на дельный совет близкого человека спросил:
      – Ума не приложу, как лучше обтяпать эту мутатовину? По логике следовало пообщаться с заявительницей. Да, не знаю, с чего начать, как прищучить профуру?! Боюсь, вывернется училка, как уж на сковороде, устроит скандал или еще какую гадость. Скажи, Галка, как женщина рассуди… Будь на месте Струтинской, что не в жилу той покажется, с чего стерва задницу подожмет?..
      – Будто сам не знаешь... Такие падлюки боятся, только когда окажутся в одиночестве, когда окружающие станут пальцем тыкать, считать поганкой. Пугни, что напишешь в школу, а коллеги выведут нахалку на чистую воду.
      – Признаться, и сам такого мнения. Но один ум – недурно, а два – здорово! – улыбнулся придуманному каламбуру, заключив победно. – Так и сделаю!
      Не досмотрев новостной блок в телевизоре, Игорь Сергеевич, прихватив записную книжку и телефонный аппарат, уединился в ванной комнате. Не хотелось услышать потом критических высказываний Галины о мямле муже. Отметив собственную дальновидность, депутат набрал номер учительницы, выясненный накануне.
      В трубке раздался хриплый мужской голос. Наверняка сожитель – отставной майор-артиллерист. Невелика сошка по чиновничьим меркам – опасаться не стоит. Как можно официальней депутат попросил пригласить к аппарату гражданку Струтинскую.
      Пришлось малость обождать, наверняка супруги удивились вечернему звонку с настораживающим подтекстом – «гражданка» и обсудили «нештатную» ситуацию.
      – Струтинская слушает?.. – прозвучал взволнованный женский голос.
      Игорь Сергеевич представился по полной форме и без извинительных преамбул перешел к сути дела:
      – Фаина Марковна, социальная комиссия рассмотрела ваше обращение по поводу Краюшкина Михаила Петровича, – намеренно сделал паузу. В трубке слышалось только напряженное дыхание… – Хочу сказать, что в работе директора школы не обнаружено противоправных действий или иных злоупотреблений. Одним словом, написанное вами заявление признано инсинуацией, не влекущей принятия административных или общественных мер воздействия. Вам следует явиться в городской совет для получения письменного ответа на поданную жалобу.
      – Извините, товарищ депутат, но я здесь ни при чем, так как не писала жалобу на директора школы. Вы ошибаетесь.
      – Позвольте, Фаина Марковна, авторство письма комиссией установлено, не стоит отпираться…
      – Это ошибка. С какой стати мне идти за ненужным ответом на чужие писульки. Извините, но разговор закончен!
      – Не спешите!.. Тогда ответ вышлем в адрес профсоюзного комитета школы, полученное обращение носит характер коллективного… Так пусть местком и разбирается с заявлением, заодно установит авторство, как говорится, флаг профсоюзу в руки. Боюсь, дорогая Фаина Марковна, возникнут серьезные неприятности.
      – Не смейте угрожать! Иначе буду жаловаться в прокуратуру.
      – Ох, Фаина Марковна, будьте благоразумны… Советую ознакомиться со статьей сто двадцать восемь Уголовного кодекса РФ «О клевете», датированной тринадцатого июня девяносто шестого года. Уверен, указанная статья распространится на вас в полной степени. Не играйте с судьбой!..
      В телефонной трубке возникли шумы, похожие то ли на сдерживаемый кашель, то ли на нервические всхлипы.
      – Жду разумного ответа, Фаина Марковна.
      Кашлянув, женщина ответила уже заискивающе:
      – Прошу прощения, Игорь Сергеевич, не подумала... Когда лучше подойти и в какой кабинет?
      – Второй этаж, кабинет шесть, Паневин. По времени – давайте завтра с утра. Определитесь по расписанию уроков.
      – Буду ровно в одиннадцать.
      – Не опаздывайте, вахту предупрежу…
      – Извините еще раз, Игорь Сергеевич. Так неожиданно…
      – До встречи, Фаина Марковна, не болейте! – и депутат положил трубку.
      
      Струтинская Фаина Марковна, вопреки представлению Паневина, оказалась на удивление привлекательной дамочкой, слегка худощавой, лет за сорок. Еще не поблекшее благородное личико оттеняла копна густых каштановых волос, прическа, да и внешний облик говорили, что незнакомке не чуждо кокетство, присущее женщинам-вамп. Но из под нависших бровей колюче смотрели серые глаза, да и ярко накрашенные губы с волевыми складками по краям выдавали натуру властную и своевольную. Что поневоле настораживало и не располагало к излишней искренности.
      Женщина представилась и, не ожидая приглашения, изящно уселась в кресло у журнального столика, предназначенное для старых знакомых. Заложила ногу за ногу, демонстрируя колени, обтянутые черной лайкрой. Игоря Сергеевича шокировала такая лихость, что даже непроизвольно сглотнул подступивший к горлу комок. Но вовремя откашлялся и сделал вид, что перебирает ворох служебных бумаг. Затем оценивающе взглянул на заносчиво восседавшую словесницу. Подчеркивая значительность момента, слегка пробарабанил пальцами по столешнице, хотя в голове скользнула отчаянная мысль: 
      «А что, если училка последует примеру героини «Основного инстинкта» и вольготно раздвинет ножки, показав промежность. Этого еще не хватало!..» – подумал с ужасом, но вида не показал.
      – Фаина Марковна, – начал депутат официальным тоном, – не стану скрывать собственного желания. Хочу завершить это дело миром. Думаю, никому не нужна лишняя огласка, да и нервы попусту трепать никому не стоит.
      – Ну почему же?.. – встрепенулась учительница. – Вечером поразмыслила и пришла к выводу. Вы, Игорь Сергеевич, получили информацию от людей, лояльных директору, но скажу, что есть педагоги, недовольные Михаилом Петровичем, встречаются даже обиженные…
      – Ну и ладно, коли так… А скажите, пожалуйста, вас Краюшкин, чем обидел, в чем ущемил?
      – Ну, эта тема деликатная, лучше промолчу, не так подумайте...
      – Позвольте Фаина Марковна, будем откровенны. В школе, увы, не тайна – старая интрижка студентки с молодым человеком по имени Михаил. Прошло столько лет, быльем поросло… Давно пора забыть, извините, грехи молодости… с обеих сторон. Скажите, что не прав, Фаина Марковна?! – Паневин акцентировал последнюю фразу.
      – Да что вы знаете?!
      – А стоит ли тогда ворошить, как говорится, дела прошедших дней? Обвинения прозвучали на Михаила Петровича сегодняшнего. Человека марают грязью, которую директор не заслуживает.
      – Так уж не заслуживает?! Да и грязью пачкать Краюшкина никто не собирался. Всего лишь следовало обратить внимание – тот ли человек поставлен руководить школой? Не найдется ли лучше, гораздо способней и деликатней?
      – Да уж, терминологию выбрали, как у Владимира Ильича в «Письме к съезду», когда тот характеризовал Сталина. Надеюсь, изучали курс общественных наук в институте?.. – уловив кивок собеседницы, продолжил задумчиво. – Да, только вождь злопыхал на преемника из-за Крупской, якобы секретарь ЦК с теткой грубо обошелся. Ну да и Струтинская – не Ленин, а Краюшкин – не Сталин. Обыкновенные люди… Чего делить надумали, Фаина Марковна?!.
      – Мне с директором, выражаясь, по-вашему, делить абсолютно нечего. Но и молчать не имею права, когда современной школой руководит человек, крайне чуждый образовательному и воспитательному процессу, некий инженер-железнодорожник. Уж не знаю, за какие заслуги Краюшкина поставили директором детского учреждения?.. Понятней было бы ПТУ или, наконец, техникум, но тут школа – несовершеннолетний контингент учащихся.
      – Так подобало бы знать, Фаина Марковна, что Михаил Петрович уже давно работает в народном образовании, да и диплом получил соответственный.
      – Ну и что с того, обязано быть призвание педагога. Сразу видно, не технаря это дело, не по Сеньке шапка! Да и не одна, так считаю, коллеги с этим согласятся. И уже не говорю об откровенном стяжательстве директора, странных темных делишках… Не место таким людям в нашем образовании, пусть опять идет на путя, откуда пришел. Там инженеру в самый раз, да и перспектив развернуться побольше…
      – Напрасно так, Фаина Марковна. Нельзя обвинять человека в том, что не совершал, тем паче противоправного. Это каждый юрист подтвердит. Не будет никакого дела, коли нет самого подтвержденного факта, одни досужие домыслы… Вот так!
      – Но позвольте, найдутся свидетели, которые подтвердят…
      – Сомневаюсь?.. Одно дело сплетни распускать, другое – за них расхлебывать.
      – Так что, директор останется безнаказанным?! Где справедливость!
      – Не хочу заниматься софистикой. Попусту время тратить… Да и вчера по телефону ясно изложил. Приятельницы в таком деле не помощницы, не поступятся собственным покоем и благополучием. Да и нет ничего конкретного против Краюшкина, одни голые фантазии. Так что – один ваш голос «в поле не воин»! Ситуация заведомо проигрышная, а последствия не предсказуемы, ничего путного нет. Поймите это Фаина Марковна. Оставьте Краюшкина в покое, не треплите человеку нервы.
      – Но директор не примирится, что я посмела написать на него жалобу…
      – Напрасно так дурно думаете о Михаиле Петровиче. Краюшкин  – человек добросердечный, скажу так... – даже слишком добрый. Не станет за кляузу притеснять. Пообещал – пальцем не тронет. Уж поверьте, в людях разбираюсь… 
      – А со мной разобрались?! Думаете, из-за собственного дурного характера, из-за низменных, злобных побуждений пришлось написать жалобу на директора?.. Если бы так…
      – Фаина Марковна… простите, что лезу в душу, но просветите, не оставляйте в неведении… Избавьте от нелестных догадок. Будьте откровенны, что за причины такие?
      Глаза Струтинской увлажнились, женщина боролась с теснящими силками гордыни. Но наконец, решилась порвать закоснелые путы:
      – В молодости я слыла девчонкой-оторвой. Любила кружить мальчишкам головы, забавно смотреть на любовные терзания юнцов, на тщетные потуги глупцов завоевать сердце взбалмошной студентки, – в голосе учительницы проступили ностальгические нотки. – Вот и Мишка-инженер попал в хитро расставленные сети. Чем взяла?!. Да, стала подтрунивать над нерешительным парнем, намеренно выделяя того из толпы ухажеров, одним словом, положила глаз на бедняжку.
      Игорь Сергеевич слушал, не перебивая, поощрительно кивая головой.
      – Симпатичный интеллигент не походил на мельтешивших в клубе ребят. Кто те – как правило,  грубоватая рабочая молодежь и желторотые студентики. А Миша уже инженер – с явным достатком, одевался цивильно… Престижно закадрить с таким молодым человеком.
      Да и тот, видимо, имел тонкий вкус на женщин. Я же тогда выглядела гламурной красоткой, модница таких поискать… не чета подружкам из обыкновенных семейств. Вот и запал Краюшкин на Фаину Брыксину. Ухаживал, конечно, неуклюже, как и положено влюбленному олуху, иногда стал водить в кафешки и раз пришли в местный ресторан, что в глазах приятельниц имело качество статусности. Девки откровенно завидовали, потому и чернили, выдумывали расхожие гадости.
      Если честно, то я не влюбилась в Михаила, воспринимала возникшие отношения как увлекательную игру. Вероятно, виновата молодость, девчачьи порывы требовали раздольного веселья, подвижности, возможно, даже разгула… Но оплошала. Краюшкин не таков – тому, сдержанному и стыдливому по природе, претила показушная  удаль, инженер предпочитал уединенные прогулки и заумные беседы о литературе и не от мира сего возвышенные темы. 
      Первоначально отнеслась благосклонно  к подобным «эстетским» встречам, но затем такая пресная обстановка стала тяготить, надоедать, а потом и раздражать. Признаюсь, что даже и не помышляла об интимной близости, да и Михаил не лез к девушке под юбку. Ограничивались робкими поцелуйчиками... Да разве это жизнь?! Так скукотища... Вот дура набитая, проворонила собственное счастье. Но близок локоток, да, не укусишь… Бросила Мишку, порвала окончательно, надоел, как горькая редька.
      – А что Краюшкин, – не выдержал Паневин, – так и отпустил?
      – Да нет, не сразу… Стал писать заумные письма, объяснялся в любви и прочее… Однако зачем глупой девчонке занудная эпистолярщина, чай не девятнадцатый век, тут не Достоевский с бедным Макаром Девушкиным. Смешно выглядело, анекдотично. Стала потешаться над ним, показывала любовные послания приятельницам… И не понимала, что те злорадствовали, довольные промахом задаваки.
      – А что теперь произошло? – озадачено поинтересовался депутат.
      – После разрыва Краюшкин уехал, как говаривали, за большими деньгами, но, очевидно, решил поменять тягостную атмосферу городка на «вольный ветер дальних странствий». Я ничего не знала о нем, да и не думала до той поры, когда впервые ступила на порог школы. Случился ошеломляющий шок, потрясло до глубины души! Возникло удивление – как?! Как так бывший инженер-железнодорожник и вдруг директор школы? Почему?! Разумеется, мы сразу признали друг друга. Но виду не подали, и не потому, что опасались любопытных свидетелей той встречи. Причины лежали глубже. Определенно, Краюшкиным двигала давняя обида, мной – да что тут сказать, щекотливость возникшей ситуации.
      Не спала ночь… И поняла, что хочу Мишку! Нет, ни как любовника, упаси Бог. Желаю возобновления прежних, назову – дружеских отношений, жажду тесного общения, хочу слышать его голос. Неделю, другую мы не разговаривали, избегали даже случайных контактов. Уверена, Михаил и дальше стал бы вести себя, как ни в чем не бывало, не выдавая давней неудачной связи. Но меня распирало! Так и подмывало наверстать давно упущенное, безжалостно вырванное из жизни, а теперь явившееся в яви.
      Наконец, представился подходящий случай. Столкнулись в тесном коридоре лицом к лицу… Я днями вынашивала слова к нашей неотвратимой встречи. Много хотелось сказать Михаилу, слишком много! Говорила сумбурно, даже пробила слеза… Но директор остался холоден, вежливо отодвинулся, давая понять, что нас уже ничего не связывает, да и не связывало никогда.
      Как, почему?! Какой он жестокий и непробиваемый… Показное равнодушие Краюшкина оскорбило меня как женщину.
      Но я не успокоилась, тешилась надеждой, что рано или поздно Михаил оттает, признает меня и подаст руку… Еще три раза делала попытку сблизиться с этим холодным человеком, но тщетно.
      И тогда, озлясь на черствого истукана, решила подгадить подлецу, пусть теперь покрутится, узнает, почем лихо.
      А вот как вышло... Я и не рада, какую глупость сделала! Непростительная дурость! Придется увольняться из школы. Как теперь глядеть директору в глаза?! Что Краюшкин подумает, кем сочтет теперь?.. – и женщина заплакала.
      – Успокойтесь, Фаина Марковна. Выпейте воды, – депутат налил из графина и подал стакан расстроенной учительнице. – Успокойтесь и не берите в голову. Поймите, что директор человек умный и с пониманием к чужим слабостям. Краюшкину и в голову не придет притеснять женщину за нелепую ошибку. Успокойтесь. Не нервничайте. Работайте спокойно.
      – Так что делать прикажите?.. – продолжая всхлипывать, учительница посмотрела на Паневина заплаканными глазами.
      – Да, собственно, ничего. А впрочем… – Паневин потянулся за листочком писчей бумаги. Сделайте одолжение… Да и спишем с чистой совестью дело в архив!
      – А что писать?..
      – Не станем заморачиваться. Ну, вроде так… – и депутат произнес чуть ли не по слогам. – Написанную мною в апреле, укажите год, жалобу на директора школы номер... Краюшкина Михаила Петровича считаю ошибочной. Подпись, фамилия, сегодняшняя дата…
      – И все?!.
      – Н-да!
      Струтинская встала с кресла и села за приставной столик, взяла протянутые лист и шариковую ручку…
      
      После того, как за учительницей закрылась дверь, Паневин облегченно вздохнул и обстоятельно, даже бережно подшил объяснительную записку в тощую канцелярскую папку. Перелистал странички. Оригинал и ксерокопия жалобы, две ксерокопии писем в горздрав и жилищно-коммунальный отдел, испещренные подчеркнутыми словами (сличал подчерк), характеристика месткома и сегодняшняя писулька. 
      Ради «спортивного интереса» депутат проделал обратную манипуляцию с запиской Струтинской. Не поленился, сделал копию и, разыскав слова, схожие с подчеркнутыми в подшитых текстах, обвел новые красным фломастером. Совпадение полное, как в аптеке! 
      Дело сделано, но почему-то не чувствовалось удовлетворительного прилива сил, не было эйфории от собственной сноровки и находчивости.
      Паневин позвонил председателю совета, тот как удачно оказался на месте. Прихватив скоросшиватель и еще парочку дел на подпись, Игорь Сергеевич заспешил в другой конец сводчатого коридора.
      Проигнорировав вопросительную мину секретарши, депутат без стука шагнул в начальственный кабинет.
      – Яков Михайлович, – Паневин сразу взял быка за рога, – я разобрался с жалобой учительницы на директора школы. Как и думали – обыкновенная беспочвенная кляуза! – Депутат без приглашения уселся за приставной столик. – Определить автора письма не стоило труда, да гляньте сами…
      Игорь Сергеевич выложил на стол председателя развернутую посредине папку скоросшивателя и принялся доходчиво объяснять несообразительному руководителю обнаруженное совпадение подчерка. Однако в глазах Михайловича еще сквозило замешательство, ну или недопонимание явного факта. Тогда Паневину пришлось выложить козыри...   
      – Да, учительница… зовут Струтинская Фаина Марковна, призналась в авторстве обращения и собственноручно отказалась от жалобы, признав ту ошибкой. Да вот посмотрите сами, Яков Михайлович.
      Председатель внимательно прочитал завершающий лист подшивки, задумчиво перевернул страницы и наткнулся на характеристику местного комитета школы.
      – А это что такое? – задал недоумевающий вопрос, – А-а-а!.. – протянул, наконец, постигнув замысел подчиненного. – Решил подстраховаться... – и уже одобрительно, – молодец, как погляжу!
      И тогда Игорь Сергеевич подробно изложил председателю «эпопею» с этой треклятой жалобой, подробно рассказал о собственных мытарствах и разговорах с влиятельными людьми – весомыми гарантами невиновности директора школы.
      – Ну и даешь, Игорь Сергеевич! – восхитился Яков Михайлович. – Словно прокурорское расследование произвел?.. Не ожидал такой прыти. Хвалю! Умеешь работать – другим поучиться следует!.. Молоток! – и в заключение собственного восторга крепко пожал руку Паневина. Не читая, подписал протянутые депутатом машинописные ответы на другие запросы и, еще раз посмотрев одобрительно, велел идти домой – отдыхать, несмотря на середину рабочего дня.
      
      Игорь Сергеевич поспешил воспользоваться благодушием начальника и, предвосхищая возможные накладки, торопливо, на радостях покинул ставшее уютным и приглядным помещение городского совета. Оказавшись на улице, он обратил взгляд на оставленное позади административное здание. 
      Внезапно из-за тучки проглянуло весеннее солнышко и ярко осветило старинные стены бывшей обители. Потоки лучей света вдохновенно заиграли на кирпичной кладке, превращая ту в волшебную палитру, в сказочный мираж то ли из детских снов, то ли из неведомо возникшей дали… 
      
       
      
      

 

Туда и обратно. Глава 5