Туда и обратно. Глава 5

  Спицына, в отличие от остальных инженеров отдела главного механика, выгодно отличала природная любознательность. Ещё слоняясь по родному заводоуправлению, в приёмной замдиректора Валентин наткнулся на проспект Рославльской Автозапчасти. Так до прошлого года назывался завод, в который ему предстояло ехать. Парень, не мешкая, подробно познакомился с этапами становления предприятия.
   Выходило, что «Автозапчасть» одно из крупнейших промышленных производств Смоленской области. Летопись которого начинается в далеком пятьдесят девятом году с создания завода передвижных электростанций. На чьей базе в последний год правления Хрущева создали «Автозапчасть», ставшую филиалом завода Лихачева, до пятьдесят шестого года носившего имя Сталина. По существу, завод считается дочерним предприятием легенды советского автопрома.
   Новое предприятие стало выпускать мосты к автобусам «ЗИЛ-127», а через год приступило к серийному выпуску запчастей к автомобилю «ЗИЛ-164». В шестьдесят шестом году на заводе было закончено строительство и введен в эксплуатацию исполинский цеховой корпус, где началось массовое изготовление запчастей к автомобилям «ЗИЛ-130».
   Теперь «Автозапчасть», переименованная в Рославльский автоагрегатный завод, производит тормозную аппаратуру, топливные насосы, автомобильные узлы и агрегаты для автомобилей, автобусов, тракторов, прицепов и полуприцепов советских марок. Даже волжский гигант КАМАЗ не обходится без продукции смоленского побратима. А уж изготовленные попутно метизы всевозможных классов прочности (свыше шестисот наименований) бурным потоком расходятся по стране. А новые цеха продолжают строиться и строиться… Во истину, градообразующий завод!..

   Спицын, хлопнув дверцей, в нерешительности потоптался у запыленного «газика», разглядывая двухэтажный павильон заводской проходной. Сооружение примечательной архитектуры, коричневый фасад утоплен в белой нише, образованной боковыми пилонами и ризалитом. Сверху вывеска – аршинными буквами «ЗиЛ. Автозапчасть». Квадратные часы показывали десять минут пятого. Уж что там скрывают огромные, во всю стену окна, как-то завод встретит незнакомца?
   Внутреннее чутье подсказывало, что заносчивым планам на сегодня, увы, не сбыться. Время безвозвратно потеряно. Но тут шевельнулась крошка надежды, а вдруг... И, образумившись, инженер стремглав устремился к стеклянным дверям проходной. Увидев такую прыть напарника, Санька выпрыгнул из кабины, словно десантник из люка БМП. Лихо вздрогнув онемевшим телом, водитель распрямился и вразвалочку направился к стоящему невдалеке трехосному «ЗИЛу». У «сто тридцать третьего» сидели на корточках два субъекта, по виду, тоже неместные. Возрастом постарше Александра, щеки заросли неровной щетиной, ногти на пальцах рук в траурной кайме, вороты рубах засалились и почернели. Очевидно, мужики уже давно в дороге, вот, откуда шершавая неухоженностью и затуманенный взор в глазах. Вопреки возникшему опасению шофера, незнакомцы не проявили агрессивность, а наоборот, дружелюбно поздоровались, словно давно знакомые. Минуту спустя новоявленные приятели оказались у «газика». Выслушав проблемы с движком, «кореша» деловито заглянули под колеса, обследовали ходовую, а затем стали ковыряться в замасленных недрах капота. Помогли – не помогли... но Санька чувствовал благодарность к отзывчивым водителям.
   Возвратясь, Валентин застал компанию, хохотавшую над очередной байкой водителя, тот великий мастер травить бесстыдные анекдоты.
   – Поздравляю, Александр Батькович,с очередным пролетом! – зло выговорил инженер, ленивым кивком поприветствовал удивленно застывших водил. – Девка на проходной ни в какую… уперлась коза, – после трех в завод никак нельзя.
   Санька виновато захлопал веками, принимая на собственный счет досадливую неувязку. Как-никак, из-за неисправности машины произошла задержка по времени – могли бы заночевать не в Орле, а в Брянске…
   – Борзеет вохра, плевать хотела на наши проблемы... – участливо ввязался в разговор новый Санькин товарищ, – завод не режимный, но на шару хрен пройдешь... А ты, парень, звонил в отдел снабжения? – услышав отрицательный ответ, разочарованно покачал головой. – Ну даешь… Давай скорей звони, пока там не разбежались, пусть пропуск пришлют… Ха-ха, – закончил доброхот.
   Спицын бросился к автомату, висевшему у проходной. Слава Богу, на стенде под пленкой оказались телефонные номера отделов заводоуправления. Опять повезло, трубку взял сам шеф снабженцев. Выслушав сбивчивую речь инженера, начальник велел обождать у турникета, пока даст отмашку охране.
   Минут через пять Валентин уже сидел в обшитом полированными панелями кабинете. Николай Николаевич, так звали руководителя отдела, оказался добродушным и словоохотливым дядечкой лет пятидесяти.
   – Ну, пацаны, и даете... приехали к шапочному разбору... Рабочий день на ладан дышит, а главное пятница сегодня – конец недели. На складах уже никого не сыщешь. Да и если бы кто и остался… крановщика уже не найти, – и по секрету добавил. – Витек, парень дюже блатной, у директора в родственниках состоит…
   А тележным погрузчиком нельзя закинуть?.. – задал глупый вопрос Валентин, и без того понимая, что здоровенную круглую бухту куцыми вилами не ухватить.
   Кстати, – перебил снабженец, – а на чем ребятки изволили приехать? – и, услыхав, что на «ГАЗ-51», невольно в голос рассмеялся. – Ну, блин, молодцы, совсем охерели… одиннадцатый габарит «газону» не потянуть, не по зубам малышу такая махина....
   Инженер стал мямлить несуразицу, ссылался на собственную консультацию в городских сетях, якобы там уверяли, что «пятьдесят первый» справится.
   Николай Николаевич досадливо крякнул и, подперев округлую лысую голову кулаком, задумался…
   Валентин же, оправдывая задержку по срокам, продолжал нести околесицу о заторах на трассе и придирчивых гаишников, хотевших направить машину в УТЭП (экономические перевозки) – короче говоря, врал как сивый мерин.
   В итоге начальник отдела снабжения вошел в положение незадачливого визитера… Видимо, у него имелась конкретная договоренность с Валентиновым руководством и не хотелось подвести дельного заказчика. Пожурив малость парня за опоздание, Николай Николаевич пообещал помочь нерасторопным клиентам с отгрузкой злосчастного кабеля. И, не откладывая на потом, вызвал трехкратным стуком в стенку нужного сотрудника. Которым оказался старший товаровед Федор Терентьевич. Как выяснилось, этот обсыпанный перхотью старичок слыл правой рукой начальника, а по сути палочкой-выручалочкой. Изложив клерку сущность проблемы, Николай Николаевич загадочно произнес: «Ну что скажешь, Терентич?»
   А у старого канцеляриста, прошедшего еще сталинскую школу, имелся готовый ответ на каждый заковыристый и даже явно неподъемный вопрос.
   – Пущай едут к Галинге-кладовщице домой. Может, договорятся, чтобы та с утра вышла. Галинге дюже на шоколад падкая. Потешь женщину, парень, купи три «Аленки»... А Витьку... ты Николаич, так позвони. Скажи, дело у Главка на контроле, путь не фордыбачится…Ну а накладные и пропуск, так и быть, самолично оформлю, за этим дело не станет…
   Начальник отдела снабжения сверил платежку, набирая номер телефона, не кладя трубку, велел товароведу:
   – Ты, Терентич, вот что… Звякни коменданту нашей ночлежки, пусть оформит гостей. Видать, им придется до завтра куковать, сегодня мужикам никак не управиться…
   У бедного Валентина, как говорится, даже матка опустилась… Парень, однако, теплил надежду, что повезет вырваться вечером из Рославля. Но, видно, не судьба. Не показав досады, сделав над собой усилие, он радостным тоном поблагодарил снабженца, как-никак тот протянул руку помощи. Выслушав последние напутствия начальника отдела, Спицын догнал поджидавшего в коридоре клерка и обреченно проследовал за ним.
   Старенький товаровед шустро связался с заводской гостиницей, чуть ли не в приказном тоне определил приезжим вид на жительство, видимо, дед пользовался у бытовиков достойным авторитетом. Затем стал растолковывать Валентину, как отыскать в новостройках пятнадцатого микрорайона квартиру кладовщицы.
   На вопрос Валентина, а как назвать Галину по отчеству, старичок лукаво усмехнулся и пояснил:
   – Да не Галина, ха-ха, А Эсфирь Марковна по фамилии Галингер-р-р, –акцентировав последнюю «р». Кладовщица еврейка, замужем отродясь не состояла… Да ты знаешь, парень... – и помолчал. – Настрадалась женщина сильно, еще тогда девчонкой в оккупации. Ведь наш Рославль, почитай, два года под немцем мучился. А фашисты, когда захватили Рославль, окрестных евреев согнали в одно место – в район Краснофлотских улиц. Выселив местных жителей, огородив колючей проволокой, поставили вышки с пулеметами – создали гетто. – Старик ощутимо разволновался. – Но это еще не конец. В середине ноября евреям приказали покинуть жилища и собраться на околице. Людям сказали, что отправят мыться в баню. Когда народ собрался, немцы и полицаи взяли толпу в плотное кольцо и повели в сторону Бухтеева рва, что в северной части города.
   Галингер с родителями и старшими братьями оказалась среди них. По ходу странной процессии люди осознали, что их ведут вовсе не в баню. Поднялся ропот, евреи кричали и плакали…Улучив момент, когда полицай закурил, мать сказала маленькой девочке: «Беги, дочка, беги, не оглядывайся!». И та убежала… Спасшуюся девочку спрятали сердобольные жители близлежащих домов.
   А бедных евреев охрана стала жестоко избивать палками и прикладами винтовок. Крик стоял по всей округе...
   А потом началась казнь беззащитных людей. Расстреливали небольшими группами – подводили к краю здоровенной ямы, чтобы убитые валились в бездну. Остальные жертвы только наблюдали и ждали собственной участи. Эта казнь отличалась непомерным изуверством, чередуя убийство родителей на глазах детей и наоборот… – в глазах Федора Терентьевича стояли слезы, – грудным и малолетним детям грубо переламывали позвоночник, кто постарше – пробивали головы прикладом или дубиной. Рьяно усердствовали поганые полицаи. Видимо, не зря у красноармейцев и партизан возникло негласное правило: полицаев в плен не брать… В тот день, четырнадцатого ноября сорок первого года, гитлеровцы уничтожили около семисот человек, сколько точно – никто и не считал… – тяжело крякнул снабженец, закончив страшное повествование.
   – Ну а как девочка Эсфирь? – поинтересовался Валентин.
   – А что ребенок... Добрые люди выходили, выкормили, не дали сгинуть душе человеческой. Потом малютка попала в местный детский дом, там и выросла. Но с тех пор любит шоколад, видно, в детстве не доводилось пробовать…А замуж так и не вышла, хотя привлекательная женщина. Что там у нее с войны перещелкнуло…
   А там, в Бухтеевом рву, лет десять назад памятник установили, значит… на месте расстрела фашистами мирных граждан, – добавил, и голос старика осекся.
   Малость придя в себя, Федор Терентьевич благодушно подсказал, что обращаться к Галингер следует – Фира Марковна и посетовал, что домашний телефон кладовщице пока не по чину. После чего протянул глянцевый листочек визитки.
   «Да уж, в Рославле приобщились к цивилизации, не то что у нас», – вскользь подумал парень, взяв листок.
   – Позвонишь утречком со склада, скажешь, что да как... – и, похлопав по-приятельски по плечу инженера, дедок покровительственно добавил. – Ну давай, будь здоров, не болей…
   – «То ли намек на возможную выпивку с последующим похмельем, то ли искреннее пожелание, пойди разбери старого мудрилу...», – подумал Спицын, благодаря Федора Терентьевича. Но, как ни странно, этот ужасающий рассказ снабженца вернул Валентину трезвый взгляд на вещи. И парень не то чтобы смирился с уготованной участью, а наоборот, ощутил в себе внутренний подъем – радость бытия.
   Итак, первым делом предстоит застолбить место в заводском общежитии, а уж потом наведаться к кладовщице со звучным библейским именем.

   Валентин в воображении представлял Эсфирь Марковну, сродни Вере Григорьевне – яркому типажу еврейской женщины, сформированному еще с детских лет. С видной фигурой, чуть полноватая, с ярко накрашенными алыми губами и резким цветочным запахом – красотка, влекущая к себе взоры окружающих, тоже незамужняя: то ли вдова, то ли разведенка. Что, однако, не ущемляло гражданку, а наоборот, добавляло загадочного шарма. Эта цаца Вера-Эмуна – дочь местного аптекаря Гирша Шмуля, заведение которого значилось своеобразным раритетов в поселке. В стране социализм, а поселковая аптека состояла как бы в частных руках. По младости Валька не умел сформулировать присущие случаю дефиниции, но одно то, что в аптекарском домике с давних пор поселилась семья провизора, фактор решающий.
   Однако дочь по странной логике не стала помощницей отца, да и дети женщины (два мальчика) не выбрали, как выяснилось позже, профессию фармацевта. Вот горе для старого еврея – выгодный бизнес со временем уйдет в песок, не станет семейным делом.
   Пышущая здоровьем и духами Верочка работала приемщицей в фотоателье, вот подумаете… уж вовсе не пустопорожнее дело. Не скажите… В пятидесятые годы фотокарточки заменяли большинству людей и телевизор, и прочую картинную живопись. По сути снимки походили на иконы, скрашивали тяготы жизни, активировали внутренние духовные процессы, приводили к умиротворению. И те, и другие напоминали о бренности бытия и не давали расслабиться. Фотографии во всевозможных по форме и исполнению рамках висели по стенам комнат по существу в каждой семье, фотоальбомы же считались тогда барской редкостью. И неизменным подарком матери или бабушке ко дню рождения или Женскому дню для мальчугана считалась выпиленная лобзиком из фанеры фигурная рамочка, кальки с трафаретами очертаний лежали в каждой библиотеке. Наверное, с исчезновением пристрастия вывешивать снимки на публичный показ у людей начала уходить память о близких людях, а сердца стали черстветь.
   Валька с бабушкой часто приходили во вросший в землю особнячок фотоателье. И не только чтобы засняться на карточку, а частенько с интересом посмотреть на развешанные по стенам образцы мастерства фотографа. Тут и отретушированные поясные портреты советских граждан с каменно застывшими физиономиями, тут и подкрашенные снимки празднично одетых членов семейств, тут и коллективные фото школьных выпусков и участников деловых конференций и торжеств. Имелись и пикантные расцвеченные открытки с голубками и прелестными милашками для половозрелых девиц, и (как Валька узнал позже) из-под полы продавались порнографические игральные карты и даже альбомчики уже для негласной клиентуры. На столике горкой сложены разномастные фаянсовые багеты в стиле барокко, отдельный стенд со стеклянными капсулами для надгробий.
   Вера Григорьевна, проявляя избирательную общительность, выделяла Валькину бабушку из непреходящей среды посетителей мастерской. Видимо, обе женщины отличались природной интеллигентностью и легко находили темы для, так сказать, светских бесед. Вальку же женщина непременно гладила по светлой головенке и с прибалтийским акцентом произносила: «Какой хорошенький мальчик!». Потом давала конфетку из расписной железной коробочки, те сладости причитались малышам, что панически боялись фотосъемки. Мальчик не вникал в разговор взрослых женщин, малыша гипнотизировал интерьер фотостудии.
   Взору предстояла просторная комната с нависшим дощатым потолком, определенно сказалась конструкция здания, по окна вросшего в землю. Торцевая стена, намеренно неоштукатуренная, завешана белым застиранным полотнищем, точнее бывшей гардиной на кольцах. Позже Валька узнал, что фронтовики, надев начищенные регалии, любили сниматься на фоне открытой кирпичной кладки, якобы присутствовал некий антураж боевой обстановки. В дальнем углу примостились два обшарпанных венских стула: обыкновенный и с подставкой-сиденьем для детворы. По центру помещенья, как большие подсолнухи, высились два театральных софита, электрические шнуры длинными змейками извивались по полу к одинокой розетке у столика приемщицы. Ну и, конечно, привлекала внимание сложной конструкцией блестевшая никелем тренога с раздвижными ножками и хитроустроенным крепежным узлом для фотокамеры. Сам же аппарат определенно иностранного изготовления (вероятно, трофейный немецкий), с трепетной осторожностью сберегался в подсобке фотографа. Туда доступ обыкновенным смертным закрыт. Валентин уже не помнил ни фотографа, ни «сейчас вылетит птичка» из уст «маэстро», да и сам момент фотографирования вчистую стерся в памяти, будто и не было вовсе. Да и потом, повзрослев, Спицын оставался равнодушен к таинству фотографирования, не клянчил у родителей фотоаппарат и необходимые атрибуты этого занятия. Почему? Нет загадки – Валька, сколько себя помнил, любил рисовать…
   Вот и нашелся ключик к этой страничке детства. И не приемщица фотоателье тому причина, хотя холеная внешность дамы даже мальчонку не оставляла равнодушным. Излюбленным головным убором красотки были изящные шапочки-менингитки экзотических форм и расцветок. Эти менингитки не получили должного распространения в провинции, в них щеголяли только фасонистые модницы, выдавая себя за столичных штучек. Кстати, имелась такая шапочка и у матери Валентина, но тряпичная крохотулька терялась в ее пышной прическе.
   Мальчик неизменно выделял Веру Григорьевну среди сдержанных тружениц и неприхотливых домохозяек, явившихся на родительские собрания в школе, та привлекала внимание ребенка, как пышный цветок среди невзрачной придорожной травки.
   У нее было два сына, носивших фамилию Виленчик. Старший, Даниил, выделялся среди сверстников бледным, удлиненным лицом и слегка курчавыми волосами, имевшими странный серебристый оттенок. Нет, это не ранняя седина... О красителе и речи не было, это природный, как думалось Вальке, благородный, изысканный окрас волос. Говаривали, что юноша тот чрезвычайно умен и далеко пойдет, только судьба Даниила дальше школы, увы, не прослеживалась. Младший, Евгений, ровесник Валентина, учились в параллельных классах – полная противоположность брату. Черноволосый, круглоголовый, с румянцем во все щеки, упитанный мальчуган, но тоже «отличник» по учебе. Дети знали, что Женя любимчик учительниц школы, те носили Женечку на руках... Валентин не раз слышал в разговорах взрослых, что Верка Виленчик ублажает женский персонал школы щедрыми подарками. Ну а ребята считали паренька подхалимом и даже доносчиком, но, странно, ни разу не били за ябедничество.
   Так вот, этот Женя Виленчик – извечный соперник Валентина на школьных художественных выставках. Конечно, в школе работал рисовальный кружок, но со смертью учителя Ивана Прокопьевича постепенно сошел на нет. Новая учительница рисования больше запомнилась как преподаватель черчения, а Ван Прокопыч – тот истинный художник. Метра часто замечали на пленэре в заповедных окрестных местах – в толстовке и бархатном берете с мольбертом и ящичком для красок и кистей.
   Монументальные, исполненные маслом пейзажи Ивана Прокопьевича продолжительное время украшали библиотеку, столовую и коридоры поселковой десятилетки.
   Валентин приобщился к рисованию еще с детсадовского возраста, чего только не малевал – и предметы обихода, и картинки природы, и даже людей-человеков. Помнится, изобразил малец электрический утюг, подключенный к жулику (ламповый патрон с розеточными отверстиями) – вышло для его лет весьма похоже. Только соседки, хваля талант, обеспокоенно заявляли матери и бабушке, смотрите, как бы за «жулик» вас не оштрафовали. Тогда в городе в рядовых квартирах еще не было розеток, а инородные приспособления запрещались в опасении пожара.
   И еще отдельный момент. Не каждая семья разрешала себе купить прикроватный гобелен, не говоря уже о напольном ковре или паласе. На полу лежали домотканые половики или дорожки из драп-дерюги, изготовленные кустарным способом в артели слепых. А на стену у койки вешали дешевенький плюшевый коврик или написанный маслом на обратной стороне клееной ткани цветистый пейзаж с экзотическими растениями и диковинным зверьем. Имелся подобный и у бабушки Валентина. Нарисовал «творение» художник-самоучка дядя Сережа Голиков, так… мужик плотник, но подрабатывал, малюя живопись… На просторном полотнище вполовину стены изображены горные вершины, покрытые вечными снегами. У подножья зловеще зеленеют хвойные леса, горная речка, бурля водным потоком, пресекает наискось картину. А переступая русло реки, стоит откормленный олень с ветвистыми рогами, очевидно срисованный с другой открытки. Но это – непревзойденный шедевр, и взял за него дядя Сережа недешево.
   Валька неоднократно копировал этот пейзаж, пока, как считал сам, не сравнялся мастерством с создателем оригинала. Попутно рисовал с художественных открыток и со страниц учебников Родной речи другие картинки и, честно сказать, в том много преуспел. Затухающий кружок рисования мало что дал парнишке. Талант, если и имелся, то развивался стихийно – «самоучкой». Да и живопись не стала призванием Валентина, парень даже в помыслах не держал стать профессиональным художником или, как дядя Сережа, зарабатывать на этом. Единственное, в чем Валентин преуспел на «поприще художника», так это призовые места на школьных художественных выставках. И по обыкновению, ему приходилось делить похвалы и полагающиеся грамоты с толстощеким Женькой из параллельного класса. Виленчик рисовал акварельными красками забавных зверушек: котиков, собачек, тигров и львов – и так наловчился в этом деле, что животные у него выходили как живые. Валька же считал себя докой в пейзажной части и с презрением относился к творчеству соперника, мол, рисует несерьезные вещи, так одно баловство. Но, видимо, зрители и «компетентное» учительское жюри считали по иному, деля «пальму первенства» наполовину, чтобы никому не было обидно.

   Очередной досадой для Спицына стал отказ водителя поселиться на время невольного простоя в заводской гостинице. Санька мотивировал тем, что ночью беспризорную машину пронырливые шоферюги растащат по запчастям. Опасение здравое, неизвестно, что ожидать в незнакомом городе чужаку без связей и поддержки. Остается надеяться только на собственную бдительность. И Валентин не стал разуверять шофера – и тому спокойней, да и Валентину переночевать одному будет проще.
   «Мотель» для командированных располагался в двух шагах от проходной. Аккуратный двухэтажный домик-сталинка, обсаженный вокруг молоденькими березками и топольками, сразу расположил к себе сердце Валентина. Процедура оформления заняла две минуты. В выделенной угловой комнате на первом этаже стояли три аккуратно заправленные кровати. На прочую мебель парень даже внимания не обратил. «Выбирай любую…» – предложила комендантша, и Спицын небрежно скомкал одеяло на койке, стоявшей у окошка. Как бы заминая возникшую неловкость, он малость поправил постель, даже взбил подушку. А затем, став паинькой, вежливо осведомился, где поблизости найти продуктовый магазин и как ловчей добраться до пятнадцатого микрорайона.
   Как выяснилось, в том микрорайоне построен собственный универсам, где постоянно полное изобилие необходимых продуктов. Словоохотливая комендантша чуть ли не на пальцах пояснила инженеру нужный маршрут, не преминув добавить, что сама получила квартиру в этих недавно построенных заводом пятиэтажках.
   Санька уже заждался напарника и потому без лишних слов, чувствуя прошлую вину, быстренько завел машину. Мотор поумнел, мерно заурчал с первого раза. Выехали на шоссе, миновали трехэтажный краснокирпичный п-образный дом, как позже выяснилось, там размещался интернат для детей-инвалидов. Кстати, ни одного ребенка в огороженном металлическим забором дворе так и не заметили. Казарменное здание казалось пустым. Свернув в следующий асфальтированный проулок, застроенный ладными домиками, шоферу пришлось сбавить газ. Дорога шла под уклон. И вот вскоре взору открылась пойма Становки, по правую руку синей гладью уходил к истокам реки раздольный пруд. Яркое августовское солнце до рези слепило глаза, мешало в полной мере насладиться распахнувшейся панорамой прибрежного косогора. Открылись взору затененной стороной блекло-ржавые многоэтажки, сразу и не сосчитать, сколько их там.
   На скорости пронеслись по прямому участку пути, проходящему по земляной дамбе, и с размаху оказались на развилке трех дорог. Впрочем, долго расспрашивать не пришлось. Напротив по курсу сиял просторными окнами недавно выстроенный универсам, а ссади него домами из красного кирпича растянулся пятнадцатый микрорайон. С левой стороны щербатыми стенами новостроек гнездились шестнадцатый и семнадцатый. В пахнущем хлоркой магазине Валентин отварился шоколадом «Аленка» и по наитию прихватил еще коробочку вафельного тортика «Арахис». Посоветовавшись, странники прикупили кефирчика, краковской колбаски, свежего хлебца и еще дешевой мелочи из харчей – война войной, а еда, как говорится, по расписанию…У выхода в киоске «Союзпечати» приобрел складную туристическую карту Рославля в надежде, что вечерком, скучая дома в одиночестве, освежит память о городке.
   Дом Галингер нашли не сразу, да и не мудрено – нумерация домов в квартале крайне запутана, вероятно, логика жилищного управления подчинялась сроку сдачи жилых объектов в эксплуатацию. А так как дома строили не в строгой последовательности, то, чтобы найти нужный, приходилось не мало потопать ножками в краснокирпичном лабиринте.
   Эсфирь Марковна жила на первом этаже в угловой однокомнатной квартире, конечно, скверно, что без балкона, но зато на старости лет не придется волочить ноги наверх по лестнице. Дверь Спицыну открыла худенькая женщина средних лет с обильной проседью, в короткой стрижке под мальчика. Валентин замялся, даже заикнулся, произнося, здороваясь, непривычное слуху имя – Фира. Но кладовщица, выслушав вступительную тираду, любезно пригласила гостя пройти в комнату. Валентин было намерился снять ботинки, но внял упреждающему жесту хозяйки и чуть не цыпочках проследовал по прихожей. Обстановка комнаты не блистала роскошью, но созданный одинокой женщиной уют сразу растопил сердце инженера. Робость ушла, и парень обрел дар речи. Тут к слову пришлись и припасенные гостинцы, да и хозяйка, ощутив расположение к незнакомцу, предложила почаевничать. Как по заказу, к месту засвистел на кухоньке чайник, поставленный Фирой по приходу с работы. Лучше аргумента и не сыскать, и Валентин остался.
   Угощаясь душистым вишневым вареньем, инженер исподволь наблюдал за невольно разговорившейся женщиной. И с каждым ее словом, с каждой репликой на вопрос Валентин больше и больше проникался к хозяйке чувством, схожим с сыновней любовью, что редко с ним случалось.
   Фира Марковна оказалась удивительным знатоком прошлого города. Валентин узнал, что первоначально поселение называлось Ростиславлем по имени основателя, Смоленского князя Ростислава, внука Владимира Мономаха. Рославль на десять лет старше Москвы и судьба его изобиловала такими превратностями, что могла бы лечь в основу занятных приключенческих романов.
   Развернув отложенный на край столешницы экскурсионный проспект, хозяйка в подробностях ознакомила Валентина с культовыми местами города. Начав с Бурцевой горы, где князь заложил первую деревянную крепость, она затем рассказала о главной утрате в архитектурном облике Рославля – Благовещенском соборе. Пятиглавый храм с трехъярусной колокольней сильно пострадал во время войны и был снесен в конце пятидесятых. Теперь на том месте площадь и стоит памятник Ленину. Но остались еще церкви (иные в развалинах) и старые дворянские и купеческие особняки дореволюционной постройки и теперь украшающие улицы. Правда, здания нуждаются в ремонте, не говоря уже о реставрации.
   Много памятников и мемориалов, посвященных прошедшей войне. Недавно возвели новый в модерновом стиле, символизирующий изломанные судьбы людей, на Вознесенском кладбище. Там расположена братская могила узников немецкого концентрационного лагеря, где погребено сто тридцать советских военнопленных и мирных граждан. Этот фашистский застенок устроили в черте города на территории районной больницы, предварительно рассчитав на тридцать тысяч человек, но случалось, в дощатых бараках томились до ста тысяч заключенных. В зимние периоды смертность в лагере достигла масштабов массового истребления, в день погибало до пятисот-шестисот человек. Рославль находился в оккупации ровно два года, в результате чего число жителей города сократилось с сорока одной до семи тысяч человек.
   Валентин видел: Фира Марковна уже испытывает нервное напряжение, не хватало еще эпизода о страшной еврейской казни. Опасаясь, что женщине станет дурно от воспоминаний о пережитом ужасе, Спицын, постарался перевести разговор в другое русло. Чтобы не показать неблагодарным, не уважающим память о жертвах войны, инженер тонко обыграл ситуацию – с непритворной скорбью в голосе повторяя положенные в таких случаях газетные штампы, свел разговор о войне на нет. Пообещал, что непременно посетит мемориальный комплекс и попросил хозяйку в подробностях рассказать, как отыскать это место. И, видимо, женщина уловила возникшие опасения и не отважилась насиловать собственное сердце, а стала подробно объяснять маршрут к Вознесенке...
   Расстались новые знакомые теплыми друзьями, Фира Марковна пообещала приехать к открытию складской территории в восемь утра. Раньше никак нельзя, вневедомственная охрана неумолима к чужим нуждам, для нее нарушить заведенный порядок равно должностному преступлению.

   Странно, но за время, проведенное в гостях у кладовщицы, Валентин ни разу не вспомнил об оставленном на улице водителе. Парня стала грызть совесть – пока сам гонял чаи, Санька, ожидая инженера, наверное, не раз попомнил того недобрым словом. И поделом, заслужил…
   Шофера возле «газика» не оказалось… Куда же тот запропастился? Вот незадача, теперь еще придется разыскивать мужика, заплутавшего в чудом городе. Но Санька оказался вовсе не дурак, свернувшись калачиком, мирно посапывал на сиденье грузовика. Спицын облегченно вздохнул. Растолкав пускающего пузыри шофера, Валентин объяснил тому собственную задержку и, чтобы замять неловкость, предложил закусить, чем Бог послал.
   Время только полшестого, солнышко и не думает заходить. Ну не спать же ложиться, да и Санька уже вздремнул с полчасика… Решили поближе посмотреть центральную часть Рославля, благо и карта города под рукой…
   Проехав знакомым маршрутом, минут через десять напарники очутились у опустевшего Центрального рынка. Часа два назад, взгорок на прилегающей к рынку улице заполняли разномастные авто и мотоциклы с колясками, теперь же подъем удивлял первозданной пустотой. Шофер не испугался оставить «газик» на покатой стоянке, напротив кирпичного строения с табличкой «Советская 53», понимая, что машину в людном месте не искурочат.
   Внимание Валентина привлекло поблекшая фреска, сплошь занявшая нижний ярус странного видом здания. Сооружение состояло из прямоугольной надвратной башни с надстроенным третьим этажом. Проем въездной арки наглухо заложен и оштукатурен. По бокам прилепились двухэтажные крылья в семь окон. На длинном же панно доморощенный художник изобразил древний город, окруженный крепостной стеной. Сей кремль располагался на волнистом холме, поросшем густым лесом. Но особо впечатляли пятиглавый собор внутри посада и ватные кучевые облака, щитами укрывшие крепость от небесных ненастий. Одним словом – лепота рукодельная, если бы не истертая временем красочная поверхность, оклеенная клочками объявлений и вывесок. По видимости, этот шедевр изображал Рославль во «время оно», подвластное только разуму и фантазии неизвестного живописца. Позже Спицын случайно узнал, что здание с диковинной панорамой не что иное, как бывшая тюрьма, превращенная потом в торговые павильоны. В годы войны немцы использовали острог по прямому назначению, превратив в страшный пыточный застенок.
   Продолжая путь, перейдя проулок, напарники поравнялись с ухоженным тенистым сквером, согласно туристической схеме, взору предстал Парк культуры и отдыха. И впрямь, сквозь древесные стволы проглядывали детские аттракционы, а поверх ветвистые кроны крутились разноцветные кабинки колеса обозрения. Подобных городских садов Валентин повидал не мало, поэтому не стал задерживать шаг, разглядывая затейливые фигурки сказочных персонажей и незамысловатые изыски паркового дизайна. Парень увлек замешкавшегося водителя по центральной аллее, в глубине которой виднелся проход между каменными пилонами, встроенными в покатый земляной вал. Как выяснилось, по гребню насыпи проложена пешеходная дорожка, а пилоны поверху соединял ажурный мостик с вывеской на перильцах «Бурцева гора». Вот она колыбель древнего Рославля, вот тут и располагался детинец, заложенный князем Ростиславом.
   Прошагав под сводами мостика, приятели оказались на полянке, покрытой нещадно истоптанной газонной травкой. Кое- где притулились обветшалые лавочки, парочка скрипучих качелей, посредине укоренилась бетонная конструкция неработающего фонтана и возвышался кирпичный павильон – под старину… Внутри кафешка, бойко торгующая разливным пивом, обошли заведение стороной, не привлекая внимания завсегдатаев. В противоположном конце дорожки высилась металлическая стелла, у подножья памятный камень с загадочно звучащей надписью «… градоу на въстри быти! Здесь в 1137 году князем Ростиславом Мстиславичем был заложен город Ростиславль».
   – Вот Александр Батькович и довелось отметиться на достопамятном месте… – съерничал Валентин, когда, обойдя площадку по полукругу, пришельцы ступили на длинный перекидной мост над оврагом, разделяющим плато Бурцевой горы и городские кварталы. Что сказать, конструкция перехода занятна с инженерной точки зрения, определенно тот входит в число местных достопримечательностей.
   Протопав полсотни метров по краю холма, Валентин и Санька оказались на Пролетарской улице, подобие Невского проспекта для районного центра.
   Туристическая схема пояснила, что улица появилась на участке бывшего Московско-Варшавского шоссе, проложенного в середине девятнадцатого века через Рославль. В левую сторону уходил покатый спуск, в конце которого в зеленой котловине рельефно выделялись две белые башенки и приземистый купол на четверике массивного собора. Спасо-Преображенский мужской монастырь догадался Валентин, даже не сверяясь с картой. Фира Марковна упоминала обитель в числе заброшенных святынь городка, время возрождения которых еще не наступило.
   Справа в едином фронте кирпичной застройки внимание Спицына привлек щедро декорированный угловой дом. Впечатлял ступенчатый силуэт торца здания с рельефными полуколоннами в простенках. Нарядный парапет над карнизом подчеркивают фигурные башенки-пинакли по углам. На щипцовом повышении ниши чердачных окон разделяют выемчатые лопатки. Не уступает торцу и длинный, в семь осей, главный фасад. Четко выделен центральный проем над парадным входом, также завершенный узким щипцом с тремя арочными окошками. Декор фасадных стен дополнен филенчатым ризалитом и ажурным межэтажным поясом с сухариками, а окна второго этажа украшены оригинальными бровками с зубчиками.
   Соседнее трехэтажное здание с полукруглым барочным кокошником и башенками по бокам не менее помпезное. Дом рознился с собратом громадными арочными окнами-витринами на первом этаже и замысловатой кладкой на сандриках-фронтонах окон второго этажа. Впечатлял и многослойный венчающий карниз над третьим этажом со сложным наборным орнаментом.
   Валентин удивился собственной памяти, выдавшей на гора наименования декоративных элементов зданий, видимо, усвоенных из книг о памятниках архитектуры – таких больших, обильно иллюстрированных фолиантах в городской библиотеке. Интерес к творениям зодчества оформился у Спицына еще в раннем детстве, параллельно любви к живописи. Точнее, стал порождением художества, одним словом, тяга к «прекрасному» сопровождала парня всю сознательную жизнь. И если задуматься, Спицын и теперь не смог бы отдать пальму первенства двум видам искусства – живописи или архитектуре.
   Останься Валентин в одиночестве, он непременно изучил бы пристальней своеобразный стиль купеческих «палаццо», однако сегодня пришлось окоротить познавательский зуд по причине Санькиной нерадивости. А как еще прикажите назвать это качество... Водителю не дано понять инженера, счел бы проявленную любознательность глупой блажью, а то и барской прихотью. Архитектурные изыски оставляли малого равнодушным, не будили чувственных струн в замшелой душе, что и понятно – семь классов и коридор, да и нары на цугундере мало тому способствовали…
   А впрочем, с какой стороны посмотреть… Ну и чем располагает Валентин – человек с культурными запросами, с развитым эстетическим чувством. Да ничем, если быть честным, увы, никаких дивидендов. Начальству наплевать, что парня тянет в мир искусства, что тот перечел невообразимое количество книг, имена авторов которых коллеги отродясь не слыхали. Для предприятия главное отдача по работе, польза, результат – вот что нужно каждому руководителю, собственно, на то и поставлены… А взять окружение людей, с которыми повседневно контактируешь, даже близких – какой прок с того, что молодого человека завораживают полотна старых мастеров или ажурная кладка готических соборов. Баловство от безделья – скажут люди, и по «гамбургскому» счету будут правы. Тот же шофер Санька за незавидную муторную жизнь успел создать семью, выстроить дом, завести хозяйство, живность – серьезное подспорье помимо зарплаты, да и та больше, чем у Валентина. А чего достиг Валька!.. Одни туманные мечты, что наступит день и час, когда Спицын развернется и покажет, на что способен. Да не будет такого часа, пустые надежды, так и сойдешь в могилу если не голодранцем, то уж никак не человеком, оставившим после себя ощутимый след.
   Горечь подступила к горлу. И нечего возразить торопящемуся к оставленной машине шоферу, Санькина проза жизни во сто крат важней потребности инженера насладиться красотой. Пришла удручающая подавленность, и парня уже не радовали строения в стиле купеческого ампира, даже массивный дом с колоннами, выходящий на площадь, не впечатлил Валентина. Только одни тусклые вывески: «Спортивные товары», «Текстиль», «Галантерея» и другие, в шутку сказать, «москательные изделия» мелькали перед глазами, как и всюду в каждом провинциальном городишке. А ведь Рославль отнюдь не глухомань, в городе с таким насыщенным прошлым наверняка есть что посмотреть и даже приглядеться.

   Но урбанистические пейзажи уже заслонили мысли о собственном месте в этом мире, уготованные судьбой. Как тогда жить среди людей, что бы в глазах ближнего не выглядеть белой вороной, да и самому не ощущать себя таковым… Впрочем, Валентин давно знал, что надлежит быть как остальные, притвориться недалеким компанейским парнем, парнем-рубахой. Показать окружающим, что твои жизненные потребности естественны и невзыскательны. Жить по принципу – лучше синица в руках, чем журавль в небе, и тогда станешь своим, тебя примут в стаю…
   И, возможно, однажды встретишь людей с родственными взглядами. Тех, которые разделяют мнение, что не хлебом единым жив человек, и что есть благородные смыслы человеческого предназначения. И сойдясь с таким индивидом, откроешь тому душу, посвятишь в тайные помыслы, и наступит пир духа, в отличие от «пердуха», как назвал Олег Ефремов посконные будни души.
   Житейское правило обывателя не высовываться, вот, пожалуй, «камень преткновения» честолюбивым помыслам. И стоит только «приподнять голову», как сразу же «получишь по ушам»…
   И вспомнилась Спицыну первая драка в жизни.
   Он, тогда еще ученик то ли четвертого, то ли пятого класса, возвращался домой из школы в компании соседских ребятишек. Занятия второй смены завершались в шестом часу вечера. Зима, морозно, еле светят редкие фонари. Уже и не помнится, что обсуждали приятели, только возник какой-то спорный момент. И Валька оказался один против всех, но по твердому внутреннему убеждению считал себя правым и, доказывая собственную правоту, стал приводить веские книжные аргументы, приводящие противную сторону в замешательство.
   Внезапно ярый спорщик, коренастый парнишка по прозвищу Белуга, как и сотоварищи, недавно ставший горожанином, ни с того ни с сего заявил:
   – Пойдем, Валек, подеремся!
   Мальчишка поначалу не понял злого умысла, принял вызов за глупую шутку и миролюбиво отмахнулся… Но Белуга проявил упрямство.
   – Что зассал умник херов... Жидкий на расправу… Пошли один на один, если не бздишь, – и ударил первым в грудь Валентина.
   Тут уж деваться некуда, придется за себя постоять. И спорщики, отставив портфели, ступили в светлый кружок под уличным фонарем. Валька драться не умел, но знал, что лучшая оборона это нападение… И понеслось…Белуга, драчун еще тот, но задира не ожидал такого резкого ответа и отступил под градом ударов. Потом быстро опомнился и замахал кулаками в ответную…
   Зрители сплоченно взяли сторону Белуги и стали подбадривать того возгласами: «Белуга, давай, давай! Тресни, тресни Спице, набей выскочке морду…»
   Возможно, Валентин и схлопотал пару раз по физиономии, но боли не чувствовал, но, что странно, и буйной злости не испытывал. Дрался чисто механически.
   Как-то само-собой драка прекратилась, то ли бойцы устали, то ли запал пропал… Вояки разошлись в стороны. Белуга матерно отбрехивался, угрожал, обещал еще наподдать, но в атаку не пошел. Дружки же по-прежнему стояли горой за зачинщика драки: «Молодец Белуга здорово надавал маменькиному сынку! Так и надо… городским!..» Хотя Валентин и не чувствовал поражения в потасовке, но поощряющие клики в поддержку соперника удручали, делали как-бы побитым. Белугу же приятели встретили чуть ли не с распростертыми объятьями, а от Вальки отвернулись, до него братии не было дела. А потом компания веселой гурьбой двинулась дальше…
   И тогда мальчик осознал, что ему не по пути с преданными друзьями Белуги. Внутренне ругая на чем свет стоит лупоглазого противника и прихвостней забияки, маленький Спицын пошел домой окружной дальней дорогой.
   Уроком ли стал тот случай, скорее нет… Валентин не опасался выказывать собственное мнение, да и не били больше кулаками за несогласие с большинством… Но Бог видит, с того дня Валентин стал ощущать себя чужим этому большинству.

Регистрационный номер №0535121

от Вчера в 17:43

[Скрыть] Регистрационный номер 0535121 выдан для произведения: Спицына, в отличие от остальных инженеров отдела главного механика, выгодно отличалась природная любознательность. Ещё слоняясь по родному заводоуправлению, в приёмной замдиректора Валентин наткнулся на проспект Рославльской Автозапчасти. Так до прошлого года назывался завод, в который ему предстояло ехать. Парень, не мешкая, подробно познакомился с этапами становления предприятия.
   Выходило, что «Автозапчасть» одно из крупнейших промышленных производств Смоленской области. Летопись которого начинается в далеком пятьдесят девятом году с создания завода передвижных электростанций. На чьей базе в последний год правления Хрущева создали «Автозапчасть», ставшую филиалом завода Лихачева, до пятьдесят шестого года носившего имя Сталина. По существу, завод считается дочерним предприятием легенды советского автопрома.
   Новое предприятие стало выпускать мосты к автобусам «ЗИЛ-127», а через год приступило к серийному выпуску запчастей к автомобилю «ЗИЛ-164». В шестьдесят шестом году на заводе было закончено строительство и введен в эксплуатацию исполинский цеховой корпус, где началось массовое изготовление запчастей к автомобилям «ЗИЛ-130».
   Теперь «Автозапчасть», переименованная в Рославльский автоагрегатный завод, производит тормозную аппаратуру, топливные насосы, автомобильные узлы и агрегаты для автомобилей, автобусов, тракторов, прицепов и полуприцепов советских марок. Даже волжский гигант КАМАЗ не обходится без продукции смоленского побратима. А уж изготовленные попутно метизы всевозможных классов прочности (свыше шестисот наименований) бурным потоком расходятся по стране. А новые цеха продолжают строиться и строиться… Во истину, градообразующий завод!..

   Спицын, хлопнув дверцей, в нерешительности потоптался у запыленного «газика», разглядывая двухэтажный павильон заводской проходной. Сооружение примечательной архитектуры, коричневый фасад утоплен в белой нише, образованной боковыми пилонами и ризалитом. Сверху вывеска – аршинными буквами «ЗиЛ. Автозапчасть». Квадратные часы показывали десять минут пятого. Уж что там скрывают огромные, во всю стену окна, как-то завод встретит незнакомца?
   Внутреннее чутье подсказывало, что заносчивым планам на сегодня, увы, не сбыться. Время безвозвратно потеряно. Но тут шевельнулась крошка надежды, а вдруг... И, образумившись, инженер стремглав устремился к стеклянным дверям проходной. Увидев такую прыть напарника, Санька выпрыгнул из кабины, словно десантник из люка БМП. Лихо вздрогнув онемевшим телом, водитель распрямился и вразвалочку направился к стоящему невдалеке трехосному «ЗИЛу». У «сто тридцать третьего» сидели на корточках два субъекта, по виду, тоже неместные. Возрастом постарше Александра, щеки заросли неровной щетиной, ногти на пальцах рук в траурной кайме, вороты рубах засалились и почернели. Очевидно, мужики уже давно в дороге, вот, откуда шершавая неухоженностью и затуманенный взор в глазах. Вопреки возникшему опасению шофера, незнакомцы не проявили агрессивность, а наоборот, дружелюбно поздоровались, словно давно знакомые. Минуту спустя новоявленные приятели оказались у «газика». Выслушав проблемы с движком, «кореша» деловито заглянули под колеса, обследовали ходовую, а затем стали ковыряться в замасленных недрах капота. Помогли – не помогли... но Санька чувствовал благодарность к отзывчивым водителям.
   Возвратясь, Валентин застал компанию, хохотавшую над очередной байкой водителя, тот великий мастер травить бесстыдные анекдоты.
   – Поздравляю, Александр Батькович,с очередным пролетом! – зло выговорил инженер, ленивым кивком поприветствовал удивленно застывших водил. – Девка на проходной ни в какую… уперлась коза, – после трех в завод никак нельзя.
   Санька виновато захлопал веками, принимая на собственный счет досадливую неувязку. Как-никак, из-за неисправности машины произошла задержка по времени – могли бы заночевать не в Орле, а в Брянске…
   – Борзеет вохра, плевать хотела на наши проблемы... – участливо ввязался в разговор новый Санькин товарищ, – завод не режимный, но на шару хрен пройдешь... А ты, парень, звонил в отдел снабжения? – услышав отрицательный ответ, разочарованно покачал головой. – Ну даешь… Давай скорей звони, пока там не разбежались, пусть пропуск пришлют… Ха-ха, – закончил доброхот.
   Спицын бросился к автомату, висевшему у проходной. Слава Богу, на стенде под пленкой оказались телефонные номера отделов заводоуправления. Опять повезло, трубку взял сам шеф снабженцев. Выслушав сбивчивую речь инженера, начальник велел обождать у турникета, пока даст отмашку охране.
   Минут через пять Валентин уже сидел в обшитом полированными панелями кабинете. Николай Николаевич, так звали руководителя отдела, оказался добродушным и словоохотливым дядечкой лет пятидесяти.
   – Ну, пацаны, и даете... приехали к шапочному разбору... Рабочий день на ладан дышит, а главное пятница сегодня – конец недели. На складах уже никого не сыщешь. Да и если бы кто и остался… крановщика уже не найти, – и по секрету добавил. – Витек, парень дюже блатной, у директора в родственниках состоит…
   А тележным погрузчиком нельзя закинуть?.. – задал глупый вопрос Валентин, и без того понимая, что здоровенную круглую бухту куцыми вилами не ухватить.
   Кстати, – перебил снабженец, – а на чем ребятки изволили приехать? – и, услыхав, что на «ГАЗ-51», невольно в голос рассмеялся. – Ну, блин, молодцы, совсем охерели… одиннадцатый габарит «газону» не потянуть, не по зубам малышу такая махина....
   Инженер стал мямлить несуразицу, ссылался на собственную консультацию в городских сетях, якобы там уверяли, что «пятьдесят первый» справится.
   Николай Николаевич досадливо крякнул и, подперев округлую лысую голову кулаком, задумался…
   Валентин же, оправдывая задержку по срокам, продолжал нести околесицу о заторах на трассе и придирчивых гаишников, хотевших направить машину в УТЭП (экономические перевозки) – короче говоря, врал как сивый мерин.
   В итоге начальник отдела снабжения вошел в положение незадачливого визитера… Видимо, у него имелась конкретная договоренность с Валентиновым руководством и не хотелось подвести дельного заказчика. Пожурив малость парня за опоздание, Николай Николаевич пообещал помочь нерасторопным клиентам с отгрузкой злосчастного кабеля. И, не откладывая на потом, вызвал трехкратным стуком в стенку нужного сотрудника. Которым оказался старший товаровед Федор Терентьевич. Как выяснилось, этот обсыпанный перхотью старичок слыл правой рукой начальника, а по сути палочкой-выручалочкой. Изложив клерку сущность проблемы, Николай Николаевич загадочно произнес: «Ну что скажешь, Терентич?»
   А у старого канцеляриста, прошедшего еще сталинскую школу, имелся готовый ответ на каждый заковыристый и даже явно неподъемный вопрос.
   – Пущай едут к Галинге-кладовщице домой. Может, договорятся, чтобы та с утра вышла. Галинге дюже на шоколад падкая. Потешь женщину, парень, купи три «Аленки»... А Витьку... ты Николаич, так позвони. Скажи, дело у Главка на контроле, путь не фордыбачится…Ну а накладные и пропуск, так и быть, самолично оформлю, за этим дело не станет…
   Начальник отдела снабжения сверил платежку, набирая номер телефона, не кладя трубку, велел товавароведу:
   – Ты, Терентич, вот что… Звякни коменданту нашей ночлежки, пусть оформит гостей. Видать, им придется до завтра куковать, сегодня мужикам никак не управиться…
   У бедного Валентина, как говорится, даже матка опустилась… Парень, однако, теплил надежду, что повезет вырваться вечером из Рославля. Но, видно, не судьба. Не показав досады, сделав над собой усилие, он радостным тоном поблагодарил снабженца, как-никак тот протянул руку помощи. Выслушав последние напутствия начальника отдела, Спицын догнал поджидавшего в коридоре клерка и обреченно проследовал за ним.
   Старенький товаровед шустро связался с заводской гостиницей, чуть ли не в приказном тоне определил приезжим вид на жительство, видимо, дед пользовался у бытовиков достойным авторитетом. Затем стал растолковывать Валентину, как отыскать в новостройках пятнадцатого микрорайона квартиру кладовщицы.
   На вопрос Валентина, а как назвать Галину по отчеству, старичок лукаво усмехнулся и пояснил:
   – Да не Галина, ха-ха, А Эсфирь Марковна по фамилии Галингер-р-р, –акцентировав последнюю «р». Кладовщица еврейка, замужем отродясь не состояла… Да ты знаешь, парень... – и помолчал. – Настрадалась женщина сильно, еще тогда девчонкой в оккупации. Ведь наш Рославль, почитай, два года под немцем мучился. А фашисты, когда захватили Рославль, окрестных евреев согнали в одно место – в район Краснофлотских улиц. Выселив местных жителей, огородив колючей проволокой, поставили вышки с пулеметами – создали гетто. – Старик ощутимо разволновался. – Но это еще не конец. В середине ноября евреям приказали покинуть жилища и собраться на околице. Людям сказали, что отправят мыться в баню. Когда народ собрался, немцы и полицаи взяли толпу в плотное кольцо и повели в сторону Бухтеева рва, что в северной части города.
   Галингер с родителями и старшими братьями оказалась среди них. По ходу странной процессии люди осознали, что их ведут вовсе не в баню. Поднялся ропот, евреи кричали и плакали…Улучив момент, когда полицай закурил, мать сказала маленькой девочке: «Беги, дочка, беги, не оглядывайся!». И та убежала… Спасшуюся девочку спрятали сердобольные жители близлежащих домов.
   А бедных евреев охрана стала жестоко избивать палками и прикладами винтовок. Крик стоял по всей округе...
   А потом началась казнь беззащитных людей. Расстреливали небольшими группами – подводили к краю здоровенной ямы, чтобы убитые валились в бездну. Остальные жертвы только наблюдали и ждали собственной участи. Эта казнь отличалась непомерным изуверством, чередуя убийство родителей на глазах детей и наоборот… – в глазах Федора Терентьевича стояли слезы, – грудным и малолетним детям грубо переламывали позвоночник, кто постарше – пробивали головы прикладом или дубиной. Рьяно усердствовали поганые полицаи. Видимо, не зря у красноармейцев и партизан возникло негласное правило: полицаев в плен не брать… В тот день, четырнадцатого ноября сорок первого года, гитлеровцы уничтожили около семисот человек, сколько точно – никто и не считал… – тяжело крякнул снабженец, закончив страшное повествование.
   – Ну а как девочка Эсфирь? – поинтересовался Валентин.
   – А что ребенок... Добрые люди выходили, выкормили, не дали сгинуть душе человеческой. Потом малютка попала в местный детский дом, там и выросла. Но с тех пор любит шоколад, видно, в детстве не доводилось пробовать…А замуж так и не вышла, хотя привлекательная женщина. Что там у нее с войны перещелкнуло…
   А там, в Бухтеевом рву, лет десять назад памятник установили, значит… на месте расстрела фашистами мирных граждан, – добавил, и голос старика осекся.
   Малость придя в себя, Федор Терентьевич благодушно подсказал, что обращаться к Галингер следует – Фира Марковна и посетовал, что домашний телефон кладовщице пока не по чину. После чего протянул глянцевый листочек визитки.
   «Да уж, в Рославле приобщились к цивилизации, не то что у нас», – вскользь подумал парень, взяв листок.

   – Позвонишь утречком со склада, скажешь, что да как... – и, похлопав по-приятельски по плечу инженера, дедок покровительственно добавил. – Ну давай, будь здоров, не болей…
   – «То ли намек на возможную выпивку с последующим похмельем, то ли искреннее пожелание, пойди разбери старого мудрилу...», – подумал Спицын, благодаря Федора Терентьевича. Но, как ни странно, этот ужасающий рассказ снабженца вернул Валентину трезвый взгляд на вещи. И парень не то чтобы смирился с уготованной участью, а наоборот, ощутил в себе внутренний подъем – радость бытия.
   Итак, первым делом предстоит застолбить место в заводском общежитии, а уж потом наведаться к кладовщице со звучным библейским именем.

   Валентин в воображении представлял Эсфирь Марковну, сродни Вере Григорьевне – яркому типажу еврейской женщины, сформированному еще с детских лет. С видной фигурой, чуть полноватая, с ярко накрашенными алыми губами и резким цветочным запахом – красотка, влекущая к себе взоры окружающих, тоже незамужняя: то ли вдова, то ли разведенка. Что, однако, не ущемляло гражданку, а наоборот, добавляло загадочного шарма. Эта цаца Вера-Эмуна – дочь местного аптекаря Гирша Шмуля, заведение которого значилось своеобразным раритетов в поселке. В стране социализм, а поселковая аптека состояла как бы в частных руках. По младости Валька не умел сформулировать присущие случаю дефиниции, но одно то, что в аптекарском домике с давних пор поселилась семья провизора, фактор решающий.
   Однако дочь по странной логике не стала помощницей отца, да и дети женщины (два мальчика) не выбрали, как выяснилось позже, профессию фармацевта. Вот горе для старого еврея – выгодный бизнес со временем уйдет в песок, не станет семейным делом.
   Пышущая здоровьем и духами Верочка работала приемщицей в фотоателье, вот подумаете… уж вовсе не пустопорожнее дело. Не скажите… В пятидесятые годы фотокарточки заменяли большинству людей и телевизор, и прочую картинную живопись. По сути снимки походили на иконы, скрашивали тяготы жизни, активировали внутренние духовные процессы, приводили к умиротворению. И те, и другие напоминали о бренности бытия и не давали расслабиться. Фотографии во всевозможных по форме и исполнению рамках висели по стенам комнат по существу в каждой семье, фотоальбомы же считались тогда барской редкостью. И неизменным подарком матери или бабушке ко дню рождения или Женскому дню для мальчугана считалась выпиленная лобзиком из фанеры фигурная рамочка, кальки с трафаретами очертаний лежали в каждой библиотеке. Наверное, с исчезновением пристрастия вывешивать снимки на публичный показ у людей начала уходить память о близких людях, а сердца стали черстветь.
   Валька с бабушкой часто приходили во вросший в землю особнячок фотоателье. И не только чтобы засняться на карточку, а частенько с интересом посмотреть на развешанные по стенам образцы мастерства фотографа. Тут и отретушированные поясные портреты советских граждан с каменно застывшими физиономиями, тут и подкрашенные снимки празднично одетых членов семейств, тут и коллективные фото школьных выпусков и участников деловых конференций и торжеств. Имелись и пикантные расцвеченные открытки с голубками и прелестными милашками для половозрелых девиц, и (как Валька узнал позже) из-под полы продавались порнографические игральные карты и даже альбомчики уже для негласной клиентуры. На столике горкой сложены разномастные фаянсовые багеты в стиле барокко, отдельный стенд со стеклянными капсулами для надгробий.
   Вера Григорьевна, проявляя избирательную общительность, выделяла Валькину бабушку из непреходящей среды посетителей мастерской. Видимо, обе женщины отличались природной интеллигентностью и легко находили темы для, так сказать, светских бесед. Вальку же женщина непременно гладила по светлой головенке и с прибалтийским акцентом произносила: «Какой хорошенький мальчик!». Потом давала конфетку из расписной железной коробочки, те сладости причитались малышам, что панически боялись фотосъемки. Мальчик не вникал в разговор взрослых женщин, малыша гипнотизировал интерьер фотостудии.
   Взору предстояла просторная комната с нависшим дощатым потолком, определенно сказалась конструкция здания, по окна вросшего в землю. Торцевая стена, намеренно неоштукатуренная, завешана белым застиранным полотнищем, точнее бывшей гардиной на кольцах. Позже Валька узнал, что фронтовики, надев начищенные регалии, любили сниматься на фоне открытой кирпичной кладки, якобы присутствовал некий антураж боевой обстановки. В дальнем углу примостились два обшарпанных венских стула: обыкновенный и с подставкой-сиденьем для детворы. По центру помещенья, как большие подсолнухи, высились два театральных софита, электрические шнуры длинными змейками извивались по полу к одинокой розетке у столика приемщицы. Ну и, конечно, привлекала внимание сложной конструкцией блестевшая никелем тренога с раздвижными ножками и хитроустроенным крепежным узлом для фотокамеры. Сам же аппарат определенно иностранного изготовления (вероятно, трофейный немецкий), с трепетной осторожностью сберегался в подсобке фотографа. Туда доступ обыкновенным смертным закрыт. Валентин уже не помнил ни фотографа, ни «сейчас вылетит птичка» из уст «маэстро», да и сам момент фотографирования вчистую стерся в памяти, будто и не было вовсе. Да и потом, повзрослев, Спицын оставался равнодушен к таинству фотографирования, не клянчил у родителей фотоаппарат и необходимые атрибуты этого занятия. Почему? Нет загадки – Валька, сколько себя помнил, любил рисовать…
   Вот и нашелся ключик к этой страничке детства. И не приемщица фотоателье тому причина, хотя холеная внешность дамы даже мальчонку не оставляла равнодушным. Излюбленным головным убором красотки были изящные шапочки-менингитки экзотических форм и расцветок. Эти менингитки не получили должного распространения в провинции, в них щеголяли только фасонистые модницы, выдавая себя за столичных штучек. Кстати, имелась такая шапочка и у матери Валентина, но тряпичная крохотулька терялась в ее пышной прическе.
   Мальчик неизменно выделял Веру Григорьевну среди сдержанных тружениц и неприхотливых домохозяек, явившихся на родительские собрания в школе, та привлекала внимание ребенка, как пышный цветок среди невзрачной придорожной травки.
   У нее было два сына, носивших фамилию Виленчик. Старший, Даниил, выделялся среди сверстников бледным, удлиненным лицом и слегка курчавыми волосами, имевшими странный серебристый оттенок. Нет, это не ранняя седина... О красителе и речи не было, это природный, как думалось Вальке, благородный, изысканный окрас волос. Говаривали, что юноша тот чрезвычайно умен и далеко пойдет, только судьба Даниила дальше школы, увы, не прослеживалась. Младший, Евгений, ровесник Валентина, учились в параллельных классах – полная противоположность брату. Черноволосый, круглоголовый, с румянцем во все щеки, упитанный мальчуган, но тоже «отличник» по учебе. Дети знали, что Женя любимчик учительниц школы, те носили Женечку на руках... Валентин не раз слышал в разговорах взрослых, что Верка Виленчик ублажает женский персонал школы щедрыми подарками. Ну а ребята считали паренька подхалимом и даже доносчиком, но, странно, ни разу не били за ябедничество.
   Так вот, этот Женя Виленчик – извечный соперник Валентина на школьных художественных выставках. Конечно, в школе работал рисовальный кружок, но со смертью учителя Ивана Прокопьевича постепенно сошел на нет. Новая учительница рисования больше запомнилась как преподаватель черчения, а Ван Прокопыч – тот истинный художник. Метра часто замечали на пленэре в заповедных окрестных местах – в толстовке и бархатном берете с мольбертом и ящичком для красок и кистей.

   Монументальные, исполненные маслом пейзажи Ивана Прокопьевича продолжительное время украшали библиотеку, столовую и коридоры поселковой десятилетки.
   Валентин приобщился к рисованию еще с детсадовского возраста, чего только не малевал – и предметы обихода, и картинки природы, и даже людей-человеков. Помнится, изобразил малец электрический утюг, подключенный к жулику (ламповый патрон с розеточными отверстиями) – вышло для его лет весьма похоже. Только соседки, хваля талант, обеспокоенно заявляли матери и бабушке, смотрите, как бы за «жулик» вас не оштрафовали. Тогда в городе в рядовых квартирах еще не было розеток, а инородные приспособления запрещались в опасении пожара.
   И еще отдельный момент. Не каждая семья разрешала себе купить прикроватный гобелен, не говоря уже о напольном ковре или паласе. На полу лежали домотканые половики или дорожки из драп-дерюги, изготовленные кустарным способом в артели слепых. А на стену у койки вешали дешевенький плюшевый коврик или написанный маслом на обратной стороне клееной ткани цветистый пейзаж с экзотическими растениями и диковинным зверьем. Имелся подобный и у бабушки Валентина. Нарисовал «творение» художник-самоучка дядя Сережа Голиков, так… мужик плотник, но подрабатывал, малюя живопись… На просторном полотнище вполовину стены изображены горные вершины, покрытые вечными снегами. У подножья зловеще зеленеют хвойные леса, горная речка, бурля водным потоком, пресекает наискось картину. А переступая русло реки, стоит откормленный олень с ветвистыми рогами, очевидно срисованный с другой открытки. Но это – непревзойденный шедевр, и взял за него дядя Сережа недешево.
   Валька неоднократно копировал этот пейзаж, пока, как считал сам, не сравнялся мастерством с создателем оригинала. Попутно рисовал с художественных открыток и со страниц учебников Родной речи другие картинки и, честно сказать, в том много преуспел. Затухающий кружок рисования мало что дал парнишке. Талант, если и имелся, то развивался стихийно – «самоучкой». Да и живопись не стала призванием Валентина, парень даже в помыслах не держал стать профессиональным художником или, как дядя Сережа, зарабатывать на этом. Единственное, в чем Валентин преуспел на «поприще художника», так это призовые места на школьных художественных выставках. И по обыкновению, ему приходилось делить похвалы и полагающиеся грамоты с толстощеким Женькой из параллельного класса. Виленчик рисовал акварельными красками забавных зверушек: котиков, собачек, тигров и львов – и так наловчился в этом деле, что животные у него выходили как живые. Валька же считал себя докой в пейзажной части и с презрением относился к творчеству соперника, мол, рисует несерьезные вещи, так одно баловство. Но, видимо, зрители и «компетентное» учительское жюри считали по иному, деля «пальму первенства» наполовину, чтобы никому не было обидно.

   Очередной досадой для Спицына стал отказ водителя поселиться на время невольного простоя в заводской гостинице. Санька мотивировал тем, что ночью беспризорную машину пронырливые шоферюги растащат по запчастям. Опасение здравое, неизвестно, что ожидать в незнакомом городе чужаку без связей и поддержки. Остается надеяться только на собственную бдительность. И Валентин не стал разуверять шофера – и тому спокойней, да и Валентину переночевать одному будет проще.
   «Мотель» для командированных располагался в двух шагах от проходной. Аккуратный двухэтажный домик-сталинка, обсаженный вокруг молоденькими березками и топольками, сразу расположил к себе сердце Валентина. Процедура оформления заняла две минуты. В выделенной угловой комнате на первом этаже стояли три аккуратно заправленные кровати. На прочую мебель парень даже внимания не обратил. «Выбирай любую…» – предложила комендантша, и Спицын

   небрежно скомкал одеяло на койке, стоявшей у окошка. Как бы заминая возникшую неловкость, он малость поправил постель, даже взбил подушку. А затем, став паинькой, вежливо осведомился, где поблизости найти продуктовый магазин и как ловчей добраться до пятнадцатого микрорайона.
   Как выяснилось, в том микрорайоне построен собственный универсам, где постоянно полное изобилие необходимых продуктов. Словоохотливая комендантша чуть ли не на пальцах пояснила инженеру нужный маршрут, не преминув добавить, что сама получила квартиру в этих недавно построенных заводом пятиэтажках.
   Санька уже заждался напарника и потому без лишних слов, чувствуя прошлую вину, быстренько завел машину. Мотор поумнел, мерно заурчал с первого раза. Выехали на шоссе, миновали трехэтажный краснокирпичный п-образный дом, как позже выяснилось, там размещался интернат для детей-инвалидов. Кстати, ни одного ребенка в огороженном металлическим забором дворе так и не заметили. Казарменное здание казалось пустым. Свернув в следующий асфальтированный проулок, застроенный ладными домиками, шоферу пришлось сбавить газ. Дорога шла под уклон. И вот вскоре взору открылась пойма Становки, по правую руку синей гладью уходил к истокам реки раздольный пруд. Яркое августовское солнце до рези слепило глаза, мешало в полной мере насладиться распахнувшейся панорамой прибрежного косогора. Открылись взору затененной стороной блекло-ржавые многоэтажки, сразу и не сосчитать, сколько их там.
   На скорости пронеслись по прямому участку пути, проходящему по земляной дамбе, и с размаху оказались на развилке трех дорог. Впрочем, долго расспрашивать не пришлось. Напротив по курсу сиял просторными окнами недавно выстроенный универсам, а ссади него домами из красного кирпича растянулся пятнадцатый микрорайон. С левой стороны щербатыми стенами новостроек гнездились шестнадцатый и семнадцатый. В пахнущем хлоркой магазине Валентин отварился шоколадом «Аленка» и по наитию прихватил еще коробочку вафельного тортика «Арахис». Посоветовавшись, странники прикупили кефирчика, краковской колбаски, свежего хлебца и еще дешевой мелочи из харчей – война войной, а еда, как говорится, по расписанию…У выхода в киоске «Союзпечати» приобрел складную туристическую карту Рославля в надежде, что вечерком, скучая дома в одиночестве, освежит память о городке.
   Дом Галингер нашли не сразу, да и не мудрено – нумерация домов в квартале крайне запутана, вероятно, логика жилищного управления подчинялась сроку сдачи жилых объектов в эксплуатацию. А так как дома строили не в строгой последовательности, то, чтобы найти нужный, приходилось не мало потопать ножками в краснокирпичном лабиринте.
   Эсфирь Марковна жила на первом этаже в угловой однокомнатной квартире, конечно, скверно, что без балкона, но зато на старости лет не придется волочить ноги наверх по лестнице. Дверь Спицыну открыла худенькая женщина средних лет с обильной проседью, в короткой стрижке под мальчика. Валентин замялся, даже заикнулся, произнося, здороваясь, непривычное слуху имя – Фира. Но кладовщица, выслушав вступительную тираду, любезно пригласила гостя пройти в комнату. Валентин было намерился снять ботинки, но внял упреждающему жесту хозяйки и чуть не цыпочках проследовал по прихожей. Обстановка комнаты не блистала роскошью, но созданный одинокой женщиной уют сразу растопил сердце инженера. Робость ушла, и парень обрел дар речи. Тут к слову пришлись и припасенные гостинцы, да и хозяйка, ощутив расположение к незнакомцу, предложила почаевничать. Как по заказу, к месту засвистел на кухоньке чайник, поставленный Фирой по приходу с работы. Лучше аргумента и не сыскать, и Валентин остался.
   Угощаясь душистым вишневым вареньем, инженер исподволь наблюдал за невольно разговорившейся женщиной. И с каждым ее словом, с каждой репликой на вопрос Валентин больше и больше проникался к хозяйке чувством, схожим с сыновней любовью, что редко с ним случалось.

   Фира Марковна оказалась удивительным знатоком прошлого города. Валентин узнал, что первоначально поселение называлось Ростиславлем по имени основателя, Смоленского князя Ростислава, внука Владимира Мономаха. Рославль на десять лет старше Москвы и судьба его изобиловала такими превратностями, что могла бы лечь в основу занятных приключенческих романов.
   Развернув отложенный на край столешницы экскурсионный проспект, хозяйка в подробностях ознакомила Валентина с культовыми местами города. Начав с Бурцевой горы, где князь заложил первую деревянную крепость, она затем рассказала о главной утрате в архитектурном облике Рославля – Благовещенском соборе. Пятиглавый храм с трехъярусной колокольней сильно пострадал во время войны и был снесен в конце пятидесятых. Теперь на том месте площадь и стоит памятник Ленину. Но остались еще церкви (иные в развалинах) и старые дворянские и купеческие особняки дореволюционной постройки и теперь украшающие улицы. Правда, здания нуждаются в ремонте, не говоря уже о реставрации.
   Много памятников и мемориалов, посвященных прошедшей войне. Недавно возвели новый в модерновом стиле, символизирующий изломанные судьбы людей, на Вознесенском кладбище. Там расположена братская могила узников немецкого концентрационного лагеря, где погребено сто тридцать советских военнопленных и мирных граждан. Этот фашистский застенок устроили в черте города на территории районной больницы, предварительно рассчитав на тридцать тысяч человек, но случалось, в дощатых бараках томились до ста тысяч заключенных. В зимние периоды смертность в лагере достигла масштабов массового истребления, в день погибало до пятисот-шестисот человек. Рославль находился в оккупации ровно два года, в результате чего число жителей города сократилось с сорока одной до семи тысяч человек.
   Валентин видел: Фира Марковна уже испытывает нервное напряжение, не хватало еще эпизода о страшной еврейской казни. Опасаясь, что женщине станет дурно от воспоминаний о пережитом ужасе, Спицын, постарался перевести разговор в другое русло. Чтобы не показать неблагодарным, не уважающим память о жертвах войны, инженер тонко обыграл ситуацию – с непритворной скорбью в голосе повторяя положенные в таких случаях газетные штампы, свел разговор о войне на нет. Пообещал, что непременно посетит мемориальный комплекс и попросил хозяйку в подробностях рассказать, как отыскать это место. И, видимо, женщина уловила возникшие опасения и не отважилась насиловать собственное сердце, а стала подробно объяснять маршрут к Вознесенке...
   Расстались новые знакомые теплыми друзьями, Фира Марковна пообещала приехать к открытию складской территории в восемь утра. Раньше никак нельзя, вневедомственная охрана неумолима к чужим нуждам, для нее нарушить заведенный порядок равно должностному преступлению.

   Странно, но за время, проведенное в гостях у кладовщицы, Валентин ни разу не вспомнил об оставленном на улице водителе. Парня стала грызть совесть – пока сам гонял чаи, Санька, ожидая инженера, наверное, не раз попомнил того недобрым словом. И поделом, заслужил…
   Шофера возле «газика» не оказалось… Куда же тот запропастился? Вот незадача, теперь еще придется разыскивать мужика, заплутавшего в чудом городе. Но Санька оказался вовсе не дурак, свернувшись калачиком, мирно посапывал на сиденье грузовика. Спицын облегченно вздохнул. Растолкав пускающего пузыри шофера, Валентин объяснил тому собственную задержку и, чтобы замять неловкость, предложил закусить, чем Бог послал.
   Время только полшестого, солнышко и не думает заходить. Ну не спать же ложиться, да и Санька уже вздремнул с полчасика… Решили поближе посмотреть центральную часть Рославля, благо и карта города под рукой…
   Проехав знакомым маршрутом, минут через десять напарники очутились у опустевшего Центрального рынка. Часа два назад, взгорок на прилегающей к рынку улице заполняли разномастные авто и мотоциклы с колясками, теперь же подъем удивлял первозданной пустотой. Шофер не испугался оставить «газик» на покатой стоянке, напротив кирпичного строения с табличкой «Советская 53», понимая, что машину в людном месте не искурочат.
   Внимание Валентина привлекло поблекшая фреска, сплошь занявшая нижний ярус странного видом здания. Сооружение состояло из прямоугольной надвратной башни с надстроенным третьим этажом. Проем въездной арки наглухо заложен и оштукатурен. По бокам прилепились двухэтажные крылья в семь окон. На длинном же панно доморощенный художник изобразил древний город, окруженный крепостной стеной. Сей кремль располагался на волнистом холме, поросшем густым лесом. Но особо впечатляли пятиглавый собор внутри посада и ватные кучевые облака, щитами укрывшие крепость от небесных ненастий. Одним словом – лепота рукодельная, если бы не истертая временем красочная поверхность, оклеенная клочками объявлений и вывесок. По видимости, этот шедевр изображал Рославль во «время оно», подвластное только разуму и фантазии неизвестного живописца. Позже Спицын случайно узнал, что здание с диковинной панорамой не что иное, как бывшая тюрьма, превращенная потом в торговые павильоны. В годы войны немцы использовали острог по прямому назначению, превратив в страшный пыточный застенок.
   Продолжая путь, перейдя проулок, напарники поравнялись с ухоженным тенистым сквером, согласно туристической схеме, взору предстал Парк культуры и отдыха. И впрямь, сквозь древесные стволы проглядывали детские аттракционы, а поверх ветвистые кроны крутились разноцветные кабинки колеса обозрения. Подобных городских садов Валентин повидал не мало, поэтому не стал задерживать шаг, разглядывая затейливые фигурки сказочных персонажей и незамысловатые изыски паркового дизайна. Парень увлек замешкавшегося водителя по центральной аллее, в глубине которой виднелся проход между каменными пилонами, встроенными в покатый земляной вал. Как выяснилось, по гребню насыпи проложена пешеходная дорожка, а пилоны поверху соединял ажурный мостик с вывеской на перильцах «Бурцева гора». Вот она колыбель древнего Рославля, вот тут и располагался детинец, заложенный князем Ростиславом.
   Прошагав под сводами мостика, приятели оказались на полянке, покрытой нещадно истоптанной газонной травкой. Кое- где притулились обветшалые лавочки, парочка скрипучих качелей, посредине укоренилась бетонная конструкция неработающего фонтана и возвышался кирпичный павильон – под старину… Внутри кафешка, бойко торгующая разливным пивом, обошли заведение стороной, не привлекая внимания завсегдатаев. В противоположном конце дорожки высилась металлическая стелла, у подножья памятный камень с загадочно звучащей надписью «… градоу на въстри быти! Здесь в 1137 году князем Ростиславом Мстиславичем был заложен город Ростиславль».
   – Вот Александр Батькович и довелось отметиться на достопамятном месте… – съерничал Валентин, когда, обойдя площадку по полукругу, пришельцы ступили на длинный перекидной мост над оврагом, разделяющим плато Бурцевой горы и городские кварталы. Что сказать, конструкция перехода занятна с инженерной точки зрения, определенно тот входит в число местных достопримечательностей.
   Протопав полсотни метров по краю холма, Валентин и Санька оказались на Пролетарской улице, подобие Невского проспекта для районного центра.
   Туристическая схема пояснила, что улица появилась на участке бывшего Московско-Варшавского шоссе, проложенного в середине девятнадцатого века через Рославль. В левую сторону уходил покатый спуск, в конце которого в зеленой котловине рельефно выделялись две белые башенки и приземистый купол на четверике массивного собора. Спасо-Преображенский мужской монастырь догадался Валентин, даже не сверяясь с картой. Фира Марковна упоминала обитель в числе заброшенных святынь городка, время возрождения которых еще не наступило.
   Справа в едином фронте кирпичной застройки внимание Спицына привлек щедро декорированный угловой дом. Впечатлял ступенчатый силуэт торца здания с рельефными полуколоннами в простенках. Нарядный парапет над карнизом подчеркивают фигурные башенки-пинакли по углам. На щипцовом повышении ниши чердачных окон разделяют выемчатые лопатки. Не уступает торцу и длинный, в семь осей, главный фасад. Четко выделен центральный проем над парадным входом, также завершенный узким щипцом с тремя арочными окошками. Декор фасадных стен дополнен филенчатым ризалитом и ажурным межэтажным поясом с сухариками, а окна второго этажа украшены оригинальными бровками с зубчиками.
   Соседнее трехэтажное здание с полукруглым барочным кокошником и башенками по бокам не менее помпезное. Дом рознился с собратом громадными арочными окнами-витринами на первом этаже и замысловатой кладкой на сандриках-фронтонах окон второго этажа. Впечатлял и многослойный венчающий карниз над третьим этажом со сложным наборным орнаментом.
   Валентин удивился собственной памяти, выдавшей на гора наименования декоративных элементов зданий, видимо, усвоенных из книг о памятниках архитектуры – таких больших, обильно иллюстрированных фолиантах в городской библиотеке. Интерес к творениям зодчества оформился у Спицына еще в раннем детстве, параллельно любви к живописи. Точнее, стал порождением художества, одним словом, тяга к «прекрасному» сопровождала парня всю сознательную жизнь. И если задуматься, Спицын и теперь не смог бы отдать пальму первенства двум видам искусства – живописи или архитектуре.
   Останься Валентин в одиночестве, он непременно изучил бы пристальней своеобразный стиль купеческих «палаццо», однако сегодня пришлось окоротить познавательский зуд по причине Санькиной нерадивости. А как еще прикажите назвать это качество... Водителю не дано понять инженера, счел бы проявленную любознательность глупой блажью, а то и барской прихотью. Архитектурные изыски оставляли малого равнодушным, не будили чувственных струн в замшелой душе, что и понятно – семь классов и коридор, да и нары на цугундере мало тому способствовали…
   А впрочем, с какой стороны посмотреть… Ну и чем располагает Валентин – человек с культурными запросами, с развитым эстетическим чувством. Да ничем, если быть честным, увы, никаких дивидендов. Начальству наплевать, что парня тянет в мир искусства, что тот перечел невообразимое количество книг, имена авторов которых коллеги отродясь не слыхали. Для предприятия главное отдача по работе, польза, результат – вот что нужно каждому руководителю, собственно, на то и поставлены… А взять окружение людей, с которыми повседневно контактируешь, даже близких – какой прок с того, что молодого человека завораживают полотна старых мастеров или ажурная кладка готических соборов. Баловство от безделья – скажут люди, и по «гамбургскому» счету будут правы. Тот же шофер Санька за незавидную муторную жизнь успел создать семью, выстроить дом, завести хозяйство, живность – серьезное подспорье помимо зарплаты, да и та больше, чем у Валентина. А чего достиг Валька!.. Одни туманные мечты, что наступит день и час, когда Спицын развернется и покажет, на что способен. Да не будет такого часа, пустые надежды, так и сойдешь в могилу если не голодранцем, то уж никак не человеком, оставившим после себя ощутимый след.
   Горечь подступила к горлу. И нечего возразить торопящемуся к оставленной машине шоферу, Санькина проза жизни во сто крат важней потребности инженера насладиться красотой. Пришла удручающая подавленность, и парня уже не радовали строения в стиле купеческого ампира, даже массивный дом с колоннами, выходящий на площадь, не впечатлил Валентина. Только одни тусклые вывески: «Спортивные товары», «Текстиль», «Галантерея» и другие, в шутку сказать, «москательные изделия» мелькали перед глазами, как и всюду в каждом провинциальном городишке. А ведь Рославль отнюдь не глухомань, в городе с таким насыщенным прошлым наверняка есть что посмотреть и даже приглядеться.

   Но урбанистические пейзажи уже заслонили мысли о собственном месте в этом мире, уготованные судьбой. Как тогда жить среди людей, что бы в глазах ближнего не выглядеть белой вороной, да и самому не ощущать себя таковым… Впрочем, Валентин давно знал, что надлежит быть как остальные, притвориться недалеким компанейским парнем, парнем-рубахой. Показать окружающим, что твои жизненные потребности естественны и невзыскательны. Жить по принципу – лучше синица в руках, чем журавль в небе, и тогда станешь своим, тебя примут в стаю…
   И, возможно, однажды встретишь людей с родственными взглядами. Тех, которые разделяют мнение, что не хлебом единым жив человек, и что есть благородные смыслы человеческого предназначения. И сойдясь с таким индивидом, откроешь тому душу, посвятишь в тайные помыслы, и наступит пир духа, в отличие от «пердуха», как назвал Олег Ефремов посконные будни души.
   Житейское правило обывателя не высовываться, вот, пожалуй, «камень преткновения» честолюбивым помыслам. И стоит только «приподнять голову», как сразу же «получишь по ушам»…
   И вспомнилась Спицыну первая драка в жизни.
   Он, тогда еще ученик то ли четвертого, то ли пятого класса, возвращался домой из школы в компании соседских ребятишек. Занятия второй смены завершались в шестом часу вечера. Зима, морозно, еле светят редкие фонари. Уже и не помнится, что обсуждали приятели, только возник какой-то спорный момент. И Валька оказался один против всех, но по твердому внутреннему убеждению считал себя правым и, доказывая собственную правоту, стал приводить веские книжные аргументы, приводящие противную сторону в замешательство.
   Внезапно ярый спорщик, коренастый парнишка по прозвищу Белуга, как и сотоварищи, недавно ставший горожанином, ни с того ни с сего заявил:
   – Пойдем, Валек, подеремся!
   Мальчишка поначалу не понял злого умысла, принял вызов за глупую шутку и миролюбиво отмахнулся… Но Белуга проявил упрямство.
   – Что зассал умник херов... Жидкий на расправу… Пошли один на один, если не бздишь, – и ударил первым в грудь Валентина.
   Тут уж деваться некуда, придется за себя постоять. И спорщики, отставив портфели, ступили в светлый кружок под уличным фонарем. Валька драться не умел, но знал, что лучшая оборона это нападение… И понеслось…Белуга, драчун еще тот, но задира не ожидал такого резкого ответа и отступил под градом ударов. Потом быстро опомнился и замахал кулаками в ответную…
   Зрители сплоченно взяли сторону Белуги и стали подбадривать того возгласами: «Белуга, давай, давай! Тресни, тресни Спице, набей выскочке морду…»
   Возможно, Валентин и схлопотал пару раз по физиономии, но боли не чувствовал, но, что странно, и буйной злости не испытывал. Дрался чисто механически.
   Как-то само-собой драка прекратилась, то ли бойцы устали, то ли запал пропал… Вояки разошлись в стороны. Белуга матерно отбрехивался, угрожал, обещал еще наподдать, но в атаку не пошел. Дружки же по-прежнему стояли горой за зачинщика драки: «Молодец Белуга здорово надавал маменькиному сынку! Так и надо… городским!..» Хотя Валентин и не чувствовал поражения в потасовке, но поощряющие клики в поддержку соперника удручали, делали как-бы побитым. Белугу же приятели встретили чуть ли не с распростертыми объятьями, а от Вальки отвернулись, до него братии не было дела. А потом компания веселой гурьбой двинулась дальше…
   И тогда мальчик осознал, что ему не по пути с преданными друзьями Белуги. Внутренне ругая на чем свет стоит лупоглазого противника и прихвостней забияки, маленький Спицын пошел домой окружной дальней дорогой.
   Уроком ли стал тот случай, скорее нет… Валентин не опасался выказывать собственное мнение, да и не били больше кулаками за несогласие с большинством… Но Бог видит, с того дня Валентин стал ощущать себя чужим этому большинству.

Гулящая

Рейтинг: 0 17 просмотров

Комментарии (0)

Нет комментариев. Ваш будет первым!