Здравствуйте "Времена года"

         Умножая на четыре с половиной каждую маломальскую вещь, я сделал вывод, что мои блуждания во сне на территории Месопотамии  никуда не годятся. Яичница с утра у меня не получилась. Я сидел в кухне на табурете и думал о том, куда уползла черепаха, которая повстречалась мне в сегодняшнем ночном сне (а, может быть, – вчерашнем), и вспомнил, что сегодня суббота. Хорошенькое дело. В субботу, обычно приходит почтальонша, и приносит   газеты. Я открываю газету и вижу сквозь неё, как проходят годы, – двенадцатое допустим декабря, и, следовательно, вчера было одиннадцатое. Следовательно, есть – движение. Яичницу я съем завтра. Сегодня не до неё. Я оделся и вышел из дому, где-то гулял, с кем-то разговаривал, стоял у какой-то колонны, а после оказалось (и это предавали в вечерних новостях), что мечты наши о согласии в жизни даже с самим собой, не всегда  отвечают нашим настоящим требованиям рассудка. Словом, я нигде не был, и даже не приготавливал яичницу, а еще лежал в постели и глядел в потолок.

У него была наэлектрилизованная специфическая внешность, – скажет нам каждый, кто когда-нибудь видел простой фонарный столб на улице. Ну и что! Тогда я встал, умылся, побрился, оделся, вышел из дому. Подошел известного номера трамвай, какие обычно приходят к нам, чтобы мы не ждали своего личного транспорта попусту, и который  увезёт  нас в совершенно не заказанные места. Мимо проплывали знакомые виды домов, и набережных, потом случилось нечто вроде щелчка тумблера, и понеслись прошлые поездки, бог знает куда. Бывшая жена встретилась у магазина «Обувь», проехал вид Карл-Либкнехт-штрассе, и сверчок  в чулане запел. Кому, спрашивается, нужно ставить на куриных яйцах знак качества? У Александра Сухаревского в школе обычно весела нитка из кармана, но он очень хорошо разбирался в электрических схемах. Я сегодня вообще не буду включать телевизор. Я ехал дальше и тоже пел. Потом съездил к тетке в Сыктывкар, женился во второй раз, потом была командировка в чужие откровения – Мольер смеялся, потом – дача,  потом – 1995 год как на волоске, а после в 1996 я развелся. Я вышел из трамвая и пошел по парку. Был ясный солнечный день. И, наконец, я встал с постели, и поставил ноги на холодный пол и понял, что – сегодня суббота.

Великолепные бывают последствия мимолетных мыслей – почтальонша сегодня не придёт, – подумал я, – но в дверь позвонили, и вошла почтальонша. Хорошенькое дело. Сомнамбулическое состояние длится до тех пор, пока вы  окончательно не сошли с ума от никак не находящихся  под кроватью носков. Потом они нашлись и именно там, куда я их вчера бросил, то есть именно под кроватью, и, надев их, я пошел готовить яичницу. День сегодня субботний, зимний, свежий, востроносый. Хлопья снега сегодня за окном летят по особенному зычно, и практически ничего не надо собирать из слов. Демисезонное пальто, наверное, до сих пор висит на вешалке и ни один человек не убирает его пока ему не напомнят. Помнишь? – спрашивал меня фонарь. Помню. Люди ходили и смотрели вчера на то, как серый январский день обновлялся. Крыши заросли снегом, май был забыт, за ним был забыт июль и сентябрь. Преимущества черного, как смоль, города в том, что любой трубочист выглядит обыкновенно. Кому нужно, чтоб в телевизоре показывать тевтонских рыцарей? Это абсурд. Времена меняются чинно и без таких лат, без такого обмундирования. Холят эти времена, теплыми одеждами укрывают, как холят и укрывают философские постулаты умные люди. Причем здесь Бисмарк? У порога ждала и не с такими раньше ведрами наша социалистическая собственность, точнее монструозный её облик. Я встал, прошел в кухню, и начал было заниматься делом. Кто все-таки ставит на куриные яйца знак качества? Какой-нибудь Игорь Александрович Маловкин, предположим, тоже встаёт утром с постели, прохаживается из комнаты в комнату, кричит на жену, одевает пальто, потом приходит на куриный комбинат, и ставит на яйцах знак качества.

Я встал с постели, прошел в кухню. Умопомрачительная сегодня суббота. Выходные обычно проходят вместе с буднями, по той вон очень пустой набережной в пятом часу, и, хочешь не хочешь, приходится говорить о часах уходящих безследно. Я прошел дальше, в коридор, надел пальто, и вышел на улицу. У старого дерева на дворе совсем посветлели вчерашние вечерние ветки, и, теперь видно, как из-за угла, сквозь них,  небольшой кусок улицы тоже светлеет. Я прошел чуть дальше и не успел опомниться – донеслось что-то, вроде хруста снега, и в окне первого этажа зазвонил телефон. Я сел в трамвай, поехал. Мимо проплывали вчерашние знакомые виды, тянулись мимо дома, и вскоре в конце улице появился парк, я сошел на близлежащей остановке и погулял там. Почтальонша сегодня оказалась какая-то не такая. Листьев уже на деревьях не было, выл мужским голосом  субботний день. Тогда я откинул одеяло, встал с  постели, и  пошел готовить себе яичницу.

Если все-таки не умножать на четыре? Холодный сегодня будет день. У меня вечно – так. Слабый, семиструнный день. А в проекции обязательно – чертёжная мастерская. Широкий и вялый день, кажется в конце месяца марта, был особенно запоминаем потому только, что ширина восьмидесятых годов в тот день, помню, вспомнилась, как реальность. Я шел тогда по набережной, но не по той, которая была сегодня, а по другой. Был день и хорошо, что я вспомнил теперь, как женщина преклонного возраста спросила меня – «молодой человек как пройти на Конюшенную? Я сказал как. «Вон там, – сказал я, – видите башню? Вот дойдете до неё, и налево будет Конюшенная». А что, например, если бы меня в тот день там не было? У кого бы она тогда спросила? Не у кого  было бы спросить. Меня не было в тот день разве что в другом месте, но в том месте я ведь все-таки был! Почему? И в таких мыслях я достал из кармана папиросы и закурил. Может быть,.. Может быть… Хорошо, что никогда не встречаются на пути такие черепахи. Они бывают только во сне – ползёт себе по песку. Тогда я встал с постели и прошёл в кухню. Но прежде ведь были и другие дни.  В другие дни у меня не всегда была эта стремительность движений. Мольер смеялся. Его вчерашние слова как то странно остались без моего присмотра и  витали теперь по комнате. Дальше я сел на скамейку в парке и помечтал. Вот хорошо бы вызвать тетку из Сыктывкара и посмотреть как она  будет выкручиваться… Без своих смет. Я чужой человек для её бухгалтерии. Я встал со скамейки и опять никак не мог додуматься до простого в сущности ответа. Так бывает у прошлогодних стоптанных новостей, которые случились давно и уже никто о них не вспомнит. 

Масло обычно скоты сильно разбавляют водой и можно обжечься. Урна в парке вся была в инее. Вы никуда не ходите спросонок, мой вам совет. Никого нельзя встретить дружески на бульварах парков. Бежит какой-то старик, как в прошлом году. И вот тогда вы встанете с постели и не захотите, чтобы вам указывали – идите туда, идите сюда, сидите здесь. Кому я обязан говорить правду? Я встал, походил по комнате. Это только по комнате так ходят. В другом каком месте нет ничего подобного. В залах музея  Востока  ходят совершенно иначе, а мы Скифы, или Монголы. Всё это только может показаться в кустанайской глуши моих грёз. Площадной крапивник между плит, оборванцы деревья. Я встал, прошел в кабинет, как хотелось бы, но у меня нет никакого кабинета, и потому прошел  сразу на улицу. В советский когда-то город. Шел трамвай, я мечтал, и всё было по-прежнему (по Брежневу).

1991