Беда, когда не знаешь чего ждать. Но есть беда и похуже – когда не знаешь, сколько ждать. Длительность, плотность времени… Из четырех измерений, известных человеку, время – самое, что ни есть, паскудное. Объем, длину, ширину можно увидеть, потрогать, понюхать, хотя…, все эти, так сказать, ипостаси бытия, лишь функции времени и без него не существуют. Но главное паскудство времени – обман.
Не я - она сама назначила мне свидание. Да еще так романтично, пускай и банально (это так на нее не походило, что мне следовало догадаться о подвохе), у Пушкина, в семь вечера, на тогда еще не Тверской, а Горького. Прошло уже два часа. Устав стоять и отчаявшись дождаться, я рухнул на скамейку перед фонтаном за Его спиной и зло поглядел в зеленую Его спину. Не знаю, сколько судеб свел этот двухметровый Опекушинский «наше все», но сколько же матерщины он получил в свой гениальный бронзовый зад от таких вот неудачников, как я…
Она была просто красавицей. Волосы от природы были у нее рыжие, но она их красила в каштановый. Они…, они были живыми. В полумраке они казались черными, чуть на свету тлели вечерним уютным костром, ну а на солнце просто пламенели неуемным пламенем. Такой была и она сама. Глаза ее были карими, но правильнее было бы сказать, апельсиновыми и, как и волосы, постоянно менялись от света, но света ее, изнутри. Да, она светилась именно изнутри. На потоке были девчонки и поэффектнее, на чей-либо вкус, но никто не был такой…, такой живой. Кроме всего, она была всех умнее, включая кондовых наших профессоров. Посещала лишь половину лекций и семинаров, да и то, похоже, от скуки, но у нее не было даже ни одной четверки. Мужчины таких должны бояться, но любовь не дружит с рассудком. Я про мужскую любовь. Женская – даже очень напротив.
То, что она не пришла, было так в ее стиле, но я потратил треть стипендии на эти чертовы розы. Можно было найти и по два рубля, но я (вот уж идиот) купил по пять за штучку. Я посмотрел на эту красоту и… швырнул ее в бассейн фонтана. Пурпуровые пятна, будто еще надеясь на что-то, не разлетелись по дрожащему мареву воды, а так и остались втроем, словно обнялись, как три грации.
- Ну зачем же вы так? Они-то здесь причем?
Девушка, что сидела рядом со мной на скамейке (я ее даже и не заметил сначала), подошла к гранитному бордюру фонтана, наклонилась так, что мне пришлось отвернуться, поймала розы, медленно подошла ко мне и положила их мне на колени. Джинсы мои промокли от мокрых, плачущих этих роз и я разозлился.
- Вы что себе!.. – поднял я голос, но тут же осекся.
Нельзя кричать на красоту. Она стояла передо мной, заслоняя своим субтильным телом чертов памятник. Сейчас я ненавидел Пушкина, всю его поэзию, все эти сопли, всех этих Нулиных и Онегиных но она спасла гения. Она была черна и умопомрачительно красива. Голубые глаза при черной шевелюре, это, конечно, не коррелят, даже нонсенс, кто-то называет это еще генетическим уродством, но только не в ее случае. Она была прекрасна, обворожительна, а гнев, что она источала сейчас на меня, просто прекрасен.
- Цветы не виноваты, - вдруг неожиданно нежно, против агрессивного своего вида, сказала она. – И Пушкин тоже не виноват, фонтан, лавочка, небо…, никто не виноват в том, что она не пришла.
- Ради бога, простите меня. Я несколько не в себе.
- Понимаю, - присела она совсем рядом. Так рядом, что голова у меня несколько закружилась.
- У девушки может быть тысяча причин не прийти. От сломанного каблука, до, простите, месячных.
- Но она же сама назначила, - совсем не сопротивлялся и уже просто поддерживал разговор я, потому, что девушка меня… околдовала, не придумаю иного слова. – К тому же, если я правильно знаю, месячные известны заранее и их даже можно прогнать, если надо, лимоном, а каблуки… переобулась и вперед.
- Как вы осведомлены про лимон, - удивилась она.
- Я волейболист. Наши девчонки перед соревнованиями трескают их, как яблоки. Я спросил одну, зачем? Она и выдала секрет. Вы же не умеете хранить секреты.
- Я, умею. Еще как.
- А…, вы тоже, что называется…, в пролете? – попытался догадаться я. – У мужчин не ломаются каблуки и нет менструаций, сейчас девять, десятый, а вы одна.
- Я не одна, - загадочно улыбнулась красавица, - я с вами. Как вас звать?
- Толик. Ой, простите, Анатолий.
- Я Вика. Только не называйте Викторией. Меня от этого пафоса тошнит, как… от менструации.
Вот такие разговоры на темы интимные, да просто хоть интимное слово, как странно, сближают в тысячу раз быстрее, чем чтение друг другу Ахматовой, Есенина или даже просто розы.
- Возьмите, Вика, это вам, - протянул я ей неудавшийся и подмоченный пушкинским фонтаном букет.
- Нет, что вы! – заволновалась девушка. – Я не могу такое принять! Это ведь ей!
- Да нет теперь никакой «ей», – озлобился я. – Нельзя просто сломать каблук или истечь менструальной кровью. Она вертит мужиками, как хочет. Мало, что она гений вообще. Она гений буквально во всем, чего ни прикоснулась бы. Почему вот все гении, что мы знаем, мужчины? Я знаю одну, что всех их за пояс, да за спину. Знал. Черт с ней. Я ее не достоин. Я вовсе не понимаю, кто бы мог ей подойти, как я вообще на что-то рассчитывал, идиот...
- Толик, - положила она горячую свою руку на мое плечо. Вы несправедливы к девушке. Нельзя судить, не выслушав защиту.
- Поверьте, Вика, она защищаться не станет. Скажет, что притомилась и проспала, а я съем. Как мне связать жизнь с женщиной, которая просто проспала?
- А вы что? хотите… хотели связать с ней жизнь? Свою жизнь с ее?
- Хотел…, - поник головой Толик, - да не по моим зубам.
- Тогда свяжи свою жизнь со мной, - вдруг ошарашила его Вика и перешла почему-то на ты.
- Ты серьезно? – опешил я, тоже сказав ей ты, но это получилось так естественно.
- Никогда не была серьезнее.
- Вика…, видишь ли… Я… может и зол на нее… Но если мы с тобой… Ну… переспим…, я ее потеряю навсегда.
- И что? – повела она плечами, и две верхние пуговицы ее блузки как-то сами собой расстегнулись.
- Да ничто! – вскричал я.
Я с трудом оторвал голову от подушки. Вчерашний день будто только и ждал моего пробуждения и тут же впился в меня ледяным стыдом воспоминаний. «Боже! Я изменил! Изменил моей Маше». Я поднял одеяло и посмотрел. Я был, как минимум гол, а простынь была…, почти высохла, но понятно, что была в свое время весьма даже мокра.
- Ты проснулся, любимый? – раздался откуда-то голос, показавшийся мне знакомым. – Хочешь кофе?
Не было сомнений – это был голос Маши. Я вскочил с постели, накрутил на себя простынь и влетел на кухню. Там, в бирюзовом халате, вся такая домашняя, стояла… Вика. Она медленно повернулась и пристально посмотрела на меня. Потом она поднесла к глазам указательный свой палец и, один за другим, вынула голубые свои накладки.
- Как же я от них устала! Хотела еще ночью снять, но… я так люблю, когда ты такой смешной, грех пропустить веселье.
Маша, а это была она, подняла правую руку к голове и стянула парик. Из-под него вырвался костер ее волос. Апельсиновые глаза сияли неземным светом.
- А как же голос, - вместо того, чтобы упасть замертво, спросил я.
- А разве не ты назвал меня гением?
Женщина…
Любое божественное наше мужское воображение, любая мужская наша гениальность буквально меркнет рядом с ее просто простой шуткой. Нет. Мы от сатаны, а вот женщины рождены от богов.
Помочь сайту
Поздравления
