Всё равно люди

                Убедившись в том, что девятнадцатилетняя Луиза Кеннингман совершенно точно мертва, что ее жизнь оборвалась за два дня до свадьбы, я выдержала еще честные пять минут подле юного тела: нужно было собраться с мыслями и привести себя в должный вид.
                Глубоков вздохнув, я подошла к зеркалу и осторожно потерла глаза, чтобы придать им болезненный вид, затем навела пудрой бледность на щеки, слегка растрепала волосы – мне нужна была скорбь, мне нужна была трагедия, сочувствие, которого я уже давно не испытываю. Только после этого, придирчиво оглядев себя и убедившись в том, что вид мой сойдет к случаю, я вышла из комнаты, оставив в ней тело Луизы Кеннингман.
                Идти было недолго, но с досадой я поймала себя на том, что нарочно иду куда медленнее обычного. В комнату, где ожидал своей участи  мой лучший друг и соратник – Гастон, я ввалилась с заранее заготовленной фразой:
-Всё кончено! Я пыталась, но даже моей магии…
                Недаром жизнь привела меня однажды к порогу бродячего театра пару столетий назад, где и произошла моя встреча с Гастоном, ведь сейчас, я, имея полное спокойствие в душе, слышала себя со стороны и точно знала, что прозвучала искренне.
                Гастон стоял у окна. я знаю, что он угадал свою участь с моим появлением, а возможно и раньше, когда услышал мои шаги в коридоре.
                Он был бледен, его глаза лихорадочно блестели, а руки не находили покоя: он действительно любил Луизу Кеннингман и собирался на ней жениться, несмотря на запрет Высшего Совета Магов, согласно которому мы не могли создавать семьи и любить тех, в ком нет волшебной силы.
-А зачем? – рассуждал Совет, - они смертные. Вам будет больно. Мы хотим вас сберечь. Они умрут быстрее вас, их легко убить, или они могут попытаться убить вас, ведь людей так пугает магия!
                Правда, запрет этот был больше бумажный – всегда находились те, кто шел в обход, кто открывался людям, или же продолжал жить тайной, бессильно наблюдая за тем, как угасает их любимый человек.
-Я пыталась, Гастон! – я рухнула в кресло, изображая из себя полное бессилие, - я пыталась!
-Я знал, что она умрет, - Гастон взглянул на меня с мольбой, голос его звучал очень тихо, - но я не думал, что это произойдет так скоро!
-Они смертны, - язык мой – враг мой, хотела же без какого-либо намека на истину понаблюдать за мучениями моего друга, но нет! Обязательно надо себя как-то обозначить! Благо, Гастон не заметил, слишком погрузился уж в свое горе…
***
                Судьба свела нас несколько столетий назад. Я бродила по миру, не зная, где быть и кем остаться. Моя мать, узрев во мне что-то необычное, что было проявлением магии, а сочтено ею за дьявольское клеймо, бросила меня на попечение своему другу. Он растил меня до семи лет, а после – умер в полном одиночестве. Я куда-то пошла и шла-шла очень долго, пока не прибилась к одной деревне, а потом все и вовсе стало напоминать одну большую дорогу.
                Из деревни пришлось уйти, потому что вскоре с моим появлением начался мор скота. Жители решили, что это я принесла болезнь или проклятие, и я поспешила убраться оттуда, пока эта мысль не обратилась в какой-нибудь костер для меня.
                После был город. Там было даже удачно – меня взял в подмастерья самый настоящий маг. обучал он, к сожалению, недолго, потому что город ему пришлось оставить из-за того, что на него ополчилась церковь, и он поспешил убраться прочь, оставив меня на произвол судьбы.
                В этом городе я задержалась. Воровала, когда была возможность, перехватывала работу, не гнушаясь ничем, иногда попадала под внимание какого-то приюта или чьей-то добродетели, но жизнь моя была почти что мирной, а единственная сложность состояла в том, что учиться приходилось самой, полагаясь на собственный инстинкт.
                Потом же был бродячий театр, куда меня занесло из любопытства. В том театре я обжилась, имея странную любовь к сцене. плюс – оказалось, что у меня хорошая память и я запоминала огромные тексты за нескольких персонажей, подменяя, если нужно, чье-нибудь пьянство или болезнь.
                В том-то театре Гастон меня и нашел. Он проходил по улице в сопровождении своих слуг, когда мы играли свое, настолько бездарное, что почти гениальное в своей остроте представление, увидел меня и остановился. Я тоже его заметила, угадав в нем что-то, близкое мне, похожее на меня саму, и даже пропустила две своих реплики.
                Что-то в нем было!
                После спектакля он оказался подле выхода, прятался за плащом и капюшоном – ну, тут я его понимаю, не стоит появляться возле бродячего театра, когда у тебя явно такое положение, что ты со слугами по улицам бродишь!
-Как твое имя? – спросил Гастон, когда я, увидев его, безошибочно угадала, кто он.
-Сатор, - тихо ответила я.
-Ты аг! - он не спрашивал, а утверждал, - и что ты здесь делаешь?
-Играю, - я пожала плечами, - не знаю, куда идти и где учиться магии, а так хоть…
                Гастон снял капюшон и подал мне руку.
                Я пошла за ним, оставив в тот день всю старую свою жизнь, разорвав ее одним махом на две части. Отныне бродяжка Сатор была мертва.
                Гастон привел меня в свой дом, сказал, что будет учить магии. У него была потребность в восхищении, и он вызывал ее в своих кругах, где был молодым дворянином-сердцеедом, дуэлянтом, острословом. Но ему было мало. ему хотелось, чтобы кто-то восхищался его магическим искусством, а потому он и привел меня в свою жизнь.
                Для всего света я стала его сестрой, до этого времени проживающей в других его землях.
***
-Я снова вижу нашу первую встречу с Луизой, - Гастон ходит взад-вперед по комнате, - у нее было потрясающее кремовое платье! Она была такой трогательной и такой нежной. Она настоящая!
-Была настоящей, - с удовольствием поправляю я, и лицо Гастона искажается от боли, с глухим стоном он падает в кресло напротив меня.
***
                Гастон обучал меня не только магии. Он вытаскивал меня в свет, заказывал какие-то безумные наряды и постоянно поправлял мои ужасные манеры. То ему было не так, другое – то же. Я не умела танцевать, не умела красиво и аккуратно есть, путалась в ножах и вилках, неправильно держала руки, не выдерживала осанку  и не всегда удачно поддерживала разговор – словом, для мага, которому явно хотелось властвовать и направлять, а также для человека, которому скучно, я была находкой.
                Сам же Гастон вел не самый порядочный образ жизни и периодически попадался то с одной, то с другой женщиной, не замечая при этом, замужем та или нет, свободна ли от уз, а также игнорируя нередко и ее происхождение. Бывали месяцы, когда его имя не сходило просто с уст общества.
                При этом – он все равно оставался любимцем!
                Когда проходили годы, которых нельзя скрыть от человека, и нельзя было более оставаться на прежнем месте, Гастон брал меня и увозил. На новом месте он называл новое свое имя, представлял меня своей сестрой и завоевывал любовь к публике. Так и бродили…
                Вся моя жизнь все равно оставалась дорогой. Были те же скандалы и те же дуэли с мужьями, женихами и братьями оскорбленных и пойманных, разоблачённых женщин. Однажды я не выдержала и спросила:
-Высший Магический Совет запрещает любить смертных, какого черта ты творишь?
-А кто говорит о любви? – Гастон даже развеселился. – К тому же, Сатор, все запреты Совета, а особенно этот – на бумаге. Наша жизнь она долгая, скучная, нужно хоть как-то развлекать себя…
***
-В чем причина? – Гастон отнимает руки от лица, - она человек, но ведь она – вполне себе здоровая и крепкая девушка, так…
-Болезнь, - пожимая плечами, - называется «смертный».
                Гастон смотрит на меня с настороженностью. Что-то новое появляется в его взгляде, но сейчас мне все равно – я все сделала правильно.
***
                Те годы застали нас во Франции, которую Гастон так любил. Я думаю, что она и была его настоящим домом. Впрочем, Париж увлек и меня. да, на его улицах жила нищета и было очень грязно, но что-то было в этом городе такое, что забирало остатки моей магической души. Казалось, что этот город дышит, что он живет, у него есть свой пульс.
                Гастон ходил тогда очень мрачный. Я знала, что он предчувствует беду, встречается со знатью, о чем-то сосредоточено с ними договаривается, но то были годы, когда мне надоедала компания одного лишь Гастона, когда захотелось и захотелось отчаянно быть любимой и любить самой. Мага, который был со мной рядом, я привыкла считать своим спасителем, соратником, наставником, но вот любить его не могла. Я была благодарна ему, но это было не то чувство, по которому томилась моя душа.
                У меня были привязанности, но не было настолько сильных, как случилась в те годы.
                Я знала, что Гастону не до меня, я знала, что он меня все равно не посвятит в свои дела, как никогда не посвящал ни в одной стране, полагая, что нечего мне бояться или переживать, что мое дело – наслаждаться жизнью, учиться магии, совершенствовать тот раздел, который удивительно легко дался мне: яды.
                Нашу встречу я помню четко, в красках, над которыми оказалось не властно время.
                Он говорил с народом, собравшимся на Торговой Площади. Он говорил с ним так, как отец, скорбящий над ребенком, призывал к борьбе, обращаясь будто бы к каждому, и ко всем одновременно.
-Аристократы строят заговор! – он обводил глазами толпу и его взор, клянусь, пылал.
                Я вспоминала Гастона – его окружение, его имя, неизменно знатное, встречи, что он постоянно устраивал в тайне ото всех, не допуская меня, и слова незнакомца не показались мне такими уж нелогичными.
-Они хотят отнять остатки нашей истерзанной свободы! То, что для каждого – неотъемлемое право, то, что для каждого – путь и наследие, они хотят просто подчинить себе, заковывая нас под гнетом цепей, словно бы псов…
                Не замечала я такого, честно скажу, по отношению к себе. Никто моей свободы не ущемлял, но нищета вокруг была всегда, грязь и голод, всегда были те, кто считали себя выше, даже вот, например, Гастон, хоть и называл меня своим другом, но все же – не допускал меня к своим делам, хранил скрытность и все равно, хоть и научилась я держать осанку и перестала путаться в приборах, смотрел на меня свысока. Но я всегда оставалась свободной. Гастон позволял мне все: любые книги, любые развлечения, знакомства. В конце концов, я вольна была бродить по улицам любого города, где мы были, и делать то, что мне вздумается.
                Я могла и оставить Гастона без труда, но так мне пришлось бы искать другого какого-нибудь спутника в магии, или же таиться своей силой ото всех. и снова идти. Идти куда-нибудь дальше…
-Я не попаду в руки тирана живым никогда! – вещал незнакомец, и толпа радостно взревела…
***
-Что за болезнь? – теперь Гастон спрашивает уже с нажимом. – Болезнь, которую не в силах вылечить Сатор? Моя ученица? Талантливый маг?
-Не все нам подвластно, - пожимая плечами, пытаясь сохранять непринужденный вид, но дрожь все-таки проходит по голосу. Как бы не складывалось все вокруг меня – Гастон многое для меня сделал.
                Гастон медленно поднимается из кресла и отходит вновь к окну. Некоторое время он молчит, размышляя, затем спрашивает:
-Она что-то сказала? Ну, перед тем, как…
-Ничего не сказала, - лгу я, вызывая в памяти метание Луизы Кеннингман по горящей от ее температуры постели. она металась. Она кричала, царапала простынь ногтями и просила Гастона прийти и спасти ее от ужасного жара.
                Но, в отличие от Гастона, я милосердна, и я не расскажу ему о последних минутах его любимого человека.
                А вот он таким милосердием не отличился.
***
                Познакомиться с тем оратором мне не составило труда. Я пропала в его словах и в его взоре, а потому утратила всякую стыдливость, всякое сомнение.
                Наше знакомство еще крепче привязало меня к нему. Я горела изнутри, не хотела оставлять его ни на минуту, и понемногу заразилась идеями его мира, во всяком случае – я это яростно демонстрировала, помогая переписывать ему речи, поддерживая беседу и обсуждая бесконечные проекты о том, как все будет однажды здорово.
-Да! – он всегда ходил по комнате взад-вперед, когда волновался, развивая какую-то очень яркую мысль, - мы создадим настоящее правление народа, вся власть будет в его руках. Неотъемлемыми станут права на свободное мнение, религиозный взгляд, защиту, равенство перед законом…
-Но как это возможно? – я знала, что он не любит, когда нарушают его нить размышления, но вопрос так и сорвался с губ быстрее, чем я успела сдержать любопытство.
-Что? – он остановился на полуслове и взглянул на меня. – Что, Сатор?
-Как это возможно? – повторила я, чувствуя, как под его взглядом начинаю краснеть, - разве люди придут к единому мнению? Например, то же равенство перед законом…то есть, я хочу сказать…
-Сатор! – он даже рассмеялся с облегчением, - будет голосование! Народ должен быть не только равен перед законом, но и должен, нет, обязан! – участвовать в  его создании.
                Я любила. Я и сейчас люблю его. даже после его смерти.
                А он быстро выбивался в те годы в лидерские позиции. События крутились с бешеной скоростью: пала Бастилия, потом начались преобразования, казни, следствия. Поразительное колесо событий перемалывало старый порядок и строило из пепла и костей новый, обмазывая его кровью для удержания.
                И как мне нравилось наблюдать за этим! его работа, его речи, его выступления – все это цитировалось в газетах и на улицах. Он обретал популярность, набирал силу и известность.
                И тут Гастон вспомнил про меня. про меня, не обитавшую в его доме уже несколько месяцев, приходящую иногда по пустячному делу, но натыкающуюся на неизменно новое его совещание с людьми, с остатками знати, головы которой слетали быстрее, чем я приходила опять.
-Ты что, примкнула к этим? – Гастон не мог поверить. Слово «этим» он произнес с непередаваемым презрением. – Сатор, они безумцы! Тираны, кровавые диктаторы! Ты видишь, что они делают с Францией? Что они творят?
-Гастон, - я успокаивающе коснулась его руки, - да мне наплевать, кто на вершине власти. Спорить с тобой о порядке или крови я не буду – нам нельзя вмешиваться в дела людей, в их дела. У меня другая причина.
-Полюбила одного из этого отродья? – теперь это презрение касалось уже меня.
-Он не отродье, - возразила я, - они все не отродья. Гастон, Высшим Магическим Советом нам запрещено вмешиваться в события. Я же молчу, что ты здесь устраиваешь явно не дружеские посиделки…
-Потому что это мой дом, - напомнил мой соратник, - потому что это мой мир. Я устраиваю то, что считаю нужным, а ты…
-Гастон, запрет Совета – бумажный! Ничего не будет, если я…
-Сатор!
-Гастон, я прошу тебя…- в тот день я задыхалась от слез и того огня в груди, которым горела уде некоторое время, с той самой, первой встречи со своей любовью. Я знала, что Гастон не позволит мне оставить все, как есть, без проблем, но я хотела получить хоть какую-то отсрочку.
-Он смертный, Гастон! – я пыталась быть убедительной. – Какая разница? Я продлю ему жизнь, я откроюсь ему. Он поймет, я знаю, он…
-Нет, Сатор! – Гастон не терпел препирательств, особенно, когда речь так уязвляла его, - такие, как он, не имеют права продолжать жить дольше человеческого срока. Знаешь, сколько хороших моих друзей, по его милости…
-Нам нельзя связываться со смертными! Нам нельзя искать их дружбы или любви. Нам нельзя…
-Сатор, ты не посмеешь открыться ему!
                В тот день я впервые ударила Гастона. По-человечески ударила, не задумавшись даже о магии, потому что в тот день я была еще человеком. Настоящим человеком, по воле случая владеющим магическим искусством.
                Гастон тогда застыл, он с изумлением смотрел на меня: ученица подняла руку на наставника. Ради чего? Ради кого?
                Все мы люди.
Он – уязвленный, жаждущий восхищения, страдающий от того, что не может открыть свою магию кому-то, кроме меня, так не имеет никого из магов под рукой – наш род скрытный.
                Я – полюбившая человека и наплевавшая на все вокруг.
-Сатор…- уже без крика, без ссоры, с усталостью, в которой звучат столетия хорошо спрятанного людского чувства.
-Прошу тебя, - в моем голосе нет стольких столетий, но усталость есть, - срок, который ему отпущен, пусть он будет рядом со мной. Я не стану продлевать ему жизнь и не откроюсь ему, но, пожалуйста…
-Хорошо, - проходит миг слабости и усталости нет. Есть только нехорошо сверкнувший взгляд.
                Через пару месяцев моя любовь отправляется на гильотину и я, наблюдавшая за его казнью, надеявшаяся уловить хоть один взгляд в мою сторону, пропитываюсь ненавистью, которая тоже идет от людского рода.
                Когда глухо свистит падающее лезвие, я едва не теряю чувство, но чья-то рука поддерживает меня. я вцепляюсь в нее, как в спасение и только потом поднимаю глаза вверх, чтобы увидеть, в кого я так вцепилась и вижу Гастона.
-Люди, - с презрением замечает он.
                И в тот момент вся моя благодарность закипает с новым оттенком. Я прекрасно понимаю в одночасье, как и кем, было устроено судилище моей любви. Через вторые или третьи руки, через воздействие ли, но он лишил меня моего сердца, моей любви, моей веры и моей человечности.
***
-Ничего не сказала? – повторяет Гастон, - вообще?
                Я больше не хочу лгать. Я вспоминаю, как сама стояла на площади, там, и чувствовала, как внутри меня что-то умирает. И я хочу, чтобы он испытал то же самое:
-Звала тебя. Просила спасти ее.
                Гастон срывается с места.
***
                Мне донесли о последних часах моей любви. Мне донесли, что он звал меня, мучаясь от температуры и лихорадки, коснувшейся его жизни. было то нервным или совпадением, но он звал меня, ничком лежа на каменном холодном полу, а я не знала и ничего не могла сделать.
                И даже то, что тогда я не убила Гастона… нет, убивать его я не хотела. Это все пустяки – вся эта смерть. А вот попробуй-ка ты пожить, когда у тебя отнимают то, что тебе дорого! Попробуй…
                Научись хранить в себе кладбище. Научись не проклинать свою долгую жизнь. Тогда и поговорим, обязательно поговорим.
                Никогда не могла бы подумать, что Гастон полюбит. Но это свершилось – его душу захватила Луиза. Светлая, нежная, молодая Луиза, которая, казалось, чувствовала, что Гастону нужна любовь и нежность, нужно восхищение и дала ему это с лихвой.
                Он захотел жениться.
-А как же смертные и запрет? – я не отошла и не отойду никогда от своей утраты, а потом хотела быть язвительной и жестокой.
-Это все лишь бумажный запрет, - отозвался Гастон, - Луиза, она… мы будем счастливы. К тому же, она и к тебе привязалась, как к сестре!
                Это было правдой. Доверчивая, мягкая и обходительная Луиза смотрела на меня с восхищением и называла в письмах сестрой.
                «Дорогая моя сестра!»– писала она, желая спросить обо всех моих делах, выслушать мое сердце, но я молчала. Я выдумывала сладкие сказки, не могла же, я в самом деле. Посвятить ее в свое сердце и пригласить прогуляться по кладбищу своей разбитой любви?
                Она доверяла мне. Когда Гастон объявил день свадьбы, я поняла – время пришло.
                Яды давались мне легко, игры – тоже. Я притворялась, и Гастон расслабился, решил, что я забыла уже своего революционера, ненавистного ему.
                Луиза была доверчива. Она верила мне как родной сестре, и мне удалось отравить девушку без труда. Яд подействовал не сразу. Он начал медленно сжигать ее внутренности.
                Луиза свалилась в горячке. Я примчалась с испугом и принялась за «исцеление». На самом деле, если бы во мне проснулось милосердие, я бы спасал Луизу без труда. Но его не было.
                Гастон не просил прощения, лишь просил о ее жизни. а что мне до жизни какой-то там девицы?
                Я дала ей умереть, ни разу не облегчив ее симптомов. Стояла и смотрела за ее агонией, за метаниями, в которых она пыталась дозваться до Гастона, до молитв, обращенных к Господу – жалких и обрывочных.
                Стояла и ничего не чувствовала.
                А потом она затихла, сдалась. И я выждала еще несколько минут прежде, чем пойти к Гастону и объявить, что его любовь мертва ровно так, как мертва моя.
***
-Дрянь! – в руках Гастона вспыхнул зеленоватый огонек. Он схватил меня за горло, но я и не думала сопротивляться – жизнь или смерть потеряли значение уже давно, а когда живешь так долго и последние годы мучаешься в тоске по утраченному чувству, плевать и подавно.
                Он не смог. Я была уверена, что он сможет, но он только швырнул меня из кресла на пол, и я закашлялась, возвращая себе дыхание, пока Гастон отошел к окну.
-Дрянь…- процедил маг, отворачиваясь от меня.
-Она…человек, - кашель жег горло, но я едва удерживалась от смеха. – ты…так…
                Гастон круто повернулся ко мне.
-Ты сказал! – я с трудом села, засмеялась, хотя горло еще жгло. – Ты сказал!
-Она не была виновата, - Гастон швырнул в мою сторону подсвечник, но тот пролетел совсем мимо меня. оказывается, мой соратник н е хотел меня убивать. Или не мог.
-Он тоже не был! – в ярости напомнила я и даже не заметила боль в горле.
-Он отправлял на казнь других, - возразил Гастон.
-Нам не должно быть дела до людских дел!
-Я любил Луизу!
-Я тоже любила! – слезы…все-таки я их не сдержала. Заплакала помимо воли, хотя и обещала себе, что буду сильной.
                Гастон отвернулся вновь, позволяя мне справиться с нахлынувшими чувствами. Когда же я взяла себя в руки, он подошел, протянул руку и помог мне подняться с пола.
-Какие же мы…люди! – с отвращением промолвил он. – Жалкие, слабые люди…
 
 
 
 
 

© Copyright: Анна Богодухова, 2021

Регистрационный номер №0488746

от 8 февраля 2021

[Скрыть] Регистрационный номер 0488746 выдан для произведения:                 Убедившись в том, что девятнадцатилетняя Луиза Кеннингман совершенно точно мертва, что ее жизнь оборвалась за два дня до свадьбы, я выдержала еще честные пять минут подле юного тела: нужно было собраться с мыслями и привести себя в должный вид.
                Глубоков вздохнув, я подошла к зеркалу и осторожно потерла глаза, чтобы придать им болезненный вид, затем навела пудрой бледность на щеки, слегка растрепала волосы – мне нужна была скорбь, мне нужна была трагедия, сочувствие, которого я уже давно не испытываю. Только после этого, придирчиво оглядев себя и убедившись в том, что вид мой сойдет к случаю, я вышла из комнаты, оставив в ней тело Луизы Кеннингман.
                Идти было недолго, но с досадой я поймала себя на том, что нарочно иду куда медленнее обычного. В комнату, где ожидал своей участи  мой лучший друг и соратник – Гастон, я ввалилась с заранее заготовленной фразой:
-Всё кончено! Я пыталась, но даже моей магии…
                Недаром жизнь привела меня однажды к порогу бродячего театра пару столетий назад, где и произошла моя встреча с Гастоном, ведь сейчас, я, имея полное спокойствие в душе, слышала себя со стороны и точно знала, что прозвучала искренне.
                Гастон стоял у окна. я знаю, что он угадал свою участь с моим появлением, а возможно и раньше, когда услышал мои шаги в коридоре.
                Он был бледен, его глаза лихорадочно блестели, а руки не находили покоя: он действительно любил Луизу Кеннингман и собирался на ней жениться, несмотря на запрет Высшего Совета Магов, согласно которому мы не могли создавать семьи и любить тех, в ком нет волшебной силы.
-А зачем? – рассуждал Совет, - они смертные. Вам будет больно. Мы хотим вас сберечь. Они умрут быстрее вас, их легко убить, или они могут попытаться убить вас, ведь людей так пугает магия!
                Правда, запрет этот был больше бумажный – всегда находились те, кто шел в обход, кто открывался людям, или же продолжал жить тайной, бессильно наблюдая за тем, как угасает их любимый человек.
-Я пыталась, Гастон! – я рухнула в кресло, изображая из себя полное бессилие, - я пыталась!
-Я знал, что она умрет, - Гастон взглянул на меня с мольбой, голос его звучал очень тихо, - но я не думал, что это произойдет так скоро!
-Они смертны, - язык мой – враг мой, хотела же без какого-либо намека на истину понаблюдать за мучениями моего друга, но нет! Обязательно надо себя как-то обозначить! Благо, Гастон не заметил, слишком погрузился уж в свое горе…
***
                Судьба свела нас несколько столетий назад. Я бродила по миру, не зная, где быть и кем остаться. Моя мать, узрев во мне что-то необычное, что было проявлением магии, а сочтено ею за дьявольское клеймо, бросила меня на попечение своему другу. Он растил меня до семи лет, а после – умер в полном одиночестве. Я куда-то пошла и шла-шла очень долго, пока не прибилась к одной деревне, а потом все и вовсе стало напоминать одну большую дорогу.
                Из деревни пришлось уйти, потому что вскоре с моим появлением начался мор скота. Жители решили, что это я принесла болезнь или проклятие, и я поспешила убраться оттуда, пока эта мысль не обратилась в какой-нибудь костер для меня.
                После был город. Там было даже удачно – меня взял в подмастерья самый настоящий маг. обучал он, к сожалению, недолго, потому что город ему пришлось оставить из-за того, что на него ополчилась церковь, и он поспешил убраться прочь, оставив меня на произвол судьбы.
                В этом городе я задержалась. Воровала, когда была возможность, перехватывала работу, не гнушаясь ничем, иногда попадала под внимание какого-то приюта или чьей-то добродетели, но жизнь моя была почти что мирной, а единственная сложность состояла в том, что учиться приходилось самой, полагаясь на собственный инстинкт.
                Потом же был бродячий театр, куда меня занесло из любопытства. В том театре я обжилась, имея странную любовь к сцене. плюс – оказалось, что у меня хорошая память и я запоминала огромные тексты за нескольких персонажей, подменяя, если нужно, чье-нибудь пьянство или болезнь.
                В том-то театре Гастон меня и нашел. Он проходил по улице в сопровождении своих слуг, когда мы играли свое, настолько бездарное, что почти гениальное в своей остроте представление, увидел меня и остановился. Я тоже его заметила, угадав в нем что-то, близкое мне, похожее на меня саму, и даже пропустила две своих реплики.
                Что-то в нем было!
                После спектакля он оказался подле выхода, прятался за плащом и капюшоном – ну, тут я его понимаю, не стоит появляться возле бродячего театра, когда у тебя явно такое положение, что ты со слугами по улицам бродишь!
-Как твое имя? – спросил Гастон, когда я, увидев его, безошибочно угадала, кто он.
-Сатор, - тихо ответила я.
-Ты аг! - он не спрашивал, а утверждал, - и что ты здесь делаешь?
-Играю, - я пожала плечами, - не знаю, куда идти и где учиться магии, а так хоть…
                Гастон снял капюшон и подал мне руку.
                Я пошла за ним, оставив в тот день всю старую свою жизнь, разорвав ее одним махом на две части. Отныне бродяжка Сатор была мертва.
                Гастон привел меня в свой дом, сказал, что будет учить магии. У него была потребность в восхищении, и он вызывал ее в своих кругах, где был молодым дворянином-сердцеедом, дуэлянтом, острословом. Но ему было мало. ему хотелось, чтобы кто-то восхищался его магическим искусством, а потому он и привел меня в свою жизнь.
                Для всего света я стала его сестрой, до этого времени проживающей в других его землях.
***
-Я снова вижу нашу первую встречу с Луизой, - Гастон ходит взад-вперед по комнате, - у нее было потрясающее кремовое платье! Она была такой трогательной и такой нежной. Она настоящая!
-Была настоящей, - с удовольствием поправляю я, и лицо Гастона искажается от боли, с глухим стоном он падает в кресло напротив меня.
***
                Гастон обучал меня не только магии. Он вытаскивал меня в свет, заказывал какие-то безумные наряды и постоянно поправлял мои ужасные манеры. То ему было не так, другое – то же. Я не умела танцевать, не умела красиво и аккуратно есть, путалась в ножах и вилках, неправильно держала руки, не выдерживала осанку  и не всегда удачно поддерживала разговор – словом, для мага, которому явно хотелось властвовать и направлять, а также для человека, которому скучно, я была находкой.
                Сам же Гастон вел не самый порядочный образ жизни и периодически попадался то с одной, то с другой женщиной, не замечая при этом, замужем та или нет, свободна ли от уз, а также игнорируя нередко и ее происхождение. Бывали месяцы, когда его имя не сходило просто с уст общества.
                При этом – он все равно оставался любимцем!
                Когда проходили годы, которых нельзя скрыть от человека, и нельзя было более оставаться на прежнем месте, Гастон брал меня и увозил. На новом месте он называл новое свое имя, представлял меня своей сестрой и завоевывал любовь к публике. Так и бродили…
                Вся моя жизнь все равно оставалась дорогой. Были те же скандалы и те же дуэли с мужьями, женихами и братьями оскорбленных и пойманных, разоблачённых женщин. Однажды я не выдержала и спросила:
-Высший Магический Совет запрещает любить смертных, какого черта ты творишь?
-А кто говорит о любви? – Гастон даже развеселился. – К тому же, Сатор, все запреты Совета, а особенно этот – на бумаге. Наша жизнь она долгая, скучная, нужно хоть как-то развлекать себя…
***
-В чем причина? – Гастон отнимает руки от лица, - она человек, но ведь она – вполне себе здоровая и крепкая девушка, так…
-Болезнь, - пожимая плечами, - называется «смертный».
                Гастон смотрит на меня с настороженностью. Что-то новое появляется в его взгляде, но сейчас мне все равно – я все сделала правильно.
***
                Те годы застали нас во Франции, которую Гастон так любил. Я думаю, что она и была его настоящим домом. Впрочем, Париж увлек и меня. да, на его улицах жила нищета и было очень грязно, но что-то было в этом городе такое, что забирало остатки моей магической души. Казалось, что этот город дышит, что он живет, у него есть свой пульс.
                Гастон ходил тогда очень мрачный. Я знала, что он предчувствует беду, встречается со знатью, о чем-то сосредоточено с ними договаривается, но то были годы, когда мне надоедала компания одного лишь Гастона, когда захотелось и захотелось отчаянно быть любимой и любить самой. Мага, который был со мной рядом, я привыкла считать своим спасителем, соратником, наставником, но вот любить его не могла. Я была благодарна ему, но это было не то чувство, по которому томилась моя душа.
                У меня были привязанности, но не было настолько сильных, как случилась в те годы.
                Я знала, что Гастону не до меня, я знала, что он меня все равно не посвятит в свои дела, как никогда не посвящал ни в одной стране, полагая, что нечего мне бояться или переживать, что мое дело – наслаждаться жизнью, учиться магии, совершенствовать тот раздел, который удивительно легко дался мне: яды.
                Нашу встречу я помню четко, в красках, над которыми оказалось не властно время.
                Он говорил с народом, собравшимся на Торговой Площади. Он говорил с ним так, как отец, скорбящий над ребенком, призывал к борьбе, обращаясь будто бы к каждому, и ко всем одновременно.
-Аристократы строят заговор! – он обводил глазами толпу и его взор, клянусь, пылал.
                Я вспоминала Гастона – его окружение, его имя, неизменно знатное, встречи, что он постоянно устраивал в тайне ото всех, не допуская меня, и слова незнакомца не показались мне такими уж нелогичными.
-Они хотят отнять остатки нашей истерзанной свободы! То, что для каждого – неотъемлемое право, то, что для каждого – путь и наследие, они хотят просто подчинить себе, заковывая нас под гнетом цепей, словно бы псов…
                Не замечала я такого, честно скажу, по отношению к себе. Никто моей свободы не ущемлял, но нищета вокруг была всегда, грязь и голод, всегда были те, кто считали себя выше, даже вот, например, Гастон, хоть и называл меня своим другом, но все же – не допускал меня к своим делам, хранил скрытность и все равно, хоть и научилась я держать осанку и перестала путаться в приборах, смотрел на меня свысока. Но я всегда оставалась свободной. Гастон позволял мне все: любые книги, любые развлечения, знакомства. В конце концов, я вольна была бродить по улицам любого города, где мы были, и делать то, что мне вздумается.
                Я могла и оставить Гастона без труда, но так мне пришлось бы искать другого какого-нибудь спутника в магии, или же таиться своей силой ото всех. и снова идти. Идти куда-нибудь дальше…
-Я не попаду в руки тирана живым никогда! – вещал незнакомец, и толпа радостно взревела…
***
-Что за болезнь? – теперь Гастон спрашивает уже с нажимом. – Болезнь, которую не в силах вылечить Сатор? Моя ученица? Талантливый маг?
-Не все нам подвластно, - пожимая плечами, пытаясь сохранять непринужденный вид, но дрожь все-таки проходит по голосу. Как бы не складывалось все вокруг меня – Гастон многое для меня сделал.
                Гастон медленно поднимается из кресла и отходит вновь к окну. Некоторое время он молчит, размышляя, затем спрашивает:
-Она что-то сказала? Ну, перед тем, как…
-Ничего не сказала, - лгу я, вызывая в памяти метание Луизы Кеннингман по горящей от ее температуры постели. она металась. Она кричала, царапала простынь ногтями и просила Гастона прийти и спасти ее от ужасного жара.
                Но, в отличие от Гастона, я милосердна, и я не расскажу ему о последних минутах его любимого человека.
                А вот он таким милосердием не отличился.
***
                Познакомиться с тем оратором мне не составило труда. Я пропала в его словах и в его взоре, а потому утратила всякую стыдливость, всякое сомнение.
                Наше знакомство еще крепче привязало меня к нему. Я горела изнутри, не хотела оставлять его ни на минуту, и понемногу заразилась идеями его мира, во всяком случае – я это яростно демонстрировала, помогая переписывать ему речи, поддерживая беседу и обсуждая бесконечные проекты о том, как все будет однажды здорово.
-Да! – он всегда ходил по комнате взад-вперед, когда волновался, развивая какую-то очень яркую мысль, - мы создадим настоящее правление народа, вся власть будет в его руках. Неотъемлемыми станут права на свободное мнение, религиозный взгляд, защиту, равенство перед законом…
-Но как это возможно? – я знала, что он не любит, когда нарушают его нить размышления, но вопрос так и сорвался с губ быстрее, чем я успела сдержать любопытство.
-Что? – он остановился на полуслове и взглянул на меня. – Что, Сатор?
-Как это возможно? – повторила я, чувствуя, как под его взглядом начинаю краснеть, - разве люди придут к единому мнению? Например, то же равенство перед законом…то есть, я хочу сказать…
-Сатор! – он даже рассмеялся с облегчением, - будет голосование! Народ должен быть не только равен перед законом, но и должен, нет, обязан! – участвовать в  его создании.
                Я любила. Я и сейчас люблю его. даже после его смерти.
                А он быстро выбивался в те годы в лидерские позиции. События крутились с бешеной скоростью: пала Бастилия, потом начались преобразования, казни, следствия. Поразительное колесо событий перемалывало старый порядок и строило из пепла и костей новый, обмазывая его кровью для удержания.
                И как мне нравилось наблюдать за этим! его работа, его речи, его выступления – все это цитировалось в газетах и на улицах. Он обретал популярность, набирал силу и известность.
                И тут Гастон вспомнил про меня. про меня, не обитавшую в его доме уже несколько месяцев, приходящую иногда по пустячному делу, но натыкающуюся на неизменно новое его совещание с людьми, с остатками знати, головы которой слетали быстрее, чем я приходила опять.
-Ты что, примкнула к этим? – Гастон не мог поверить. Слово «этим» он произнес с непередаваемым презрением. – Сатор, они безумцы! Тираны, кровавые диктаторы! Ты видишь, что они делают с Францией? Что они творят?
-Гастон, - я успокаивающе коснулась его руки, - да мне наплевать, кто на вершине власти. Спорить с тобой о порядке или крови я не буду – нам нельзя вмешиваться в дела людей, в их дела. У меня другая причина.
-Полюбила одного из этого отродья? – теперь это презрение касалось уже меня.
-Он не отродье, - возразила я, - они все не отродья. Гастон, Высшим Магическим Советом нам запрещено вмешиваться в события. Я же молчу, что ты здесь устраиваешь явно не дружеские посиделки…
-Потому что это мой дом, - напомнил мой соратник, - потому что это мой мир. Я устраиваю то, что считаю нужным, а ты…
-Гастон, запрет Совета – бумажный! Ничего не будет, если я…
-Сатор!
-Гастон, я прошу тебя…- в тот день я задыхалась от слез и того огня в груди, которым горела уде некоторое время, с той самой, первой встречи со своей любовью. Я знала, что Гастон не позволит мне оставить все, как есть, без проблем, но я хотела получить хоть какую-то отсрочку.
-Он смертный, Гастон! – я пыталась быть убедительной. – Какая разница? Я продлю ему жизнь, я откроюсь ему. Он поймет, я знаю, он…
-Нет, Сатор! – Гастон не терпел препирательств, особенно, когда речь так уязвляла его, - такие, как он, не имеют права продолжать жить дольше человеческого срока. Знаешь, сколько хороших моих друзей, по его милости…
-Нам нельзя связываться со смертными! Нам нельзя искать их дружбы или любви. Нам нельзя…
-Сатор, ты не посмеешь открыться ему!
                В тот день я впервые ударила Гастона. По-человечески ударила, не задумавшись даже о магии, потому что в тот день я была еще человеком. Настоящим человеком, по воле случая владеющим магическим искусством.
                Гастон тогда застыл, он с изумлением смотрел на меня: ученица подняла руку на наставника. Ради чего? Ради кого?
                Все мы люди.
Он – уязвленный, жаждущий восхищения, страдающий от того, что не может открыть свою магию кому-то, кроме меня, так не имеет никого из магов под рукой – наш род скрытный.
                Я – полюбившая человека и наплевавшая на все вокруг.
-Сатор…- уже без крика, без ссоры, с усталостью, в которой звучат столетия хорошо спрятанного людского чувства.
-Прошу тебя, - в моем голосе нет стольких столетий, но усталость есть, - срок, который ему отпущен, пусть он будет рядом со мной. Я не стану продлевать ему жизнь и не откроюсь ему, но, пожалуйста…
-Хорошо, - проходит миг слабости и усталости нет. Есть только нехорошо сверкнувший взгляд.
                Через пару месяцев моя любовь отправляется на гильотину и я, наблюдавшая за его казнью, надеявшаяся уловить хоть один взгляд в мою сторону, пропитываюсь ненавистью, которая тоже идет от людского рода.
                Когда глухо свистит падающее лезвие, я едва не теряю чувство, но чья-то рука поддерживает меня. я вцепляюсь в нее, как в спасение и только потом поднимаю глаза вверх, чтобы увидеть, в кого я так вцепилась и вижу Гастона.
-Люди, - с презрением замечает он.
                И в тот момент вся моя благодарность закипает с новым оттенком. Я прекрасно понимаю в одночасье, как и кем, было устроено судилище моей любви. Через вторые или третьи руки, через воздействие ли, но он лишил меня моего сердца, моей любви, моей веры и моей человечности.
***
-Ничего не сказала? – повторяет Гастон, - вообще?
                Я больше не хочу лгать. Я вспоминаю, как сама стояла на площади, там, и чувствовала, как внутри меня что-то умирает. И я хочу, чтобы он испытал то же самое:
-Звала тебя. Просила спасти ее.
                Гастон срывается с места.
***
                Мне донесли о последних часах моей любви. Мне донесли, что он звал меня, мучаясь от температуры и лихорадки, коснувшейся его жизни. было то нервным или совпадением, но он звал меня, ничком лежа на каменном холодном полу, а я не знала и ничего не могла сделать.
                И даже то, что тогда я не убила Гастона… нет, убивать его я не хотела. Это все пустяки – вся эта смерть. А вот попробуй-ка ты пожить, когда у тебя отнимают то, что тебе дорого! Попробуй…
                Научись хранить в себе кладбище. Научись не проклинать свою долгую жизнь. Тогда и поговорим, обязательно поговорим.
                Никогда не могла бы подумать, что Гастон полюбит. Но это свершилось – его душу захватила Луиза. Светлая, нежная, молодая Луиза, которая, казалось, чувствовала, что Гастону нужна любовь и нежность, нужно восхищение и дала ему это с лихвой.
                Он захотел жениться.
-А как же смертные и запрет? – я не отошла и не отойду никогда от своей утраты, а потом хотела быть язвительной и жестокой.
-Это все лишь бумажный запрет, - отозвался Гастон, - Луиза, она… мы будем счастливы. К тому же, она и к тебе привязалась, как к сестре!
                Это было правдой. Доверчивая, мягкая и обходительная Луиза смотрела на меня с восхищением и называла в письмах сестрой.
                «Дорогая моя сестра!»– писала она, желая спросить обо всех моих делах, выслушать мое сердце, но я молчала. Я выдумывала сладкие сказки, не могла же, я в самом деле. Посвятить ее в свое сердце и пригласить прогуляться по кладбищу своей разбитой любви?
                Она доверяла мне. Когда Гастон объявил день свадьбы, я поняла – время пришло.
                Яды давались мне легко, игры – тоже. Я притворялась, и Гастон расслабился, решил, что я забыла уже своего революционера, ненавистного ему.
                Луиза была доверчива. Она верила мне как родной сестре, и мне удалось отравить девушку без труда. Яд подействовал не сразу. Он начал медленно сжигать ее внутренности.
                Луиза свалилась в горячке. Я примчалась с испугом и принялась за «исцеление». На самом деле, если бы во мне проснулось милосердие, я бы спасал Луизу без труда. Но его не было.
                Гастон не просил прощения, лишь просил о ее жизни. а что мне до жизни какой-то там девицы?
                Я дала ей умереть, ни разу не облегчив ее симптомов. Стояла и смотрела за ее агонией, за метаниями, в которых она пыталась дозваться до Гастона, до молитв, обращенных к Господу – жалких и обрывочных.
                Стояла и ничего не чувствовала.
                А потом она затихла, сдалась. И я выждала еще несколько минут прежде, чем пойти к Гастону и объявить, что его любовь мертва ровно так, как мертва моя.
***
-Дрянь! – в руках Гастона вспыхнул зеленоватый огонек. Он схватил меня за горло, но я и не думала сопротивляться – жизнь или смерть потеряли значение уже давно, а когда живешь так долго и последние годы мучаешься в тоске по утраченному чувству, плевать и подавно.
                Он не смог. Я была уверена, что он сможет, но он только швырнул меня из кресла на пол, и я закашлялась, возвращая себе дыхание, пока Гастон отошел к окну.
-Дрянь…- процедил маг, отворачиваясь от меня.
-Она…человек, - кашель жег горло, но я едва удерживалась от смеха. – ты…так…
                Гастон круто повернулся ко мне.
-Ты сказал! – я с трудом села, засмеялась, хотя горло еще жгло. – Ты сказал!
-Она не была виновата, - Гастон швырнул в мою сторону подсвечник, но тот пролетел совсем мимо меня. оказывается, мой соратник н е хотел меня убивать. Или не мог.
-Он тоже не был! – в ярости напомнила я и даже не заметила боль в горле.
-Он отправлял на казнь других, - возразил Гастон.
-Нам не должно быть дела до людских дел!
-Я любил Луизу!
-Я тоже любила! – слезы…все-таки я их не сдержала. Заплакала помимо воли, хотя и обещала себе, что буду сильной.
                Гастон отвернулся вновь, позволяя мне справиться с нахлынувшими чувствами. Когда же я взяла себя в руки, он подошел, протянул руку и помог мне подняться с пола.
-Какие же мы…люди! – с отвращением промолвил он. – Жалкие, слабые люди…
 
 
 
 
 

 

Слёзы, что я скрою

Даже если пути разойдутся...