Ворёнок

(*)
– Вы путаете, – голос Конрада был полон ледяной и вежливой уверенности. Конечно, он прекрасно понимал, что утрата близкого – это всегда горе и в горе разум мутится так, что и врагу не пожелаешь, но всё-таки обвинение было чудовищным, хотя и не новым. Новым оно было для Алькалы – здесь были всё же свои, и даже те, кто был сослан сюда из-за болезни и нашёл свой конец, всё равно как бы одинаково пригрелись под солнцем Алькалы и застыли в памяти белых стен города. – Уверяю вас, что вы ошибаетесь.
            Женщина, стоявшая перед ним, печально покачала головой. Чужачка. Приехала за уже приготовленным, умытым и обряженным телом своей сестры, рвалась через все дороги и заслоны, лишь бы не легла её сестра на чужбине. И ей пошли навстречу! И господин Гануза сам организовал ей повозку, и лошадей нашли, и даже экипаж справили поприличнее, а тут приехали – обвиняет!
– Ирэн никогда не снимала кольца, – печально повторила свою тяглую мысль гостья, – никогда.
            Она вдруг спохватилась, поняла или вспомнила, как много сделал для неё этот город, на сколько пошёл, чтобы она увезла тело своей сестры в родные земли, и поспешила добавить:
– Я никого и ни в чём не обвиняю! Просто это странно… может быть, оно упало при какой-то процедуре или в болезни?
– Не могу сказать, – смягчился Конрад, – простите, но правда не могу. По желанию родственников или близких мы иногда оставляем все украшения, а иногда снимаем и возвращаем. Вы объявились почти сразу, а это значит, что мы просто подготовили тело, как было, и собрали все найденные вещи.
            Найденные вещи… жалкий мешочек со сменной рубахой, парой гребней и костяных заколок. Что он значил?
– Она обитала с другими больными, может быть там? – спросила гостья.
            Конрад потерял терпение. Всё-таки это было слишком – он не дознаватель какой-то, он порядочный и честный сын Алькалы!
– Я не знаю, госпожа София, что вам ответить. Вы предлагаете мне обвинить других больных, в том, что они украли кольцо вашей мёртвой сестры? Или обвинить жителей этого города? Или, быть может, вы желаете обвинить меня?
            София устыдилась, закрыла бледное лицо руками, борясь с дрожью.
– Простите, – пролепетала она наконец, – я не хотела вас обидеть. Нет, поверьте, правда не хотела, просто я не знаю как быть, что делать… и это кольцо. Нет, Ирэн с ним не расставалась.
            Увидев мрачный взгляд Конрада, который порядком устал от окольных обвинений, София спохватилась снова:
 – Нет, я понимаю, что, вернее всего, она сама его отдала кому-то или потеряла в лихорадке…или в пути. Но если вдруг увидите, если вдруг повезёт…
            «Не повезёт» – подумал Конрад, но не сказал ничего подобного вслух. Как мастер над погребением он знал, что такое надежда и память о тех, кто ушёл в землю раньше срока.
– Оно даже не ценное, – продолжала уговаривать София, – простое железо, хотя сделано и с выдумкой. С листочком из эмали. Если повезёт, господин…
            Расплываясь в трогательных и невыполнимых обещаниях, в которых так важно жить первые дни после горя, Конрад совсем смягчился и заверил, что как только увидит нечто подобное, так сразу же сообщит ей и направит на её адрес письмо! Разумеется, вложив в конверт кольцо, которое, как оказалось, было единственной памятью об их отце и последней ниточкой его печального утраченного за множественные долги наследства.
            Заперев за Софией дверь, Конрад выдохнул. Годы брали своё, он уставал от скорби и горя, уставал от людей. Да, казалось бы, что у мастера над погребением не может быть усталости от живых людей, ведь они живые, но слишком уж их много! Их много – они рвутся взглянуть на мертвеца. Они шумны и спешат выяснить самые грубые тайны и отношения около гроба. Они печальны – их рыдания и причитания измотают кого угодно.
            Кажется, этот срок приходил и для Конрада.
– Кто-то приходил? – благо, у Конрада была смена. Да, Маркус определённо всё больше и отчётливее напоминал сменщика Конрада в нелёгком и благородном ремесле.
            Нечестно было бы взвалить на юнца всю работу целиком и сразу, чтобы не мог он вынырнуть в реальный мир, но всё-таки требовалось его подготовить к мысли о том, что однажды, если Маркус не испугается, наступит для него важный день…
            Щадя своего воспитанника, к которому всерьёз привязался, Конрад сам себе обещал продержаться как можно дольше. Чтобы и Маркус лишь делил с ним эту почётную и трудную работу, востребованную даже в белых стенах Алькалы и среди упругих листьев её виноградников.
– Да, приходила госпожа София.
– Женщина из столицы, за сестрой? – дело было шумное, и, конечно, Маркусу легко было вспомнить тело. Тем более, он готовил её сам. Полностью. Умывал, снимая посмертную запечатлевшуюся боль и распрямляя вмиг ставшие жёсткой щетиной волосы, наклеивал на особо заметные язвы на лице и шее тонкие полоски бумаги, чтобы по ним уже наложить пудру и румяна плотным слоем и изменить исстрадавшееся изъеденное жуткой болезнью лицо. Потом обряжение и последний лоск – отбить проходящий запах смерти, придать телу состояние покоя – мертвец должен выглядеть спящим, а не остекленевшим.
– Она, – подтвердил Конрад.
– Благодарила? – Маркус даже замер, боясь ответа и надеясь на него. Он хорошо постарался  и сам знал об этом. Но услышать со стороны было бы приятнее.
– И не только, – Конраду неприятно было говорить об этом, но он был вынужден, Маркус должен был знать. – Спрашивала, не знаем ли мы где кольцо её сестры.
– Дорогое? – быстро спросил Маркус, заметно напрягаясь. Всё лицо его пришло в движение, сделалось сосредоточенным, нахмуренным.
– Нет, не бойся, – Конрад воспринял беспокойство Маркуса по-своему, – совсем нет. Оно из железа, с эмалью. Это им что-то вроде последней памяти об отце было. Но я не видел никакого кольца…
– И я не видел, – Маркус выдохнул. Конрад про себя отметил, что Маркус ещё слишком молод, чтобы привыкнуть к горю людей и к тем фантазиям, которые приходят к ним под завесою горести.
– Она и не обвиняла, просто спрашивала, – успокоил Конрад, – а мы-то что? Нам откуда знать? Может она его сама сняла и потеряла, может быть, подарила кому.
– Или украл кто, – мрачно предположил Маркус и теперь нахмурился уже Конрад. Конечно, версия с воровством была бы логична, если бы не два больших минуса: первый – кольцо ничего почти и не стоило; второй – Конрад был категорически против того, чтобы думать о ком-то как о воре. Это было низко, неправильно, и, учитывая, что за руку никто не был пойман – было не лучше самых дешёвых и глупых слухов, которые, к несчастью, блуждали порой и в Алькале, находя своих слушателей.
– Если наверняка не знаешь дурного, то даже не предполагай, – сказал Конрад тихо, – так ты станешь смотреть на людей иначе, сделаешься подозрительным и жестоким. А жестокость не красит того, кто провожает людей в последний путь. Нам вообще не положено быть грубыми и жестокими. Нам нужно жить тихо и мирно, не делить людей на плохих и хороших и быть одинаково вежливыми со всеми. Так что дурное лучше в мысли не впускать, помешает!
            Маркус склонил голову:
– Извините, я не хотел. Подумалось…
            Подумалось! Как просто и легко жить в юности, когда для действия хватает одного слова. «Пришло в голову» или «взбрело в мысли» – это про зрелость, а «подумалось» – это детство и юность.
– Научишься, – пообещал Конрад и посоветовал: – прибери поскорее и будем ужинать, сегодня у нас не только похлёбка да каша, но ещё и пирог от Эветты!
            О, это были волшебные слова!  Эветта! Настоящая кудесница, которая из тех же самых продуктов, что брали и прочие хозяйки, творила что-то совершенно невообразимое! Простая злаковая каша становилась в её глиняных горшочках и котелках чем-то новым, насыщалась особенным вкусом и съедалась во мгновение. Но отдельного упоминания стоили её пироги – она любила готовить разные: с грибами, с овощами, с рыбой, с курицей, с ягодами, с яблоками… любой пирог в её исполнении был чистейшего золотистого цвета, когда тесто уже пропеклось и готово, но не подгорело и не подмялось, и аж дышал теплотой и жаром особенно ароматной начинки. Хозяйки Алькалы, кто с белой завистью, кто с серой и даже чёрной, всё любопытствовали, как, мол, так у неё выходит? Тесто делает ведь на глаз, без всякого вымерка, интуитивно, а получается!
            Эветта смеялась:
– Рукам доверять надо! Руки всегда вперёд головы знают как оно надо.
            И вот сегодня пирог. Она не была жадной и всегда стремилась обходить знакомых по очереди с тем или иным подношением. Не брезговала и не обделяла никого из тех, кто жил на её улице и на соседней. Такая уж была она – Эветта. Горячо любимая повзрослевшими, строившими свои жизни в разных точках Алькалы, детьми, она всё ещё искала тех, с кем могла поделиться теплом и заботой.
– С чем пирог? – спросил Маркус, надеясь, что уборка не затянется надолго.
– С курицей, – Конрад улыбался. Ему нравилось, что Эветта не обходит и его стороной, не шарахается в сторону, это грело лучше любого солнца и напоминало Конраду то, что о людях нельзя думать плохо, они все разные, и только он  может увидеть их  с той стороны, недоступной для большинства живых, и это означает, что ему надлежит быть бережным к людям.
***
            В полумраке думалось плохо, но зажигать свечу Маркус не стал. Он знал, что у Конрада иногда бывает плохой сон – годы берут своё, и то спину у него прихватит, то просто бессонница, а значит, не стоит себя обнаруживать.
            Но подумать всё же стоило.
            Прихватив кольцо Ирэн. Уже мёртвой, в кольце явно не нуждавшейся, Маркус и подумать не мог, что оно окажется приметливым для кого-то и что родная сестра мертвячки придёт за ним, и ещё о том, что кольцо окажется пустяком. Эмаль и железо! У него уже был прихваченный золотой медальон, снятый с шеи другой мертвячки, попавшей на его стол, и кольцо с красным камнем от другой женщины. Были часы от одного жителя, может и не дорогие, но в них также сверкали каменья… а тут железное кольцо, эмаль!
            На кой он его прихватил?
            На самом деле, даже самую первую вещь Маркус прихватил, не успев даже подумать всерьёз – зачем ему это? Это было что-то вроде заговорённого действия, не замеченного Конрадом. Хотя в первый раз Маркус очень боялся попасться, его трясло от страха перед мёртвыми (а вдруг почуют?) и перед живыми – вдруг Конрад узнает, знаметит?
            Но Конрад на его тряску решил, что у Маркуса жар. Он ведь таскал воду из ледяного колодца для обмывки тела, и мог простыть. Зато Конрад не подумал, что Маркус мог что-то взять…
            Позже Маркус уже нашёл себе объяснение. Он хочет в столицу. И ещё – хочет жить хорошо. Да, в Алькале, в доме Конрада – мастера над погребением, совсем неплохо, но разве это возможности большого города? Разве это сравнится с шумом столицы и её движением?
            В столице Маркус не был, но видел прибывающих из неё гостей, вернее, ссыльных, смотрел на их модные одежды, которые больные привозили на себе и с собой, и чувствовал, как широка пропасть между маленькой тихой Алькалой, славной своими белыми стенами широкими листьями винограда, и столицей, а значит, и жизнью.
            У Маркуса не было чёткого плана. Он просто собирал то, что мог взять. Или ему казалось, что мог. Украшения не нужны мёртвым, тем более, если это украшения чужаков. Их сюда сослали, чтобы они не несли по столице болезнь, и если они здесь умерли, то это значит, что Алькала его руками собрала плату за тревоги и заботы.
            Объяснение это распалось бы при первом же озвучании. Хотя бы от того, что Маркус ни с кем не делился взятым и ни с кем не согласовывал этого. Он забирал себе и не имел на это права.
            Но его объяснение устраивало. Не устраивало его другое – железное кольцо. В котором цены и вовсе нет!
            У него даже появилась идея – надо кольцо это «найти». И тогда пусть оно вернётся живой сестрице, а он станет осмотрительнее!
            Но эту идею Маркус отмёл сразу. Во-первых, это будет подозрительно. Найти сразу, после разговора Конрада и госпожи Софии? Во-вторых, как это будет выглядеть в целом для самого Маркуса?
            Самое верное ему показалось – это выбросить кольцо. Было и не было, и никто никогда ничего не найдёт!
            Но просто в воду выкидывать не хотелось, хотя вода и была самой надёжной спутницей всех тайн, но это даже по Маркусу выходило неправильно. Всё-таки память! А вот если придать кольцо земле, как это сделано было с телом, что его носило – это уже кое-что, да.
            Сентиментально, глупо, трата времени, но всё же это успокоило совесть Маркуса, да и досаду на напрасно прихваченное украшение тоже уняло, и он, уставший за день и довольный найденным выходом, вдруг легко и быстро заснул, отрядив себе, что перед рассветом обязательно проснётся, и закопает на заднем дворе кольцо. Надо-то всего ничего: ямку на пару сантиметров в глубину! Пустяк!
***
            Господин Гануза пришёл рано. Он и сам смутился от раннего визита, но Конрад, которым в эту ночь владела бессонница, принял его с теплотой и смущённое напряжение спало. Сменилось скорбью. Потому что не приходит наместник в столь неуместный час по своей прихоти, ведёт его дело…
– Кто? – спросил Конрад, когда краткий обмен привычными любезностями был закончен. Вопрос мастера к тому, кто поставлен над городом. Честность к честности, уважение к уважению. Потому что именно Гануза первым демонстрирует уважение и хорошее отношение к мастеру над погребением; и потому что именно Конрад готовил единственную дочь господина Ганузы к погребению, когда она по нелепости сгинула в страшной завезённой болезни, подхватив её нелепо и от того ещё более жутко.
– Эветта, – ответил наместник и сам опустил голову. Скорбь угнетала и его.
            Эветта! Знакомая всей Алькале. Хорошая хозяйка, повариха, известная хлебосольным домом, всегда радостно помогавшая на всех празднествах Алькалы!
– А у нас ещё кусок её пирога остался…– пробормотал Конрад. Он привык к смерти, привык к тому, что она бывает жестока, внезапна и даже груба, но сейчас было так странно! От Эветты остался кусочек пирога, переданный ею прошлым утром, а сейчас наместник сообщает о её смерти.
– Она ещё в столице лечилась, дурнело ей, – тихо ответил Гануза. Он и сам понимал удивление, такое, которое может быть только у неравнодушного и светлого душой человека, столкнувшегося с неизбежностью и несправедливостью. Он должен был привыкнуть, да, но, похоже, так и не привык.
– Не знал…– тихо ответил Конрад.
– Мало кто знал. Но сейчас мы должны о ней позаботиться, её принесут…скоро принесут. Пожалуйста, сделай так, чтобы…– Гануза запнулся, махнул рукой. Он знал с кем говорит, знал, что и без просьб Эветта будет выглядеть спящей, а не замученной скрываемой сердечной болезнью, отдавшейся, может быть, в её теле особенной остротой, после множества пирогов, печений и прочей добротной пищей, щедро занимавшей её столы.
– Обещаю, – сказал Конрад, и ему можно было верить.
***
– Я снял, чтобы получше поработать губкой, – Маркус, кажется, готов был заплакать. Странно было это видеть, и слышать ещё страннее, учитывая то, что Конрад и не предполагал ничего дурного, когда увидел цепочку, снятую с шеи Эветты, лежащую под столом с принадлежностями для обмыва.
            Будь Конрад чуть более наблюдательным к живым, он бы, конечно, предположил, что так уронить её было сложно. Уронить и не заметить! Вернее всего, её сняли, положили на пол и…запихнули ногою так, чтобы потом забрать.
            Или сказать, что вышло случайно.
            Но Конрад не допускал в своё сердце дурноты, хотя его и кольнуло от слов Маркуса, внезапно начавшего оправдываться, когда блеск из темного угла привлёк внимание Конрада, пожелавшего проверить как там идёт дело с принесенной покойницей, согревающей когда-то Алькалу своей заботой.
            Да и цепочку Конрад поднял не задумываясь, просто пошла его рука за блеском из темноты, повело движение и… вот уже Маркус робеет и лепечет оправдание. Впрочем, Конрад нашёл этому объяснение. Разумеется, история с кольцом так на него повлияла! Он решил, что его подозревают в воровстве и испугался, когда цепочка упала с шеи покойницы.
– Всё хорошо, – заверил Конрад, – не нервничай. Мы её вернём. Самое главное правило для мертвецов в части украшений помнишь?
– Не застёгивать, – прошелестел Маркус.
– Если нужно, зашивать на живую нить, – подтвердил Конрад, – чтобы не видно было и держалось, а лучше и вовсе не пытаться геройствовать. Но не переживай, цепочку мы вернём на место, она длинная, подошьём.
            Правило было повторено, Конрад увлёкся работой, Маркус стоял рядом, какой-то поникший и бледный.
            Конрад, конечно, понимал – Маркус ещё не привык видеть перед собою тех, кто был так дорог и знаком, а потому попросил его принести побольше воды. Не стоило в целом доверять юнцу работу над хорошо знакомой ему Эветтой, да как-то…не дошли мысли!
            Маркус же даже обрадовался. Понёсся через ступеньки, наверх, и, кажется, в свечном пламени, Конрад увидел красноту в глазах – невыплаканные стыдливые слёзы.
            Ничего, не страшно. Пусть переживёт утрату. У него ведь нет близких. Сирота. Давно уж сирота, очерствел душой, а тут Эветта. Заботливая Эветта, и если даже у Конрада комок стоит в горле, то что говорить про мальчонку?
– А кисти…– спохватился Конрад, и чертыхнулся: ага, услышит его Маркус, как же! но до чего ж неудобно. И сам виноват, дурак старый, не подсуетился, не подхватился! – Маркус?
            Делать нечего, надо идти. Отрываться от работы, снимать чёрные перчатки, откладывать губку, и наспех протирать руки жёстким полотенцем, да идти наверх самому. Проделывая всё это, Конрад нарочно медлил, надеясь, что Маркус вернётся и тогда не придётся никому идти наверх, но нет, судьба была немилосердна, и Маркус не появлялся. Пришлось самому скрипеть ступенями.
            Маркуса он увидел сразу, а на свою беду и ещё кое-что. На заднем дворе, и в распахнутом окне, защищающем от духоты, было легко углядеть, как Маркус крутит в руках что-то маленькое, железное…
            Блеснувшее.
            А затем кладёт на землю и торопливо скребёт руками по земле, скрывая однозначное преступление.
            И всё с болезненной острой и жгучей пощёчиной вдруг встало на свои места. И вопрос по поводу кольца, и сама пропажа кольца, и цепочка, удачно упавшая куда-то в угол с шеи Эветты… и всё то прочее, невысказанное, но витавшее в интуитивных шепотах посмертия, пришедшее из разгневанных таким нелестным обращением душ…
            Пришло, обжигая правдой.
            Конрад смотрел на юную спину своего ученика и чувствовал как внутри него кипит ненависть.
– Ворё-енок, – прошипел Конрад, и кулаки его безотчётно сжались, впиваясь когтями до боли в ладонь.
            Что-то внутри его души меркло, тряслось, рассыпаясь на какие-то осколочки, которые больно щипали и кусались. Чувствуя отвращение, Конрад отвернулся от окна и отошёл, чтобы не видеть своего павшего ученика, ненавистного и ослабевшего…
(Примечание: добро пожаловать в Алькалу. Предыдущие рассказы о ней – рассказ «Последние одежды», «Закрытые тропы», «Белое платье», «Одобрение»). Вселенная будет очень маленькая, как сам городок, очень тихая, без интриг, войны и поиска разного вида Граалей. Я давно хотела что-то подобное. Здесь просто люди – обычные, несчастные разные люди)
 

© Copyright: Анна Богодухова, 2025

Регистрационный номер №0540410

от Сегодня в 05:16

[Скрыть] Регистрационный номер 0540410 выдан для произведения: (*)
– Вы путаете, – голос Конрада был полон ледяной и вежливой уверенности. Конечно, он прекрасно понимал, что утрата близкого – это всегда горе и в горе разум мутится так, что и врагу не пожелаешь, но всё-таки обвинение было чудовищным, хотя и не новым. Новым оно было для Алькалы – здесь были всё же свои, и даже те, кто был сослан сюда из-за болезни и нашёл свой конец, всё равно как бы одинаково пригрелись под солнцем Алькалы и застыли в памяти белых стен города. – Уверяю вас, что вы ошибаетесь.
            Женщина, стоявшая перед ним, печально покачала головой. Чужачка. Приехала за уже приготовленным, умытым и обряженным телом своей сестры, рвалась через все дороги и заслоны, лишь бы не легла её сестра на чужбине. И ей пошли навстречу! И господин Гануза сам организовал ей повозку, и лошадей нашли, и даже экипаж справили поприличнее, а тут приехали – обвиняет!
– Ирэн никогда не снимала кольца, – печально повторила свою тяглую мысль гостья, – никогда.
            Она вдруг спохватилась, поняла или вспомнила, как много сделал для неё этот город, на сколько пошёл, чтобы она увезла тело своей сестры в родные земли, и поспешила добавить:
– Я никого и ни в чём не обвиняю! Просто это странно… может быть, оно упало при какой-то процедуре или в болезни?
– Не могу сказать, – смягчился Конрад, – простите, но правда не могу. По желанию родственников или близких мы иногда оставляем все украшения, а иногда снимаем и возвращаем. Вы объявились почти сразу, а это значит, что мы просто подготовили тело, как было, и собрали все найденные вещи.
            Найденные вещи… жалкий мешочек со сменной рубахой, парой гребней и костяных заколок. Что он значил?
– Она обитала с другими больными, может быть там? – спросила гостья.
            Конрад потерял терпение. Всё-таки это было слишком – он не дознаватель какой-то, он порядочный и честный сын Алькалы!
– Я не знаю, госпожа София, что вам ответить. Вы предлагаете мне обвинить других больных, в том, что они украли кольцо вашей мёртвой сестры? Или обвинить жителей этого города? Или, быть может, вы желаете обвинить меня?
            София устыдилась, закрыла бледное лицо руками, борясь с дрожью.
– Простите, – пролепетала она наконец, – я не хотела вас обидеть. Нет, поверьте, правда не хотела, просто я не знаю как быть, что делать… и это кольцо. Нет, Ирэн с ним не расставалась.
            Увидев мрачный взгляд Конрада, который порядком устал от окольных обвинений, София спохватилась снова:
 – Нет, я понимаю, что, вернее всего, она сама его отдала кому-то или потеряла в лихорадке…или в пути. Но если вдруг увидите, если вдруг повезёт…
            «Не повезёт» – подумал Конрад, но не сказал ничего подобного вслух. Как мастер над погребением он знал, что такое надежда и память о тех, кто ушёл в землю раньше срока.
– Оно даже не ценное, – продолжала уговаривать София, – простое железо, хотя сделано и с выдумкой. С листочком из эмали. Если повезёт, господин…
            Расплываясь в трогательных и невыполнимых обещаниях, в которых так важно жить первые дни после горя, Конрад совсем смягчился и заверил, что как только увидит нечто подобное, так сразу же сообщит ей и направит на её адрес письмо! Разумеется, вложив в конверт кольцо, которое, как оказалось, было единственной памятью об их отце и последней ниточкой его печального утраченного за множественные долги наследства.
            Заперев за Софией дверь, Конрад выдохнул. Годы брали своё, он уставал от скорби и горя, уставал от людей. Да, казалось бы, что у мастера над погребением не может быть усталости от живых людей, ведь они живые, но слишком уж их много! Их много – они рвутся взглянуть на мертвеца. Они шумны и спешат выяснить самые грубые тайны и отношения около гроба. Они печальны – их рыдания и причитания измотают кого угодно.
            Кажется, этот срок приходил и для Конрада.
– Кто-то приходил? – благо, у Конрада была смена. Да, Маркус определённо всё больше и отчётливее напоминал сменщика Конрада в нелёгком и благородном ремесле.
            Нечестно было бы взвалить на юнца всю работу целиком и сразу, чтобы не мог он вынырнуть в реальный мир, но всё-таки требовалось его подготовить к мысли о том, что однажды, если Маркус не испугается, наступит для него важный день…
            Щадя своего воспитанника, к которому всерьёз привязался, Конрад сам себе обещал продержаться как можно дольше. Чтобы и Маркус лишь делил с ним эту почётную и трудную работу, востребованную даже в белых стенах Алькалы и среди упругих листьев её виноградников.
– Да, приходила госпожа София.
– Женщина из столицы, за сестрой? – дело было шумное, и, конечно, Маркусу легко было вспомнить тело. Тем более, он готовил её сам. Полностью. Умывал, снимая посмертную запечатлевшуюся боль и распрямляя вмиг ставшие жёсткой щетиной волосы, наклеивал на особо заметные язвы на лице и шее тонкие полоски бумаги, чтобы по ним уже наложить пудру и румяна плотным слоем и изменить исстрадавшееся изъеденное жуткой болезнью лицо. Потом обряжение и последний лоск – отбить проходящий запах смерти, придать телу состояние покоя – мертвец должен выглядеть спящим, а не остекленевшим.
– Она, – подтвердил Конрад.
– Благодарила? – Маркус даже замер, боясь ответа и надеясь на него. Он хорошо постарался  и сам знал об этом. Но услышать со стороны было бы приятнее.
– И не только, – Конраду неприятно было говорить об этом, но он был вынужден, Маркус должен был знать. – Спрашивала, не знаем ли мы где кольцо её сестры.
– Дорогое? – быстро спросил Маркус, заметно напрягаясь. Всё лицо его пришло в движение, сделалось сосредоточенным, нахмуренным.
– Нет, не бойся, – Конрад воспринял беспокойство Маркуса по-своему, – совсем нет. Оно из железа, с эмалью. Это им что-то вроде последней памяти об отце было. Но я не видел никакого кольца…
– И я не видел, – Маркус выдохнул. Конрад про себя отметил, что Маркус ещё слишком молод, чтобы привыкнуть к горю людей и к тем фантазиям, которые приходят к ним под завесою горести.
– Она и не обвиняла, просто спрашивала, – успокоил Конрад, – а мы-то что? Нам откуда знать? Может она его сама сняла и потеряла, может быть, подарила кому.
– Или украл кто, – мрачно предположил Маркус и теперь нахмурился уже Конрад. Конечно, версия с воровством была бы логична, если бы не два больших минуса: первый – кольцо ничего почти и не стоило; второй – Конрад был категорически против того, чтобы думать о ком-то как о воре. Это было низко, неправильно, и, учитывая, что за руку никто не был пойман – было не лучше самых дешёвых и глупых слухов, которые, к несчастью, блуждали порой и в Алькале, находя своих слушателей.
– Если наверняка не знаешь дурного, то даже не предполагай, – сказал Конрад тихо, – так ты станешь смотреть на людей иначе, сделаешься подозрительным и жестоким. А жестокость не красит того, кто провожает людей в последний путь. Нам вообще не положено быть грубыми и жестокими. Нам нужно жить тихо и мирно, не делить людей на плохих и хороших и быть одинаково вежливыми со всеми. Так что дурное лучше в мысли не впускать, помешает!
            Маркус склонил голову:
– Извините, я не хотел. Подумалось…
            Подумалось! Как просто и легко жить в юности, когда для действия хватает одного слова. «Пришло в голову» или «взбрело в мысли» – это про зрелость, а «подумалось» – это детство и юность.
– Научишься, – пообещал Конрад и посоветовал: – прибери поскорее и будем ужинать, сегодня у нас не только похлёбка да каша, но ещё и пирог от Эветты!
            О, это были волшебные слова!  Эветта! Настоящая кудесница, которая из тех же самых продуктов, что брали и прочие хозяйки, творила что-то совершенно невообразимое! Простая злаковая каша становилась в её глиняных горшочках и котелках чем-то новым, насыщалась особенным вкусом и съедалась во мгновение. Но отдельного упоминания стоили её пироги – она любила готовить разные: с грибами, с овощами, с рыбой, с курицей, с ягодами, с яблоками… любой пирог в её исполнении был чистейшего золотистого цвета, когда тесто уже пропеклось и готово, но не подгорело и не подмялось, и аж дышал теплотой и жаром особенно ароматной начинки. Хозяйки Алькалы, кто с белой завистью, кто с серой и даже чёрной, всё любопытствовали, как, мол, так у неё выходит? Тесто делает ведь на глаз, без всякого вымерка, интуитивно, а получается!
            Эветта смеялась:
– Рукам доверять надо! Руки всегда вперёд головы знают как оно надо.
            И вот сегодня пирог. Она не была жадной и всегда стремилась обходить знакомых по очереди с тем или иным подношением. Не брезговала и не обделяла никого из тех, кто жил на её улице и на соседней. Такая уж была она – Эветта. Горячо любимая повзрослевшими, строившими свои жизни в разных точках Алькалы, детьми, она всё ещё искала тех, с кем могла поделиться теплом и заботой.
– С чем пирог? – спросил Маркус, надеясь, что уборка не затянется надолго.
– С курицей, – Конрад улыбался. Ему нравилось, что Эветта не обходит и его стороной, не шарахается в сторону, это грело лучше любого солнца и напоминало Конраду то, что о людях нельзя думать плохо, они все разные, и только он  может увидеть их  с той стороны, недоступной для большинства живых, и это означает, что ему надлежит быть бережным к людям.
***
            В полумраке думалось плохо, но зажигать свечу Маркус не стал. Он знал, что у Конрада иногда бывает плохой сон – годы берут своё, и то спину у него прихватит, то просто бессонница, а значит, не стоит себя обнаруживать.
            Но подумать всё же стоило.
            Прихватив кольцо Ирэн. Уже мёртвой, в кольце явно не нуждавшейся, Маркус и подумать не мог, что оно окажется приметливым для кого-то и что родная сестра мертвячки придёт за ним, и ещё о том, что кольцо окажется пустяком. Эмаль и железо! У него уже был прихваченный золотой медальон, снятый с шеи другой мертвячки, попавшей на его стол, и кольцо с красным камнем от другой женщины. Были часы от одного жителя, может и не дорогие, но в них также сверкали каменья… а тут железное кольцо, эмаль!
            На кой он его прихватил?
            На самом деле, даже самую первую вещь Маркус прихватил, не успев даже подумать всерьёз – зачем ему это? Это было что-то вроде заговорённого действия, не замеченного Конрадом. Хотя в первый раз Маркус очень боялся попасться, его трясло от страха перед мёртвыми (а вдруг почуют?) и перед живыми – вдруг Конрад узнает, знаметит?
            Но Конрад на его тряску решил, что у Маркуса жар. Он ведь таскал воду из ледяного колодца для обмывки тела, и мог простыть. Зато Конрад не подумал, что Маркус мог что-то взять…
            Позже Маркус уже нашёл себе объяснение. Он хочет в столицу. И ещё – хочет жить хорошо. Да, в Алькале, в доме Конрада – мастера над погребением, совсем неплохо, но разве это возможности большого города? Разве это сравнится с шумом столицы и её движением?
            В столице Маркус не был, но видел прибывающих из неё гостей, вернее, ссыльных, смотрел на их модные одежды, которые больные привозили на себе и с собой, и чувствовал, как широка пропасть между маленькой тихой Алькалой, славной своими белыми стенами широкими листьями винограда, и столицей, а значит, и жизнью.
            У Маркуса не было чёткого плана. Он просто собирал то, что мог взять. Или ему казалось, что мог. Украшения не нужны мёртвым, тем более, если это украшения чужаков. Их сюда сослали, чтобы они не несли по столице болезнь, и если они здесь умерли, то это значит, что Алькала его руками собрала плату за тревоги и заботы.
            Объяснение это распалось бы при первом же озвучании. Хотя бы от того, что Маркус ни с кем не делился взятым и ни с кем не согласовывал этого. Он забирал себе и не имел на это права.
            Но его объяснение устраивало. Не устраивало его другое – железное кольцо. В котором цены и вовсе нет!
            У него даже появилась идея – надо кольцо это «найти». И тогда пусть оно вернётся живой сестрице, а он станет осмотрительнее!
            Но эту идею Маркус отмёл сразу. Во-первых, это будет подозрительно. Найти сразу, после разговора Конрада и госпожи Софии? Во-вторых, как это будет выглядеть в целом для самого Маркуса?
            Самое верное ему показалось – это выбросить кольцо. Было и не было, и никто никогда ничего не найдёт!
            Но просто в воду выкидывать не хотелось, хотя вода и была самой надёжной спутницей всех тайн, но это даже по Маркусу выходило неправильно. Всё-таки память! А вот если придать кольцо земле, как это сделано было с телом, что его носило – это уже кое-что, да.
            Сентиментально, глупо, трата времени, но всё же это успокоило совесть Маркуса, да и досаду на напрасно прихваченное украшение тоже уняло, и он, уставший за день и довольный найденным выходом, вдруг легко и быстро заснул, отрядив себе, что перед рассветом обязательно проснётся, и закопает на заднем дворе кольцо. Надо-то всего ничего: ямку на пару сантиметров в глубину! Пустяк!
***
            Господин Гануза пришёл рано. Он и сам смутился от раннего визита, но Конрад, которым в эту ночь владела бессонница, принял его с теплотой и смущённое напряжение спало. Сменилось скорбью. Потому что не приходит наместник в столь неуместный час по своей прихоти, ведёт его дело…
– Кто? – спросил Конрад, когда краткий обмен привычными любезностями был закончен. Вопрос мастера к тому, кто поставлен над городом. Честность к честности, уважение к уважению. Потому что именно Гануза первым демонстрирует уважение и хорошее отношение к мастеру над погребением; и потому что именно Конрад готовил единственную дочь господина Ганузы к погребению, когда она по нелепости сгинула в страшной завезённой болезни, подхватив её нелепо и от того ещё более жутко.
– Эветта, – ответил наместник и сам опустил голову. Скорбь угнетала и его.
            Эветта! Знакомая всей Алькале. Хорошая хозяйка, повариха, известная хлебосольным домом, всегда радостно помогавшая на всех празднествах Алькалы!
– А у нас ещё кусок её пирога остался…– пробормотал Конрад. Он привык к смерти, привык к тому, что она бывает жестока, внезапна и даже груба, но сейчас было так странно! От Эветты остался кусочек пирога, переданный ею прошлым утром, а сейчас наместник сообщает о её смерти.
– Она ещё в столице лечилась, дурнело ей, – тихо ответил Гануза. Он и сам понимал удивление, такое, которое может быть только у неравнодушного и светлого душой человека, столкнувшегося с неизбежностью и несправедливостью. Он должен был привыкнуть, да, но, похоже, так и не привык.
– Не знал…– тихо ответил Конрад.
– Мало кто знал. Но сейчас мы должны о ней позаботиться, её принесут…скоро принесут. Пожалуйста, сделай так, чтобы…– Гануза запнулся, махнул рукой. Он знал с кем говорит, знал, что и без просьб Эветта будет выглядеть спящей, а не замученной скрываемой сердечной болезнью, отдавшейся, может быть, в её теле особенной остротой, после множества пирогов, печений и прочей добротной пищей, щедро занимавшей её столы.
– Обещаю, – сказал Конрад, и ему можно было верить.
***
– Я снял, чтобы получше поработать губкой, – Маркус, кажется, готов был заплакать. Странно было это видеть, и слышать ещё страннее, учитывая то, что Конрад и не предполагал ничего дурного, когда увидел цепочку, снятую с шеи Эветты, лежащую под столом с принадлежностями для обмыва.
            Будь Конрад чуть более наблюдательным к живым, он бы, конечно, предположил, что так уронить её было сложно. Уронить и не заметить! Вернее всего, её сняли, положили на пол и…запихнули ногою так, чтобы потом забрать.
            Или сказать, что вышло случайно.
            Но Конрад не допускал в своё сердце дурноты, хотя его и кольнуло от слов Маркуса, внезапно начавшего оправдываться, когда блеск из темного угла привлёк внимание Конрада, пожелавшего проверить как там идёт дело с принесенной покойницей, согревающей когда-то Алькалу своей заботой.
            Да и цепочку Конрад поднял не задумываясь, просто пошла его рука за блеском из темноты, повело движение и… вот уже Маркус робеет и лепечет оправдание. Впрочем, Конрад нашёл этому объяснение. Разумеется, история с кольцом так на него повлияла! Он решил, что его подозревают в воровстве и испугался, когда цепочка упала с шеи покойницы.
– Всё хорошо, – заверил Конрад, – не нервничай. Мы её вернём. Самое главное правило для мертвецов в части украшений помнишь?
– Не застёгивать, – прошелестел Маркус.
– Если нужно, зашивать на живую нить, – подтвердил Конрад, – чтобы не видно было и держалось, а лучше и вовсе не пытаться геройствовать. Но не переживай, цепочку мы вернём на место, она длинная, подошьём.
            Правило было повторено, Конрад увлёкся работой, Маркус стоял рядом, какой-то поникший и бледный.
            Конрад, конечно, понимал – Маркус ещё не привык видеть перед собою тех, кто был так дорог и знаком, а потому попросил его принести побольше воды. Не стоило в целом доверять юнцу работу над хорошо знакомой ему Эветтой, да как-то…не дошли мысли!
            Маркус же даже обрадовался. Понёсся через ступеньки, наверх, и, кажется, в свечном пламени, Конрад увидел красноту в глазах – невыплаканные стыдливые слёзы.
            Ничего, не страшно. Пусть переживёт утрату. У него ведь нет близких. Сирота. Давно уж сирота, очерствел душой, а тут Эветта. Заботливая Эветта, и если даже у Конрада комок стоит в горле, то что говорить про мальчонку?
– А кисти…– спохватился Конрад, и чертыхнулся: ага, услышит его Маркус, как же! но до чего ж неудобно. И сам виноват, дурак старый, не подсуетился, не подхватился! – Маркус?
            Делать нечего, надо идти. Отрываться от работы, снимать чёрные перчатки, откладывать губку, и наспех протирать руки жёстким полотенцем, да идти наверх самому. Проделывая всё это, Конрад нарочно медлил, надеясь, что Маркус вернётся и тогда не придётся никому идти наверх, но нет, судьба была немилосердна, и Маркус не появлялся. Пришлось самому скрипеть ступенями.
            Маркуса он увидел сразу, а на свою беду и ещё кое-что. На заднем дворе, и в распахнутом окне, защищающем от духоты, было легко углядеть, как Маркус крутит в руках что-то маленькое, железное…
            Блеснувшее.
            А затем кладёт на землю и торопливо скребёт руками по земле, скрывая однозначное преступление.
            И всё с болезненной острой и жгучей пощёчиной вдруг встало на свои места. И вопрос по поводу кольца, и сама пропажа кольца, и цепочка, удачно упавшая куда-то в угол с шеи Эветты… и всё то прочее, невысказанное, но витавшее в интуитивных шепотах посмертия, пришедшее из разгневанных таким нелестным обращением душ…
            Пришло, обжигая правдой.
            Конрад смотрел на юную спину своего ученика и чувствовал как внутри него кипит ненависть.
– Ворё-енок, – прошипел Конрад, и кулаки его безотчётно сжались, впиваясь когтями до боли в ладонь.
            Что-то внутри его души меркло, тряслось, рассыпаясь на какие-то осколочки, которые больно щипали и кусались. Чувствуя отвращение, Конрад отвернулся от окна и отошёл, чтобы не видеть своего павшего ученика, ненавистного и ослабевшего…
(Примечание: добро пожаловать в Алькалу. Предыдущие рассказы о ней – рассказ «Последние одежды», «Закрытые тропы», «Белое платье», «Одобрение»). Вселенная будет очень маленькая, как сам городок, очень тихая, без интриг, войны и поиска разного вида Граалей. Я давно хотела что-то подобное. Здесь просто люди – обычные, несчастные разные люди)
 

 

Обитель