Тень флейты

— Наоки, почему ты перестал играть?

— Потому.

— Я всегда любила твою игру. Да и родители готовы тебя поддерживать, реши ты стать музыкантом. Ты же так хотел этого. Не понимаю, что с тобой случилось.

— Ничего.

— Если не можешь сказать мне сейчас, напиши! Писать проще. Я все пойму…

Киоко легко поцеловала Наоки в висок, но даже не поднял взгляда. Сестра улыбнулась, чтобы подбодрить, но Наоки уже отвернулся, продолжая пересыпать темный песок пляжа. Без конца и без цели. Он очень любил сестру, но не мог поддаться ее уговорам сейчас. И Наоки до безумия любил музыку, но не мог уступить и ей.

Наоки смотрел на свои пальцы, и ему представлялось, что в них флейта. Поверхность инструмента — гладкая и холодная, будто его долго держали в осенней воде. Пустотелая трубка, которая преображается в момент игры. Пальцы разжимались, выпуская песок, и Наоки казалось — они в крови. Кровь ярче алых листьев кленов, помады матери и красных ламп в клубе. Но руки чисты. Быть может, дело в запахе железа, который берется из ниоткуда и преследует Наоки, куда бы тот ни пошел? Или в тяжелых повторяющихся снах, в которых он бежит от преследователя и неизменно проигрывает, видя напоследок свою смерть?

Наоки пытался отмыться много раз. Он с остервенением тер кожу губкой, иногда не глядя засовывал руки под сильную струю воды и думал лишь о том, что вода очищает. Наоки много раз промакивал их салфеткой, и на мягкой бумаге оставалась лишь прозрачная влага пота. Он даже почти привык, что никто, кроме него, не видит крови, и что она исчезает так же внезапно, как появляется. Однако Наоки догадывался об истинной причине видения, преследовавшего его. Все дело в музыке, и когда воображение Наоки, запретившего себе даже думать о пути музыканта, начинало создавать новую мелодию, призрачная кровь давала знать о себе. И он знал, что все началось той ночью, когда платой за музыку была назначена его жизнь.

Друг пригласил его погостить пару дней в храме. Наоки любил пахнущие древностью места, ведь они вдохновляли его, и потому с радостью согласился. Узкая горная тропинка подарила ему вступление будущей мелодии, разлет балок крыши храма под ярко-синим небом обратился торжественными нотами, рассказы монаха о духах за чашкой чая вплелись тайною вкрадчивых аккордов, а полная луна, что тяжело поднялась и осветила старые сосны и приникшую к земле в безветрии траву, готова была стать сутью мелодии… Но чего-то не хватало. Наоки не спалось, потому что музыка рвалась наружу, стремясь стать совершенной, и глубокая ночь не была помехой ее зову. Несколько раз он подносил флейту к губам, думая, что поймал недостающую часть мелодии. Несколько раз замирал, не подарив дыханием жизни ни одному звуку. Он стал бродить вокруг храма, вглядываясь в мрачные тени деревьев, узор тусклых созвездий, собственную душу. Музыка не приходила к нему.

Наоки услышал тихое пение, пошел на звук и оказался у дерева, обвешанного колокольчиками «поющий ветер». Они молчали, ведь не было ни малейшего дуновения, но под ними сидела девочка в одежде жрицы и напевала что-то протяжное и переменчивое, как зимний ветер, который то ярится, то тихо играет снежинками в подворотне, то вовсе перестает существовать. Наоки раз за разом пытался угадать, как она станет петь в следующий момент, но ни разу не получилось. Музыка, которую рождали ее почти белые губы, словно была создана для сердца Наоки, хотя голос у девочки был неприятным, низким и сиплым. Так он хотел играть, это он искал в ночи.

— Знаешь ли ты, что такое музыка? — внезапно спросила она шепотом.

— Конечно, знаю! — ответил взволнованный Наоки, но продолжить не смог. Ветер чуть тронул бумажные языки колокольцев, на которых люди писали свои пожелания к божеству, и они зазвенели. Но тут Наоки заметил, что все они подписаны одинаково.

— Почему на них всех написано «музыка»?

— Музыка похожа на скрытое желание. Ты в гневе, но не можешь сказать об этом, и музыка заменяет слова. Ты любишь кого-то, но отвергнут, и музыка огласит воздух твоей болью.

— Но если тебе весело, то музыка…

— Ответит твоему скрытому желанию веселиться еще более безудержно. Музыка связана с сердцем, а сердце всегда переполнено желаниями. Даже если в теле оно перестало биться, сердце души продолжает желать. Именно так появляются мстительные духи и ночные призраки-любовники. Скажи, чего ты желаешь, когда берешь в руки флейту?

Наоки удивился: откуда девочка знает о том, что он играет на флейте? и почему она говорит о таких сложных вещах? Он решил, что кто-то научил ее, и ответил:

— Просто играть.

— Нет, ты жаждешь, чтобы музыка была столь прекрасной, что захватывала чужие умы. Править людьми столь заманчиво… Иметь власть не столько над их делами, имуществом, мнением, сколько над желаниями.

— Я никогда не думал об этом… но что-то в этом есть. Я хочу видеть, как от моей музыки на глаза слушателей наворачиваются слезы. Я хочу уметь дарить радость, печаль, облегчать груз души, хочу заставить каждого любить мою музыку, любить меня самого. Но мне всегда чего-то не хватает.

— Хочешь, я покажу тебе настоящую музыку? Тогда ты найдешь то, что ищешь.

Наоки, зачарованный словами, протянул к странной девочке руку, но вдруг опомнился.

— Ты дочь священника? Почему ты сидишь тут ночью одна?

— Ага, дочь. Просто гуляю.

Все это было странным. Он не находил другого объяснения, что кто-то разыгрывает его или наоборот, помогает ему. Может, священник, слыша, как Наоки мучается в поиске нужной мелодии, решил наставить его, и послал вою дочку? Наоки внимательно вгляделся в нее еще раз. Девочке было около двенадцати лет, слишком бледная и внешне вправду была похожа на настоятеля храма.

«Наверное, она чем-то больна. И ей так же, как и мне, не спится. Да! Она любит музыку, потому тоже не может спать при такой луне. И какие удивительно правильные слова… Чего мне бояться?»

Он взял девочку за руку и последовал за ней. Она шла уверенно, и Наоки удивлялся — как ее широкие алые штаны не цепляются за все те ветки, что хватают за ноги его самого? Они шли и шли вдоль склона, и ему показалось, что лес стал другим — более темным, более живым. Лес следил за ним и сосны качались, а за спиной раздавался звон колокольцев, будто призывая его вернуться назад. Но Наоки шел, ведь он хотел узнать, что девочка собирается показать ему.

Наоки и девочка очутились на спортивной площадке. Он хотел было спросить, откуда на горе этот островок цивилизации, но тут увидел женщину в белом платье. Наоки узнал ее, и потому не произнес ни слова, желая затаиться и понаблюдать. Что здесь забыла известная всему миру Куруми, музыку которой он часто включал в плеере? Неброский макияж и скромная одежда очень шли ей, и было в тонкой фигуре Куруми нечто столь трогательное, что сердце Наоки стало биться неровно. Певица ждала кого-то. Пальцы крепко сжимали рукоять бежевой летней сумочки, а полоски бровей изогнулись к переносице в выражении печали. На площадку почти вбежал молодой человек. Он принес огромный букет алых роз и встал перед Куруми на одно колено, рассыпаясь в извинениях. Певица счастливо улыбнулась, и они поцеловались. Он попросил Куруми спеть, и она, разувшись, встала на скамейку как на сцену, он же вновь оказался перед ней на коленях, не жалея своего костюма.

Ее рот приоткрылся, и из губ полилось чистое высокое пение. Куруми начала петь именно то, что так любил слушать Наоки, и он восторженно смотрел на нее, почти также, как и этот влюбленный мужчина. Но вдруг Наоки понял, что сегодня мелодия посвящена только одному человеку — тому, кто внимал голосу Куруми сквозь аромат роз. И тогда Наоки услышал странный диссонанс звука, как если бы она пела сразу двумя голосами, и одна песня по-прежнему была ее, человеческой, а другая лилась у нее из живота. Эта вторая песня была тиха и по-своему красива. Низкий женский голос словно обвивал мелодию знакомой ему песни. Так змея ластится к дереву, подкрадываясь к добыче, так любовник обнимает женщину, с которой на утро совершит самоубийство, так море ласкает берега перед тем, как обрушиться на них штормом. Он был опасен и погубил другой голос — тот затих, и мелодия стала особенно пронзительной и пугающей. Наоки задрожал, желая убежать отсюда, но вдруг увидел, каким блаженным стало лицо пришедшего на свидание мужчины. Для него не существовало ничего, кроме Куруми… Нет, кроме ее песни, ведь сама Куруми внезапно сошла со скамейки, куда он продолжал смотреть. Она раскинула сизые крылья, а на руках и ногах появились синеватые острые когти. В волосах проросли багровые перья, а лицо стало напоминать фарфоровую маску. Куруми подошла к мужчине сзади и нежно погладила его по плечам, смыкая руки на шее. Хруст позвонков стал частью мелодии, и Наоки, показалось, что он слышит звук льющейся крови. Он замер, боясь даже дышать, ведь малейший звук мог привлечь это чудовище… Но то было слишком увлечено своей трапезой. Оно пожирало человека медленно, и тело несчастного трепетало, отправляясь в огромный рот на его безобразно вздувшемся животе. Его человеческие губы продолжали шевелиться, не попадая в такт песни, а выражение глаз стало особенно бессмысленным. Наоки внезапно осознал: Куруми разулась, чтобы не разорвать своими лапами туфли.

Фонари погасли. Наоки огляделся по сторонам и обнаружил, что вновь оказался под деревом с колокольчиками рядом с девочкой.

— Что это было?..

— Музыка как она есть от той, кто живет одним только пением.

— Она убила человека!

— Она хочет есть раз в двадцать девять лет.

— Кто она такая на самом деле?

— Птица, которая не может жить без восхищения. Ради этого она даже превратилась в человека. Ее песня — ее жизнь, но чтобы жить, она должна иногда есть человеческую плоть. Раз в двадцать девять лет — это так мало по сравнению с тем, как завораживающе она поет. Что ты чувствовал, когда слушал ее?

— Раньше я ощущал душевный подъем, как если бы услышал песню бога, чистую и возвышенную. Но теперь…

— Все останется по-прежнему. Ее песни — дар божества, дар силы. Многие люди вдохновлены ими — музыка Куруми украшает их путь. Убери эти песни из их жизни, и дни станут серыми, а люди начнут чахнуть, потому что существование покажется им невыносимым. Птица спасает множество душ, а взамен требует лишь одну жертву в столь большой срок, что это почти ничего не значит. Ее пение — это ее желание, похожее на твое. Ты хочешь, чтобы твоя душа сплеталась с другими, но ты никогда не играл так, будто не можешь жить без мелодии. Ты боялся музыки и не отдавал себя ей полностью. В этом причина того, что ты не нашел ключ к вдохновению.

— Но неужели для его обретения нужно убивать? Я могу пожертвовать лишь собой?

— Попробуй, — девочка безразлично пожала плечами. — Жертвовать собой — всегда глупо.

— Кто ты?

— Я? Дочь священника. Хотя он умер в прошлом веке, — она улыбнулась, и он увидел, что у нее нет зубов, а белки глаз затянуты синей сеткой сосудов. Он закричал и побежал прочь от страшной девочки, надеясь укрыться в храме, но за пару шагов до него Наоки почувствовал касание ледяных рук на спине и лишился чувств. Очнулся Наоки в больнице. Врач сказал, что он переутомился.

С тех пор и стали его преследовать два наваждения. Первым был мираж собственной крови, ведь Наоки боялся, что музыка будет его убивать. Вторым была та смертельная мелодия, которую он слышал и желал воскресить в устах флейты.

Шли дни и недели. Он не прикасался к инструменту, как его ни просили, но чувствовал, что силы все равно покидают его. И однажды он понял, что если не сыграет сейчас, то может не сыграть уже никогда. Наоки решил — будь что будет, но он рискнет как человек музыки, не побоится смерти.

Наоки взял в руки флейту. Такая знакомая, она пугала его сейчас. Его руки вновь стали красны, и Наоки даже померещилось, что кровь стала стекать с флейты, но он все равно поднес ее к губам. Первый же пробный звук захватил его, и вскоре Наоки самозабвенно играл. Он закрыл глаза, и незримые раны становились все глубже, а жизненные силы вплетались игру. С каждой нотой смерть была все ближе. Тогда Наоки вспомнил услышанную в ту ночь мелодию смерти, и повторить ее стало его последним желанием. Неожиданно легко она покорилась ему, будто Наоки знал заранее, какие аккорды извлекать на белый свет. Когда Наоки перестал играть, ему показалось, что он вот-вот упадет. Он ожидал, что мир рухнет, а услышал аплодисменты. Открыл глаза — все члены его семья собрались вокруг, и слезы поблескивали в уголках их глаз. Они благодарили его. Наоки почувствовал необычайный прилив сил — все, что забрала у него музыка, вернулось к нему сторицей. Он жил, и его мечты становились явью.

Слава сама нашла к нему дорогу. Видения алой крови исчезли и не отравляли ее вкус. Наоки на каждом выступлении играл так, будто в последний раз, и все удивлялись — откуда в этом худеньком мальчике такая сила духа? почему его музыка так пронзительна и ее невозможно забыть? Залы переполнялись, а улыбка Наоки становилась все надменней. Никто не упрекал его: ведь ради такой музыки можно на многое закрыть глаза. Никто не замечал, что после концертов случалось много преступлений. Люди, вдохновленные музыкой, давали волю желаниям, но желания эти были черны. Никто не связывал это с концертами, а Наоки думал, что он всего лишь преодолел свой страх и нашел секрет творчества. После каждого концерта он чувствовал себя обновленным и мог не спать по несколько ночей кряду.

Однажды он уехал на гастроли в другой город. Огни улиц кружили голову, и Наоки играл, как ему казалось, еще более проникновенно. После концерта в гримерку пришли поклонницы, и одна из них все никак не хотела уходить. Наоки смотрел на нее — достаточно симпатичная, чтобы он снизошел до нее. Но когда он выдворил всех прочих за двери, предвкушая удовольствие, глаза девушки стали безумны, и вместо поцелуя ему достался удар ножом. В первый момент он не понял, что произошло. Боль пришла следом за удивлением. Наоки хотел спросить ее, почему она решила убить, но внезапно увидел в ней желание — прекратить музыку, ударившую в самое сердце.

Серая пыльная дорога все не кончалась. Наоки, уже мало похожий на человека, брел по ней, зная, что это путь смерти, но не мог остановиться. Кто-то преградил ему путь, и он показался Наоки знакомым.

— Неужели ты хочешь просто уйти?

Мертвец, бывший когда-то Наоки, отрицательно замотал головой.

— Тогда иди с Темным Народом.В тебе еще достаточно сил, которые ты отнял у других, чтобы не умирать.

Перед душой Наоки стояла девочка-демон, научившая его песни смерти. Наоки протянул к ней руку, и девочка коснулась ее кончиками пальцев. Пепельный цвет стал сходить с его иллюзорного тела. Притупленность ума, сопровождавшая его с начала безрадостного пути, схлынула. Наоки словно родился заново, и мир тьмы больше не казался ему серым — он играл красками и пел о своем обновлении.

— Теперь ты сможешь играть еще лучше. И я говорю тебе, что гораздо лучше игры для многих людей игра для одного. Сердце человека обладает особой красотой, но чтобы постичь ее, нужно подобраться близко-близко, и только тогда вонзить в него когти, сломать волю, попробовать его на вкус. Создавать музыку, которая имеет власть над человеческим родом, — таков путь демона.