Я думаю, что еще много осталось
людей, которые помнят советский дефицит и голод, когда не было не то, что таких
насущных товаров, как очки или носки[1], но
не было и продуктов питания.
Москвичей еще кормили, скудно, но
кормили. Наверное, надеясь на то, что в случае народного восстания против
советской диктатуры, они создадут некую «буферную зону», которая грудью защитит
Кремль.
Зато в провинции, даже и не
совсем глухой, в магазинах было шаром покати. Моя мать, коренная москвичка, не
интересовавшаяся в юности ничем, кроме спорта и не знавшая о том, что творится
не только за пределами Москвы, но даже в соседнем районе, в 1952 году в первый
раз поехала в командировку под город Горький (ныне Нижний Новгород). Где была
поражена, что в местном магазине в продаже ничего нет, кроме каких-то
поржавелых банок с кильками и прогоркшей крупы. Помереть бы ей с голода, не
наладив трофейный немецкий кабель от Москвы до Горького, если бы не ушлые рабочие,
наладившие товарообмен с аборигенами. На гвозди, припой, провода они выменивали
яйца, кур, молоко, картошку. Когда меновые товары закончились они зарабатывали
корм своей молодецкой силой – кому-то забор подправят, кому-то дрова поколят,
что-то поднесут, что-то подвезут (был грузовичок-москвичок-400
государственный)… Хлеб, за которым выстраивались очереди, привозили один раз в
три дня. Но, как не странно, его хватало на всех, даже на командированных.
Годы шли, и вот прошла четверть
века, прежде чем в 1978 году моя мать приехала в подмосковный дом отдыха, под
Наро-Фоминск. И опять повторилась старая грустная картина – пыльных пустых магазинных
полок, уставленных просроченными рыбными консервами.
А вот снабжение Москвы за эти
двадцать пять лет значительно улучшилось, что привело к появлению «колбасного
туризма», когда приезжие штурмовали московские магазины в надежде оторвать,
пусть малый, но зато кусок «московской вкусной жизни». Существовала шутливая
загадка: «– Длинное, зеленое пахнет колбасой? –Поезд из Москвы!» Москвичи
злились на приезжих, иногородние ненавидели москвичей – то есть – идея создания
«буферной зоны» между Кремлем и советским народом работала. Принцип «разделяй и
властвуй» работал во все времена.
Но не только провинциалы
приезжали в Москву за колбасой, получив законное прозвище «колбасников», а сами
москвичи, отправляясь в гости к своим деревенским родственникам тащили с собой
уйму продовольственных подарков.
Отец моего школьного приятеля,
коммунист со стажем, участник, и даже инвалид, войны, к каждому партийному
празднику и непартийному Новому году получал «продуктовый набор», как тогда называлась
подкормка для преданных советской диктатуре личностей, состоящий по большей
части из сырокопченых колбас. Все эти «палки» (как тогда говорили) хранились в
холодильнике и летом отвозились его сыном родне в деревню Орловской области,
где на эту «хрень» смотрели как на нечто фантастическое – как на соболью шубу,
добавляя при этом: «Жируете… инвалиды, мать…»
Мне тоже пришлось занятоься
колбасничеством, когда я стал посещать Саратов. Обычная сырокопченая колбаса, в
общем-то, спокойно переносила двадцатичасовую разлуку с холодильником и возить
ее можно было в обычной сумке, не говоря уж о любимом тетей Ниной бородинском
хлебе, о котором саратовцы могли только мечтать. Главное – везти незаметно,
чтобы не сперли в поезде, в те длительные моменты моего отсутствия в вагоне,
когда я, проклиная колесную жизнь, курил одну за другой сигареты в тамбуре.
Но как-то мне захотелось привезти
с собой мяса, которого в те годы ни то, что в Саратове, а и в Москве найти было
трудно. Нет я не имею в виду ту багрово-черную субстанцию, намотанную тонким
слоем на громадную кость, которую можно было изредка встретить в районных
магазинах, а нормальное, настоящее, свежее мясо.
В Саратове мяса я не видел вообще,
кроме как в магазине «Кооператор», где оно, будучи в два раза дороже
государственного, выглядело также гадко, если не хуже. Странно, но, несмотря на
относительно жаркое саратовское лето, холодильные прилавки в Кооператоре почти
не работали. А рой мух, танцующий над зеленеющим куском не придавал ему привлекательности.
Мясо я купить мог – оставался
вопрос – как провезти его, не дав затухнуть, двадцать часов. Ответ прост –
портативный холодильник. Но тогда мы в этой стране только могли мечтать об
этом. Поэтому пришлось изобретать велосипед.
Нужна была хорошая теплоизоляция?
Хорошо бы одеяло засунуть в сумку, но порвать одеяло на куски я не мог,
поскольку в те годы и одеяло купить было проблематично – дефицит! Да и сделать
это было сложно. Тогда я порылся в подвале нашей лаборатории и нашел обломки
акмиграна[2], которым
щедро были облицован потолок и стены. Взяв образец я заткнул им устье муфельной
печи, поставленной на полный жар. Он пожух, обуглился, задымил, но противоположная
его сторона нагрелась совсем несильно. Стало ясно – теплоизоляция материал
есть. Остается сделать из него стенки в сумке.
Но тут – снова загвоздка. Обломки
в подвале были слишком мелкие, чтобы из них можно было что-то сотворить. Нужны
были цельные панели. Что ж… аппетит требует жертв. В угоду ему умирают коровы,
свиньи, кролики, а иногда даже кошки с собаками. В моем случае за аппетит пришлось
расплачиваться потолку.
Придя на работу почти на час
раньше, пока никого не было (я всегда поступал так, когда хотел что-нибудь украсть
в лаборатории, памятуя о том, что «петух встает рано, а злодей раньше»),
вытащил из подвала обломки акмиграна и раскидал их по полу, предварительно сняв
с потолка несколько панелей, которые аккуратно разрезал по нужным мне размерам
и сложил в портфель[3].
Все это кажется на словах легко, а вот учитывая шестиметровую высоту потолков в
нашей лаборатории, можно сказать, что это было эквилибристическая кража. Стены
тоже были из акмиграна, но мне казалось, что в самопроизвольное падение панелей
с потолка поверят лучше, чем в падение со стены. И я, как всегда, оказался
прав!
Дальше оставалось только дождаться
кого-нибудь из начальства, который войдет в средний зал и увидит обрушение и
посетовать вместе с ним. Все спишут на тряску и вибрацию, производимую стендом
моделирования земляных работ. Что, в общем-то, и вышло. Подлог не был замечен –
никто даже не хотел задуматься над моей ошибкой – «Россия – щедрая душа» и я
навалил обломков намного больше, чем должно было получиться из якобы упавших
панелей.
Но все это было бессмысленно без
охладителя. Термоса из акмиграна с тряпками не сотворить. Должен быть
какой-нибудь производитель холода! А вот с этим проблем не существовало для
меня – сейчас мало кто помнит, но даже в те годы не все киоски мороженого имели
электрохолодильник. Многие, как и в 1960-е годы, охлаждались сухим льдом[4],
который мы с детства выпрашивали у морожениц, поскольку нам нравилось бросать
его в большую тарелку с водой и глядеть как он мечется по ней из стороны в
сторону, выпуская небольшой хвостик белесого дымка.
За два часа перед отъездом я
зашел в такой киоск и продавщица за какую-то мелочь навалила мне в сумку кучу сухого
льда.
Оставалось последнее – побыстрей
положить сумку в ящик под нижней полкой, из которого, даже если сумка окажется
негерметичной, холод наружу будет выходить с трудом. Вот здесь я прошибся –
думал только о холоде, но забыл о самой углекислоте.
Явившись минут за сорок до отхода поезда,
который, как всегда, подали на перрон минут за десять до отправления, я все
равно пролез одним из первых и быстренько засунул сумку под нижние нары в купе.
Хотя это было, собственно говоря, не купе – я любил ездить в плацкарте. Во-первых,
это подешевле[5],
а во-вторых, там менее душно, чем в запечатанных купе, непроветривающихся
многие годы.
Удивительно, но сколько я промотался
в поездах, окно мне удавалось открыть только два раза, да и то не в России, а в
Татарии и Башкирии. Такое впечатление, что русские, хоть и живут в холоде на
севере, но в душе сохранили свои индо-европейские корни и этого холода дико
боятся.
У меня было нижнее место, поэтому
я сел на полку, тем самым подчеркивая, что багажный ящик уже занят и не зачем
туда и лазить.
Пассажиры быстренько занимали
места и явился владелец билета на верхнюю полку, который оказалась бесформенной
полной женщиной лет сорока с очень толстыми икрами, которая сразу же стала умолять
меня поменяться местами. В душе я проклял ее, еще не понимая, что жутко неправ
– ведь она избавляет меня от тягостной ночи.
Но выглядеть неджентельменски не
хотелось, поэтому я, без лишних уговоров, согласился. Она шлепнулась на нижние нары,
открыла свою сумочку и стала есть. Сколько времени она ела и сколько она съела
– не знаю. Поезд отправлялся где-то в семь вечера, к одиннадцати меня стало клонить
в сон, я залез наверх и улегся, а она все хрумтела и хрумтела. Под ее
равномерный хрумт я и уснул.
Рано утром меня разбудили ее
вздохи, кашель и сопение. Она жаловалась на головную боль, на бессонную ночь, в
течение которой она то и дело задыхалась. Она пыталась объяснить всем вокруг, что
такой отвратительной ночи у нее еще никогда в поезде не было, а ездит она в Москву
постоянно, что это ужас а не ночь и она просто не понимает, что с ней такое… и
так далее и тому подобное.
Я решил, что она просто-напросто
обожралась и раздувшийся желудок выдавливает воздух из легких, но сказать об этом
не решился, боясь развязать мелкой шуткой большой скандал. И вот часов с пяти
утра она все ныла, стонала, кряхтела, ходила по вагону туда и сюда. Короче – не
давала спать. Чему я, в общем, немного не расстраивался, поскольку ехал от одного
дома до другого и у меня была возможность по приезду отдохнуть. Не командированный!
Но каково же было мое удивление
(и последующий испуг тоже), когда, как положено, на Трофимовском[6]кто-то сорвал стоп-кран и я, заспешив к выходу, попросил ее встать чтобы
достать сумку.
Я рывком поднял нары и боже мой!
Сумка в нескольких местах дала
течь и влага, которой в таких местах выше крыши, веселым снежком нарисовала
узоры на сумке, стенках багажного отделения и даже – на внутренней стороне полки
на которой спала толстая мадама. Но – главное – оттуда шел такой запах! Оттуда
пахло смертью! Хорошо все-таки, что углекислота тяжелее воздуха и не пошла
вверх, удушая несчастную толстушку, а осталась в багажном ящике как вода, лишь
чуть-чуть подтравив женщину.
Она выпучила глаза и явно хотела мне
что-то сказать…
Но я не стал слушать, а рванул к
дверям и был таков…
Спрыгнуть удалось только, когда
поезд набирал ход, торжествуя в душе: «вороных вам теперь не догнать»!
[1]Про дефицит очков и носок читайте рассказыиз главы «Командировки в Минск».
[2]Акмигран – звукопоглощающий материал. Изготавливают из минеральной или
стеклянной гранулированной ваты на связке из смеси крахмала, бентонита и
карбоксилметилцеллюлозы путем прессования. Возможно добавление
гидрофобизирующих, антисептических и прочих функциональных добавок.
[3]Для таких, торжественных, случаев у меня дома хранился портфель-бегемот
достойный сталинского бюрократа, который я нашел еще в 1978 году на помойке. В
него можно было засунуть, наверное, целого молочного поросенка и несколько
бутылок вина к нему. Сейчас название «бегемот» начисто забыто, как и
«дипломат».
[5]Купейный билет стоил 15 рублей, туда-обратно – тридцать. За месяц выходило 120
рублей – зарплата простого советского инженера.
[6]Идиоты из МПС не предусмотрели остановку (хотя бы трехминутную) на Трофимовском,
которая никоим образом не помешала железнодорожному сообщению, а гоняли московские
поезда до вокзала, от которого мне с пересадкой ехать было около трех четвертей
часа. Вот, практически всегда, кто-нибудь да срывал стоп-кран и люди сыпались из
поезда как горох из мешка. Не навязчивый советский сервис!
Я думаю, что еще много осталось
людей, которые помнят советский дефицит и голод, когда не было не то, что таких
насущных товаров, как очки или носки[1], но
не было и продуктов питания.
Москвичей еще кормили, скудно, но
кормили. Наверное, надеясь на то, что в случае народного восстания против
советской диктатуры, они создадут некую «буферную зону», которая грудью защитит
Кремль.
Зато в провинции, даже и не
совсем глухой, в магазинах было шаром покати. Моя мать, коренная москвичка, не
интересовавшаяся в юности ничем, кроме спорта и не знавшая о том, что творится
не только за пределами Москвы, но даже в соседнем районе, в 1952 году в первый
раз поехала в командировку под город Горький (ныне Нижний Новгород). Где была
поражена, что в местном магазине в продаже ничего нет, кроме каких-то
поржавелых банок с кильками и прогоркшей крупы. Помереть бы ей с голода, не
наладив трофейный немецкий кабель от Москвы до Горького, если бы не ушлые рабочие,
наладившие товарообмен с аборигенами. На гвозди, припой, провода они выменивали
яйца, кур, молоко, картошку. Когда меновые товары закончились они зарабатывали
корм своей молодецкой силой – кому-то забор подправят, кому-то дрова поколят,
что-то поднесут, что-то подвезут (был грузовичок-москвичок-400
государственный)… Хлеб, за которым выстраивались очереди, привозили один раз в
три дня. Но, как не странно, его хватало на всех, даже на командированных.
Годы шли, и вот прошла четверть
века, прежде чем в 1978 году моя мать приехала в подмосковный дом отдыха, под
Наро-Фоминск. И опять повторилась старая грустная картина – пыльных пустых магазинных
полок, уставленных просроченными рыбными консервами.
А вот снабжение Москвы за эти
двадцать пять лет значительно улучшилось, что привело к появлению «колбасного
туризма», когда приезжие штурмовали московские магазины в надежде оторвать,
пусть малый, но зато кусок «московской вкусной жизни». Существовала шутливая
загадка: «– Длинное, зеленое пахнет колбасой? –Поезд из Москвы!» Москвичи
злились на приезжих, иногородние ненавидели москвичей – то есть – идея создания
«буферной зоны» между Кремлем и советским народом работала. Принцип «разделяй и
властвуй» работал во все времена.
Но не только провинциалы
приезжали в Москву за колбасой, получив законное прозвище «колбасников», а сами
москвичи, отправляясь в гости к своим деревенским родственникам тащили с собой
уйму продовольственных подарков.
Отец моего школьного приятеля,
коммунист со стажем, участник, и даже инвалид, войны, к каждому партийному
празднику и непартийному Новому году получал «продуктовый набор», как тогда называлась
подкормка для преданных советской диктатуре личностей, состоящий по большей
части из сырокопченых колбас. Все эти «палки» (как тогда говорили) хранились в
холодильнике и летом отвозились его сыном родне в деревню Орловской области,
где на эту «хрень» смотрели как на нечто фантастическое – как на соболью шубу,
добавляя при этом: «Жируете… инвалиды, мать…»
Мне тоже пришлось занятоься
колбасничеством, когда я стал посещать Саратов. Обычная сырокопченая колбаса, в
общем-то, спокойно переносила двадцатичасовую разлуку с холодильником и возить
ее можно было в обычной сумке, не говоря уж о любимом тетей Ниной бородинском
хлебе, о котором саратовцы могли только мечтать. Главное – везти незаметно,
чтобы не сперли в поезде, в те длительные моменты моего отсутствия в вагоне,
когда я, проклиная колесную жизнь, курил одну за другой сигареты в тамбуре.
Но как-то мне захотелось привезти
с собой мяса, которого в те годы ни то, что в Саратове, а и в Москве найти было
трудно. Нет я не имею в виду ту багрово-черную субстанцию, намотанную тонким
слоем на громадную кость, которую можно было изредка встретить в районных
магазинах, а нормальное, настоящее, свежее мясо.
В Саратове мяса я не видел вообще,
кроме как в магазине «Кооператор», где оно, будучи в два раза дороже
государственного, выглядело также гадко, если не хуже. Странно, но, несмотря на
относительно жаркое саратовское лето, холодильные прилавки в Кооператоре почти
не работали. А рой мух, танцующий над зеленеющим куском не придавал ему привлекательности.
Мясо я купить мог – оставался
вопрос – как провезти его, не дав затухнуть, двадцать часов. Ответ прост –
портативный холодильник. Но тогда мы в этой стране только могли мечтать об
этом. Поэтому пришлось изобретать велосипед.
Нужна была хорошая теплоизоляция?
Хорошо бы одеяло засунуть в сумку, но порвать одеяло на куски я не мог,
поскольку в те годы и одеяло купить было проблематично – дефицит! Да и сделать
это было сложно. Тогда я порылся в подвале нашей лаборатории и нашел обломки
акмиграна[2], которым
щедро были облицован потолок и стены. Взяв образец я заткнул им устье муфельной
печи, поставленной на полный жар. Он пожух, обуглился, задымил, но противоположная
его сторона нагрелась совсем несильно. Стало ясно – теплоизоляция материал
есть. Остается сделать из него стенки в сумке.
Но тут – снова загвоздка. Обломки
в подвале были слишком мелкие, чтобы из них можно было что-то сотворить. Нужны
были цельные панели. Что ж… аппетит требует жертв. В угоду ему умирают коровы,
свиньи, кролики, а иногда даже кошки с собаками. В моем случае за аппетит пришлось
расплачиваться потолку.
Придя на работу почти на час
раньше, пока никого не было (я всегда поступал так, когда хотел что-нибудь украсть
в лаборатории, памятуя о том, что «петух встает рано, а злодей раньше»),
вытащил из подвала обломки акмиграна и раскидал их по полу, предварительно сняв
с потолка несколько панелей, которые аккуратно разрезал по нужным мне размерам
и сложил в портфель[3].
Все это кажется на словах легко, а вот учитывая шестиметровую высоту потолков в
нашей лаборатории, можно сказать, что это было эквилибристическая кража. Стены
тоже были из акмиграна, но мне казалось, что в самопроизвольное падение панелей
с потолка поверят лучше, чем в падение со стены. И я, как всегда, оказался
прав!
Дальше оставалось только дождаться
кого-нибудь из начальства, который войдет в средний зал и увидит обрушение и
посетовать вместе с ним. Все спишут на тряску и вибрацию, производимую стендом
моделирования земляных работ. Что, в общем-то, и вышло. Подлог не был замечен –
никто даже не хотел задуматься над моей ошибкой – «Россия – щедрая душа» и я
навалил обломков намного больше, чем должно было получиться из якобы упавших
панелей.
Но все это было бессмысленно без
охладителя. Термоса из акмиграна с тряпками не сотворить. Должен быть
какой-нибудь производитель холода! А вот с этим проблем не существовало для
меня – сейчас мало кто помнит, но даже в те годы не все киоски мороженого имели
электрохолодильник. Многие, как и в 1960-е годы, охлаждались сухим льдом[4],
который мы с детства выпрашивали у морожениц, поскольку нам нравилось бросать
его в большую тарелку с водой и глядеть как он мечется по ней из стороны в
сторону, выпуская небольшой хвостик белесого дымка.
За два часа перед отъездом я
зашел в такой киоск и продавщица за какую-то мелочь навалила мне в сумку кучу сухого
льда.
Оставалось последнее – побыстрей
положить сумку в ящик под нижней полкой, из которого, даже если сумка окажется
негерметичной, холод наружу будет выходить с трудом. Вот здесь я прошибся –
думал только о холоде, но забыл о самой углекислоте.
Явившись минут за сорок до отхода поезда,
который, как всегда, подали на перрон минут за десять до отправления, я все
равно пролез одним из первых и быстренько засунул сумку под нижние нары в купе.
Хотя это было, собственно говоря, не купе – я любил ездить в плацкарте. Во-первых,
это подешевле[5],
а во-вторых, там менее душно, чем в запечатанных купе, непроветривающихся
многие годы.
Удивительно, но сколько я промотался
в поездах, окно мне удавалось открыть только два раза, да и то не в России, а в
Татарии и Башкирии. Такое впечатление, что русские, хоть и живут в холоде на
севере, но в душе сохранили свои индо-европейские корни и этого холода дико
боятся.
У меня было нижнее место, поэтому
я сел на полку, тем самым подчеркивая, что багажный ящик уже занят и не зачем
туда и лазить.
Пассажиры быстренько занимали
места и явился владелец билета на верхнюю полку, который оказалась бесформенной
полной женщиной лет сорока с очень толстыми икрами, которая сразу же стала умолять
меня поменяться местами. В душе я проклял ее, еще не понимая, что жутко неправ
– ведь она избавляет меня от тягостной ночи.
Но выглядеть неджентельменски не
хотелось, поэтому я, без лишних уговоров, согласился. Она шлепнулась на нижние нары,
открыла свою сумочку и стала есть. Сколько времени она ела и сколько она съела
– не знаю. Поезд отправлялся где-то в семь вечера, к одиннадцати меня стало клонить
в сон, я залез наверх и улегся, а она все хрумтела и хрумтела. Под ее
равномерный хрумт я и уснул.
Рано утром меня разбудили ее
вздохи, кашель и сопение. Она жаловалась на головную боль, на бессонную ночь, в
течение которой она то и дело задыхалась. Она пыталась объяснить всем вокруг, что
такой отвратительной ночи у нее еще никогда в поезде не было, а ездит она в Москву
постоянно, что это ужас а не ночь и она просто не понимает, что с ней такое… и
так далее и тому подобное.
Я решил, что она просто-напросто
обожралась и раздувшийся желудок выдавливает воздух из легких, но сказать об этом
не решился, боясь развязать мелкой шуткой большой скандал. И вот часов с пяти
утра она все ныла, стонала, кряхтела, ходила по вагону туда и сюда. Короче – не
давала спать. Чему я, в общем, немного не расстраивался, поскольку ехал от одного
дома до другого и у меня была возможность по приезду отдохнуть. Не командированный!
Но каково же было мое удивление
(и последующий испуг тоже), когда, как положено, на Трофимовском[6]кто-то сорвал стоп-кран и я, заспешив к выходу, попросил ее встать чтобы
достать сумку.
Я рывком поднял нары и боже мой!
Сумка в нескольких местах дала
течь и влага, которой в таких местах выше крыши, веселым снежком нарисовала
узоры на сумке, стенках багажного отделения и даже – на внутренней стороне полки
на которой спала толстая мадама. Но – главное – оттуда шел такой запах! Оттуда
пахло смертью! Хорошо все-таки, что углекислота тяжелее воздуха и не пошла
вверх, удушая несчастную толстушку, а осталась в багажном ящике как вода, лишь
чуть-чуть подтравив женщину.
Она выпучила глаза и явно хотела мне
что-то сказать…
Но я не стал слушать, а рванул к
дверям и был таков…
Спрыгнуть удалось только, когда
поезд набирал ход, торжествуя в душе: «вороных вам теперь не догнать»!
[1]Про дефицит очков и носок читайте рассказыиз главы «Командировки в Минск».
[2]Акмигран – звукопоглощающий материал. Изготавливают из минеральной или
стеклянной гранулированной ваты на связке из смеси крахмала, бентонита и
карбоксилметилцеллюлозы путем прессования. Возможно добавление
гидрофобизирующих, антисептических и прочих функциональных добавок.
[3]Для таких, торжественных, случаев у меня дома хранился портфель-бегемот
достойный сталинского бюрократа, который я нашел еще в 1978 году на помойке. В
него можно было засунуть, наверное, целого молочного поросенка и несколько
бутылок вина к нему. Сейчас название «бегемот» начисто забыто, как и
«дипломат».
[5]Купейный билет стоил 15 рублей, туда-обратно – тридцать. За месяц выходило 120
рублей – зарплата простого советского инженера.
[6]Идиоты из МПС не предусмотрели остановку (хотя бы трехминутную) на Трофимовском,
которая никоим образом не помешала железнодорожному сообщению, а гоняли московские
поезда до вокзала, от которого мне с пересадкой ехать было около трех четвертей
часа. Вот, практически всегда, кто-нибудь да срывал стоп-кран и люди сыпались из
поезда как горох из мешка. Не навязчивый советский сервис!