Так уж устроен этот мир, что мужчину в присутствии женщины, особенно любимой женщины, тянет на подвиги. А, если женщина не просто любимая, а горячо любимая, то на исключительные подвиги. Вот только суть этих подвигов зависит от умственных способностей мужчины. Фархад, во имя любви, поворачивал реки, чтобы напоить людей; крестоносцы, с именами любимых, освобождали Гроб Господен от неверных; мудрые делали открытия, артисты создавали шедевры… ну а я, опять же подчеркну – в силу своих способностей – откупорил бутылку красного вина… Зато как откупорил!
Слушайте:
В тот вечер к нам с Ириной зашел Сашка Дьяков, который учился с ней в одной группе. Зашел так, без дела – посидеть, поговорить. Не помню о чем мы болтали, но, как и положено более-менее молодым людям – о чем-то веселом – потому что помнится, что мы все, трое, громко смеялись, отчего и не услышали стука в дверь.
Когда же стук стал громче и настойчивей, Ирина, как хозяйка комнаты, вскользь произнесла: «войдите» и тут же вернулась к разговору. Живя в общежитии привыкаешь к тому, что к тебе часто заходят по самым разным причинам – кто-то даже и без повода, просто потому что скучно одному. Обычная общаговская жизнь гудит как улей, поэтому, пообвыкнувшись к такой обстановке, перестаешь не то, что спрашивать, а даже и смотреть на вошедшего.
Но этот вошедший повел себя как-то странно – не по-нашему –войдя, затих и затаился. Не отходя от двери и ничего не говоря, стоял и помалкивал. Это удивило. Поэтому вскоре, мы с Ириной, поскольку сидели к двери лицом, подняли на вошедшего глаза. Оказалось, что это – молодая женщина, примерно, нашего возраста. Она стояла, переминаясь с ноги на ногу, ничего не говоря, при этом как-то лукаво и задорно посматривая на наш стол (где, кроме чая, ничего не было), но за которым, спиной к двери, сидел Дьяков, воспользовавшийся паузой в разговоре для того чтобы тайно сладко зевнуть, наклонивши голову вниз и прикрывая лицо ладонями.
Мы все еще смотрели на женщину, как она, вдруг неожиданно, то ли вымолвила, а может позвала: «Са-а-а-ш…» Дьяков встрепенулся, вскинул голову и закричал: «Светка-а-а-а!», кинувшись ее обнимать.
Оказалось, что это его молодая жена, заревновавшись в родном городе, решила втихаря приехать к мужу, чтобы проверить как он хранит ей верность. Проверка прошла «на ура» поскольку это моя, а не Сашкина, рука лежала на плече у Ирины и голова Ирины была склонена на мое, а не Дьяковское, плечо.
Обрадовавшись неожиданной встрече, он рванул договариваться со своими соседями по комнате, чтобы избавится от них на сегодняшнюю ночь. Вернулся он на удивление быстро, поскольку ему сказали, что долг платежом красен и неплохо бы ему через недельку на выходные скатать к себе в Володу, уехавши в четверг, и вернувшись во вторник.
Обрадованный таким простым решением, довольно сложной для общежития, проблемы, он вернулся к нам гордо неся в руке бутылку красного вина.
Вино в то время, благодаря нашему, помеченому Сатаной[1], Генсеку Горбачеву, понемногу превратилось в редкость. Я помню, что в 1985 году у нас на Соколе в винном магазине было только омерзительное Советское Шампанское[2] по 6 рублей – которое старались не брать – дорого и бестолково, только в случае если уж очень прижмет. Не редкость было увидеть грязных и ободранных, как их тогда называли БОМЖиЗ[3], пьющих шампанское из горла.
Ирина порылась в шкафчике и вытащила оттуда четыре стакана и штопор, который швырнула мне, отправившись на кухню мыть посуду. Ну уж раз штопор попал в мои руки, то я, естественно, стал открывать бутылку.
Но – не тут-то было!
Иринка вернулась с мытыми стаканами, а я ещпе корпел над бутылкой.
Пробка никак не хотела вылезать! Как я ни тянул, как ни покачивал, как ни вертел – пробка упорно оставалась на своем месте. И все это время Саня, улыбаясь, поглядывал на меня и мои потуги. Его лицо выражало снисходительное умиление неопытностью салаги (я моложе его на 4 года) в деле открывания бутылок. Он не торопился показать класс, а ждал, когда я, подчеркнув свое бессилие, сам попрошу его об этом. Но я продолжал упорствовать и, когда уже на моем лбу выступил нешуточный пот, а пробка при этом не сдвинулась ни на йоту, Дьяков, махнув раскрытой ладонью над столом, сказал: «Дай… я… открою!»
Глаза его при этом насмешливо засветились.
Я осторожно передал бутылку и начал разминать сведенные неразибающиеся пальцы, поэтому проглядел самое интересное (об этом мне впоследствии поведала Ирина) – как изменялось выражение сашкиного лица с радостно-улыбающегося на тупо-нахмуренное. Чем сильнее он тащил пробку, тем смурнее становился.
Пробка не вынималась!
Закончив разминать пальцы, я поднял глаза и увидел необычайную картину – трясущиеся от напряга сашкины губы, капли пота на лбу, вздувшиеся жилы на руках и… непоколебимую, как советский герой, пробку.
– Ни хера! Засахарилась! – сказал Саша, поставив бутылку на стол и при этом пытаясь отдышаться. Его жена заботливо, собственным платочком, вытерла ему совершенно мокрый лоб и начинающуюся лысину.
– Давайте ее отмочим – предложила Ирина.
Бутылку перевернули горлом вниз и засунули в стакан с водой, где она безрезультатно мокла минут десять. Безрезультатно потому, что после этого, ни у меня, ни у Сашки, не хватило сил вытянуть пробку.
– Бля! Сказка про репку! – прошипел Дьяков!
Тогда Светка посоветовала нагреть горло, которое расширится и освободит пробку. Ирина взяла кастрюльку и мы отправились на кухню, где на глазах ошарашенных общаговцев стали совать бутылочное горло в кипящую воду. Мы боялись что бутылка лопнет, но она не лопнула, но и пробка не поддалась, продолжая плотно сидеть на своем месте.
Обратно мы возвращались вчетвером как оплеванные – во-первых, возможность выпить испарялась с каждой минутой, а во-вторых – теперь вся общага будет потешаться, как два здоровых бугая не смогли открыть бутылку вина.
Вернувшись в комнату Саша смог сказать только одно: «Сука», при этом глядя на бутылку таким взором, что, по совести, она должна была бы от него расколоться, но она не раскололась.
Точно – сука.
И тут меня осенило – один в поле не воин! Я схватил бутылку, повернул ее горизонтально и ткнул донышком в сторону Дьякова. «Тяни… тяни» – завопил я, ухватившись обеими руками за штопор. Мы потянули, каждый в свою сторону…
Хруста я не помню… меня спас стул, который стоял за моей спиной – я зацепился за него, отчего упал на спину, не выпуская из рук штопор, пробку и полгорлышка бутылки. Дьяков же отлетел к двери, успев напоследок придать бутылке вертикальное положение.
Хотя, все равно, вино кровавым пятном разлилось у него по рубашке. Светка взвизнула от неожиданности, но, по тому как браво и гордо ее муж ставит откупоренную бутылку на стол, поняла, что это – не кровь.
Пока я поднимался с пола, поддерживаемый любящей Ириной, Санька провел пальцем по излому и сказал:
– Не врет сопромат – ровно под сорок пять градусов сломалась!
Громкий хохот был ему ответом.
[1] Некоторые уже не помнят, что у него на плешивой голове, синело огромное родимое пятно в форме растекшегося плевка. Ходил анекдот, что Горбачев лично подписал запрет на поговорку: «Бог шельму метит».
[2] До сих пор оставшееся омерзительным. Своими газированными 12 градусам, превращающее голову в пивной котел, не чувствующей уже никакой радости и веселия, а только одну вселенскую тупость. Мой совет – ни Российские, ни Украинские игристые вина – не пить. Очень хороши венгерские игристые, спуманте, ламбруско, германские шипучки, ну и истинное шампанское.
[3] Без Определенного Места Жительства и Занятий – определение бродяги в СССР, где все обязаны были трудится. Гибель этой страны превратил бродягу в БОМЖа.
Эх, молодо-зелено! Надо было взять тонкий, узкий с острым носиком нож. Воткнуть его насколько возможно глубже в пробку, и провернуть пробку внутри горлышка. А потом уже браться за штопор!
Помочь сайту
Поздравления
