Способность

Иван Кузьмич бездействовал и терял интерес к жизни. Интерес терялся медленно, можно сказать и по буквам. Ну, как-то вот так: интерес – нтерес – терес – ерес – рес – ес! Когда кривая утрат упала до своего минимума, Кузьмич поморщился и проворчал: «Фу…. Какая пакость! А в конце, как всегда англосаксы со своими «есами» и эти…. с «океями»…. Спасу нет!»

Однако спас надо было непременно изыскать, иначе могло атрофироваться чувство иронии ко всему окружающему. А без иронии, как хорошо понимал Кузьмич, впереди его будут ожидать лишь затяжные осенние хвори, злорадство алчной фармакологии, а то и полный карачун.

Два последних ожидания Кузьмич посчитал неприемлемыми, потому как одно попахивало медицинской отрыжкой демона купли-продажи, а другое и вовсе исключало какую-либо ироничность и требовало мрачной торжественности в чёрно-красных тонах с двумя белыми пятнами неношеных тапок.

Перебрав в голове все известные пути спасения – от утреннего бега трусцой до свежих любовных отношений, Кузьмич, не веря найти в их плодах искомого эликсира, решил взяться за себя изнутри. Взяться и возбудить, в конце концов, в себе решимость заглянуть в хранилища своего ума-разума.

А при возможности не только заглянуть, но и навести там порядок. Пройтись чистящим средством по обоим полушариям, где по рже, а где и по патине – а там глядишь - нет-нет, да и проблеснёт. А проблеснув, возьмёт и заиграет переливчатыми думами.

От таких предвкушений, Кузьмич даже зачмокал губами, а успокоившись, сосредоточился и перенёс свою пытливую сущность, уменьшенную им же до размеров любознательного муравья,  в черепные хоромы, вооружившись вёдрами, тряпками, щётками и огнетушителем – на всякий случай.

В хоромах, однако, оказалось довольно чисто – ни мусора по углам, ни паутины с плесенью. Покорив себя за чрезмерную мнительность, Иван Кузьмич сложил в кучку инвентарь и решил заняться осмотром. Прошёлся по таинственным коридорам, заглянул в двери с надписями «гипофиз» и «шишковидное тело», подёргал проволочки нейронной сети, убедившись в их целостности, и под зарничные всполохи эмоций, решил передохнуть в чертогах гипоталамуса.

Тут он присел и прислушался….  Мозги гудели. Гудели басовито и настырно, как работяга-пчела. Кузьмич даже порадовался этому ровному надёжному гулу, решив, что с головой у него, слава богу, всё в порядке.

Так он и сидел, наслаждаясь звуками и всполохами, пока вдруг не встрепенулся и не вопросил: «Постойте, постойте…. А где же тут он-то? – и, разъясняя самому себе, уточнил, - А где ж тут ум-то? Разум-то где?»

После этого вопрошания, он вскочил и стал носиться по помещениям и коридорам. Обежав все тысяча четыреста кубических сантиметра, Кузьмич вновь плюхнулся на пол и растерянно огляделся. А немного успокоившись, стал рассуждать, загибая пальцы,

- Мозги есть?

- Есть.

- В мозгах завитушки есть?

- Есть.

- Все эти нейроны-синапсы есть?

- Есть….  И токи есть, и мерцания, и всякая другая разная требуха!

Здесь он замолчал, состроил гримасу непонимания и, разведя в стороны руки, обречённо прошептал, - А ума нет….

Но отчаиваться Кузьмич не собирался, вспомнив о ехидных пилюлях и заупокойной скуке. Ум надо было непременно обнаружить. Непременно! Потому как без ума какая может быть ирония, а без иронии спас?

Однако для того, чтобы что-то отыскать, надобно знать или хотя бы догадываться, как это что-то выглядит, или, на худой конец, на что оно похоже. А на что должен быть похож ум, Кузьмич не представлял.

Прикинув и так и эдак, он прихватил свои щётки-веники и выбрался из гудящих мозгов, оставив на всякий случай огнетушитель – вдруг сумрачные чертоги полыхнут от предельных перегрузок.

А выбравшись, сварил себе крепкий кофе и, махнув рукой на людоедские клыки кардиограммы, плеснул в чашку пару мер коньяку – для ускорения мыслительных импульсов.

Взбодрившись, Иван Кузьмич извлёк из книжного шкафчика томик с определениями и, пролистав его до буквы «у», прочитал: «Ум – есть способность познавать и анализировать…»

Задумавшись над прочитанным, Кузьмич отложил толковую книгу и, глядя в окно, прошептал: «Интересно…. Это, каким же образом, в винегрете из мяса, крови и электричества возможно отыскать Способность? Это всё равно, что в ящике с болтами и гайками вознамериться найти Стремление к их совместному скручиванию…..»

Такой подход к решению проблемы Ивана Кузьмича не устраивал. Таился в нём какой-то подвох, возможно и с ловкой подменой. Этакий конфузный казус, или же наоборот – казусный конфуз.  И проворчав, что всё в этой жизни приходится делать самому, Кузьмич вновь отправился в своё странствие по полушариям.

Преодолев барьер преображения, а за ним и недолгий подъём по задней доле, он остановился на середине Варолиева моста и, оперевшись на перила, стал всматриваться в мозговые дали.  Дали завораживали холмами и расщелинами, по которым время от времени пробегали лёгкие мерцающие блики.

Приглядевшись к ним внимательней, Кузьмич несколько удивился и прошептал: «Ба…. Да это ж мои мысли». Блики были разные и по форме и по цвету. Некоторые походили на размытые блёклые пятна, в иных же ясно различались чёткие очертания, и чувствовалось напряжение.

От такого разнообразия цветов и форм, Иван Кузьмич даже несколько усомнился: «А может это и не мысли вовсе…. А тогда что? А может где контакты искрят или ещё какие паразитные явления?!»

Когда же один световой сгусток, свернувшись в яркий блестящий шарик, вынырнул из муаровой тени и, набирая скорость, пролетел над мостом, чтобы скрыться в лабиринтах гипофиза, Кузьмич ясно разглядел на нём чёткое клеймо – «Сделано в извилинах Кузьмича». А разглядев, довольно хмыкнул: «Ну, мы тоже не лыком шиты…. У нас тоже есть чем шевелить и чем пораскинуть!»

Однако эйфория гордости тут же прошла, потому как какой-то своей великой заслуги в том, что происходило вокруг, Иван Кузьмич вовсе не чувствовал.

Он даже было вознамерился снова взгрустнуть, не находя ускользающей от него сущности ума-разума. Взгрустнуть, а может и плюнуть на всю эту затею. Вот тут-то Кузьмича и осенило!

«А что, если я ищу то, что найдено быть не может? Не может по определению, по сути своей, по своей природе?!» Он ещё раз оглядел чертоги и продолжил размышлять: «И почему это я так уверен в том, что вот эта вот гудящая кочегарка и должна производить умственную эссенцию?» И тут же сам себе ответил: «Да потому что так научили! Забили башку инструкциями, да циркулярами…. Всё за меня решили…. Опоили гаденьким…. »

Затем он критичным взором оглядел видимое пространство и постановил: «Да, конечно…. Какая ж это фабрика? Это вместилище! Склад ответственного хранения, с правом пользования содержимым. И склад материй чужеродных, нам и не свойственных…. Можно сказать антиматерий, с которыми мы хоть и сроднились, но за хвост их поймать не можем – вот и выдумываем всякие Способности…»

Откровение это сначала опечалило Кузьмича, унизив, а то и ужалив его гордыню. Однако длилась его грусть-печаль недолго. Видя, как эта обидная крамольная мысль стала быстро насыщаться опасными энергиями, и даже потрескивать колючими искрами, Иван Кузьмич кинулся за огнетушителем.

А залив пеной ворчащую напряжённость, он ещё раз оглядел таинственные хоромы, от души вдохнул молекулы иного мира и, кивнув кому-то головой в знак благодарности за неосязаемый чудный дар, вновь вышел в люди.

Уже сидя за столом, и, вкушая два любимых напитка раздельно, чтобы не смешивать их ароматы, Кузьмич подумал о том, что вот сейчас может быть где-то в так называемых параллельных мирах, какой-нибудь Антикузьмич носится по просторам своего ума-разума и настырно, но тщетно ищет в них свои же мозги.

Мысль эта Ивана Кузьмича развеселила, и он, представив себе бедолагу, вдруг услышал, как в голове кто-то тихонько захихикал…. А отхихикав, прошептал: «Кузьмич…. А Кузьмич! Готовь, голуба моя, нервы про запас…. Завтра пойдём душу твою искать!»

От этих слов Иван Кузьмич даже поперхнулся крепкой лозой, а откашлявшись, с удовлетворением проворчал: «Вот вам и здрасьте! Легка на помине!» А про себя подумал: «Ну, раз с иронией у нас всё в порядке – значит и до спасу недалеко….»