Стыд

Они внизу на детской площадке, с пивом и разухабистым хохотом. Я на балконе с трубкой и чашкой кофе. Между нами пропасть лет и метров пятьдесят расстояния.

Мне забавно смотреть на них с высоты своего третьего этажа. Забавно, потому что я ещё не забыл, как это важно в семнадцать-восемнадцать лет - самоутверждение среди соплеменников. Громкое, нарочито развязное, а то и с кулаками.

Они же пока ещё не знают, что после «кровавых» побед, приходит «его величество стыд».

Он приходит почти ко всем…. К кому-то на следующий день, к кому-то спустя годы, а к кому-то и на последней исповеди. Это обычно называют раскаянием.

Но я не люблю этого слова. Оно не имеет предыстории, и может показаться, что у кающегося всё было замечательно, до поры до времени, и вдруг ни с того ни с сего на него снизошло озарение.

Верить в это конечно можно, но трудно….

Более правдоподобно то, что он жил с этим всегда, и наконец-то дошёл до своего «квантового перехода». И вот они – потные ладони, часто и озлобленность, и …. стыд.

Конечно же, есть из этого правила и исключения. С одной стороны – звероподобные уродцы, презирающие аксиомы моральных заповедей (и ведь что интересно – за ними всегда выстраиваются толпы почитателей и сподвижников), с другой – мудрые старцы, ушедшие в пУстыни, подальше от какого бы то ни было обмена, но они не вожди и не герои. Они сами по себе со своей волей и стыдом.

Наверное, Вы спросите к чему это я всё говорю, отнимая Ваше время от варки курицы, или же от подметания полов (хуже, конечно от чтения Великих Мастеров. Хотя от этого отвлечь совсем не просто, и здесь я не испытываю неудобства).

Наверное, потому, что я ещё помню свою оголтелую «удаль», и уже испытал на вкус горечь бессловесного приговора.

***

Мы сидели с отцом моего друга во дворе. Он один во всём ущелье звал меня по имени. Все же остальные, с лёгкой руки его внучки, полушутя, полусерьёзно называли дядя-Бадя.

Солнце клонилось за вершины, я сидел и щурился на его уже мягкое касание. Овцы, насытившись, и перестав наскакивать друг на друга, мотая курчавыми головами, ушли в сарай.

Отец же в продолжение нашего разговора, сидя на чурбаке столетней ели, потыкал палкой в промёрзшую землю, и сказал,

- Самое тяжкое в этой жизни для человека – это страх и стыд. Страх, он живёт снаружи – вон как Абрек. Он показал головой на пса, что мирно лежал в конуре, хоть и на цепи. Помесь волка и овчарки. - Он не лает. Он грызёт – хочет добраться до твоего сердца. Ты можешь взять палку или винтовку, и, в конце концов, избавится от него. Стыд же - внутри твоего сердца. И тебе никогда не будет от него покоя. Ты должен сжать его в руке, и забрать с собой, уходя из этого мира. Он улыбнулся и закончил,- Вот так-то, дядя-Бадя!

***

Ребята, допив своё пиво, расходятся. Я, выбив трубку, ухожу в своё логово.

Нам нечего делить.

Они очень быстро добегут до меня, перепрыгнув и через пропасть лет, и через этажность расстояния.

Я подожду….

Тем более что ждать осталось не долго….